Алексиада (Анна Комнина) - часть 31

Анна Комнина «Алексиада» 

получить известие о самодержце. Многочисленные конники и пешие окружили Камицу, а 
он  громогласно  рас-{390}сказывал  о  войне,  о  том,  что  случилось  с  ромейским  войском, 
что придумал император против варваров и как он одержал блестящую победу, жестоко 
отомстив врагу. В конце речи Камица поведал о своем неожиданном бегстве от варваров. 
Вся толпа славила их, и шум славословия достигал неба. 

7.  Таким  образом  это  произошло,  и  Константинополь  наполнился  слухами  о 

подвигах  императора.  И  действительно,  с  какими  только  бедствиями,  посланными 
судьбой  во  вред  ему  и  Ромейскому  государству,  не  встретился  император!  В  каких 
несчастиях  не  побывал!  Но  его  добродетель,  бдительность  и  энергия  были  опорой  и 
защитой  против  всех  бед.  Ни  одному  из  императоров,  от  древних  до  нынешних,  не 
приходилось сталкиваться со столь запутанными делами, с такой испорченностью нрава 
самых  различных  людей,  с  какими,  как  мы  видели,  встретился  самодержец  в  своем 
государстве и за его пределами. Может быть, дела ромеев находились в столь плачевном 
состоянии по божьей воле (ведь я не склонна связывать нашу судьбу с движением звезд), 
может быть, Ромейская держава оказалась в таком тяжком положении из-за безрассудства 
прежних  императоров,  во  всяком  случае  во  время  правления  моего  отца  происходило 
множество  бедствий  и  неурядиц.  В  один  и  тот  же  момент  ополчились  на  него  скиф  с 
севера, кельт с запада, исмаилит с востока; не говорю уже об опасностях, подстерегавших 
его  на  море,  о  варварах,  господствовавших  на  море,  и  о  бесчисленных  пиратских 
кораблях, построенных гневом сарацин 

1452

 или воздвигнутых корыстолюбием ветонов и 

их  недоброжелательством  к  Ромейской  державе.  Все  они  с  вожделением  смотрели  на 
Ромейскую  империю.  Ведь  по  своей  природе  империя — владычица  других  народов, 
поэтому ее рабы враждебны к ней и при первом удобном случае один за другим — с моря 
и  с  суши — нападают  на  нее.  Прежде,  до  нашего  правления,  положение  не  было  столь 
трудным и тяжелым, но как только на императорскую колесницу взошел мой отец, тотчас 
отовсюду  хлынули  потоки  бедствий:  пришел  в  движение  и  показал  острие  своего  копья 
кельт, натянул тетиву лука исмаилит, на тысячах колесниц ринулись на нас все кочевые и 
скифские племена. 

Может  быть,  кто-нибудь,  кому  попадется  в  руки  моя  история,  прочтя  эти  слова, 

скажет, что мой язык подкуплен природой? Клянусь теми опасностями, которые испытал 
император  ради  благоденствия  ромеев,  клянусь  трудами  и  страданиями,  которые  он 
вытерпел ради христиан, что я говорю и пишу это не ради лести отцу. Ведь когда я вижу 
промахи  своего  отца,  я  преступаю  закон  природы  и  придерживаюсь {391} истины,  ибо 
считаю, что как мне ни дорог отец, но истина дороже. Как некогда сказал один философ 

1453

,  из  двух  друзей  лучше  предпочесть  истину.  Я  следую  за  самим  ходом  вещей, 

рассказываю и повествую о событиях, ничего не прибавляя от себя и ничего не опуская. 
Доказательство этому налицо: я описываю события не тысячелетней давности. До сих пор 
живут  и  здравствуют  люди,  знавшие  моего  отца;  они  рассказывают  о  нем,  и  от  них  я 
почерпнула  немало  для  моей  истории,  одни  помнят  и  рассказывают  одно,  другие — 
другое, но все они согласны между собой. Да и сама я в большинстве случаев находилась 
с отцом и сопутствовала матери; мне не пришлось жить домоседкой, наслаждаясь тенью и 
роскошью.  Клянусь  моим  господом  и  божьей  матерью,  с  самых  пеленок  на  меня 
обрушились страдания, горести и бесконечные несчастия как внешние, так и внутренние. 
Умолчу о своих телесных недугах: пусть расскажут о них слуги женской половины. 

Но чтобы описать беды, обрушившиеся на меня, когда мне не было и восьми лет, 

чтобы  перечислить,  скольких  врагов  родила  мне  человеческая  испорченность,  нужна 
прелесть  Исократа,  велеречивость  Пиндара,  стремительность  Полемона,  Каллиопа 
Гомера, лира Сапфо или что-нибудь еще более действенное. Не было бедствий, ни малых, 
ни больших, ни близких, ни дальних, которые сразу же не обрушились бы на меня. С тех 
пор и поныне поток несчастий затопляет меня; до настоящего времени, когда я пишу это 

Анна Комнина «Алексиада» 

сочинение, бушует море бедствий и одна за другой набегают полны. 

Однако незаметно для себя я увлеклась рассказом о своих страданиях. Теперь же, 

осознав  это,  я  возвращусь,  как  бы  отплыв  назад,  к  моей  первоначальной  теме.  Как 
говорилось,  то,  о  чем  я  повествую,  частично  было  известно  мне  самой,  частично  я 
различными способами узнала от тех, кто участвовал в походах вместе с самодержцем и с 
оказией  пересылал  нам  сведения  о  событиях  войны,  но  чаще  я  сама  слышала  рассказы 
самодержца  и  Георгия  Палеолога.  Таким  путем  я  получила  много  сведений,  однако 
главным образом я собрала их во время правления третьего императора после моего отца 

1454

, когда уже не было лжи и лести к его деду — ведь все льстят тому, кто в настоящее 

время  восседает  на  троне,  а  перед  умершим  не  заискивают,  говорят  голую  правду  и 
передают все как было. 

Скорбя  о  собственных  несчастьях,  оплакивая  трех  императорских  особ:  отца-

самодержца, госпожу мать-императрицу и, о горе, своего супруга-кесаря, я держусь вдали 
от  жизни 

1455 

и  посвящаю  себя  книгам  и  богу.  Доступ  ко  мне  закрыт  даже {392} людям 

низкого звания, не говоря уже о близких моего отца и о тех, от которых я могла бы узнать 
то, что им случилось услышать от других. Клянусь душами блаженных самодержцев, вот 
уже тридцатый год, как я не видела людей моего отца, не встречалась и не беседовала с 
ними, ибо одни из них умерли, другие [из-за неустойчивого положения вещей 

1456

] боятся. 

Властители  осудили  меня  на  чрезвычайно  нелепое  положение:  видеть  меня  никто  не 
может,  а  ненавидят  многие.  Что  же  касается  полученных  мною  исторических  сведений, 
то,  свидетель  бог  и  его  всевышняя  матерь — моя  госпожа,  я  собрала  их  из  простых, 
совершенно  безыскусных  сочинений  и  узнала  от  стариков,  которые  были  воинами  в  то 
время,  когда  мой  отец  взял  в  свои  руки  ромейский  скипетр,  но,  встретившись  с 
несчастьями, сменили мирские волнения на мирную монашескую жизнь. Попавшие в мои 
руки  сочинения  обладают  простым,  незатейливым  слогом,  придерживаются  истины; 
написаны они без всяких ухищрений и риторической выспренности. Рассказы стариков по 
своему  языку  и  смыслу  были  такими  же,  как  эти  сочинения.  По  ним  судила  я  об 
истинности своей истории, сравнивая и сопоставляя свое повествование с их рассказами, 
а  их  рассказы  с  тем,  что  я  нередко  слышала  от  своего  отца  и  от  дядей  с  отцовской  и 
материнской стороны. Из всего этого и выросло древо истины 

1457

. 

Однако вернусь к тому, о чем я повествовала выше: бегству Камицы от варваров и 

его речи, обращенной к гражданам. Как я говорила, Камица рассказал о всех событиях и 
об  искусных  выдумках  императора  против  исмаилитов.  Жители  Константинополя 
единодушно,  в  один  голос  превозносили  и  славили  самодержца,  боготворили  и 
восхваляли  его  военное  искусство,  не  в  силах  сдержать  своих  восторгов.  В  радостном 
настроении  проводили  они  домой  Камицу,  а  через  несколько  дней  уже  встречали 
вернувшегося  с  трофеем  победителя,  священного  самодержца.  Так  вели  себя  жители 
Константинополя. Император явился во дворец и, возблагодарив бога и божью матерь за 
спасение, вернулся к своему обычному образу жизни. 

Усмирив  внешних  врагов  и  подавив  восстания  тиранов,  Алексей  обратил  свое 

внимание  на  суды  и  законы,  ведь  он  великолепно  разбирался  как  в  военных,  так  и  в 
мирных делах. Он улаживал дела сирот, охранял права вдов, сурово относился ко всякой 
несправедливости и лишь изредка позволял себе отдых на охоте и в часы досуга. Кроме 
всего прочего, он поступал как истинный философ и в другом отношении: он обуздывал 
свое тело и делал его покорным своей воле. Большую часть времени он отдавал трудам, а 
затем  отдыхал  от  тру-{393}дов.  Но  досуг  был  для  Алексея  тоже  трудом:  он  состоял  в 
чтении и изучении книг и в строгом следовании завету «исследуйте писания» 

1458

. Охота и 

игра в мяч имели для моего отца второстепенное и третьестепенное значение еще тогда, 
когда  он  был  молод  и  это  чудовище,  болезнь  ног,  подобно  извивающейся  змее,  не 
набросилось на него и, как говорится в проклятии, не ужалило его в пятку 

1459

. Когда же 

Анна Комнина «Алексиада» 

болезнь началась и стала развиваться, Алексей увлекся гимнастическими упражнениями, 
верховой  ездой  и  другими  забавами;  в  этом  отношении  он  следовал  наставлениям 
врачебной  науки,  согласно  которой  от  постоянной  верховой  езды  рассасывается 
стекающая  жидкость и облегчается тяжесть,  давящая на тело. Как  я говорила  выше, эту 
болезнь  мой  отец  приобрел  не  по  какой  иной  причине,  как  из-за  трудов  и  страданий, 
принятых им на себя ради славы ромеев. 

8.  Не  прошло  и  года,  как  до  императора  дошел  слух  о  переправе  куманов  через 

Истр. Уже в ноябре месяце восьмого индикта 

1460

, в начале осени, он выступает из царицы 

городов и, созвав все 

1461

 свое войско, располагает его в Филиппополе, в городах Петрич и 

Триадица,  в  феме  Ниш  и  дальше  до  Браничева  на  берегу  Истра.  Алексей  приказал 
проявлять большую заботу о конях, чтобы они стали упитанными и смогли носить на себе 
седоков в бою. Сам он находился в Филиппополе — это город в центре Фракии. 

С  той  стороны,  где  дует  северный  ветер,  город  омывает  Гебр.  Эта  река  стекает  с 

вершины  Родоп,  делает  много  поворотов  и  излучин,  протекает  мимо  Адрианополя, 
принимает в себя много притоков и около города Эноса впадает в море. Когда я говорю о 
Филиппе,  то  имею  в  виду  не  македонца,  сына  Аминты  (город  возник  позже  этого 
Филиппа), а Филиппа-римлянина, мужа огромного роста и неодолимой силы. Этот город 
существовал  и  раньше — до  Филиппа,  и  одни  называли  его  Кринидами,  другие — 
Тримунтом 

1462

.  Но  этот  огромный  Филипп  расширил  пределы  города,  окружил  его 

стенами,  сделал  его  самым  славным  из  фракийских  городов,  построил  в  нем  огромный 
цирк и другие удивительные сооружения — их следы я сама видела, по какому-то поводу 
находясь  в  Филиппополе  вместе  с  самодержцем.  Город  расположен  на  трех  холмах, 
каждый из которых опоясан большой и высокой стеной. Там же, где город спускается на 
ровное и гладкое место, его окружает ров, идущий вдоль Гебра. 

Как кажется, город был некогда большим и красивым. Но с тех пор как в давние 

времена его поработили тавры и скифы 

1463

, он приобрел такой вид, в каком я застала его 

во {394} время правления моего отца и, судя по нему, решила, что город действительно 
был раньше большим. Кроме всего прочего, на Филиппополь обрушились бедствия из-за 
множества  живших  там  нечестивцев:  этот  город  поделили  между  собой  армяне 

1464

,  так 

называемые богомилы — о их ереси и о них самих я расскажу позже в свое время 

1465

 — и 

богоненавистнейшие  павликиане,  ветвь  манихеев,  происходящие,  как  об  этом 
свидетельствует  само  их  имя,  от  Павла  и  Иоанна;  последние  заимствовали  свое 
нечестивое учение у Мани и в чистом виде передали его своим последователям 

1466

. 

Я хотела коснуться учения манихеев, кратко изложить его и к тому же попытаться 

опровергнуть наиболее нечестивые из их догм. Зная, однако, что манихейская ересь всем 
представляется  смехотворной,  и  торопясь  продолжить  свое  повествование,  я  опущу 
доводы против нее. Да и вообще, как мне известно, не только наши единоверцы, но даже 
ненавидящий нас Порфирий во многих главах показал ее полную бессмыслицу; он самым 
научным  образом  рассмотрел  глупое  учение  манихеев  о  двух  началах,  правда,  его 
собственное  «единое  начало»  приводит  читателей  к  платоновскому  «единству»  или 
«одному». Ведь мы почитаем единое начало, но не то, которое заключается в одном лике, 
и  мы  не  принимаем  «одного»  Платона,  то,  которое  у  эллинов — «невыразимое»  и 
«тайное» у халдеев. От него выводят они и многие другие начала, земные и небесные 

1467

. 

Вот  этих  последователей  Мани  и  сыновей  Каллиники,  Павла  и  Иоанна,  людей 

грубых,  жестоких,  без  колебаний  проливающих  кровь,  победил  на  войне  и  захватил  в 
плен  славный  среди  императоров  Иоанн  Цимисхий;  он  вывел  их  из  Азии,  из  областей 
Халива 

1468

  и  Армениака,  во  Фракию  и  заставил  поселиться  около  Филиппополя.  Он 

сделал  это,  во-первых,  чтобы  удалить  их  из  хорошо  укрепленных  городов  и  крепостей, 
которыми  они  распоряжались  как  неограниченные  правители,  а  во-вторых,  чтобы 
использовать  их  как  надежную  стражу  против  скифских  набегов,  которым  постоянно 

Анна Комнина «Алексиада» 

подвергалась  Фракия 

1469

.  Ведь  варвары  проходили  через  долины  Гема  и  совершали 

набеги на равнину, лежащую у его подножья. 

Гем — это  огромная  горная  гряда,  вытянутая  в  линию  параллельно  Родопам, 

которая начинается у Эвксинского Понта, проходит вблизи водопадов и простирается до 
самого  Иллирика.  Эта  горная  гряда,  думается  мне,  рассекается  Адриатическим  морем, 
снова продолжается на противоположном берегу и доходит до самих Геркинийских лесов 

1470

.  Оба  ее  склона  населяют  многочисленные  и  богатые  племена:  на  северном {395} 

живут  даки  и  фракийцы,  на  южном — фракийцы  и  македонцы.  Через  Гем  проходили  с 
давних  времен  кочевники-скифы,  пока  копье  Алексея  и  многочисленные  битвы 
совершенно  их  не  уничтожили;  всем  своим  войском  они  наносили  ущерб  Ромейской 
державе  и  особенно  близлежащим  городам,  главным  из  которых  был  знаменитый 
Филиппополь. 

Но  Иоанн  Цимисхий  превратил  еретиков-манихеев  из  врагов  в  союзников  по 

оружию и, таким образом, выставил надежную защиту против кочевников-скифов. С тех 
пор  города  освободились  от  постоянных  набегов.  Манихеи  же,  люди  по  своей  природе 
свободолюбивые  и  непокорные,  стали  вести  привычный  им  образ  жизни  и  вернулись  к 
своим  обычаям.  Все жители  Филиппополя,  за  исключением  немногих,  были  манихеями, 
они  притесняли  находившихся  в  городе  христиан,  грабили  их  имущество,  не  обращая 
никакого  или  почти  никакого  внимания  на  посланцев  императора.  Число  манихеев 
возрастало,  и  вся  округа  Филиппополя  стала  еретической.  К  тому  же  к  ним  влился 
горький  поток  армян  и  другой,  берущий  начало,  от  мутных  источников  Якова 

1471

.  Это 

было,  как  бы  сказать,  стоком  всякой  скверны.  Еретики  различались  в  учениях,  но  в 
восстаниях все они были согласны с манихеями 

1472

! 

Мой отец-самодержец применил в борьбе с ними весь свой большой военный опыт 

и  одних  захватил  без  боя,  других  обратил  в  рабство  с  помощью  оружия.  Такое  истинно 
апостольское  деяние  взял  на  себя  и  свершил  этот  великий  человек!  Какой  из  его 
поступков  не  достоин  похвалы?  Может  быть,  он  небрежно  относился  к  своим  военным 
обязанностям?  Нет,  Восток  и  Запад  наполнил  он  своими  военными  подвигами.  Может 
быть,  он  презирал  образование?  Тоже  нет,  ибо  как  никто  другой  изучал  Алексей 
священное писание, дабы отточить свой язык для схваток с еретиками. Только он один с 
одинаковым  успехом  умел  пользоваться  оружием  и  словесными  доводами,  оружием 
побеждая  варваров,  словами  одолевая  врагов  бога;  так  и  тогда,  выступив  против 
манихеев, он завязал с ними скорее апостольское, чем военное сражение. Я бы назвала его 
тринадцатым  апостолом,  хотя  некоторые  приписывают  такую  славу  Константину 
Великому. Мне же кажется, что Алексея можно считать равным самодержцу Константину 
или  же,  чтобы  избежать  возражений,  следующим  после  Константина  апостолом  и 
императором. 

Как  я  уже  говорила  выше,  император  по  упомянутым  причинам  оказался  в 

Филиппополе и, поскольку куманы еще не подошли, стал заниматься побочным делом с 
большим  усердием,  чем  главным,  отвращая  манихеев  от  их  горькой  веры  и {396} 
приобщая их к сладостному учению. С утра до середины Дня или до вечера, а иногда и до 
второй или третьей стражи ночи он призывал к себе манихеев, наставлял их в истинной 
вере  и  обличал  лживость  их  ереси.  Вместе  с  императором  находились  проедр  Никеи 
Евстратий 

1473

,  муж  умудренный  в  божественных  и  светских  науках,  превосходящий  в 

искусстве  диалектики  стоиков  и  академиков,  и  тот,  кто  занимал  епископский  престол 
Филиппополя.  Кроме  них  и  больше  их  помогал  самодержцу  мой  кесарь  Никифор, 
которого  Алексей  приобщил  к  чтению  священных  книг.  Многие  из  манихеев  явились 
тогда  без  всяких  колебаний  к  священникам,  признались  в  своих  заблуждениях  и 
сподобились  святого  крещения.  Но  в  то  же  время  можно  было  слышать,  как  многие 
манихеи,  превосходившие  приверженностью  к  своей  вере  знаменитых  маккавеев 

1474

, 

Анна Комнина «Алексиада» 

приводили  изречения  и  свидетельства  из  священного  писания,  считая,  что  ими  они 
обосновывают  свое  мерзостное  учение.  Однако  в  результате  постоянных  бесед  и 
непрерывных увещеваний самодержца и их в большинстве своем тоже убедили принять 
святое крещение. Ведь прения нередко продолжались с утренней зари до глубокой ночи, 
Алексей не прекращал беседы и часто оставался без пищи; и все это происходило в летнее 
время 

1475 

в палатке, стоявшей под открытым небом. 

9. Во время этих событий, когда словопрения с манихеями были в разгаре, явился 

некий  человек  с  берегов  Истра  и  сообщил  о  переправе  куманов.  Император  с  бывшими 
при нем воинами без всякого промедления отправился к Данувию. Прибыв в Видин и не 
застав  там  варваров  (узнав  о  приближении  самодержца,  они  переправились  назад), 
император  немедленно  отобрал  храбрых  воинов  и  приказал  им  преследовать  варваров. 
Переправившись  через  Истр,  они  немедленно  двинулись  вслед  за  варварами.  Они 
преследовали их в течение трех суток, но видя, что куманы на кожаных плотах, которые 
они несли с собой, переправились через реку, протекающую за Данувием, вернулись ни с 
чем к самодержцу. 

Император  был  огорчен,  что  его  войско  не  настигло  варваров,  однако  счел 

частичной победой уже то, что ему удалось отогнать варваров одним звуком своего имени 
и обратить многих еретиков из манихейской ереси в нашу веру; таким образом он воздвиг 
двойной  трофей:  над  варварами — благодаря  оружию,  над  еретиками — благодаря 
благочестивым  речам.  И  вот  он  вновь  вернулся  в  Филиппополь  и,  немного  отдохнув, 
опять обратился к битвам. Он ежедневно призывал к себе Кулеона 

1476

, Кусина и вместе с 

ним  Фола — руководителей  манихейской  ереси,  похожих  на  остальных  еретиков,  но 
умелых {397} защитников  своего  лжеучения,  недоступных  слову  убеждения,  умевших 
весьма  ловко  извращать  и  превратно  толковать  священное  писание,  и  вступал  с  ними  в 
словесные битвы. Можно было наблюдать двойную битву: император прилагал все силы 
для их спасения, а они спорили ради кадмовой победы. Они стояли втроем и, как кабаны 
оттачивают  зубы,  оттачивали  аргументы  один  другому,  желая  разорвать  доводы 
императора.  Если  какой-нибудь  аргумент  ускользал  от  Кусина,  его  находил  Кулеон,  а 
если испытывал затруднения Кулеон, вступался Фол; как огромные набегающие друг за 
другом валы обрушивались они один за другим на доводы и положения императора. Как 
паутину сметал самодержец возражения этих нечестивцев и сразу же затыкал им рот. Ему, 
однако,  не  удалось  их  убедить,  и,  наконец,  придя  в  отчаяние  от  глупости  этих  людей, 
император  отправил  их  в  царицу  городов  и  предназначил  для  их  поселения  портики, 
окружающие  Большой  дворец.  Но  «охота»  императора  не  кончилась  полной  неудачей, 
хотя ему пока и не удалось «подстрелить» словами предводителей манихеев; ежедневно 
он  обращал  к  богу  сотню,  а  то  и  больше  еретиков,  так  что  общее  число  тех,  кого  ему 
удалось  «подстрелить»  раньше  и  кого  он  уловил  своей  речью  теперь,  составили  многие 
тысячи людей. 

Но  зачем  говорить  и  распространяться  о  том,  что  известно  всему  миру,  чему 

свидетели — Восток  и  Запад?  Ведь  Алексей  различными  способами  обратил  в  нашу 
православную  веру  целые  города  и  области,  погрязшие  в  различных  ересях.  Людям 
высокопоставленным он пожаловал богатые дары и записал их в число отборных воинов. 
Что же касается людей простого звания, в том числе земледельцев, проводящих жизнь у 
плугов и быков, то он собрал их всех вместе 

1477

, с женами и детьми, и построил для них 

город вблизи Филиппополя на противоположном берегу реки Гебра; туда он переселил их 
и назвал город Алексиополем или, как он чаще именуется, Неокастром 

1478

. Тем и другим 

император  (и  в  этом  его  особая  заслуга)  выделил  пашни,  виноградники,  дома  и 
недвижимое  имущество.  Он  не  оставил  эти  дары  без  подтверждения  подобно  садам 
Адониса, сегодня цветущим, а завтра увядающим 

1479

; он подкрепил дары хрисовулом 

1480

 

и постановил, что полученное в награду имущество принадлежит не только им самим, а 

Анна Комнина «Алексиада» 

может быть передано их детям и детям их детей; если же детей нет, дары наследуют жены 

1481

.  Вот  каким  образом  оказывал  благодеяния  Алексей 

1482

.  Но  хватит  об  этом,  хотя 

большая  часть  событий  и  опущена  мною 

1483

.  Пусть  никто  не  упрекнет  мою  историю  в 

том,  что  ее  содержание  пристрастно.  Ведь  живы  многочислен-{398}ные  свидетели 
событий, о которых я рассказываю, — они не преминули бы обличить меня во лжи. 

Самодержец, сделав все необходимое, выступил из Филиппополя и переселился в 

царицу  городов.  И  снова  начались  у  самодержца  непрерывные  бои  и  прения  со 
сторонниками Кулеона и Кусина. Алексей одолел Кулеона, казавшегося более разумным 
и способным следовать слову истины, и превратил его в смиренную овцу нашего стада. 
Но Кусин и Фол впали в неистовство и, хотя речи императора обрушивались на них, как 
молот на железо, оставались железными, отвернулись от императора и не поддались его 
речам. Поэтому император заключил их как самых зловредных из всех манихеев и явно 
приближающихся  к  помешательству,  в  так  называемую  Элефантинскую  тюрьму 

1484

  и, 

щедро снабдив всем необходимым, оставил умирать под тяжестью собственных грехов. 

 

КНИГА XV 

 
1.  Так  поступил  самодержец  с  Филиппополем  и  манихеями.  Затем  варвары 

приготовили  для  него  другой  горький  напиток.  Султан  Сулейман 

1485

  замыслил  вновь 

разорить  Азию  и  вызвал  войска  из  Хорасана  и  Алеппо  на  случай,  если  ему  придется 
встретиться  с  сильным  сопротивлением  самодержца.  Когда  намерение  Сулеймана  стало 
до конца ясно императору, последний решил подойти с войском к Иконию и вступить с 
султаном в жестокую битву, ибо там находился султаникий Килич-Арслана

1486

. Алексей 

вызвал  воинов  из  чужеземных  стран,  призвал  большое  число  наемников  и  собрал 
отовсюду  свое  войско.  В  то  время  как  оба  полководца  разрабатывали  планы  нападения 
друг на друга, самодержца постигла его обычная болезнь ног. Со всех сторон стекались 
воины, но не все сразу, а «по капле», ибо отечества воинов находились далеко. Болезнь же 
не только не позволяла Алексею приняться за исполнение его намерения, но даже мешала 
ему  ходить.  Прикованный  к  постели,  он  не  столько  был удручен  болезнью  ног,  сколько 
необходимостью отложить наступление на варваров. Это не укрылось от варвара Килич-
Арслана;  без  зазрения  совести  опустошал  он  всю  Азию  и  совершил  семь  набегов  на 
христиан. 

Никогда  еще  боль  так  не  мучила  самодержца.  Болезнь  раньше  обычно 

обрушивалась на него через большие промежутки времени, но в тот раз она мучила его не 
периодически, а непрерывно, и приступы следовали один за другим. Однако люди {399} 
Килич-Арслана  считали  страдания  Алексея  симуляцией — не  болезнью,  а 
медлительностью  и  легкомыслием  под  предлогом  боли  в  ногах.  Поэтому  они  часто 
жестоко насмехались над императором и во время выпивок и попоек как прирожденные 
ораторы  разглагольствовали  о  болезни  ног  императора.  Болезнь  ног  стала  для  варваров 
темой комедии. Они изображали персонажи врачей, слуг императора, выводили на сцене 
самого  императора  покоящимся  на  ложе  и  вышучивали  его.  Во  время  подобных 
представлений  среди  варваров  поднимался  громкий  смех.  Это  не  осталось  тайной  для 
самодержца, он кипел гневом и горел желанием начать против них войну. Вскоре, когда 
боль  немного  утихла,  он  пустился  в  намеченный  путь.  Император  переправился  на 
Дамалис,  пересек  пролив  между  Кивотом  и  Эгиалами,  достиг  Кивота,  а  оттуда  в 
ожидании прибытия отрядов и вызванного им наемного войска отправился в Лопадий. 

Когда все собрались, он со всем войском выступает оттуда и прибывает в крепость 

кира Георгия, находящуюся рядом с Никейским озером, а оттуда — в Никею; затем через 
три дня он возвращается назад к мосту Лопадия 

1487

 и разбивает свой лагерь у источника, 

носящего  имя  Карика.  Намерение  императора  заключалось  в  том,  чтобы  сначала  через 

Анна Комнина «Алексиада» 

мост переправилось войско, которое разбило бы палатки в удобном месте, а затем через 
тот же мост перешел он сам и установил императорскую палатку в расположении войска. 
Однако  коварные  турки,  грабившие  равнину  у  подножий  Лантиан  и  так  называемой 
Котирекии 

1488

,  узнали  о  наступлении  самодержца,  испугались  и  сразу  же  зажгли  много 

костров,  чтобы  создать  впечатление  присутствия  большого  войска.  Костры  освещали 
воздух и пугали неопытных людей, однако самодержца они: не устрашили. Затем турки со 
всей добычей и пленными ушли оттуда. Император утром поспешил на (уже упомянутую) 

1489 

равнину, стремясь застать там неприятеля, но упустил добычу. Найдя многих ромеев 

еще с признаками жизни, а многих уже мертвыми, он, естественно, был охвачен скорбью 
и пожелал преследовать турок. Однако, дабы не упустить всей добычи — ведь все войско 
не  могло  быстро  настичь  беглецов, — он  разбивает  лагерь  возле  Пиманина,  сразу  же 
отбирает  храбрых  легковооруженных  воинов,  поручает  им  преследовать  варваров  и 
показывает, какой дорогой надлежит двигаться за злодеями. Воины настигли варваров с 
их  добычей  и  пленными  в  месте,  которое  местные  жители  называют  Келлия 

1490

,  как 

огонь,  набросились  на  них,  с  большинством  расправились  саблями,  некоторых  взяли  в 
плен,  забрали  всю  добычу  и,  одержав  боль-{400}шую  победу,  вернулись  к  самодержцу. 
Император встретил их, узнал о полном поражении врагов и возвратился в Лопадий. Там 
он  провел  целых  три  месяца,  частично  из-за  отсутствия  воды  в  землях,  через  которые 
должен  был  проходить  (дело  было  летом 

1491

,  и  стояла  невыносимая  жара),  частично 

поджидая не успевшие подойти отряды наемного войска. Когда все собрались, он снялся с 
лагеря, разместил все войско на хребтах Олимпа и даже занял Аэр 

1492

, расположенный у 

так называемой Малагины. 

В  это  время  императрица  находилась  в  Принкипе 

1493

,  дабы  иметь  возможность 

быстрей получать известия о самодержце, который вернулся в Лопадий. Император, как 
только  прибыл  в  Аэр,  послал  за  ней  императорскую  монеру;  во-первых,  Алексей 
постоянно опасался приступа болезни ног, во-вторых, боялся внутренних врагов в своем 
войске  и  потому  нуждался  в  заботливом  внимании  императрицы  и  в  ее  глазах,  не 
знающих сна. 

2.  Не  прошло  и  трех  дней,  как  утром  явился  императорский  спальник  и 

остановился около императорского ложа. Императрица проснулась, увидела его и сказала: 
«Он  принес  нам  весть  о  наступлении  турок».  Спальник  начал  было  говорить,  что  турки 
подошли  к  крепости  Георгия,  но  императрица  жестом  заставила  его  замолчать,  дабы  не 
разбудить  самодержца.  Алексей  слышал  их  разговор,  однако  не  шелохнулся и  ничем  не 
выдал  себя.  С  восходом  солнца  он  обратился  к  своим  обычным  делам,  целиком  уйдя  в 
заботы  о  предстоящем.  Не  прошло  и  трех  часов,  как  прибыл  новый  посланец  с 
сообщением о приближении варваров. Самодержица находилась еще с самодержцем; она, 
естественно,  испытывала  страх,  но  подчинялась  воле  мужа.  Когда  же  император  с 
императрицей  отправились  завтракать,  прибыл  еще  один  посланец,  весь  в  крови;  он 
бросился  в  ноги  самодержцу  и  стал  клятвенно  заверять,  что  опасность  нависла  над 
головой и варвары уже подходят. Самодержец немедленно велел самодержице вернуться 
в Византий. В глубине души она испытывала страх и опасения, но ни словом, ни видом не 
выдала  своей  боязни.  Как  та,  воспетая  в  притчах  Соломона  женщина 

1494

,  она  обладала 

мужественным  и  твердым  характером  и  не  проявила  женского  малодушия,  какое  мы 
наблюдаем  у  большинства  женщин,  услышавших  какое-либо  страшное  известие; 
бледность  выдает  трусость  их  душ,  и  они  издают  непрерывные  жалобные  вопли,  как 
будто  опасность  уже  нависла  над  ними.  Но  императрица,  если  и  испытывала  страх,  то 
только страх за самодержца, как бы с ним чего не случилось, и уже во вторую очередь — 
за  себя.  И  в  то  время {401} она  вела  себя  не  недостойно  своей  доблести:  она  покидала 
самодержца  вопреки  своему  желанию,  часто  оглядывалась  назад,  смотрела  на  него  и  с 
трудом  рассталась  с  императором  ценой  большого  усилия  и  напряжения  воли.  Она 

Анна Комнина «Алексиада» 

спустилась  к  берегу,  взошла  на  монеру,  предназначенную  для  императорских  особ, 
поплыла  вдоль  берега  Вифинии,  по  дороге  была  застигнута  бурей  и  в  конце  концов 
причалила на корабле к берегу у Еленополя, где остановилась на некоторое время. Вот и 
все об Августе. 

Тем  временем  самодержец  вместе  с  родственниками  и  имевшимися  в  его 

распоряжении  воинами  немедленно  вооружился.  Вскочив  на  коней,  они  все  вместе 
поскакали  к  Никее.  Но  варвары  захватили  одного  алана,  узнали  от  него  о  наступлении 
императора  и  побежали  назад  теми  же  самыми  тропами,  которыми  пришли  туда.  В  это 
время Стравовасилий и Михаил Стипиот (услышав имя Стипиота, не подумайте, что это 
полуварвар; последний был купленным рабом того Стипиота, которого я имею в виду, и 
позже был принесен им в дар императору; этот же Стипиот был человеком знатного рода) 

1495

,  весьма  воинственные,  давно  знаменитые  мужи,  находились  на  Гермийских  холмах 

1496

  и  наблюдали  за  горными  проходами  в  надежде,  что  варвары,  как  дикие  звери, 

попадутся  в  их  сети.  Узнав  об  их  приближении,  они  явились  на  равнину  под 
названием...

1497

,  завязали  бой  с  турками  и  в  жестокой  битве  разбили  их  наголову. 

Император же прибыл в неоднократно упоминавшуюся нами крепость Георгия, оттуда — 
в  селение,  именуемое  местными  жителями  Сагудаями 

1498

,  но  нигде  не  встретил  турок. 

Узнав о поражении, которое нанесли туркам уже упомянутые храбрые мужи — я имею в 
виду  Стипиота  и  Стравовасилия, — он  одобрил  врожденную  отвагу  и  победу  ромеев  и 
разбил свой лагерь рядом с этой крепостью. 

На  следующий  день  император  спустился  к  Еленополю,  где  застал  императрицу, 

задержавшуюся там из-за волнения на море. Он рассказал ей обо всем случившемся: как, 
стремясь  к  победе,  турки  обрекли  себя  на  несчастья,  мечтая  победить,  были  побеждены 
сами  и  обрели  противоположное  тому,  чего  ожидали.  Избавив  ее  от  великого  страха, 
император  выступил  к  Никее.  Там  он  получил  известие  о  наступлении  других  турок  и 
отправился в Лопадий. Некоторое время он провел в этом городе, но, узнав, что к Никее 
подходит  большая  турецкая  армия,  выступил  с  войском  к  Киосу.  Узнав  же,  что  турки  в 
течение всей ночи двигались по направлению к  Никее, он вышел  оттуда и через Никею 
направился к Мискуре. Там ему сообщили, что все турецкое войско еще не прибыло, но 
небольшое  число  воинов,  отправленных  Моноликом,  находится  в  Долиле {402} и  в 
окрестностях  Никеи  с  заданием  следить  за  передвижением  императора  и  постоянно 
передавать сведения Монолику. Поэтому император отправил в Лопадий Льва Никерита с 
войском и приказал ему быть начеку, сторожить дороги и письменно сообщать обо всем, 
что ему удастся узнать о турках. 

Остальное  войско  Алексей  расположил  в  удобных  местах  и  предпочел  пока  не 

выступать  против  султана,  ибо  предполагал,  что  спасшиеся  варвары  сообщили  всем 
азиатским  туркам  о  натиске,  который  им  пришлось  выдержать,  и  рассказали,  что 
повсюду, встречая ромеев, они нападали на них, но, несмотря на упорство в бою, терпели 
поражение, что часть из них была взята в плен, часть убита и лишь немногим израненным 
воинам удалось уйти; Алексей опасался, что варвары, узнав о его наступлении, отступят 
от  Икония  и  все  его  старания  пропадут  даром.  Поэтому  он  повернул  коня  и  через 
Вифинию  прибыл  в  Никомидию.  Алексей  надеялся,  что  варвары  устанут  ожидать  его 
наступления,  вернутся  туда,  где  жили  раньше,  осмелев,  отправятся  в  обычные  свои 
набеги,  а  султан  примется  за  прежние  дела;  и  вот  тогда-то,  когда  воины  немного 
отдохнут, а кони и вьючные животные станут упитанными, император начнет еще более 
серьезную  войну  с  турками  и  вступит  с  ними  в  жестокий  бой.  По  этой  причине,  как 
говорилось, и отправился Алексей в Никомидию. 

По  прибытии  на  место  он  распределил  всех  следовавших  за  ним  воинов  по 

селениям,  расположенным  рядом  с  Никомидией,  чтобы  у  коней  и  вьючных  животных 
было много пищи (земля Вифинии богата пастбищами), а сами воины имели возможность