Алексиада (Анна Комнина) - часть 20

Анна Комнина «Алексиада» 

с  Вуканом,  а  если  бог  дарует  ему  победу,  отстроить  и  восстановить  в  прежнем  виде 
Липений и все остальные города. Вукан, узнав о приходе самодержца, вышел из Липения 
и  прибыл  в  Звенчан  (это  городок,  расположенный  на  упомянутом  уже  Зиге,  между 
Ромейским государством и Далмацией). 

Когда  самодержец  прибыл  в  Скопле,  Вукан  отправил  к  нему  послов  с 

предложением  мира;  снимая  с  себя  всякую  ответственность  за  происшедшие  печальные 
события  и  целиком  возлагая  вину  на  ромейских  сатрапов,  Вукан  сообщал {251} 
следующее: «Сатрапы  не  желают  оставаться  в  своих  пределах;  они  совершают 
бесчисленные  набеги  и  наносят  немалый  вред  Сербии.  Я  со  своей  стороны  не  буду 
больше  предпринимать  никаких  враждебных  действий,  вернусь  к  себе,  отправлю  твоей 
царственности заложников из числа моих родственников и впредь не переступлю границ 
своего государства». Император согласился на это и, оставив лишь тех, кто должен был 
восстановить разрушенные города и взять заложников, отправился в царственный город. 
Однако  Вукан,  несмотря  на  все  требования,  не  выдавал  заложников  и  со  дня  на  день 
оттягивал исполнение обещания. 

Не  прошло  и  года 

893

,  как  он  вновь  отправился  в  набег  на  ромейские  земли. 

Несмотря на то, что он получил множество писем от самодержца, где тот напоминал об 
условиях  договора  и  о  данных  обещаниях,  Вукан  не  пожелал  исполнить  обещанного. 
Тогда  император  призвал  к  себе  Иоанна,  сына  своего  брата,  севастократора,  и  отправил 
его с изрядным войском против Вукана. 

Иоанн,  человек,  не  имевший  военного  опыта,  но,  как  всякий  юноша,  пылавший 

жаждой  битв,  выступил  в  поход,  переправился  через  реку  Липений  и  разбил  лагерь  у 
подножия  Зига,  прямо  напротив  Звенчана.  Это  не  укрылось  от  Вукана,  и  он  вновь 
обратился с предложением мира, обещал Иоанну выдать обещанных заложников и впредь 
добросовестно выполнять условия мирного договора. Все это, однако, были лишь пустые 
обещания, на самом деле он втайне готовил нападение на Иоанна. 

Когда  Вукан  уже  выступил  к  лагерю  Иоанна,  к  последнему,  предупреждая 

неприятеля,  явился  некий  монах,  который  сообщил  о  замысле  Вукана  и  утверждал,  что 
враг уже подходит. Иоанн с гневом прогнал монаха, назвав его лжецом и обманщиком. Но 
события подтвердили слова монаха. Вукан ночью напал на Иоанна, и в результате многие 
наши воины были убиты в палатках, а многие обратились в паническое бегство, попали в 
водовороты  протекавшей  внизу  реки  и  утонули.  Лишь  наиболее  храбрые  бросились  к 
палатке  Иоанна  и,  мужественно  сражаясь,  с  трудом  отстояли  ее  от  неприятеля.  Таким 
образом, большая часть ромейского войска погибла. 

Затем  Вукан  собрал  своих  воинов,  поднялся  на  Зиг  и  остановился  у  Звенчана. 

Воины  Иоанна  видели  их,  но  самих  их  было  мало,  сразиться  с  таким  многочисленным 
противником  они  не  могли  и  поэтому  решили  переправиться  назад  через  реку.  После 
переправы  они  прибыли  в  Липений,  расположенный  примерно  в  двенадцати  стадиях 
оттуда 

894

, {252} 

Потеряв  большинство  своих  воинов,  Иоанн  не  мог  более  продолжать 

сопротивления  врагу  и  направился  к  царственному  городу.  Вукану  больше  никто  не 
мешал,  он  осмелел  и  стал  грабить  соседние  города  и  земли.  Он  опустошил  территорию 
вокруг Скопле и сжег селения. Не ограничившись этим, он занял Полог, дошел до Враньи, 
все разорил и с большой добычей вернулся в свою страну. 

5. Император не мог этого вынести и немедленно вновь взялся за оружие. Ведь ему 

не надо было, как Александру, ждать, пока флейтист Тимофей исполнит громкую песнь. 
Самодержец  вооружился  сам,  вооружил  имевшихся  в  его  распоряжении  воинов  и 
отправился  прямо  в  Далмацию;  Алексей  стремился  отстроить  разрушенные  крепости, 
восстановить их в прежнем виде и с лихвой отплатить Вукану за причиненное им зло. Он 
покинул  столицу  и  достиг  Дафнутия 

895

  (это  древний  город,  в  сорока  стадиях  от 

Анна Комнина «Алексиада» 

Константинополя),  где  задержался  в  ожидании  тех  своих  родственников,  которые  еще  к 
нему не прибыли. 

На  следующий  день  к  нему  приходит  исполненный  злости  и  гордыни  Никифор 

Диоген.  Спрятавшись  за  своей  обычной  маской,  он  с  лисьей  хитростью  изобразил  на 
своем  лице  приветливость  и  сделал  вид,  что  откровенно  разговаривает  с  императором. 
Свою палатку он поставил не на обычном расстоянии от  императорской опочивальни, а 
рядом  с  дорогой,  поднимающейся  к  палатке  императора.  Когда  это  увидел  Мануил 
Филокал,  от  тотчас  понял  замысел  Никифора  и,  как  пораженный  молнией,  застыл  на 
месте.  С  трудом  пришел  он  в  себя  и,  немедленно  явившись  к  императору,  сказал: 
«Неспроста, кажется мне, сделал это Никифор; меня гложет страх, как бы этой ночью не 
предпринял  он  чего-либо  против  твоей  царственности.  Под  тем  или  иным  предлогом  я 
заставлю  его  перенести  палатку  в  другое  место».  Но  Алексей  со  своей  обычной 
невозмутимостью не разрешил Филокалу делать этого и в ответ на его настояния сказал: 
«Не следует мне давать ему повод для обиды. Пусть он обнаружит перед богом и людьми 
злой  умысел  против  меня».  Филокал  огорчился,  всплеснул  руками  и,  упрекнув 
императора в беспечности, ушел. 

Вскоре,  в  среднюю  стражу  ночи,  когда  император  беззаботно  спал  рядом  с 

императрицей,  Диоген  со  спрятанным  под  полой  мечом  входит  в  палатку  и 
останавливается  у  порога.  Ведь  когда  император  почивал,  двери  палатки  обычно  не 
закрывались  и  никто  не  охранял  его  сон.  Это — об  императоре.  Что  же  касается 
Никифора,  то  божественная  сила  не  позволила  тогда  ему  выполнить  свое  намерение. 
Увидев  служанку, {253} веером  обмахивающую  императора  и  императрицу  и 
отгоняющую комаров от их лиц, он, как говорит поэт, «от ужаса членами всеми трепещет 
и  бледность  его  покрывает  ланиты» 

896 

и  до  следующего  дня  откладывает  убийство. 

Планы  Никифора,  который  без  всякой  причины  все  время  замышлял  убийство 
императора,  не  остались  тайной  для  Алексея:  вскоре  явилась  служанка  и  поведала 
императору обо всем случившемся. На другой день Алексей отправился дальше; он делал 
вид, что ни о чем не знает, но устроил все таким образом, чтобы самому находиться под 
охраной  и  вместе  с  тем  не  давать  Никифору  никаких  благовидных  предлогов  для 
недовольства. 

Когда они достигли области Серр, следовавший вместе с самодержцем Константин 

Дука Порфирородный попросил Алексея остановиться на отдых в его поместье 

897

, говоря, 

что  оно  очень  живописно,  изобилует  прохладной  питьевой  водой  и  в  нем  имеются 
обширные  покои  для  приема  императора  (называется  имение  Пентигостис).  Император 
пошел  навстречу  его  желанию  и  остановился  там  на  отдых.  Но  и  на  следующий  день 
Порфирородный не позволил ему уйти оттуда. Он просил Алексея остаться еще немного, 
чтобы отдохнуть от дороги и смыть в бане пыль со своего тела, — у Константина был уже 
готов  роскошный  пир  для  императора.  И  вновь  пошел  Алексей  навстречу  желанию 
Порфирородного.  Когда  Никифор  Диоген,  давно  замышлявший  бунт  и  ждавший  только 
удобного случая, чтобы покончить с Алексеем, узнал, что император вымылся и вышел из 
бани, он привесил к поясу акинак и, как будто возвращаясь с охоты, вошел в дом. Увидев 
Никифора, Татикий, уже давно знавший о его замысле, вытолкал его за дверь со словами: 
«Что ты являешься в таком непристойном виде, да еще с мечом? Ведь сейчас время бани, 
а не похода, охоты или битвы». Не достигнув цели, Никифор удалился. 

Считая,  что  он  уже  разоблачен  (ведь  совесть — страшная  обличительница), 

Никифор  решил  обеспечить  себе  спасение  бегством,  отправиться  во  владения 
императрицы  Марии  в  Христополе  или  в  Перник,  или  же  в  Петрич  и  в  дальнейшем 
действовать  в  зависимости  от  обстоятельств.  Ведь  императрица  Мария  еще  ранее 
приблизила к себе Никифора как сводного брата прежнего императора, ее мужа Михаила 
Дуки (они были единоутробными братьями от разных отцов) 

898

. 

Анна Комнина «Алексиада» 

На третий день император выступил из Пентигостиса; он оставил там Константина, 

чтобы дать ему отдых, ибо боялся утомить нежного юношу, впервые покинувшего родину 
и  отправившегося  в  военный  поход.  Ведь  Константин  был  единственным  ребенком  у 
матери; самодержец любил его как {254} своего сына, заботился о нем и делал ему, так 
же как и его матери, императрице, всевозможные послабления 

899

. 

6.  Чтобы  мое  повествование  не  было  сбивчивым,  я  изложу  историю  Никифора 

Диогена с самого начала. О том, как Роман, отец Никифора, был облечен императорской 
властью и какой его постиг конец, рассказано в трудах многих историков 

900

, и желающие 

могут там обо всем этом прочесть. 

Роман  оставил  после  своей  смерти  сыновей — Льва  и  Никифора 

901

.  К  тому 

времени,  когда  Алексей  был  провозглашен  самодержцем,  они  оба  из  императоров  уже 
превратились в частных лиц, ибо их брат Михаил сразу же после вступления на престол 
немедленно снял с них красные сандалии, сорвал венцы и заключил братьев вместе с их 
матерью,  императрицей  Евдокией,  в  Киперудский  монастырь 

902

.  Алексей  же  окружил 

братьев  своей  заботой,  делая  это  частично  потому,  что  сочувствовал  перенесенным  ими 
страданиям,  а  частично  из-за  необыкновенной  красоты  и  силы  юношей.  На  их  щеках 
только  появлялся  первый  пух,  оба  они  были  высокими,  обладали  пропорциональным 
сложением, и размеры их тела соответствовали канону. Лев и Никифор были настоящим 
цветом  юности,  и  только  люди,  ослепленные  ненавистью,  могли  не  заметить  отваги  и 
благородства этих молодых львов 

903

. 

Алексей ни о чем никогда не судил поверхностно, не закрывал глаза на правду, не 

находился в плену предосудительных страстей, а все взвешивал на точных весах разума. 
Поэтому, понимая, с какой высоты были низвергнуты эти юноши, он принял их как своих 
детей,  и  чего  только  он  ни  говорил  братьям,  какими  благодеяниями  их  ни  осыпал,  как 
только ни проявлял свою заботу о них. И хотя людская зависть не прекращала метать в 
них  свои  стрелы  (многие  люди  пытались  натравить  самодержца  на  юношей),  Алексей 
оказывал  им  все  большее  покровительство,  с  постоянной  благосклонностью  смотрел  на 
них, старался вызвать у них симпатии и все время давал братьям полезные советы. 

Любой другой на его месте с подозрительностью отнесся бы к юношам и с самого 

начала всеми способами постарался бы изгнать их прочь из государства, но самодержец 
ни  во  что  не  ставил  бесчисленные  наветы  на  них,  горячо  любил  юношей,  одаривал  их 
мать  Евдокию  и  не  лишил  ее  почестей,  приличествующих  императрицам.  Никифору  он 
отдал  под  начало  Крит  и  предназначил  этот  остров  для  его  резиденции.  Так  поступил 
император. 

Из  них  двоих  Лев,  человек  здравого  ума  и  благородного  характера,  видя  доброе 

расположение императора, был доволен {255} своим жребием и удовлетворился тем, что 
имел, следуя Изречению: «Если тебе досталась Спарта, дорожи ею» 

904

. Но вспыльчивый 

и  обладавший  тяжелым  нравом  Никифор  непрерывно  тайком  затевал  козни  против 
самодержца  и  замышлял  бунт.  Свой  план  он  держал  в  тайне  и,  лишь  после  того  как 
приступил к делу, кое с кем доверительно поделился своими замыслами. Благодаря этому 
его  планы  стали  известны  многим  лицам,  и  слух  о  них  достиг  ушей  императора. 
Император повел себя несколько необычно; он стал при удобном случае призывать к себе 
заговорщиков  и,  делая  вид,  что  ни  о  чем  не  слышал,  увещевал  их  и  давал  разумные 
советы.  Чем  более  явным  становился  заговор,  тем  более  свободно  обращался  с 
заговорщиками император, желая таким образом привлечь их на свою сторону. 

Но  нельзя  отмыть  добела  эфиопа 

905

.  Никифор  остался  верен  себе  и  заражал 

скверной  всякого,  к  кому  приближался;  одних  он  привлекал  на  свою  сторону  клятвами, 
других — обещаниями. Простые воины не слишком заботили Никифора — они и так уже 
все  склонились  на  его  сторону.  Его  помыслы  были  обращены  к  вельможам,  и  он  всеми 
силами  стремился  заручиться  поддержкой  военачальников  и  главных  членов  синклита. 

Анна Комнина «Алексиада» 

Ум  его  был  острее  обоюдоострого  меча,  однако  Никифор  не  отличался  постоянством  и 
лишь в одном проявлял твердую волю — в стремлении к власти. Медоточивый в речах, 
весьма  любезный  в  обращении,  он  порой  надевал  на  себя  лисью  маску  смирения,  но 
случалось, что и проявлял истинно львиный пыл. Он обладал могучим телосложением и 
хвастался, что может померяться силой с гигантами; кожа у него была смуглой, грудь — 
широкой,  и  он  на  целую  голову  возвышался  над  всеми  современниками.  Каждому,  кто 
наблюдал,  как  он  играет  в  мяч,  гарцует  на  коне,  мечет  стрелы,  потрясает  копьем  или 
правит  колесницей,  казалось,  что  перед  ним  некое  новое  чудо;  он  разевал  рот  от 
восхищения  и  разве  что  не  застывал  на  месте.  Благодаря  этим  качествам  Никифору 
удалось завоевать расположение многих людей. Он настолько продвинулся в достижении 
своей  цели,  что  даже  привлек  на  свою  сторону  мужа  сестры  самодержца,  Михаила 
Таронита, удостоенного сана паниперсеваста 

906

. 

7. Однако мне следует вернуться к прерванной нити повествования и продолжить 

рассказ  по  порядку.  Самодержец  постоянно  думал  о  том,  сколько  времени  прошло  с 
момента,  как  ему  стало  известно  о  заговоре  Диогена,  и  испытывал  душевное  смятение, 
вспоминая,  с  какой  благосклонностью  относился  он  к  обоим  братьям  с  самого  начала 
своего  правления, {256} каких  милостей  и  забот  удостаивал  их  в  течение  стольких  лет, 
однако  не  сумел  изменить  к  лучшему  характер  Никифора.  Обо  всем  размышлял 
император — о  том,  как  Диоген  после  первого  неудачного  покушения  вновь  явился  к 
нему, и о том, как его оттолкнул Татикий. Он знал, что Никифор точит против него свой 
злодейский  меч,  торопится  замарать  руки  невинной  кровью  и  что,  сидя  до  поры  до 
времени в засаде и подстерегая его по ночам, он уже готовится к открытому убийству. И 
вот  Алексея  обуревали  противоречивые  мысли.  Он  не  хотел  преследовать  Диогена,  ибо 
питал  к  этому  мужу  искреннюю  привязанность  и  любовь;  в  то  же  время,  сопоставляя 
факты,  понимая,  до  каких  размеров  может  вырасти  это  зло,  и  отдавая  себе  отчет  в  том, 
какая  опасность  угрожает  его  жизни,  Алексей  страдал  душой.  Приняв  все  это  во 
внимание, он решил взять под стражу Никифора. 

Никифор  же,  спеша  осуществить  задуманное  бегство  и  желая  в  ту  же  ночь 

пуститься в путь к Христополю, вечером послал слугу к Константину Порфирородному с 
просьбой  дать  ому  резвого  скакуна,  которого  Константину  подарил  император.  Но 
Константин  отказался,  говоря,  что  не  может  в  тот  же  день  отдать  ему  такой  ценный 
подарок императора. 

Наутро  император  отправился  дальше,  и  Диоген  последовал  за  ним,  ибо  бог, 

путающий  планы  и  расстраивающий  замыслы  целых  народов,  помешал  Никифору, 
который,  задумав  бегство,  с  часу  на  час  откладывал  осуществление  своего  намерения. 
Таков был божий суд. 

И  вот  Никифор,  поставив  свою  палатку  вблизи  Серр,  в  том  же  месте,  где  и 

император, предался своим обычным размышлениям: ему казалось, что он уже уличен и 
его  ожидает  страшное  будущее.  В  это  время  император  призывает  к  себе  своего  брата, 
великого доместика Адриана, — дело было вечером дня великомученика Феодора 

907

 — и 

рассказывает  ничего  прежде  не  подозревавшему  Адриану  о  том,  как  Диоген  с  мечом 
явился в дом и как его вытолкали за дверь; Алексей делится с братом своими опасениями, 
как бы Диоген не поспешил при первой возможности привести в исполнение свой старый 
замысел.  Тогда  же  император  приказывает  доместику  зазвать  Диогена  в  палатку,  с 
помощью  медоточивых  слов  и  всевозможных  обещаний  убедить  его  открыть  все  свои 
замыслы и посулить ему безопасность и полное прощение в будущем, если только Диоген 
ничего не скроет и выдаст сообщников. 

Рассказ Алексея поверг Адриана в отчаяние, тем не менее он отправился исполнять 

приказ.  Но  ни  угрозами,  ни  обеща-{257}ниями,  ни  советами  не  удалось  ему  убедить 
Диогена хоть частично раскрыть свои замыслы. Что же дальше? Великий доместик очень 

Анна Комнина «Алексиада» 

опечалился,  ибо  понял,  навстречу  каким  бедствиям  идет  Диоген.  Адриан  был  женат  на 
младшей  из  сводных  сестер  Диогена 

908

  и  поэтому  так  упорно,  со  слезами  на  глазах 

обращался с мольбами к своему шурину. Ему, однако, не удалось убедить Диогена, хотя 
Адриан  был  весьма  настойчив  и  напомнил  ему  один  эпизод  из  прошлого.  Однажды 
самодержец  играл  в  мяч  на  ипподроме  Большого  дворца 

909

;  туда  с  мечом  под  одеждой 

вошел  некий  варвар,  армянин  или  турок;  увидев,  что  самодержец  отстал  от  своих 
товарищей  по  игре  и  придерживает  тяжело  дышащего  коня,  чтобы  дать  ему  перевести 
дух,  варвар  с  мечом  под  одеждой  приблизился  к  Алексею  и  пал  на  колени,  словно 
обращаясь к нему с просьбой. Император сразу же остановил коня, повернулся к варвару 
и  спросил,  чего  тот  хочет.  Тогда  этот  убийца  под  маской  просителя  схватился  за  меч  и 
попытался извлечь его из ножен.  Но меч не поддавался. Непрерывно пытаясь вытащить 
меч, он произносил лживые просьбы. Затем, отчаявшись в своих попытках, он бросился 
на  землю  и,  распростершись,  стал  просить  снисхождения.  Император  повернул  к  нему 
коня  и  спросил,  по  какой  причине  тот  просит  снисхождения.  Тогда  варвар  показал  ему 
меч в ножнах и, бия себя в грудь, в ужасе закричал: «Теперь я узнал, что ты истинный раб 
божий, теперь я собственными глазами увидел, как великий бог охраняет тебя. Ведь этот 
меч был предназначен убить тебя, и я принес его из дому, чтобы пронзить им твое тело. 
Не  раз  пытался  я  извлечь  его,  но  меч  не  подчинился  моей  руке».  Император  без  страха 
продолжал  сидеть  в  той  же  позе,  как  будто  бы  не  услышал  ничего  необычного.  Все 
присутствующие сразу же сбежались к Алексею, одни — чтобы услышать слова варвара, 
другие — взволнованные  случившимся.  Наиболее  преданные  императору  люди  уже 
готовы  были  растерзать  варвара,  но  Алексей  кивком  головы,  жестом  и  окриками  не  дал 
им сделать этого. 

Что  же  дальше?  Воин-убийца  немедленно  получает  прощение,  и  не  только 

прощение, но и богатые дары, к тому же он пользуется полной свободой. Многие друзья 
императора, докучая Алексею, требовали удалить убийцу из царственного города. Но он 
не послушался их и сказал: «Если господь не охранит города, напрасно бодрствует страж 

910

.  Посему  давайте  молиться  богу  и  просить  у  него  защиты».  Стали  распространять 

слухи,  что  варвар  покушался  на  самодержца  с  согласия  Диогена.  Но  император  не 
обращал  внимания  на  эту  молву {258} и  даже  возмущался  ею.  Он  продолжал  терпеть 
Диогена и изображал полное неведение до тех пор, пока острие меча, можно сказать, не 
коснулось его горла. Но хватит об этом. 

Великий  доместик  напомнил  этот  эпизод  Никифору,  но  не  смог  его  ни  в  чем 

убедить. Затем он пришел к императору и сообщил, что Диоген ни в чем не сознается и 
запирается, несмотря на все увещевания. 

8.  И  вот  император  вызвал  к  себе  Музака  и  приказал  ему,  взяв  оружие  и 

помощников, отвести Никифора из палатки великого доместика в свою, где им надлежало 
со всеми мерами предосторожности стеречь его, но не заключать в оковы и не причинять 
никакого  зла.  Музак  сразу  же  приступил  к  исполнению  приказа.  Схватив  Никифора,  он 
привел его в свою палатку. 

Всю  ночь  Музак  увещевал  и  уговаривал  Диогена.  Видя,  что  тот  дерзко  отвечает 

ему, исполненный гнева Музак начал действовать вопреки приказу. Он решил применить 
пытку. Едва он начал пытать Диогена, как тот, не выдержав даже первого прикосновения, 
пообещал  во  всем  сознаться.  Музак  немедленно  освободил  Никифора  от  оков  и  позвал 
писца  со  стилом  (это  был  Григорий  Каматир,  недавно  назначенный  на  пост  секретаря 
императора) 

911

.  Диоген  рассказал  обо  всем,  не  умолчав  и  о  подготовлявшемся 

покушении. 

Наутро  Музак  захватил  с  собой  письменные  признания  Диогена  и  найденные  им 

письма,  присланные  Диогену  различными  лицами  (из  этих  писем  явствовало,  что 
императрица Мария знала о бунте Диогена, старалась не допустить убийства Алексея и не 

Анна Комнина «Алексиада» 

только  усиленно  отговаривала  Диогена  от  осуществления  его  плана,  но  убеждала  его 
вообще  отказаться  от  мысли  об  убийстве),  и  принес  их  императору.  Прочтя  письма, 
Алексей  обнаружил  в  них  имена  большинства  подозреваемых  им  людей  и  пришел  в 
отчаяние,  ибо  заговорщики  оказались  весьма  высокопоставленными  лицами.  Ведь 
Диогена  не  интересовали  простые  люди:  они  и  так  с  давних  пор  были  всей  душой 
преданы ему и приняли его сторону, поэтому он старался заручиться поддержкой первых 
людей из военного и гражданского сословия. 

Самодержец  решил  оставить  в  тайне  соучастие  императрицы  Марии  и  упорно 

притворялся,  что  ни  о  чем  не  знает;  он  делал  это  в  память  того  взаимного  доверия  и 
согласия,  которое  существовало  между  ними  еще  до  того,  как  он  вступил  на  престол. 
Повсюду распространялись тогда слухи, что императору сообщил о замысле Диогена сын 
Марии,  император  Константин  Порфирородный.  Это,  однако,  не  соответствует {259} 
действительности,  ибо  обстоятельства  заговора  постепенно  стали  Алексею  известны  от 
самих помощников Диогена. 

Диоген был уличен, заключен в оковы и отправлен в ссылку. Знатные соучастники 

его  заговора  еще  не  были  задержаны,  однако  они  хорошо  понимали,  что  уже  находятся 
под  подозрением,  и  поэтому  пребывали  в  страхе  и  раздумывали,  что  им  делать. 
Сторонники  императора  заметили  их  беспокойство,  но,  казалось,  сами  испытывали 
беспокойство,  видя,  в  каком  затруднительном  положении  оказался  самодержец:  над  его 
головой уже нависла опасность, а рассчитывать он мог лишь на ограниченный круг лиц. 
Целый  рой  мыслей  обуревал  Алексея,  он  находился  в  смятении  и  вспоминал  обо  всех 
событиях  с  самого  начала:  о  том,  сколько  раз  Диоген  покушался  на  него,  как 
божественная сила ему помешала и как после этого Диоген попытался собственноручно 
совершить  убийство.  Много  раз  менял  Алексей  свои  решения;  император  знал,  что  все 
военное и гражданское сословие развращено лестью Диогена, не имел сил для защиты от 
стольких врагов, да и не хотел увечить множество людей, поэтому он ограничился лишь 
высылкой в Кесарополь главных виновников — Диогена и Кекавмена Катакалона 

912

. Их 

должны  были  держать  там  в  оковах  под  стражей,  не  причиняя  другого  зла,  хотя  все 
окружающие  советовали  императору  нанести  увечья  им  обоим  (ведь  Алексей  очень 
сильно  любил  Диогена  и  все  еще  заботился  о  нем).  Кроме  того,  Алексей  отправил  в 
ссылку и лишил имущества мужа своей сестры Михаила Таронита и...

913

. 

Что  же  касается  остальных,  то  он  счел  наиболее  безопасным  вообще  не 

производить над ними следствия и постараться смягчить их сердца снисходительностью. 
Вечером все приговоренные к ссылке отправились в назначенные места, и Диоген отбыл в 
Кесарополь.  Остальным  заговорщикам  не  пришлось  менять  своего  местожительства — 
они остались там, где и были 

914

. 

9.  Находясь  в  этих  трудных  обстоятельствах,  самодержец  решил  собрать  всех  на 

следующий  день  и  привести  в  исполнение  свое  намерение.  Все  его  родственники, 
свойственники и искренне любившие самодержца слуги, находившиеся еще в услужении 
у  отца  Алексея  (люди  энергичные,  умевшие  предвидеть  события  и  мгновенно  найти 
самый разумный способ действия), опасались, как бы на следующий день, когда соберется 
большая  толпа,  какие-нибудь  воины  не  набросились  на  императора  и  не  растерзали  его 
прямо  на  троне.  Ведь  они  нередко  носят  мечи  под  одеждами,  как  тот  самый  варвар, 
который  под  видом  просителя  явился  к  императору  во  время  игры {260} в  мяч 

915

. 

Предотвратить это можно было лишь одним способом: отнять у воинов всякие надежды 
на  Диогена,  распространив  слух  о  том,  что  он  тайно  ослеплен.  И  вот  благожелатели 
Алексея  разослали  своих  людей,  которые  должны  были  каждому  тайно  сообщать  об 
ослеплении  Диогена  (на  самом  деле  самодержцу  и  в  голову  не  приходило  ничего 
подобного).  Как  станет  ясно  из  дальнейшего,  этот  слух,  несмотря  на  его 
неправдоподобность, сделал свое дело. 

Анна Комнина «Алексиада» 

Когда  светлый  лик  солнца  выглянул  из-за  горизонта,  к  императорской  палатке 

первыми  пришли  приближенные  Алексея,  не  запятнавшие  себя  участием  в  заговоре 
Диогена,  и  воины,  чьей  обязанностью  с  давних  пор  была  охрана  императорских  особ. 
Одни  из  них  явились  с  мечами  на  поясе,  другие  несли  копья, у  третьих  на  плечах  были 
ромфеи.  Они  встали  группами  на  некотором  расстоянии  от  императорского  трона  и, 
образовав полукруг, как бы заключили в его центр самодержца. Гнев владел их душами, и 
они  точили,  если  не  мечи,  то  во  всяком  случае  сердца.  Родственники  и  свойственники 
Алексея  встали  по  обе  стороны  императорского  трона.  Справа  и  слева  от  них 
расположились  другие  вооруженные  щитами  воины.  Император  с  грозным  видом 
восседал  на  троне,  одетый  скорее  по-воински,  чем  по-царски, — его  не  очень  высокая 
фигура почти не возвышалась над окружающими. Золото обрамляло его трон и покрывало 
голову.  Брови  у  Алексея  были  нахмурены,  глаза  полны  тревоги;  в  них  отражалось 
волнение  души;  ожидание  схватки  окрасило  щеки  самодержца  еще  большим  румянцем. 
Затем к палатке сбежались все остальные воины; они были перепуганы, и душа их готова 
была уйти в пятки от страха; одних сильнее, чем удары стрел, мучили угрызения совести, 
других — опасения пустых подозрений. 

Никто  не  произносил  ни  звука,  все  стояли  в  страхе,  напряженно  глядя  на  воина, 

расположившегося у двери палатки. Это был муж разумный в речах и искусный в делах, 
по  имени  Татикий.  Император  посмотрел  на  него  и  взглядом  подал  знак  впустить 
толпящихся  за  дверью.  Татикий  тотчас  позволил  им  войти.  Воины,  несмотря  на  страх, 
медленно  переступая  с  ноги  на  ногу  и  отводя  взоры,  вошли  в  палатку.  Построившись 
рядами, они с нетерпением ждали дальнейших событий и каждый из них с ужасом думал 
о том, что,  может быть, свершает последний путь в своей жизни. Но и самодержец, как 
человек,  не  был  совершенно  спокоен  (впрочем,  он  целиком  уповал  на  бога);  Алексей 
опасался,  как  бы  эта  разнородная  толпа  не  замыслила  какого-нибудь  нового  зла  против 
него. 

Набравшись мужества, император разом ринулся в схватку. {261} Обратившись с 

речью  к  собравшимся  (в  это  время  они  стояли  безмолвнее  рыб,  как  будто  им  отрезали 
языки), он сказал следующее: «Как вам известно, Диоген никогда не испытывал от меня 
никакого  зла.  Не  я,  а  другой  отнял  императорскую  власть  у  его  отца,  я  же  вообще  не 
причинял  ему  никаких  огорчений  и  никакого  вреда.  Когда  с  божьего  соизволения 
императорская  власть  перешла  в  мои  руки,  я  не  только  не  тронул  Диогена  и  его  брата 
Льва, но полюбил их обоих и обращался с ними как со своими детьми. Нередко раскрывал 
я козни Никифора и всякий раз прощал ему. Никифор не исправлялся, однако я относился 
к  нему  терпеливо  и  покрывал  многие  его  выходки,  направленные  против  меня,  ведь  я 
видел,  с  какой  неприязнью  все  относятся  к  братьям.  Тем  не  менее  мои  благодеяния  не 
изменили  коварного  нрава  Диогена,  который  в  награду  за  все  для  него  сделанное  обрек 
меня на смерть». 

В ответ на эти слова все присутствовавшие закричали, что не хотят иметь никакого 

другого императора, кроме Алексея. Но большинство воинов вовсе не думало так — они 
произносили  эти  льстивые  слова  лишь  для  того,  чтобы  избежать  нависшей  опасности. 
Воспользовавшись  моментом,  император  даровал  большинству  из  них  прощение, 
поскольку  виновники  заговора  еще  раньше  были  осуждены  на  изгнание.  При  этом 
поднялся  такой  крик,  подобного  которому,  как  рассказывают  присутствовавшие  там, 
никто никогда не слышал. Одни восхваляли императора и восхищались его милосердием 
и  кротостью,  другие  поносили  изгнанников  и  утверждали,  что  они  достойны  смерти. 
Таковы люди: сегодня они превозносят, прославляют и почитают человека, но стоит его 
жребию  измениться,  как  они  без  всякого  стыда  совершенно  меняют  свое  отношение  к 
нему.  Кивком  головы  император  заставил  их  замолчать  и  сказал: «Не  надо  шуметь  и 
запутывать дело, ведь, как уже сказано, я всем даровал прощение и буду к вам относиться 

Анна Комнина «Алексиада» 

как прежде». 

Но  в  то  время  как  император  даровал  заговорщикам  прощение,  кое-кто  отправил 

людей  лишить  глаз  Диогена,  приняв  такое  решение  без  ведома  Алексея;  на  подобное 
наказание  был  обречен  как  сообщник  Диогена  и  Кекавмен  Катакалон.  Это  произошло  в 
день  великих  апостолов 

916

.  С  тех  пор  и  поныне  об  этом  деле  рассказывают  всякие 

небылицы.  Один  бог  знает,  пошел  император  навстречу  требованиям  ослепить  Диогена 
или же весь замысел целиком принадлежал ему одному. Я пока что не имею на этот счет 
точных сведений 

917

. 

10.  Вот  какие  хлопоты  доставил  самодержцу  Диоген,  но  необоримая  рука 

всевышнего неожиданно избавила Алексея {262} от грозящей опасности. Эти события не 
лишили императора мужества, и он отправился прямо в Далмацию. 

Вукан  знал  о  приближении  самодержца  к  Липению  и  видел,  что  Алексей  уже 

подходит  к  городу.  Однако  Вукан  не  мог  противостоять  ромейскому  войску, 
двигающемуся сомкнутым строем и в полном боевом снаряжении, и поэтому немедленно 
отправил  к  Алексею  посла  с  предложением  мира;  вместе  с  тем  он  согласился  выдать 
императору всех обещанных ранее заложников и в будущем не причинять ему никакого 
зла.  Самодержец  приветливо  принял  варвара,  так  как  ненавидел междоусобную  войну  и 
стремился ее предотвратить — ведь далматы тоже были христианами. После этого Вукан 
осмелел, сразу же явился к императору, привел с собой своих родственников и главных 
жупанов и охотно отдал самодержцу в качестве заложников своих племянников Уреса 

918

, 

Стефана  Вукана  и  других — всего  двадцать  человек  (ведь  Вукану  ничего  иного  не 
оставалось).  Самодержец,  мирным  путем  уладив  то,  что  обычно  решается  войной  и 
оружием, вернулся в царственный город. 

Алексей продолжал заботиться о Диогене, плакал о юноше и горестно стенал (как 

это можно было видеть и слышать), выказывал ему свое расположение, старался вселить в 
него  бодрость  и  вернул  Диогену  большую  часть  отнятого  у  него  имущества.  Но 
охваченный горем Диоген отказался жить в столице; он предпочел обосноваться в своих 
владениях  и  все  свое  время  проводил  в  изучении  книг  древних  авторов,  которые  ему 
читали  вслух.  Лишенный  возможности  видеть,  он  воспользовался  для  чтения  глазами 
других людей. Способности этого мужа были таковы, что он и слепой легко понимал то, 
что  непостижимо  даже  для  зрячих.  Диоген  превзошел  все  науки  и,  что  самое 
удивительное, знаменитую геометрию. С этой целью он воспользовался помощью одного 
философа, которому велел доставить геометрические фигурки, изготовленные из твердого 
материала. Ощупывая их руками, он получил представление обо всех теоремах и фигурах 
геометрии. Точно так же известный Дидим, не имея глаз, досконально изучил музыку и 
геометрию благодаря остроте ума. Правда, познав эти науки, Дидим впал в глупую ересь, 
и  его  ум  был  ослеплен  тщеславием  так  же,  как  глаза  болезнью 

919

.  Всякий,  кто  слышит 

такое  о  Диогене, удивляется,  я  же  видела  этого  мужа своими  глазами  и  была  поражена, 
услышав его рассуждения об этих науках. Я и сама не совсем невежда в науках и поэтому 
сумела  понять,  каким  великолепным  знанием  теорем  обладает  Диоген.  Но  несмотря  на 
занятия науками, он не от-{263}решился от своей старой ненависти к самодержцу, и его 
ум все еще был затуманен жаждой власти. Он вновь кое с кем поделился своими тайными 
замыслами,  и  один  из  них  явился  к  самодержцу  и  сообщил  ему  о  намерениях  Диогена. 
Алексей  призвал  Диогена  к  себе,  расспросил  о  его  замыслах  и  выяснил  имена 
сообщников. Диоген быстро во всем признался и немедленно получил прощение. 

 

КНИГА Х 

 
1.  Затем  церковь,  подобно  грязному  потоку,  захлестнул  Нил 

920

,  он  привел  в 

смятение  души  всех  людей  и  многих  увлек  в  пучину  своей  ереси  (человек  этот,  ловко