содержание   ..  15  16  17  18   ..

О науке. Том I (В.И. Вернадский) - часть 17

[54] Пуркине молодым опубликовал одну из своих работ в этой области, не упомянув в печатной своей работе роль Гёте, идею которого развивал. Это отразилось на их отношениях и особенно на отношении к нему Гёте. Я думаю, что Гёте считал его немцем.

[55] Эта работа А. Гумбольдта заслуживает внимание и сейчас. Она не была охвачена и не оценена до конца учеными XIX в. Многое в ней находящееся независимо вновь найдено в ХХ в. С другой стороны, многие главные выводы Гумбольдта раньше него были даны шведом Валенбергом (1780-1851), что Гумбольдт не оттенил.

[56] См.: А.Н.Крылов. Ньютон. Математические начала натуральной философии. - Собр. трудов. М.-Л., т.7, 1936, превосходный перевод с комментариями; С.И.Вавилов. Исаак Ньютон. [М.-Л., 1943], популярная прекрасная биография.

[57] Подобно тому значению, какое имело в естествознании издание забытых сочинений Аристотеля в XVI-XVII столетиях, для развития новой математики имело

открытие и толкование вновь ставших известными в то же время работ и теорем древних греческих математиков - Архимеда, Аполлония и других. Гёте правильно высоко ставил работу Аристотеля как натуралиста: "Аристотель лучше видел природу, чем кто-либо из новейших ученых, но он слишком быстро составлял свои мнения" (1.X.1828). См. И.П.Эккерман. Разговоры с Гёте [в последние годы его жизни], с. 390.

[58] В.И.Вернадский. - Вопросы философии и психологии. М., 1905, № 75, с. 22, [см.

также: настоящее издание, с.68-99]. Гёте знал эти работы Канта. См.: W.Gorthe. Wilhelms Meisters Wanderjahren. Buch III, Кар. XVIII. Aus Makrien Archiv (Werke. Bd. VIII, S. 401); cp.: M.Semper. Die Geologischen Studien Goethes. L[eipzig], 1914, S. 157.

[59] Любопытно с этой точки зрения то определение значения кристаллографии, которое дает Гёте (1821) в афоризмах, которые он приложил к "Годам странствования В.Мейстера". Между прочим, он здесь пишет: "Она дает ему некоторое ограниченное удовлетворение и является в своих частностях столь разнообразной, что может быть названа неиссякаемой, благодаря чему она прочно и надолго захватывает и выдающихся людей" (W.Goethe. W.Meisters Wanderjahren. Buch III, Кар. XVIII. Aus Makarien Archiv (Werke. Bd. VIII, S. 403).

[60] В записях Соре (1828) после одной из энергичных диатриб Гёте против Ньютона ("Этот Ньютон, которым восхищается весь мир"... и т.д.) Соре отмечает: "В то время как его слова неистощимо выбрасывались (unerschцpflich Hervor) с силой выражения, которого я не мог выразить, его глаза горели (funkelten) необычайным огнем, радость победы светилась в них, а на его губах играла ироническая усмешка и его прекрасная голова была еще более импозантна, чем всегда" (F. Soret.Zehn Jahre bei Goethe.

L[eipzig], 1929).

[61] Любопытен его афоризм (1821): "Микроскоп и телескопы собственно спутывают человеческий здравый смысл" (W.Gorthe. W.Meisters Wanderjahren. Buch II, Кар. XII., S. 246).

[62] J.T.Merz. A Hist[ory] of Europ[ean] thought in the XIX [century. Edinburgh], 1912, vol. III, p. 191, 612.

[63] И.П.Эккерман. Разговоры с Гёте [в последние годы его жизни], с. 558-559. [64]. И.П.Эккерман. Разговоры с Гёте [в последние годы его жизни], с. 558-559 [65] Там же.

[66] J.Walther. - В кн.: Goethe als Lehrer und Erforscher d. Natur. L., 1930, S. 301.

[67] Three philosophical poets. Cambri[dge], 1910, p. 139.

ПОРТРЕТЫ[1]

"Облики лиц"

Сомнение - великая сила, сомнение вызвало и создало то могучее, чудное знание, которое еще так мало доступно большинству человечества, но иной раз оно страшно тяжело ложится на отдельных лиц. Иной раз оно доставляет невыразимое удовольствие, но в другие минуты, когда беспощадно анализирует все созданные идеалы, когда всюду и везде все колеблет, оно давит, оно мучит. И в ту эпоху, какую

нам приходится переживать временно, особенно тяжело должно быть действие сомнения. Приближается время, когда наука, когда знание человека достигнет многого, когда даст оно ясную цель жизни, но раньше, как все установится, страшно тяжело и трудно будет жить отдельным лицам, в такие переходные эпохи невыносимо больно бывает, оттого-то так много слабохарактерных, нервных лиц впадает в оптимизм или пессимизм, равно вредные, в сумасшествие, в грубый эгоизм и в ту "практичность", какая особенно вредна и особенно опасна; а еще стали появляться и признаки маниловщины (сюда и Толстой). Когда работаешь над каким-нибудь научным вопросом, в уме мелькают облики лиц, раньше над этим думавших, чувствуешь, точно какая-то неведомая, невидная цепь сильно связывает тебя с

философом-греком, средневековым монахом, арабским врачом или одним из великих ученых последних трех столетий - над тем же вопросом они работали, думали, на каждом шагу видишь следы их работы, их мысли и только дальше продолжаешь их, а твоя мысль сливается с их мыслью, и все вместе является общей непрерывной работой к неясному, но всем нам понятному идеалу, куда мы все неуклонно, сильно стремимся. И это не только в общих вопросах, но и в частных случаях. В последнее время я начал работать над вопросом о связи состава тела с геометрической их формой и их оптическими свойствами, вопросом, который, думаю, послужит темою для моей магистерской диссертации. И вот в этом вопросе мне кажется, точно я живу в далеких странах, в далеких временах, точно моя мысль как-то тесно сплетается с мыслью стародавних эпох и людей. Представляется великий средневековый мученик науки Роджер Бэкон; пытливым умом он один из первых заметил постоянство формы горного хрусталя, этого окаменевшего льда, как тогда думали; но долго бесплодными были все попытки проникнуть глубже в этот вопрос, и только в ХVII столетии 3 человека сразу двинули вопрос по одной дороге, независимо друг от друга, и, мне кажется, точно их работу я продолжаю, точно тесно и сильно меня обхватили остатки их мысли, носящейся еще теперь в человечестве. Это были англичанин Роберт Бойль, датчанин Николай Стенон и итальянец Гульельмини. Один из величайших умов

человечества, основатель современной химии Роберт Бойль в туманной Англии пытался понять все происходящее всеми доступными ему средствами, во всех отделах знания видны следы работы его ума; он пользовался и опытами, и наблюдениями, и вычислением; он пытался найти истину и путем онтологическим, и углублялся в дебри теологии, и всеми силами и на практике проводил в жизнь, что считал истинным. Работая над солями, он первый сделал важное обобщение о том, что каждому составу, по-видимому, соответствует своя особая форма; все философское значение этого обобщения, кажется мне, и теперь еще не понято как следует. В далекой Дании в это время был великий медик, так много сделавший для анатомии, - Стенон, судьба перенесла его в Италию, и здесь он, перейдя в католицизм, сделался вскоре кардиналом; он глубоко задумывался над всем, что видел кругом, и в своей знаменитой работе "О твердых телах" первый ясно указал историю земного шара, образование его поверхности etc., и здесь же он первый указал на правильность наружной геометрической формы тел, указал на общие законы симметрии, каким эта форма подчиняется, и дал, таким образом, новое указание на простоту основных положений разнообразных форм, такую простоту, какая позволяет нам в уме рисовать значительно раньше те фигуры, какие может образовать материя, значительно раньше, чем мы их видели. Путем вычисления

мы находим, что такую или иную фигуру может дать твердая материя,

а такую дать не может, и уже теперь мы имеем не один случай, когда блестяще оправдываются такие предсказания. В начале этого столетия немецкий ученый Науман начертил идеальную фигуру из 24 плоскостей, какая может быть найдена, и через 70 лет, года три тому назад была она найдена австрийцем Чермаком и т.п. Почти в одно время со Стено при одном из герцогских дворов Италии жил медик Гульельмини; он работал над разными солями. Мне представляется, как в далекой башне герцогского замка сидит, следя пытливо за начавшейся кристаллизацией, Джузеппе Гульельмини; его считают за колдуна, и масса готова была бы побить его как страшного преступника; в кабинете набросаны и фолианты, и кости, и чучела, а всюду кругом разные вещества, добываемые им с помощью приборов - прототипов наших нынешних химических орудий. И мне кажется, будто его непреклонное стремление узнать внутреннее строение вещества сообщило тем веществам, над которыми он работал, частичку его мысли, и оттого-то, кристаллизуя это вещество, мне так страстно хочется проникнуть поглубже внутрь, узнать, что там внутри происходит, почему и чем вызывается эта правильность формы. А с тех пор непрерывно, всюду, видна и чувствительна работа массы лиц...

А если взять оптические свойства, то тесно и сильно связывают они меня с нынешними, средневековыми, древними учеными и с теми первыми пытливыми умами, которых поражала радуга и которые создали начало мифологии - это начало религии. Всюду, всюду непрерывная цель, всюду, всюду живешь в разных эпохах, в разных обстоятельствах, в разных странах, и такая тесная, такая глубокая является связь со всем человечеством, со всем земным шаром, а следовательно, и дальше, со всей Вселенной...

И такую же цельную, ясную цель жизни, цель деятельности на пользу людей, на достижение известного идеала, я думаю, даст наука. Она должна дать такую цель, которая бы вполне удовлетворяла скептический ум, чтобы сомнение свободно здесь гуляло, а цель оставалась. В религии исключается сомнение, и потому она так мертва по своим положительным результатам, в философии одно сомнение царствует, но, кроме него, целый ряд ложно установленных, вследствие недостатка знания, перегородок, а только в одной науке есть полная свобода сомнению наряду с положительными результатами. Здесь сомнение - сила созидающая.

1886

Из письма В.И.Вернадского Н.Е.Старицкой. Печатается по кн.; В.И.Вернадский.

Письма Н.Е.Вернадской. 1886-1889. М., 1988, с. 58-60.

"Мы - одно из звеньев гармонии..."

Ученые - те же фантазеры и художники; они не вольны над своими идеями; они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. У них идеи сменяются; появляются самые невозможные, часто сумасбродные; они роятся,

кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей они живут, и для таких идей они работают; они совершают много сравнительно механической, временно нужной работы, но удовлетворить их она не может. Не может удовлетворить вольную душу художника составление рисунков для каких-нибудь народных изданий, не может

удовлетворить ученого работа над каким-нибудь вопросом, который кажется теперь нужным и необходимым. Есть общие задачи, которые затрагивают основные вопросы, которые затрагивают идеи, над решением которых бились умы сотен и сотен разных лиц, разных эпох, народов и поколений. Эти вопросы не кажутся практически важными, а между тем в них вся суть, в них вся надежда к тому, чтобы мы не увлеклись ложным каменьем, приняв его за чистой воды бриллиант.

Один из таких вопросов теперь мучит, всюду преследуя меня; он снится мне во сне, он видится мне на каждом шагу; он рисуется мне в туманных образах моей необузданной фантазии. По природе я мечтатель, и это опасная черта; я вполне сознаю, что я могу увлечься ложным, обманчивым, пойти по пути, который заведет меня в дебри; но я не могу не идти по нему, мне ненавистны всякие оковы моей мысли, я не могу и не хочу заставить их идти по дорожке, практически важной, но такой, которая не позволит мне хоть несколько более понять те вопросы, которые мучат меня. Знаешь, нет ничего сильнее желания познания, силы сомнения; знаешь, когда при знании фактов доходишь до вопросов "почему, отчего", их непременно надо разъяснить, разъяснить во что бы то ни стало, найти решение их, каково бы оно ни было. И это искание, это стремление есть основа всякой ученой деятельности; это только позволит не сделаться какой- нибудь ученой крысой, роющейся среди всякого книжного хлама и сора; это только заставляет вполне жить, страдать и радоваться

среди ученых работ, среди ученых вопросов; ищешь правды, и я вполне чувствую, что могу умереть, могу сгореть, ища ее, но мне важно найти и если не найти, то стремиться найти ее, эту правду, как бы горька, призрачна и скверна она ни была!

Мы знаем только малую часть природы, только маленькую частичку этой непонятной, неясной, всеобъемлющей загадки. И все, что мы ни знаем, мы знаем благодаря мечтам мечтателей, фантазеров и ученых-поэтов; всякий шаг вперед делали они; а массы только прокладывали удобные дорожки по первому проложенному смелой рукой пути в дремучем лесе незнания. Я вполне сознаю, что только немногим из мечтателей удалось чего-нибудь добиться, и потому я говорю, что, может быть, я никуда не гожусь, и почему у меня являются дни отчаяния, дни, когда я вполне и мучительно больно сознаю свою неспособность, свое неуменье и свое ничтожество. И тогда я не хочу быть ученым, я стремлюсь к другой деятельности, но и ее я рисую бурной, блестящей, иногда печальной, но бурной и огромной, потому что и в этих сомнениях я все же остаюсь тем же бедным мечтателем-сумасбродом. Часто все во мне клокочет, рвется,

мне хочется высказать все, что волнует и мучит меня, а я не имею сил и возможности, у меня нет способности высказать ясно всем и каждому, что так ясно, рельефно и, казалось бы, полно я вижу в своих образах фантазии. И тогда становится еще тяжелее... Но бывают другие

минуты, когда сильно и смело рвешься вперед, когда видишь, понимаешь все, что казалось раньше непонятным и недостижимым; тогда является вера в себя; тогда чувствуешь какую-то особую живую силу в себе, чувствуешь ясно связь свою со всеми, что было и жило

раньше, что работало на том же пути, чувствуешь ясную, непонятную, невыразимую словами связь с тем, что будет работать на том же пути много позже... Но всегда у меня являлась одна мысль, и она разбивала все: никогда не сумел ты доказать, что то, что ты в эту минуту чувствуешь, не самообман, а правда. Не вернее ли, что это одно самовозвеличение, а не действительная сила, не настоящее чувство ее, этой силы. И все разлетается... Я хочу понять те силы, какие скрываются в материи, я хочу узнать те причины, которые заставляют ее являться в тех правильных, математически гармоничных формах, в каких мы всюду видим и чувствуем ее. И одно из звеньев этой гармонии материи - мы сами и все живые существа.

1887

Из письма В.И.Вернадского Н.Е.Вернадской. Печатается по кн.:

В.И.Вернадский. Письма Н.Е.Вернадской. 1886-1889. М., 1988, с. 106-107.

В.В. Докучаев

26 октября 1903 г. в Петербурге после страшной, мучительной болезни скончался бывший профессор Петербургского университета Василий Васильевич Докучаев[2]. Постепенно и медленно, в течение многих лет развивался у него тяжелый недуг - психическое расстройство. В конце концов в последние года он вынужден был совершено удалиться из общественной и научной жизни. В полном сознании открытого перед ним ужаса он напрасно старался, уже больной, найти спасение в энергичной, широкой научной работе, с трогательной силой обращался мыслью и сердцем к самым глубоким тайникам человеческой души, скрытым и неясным у него в другое время. Казалось, он стремился противопоставить надвигающемуся несчастью всю силу, всю полноту своей личности. Все было напрасно.

Личность его была окончательно сломлена.

Трудно представить себе что-нибудь более трагичное, чем его судьба, для человека, полного мысли, инициативы и деятельности. А таким человеком был всю свою жизнь Василий Васильевич. Это была крупная, своеобразная фигура, резко выделявшаяся на фоне бледной русской общественности, и всякий, кто с ним сталкивался, чувствовал влияние и сознавал силу его своеобразной индивидуальности. В истории естествознания в России в течение ХIХ в. немного найдется людей, которые могли быть поставлены наряду с ним по влиянию, которое они оказали на ход научной работы, по глубине и оригинальности их обобщающей мысли. Так или иначе, Докучаев явился главой целой школы русских ученых; влияние его стремлений и его идей ясно сказывается и все увеличивается далеко за пределами нашего отечества, и достигнутые им результаты, кажется мне, принадлежат к крупным приобретениям научного движения ХIХ в.

Едва ли они до сих пор правильно оценены во всегда капризной и, по существу, очень исторически нечуткой научной среде.

Я не стану давать полную картину его научных трудов или

рисовать очерк его жизни. Но мне хочется напомнить немногие крупные стороны его творческой работы, оценить их на фоне общей эволюции знания в связи с современным пониманием тех явлений, в которых он в свое время явился новатором.

Главная работа его мысли была направлена на изучение почв, и можно сказать, что в значительной степени в связи с его деятельностью эта отрасль знания, до тех пор имевшая в русской ученой среде немногих представителей, получила широкое развитие, привлекла к себе многих энергичных и талантливых работников.

Через все многочисленные и разнообразные работы Докучаева - над русским ли черноземом и черноземом Сибири, почвами Поволжья или Малороссии, севера или юга России - красной нитью проходят две идеи, которые постепенно и заметно входят в общее научное сознание.

Это, во-первых, идея о географическом распределении почв в связи с их генезисом, т.е. идея географии почв, и, во-вторых, идея о почве как особом естественном теле. В разъяснении этих идей, в их зарождении и упрочении в поколении русских ученых заключается главная заслуга Докучаева.

Он работал в такой области знания, в науках наблюдательного характера, где нет места блестящим открытиям, которые составляют гордость и силу натуралиста-экспериментатора; где нет возможности путем математического анализа или синтеза достигнуть нового и неизведанного и раскрыть его перед удивленными современниками. По существу вопросов, подлежащих исследованию, выдающийся естествоиспытатель-наблюдатель познается по ширине и глубине идей, которые он вносит в исследование, по тем схемам, какие он открывает

в запутанной и туманной области природных явлений; эти идеи и схемы служат затем путями, по которым более или менее долго, иногда многие десятилетия, движется мысль научных поколений, приходит к новым обобщениям, схемам и к новым идеям, разрушающим или углубляющим старые. Нередко эти идеи и эти схемы не выделяются резко и ясно на фоне будничной работы ученого, лишь постепенно проникают в труды его или его учеников. Выяснение таких идей до известной степени происходит тогда бессознательно, не может быть сведено к хронологическим датам, к определенным исследованиям.

Наблюдается как бы сложная коллективная работа, в результате которой действительное влияние отдельной личности с трудом может быть документально выделено из сплетенной и перепутанной общей мысли.

Если исследователь почему бы то ни было не имел времени связно и цельно обработать свои мысли, был завален текущими вопросами дня

- его основные идеи высказывались лишь между прочим; и, хотя в действительности они являлись самым важным и основным элементом его деятельности, не они бросались в глаза современникам и последующим поколениям, не они отмечались в научной библиографии и литературе. Иногда их можно понять, только окинув взором всю совокупность его научных работ, - только тогда видно, как эти идеи повторяются на разные лады, составляют основной тон научной мысли исследователя, нигде не выражаясь, однако, выпукло, никогда не служа предметом самостоятельной обработки. Нередко даже много позже те же идеи систематически и связно излагаются как новые другими, у

которых они незаметно возникли в атмосфере, созданной трудами и мыслью предшественника. Поэтому в наблюдательных науках особенно трудно детально выяснить генезис общих идей и общих задач исследования.

Еще труднее понять значение определенной личности в выяснении общих идей тогда, когда эти идеи стали уже обиходными в научной жизни, кажутся более молодым поколениям совсем ясными и понятными, не требующими никаких объяснений, и когда в научном сознании современников не существует понимания настоящей роли их духовного творца.

Таковы de facto те две идеи, которые развиты в трудах Докучаева.

В этой области у него были предшественники, но они были ему неизвестны. Руководящие мысли, наполнявшие научную деятельность Докучаева в почвоведении, казались его современникам странными и неправильными. Он впервые вдохнул жизнь в эти идеи, самостоятельно выработал их форму; благодаря его усилиям и его энергии они уже больше не сходили с научного поля, но понемногу проникли в наше научное сознание...

В признании за условиями распространения и происхождения почв того же фактора, какой столь резко и глубоко проявляется в климате, в законах распространения и изменения организмов, заключается основная, оригинальная мысль Докучаева. В цикл давно узнанных и обработанных с этой точки зрения природных явлений он ввел новую область, изменчивость которой в этом отношении почти совсем или даже совсем не признавалась.

Конечно, при исследовании и переработке давно указанных правильностей он благодаря этому получал новые точки зрения, вносил новые понимания в давно изведанные соотношения. Но не это представляется мне интересным и важным. Важны не изменения в понимании природы, которые открываются благодаря тому, что исследователь вносит новое, до него упущенное звено в бесконечный, по существу, цикл явлений; этим только до известной степени меняется представление о гармоничности всех явлений, окружающих нас в природе, понимание целостности облекающего нас, на вид столь разнообразного и разъединенного мира явлений. Такое чувство, ярко и глубоко сказывающееся в трудах всех великих натуралистов, в трудах Гумбольдта, Дарвина, Уоллеса, относится скорее к области понимания природы, чем к области научного ее исследования. С чисто научной точки зрения важно другое: важно резкое и смелое отнесение Докучаевым в область явлений, изменчивых с широтой и высотой местности, таких предметов, как почвы. Эти совершенно и окончательно, самым коренным образом изменилось понимание задач, предмета, области, приемов работы почвоведения.[...]

Медленно и долго он выбивался из тяжелых материальных условий. Сын священника Сычевского уезда Смоленской губернии, Докучаев шел вперед со страшной борьбой, в тяжелой нужде, подорвавшей в конце концов его могучий организм. Научно он работал в это время главным образом в области динамической геологии и новейших образований. Весь уклад его мысли находился под сильным влиянием того общественного интереса к естествознанию, которое

характеризует 1860-е годы.

Под влиянием того общественного возбуждения, когда интерес к естествознанию оказался тесно связанным с этическими и общественными запросами, в России в 1870-х годах наблюдается блестящий расцвет научной деятельности почти во всех областях естествознания. Здесь не место и нет возможности касаться той научной среды, в которой в 1870-х годах в Петербурге развивалась мысль Докучаева, но в истории геологии работы людей, собравшихся в то время в Петербурге, не будут пройдены молчанием.

Привыкши к точному и внимательному наблюдению поверхностных отложений и рельефа в связи с этими идеями, он перенес в новую для него область почв те же приемы исследования, какие выработались у него в многолетней полевой геологической работе над новейшими отложениями России. По складу своего ума Докучаев был одарен совершенно исключительно пластичностью воображения; по немногим деталям пейзажа он схватывал и рисовал целое в необычно блестящей и ясной форме. Каждый, кто имел случай начинать свои наблюдения в поле под его руководством, несомненно испытывал то же самое чувство удивления, которое помню и я, когда под его объяснениями мертвый и молчаливый рельеф вдруг оживлялся и давал многочисленные и ясные указания на генезис и на характер геологических процессов, совершавшихся в скрытых его глубинах.

В течение нескольких лет Докучаев изъездил черноземные области по разным направлениям и в результате этих работ в 1883 г. окончательно выдвинул теорию сухопутного образования чернозема, зарождения его разложением степной травянистой растительности под влиянием ныне действующих агентов, среди которых видное место он отвел климатическому фактору[3].[...]

В тесной связи с развитием идей по географии почв развивались и воззрения Докучаева на почвы. Он рассматривал их как естественные тела, как особого рода образования, которые могли быть поставлены с точки зрения логического анализа наряду с минералами, горными породами, организмами. Понятно поэтому, что отрасль знания, занимающаяся почвами, с удобством могла быть выделена в особую науку - почвоведение.[...]

Жизненность и важность идей познается только долгим опытом.

Значение творческой работы ученого определяется временем. При применении этих строгих, нелицеприятных мерил к основным идеям, регулировавшим научную работу В.В.Докучаева, оказывается, что они находятся в полном согласии с новыми научными веяниями, идут в одном темпе в научном движении нашего времени. Такая судьба выпадает на долю немногим избранникам среди многого множества крупных и мелких ученых деятелей.

Позволю себе в заключение сказать несколько слов о личности В.В.Докучаева. Это был тип, который нередко выдвигался в русской истории из народной среды. Энергичный работник, он умел хотеть и умел достигать своей цели путем личного колоссального труда и путем организации работы других.

Он не подходил к рамкам, выработанным нашим обезличенным

обществом; нередко его резкая натура входила в столкновение с окружающей обстановкой. Как люди сильной воли, он слишком подавлял многих, имевших с ним дело. Но хотя с ним можно было во многом не соглашаться, многое могло в нем шокировать, ко многому в нем можно было относиться отрицательно, но одного нельзя было никогда у него отнять - умения группировать вокруг себя учеников, будить и возбуждать научную мысль, организовать коллективную работу; нельзя было отрицать в нем постоянного стремления работать для общественных, а не для личных задач.

В личных отношениях он представлял во многом self made mana, прошедшего тяжелую школу нужды, выбившегося своим горбом и трудом. И он никогда не скрывал этого. Суровый, резкий и требовательный, он был таким не только к другим, но и к себе. И в то же время он являлся очень искренним во всех своих начинаниях; умел выслушивать правду или правильно относиться к резким отзывам близких ему людей, своих учеников. Этим объясняется то, что при всей властности своего характера он сохранял неразрывными близкие связи с людьми, которые открыто и во многом с ним не соглашались.

Последние годы его были ужасны. Незаметно и медленно подтачивавшая его болезнь давно уже не раз, как мы теперь видим, исподволь появлялась в его отдельных поступках, казавшихся непонятными и необъяснимыми всем, ближе его знавшим. Это были первые непонятные предвестники. Наконец она охватила его все больше и больше, сделалась явной, и в конце концов он медленно замирал при полной потере сознания, в мучительной тяжелой нравственной обстановке, созданной его больным воображением.

И все же, несмотря на такую судьбу, его жизнь не прошла бесследно ни для науки, ни для Русского государства и общества. И в этом, самом для него дорогом, он нашел бы для себя удовлетворение, если бы мог теперь охватить и оценить свою жизнь.

1904

Из статьи "Страница из истории почвоведения. (Памяти В.В.Докучаева)"

Взаимоотношения В.В.Докучаева и В.И.Вернадского представляют собой яркую страницу истории науки в России. Идеи В.В.Докучаева о единстве природы Земли и целостности знания произвели неизгладимое впечатление на будущего ученого. С самого начала их связывали многочисленные научные интересы, а отношения

учителя и ученика переросли в дружеские.

Еще будучи студентом, летом 1884 года В.И.Вернадский участвовал в большой Нижегородской почвенной экспедиции В.В.Докучаева. Здесь он прошел первый свой самостоятельный геологический маршрут, и его описание разреза вошло в научный отчет экспедиции. Это была первая научная работа В.И.Вернадского. По окончании университета В.И.Вернадский получил приглашение В.В.Докучаева стать хранителем недавно организованного им Минералогического кабинета университета, и занимал эту должность в течение трех лет, пока не был командирован в европейские научные центры для стажировки и подготовки к профессорскому званию.

В 1889 году в Париже шла подготовка ко Всемирной выставке, на которой были представлены достижения русского почвоведения. В марте, будучи в Мюнхене, В.И.Вернадский получил от своего учителя письмо, в котором тот писал: "Я посылаю на выставку в Париже обширную почвенную коллекцию, которая будет состоять из следующих трех отделов: а) образчики почв - по полосам и районам - около 100 банок (двухфунт[овых]), b) ряд почвенных карт, разрезов, диаграмм, c) все печатные работы по почвам России, мои и учеников.[...] Не могу ли я убедительно просить Вас взять на себя труд выставить эту коллекцию и от времени до времени навещать ее; словом,

быть моим официальным поверенным на выставке". (Из переписки В.В.Докучаева и В.И.Вернадского - Научное наследие, т.2. - М., 1951, с. 778) (В дальнейшем - "Из переписки..."). В.И.Вернадский, который переезжал в Париж для продолжения учебы, с радостью согласился и приступил к устройству экспозиции. Он работал в качестве консультанта в течение всей выставки. Надо сказать, что почвенная коллекция имела большой резонанс в европейском ученом мире. Она получила Золотую медаль Всемирной выставки.

Летом 1890 года В.И.Вернадский участвовал в другой знаменитой почвенной экспедиции В.В.Докучаева - Полтавской. Часть маршрута они прошли вместе.

В.В.Докучаев был научным руководителем В.И.Вернадского при защите им магистерской диссертации, которая состоялась в Петербургском университете 28 сентября 1891 г.

В 1897 г., когда В.В.Докучаева постигло огромное, надломившее его несчастье - смерть жены. В.И.Вернадский пишет учителю: "Годы моей молодости, когда под Вашим руководством и при Вашей помощи я приступил к научной работе, тесно связаны с самыми дорогими для меня интересами жизни. И связь между учеником и учителем научной работы есть одна из самых сильных и глубоких. И все мы - Ваши многочисленные ученики - все время так или иначе делим постигшее Вас горе." ("Из переписки...", с. 830).

В.В.Докучаев высоко ценил не только талант своего ученика, но его моральные качества. 30 марта 1901 г. В.И.Вернадский получил его последнее письмо, в котором учитель, в частности, обратился к нему: "Мое здоровье всю прошлую зиму продолжало упорно ухудшаться, и в настоящее время я представляю из себя совершенную развалину. Меня особенно мучает сильное ослабление памяти, зрения, слуха, обоняния и вкуса, т.е. решительно всех органов чувств. Чем все это кончится, страшно и подумать, дорогой, навек незабвенный для меня, Владимир Иванович. Еще раз простите, а вероятно, и прощайте, бесконечно дорогой и святой Владимир Иванович." ("Из переписки...", с.759-760).

Во всем своем дальнейшем творчестве В.И.Вернадский неизменно обращался к трудам В.В.Докучаева и высоко оценивал его вклад в естествознание, а также часто вспоминал о нем как о большой личности ученого и организатора науки.

Статья "Страница из истории почвоведения. (Памяти В.В.Докучаева) впервые была опубликована в журнале "Научное слово" (1904, № 6); включена автором в сборник "Очерки и речи" (Пг., 1922, вып. II). Здесь печатается по тексту издания: В.И.Вернадский. Труды по истории науки в России. М., 1988, с. 268-285.

Христофор Колумб