Анализ поэзии 1790-1810-х годов

Анализ поэзии 1790-1810-х годов - часть 9

Мы сузили бы значение Боброва, отведя ему место только

в ряду предшественников "Беседы": развиваясь параллель-

но исканиям Державина и Радищева (известно сочувствен-

ное внимание последнего к поэзии Боброва), его твор-

чество через Дмитриева-Мамонова, Кюхельбекера вело к

Шевыреву, в определенной мере - Баратынскому, "поэтам

мысли" 1830-1840-х гг.

Как мы видели, истоки поэзии "Беседы" были многооб-

разны и не сводились к какой-либо единой формуле. И все

же для современников "Беседа" не была формальным объ-

единением поэтов и критиков, собиравшихся "по разрядам"

в державинском доме на Фонтанке. Объединяющим было

программное требование создания национальной культуры.

Требование это не было изобретением Шишкова и не сос-

тавляло его монополии: с разных позиций к этой же проб-

леме обращались и деятели Просвещения, и карамзинисты,

и, в дальнейшем, романтики. Однако именно Шишков в сво-

их наступательных, агрессивных, часто переходящих в по-

литический донос писаниях придал ей характер первосте-

пенного общественного вопроса.

Сложность позиции Шишкова была в том, что и сам он,

и его противники доказывали, что он архаист, защитник

старины, который стремится вернуть Русь к прошлому. На

самом деле он был новатором-утопистом, который старины

не знал, как не знал он ни церковных книг, ни старосла-

вянского языка. Его архаизированные неологизмы, конеч-

но, не имели ничего общего с реальной историей русского

языка. Реакционность же позиции Шишкова сообщала его

писаниям определенный привкус, не только политический,

но и моральный: всячески акцентируя свою оппозицион-

ность (это придавало ему общественную значимость, на

которую он не мог бы рассчитывать в качестве покорного

царедворца, и, в известной мере, удовлетворяло безмер-

ное честолюбие адмирала-литератора), он, однако, неиз-

менно становился в полемике в неуязвимую позу официаль-

ного патриотизма и первым в русской словесности стер

грань между критикой и доносом.

Специфика позиции вождя школы заслонила для совре-

менников многие интересные опыты и поиски его далеких

от доносительства учеников. Наиболее талантливым из

них, бесспорно, был С. А. Ширинский-Шахматов.

Одним из наиболее значительных итогов поэзии начала

XIX в. было создание декабристской лирики - не только

как суммы поэтических текстов, написанных членами тай-

ных обществ или людьми, вовлеченными в их орбиту, но и

как некоего единого идейно-художественного целого. Де-

кабристская поэзия возникла не на пустом месте. Если не

говорить о более глубоких исторических корнях и отв-

лечься от того, что всякое серьезное историческое дви-

жение получает материалы и от многих боковых, порой са-

мых неожиданных источников, непосредственной предшест-

венницей декабристской поэзии была русская гражданская

лирика конца XVIII - начала XIX в. Направление это име-

ло своих классиков, таких, как Гнедич, Востоков, Мерз-

ляков. Одной из ярких его фигур был Милонов, который

принадлежал к заметным поэтам своей эпохи. Даже злоя-

зычный Воейков в своем "Парнасском адрес-календаре"

назвал Милонова "действительным поэтом" (кроме него, в

этом чине числились лишь столь ценимые современниками

поэты, как Нелединский-Мелецкий, Батюшков, Д. Давыдов и

Горчаков; Дмитриев и Крылов находились в чине "действи-

тельного поэта первого класса"). Несомненно влияние его

на Рылеева, молодого Пушкина. Милонов был ярким и раз-

носторонним поэтом. Современниками он воспринимался

прежде всего как гражданский поэт. Гражданская поэзия

1800-1810-х гг. представляла своеобразное явление с оп-

ределенными чертами структурной целостности. Ближе все-

го его можно поставить в соответствие с архитектурным и

общекультурным стилем "ампир". Оба они возникают на ос-

нове системы идей и представлений Просвещения. Однако

пройдя через эпоху революции конца XVIII в., идеи эти

претерпели существенную эволюцию. Если гельвецианская

этика счастья, преломленная сквозь призму легкой поэ-

зии, создавала мир условной античности, погруженный в

эгоизм счастья и любви, в изящное наслаждение чувствен-

ностью, то для очень широкого круга идеологов - от Шил-

лера до якобинцев - непременным условием "высокого" ми-

ра был героизм, который мыслился лишь как самоотвер-

жение, отказ от счастья, готовность к гибели. Этика

счастья сменяется идеалом героического аскетизма. "Ес-

тественный человек" продолжает переноситься в антич-

ность. Но это не ленивый мудрец, счастливый эпикуреец,

а воин, гибнущий в безнадежном бою, гражданин, не приз-

нающий деспотизма в век, когда все перед ним склони-

лись. Поэтизация ранней гибели, боевого подвига, само-

отречения сделала этот стиль удобным для выражения бо-

напартистской идеологии. Однако в русской культуре он

имел отчетливо гражданский характер. Замена идеала

"чувствительности" требованием "героизма" (а именно под

этим лозунгом шла критика карамзинизма, начиная с из-

вестного выступления Андрея Тургенева в Дружеском лите-

ратурном обществе) получала недвусмысленно политическую

окраску.

Первые же образцы гражданской поэзии начала века: "К

отечеству" Андрея Тургенева, "Слава" и переводы из Тир-

тея Мерзлякова, "Перуанец к гишпанцу" Гнедича, стихот-

ворения Востокова, Попугаева, Пнина создали определен-

ную литературную традицию. Милонов и Бенитцкий явились

наиболее значительными продолжателями этого направле-

ния.

Гражданская поэзия под пером Милонова, Ф. Иванова

хотя и связана генетически с нормами, выработанными

"старшим" поколением поэтов "ампира", однако и сущест-

венно отличается от них: Востокова, Мерзлякова, Гнедича

интересовала проблема "подлинной античности". В связи с

этим - попытки перенесения на русскую почву античных

метров, изучение гомеровского языка и системы образнос-

ти, проникновение в античный быт. Это приводит к той

"обыденной" и учено-археологической трактовке античнос-

ти, которая характерна для этих поэтов. Античность Ми-

лонова или Ф. Иванова значительно более условна, тради-

ционна, зато - более героична. Из метров устанавливает-

ся александрийский стих, из жанров - высокая сатира,

послание, героида, о специфике которых мы уже говорили.

Если поэты первой группы культивировали филологический,

ученый перевод, демонстративно давая над текстом метри-

ческую схему (Востоков, Мерзляков) или снабжая его ком-

ментариями (Гнедич, Мартынов), то во второй группе вы-

рабатывается традиция псевдоперевода, в которой антич-

ный автор, чье имя ставится в заглавии стихотворения, -

лишь знак определенной культурной традиции и цензурная

условность. Таково фиктивное указание на перевод из

Персия в подзаголовке сатиры "К Рубеллию", в дальнейшем

перешедшее в рьлеевское "К временщику". Возможность

"применений" ценится здесь выше исторической точности.

Доведенная до логического конца поэзия гражданствен-

ной героики исключала любовную лирику. Однако дистрибу-

тивное отношение между этими двумя видами поэзии сложи-

лось лишь в литературе декабризма (ср. начало пушкинс-

кой оды "Вольность", поэтические декларации Рылеева и

В. Ф. Раевского, содержащие принципиальное осуждение

любовной лирики). В поэзии Милонова любовная и полити-

ческая лирика еще совмещаются в едином контексте твор-

чества. Однако не всякая любовная поэзия оказывалась

совместимой с гражданской. В декабристской критике

именно элегия воспринималась как главный антипод высо-

ких жанров. Милонов, как в дальнейшем Ленский, предс-

мертная элегия которого сделана с явной проекцией на

милоновские тексты, совмещал в себе гражданского поэта

и элегика. Элегия воспринималась как высокая и благо-

родная именно в антитезе поэзии эротической и гедонис-

тической, поскольку могла быть совмещена с этикой само-

отвержения, отказа от счастья-удовольствия. От этой по-

зиции шли два пути: к поэзии декабристов - путь пре-

дельного сужения поэтической нормы, гражданского, эти-

ческого и поэтического максимализма, отвергающего все

иные художественные пути как "неправильные", - и путь

Пушкина с его принципиальной установкой на поэтический

синтез, на создание такой художественной нормы, которая

в принципе исключала бы возможность "неправильных"

культур, стилей или жанров, вовлекая в свою орбиту все

новые и новые типы построения текстов.

Такой синтез стал чертой именно пушкинского твор-

чества. На предшествующем этапе ему соответствовало,

как мы уже говорили, с одной стороны, резкое разграни-

чение на произведения, которые в системе культуры восп-

ринимаются как "тексты", обладая высокими ценностными

показателями, и на те, которые таковыми не являются

("не-тексты"), а с другой - представление о том, что в

пределах этого, вне литературы лежащего творчества мо-

гут создаваться произведения, имеющие политический,

групповой или личный интерес. Как памятник групповой

внелитературной поэзии особенно интересна "Зеленая кни-

га" Милонова и Политковских. Она представляет собой ин-

тереснейший документ той бытовой, слитой с поведением и

стилем жизни поэзии, о которой мы уже говорили.

Разрушение поэтики "трех штилей" в России началось

рано, так рано, что само существование этой поэтики

производит впечатление скорее идеала теоретиков литера-

туры, чем факта художественной жизни. На основании это-

го историки литературы порой видят в пушкинском синте-

тизме непосредственное продолжение принципов, восходя-

щих к Державину. С этим трудно согласиться. Дело не в

простом разрушении жанровой иерархии - это был первич-

ный и наиболее элементарный процесс. Одновременно про-

исходил глубокий сдвиг в самых понятиях границ литера-

туры, художественного текста и вообще текста. В этом

процессе второстепенные, лежащие вне различных "кадаст-

ров" типы текстов сыграли глубоко революционизирующую

роль. Не случайно Пушкин проявлял к ним такое внимание.

В этой связи следует остановиться на историко-лите-

ратурной роли так называемой плохой поэзии.

Примечателен постоянный интерес многих крупных писа-

телей к "плохой" литературе. Известно, что Пушкин и Л.

Толстой любили "плохие" романы и много их читали. Стен-

даль однажды заметил: "В Альторфе, кажется, высеченная

из камня статуя Телля, в какой-то короткой юбке, трону-

ла меня как раз тем, что была плохая"1 (курсив мой. -

Ю. Л.).

В чем же притягательность "плохого" искусства для

больших художников? Иногда причину этого видят в том,

что в нем непосредственнее, в силу самой наивности, вы-

ражена жизнь. Это не совсем точно. Конечно, действи-

тельность полнее отражается в Л. Толстом, а не в Поль

де Коке. Интерес к плохому произведению связан с тем,

что оно воспринимается не как произведение искусства,

не как отражение жизни, а как одно из ее проявлений. И

тем не менее оно не сливается с фактами предметного ми-

ра, вызывая именно эстетическое переживание. Способ-

ность эстетически переживать нехудожественный текст

всегда является свидетельством приближения глубоких

сдвигов в системе искусства2. За развитием внелитера-

турной литературы в 1800-1810-х гг. последовало мощное

вовлечение ее в литературу и перестройка всей системы

словесного искусства. В этом процессе тексты типа "Зе-

леной книги" Милонова сыграли знаменательную роль.

В недрах "гражданской лирики" 1800-1810-х гг. зарож-

далась декабристская поэзия. Процесс этот был сложным и

противоречивым, как и сам генезис декабристского движе-

ния. Если эволюция декабристской поэзии не представля-

ется нам до конца ясной, то тем более туманным оказыва-

ется вопрос вычленения преддекабристской и раннедекаб-

ристской стадий. Прежде всего следует учитывать, что

если в эпоху зрелого декабризма его поэтическая система

представляла собой структурное целое, то на более ран-

них этапах это в принципе было невозможно. Декабрист-

ская поэзия возникла из сложного соотнесения, взаимов-

лияния многих литературных систем более раннего этапа.

С одной стороны, происходило взаимооплодотворение граж-

данской поэзии и карамзинизма, с другой - аналогичный

процесс протекал на рубеже, отделяющем ее от шишковис-

тов. В массовой литературе 1810-х гг. интересным предс-

тавителем первой тенденции был П. Габбе, второй - М.

Дмитриев-Мамонов.

Если говорить о соотношении раннедекабристского дви-

жения и дворянского либерализма 1810-х гг., то рубеж

здесь часто будет пролегать не в области идеалов и

программных установок, а в сфере тактики. Однако это

происходит не потому, что между тактикой и общественны-

ми идеалами нет связи, а как раз напротив, поскольку

именно тактика - наиболее чувстви-

1 Стендаль. Автобиографические заметки // Собр. соч.

Л., 1933. Т. 6. С. 293.

2 Ср. аналогичные утверждения в ряде работ В. Б.

Шкловского 1920-х гг., посвященных проблеме очерка и

мемуаров.

тельный барометр для измерения тех внутренних, спонтан-

ных изменений в области общественных идеалов, которые

еще не получили определения в терминах программы и не

стали фактом самосознания данной общественной группы.

содержание .. 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ..