Мы уже говорили о том, как осторожен был карамзинизм

Анализ поэзии 1790-1810-х годов - часть 7

Мы уже говорили о том, как осторожен был карамзинизм в признании фантастики. Фантастика свя-

зана была с сюжетностью и уже этим противостояла основ-

ным структурообразующим принципам карамзинизма, однов-

ременно она создавала мир аномальный и неожиданный.

В дальнейшем в сознании читателей последующих поко-

лений и историков литературы произошло перераспределе-

ние понятий: баллада начала восприниматься как высокий

и определяющий всю систему жанр, типично карамзинист-

ские жанры переместились на периферию. Трудно судить о

том, что представляло собой творчество Мещевского в це-

лом - значительная часть его произведений до нас, види-

мо, не дошла. Однако мы можем вполне представить себе,

каким Мещевский хотел предстать перед читателем в том

решающем для него сборнике, который готовился им, уми-

рающим от чахотки и солдатчины. Надежда сделать свое

имя известным была для него единственным шансом на сво-

боду: два подготовленных им сборника, побывавшие в ру-

ках Жуковского и Вяземского, сохранились. Сборники Ме-

щевского - это сборники баллад; один из них полностью

переведен с немецкого.

Однако Мещевский не был простой поэтической тенью

Жуковского. В его поэзии есть примечательная особен-

ность: легко владея интонациями, введенными в поэзию

Жуковским, он часто предпочитает стиль темный, синтак-

сис запутанный, возрождая поэтику "трудных" лириков

XVIII в. и перекликаясь с архаистами из лагеря "Бесе-

ды".

"Беседа любителей русского слова" давно уже переста-

ла быть тем исто-рико-литературным пугалом, каким она

выглядела в трудах ученых прошлого столетия. В ней уже

не видят анекдотическое собрание безграмотных и неода-

ренных литераторов. Программе "Беседы" посвящен ряд ка-

питальных работ, среди которых особенно выделяются тру-

ды Ю. Н. Тынянова. И все же сделать некоторые уточнения

к существующим историко-литературным концепциям по это-

му вопросу необходимо.

Идейные истоки "Беседы" были сложны и противоречивы.

Интерес к старине, архаическому языку и жанрам, пробле-

ме народности вырастал на основе различных, порой про-

тивоположных идейных систем. Однако ни одна из них не

ассоциировалась в сознании современников с классициз-

мом. Более того, если для романтизма классицизм и куль-

тура XVIII в. представали как старина, которой надо

противопоставить новое искусство, то для тех идейных

движений, на основе которых выросла "Беседа", XVIII в.

был веком ложного, с их точки зрения, новаторства, ко-

торому следовало противопоставить некоторую исконную

традицию.

Защищать традицию можно было с трех позиций. Во-пер-

вых, это могла быть реакционно-феодальная оппозиция

просветительству. Просвещение XVIII в. в основу своей

системы положило противопоставление природы и общества.

Истинное мыслилось как естественное, антропологически

свойственное отдельному человеку. Зло же - синонимом

его считалась ложь - имеет общественное происхождение.

Одной из реализации этой основной антитезы была оппози-

ция "теория - история". Теория, основанная на. природе

человека, естественно-научном изучении его существа как

отдельной личности, постигает истинные потребности лю-

дей, история - лишь печальная , иллюстрация длинной це-

пи заблуждений и злодейств. Прецедент ничего не доказы-

вает, он - скорее предостережение, чем аргумент.

В борьбе с Просвещением защитники феодального поряд-

ка ссылались на традицию: именно ею оправдывались сос-

ловные привилегии и церковные обряды. Обычаи, сложив-

шийся жизненный уклад, порядок, не объяснимый с точки

зрения разума, но утвержденный традицией, поэтизация

средневековья в разных концах Европы выдвигались в ка-

честве средства против теорий Просвещения. На этой ос-

нове вырастала и немецкая школа права, и казенная на-

родность, культивировавшаяся при дворе Екатерины II

(ср. написанные по высочайшему заказу И. Богдановичем

"народные" пословицы), и павловский культ рыцарского

средневековья. Когда Державин, прославляя Екатерину,

писал в "Фелице":

Храня обычаи, обряды,

Не донкишотствуешь собой... -

он имел в виду все ту же антитезу: "донкишотству"

теоретика-просветителя противопоставлялись "обычаи, об-

ряды".

Однако интерес к прошлому мог рождаться и в недрах

Просвещения:

прошлое и настоящее можно было рассматривать не как

два звена непрерывной цепи, а в качестве крайних, про-

тивоположных полюсов. В этом случае прошлое можно было

отождествить с "природой", а в настоящем увидеть ее ис-

кажение. Кроме того, поскольку просветитель склонен был

видеть в трудовой, народной жизни идеал нормального су-

ществования, а в народной поэзии - непосредственный го-

лос Природы, интерес к фольклору и древнейшим периодам

истории возникал и в кругах Просвещения. Правда, в

фольклоре при этом подчеркивалась не художественная ри-

туалистика, а импровизация, история же неизменно приоб-

ретала черты опрокинутой в прошлое утопии. Интерес к

античной и древненациональной героике, противопоставле-

ние гомеровского мира - именно как демократического -

современному свойственны были и Радищеву, и Гнедичу, и

Мерзлякову, и Востокову.

Если к этому добавить, что отрицательное отношение к

"легкой" салонной поэзии приобретало в этих кругах ха-

рактер апологии эпических жанров, античных и "народных"

размеров и славянизированного языка, то связь поэтики

Просвещения и "архаистов" начала XIX столетия, чьи

взгляды, таким образом, питались из противоположных ис-

точников, становится очевидной. Не случайно в рядах

"Беседы" мы находим Крылова и Гнедича.

Однако был и третий источник, который необходимо

учитывать, говоря о генезисе интересующего нас литера-

турного явления, - это масонская тра-

1 Отождествление "донкихотства" с политическим докт-

ринерством, теоретичностью кабинетной революционности

входило в словоупотребление той эпохи. Так употреблял

этот термин Карамзин. Пушкин в первом наброске статьи о

Радищеве характеризовал его как "политического Дон-Ки-

хота, заблудившегося, конечно, но действующего с энер-

гией удивительной и с рыцарской совестливостью" (XII,

353).

диция, идущая от Новикова, А. М. Кутузова, Хераскова,

Ключарева, непосредственно повлиявшая на поэтов "Бесе-

дующего гражданина" и "Покоящегося трудолюбца", а через

Прокоповича-Антонского - на молодое поколение поэтов,

связанных в начале века с Университетским пансионом.

Поэтика этого круга была тесно связана с предроман-

тическим эпосом:

Клопштоком, Юнгом, Геснером или писателями, популя-

ризировавшимися предромантиками (Мильтон, Беньян). От-

ношение к легкому стихотворству здесь было резко отри-

цательным. Поэзии предписывалась нравственно-воспита-

тельная роль, культивировался аллегоризм. Стремление

насытить художественный текст философской проблематикой

определило то, что Кутузов в прозаических переводах Юн-

га, Мендельсона (возможно, ему же принадлежат переводы

из Геснера в "Утреннем свете"), Херасков и Ключарев в

поэзии смело вводили неологизмы, создавая на основе

старославянской лексики самобытную философскую и психо-

логическую терминологию. Поэзия насыщалась архаизмами.

Искусству отводилась активная роль в нравственном вос-

питании человека. Вся всемирная история мыслилась как

грандиозная эпопея падения и возрождения человечества,

причем путь к общему возрождению лежит через нравствен-

ное воскресение отдельного человека. Культуре XVIII в.

в целом была присуща идея изоморфизма человека и чело-

вечества:

все свойства человечества заложены в отдельном чело-

веке и всемирная история лишь повторяет судьбу индиви-

да. От этого - многочисленные робинзонады, опыты моде-

лирования свойств человечества на материале судьбы изо-

лированной личности. Поэтому роман XVIII в. получил со-

вершенно иной смысл, чем аналогичные жанры последующего

столетия. Повествование всегда дву-планово: в просвети-

тельской литературе двуплановость эта проявляется в

том, что бытовой сюжет, рассказывая о конкретных собы-

тиях из жизни героя, одновременно повествует о наиболее

общих закономерностях человеческой природы. Так постро-

ены "Робинзон", "Эмиль", "Новая Элоиза", "Отрывок путе-

шествия в... И*** Т***", "Житие Федора Васильевича Уша-

кова". Масонское повествование также двупланово, однако

смысл этой двуплановости иной: сюжетное повествование -

мифологическое или сказочное, чаще всего строящееся как

описание пути, странствия, - приобретает характер алле-

горического рассказа о нравственных исканиях. Одни и те

же эпизоды на одном уровне трактуются как элементы сю-

жетного повествования, а на другом - в качестве деталей

утонченного психологического анализа.

Результаты этого двупланового построения были проти-

воположны. В просветительской литературе свойства от-

дельной личности были заданы - это была склонность к

добру и собственной пользе, разумность, красота и тому

подобное. Человеческая личность бралась как конечная,

нераздробимая единица социума. Исследованию подвергался

не человек, а коллизии его общественного бытия.

Ключарев как поэт оценивался в некоторых кругах

очень высоко. Карамзин писал Лафатеру: "В господине

Ключареве мы имеем теперь поэта-философа, но он пишет

немного" (цит. по: Карамзин Н. М. Письма русского путе-

шественника. Л., 1984. С. 469 ).

Если в просветительской литературе сюжетное повествова-

ние об отдельной личности или небольшой группе станови-

лось моделью всемирно-исторических событий (рассказ о

бунте группы студентов - модель рождения революции в

"Житии Федора Васильевича Ушакова" Радищева), то в про-

изведениях масонов повествуется о всемирных событиях

(например, крещение Руси во "Владимире Возрожденном"

Хераскова), но подлинное значение текста - история

воскресения или гибели Человека. Человек перестает

рассматриваться как простое целое: душа его - арена

борьбы, столкновения противоборствующих враждебных сил.

Она-то и есть загадочный объект изучения.

Масонская поэзия была пропитана мотивами катастро-

физма, кратковременности и греховности жизни. Юнговские

мотивы "ночной" души, поставленной лицом к лицу со

смертью, с трагической непонятностью человеческого бы-

тия, находили широкий отклик в русских масонских изда-

ниях.

Хотя в философском смысле масонские идеи были основ-

ным оппонентом Просвещения (реакционно-правительствен-

ный лагерь, как это часто бывало в России, проявил пол-

ную теоретическую импотентность и никаких достойных

внимания идей не выдвинул), политически они были не ре-

акционными, а либеральными: отвергалась не только рево-

люция, но и деспотизм. И деспотизму, и революционному

насилию противопоставлялась постепенная эволюция, со-

вершаемая путем просвещения, умственного и нравственно-

го прогресса, деятельной филантропии и самоусовершенс-

твования. В разные моменты напряженной общественно-по-

литической жизни конца XVIII - начала XIX в. соотноше-

ние масонской и демократической мысли складывалось

по-разному:

от крайней враждебности до союза в борьбе с деспо-

тизмом и феодальным насилием.

По-разному складывалось отношение названных лагерей

к духовному наследию допетровской Руси, причем вопрос

этот не отделялся в XVIII - начале XIX в. от воззрений

на живую православную церковную традицию и стихию ста-

рославянского языка, несущую для человека тех лет целый

мир культурных и нравственных ассоциаций.

Официальная культура по традиции, шедшей еще от Пет-

ра, имела отчетливо секуляризованный характер. От церк-

ви требовались лояльность и отсутствие собственной по-

зиции во всем, выходящем за пределы узкообрядовые. Зато

здесь она признавалась безусловным авторитетом. Поэтому

привнесение элементов православной церковности в поли-

тику и общественную идеологию, которое начали практико-

вать определенные круги в начале александровского царс-

твования, имело характер оппозиции правительству справа

и весьма настороженно воспринималось императором.

Литература Просвещения относилась к церковной тради-

ции отрицательно и если могла принять идею бога-разума,

то обрядность, в том числе и православную, отрицала.

Одновременно европеизированный стиль жизни ослаблял бы-

товые связи с православной обрядностью (столичный дво-

рянин мог годами не бывать у причастия, даже не по

вольнодумству, а просто по лени и нежеланию выполнять

утратившие смысл обряды, соблюдение постов в большом

петербургском свете уже к началу XIX в. считалось неп-

риличным ханжеством, не истинной, а показной набож-

ностью), а утвердившийся на вершинах общества обычай

проводить начальное образование по-французски - даже

Евангелие детям читали во французских переводах - осла-

бил знание старославянского языка. Уже А. Сумароков,

когда пожелал спародировать стиль В. Тредиаковского, не

смог составить грамотной старославянской фразы. После

Ломоносова старославянский язык в сознании образованно-

го дворянина секуляризировался, превратившись в опреде-

ленный - поэтический - стиль светской речи, причем

воспринимался не как язык, а как специфическая лексика

русского языка.

Иным было положение в образованных недворянских кру-

гах. Связь с церковной культурой здесь была органичес-

кой. Ее поддерживали и воспоминания детства (образован-

ный разночинец из крестьян, купцов или мещан - явление

в интересующую нас эпоху сравнительно редкое: основная

масса рекрутировалась из поповичей), и характер обуче-

ния: начального - по церковнославянским книгам, даль-

нейшего - в семинарии. Показателен анализ старославянс-

кого языка Радищева - писателя, стремившегося проник-

нуть в дух допетровской, в частности церковной, культу-

ры и сделавшего архаизацию языка программой. Анализ

убеждает, что знание языка церковных книг не было для

Радищева органичным - очень многое из того, что он счи-

тал архаизмами, было, по сути дела, неологизмами, не-

возможными в реальных памятниках2. Нормы старославянс-

кого синтаксиса в его сознании, видимо, сливались с ла-

тинскими в некий единый архаический строй речи.

Но тем более примечателен интерес Радищева к языку и

содержанию церковных книг. При этом, если Ломоносов,

свободно владевший церковной традицией, игнорировал со-

держание церковных книг, видя в них лишь источник лек-

сического обогащения языка, то Радищева привлекали сами

тексты. Не случайно два из его центральных произведений

писаны в форме житий, а в главе "Клин" из всех произве-

дений русского фольклора он избрал духовный стих об

Алексии, человеке Божием. Радищеву были необходимы об-

разы, проникнутые идеей самопожертвования, героизма,

готовности к гибели. Просветитель и гельвецианец, он

внутри своей системы находил идеалы общества, построен-

ного на интересах всех и каждого, разумно понятом

счастье отдельного человека. А идеал самопожертвования

ему, как позже Некрасову, приходилось искать в мире об-

разов и идей, выработанных церковной культурой.

Все больший отклик эта сторона идейно-литературной

программы русского Просвещения находила по мере того,

как мысли идеологов получали распространение, проникая

в ту разночинно-семинарскую среду, для которой образы

эти и языковая стихия были родными, органичными. Так

получилась та амальгама европейских идей XVIII в., рус-

соизма, культа Природы, в конце

По церковным книгам учились читать в конце XVIII

в. и провинциальные дворяне. 2 Ошибки, свидетельствую-

щие о неорганическом, поверхностном усвоении старосла-

вянского языка, допускал и Шишков. Карамзин, в годы ра-

боты над "Историей" овладевший им безукоризненно, в мо-

лодости спутал "кущу" и "рощу".

века уже окрашенного влиянием штюрмерства и молодого

Шиллера, гель-вецианской этики и древнерусской литера-

турной традиции, церковнославянской языковой стихии и

идеала готовности к героической гибели, мученической

смерти, почерпнутого из житийной литературы, которая

была присуща русскому массовому демократическому созна-

нию конца XVIII в. Типичным человеком этой среды был П.

А. Словцов. Словцов (фамилия его - семинарского проис-

хождения, родовая фамилия - Слопцев, от диалектного

названия детали охотничьего вооружения; Слопцевы проис-

ходили из крещеных охотников-вогулов) принадлежал к

наследственному сибирскому духовенству. Автор его руко-

писной биографии свидетельствует: "Род "Слопцевых" -

так писались дед и отец ученого мужа - один из самых

старинных между духовенством Ирбитского края и славился

издавна как бы наследственною даровитостию своих чле-

нов". Товарищ Сперанского по семинарии, Словцов рано

сделался вольнодумцем, поклонником философии Руссо.

Прежде чем ему удалось снять рясу, он прошел длинный и

мучительный путь инквизиторских преследований. Принад-

лежащая его перу ода "Древность" - один из наиболее ин-

тересных образцов русской вольнодумной поэзии 1790-х

гг.

содержание .. 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ..