Анализ поэзии 1790-1810-х годов

Анализ поэзии 1790-1810-х годов - часть 8

Само слово "древность" употреблено в этом тексте

так, что соединяет значение времени (узко - прошедшего

времени, но шире - всякого) в семантическом употребле-

нии, свойственном масонским текстам конца века, и исто-

рии. Отношение к последней отражает всю сложность реше-

ния этой проблемы для просветителя.

В системе культуры всегда выделяется группа текстов

высшей авторитетности. На протяжении длительного перио-

да европейской культуры признаком такой авторитетности

считалась древность памятника, традиционность его со-

держания. На этом строилось средневековое чувство текс-

та, которое в XVIII в. продолжало жить в церковной

культуре. В антитезе "старое - новое" первое всегда бе-

зусловно оценивалось выше. В рационалистической системе

положение изменилось - "новое" стало синонимом хороше-

го. Масонство в этом смысле восстановило средневековую

традицию. Убеждение в синонимичности понятий "древ-

ность" и "истина" было столь глубоко, что породило мно-

гочисленные псевдоархаические документы. Отношение

Просвещения к этой проблеме было специфическим. Понятие

древнего (исконного) отделялось от исторического прош-

лого. Второе оценивалось безусловно отрицательно. Ему

противопоставлялось "новое", которое, однако, мыслилось

лишь как восстановление исконного порядка вещей, то

есть "древности". Весь этот круг проблем и привлекает

автора стихотворения. Он прежде всего отвергает отож-

дествление старины и истины:

Стоит, чтоб оракулом явиться,

Лишь на персях древности родиться.

Разве гений истины слетал

На сосцы вселенной тот лишь термин,

Вологдин И. Кое-что для биографии Петра Андреевича

Словцова // ИРЛИ. Ф. 265. Oп. 1. Ед. хр. 39. Л. 465.

В коем разум, первенец Минервин,

В сирой колыбели почивал?

Из этого делался крайне смелый в своем неприкрытом

вольнодумстве вывод:

можно ли полагать, что Библия сохраняет авторитет-

ность, когда все меняется (следует характерная ссылка

на изменения в космосе, выполненная на уровне астроно-

мии конца XVIII в.):

Должно ль, чтоб отцы столпотворенья,

Скрывши темя в сумраке небес

И вися над бездной заблужденья,

На истлевшей вазе древних грез,

Уцелели до всеобща труса...

"Старое" отрицается не только потому, что оно - оп-

равдание для отвергаемых разумом заблуждений. Ведь его

же привлекают как обоснование мнимых прав дворянства!

Кто ж присвоит право первородства?

Ты, остаток древния резьбы,

Сын наследственного благородства,

Тщетно режешь старые гербы,

Тщетно в славе предков ищешь тени...

Историческому как отрицательному противопоставляется

"древность". Толкование ее несет явные следы поэтики

масонов, в особенности - С. Боброва. Катастрофические

картины, соединение мистики с естествознанием, нагнета-

ние антиэстетических образов гниения, гибели, разруше-

ния связывались в 1790-е гг. именно с поэтикой Боброва

(например, в полемическом предисловии Карамзина к "Ао-

нидам").

Однако этот налет сочетается в стихотворении с чисто

просветительским отождествлением исконно древнего с но-

вым, а позитивного прогресса - с восстановлением искон-

ных норм человеческого общежития. Характерен заключаю-

щий стихотворение образ радуги, объединяющий "бывшее -

будущее" (не-сущее) в противопоставлении настоящему

(сущему). Древность и будущее - царство разума и гения;

исторически сложившееся - область предрассудков, рели-

гиозных и политических:

Мирна радуга для них явилась,

Половиной в древность наклонилась,

А другой - в потомстве оперлась.

Стихотворение отражает настроения русской прогрес-

сивной интеллигенции конца XVIII в. в один из наиболее

мрачных исторических периодов. И именно поэтому следует

подчеркнуть такую особенность: резко выраженное сочувс-

твие Польше, разорванной европейскими монархами, и в

первую очередь Екатериной II. Печатная литература сох-

ранила нам лишь панегирики на взятие Варшавы (осмеянные

Дмитриевым в "Чужом толке"), - только литература руко-

писных сборников могла выразить подлинные чувства, ко-

торые испытывала по этому поводу лучшая часть русского

общества, - чувства горечи и стыда. Герцен в XIX в.

своими выступлениями в защиту Польши, по словам Ленина,

"спас честь русской демократии". Строфа в стихотворе-

нии Словцова говорит о том же.

Иначе строилось отношение к древнерусской культуре в

масонской поэзии. Хотя церковная обрядность и отверга-

лась масонами и отношения с православной церковью у них

были более чем натянутыми (церковники были главными го-

нителями масонства и доносчиками на него), связи с

древнерусской культурой, церковной письменностью в их

среде были глубоки и постоянно поддерживались. Интерес

этот питался прежде всего убеждением, что истина скрыта

в древних текстах. Она дается не путем изобретения но-

вого, а умелым чтением старого. Поиски сокровенной муд-

рости для масонов складываются из разыскания забытых и

утерянных текстов (чем древнее, тем истиннее) и поисков

"ключей" к обнаружению скрытого в них содержания. Сама

непонятность документа в этом случае делается привлека-

тельной - она залог наличия в нем тайного смысла.

Идеи кружка Новикова - Кутузова широко проникли в

сознание молодежи 1790-х гг., особенно группировавшейся

вокруг Московского университета. Они определили лицо

таких журналов, как "Покоящийся трудолюбец", "Беседую-

щий гражданин", журналов, которые можно назвать зерка-

лом массовой, еще не успевшей профессионализироваться

литературы той эпохи. Целое поколение русской интелли-

генции конца XVIII в. - писателей, переводчиков, журна-

листов, педагогов, преподавателей Невской семинарии и

морских офицеров Балтийского флота - выросло в атмосфе-

ре идей кружка Новикова - Кутузова.

Однако обстановка конца XVIII в. вызвала идейную пе-

регруппировку: с одной стороны, правительственный ла-

герь и тяготевшие к нему литературные силы, с другой -

все группировки, искавшие путей социального, политичес-

кого, морального возрождения общества. Внутри каждого

из лагерей границы размывались и теряли четкость по ме-

ре усиления правительственной реакции. В реальной дейс-

твительности происходили сдвиги и потрясения. В связи с

этим менялась функция и общественная оценка существую-

щих идей. Просветительство, бывшее в течение второй по-

ловины XVIII в. наиболее прогрессивным историческим

направлением, обернулось новыми сторонами: стал очеви-

ден утопизм прямолинейно-оптимистического взгляда прос-

ветителей на природу человека, раскрылись отрицательные

стороны исторического прогресса, резко обострились мо-

ральные аспекты политических проблем. Революция в Пари-

же и реакция в России о многом заставили подумать русс-

кого человека на рубеже двух веков. В этих условиях де-

ятели Просвещения стремятся найти ответы на новые, выд-

винутые историей вопросы. На протяжении 1790-1800-х гг.

это выразилось в стремлении пополнить свои воззрения

тезисами, идущими из других идеологических систем. Раз-

вивается тенденция к своеобразному эклектизму - пере-

ходному этапу на пути выработки нового

1 Ленин В. И. Памяти Герцена // Полн. собр. соч. Т.

21. С. 260.

монизма. Частным случаем такого эклектизма было взаи-

мопроникновение просветительских и масонских идей. Ти-

пичным героем этой переходной эпохи, отразившим сложное

переплетение идей, был Семен Бобров.

Хотя, с одной стороны, поэзия Боброва ярко выражала

этот эклектизм (можно добавить к этому отчетливое

стремление поэта отвернуться от современной ему поэзии,

обратиться к более ранней традиции - Ломоносову и Тре-

диаковскому), с другой стороны, она представала как

внутренне единая система. Из разнообразных материалов,

само соединение которых оказалось возможным только в

силу особого стечения исторических обстоятельств, Боб-

ров построил внутренне органическую систему, представ-

ляющую яркое явление в истории русской поэзии.

В основе поэзии Боброва лежит отрицание того направ-

ления, которое выразилось в создании "легкой поэзии". С

Боброва начинается русская "поэзия мысли". Понятие "по-

эзия мысли" определяется не глубиной философских идей

(очевидно, что не глубина мысли, не значимость фило-

софской концепции позволяет определить Боброва, Бара-

тынского или Шевырева как "поэтов мысли", в отличие от

Державина, Пушкина или Лермонтова'), а особой авторской

установкой на философскую значимость художественного

текста. Границы между этими типами текстов снимаются:

философия таит в себе поэзию, и поэзия обязана быть фи-

лософией.

Мысль у Боброва - это неожиданное сближение понятий.

Глубокая мысль в поэзии - это мысль поражающая, неожи-

данная. А неожиданность создается нетривиальными,

странными сочетаниями слов и образов. От этого принци-

пиальная странность поэзии Боброва. Неудивительно, что,

с позиций карамзинистов, это был "дикий" поэт: вся поэ-

тика карамзинизма строилась на выполнении некоторых

норм (например, норм "вкуса"), стиль Боброва - принци-

пиальное нарушение норм и правил. Неожиданность семан-

тических сближений фигурировала в качестве риторическо-

го приема еще в системе Ломоносова. Это знаменитое

"сопряжение далековатых идей". Вообще новаторство Боб-

рова не отрывает его поэзию от культуры XVIII в., а,

наоборот, парадоксально ее с нею связывает: это наруше-

ние системы, которое ощутительно, художественно значимо

лишь до тех пор, пока художественно активна, жива в

культурном сознании и представляет ценность сама эта

система. Новаторство такого типа всегда комбинаторное:

оно строится как новые, до сих пор запретные сочетания

в пределах данной системы элементов.

Однако то, что в системе Ломоносова допускалось лишь

в одной сфере - метафоризма - и касалось собственно се-

мантической (в лингвистическом значении) области текс-

та, у Боброва возводится во всеобщий принцип. Помимо

принципиальной установки на неожиданную, смелую метафо-

ру, Бобров

1 Понимание этого термина как некоего комплимента,

характеризующего философскую значимость мыслен поэта,

проскальзывает в работах, определяющих как "поэтов мыс-

ли" и Пушкина, и Кольцова, и Некрасова. Наше определе-

ние "поэзии мысли" приближается к тому, которое дал в

ряде работ Е. А. Маимин (см., например, статьи:

Державинские традиции и философская поэзия 20-30-х

годов XIX столетия // XVIII век. Л., 1969. Сб. 8. С.

127-143; Философская лирика поэтов-любомудров // Исто-

рия русской поэзии. Л., 1969. Т. 1. С. 435-441).

вступает на путь сближений, примеров которым мы уже не

найдем у Ломоносова: сопрягаются не "далековатые" в се-

мантическом отношении слова, а несоединимые культурные

концепции. Так, идея постепенного культурного прогресса

истолковывается как одухотворение, победа мысли и духа

над материей. Прогресс для народа то же, что самовоспи-

тание для человека. Отсюда и апология Петра I, и трак-

товка его дела в "Столетней песни...".

Он сам себя переродил,

Чтоб преродить сынов России.

Отсюда общекультурная метафорическая антитеза "свет

- тьма" приобретает специфически масонский характер, в

соответствии с чем переосмысляется значение деятельнос-

ти Петра:

Держа светильник, простирает

Луч в мраках царства своего;

Он область нощи озаряет,

И не объемлет тьма его.

Однако вера в прогресс соединяется у Боброва с эсха-

тологическими представлениями, казалось бы отвергающими

ее. Всеобщая гибель миров неоднократно становилась

предметом его поэтического изображения:

Взревут горящи океаны,

Кровавы реки потекут,

Плеснут на твердь валы багряны,

Столпы вселенной потрясут.

Не менее характерно другое сближение. Бобров высту-

пает как прямой продолжатель Ломоносова в стремлении

создать научную поэзию. Физический мир, его законы и

терминология занимают в его стихах наибольшее, после

Ломоносова, место в русской поэзии XVIII-XIX вв. Однако

физика у Боброва соединяется с мистикой, научное - с

таинственным. Космос, в который выводит поэта научная

мысль, - это не размеренный и уравновешенный по законам

ньютоновской механики космос Ломоносова, а дисгармонич-

ный, разрушающийся и возникающий, взвихренный мировой

поток. Бобров боготворит Ломоносова, но в нем чувству-

ется приближение эпохи Кювье и Лобачевского.

Идея неизбежности катастроф пронизывала не только

космогоническую поэзию Боброва - на ней строится и его

политическая лирика. Не случайно Бобров так упорно

возвращался к теме убийства Павла I.

Бобров соединяет, однако, не только различные смыс-

ловые системы, но и элементы несоединимых стилистичес-

ких пластов. Сближение одушевленного (и одухотворенно-

го) с неодушевленным, отвлеченно-абстрактного с картин-

но-вещественным делает его во многом учеником Держави-

на.

Идея торжества динамического духа над косной мате-

рией, вообще свойственная Фальконе (ср. его "Пигмалио-

на"), положена в основу знаменитого памятника Петру I.

содержание .. 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ..