Русская литература конца XVIII - начала XIX в. - яв-
ление переходной эпохи. Не случайно при характеристике
этого периода в трудах литературоведов чаще всего
встречаются выражения "разрушался", "распадался",
"складывался", "еще не сформировался", а соответствую-
щие историко-литературные термины образуются с пристав-
кой "пред" или "пре". "Распадался" классицизм, "разру-
шалась" просветительская вера в неизменность и доброту
природы человека, "складывался" романтизм, "еще не
сформировалась" дворянская революционность. "Предроман-
тизм" (или "преромантизм"), "предреализм", а иногда еще
"неоклассицизм" ("постклассицизм") - такими терминами
пользуются чаще всего для определения сущности литера-
турной эволюции этого времени.
Такой взгляд не лишен оснований. Оценивая эпоху по
ее итогам, мы выделяем в ней наиболее существенное -
то, что стало ведущей тенденцией (или тенденциями) в
последующие периоды. Однако при этом не следует забы-
вать сложности исторических закономерностей: далеко не
всегда реальностью в истории становится то, что было
единственно возможным, - история закономерна, но не фа-
тальна. Это приводит к тому, что в каждую эпоху имеются
нереализованные возможности, тенденции, которые могли
бы развиться, хотя этого и не произошло. Кроме того, не
все исторические посевы прорастают с одинаковой ско-
ростью - черты эпохи, которые представляются незначи-
тельными, если смотреть на нее с дистанции в два или
три десятка лет, могут показаться историку определяющи-
ми через несколько столетий.
Все это приводит к тому, что взгляд на ту или иную
переходную эпоху с точки зрения ее непосредственных ис-
торических итогов может не только существенно расхо-
диться с представлением современников, но значительно
обеднять ее значение с точки зрения более широких исто-
рических перспектив.
Сказанное в полной мере относится к интересующей нас
эпохе. Если знакомиться с периодом конца XVIII - начала
XIX в., и в особенности с
первым десятилетием нового столетия, по историям лите-
ратуры, то создастся впечатление времени глухого и
тусклого: Г. Державин уже пережил "золотой век" своего
творчества, А. Радищев и Н. Карамзин уже выбыли из ли-
тературы, век Пушкина еще не наступил, да и В. Жуковс-
кий, К. Батюшков и И. Крылов еще не определили размера
своего дарования и места в русской поэзии. Сочетание
"уже не" и "еще не" становится основным признаком эпо-
хи. Однако если погрузиться в чтение мемуаров, писем,
журналов, перебрать сборники забытых поэтов и просто
вспомнить, кто же вырастал в русской культуре за эти
годы, то впечатление сложится прямо противоположное:
перед нами эпоха яркая, полная своеобразного обаяния
и глубокого культурного смысла. Начало XIX в. оставило
неизгладимый след в русской культуре, во многом опреде-
лив пути ее дальнейшего развития. Значение этого време-
ни еще и в другом. Юношество определяет последующие пу-
ти развития характера зрелого человека - вот в чем зна-
чимость этого возраста для человеческой жизни как исто-
рического целого. Однако поэзия его - в том, что он еще
содержит возможности, которым не суждено реализоваться;
пути, по которым человек не пойдет, еще ему открыты,
роковые ошибки - не совершены. В характере меньше опре-
деленности, но больше выбора. Он труднее втискивается в
классификационные рамки, но зато внутренне богаче. Он -
переход от детства к зрелости, сочетание "уже не" и
"еще не".
Начало XIX в. было юностью русской культуры между
эпохой Петра и 1917 г. Именно поэтому на материале поэ-
зии конца XVIII - начала XIX в. - времени, исторический
и культурный аромат которого заключен в богатстве, не-
определенности, незавершенности, - становится очевидной
несостоятельность отождествления понятий "история лите-
ратуры" и "история великих писателей". Не очень четкое
понятие литературного "фона", так называемых второсте-
пенных и третьестепенных поэтов, приобретает здесь осо-
бенное значение. Так возникает проблема "массовой поэ-
зии" - литературного "фона" эпохи, служащего и контрас-
том, и резервом для "большой литературы". Именно на
примере этой эпохи с особенной ясностью видно, что
культура - не собрание шедевров, а живой организм, в
единой системе которого живут и противоборствуют разные
по самостоятельному значению и ценности силы. Создавая
картинную галерею, мы можем отобрать наиболее ценные
полотна, а все остальное убрать. Но живая культура -
организм, а не картинная галерея. В галерее греческих
героев нет места Тирситу, но поэма Гомера без него не-
возможна. Культура - не клумба, а лес. Для того чтобы
помнить это, полезно иногда читать забытых поэтов. От-
рывая шедевры от их реального исторического контекста,
мы убиваем их. Забывая литературный "фон" начала XIX
в., мы убиваем Пушкина.
Таков смысл обращения к поэтам, творчество которых
предлагается читателям.
Основные идеи, определявшие духовные искания литера-
туры начала XIX в., - проблема личности и народность.
Сами вопросы не были новыми - новым было их истолкова-
ние в эпоху между революциями XVIII в. и наполеоновски-
ми войнами, дыхание которых уже ощущалось в воздухе.
XVIII в. не видел антагонизма между свободной, естест-
венной личностью и народом. Гармонически развитый чело-
век представлял в своем лице и индивида, и народ, и че-
ловечество. Движение к народу - это возвращение к ес-
тественности, доброте и красоте, которые скрыты в каж-
дом человеке, это путешествие к природным основам своей
собственной личности. С этой точки зрения преодоление
разрыва между идеологически активной личностью и наро-
дом не могло казаться ни трудным, ни трагическим.
В новых условиях личность и народ стали восприни-
маться не как две стадии развития одной и той же сущ-
ности (безразлично, трактуется ли этот процесс как
"просвещение" или "искажение"), а как два различных и
противопоставленных начала. Трагическое напряжение меж-
ду ними, попытки сближения, обличение - до ненависти,
смирение - до религиозного преклонения станут основным
содержанием духовной жизни России на многие десятиле-
тия.
Проблема личности сохранила и в начале XIX столетия
ряд основных признаков, присущих ей в системе Просвеще-
ния: свободолюбие, жажду гармонического развития, отож-
дествление красоты и социальной нормы, героизм, чаще
всего окрашивавшийся в тона античности. Новым было сое-
динение пламенной жажды свободы, доходящей до патриоти-
ческого экстаза, до мечтаний героического тираноубийс-
тва, с идеей моральной ответственности. Мысль о необхо-
димости связать тактику с этикой, о перерождении героя,
идущего к свободе морально запрещенными путями, и о
трагической неизбежности этих путей, высказанная впер-
вые Шиллером, обеспечила его юношеским драмам бурный
успех у русской молодежи 1800-х гг.
Соединение свободолюбия и морального пафоса опреде-
лило новое соотношение политической и интимной лирики.
Элегия, любовная лирика, поэтический мир человеческой
души, с одной стороны, и гражданственный пафос, с дру-
гой, перестали восприниматься как антагонисты. Внутрен-
няя ценность человека, измеряемая богатством его душев-
ного мира, определяет и жажду свободы. Элегическая и
патриотическая поэзия у Андрея Тургенева, М. Милонова
или Ф. Иванова взаимно дополняют друг друга, а не про-
тивостоят.
Не менее острым в поэзии начала XIX в. был вопрос о
сущности народа, его прав и значения и морального долга
свободолюбивой личности по отношению к угнетенной и
страдающей массе. В соединении с требованием создания
культуры, зиждущейся на национальной основе, это опре-
деляло контуры проблемы народности в спорах того време-
ни.
Конец XVIII - начало XIX в. - время переоценки цен-
ностей. В первую очередь переоценке подверглись общест-
венно-философские идеалы предшествующего столетия. Бури
французской революции, уроки террора и термидорианской
реакции, упорство реакции и взрывы народного гнева в
России - все это порождало идеи и представления, с точ-
ки зрения которых теории философов прошедшего века ста-
ли казаться наивно оптимистическими и головными, прямо-
линейно рационалистическими. Слова "философия" и "тео-
рия", недавно вызывавшие представления о высших куль-
турных ценностях, зазвучали иронически. Книжной мудрос-
ти стали противопоставлять мудрость
жизненную, просвещению - народность. Крылов, вольноду-
мец и вольтерьянец в XVIII в., создал на рубеже столе-
тий комедию "Трумф" ("Подщипа"), в которой подверг бес-
пощадному осмеянию все ценности дворянской культуры,
все ее теоретические представления о высоком и прекрас-
ном в искусстве и героическом в жизни, а заодно и самые
основы того героико-теоретического мышления, без кото-
рого Просвещение XVIII в. было бы невозможно. Если
просветители XVIII в. пользовались скепсисом как оружи-
ем против верований, завещанных "варварским" прошлым,
то теперь он был повернут против них самих. Однако
скептицизм как общественно-философское оружие слишком
связан с психологией культурной элиты. Он не мог стать
голосом жизни, путем к народности, и Крылов обращается
к здравому смыслу каждодневного опыта, народному толку,
вековой мудрости народных пословиц и лукавству просто-
народной речи. На место героизированного и идеализиро-
ванного, возведенного до философской модели народа Ра-
дищева ставится реальный крестьянин. Его точку зрения,
выраженную во фразеологизмах, непереводимых оборотах
народной речи, - практический здравый смысл, незыбле-
мость религиозно-нравственных представлений, добродуш-
ное лукавство и жизненный консерватизм - Крылов выбира-
ет в качестве своей точки зрения.