КНИГА ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ (А.С. Макаренко)

удержаться. Отвечая на ее сетования, Надежда как-то сказала:

— Да ты брось нудьгой заниматься! Чего ты ноешь? Выходи замуж

второй раз! На них смотришь? На Игоря? Да Игорю мужчина нужнее, чем
тебе. Что он у тебя растет в бабской компании? Не кривись, Игорь, —
смотри, какой деспотический сын! Он хочет, чтобы мать только и знала, что
за ним ходить. Выходи. Ихний брат к чужим детям лучше относится, чем
мы. Они шире…

Игорь ничего не сказал на это, только пристально рассматривал тетку

немигающими глазами. Но когда Надежда уехала, Игорь не пожалел ее:

— Ездят тут разные… Жила у нас пять дней, все даром, конечно, для

нее выгода. На чужой счет… еще бы!

— Игорь, меня начинают раздражать твои разговоры!
— Конечно, тебя раздражают! Она тебе наговорила, наговорила, про

мужчин разных! Выходи замуж, выходи замуж, так ты и рада!

— Игорь, перестань!
Евгения Алексеевна крикнула это громко и раздраженно, но Игорь не

испугался и не смутился. По его губам пробежала эта самая змейка, а глаза
смотрели понимающие и недобрые.

О характере Игоря доходили плохие слухи и из школы. Потом Евгению

Алексеевну пригласил директор.

— Скажите, откуда у вашего мальчика такие настроения? Я не

допускаю мысли, что это ваше влияние.

— А что такое?
— Да нехорошо, очень нехорошо. Об учителях он не говорит иначе,

как с осуждением. Учительнице сказал в глаза: вы такая вредная, потому
что жалованье за это получаете! И вообще в классе он составляет ядро…
ну… сопротивления.

Директор при Евгении Алексеевне вызвал Игоря и сказал ему:
— Игорь, вот при матери дай обещание, что ты одумаешься.
Игорь быстро глянул на мать и нагло скривил рот. переступил с ноги

на ногу и отвернулся со скучающим видом.

— Ну, что же ты молчишь?
Игорь посмотрел вниз и снова отвернулся.
— Ничего не скажешь?
Игорь поперхнулся смехом — так неожиданно смех набежал на него,

но в первый же момент остановил смех и сказал рассеянно:

— Ничего не скажу.
Директор еще несколько секунд смотрел на Игоря и отпустил его:
— Ну, иди.

Мать возвратилась домой испуганная. Перед этой мальчишеской

злобностью она стояла в полной беспомощности. В ее душе давно все было
разбросано в беспорядке, как в неубранной спальне. А у Игоря начинала
проглядывать цельная личность, и эту цельность ни понять, ни даже
представить Евгения Алексеевна не умела.

Жизнь ее все больше и больше тонула в раздражающих конфликтах.

На службе произошло несколько конфликтов, виновата в них была главным
образом ее нервность. Алименты от Жукова поступали неаккуратно, нужно
было писать на него жалобы. Жуков уже не звонил ей, но о его жизни и
делах доходили отзвуки. У новой жены его родился ребенок, и Жуков
поэтому возбудил дело об уменьшении суммы алиментов.

Весной он на улице встретил Игоря, усадил в машину, катал по

Ленинградскому шоссе, а на прощание подарил ему свой ножик, состоящий
из одиннадцати предметов. Игорь возвратился с прогулки в восторженном
состоянии, размахивал руками и все рассказывал о новых местах, папиных
шутках и папиной машине. Ножик он привязал на шнурок к карману брюк,
целый день раскрывал и закрывал его, а вечером достал где-то прутик,
долго обстургивал его, насорил во всех комнатах и, наконец, обрезал палец,
но никому не сказал об этом и полчаса обмывал палец в умывальнике.
Евгения Алексеевна увидела кровь, вскрикнула:

— Ах ты, господи, Игорь, что ты делаешь? Брось свой гадкий нож!
Игорь обернулся к ней озлобленный:
— Ты имеешь право говорить «гадкий нож»? Ты имеешь право? Ты

мне его не подарила! А теперь «гадкий нож»! Потому что папка подарил!
Так тебе жалко?

Евгения Алексеевна плакала в одиночку, потому что и дома не от кого

было ожидать сочувствия. Оля нее воевала с матерью и не дерзила ей, но
она перестала повиноваться матери, и это выходило у нее замечательно, без
оглядки и страха. Целыми днями она пропадала то во дворе, то у соседей,
возвращалась домой измазанная, никогда ни о чем не рассказывала и не
отзывалась на домашние события. Иногда она останавливалась против
матери, закусив нижнюю губу, смотрела на нее сурово и непонятно и так
же бессмысленно поворачивалась и уходила. Запрещений матери она
никогда не дослушивала до конца — над ней не было никакой власти. Даже
в те минуты, когда мать меняла Оле белье или платье, Оля смотрела в
сторону и думала о своем.

Наступали тяжелые дни, полные отчаяния и растерянности. Не такое

уже и давнее время счастья перестало даже мелькать в воспоминаниях, да и
что хорошего могла принести память, если в памяти нельзя было обойтись

без Жукова.

Весной Евгения Алексеевна начала подумывать о смерти. Она еще не

вполне ясно представляла, что может произойти, но смерть перестала быть
страшной.

От Дмитрия Дмитриевича изредка приходили письма, нежные и

уклончивые в одно время. В апреле он приехал снова в командировку,
задержал ее руку в своей, и взгляд его не то просил о прощении, не то
говорил о любви. Из треста они вышли вместе. Она ускорила шаг, как будто
надеялась, что он не догонит ее. Он взял ее за локоть и сказал суровым,
серьезным голосом:

— Евгения Алексеевна, нельзя же так.
— А как можно? — она остановилась на улице и посмотрела в его

глаза. Он ответил ей глубоким взглядом серых глаз, но ничего не сказал.
Поднял шляпу и свернул в переулок.

В мае произошли события.
В одной из соседних квартив муж сильно избил жену… Муж был

журналист, пользовался известностью, считался знатоком в каких-то
специальных вопросах. Все верили, что Горохов талантливый и хороший
человек. Избитая жена переночевала одну ночь у Коротковых. И
Коротковы, и Жуковы, и другие знали, что Горохов с женой обращается
плохо, а она не способна даже подумать о протесте. Все привыкли считать,
что это касается Гороховых, это их семейный стиль, рассказывали о них
анекдоты, смеялись, но при встрече с гороховым не высказывали сомнений
в том, что он хороший и талантливый человек.

Узнав о новом скандале, Евгения Алексеевна долго ходила из комнаты

в комнату, молча любовалась узором на скатерти, потом нашла в столовой
забытую на столе бутылочку с уксусом и долго рассматривала белые
фигурные буквы на темно-синем фоне этикетки. Края этикетки были
желтые, и было там написано много разных слов; она увлеклась одним:
«Мособлпищепромсоюз». В ее глазах сверкнула даже улыбка иронии: не
так легко было перевести это слово на обыкновенный язык: московский
областной пищепромышленный союз. А может быть, и не так,
пищепромышленный как-то нехорошо. Ее глаза остановились на скромной
виньетке, удивились ее простоте.

Осторожно поставив бутылочку на стол, она вышла на лестницу,

спустилась вниз и позвонила к Коротковым. Там выслушала жалкий бабий
равнодушный лепет избитой жены, глядела на нее сухими воспаленными
глазами и ушла, не чувствуя ни своего тела, ни своей души.

Поднимаясь по лестнице, она неожиданно для себя толкнула дверь

Горохова. Ее никто не встретил. В первой комнате сидела девочка лет
четырех прямо на голом грязном полу, и перебирала табачные коробки. Во
второй комнате за письменным столом она увидела самого Горохова. Это
был маленький человек с узким носиком. Он удивленно поднял голову к
Евгении Алексеевне и по привычке приветливо улыбнулся, но заметил что-
то странное в ее горящих глазах и привстал. Евгения Алексеевна
прислонилась плечом к двери и сказала, не помня себя:

— Знаешь что? Знаешь что, мерзавец? Я сейчас напишу в газету.
Он смотрел на нее зло и растерянно, потом положил ручку на стол и

отодвинул кресло одной рукой.

Она быстро подалась к нему и крикнула:
— Все напишу, вот увидишь, скотина!
Ей показалось, что он хочет ее ударить. Она бросилась вон из комнаты,

но страха у нее не было, ее переполняли гнев и жажда мести. Влетев в
свою комнату, она сразу же открыл ящик письменного стола и достала
бумагу. Игорь сидел на ковре и раскладывал палочки, проверяя их длину.
Увидев мать, Игорь бросил работу и подошел к ней:

— Мама, ты получила деньги?
— Какие деньги? — спросила она.
— От отца. Папины деньги получила?
Евгения Алексеевна бросила удивленный взгляд на сына. У него

вздрагивала губа. Но Евгения Алексеевна думала все-таки о Горохове.

— Получила, а тебе что нужно?
— Мне нужно купить «конструктор». Это игра. Мне нужно. Стоит

тридцать рублей.

— Хорошо… А при чем папины деньги? Деньги все одинаковы.
— Нет, не одинаковы. То твои деньги, а то мои!
Мать пораженная смотрела на сына. Все слова куда-то провалились.
— Ты чего на меня смотришь? — сгримасничал Игорь. — Деньги эти

папа для нас дает. они наши, а мне нужно купить «конструктор»… И давай!

Лицо у Игоря было ужасно: это было соединение наглости, глупости и

бесстыдства. Евгения Алексеевна побледнела, отвалилась на спинку стула,
но увидела приготовленный листик бумаги и… все поняла. В самой
глубине души стало тихо. Не делая ни одного лишнего движения, ничего не
выражая на белом лице, она из стола достала пачку десяток и положила на
стекло. Потом сказала Игорю, вкладывая в каждое слово тот грохот,
который только что прокатился в душе:

— щенок! Вот деньги, видишь? Говори, видишь?
— Вижу, — сказал тихо испуганный Игорь, не трогаясь с места, как

будто его ноги приклеились к полу.

— Смотри!
Евгения Алексеевна на том же заготовленном листке бумаги написала

несколько строк.

— Слушай, что я написала:

«Гражданину Жукову.
Возвращаю поступившие от вас деньги. Больше посылать не

трудитесь. Лучше голодать, чем принимать помощь от такого, как
вы. Е».

Не отрываясь взглядом от лица сына, она запечатал деньги и записку в

конверт. У Игоря было прежнее испуганное выражение, но в глазах уже
заиграли искорки вдохновенного интереса.

— Этот пакет ты отнесешь этому гражданину, который бросил тебя, а

теперь подкупил тебя старым ножиком. Отнесешь к нему на службу.
Понял?

Игорь кивнул головой.
— Отнесешь и отдашь швейцару. Никаких разговоров с от… с

Жуковым.

Игорь снова кивнул головой. Он уже разрумянивался на глазах и

следил за матерью, как за творящимся чудом.

Евгения Алексеевна вспомнила, что-то еще нужно сделать…
— Ага! Там рядом редакция газеты… Впрочем, это я отправлю по

почте.

— А зачем газета? Тоже о… этом… Жу…
— О Горохове. Напишу о горохове!
— Ой, мамочка! И ногами бил, и линейкой! Ты напишешь?
Она с недоверием присматривалась к Игорю. Мать не хотела верить

его сочувствию. Но Игорь серьезно и горячо смотрел ей в глаза.

— Ну, иди, — сказала она сдержанно.
Он выбежал из комнаты, не надевая кепки. Евгения Алексеевна

подошла к окну и видела, как он быстро перебегал улицу, в его руке белел
конверт, в котором она возвращала жизни свое унижение. Она открыла
окно. На небе происходило оживленное движение: от горизонта шли
грозовые тучи. Главные их силы мрачно чернели, а впереди клубились
веселые белые разведчики; далеко еще ворчал гром, от него в комнату
входила прохлада. Евгения Алексеевна глубоко вздохнула и села писать
письмо в газету. Гнева в ней уже не было, но была холодная, уверенная

жесткость.

Игорь возвратился через полчаса. Он вошел подтянутый и бодрый,

стал в дверях и сказал звонко:

— Все сделал, мама!
Мать с непривычной, новой радостью взяла его за плечи. Он отвел

было глаза, но сейчас же глянул ей в лицо чистым карим лучом и сказал:

— Знаешь что? Я и ножик отдал.
Письмо Евгении Алексеевны в газету имело большой резонанс, ее

личность вдруг стала в центре общественного внимания. К ней приезжали
познакомиться и поговорить. Целый день звонил телефон. Она не вполне
ясно ощущала все происходящее, было только понятно, что случилось что-
то важное и определяющее. Она в особенности убедилась в этом, когда
поговорила с Жуковым.

— Слушайте, как я должен принять вашу записку?
Евгения Алексеевна улыбнулась в трубку:
— Примите это как пощечину.
Жуков крякнул в телефон, но она прекратила разговор.
Ей захотелось жить и быть среди людей. И люди теперь окружили ее

вниманием. Игорь ходил за матерью, как паж, и осматривался вокруг с
гордостью. Никто с ним не говорил об отце, все интересовались Евгенией
Алексеевной, как автором письма о Горохове. Игорь сказал ей:

— Они все про Горохова, а про нас с тобой ничего и не знают. Правда?
Мать ответила:
— Правда, Игорь. Только ты еще помоги мне. Займись, пожалуйста,

Ольгой, она совсем распустилась.

Игорь немедленно занялся. Он через окно вызвал Ольгу со двора и

сказал ей:

— Слушайте, уважаемый товарищ Ольга! Довольно вам дурака валять!
Ольга направилась к двери. Игорь стал в дверях. Она глянула на

Игоря:

— А как?
— Надо слушаться маму.
— А если я не хочу?
— Ну… видишь… теперь я над тобой начальник. Ты понимаешь?
Ольга кивнула головой и спросила:
— Ты начальник?
— Пойдем к маме…
— А если я не хочу?
— Это не пройдет, — улыбнулся Игорь.

— Не пройдет? — посмотрела на него лукаво.
— Нет.
С тем же безразличным выражением, с каким раньше Оля выходила от

матери, сейчас она двинулась в обратном направлении. Игорь чувствовал,
что над ней еще много работы.

У матери произошел разговор, имеющий директивный характер. Оля

слушала невнимательно, но рядом с матерью стоял гордый Игорь,
молчаливая фигура которого изображала законность.

дела вообще пошли интересно. Неожиданно вечером в их квартиру

ввалился белокурый полный человек.

— Евгения Алексеевна! Вы такой шум подняли с этим Гороховым…

Все только и говорят о вас. Я вот не утерпел, приехал.

— Ах, милый Дмитрий Дмитриевич, как это вы хорошо сделали,

обрадовалась и похорошела Евгения Алексеевна. — Знакомьтесь, мои дети.

— Угу, — серьезно осклабился Дмитрий Дмитриевич. — Это, значит,

Игорь? Симпатичное лицо. А это Оля. У нее тоже лицо симпатичное. А я к
вам с серьезным разговором: дело, видите ли, в том, что я хочу жениться на
Евгении Алексеевне.

Блондин умолк, стоял посреди комнаты и вопросительно посматривал

на ребят.

— Дмитрий Дмитриевич, — смущенно сказала Евгения Алексеевна,

надо бы со мной раньше поговорить…

— С вами мы всегда согласуем, а вот они, — сказал Дмитрий

Дмитриевич.

— Господи, вы нахал!
— Нахал! — протяжно рассмеялась Ольга.
— Ну, так как, Игорь?
Игорь спросил:
— А какой вы?
— Я? Вот вопрос! Я — человек верный, веселый. Мать вашу очень

люблю. И вы мне нравитесь. Только на детей я строгий, — заурчал он
басом.

— Ой, — запищала Оля радостно.
— Видите, она уже кричит, а ты еще держишься. Это потому, что ты

мужчина. Ну, так как, Игорь, я тебе нравлюсь?

Игорь без улыбки ответил:
— Нравитесь. Только… вы нас бросать не будете?
— Вы меня не бросайте, голубчики! — прижал руку к груди Дмитрий

Дмитриевич. — Вы меня не бросайте, круглого сироту!

Оля громко засмеялась:
— Сироту!
— Товарищи! Что это такое, в самом деле! Надо же меня спросить,

взмолилась Евгения Алексеевна. — А вдруг я не захочу.

Игорь возмутился:
— Мама! Ну, какая ты странная! Он же все рассказал. Нельзя же так

относиться к человеку!

— Верно, — подтвердил Дмитрий Дмитриевич. — Отношение к

человеку должно быть чуткое!

— Вот видишь? Мамочка, выходи за него, все равно вы давно

сговорились. И по глазам видно. Ой, и хитрые!

Дмитрий Дмитриевич пришел в крайний восторг:
— Это же… гениальные дети! А я, дурень, боялся!
История Евгении Алексеевны, конечно, не самая горестная.

Встречаются и такие отцы, которые умеют не только бросить детей, но и
ограбить их, перетащив на новое место отдельные соломинки семейного
гнезда.

Говорят, есть такие отцы, которые, оставив семью, умеют сохранить

действительно благородные отношения с детьми, даже принимают участие
в их воспитании, даже воспитывают из них правильных людей. Я верю, что
это возможно, что это по силам человеку, но я таких не видел. Зато я
встречал людей, которые умеют не поддаваться впечатлениям первых
семейных недоразумений, способны пренебречь притягательной прелестью
новой любви и сохранить в чистоте договор с женой, не придираясь к
отдельным ее недостаткам, обнаруженным с таким запозданием. В этом
случае и долг перед детьми выполняется более совершенно, и таких людей
можно считать образцами.

Но много еще есть «благородных» и неблагородных донжуанов,

которые с безобразной слабостью рыскают по семейным очагам,
разбрасывая повсюду стайки полусирот, которые, с одной стороны, всегда
готовы изображать ревнителей свободы человеческой любви, с другой —
готовы показать свое внимание к брошенным детям, с третьей стороны,
просто ничего не стоят как люди и не заслуживают никакой милости.

Обиженные и оскорбленные матери и дети при всякой возможности

должны обращать «химическую» фигуру такого алиментщика в
«механический» и простой нуль. Не нужно позволять этим людям
кокетничать с брошенными ими детьми.

И во всяком случае необходимо рекомендовать особую деликатность в

вопросе об алиментах, чтобы эти деньги не вносили в семью никакого

разложения.

Целость и единство семейного коллектива — необходимое условие

хорошего воспитания. Оно разрушается не только алиментщиками и
«единственными принципами», но и ссорами родителей, и деспотической
жесткостью отца, и легкомысленной слабостью матери.

Кто хочет действительно правильно воспитать своих детей, тот должен

беречь это единство. Оно необходимо не только для детей, но и для
родителей.

Как же быть, если остался только один ребенок и другого почему-либо

вы родить не можете?

Очень просто: возьмите в вашу семью чужого ребенка, возьмите из

детского дома или сироту, потерявшего родителей. Полюбите его, как
собственного, забудьте о том, что не вы его родили, и, самое главное, не
воображайте, что вы его облагодетельствовали. Это он пришел на помощь
вашей «косой» семье, избавив ее от опасного крена. Сделайте это
обязательно, как бы ни затруднительно было ваше материальное
положение.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Перед нами целый круг вопросов: это вопросы об авторитете,

дисциплине и свободе в семейном коллективе.

В старое время вопросы эти разрешались при помощи пятой заповеди:

«Чти отца твоего и матерь твою, и благо ти будет, и долголетен будеши на
земли».

заповедь правильно отражала отношения в семье. Почитание

родителей действительно сопровождалось получением положительных
благ, — разумеется, если родители сами обладали такими благами. А если
не обладали, то в запасе оставалось царствие небесное. В царствии
небесном блага были эфемернее, но зато лучше по качеству. На всякий же
случай пятая заповедь допускала получение благ иного порядка — благ со
знаком минус. на уроках закона божия батюшки особенно подчеркивали
этот вариант, который звучал приблизительно так: «Чти отца твоего и
матерь твою, а если не будешь чтить, за последствия не отвечаем».

Последствия приходили в виде ремешка, палки и других

отрицательных величин. Батюшки приводили исторические примеры, из
которых было видно, что в случае непочтения к родителям или к старшим
господь бог не склонен к мягкотелости. Хам

за непочтение к отцу

поплатился очень серьезно за счет всех своих потомков, а группа детей,
посмеявшихся над пророком Елисеем, была растерзана волчицей.
Рассказывая о таком ярком проявлении господней справедливости,
батюшки заканчивали:

— Видите, дети, как наказывает господь тех детей, которые

непочтительно ведут себя по отношению к родителям или старшим.

Мы, дети, видели. Божеский террор нас не очень смущал: господь бог,

конечно, был способен на все, но, что волчица приняла такое активное
участие в расправе, нам как-то не верилось. Вообще, поскольку пророки
Елисеи и другие важные лица встречались с нами редко, мы не могли
бояться небесного возмездия. Но и на земле было достаточно охотников с
нами расправляться. И для нас пятая заповедь, освященная богом и его
угодниками, была все-таки фактом. Так, из господней заповеди вытекал
родительский авторитет.

В современной семье иначе. Нет пятой заповеди, никаких благ никто

не обещает ни со знаком плюс, ни со знаком минус. А если отец в порядке
пережитка и возьмется за ремешок, то это будет все-таки простой ремешок,

с ним не связана никакая благодать, а объекты порки ничего не слышали ни
о почтительном Хаме, ни о волчице, уполномоченной господом.

Что такое авторитет? По этому вопросу многие путают, но вообще

склонны думать, что авторитет дается от природы. А так как в семье
авторитет каждому нужен, то значительная часть родителей вместо
настоящего «природного» авторитета пользуется суррогатами собственного
изготовления. Эти суррогаты часто можно видеть в наших семьях. Общее
их свойство в том, что они изготовляются специально для педагогических
целей. Считается, что авторитет нужен для детей, и, в зависимости от
различных точек зрения на детей, изготовляются и различные виды
суррогатов.

В педагогической относительности и заключается главная ошибка

таких

родителей.

Авторитет,

сделанный

специально

для

детей,

существовать не может. Такой авторитет будет всегда суррогатом и всегда
бесполезным.

Авторитет должен заключаться в самых родителях, независимо от их

отношения к детям, но авторитет вовсе не специальный талант. Его корни
находятся всегда в одном месте: в поведении родителей, включая сюда все
отделы поведения, иначе говоря, всю отцовскую и материнскую жизнь
работу, мысль, привычку, чувства, стремления.

Невозможно дать транспарант такого поведения в коротком виде, но

все дело сводится к требованию: родители сами должны жить полной,
сознательной, нравственной жизнью гражданина Советской страны. А это
значит, что и по отношению к детям они должны быть на какой-то высоте,
на высоте естественной, человеческой, а не созданной искусственно для
детского потребления.

Поэтому все вопросы авторитета, свободы и дисциплины в семейном

коллективе не могут разрешаться ни в каких искусственно придуманных
приемах, способах и методах. Воспитательный процесс есть процесс
постоянно длящийся, и отдельные детали его разрешаются в общем тоне
семьи, а общий тон нельзя придумать и искусственно поддерживать.
Общий тон, дорогие родители, создается вашей собственной жизнью и
вашим

собственным

поведением.

Самые

правильные,

разумно

продуманные педагогические методы не принесут никакой пользы, если
общий тон вашей жизни плох. И наоборот, только правильный общий тон
подскажет вам и правильные методы обращения с ребенком, и прежде
всего правильные формы дисциплины, труда, свободы, игры и…
авторитета.

Отец приходит с работы в пять часов. Он — электромонтер на заводе.

Пока он стаскивает тяжелые, пыльные и масленные сапоги, четырехлетний
Вася уже сидит на корточках перед отцовской кроватью, кряхтит по-
стариковски и пялит в темную площадку пола озабоченные серые глазенки.
Под кроватью почем-то никого нет. Вася беспокойно летит на кухню,
быстро топает в столовой вокруг большого стола и цепляется ножками за
разостланную в комнате дорожку. Через полминуты он спокойной деловой
побежкой возвращается к отцу, размахивает парой ботинок и гримасничает
на отца милыми чистыми щечками. Отец говорит:

— Спасибо, сынок, а дорожку все-таки поправь.
Еще один рейс такой же деловой побежки, и порядок в комнате

восстановлен.

— Вот это ты правильно, — говорит отец и направляется в кухню

умываться.

Сын с трудом тащит за ним тяжелые сапоги и с напряжением

поглядывает на встречную дорожку. Но ничего, это препятствие миновали
благополучно. Вася ускоряет бег, догоняет отца и спрашивает:

— А трубу принес? Для паровоза трубу принес?
— А как же! — говорит отец. — После обеда начнем.
Васе повезло в жизни: родился он в послеоктябрьское время, отец

попался ему красивый, — во всяком случае. Васе он очень нравится: глаза
у него такие же, как у Васи — серые, спокойные, немножко насмешливые,
а рот серьезный и усы приятные: хорошо провести по ним одним пальцем,
тогда каждый раз неожиданно обнаруживается, что они шелковистые и
мягкие, а чуть отведешь палец, они прыгают, как пружинки, и снова
кажутся сердитыми и колючими. Мать у Васи тоже красивая, красивее, чем
другие матери. У нее теплые и нежные щеки и губы. Иногда она как будто
хочет что-то Васе сказать, посмотрит на Васю, и губы ее чуть-чуть
шевельнутся. И не разберешь, улыбнулась мать или не улыбнулась. В такие
минуты жизнь кажется Васе в особенности прекрасной! Есть еще в семье
Назаровых Наташа, но ей только пять месяцев.

Надевать утром ботинки — самое трудное дело. Продеть шнурок в

дырочку Вася умеет давно, но когда шнурок прошел уже все дырочки, Вася
видит, что получилось неладно. Вася переделывает, и, смотришь —
получилось правильно. Тогда Вася с симпатией посматривает на башмак и
говорит матери:

— Завязазай!
Если дело сделано верно, мать завязывает, а если неверно, она говорит:
— Не так. Что же ты?
Вася бросает удивленный взгляд на башмак и вдруг видит, что

действительно не так. Он сжимает губы, смотрит на башмак сердито и
снова принимается за работу. Спорить с матерью Васе не приходит в
голову, он не знает, как это делается.

— Тепей так? Завязазай!
Мать становится на колени и завязывает, а Вася хитро посматривает на

другой башмак и видит ту первую дырочку, в которую он сейчас наладит
конец шнурка.

Умываться Вася умеет, умеет и зубы чистить, но и эти работы требуют

массы энергии и пристального внимания. Сначала Вася измазывается
мылом и зубным порошком до самого затылка, потом начинает создавать
лодочку из маленьких неловких рук. Лодочку ему удается сделать, удается
набрать в нее воды, но, пока он поднесет лодочку к лицу, ладони
выпрямляются раньше времени, и вода выливается на грудь и живот. Вася
не смывает мыло и зубной порошок, а размазывает их мокрыми ладонями.
После каждого такого приема Вася некоторое время рассматривает руки и
потом снова начинает строить лодочку. Он старается натереть мокрыми
ладонями все подозрительные места.

Мать подходит, без лишних слов овладевает ручонками Васи, ласково,

но сильно наклоняет его голову над чашкой умывальника и бесцеремонно
действует на всей территории Васиной мордочки. Руки у матери теплые,
мягкие, пахучие, они сильно радуют Васю, все же продолжает его
беспокоить неосвоенная техника умывания. Из этого положения есть много
оригинальных выходов: можно и покапризничать — по-мужски
запротестовать: «Я сам!» Можно и молчанием обойти инцидент, но лучше
всего засмеяться и, высвободившись из рук матери, весело поблескивать на
нее мокрыми глазами. В семье Назаровых последний способ самый
употребительный, потому что люди они веселые. Ведь капризы тоже не от
бога приходят, а добываются житейским опытом.

Пересмеявшись, Вася начинает мыть зубную щетку. Это самая

приятная работа: просто поливаешь щетку водой, теребишь ее щетину, а
она сама становится чистая.

На сером сукне в углу столовой расположилось игрушечное царство

Васи. Пока Вася надевает башмаки, умывается, завтракает, в игрушечном
царстве царит тишина и порядок. Паровозы, пароходы и автомобили стоят
у стены, и все смотрят в одну сторону. Пробегая мимо них по делам, Вася
на секунду задерживается и проверяет дисциплину в игрушечном царстве.
За ночь ничего не случилось, никто не убежал, не обидел соседа, не
насорил. Это потому, что на сторожевом посту простоял деревянный
раскрашенный Ванька-Встанька. У Встаньки широкощекое, лупоглазое

лицо и вечная улыбка. Встанька давно назначен охранять игрушечное
царство и выполняет эту работу честно. Вася как-то спросил у отца:

— Он не может спать?
А отец ответил:
— Как же ему спать, когда он сторож? Если он честный сторож,

должен сторожить, а не спать. А то он заснет, а у него автомобиль выведут.

Вася тогда с опаской смотрел на автомобиль и с благодарностью на

сторожа и в тех пор регулярно ставит его на посту, когда сам уходит спать.

В настоящее время Вася не столько боится за автомобиль, сколько за

дорогой набор очень важных вещей, сложенных в деревянной коробке. Все
эти вещи назначены для постройки главного дома в игрушечном царстве.
Здесь есть много деревянных кубиков и брусочков, «серебряная» бумага
для покрытия крыши, несколько пластинок целлулоида для окон,
маленький красивый болтик с гаечкой, назначение которого еще не
установлено. Кроме того, проволока разная, шайбы, крючочки, трубки и
несколько штук оконных переплетов, вырезанных из картона с помощью
матери.

Сегодня у Васи план: перевезти строительные материалы к месту

постройки — в противоположный угол комнаты. Еще с вечера он был
обеспокоен недостатком транспорта. Нельзя ли использовать пароход?
Отец этот вопрос проконсультировал:

— Речка нужна для парохода. Ты же видел летом?
Вася что-то такое помнит; действительно, пароходы плавают по речке.

У него мелькнула идея провести речку в комнате, но Вася только вздохнул:
мама ни за что не позволит. Недавно она весьма отрицательно отнеслась к
проекту устроить для парохода пристань. Сама же дала Васе жестяную
коробку, а когда он налил в нее воды, осудила:

— Твоя пристань протекает. Смотри, грязь какую завел!
Теперь коробка наполнена песком и предназначается для парка.

Саженцы уже на месте — целую ветку сосны принес для этого отец.

Вася спешит завтракать: работы, заботы столько, что некогда чашку

кофе выпить, и лицо Васи все поворачивается к игрушечному царству. Мать
спрашивает:

— Будешь дом строить сегодня?
— Нет! Буду ездить! Возить буду! Туда!
Вася показывает на строительную площадку и прибавляет:
— Только не запачкаю, ты не бойся!
Собственно говоря, не столько боится мать, сколько сам Вася:

строительство очень грязное дело.

— Ну, если напачкаешь — уберешь, — говорит мать.
Такой неожиданный поворот в условиях строительства переполняет

Васю энергией. Он забывает о завтраке и начинает сползать со стула.

— Вася, чего это ты? Допивай кофе, нельзя оставлять в чашке!
Это верно, что нельзя. Вася быстрыми глотками приканчивает чашку.

мать следит за ним и улыбается:

— Не успеешь, что ли? Куда тебе спешить?
— Надо спешить, — шепчет Вася.
Он уже в игрушечном царстве. Прежде всего он снимает с поста

Ваньку-Встаньку. Давно мать сказала ему:

— Твой сторож день и ночь на ногах. Куда это годится? Он тоже

отдыхать должен. Ты ведь каждую ночь спишь?

Действительно, как это Вася выпустил из виду охрану труда? Но это

упущение было давно. Сейчас Вася запихивает Встаньку в старый
картонный домик и придавливает его голову каким-то строительным
материалом. Встанька топорщится и вырывается из рук, но мало ли чего,
первое дело — дисциплина! А в выходной день, когда отец дома, Встанька
целые сутки дрыхнет в домике, а на посту стоит фарфоровый человечек в
розовой тирольке. Этот парень, хоть и мамин подарок, а работник плохой,
все с ног валится. недаром отец сказал о нем:

— В шляпе который, лодырь, видно!
Вася поэтому его не любит и старается обойтись без его работы.
Первой общественной нагрузкой Васи были отцовские сапоги и

ботинки. Родители дают Васе и другие поручения: принести спички,
поставить стул на место, поправить скатерть, поднять бумажку, но это все
случайные кампании, а сапоги и ботинки — это постоянная работа, долг, о
котором нельзя забыть.

Один только раз, когда в игрушечном царстве произошла катастрофа

отвалилась труба от паровоза, — Вася встретил отца с аварийным
паровозом в руках и был настолько расстроен, что забыл об отцовских
ботинках. Отец рассмотрел паровоз, покачал головой, причмокнул и до
конца понял Васино горе.

— Капитальный ремонт, — сказал он.
Эти слова еще больше потрясли Васю. Он прошел за отцом в спальню

и там грустно всматривался в паровоз, боком улегшийся на кровати. Но
вдруг его поразила непривычная тишина в спальне, и в тот же момент он
услышал насмешливый голос отца:

— Паровоз, выходит, без трубы, а я без ботинок.
Вася глянул на его ноги, залился краской и мгновенно забыл о

паровозе. Он бросился на кухню, и скоро положение было восстановлено.
Отец, улыбаясь как-то особенно, посматривал на Васю. Вася потащил в
кухню его сапоги и вспомнил о паровозе только тогда, когда отец сказал:

— Я тебе другую трубу принесу, крепкую!
Когда Васе исполнилось шесть лет, отец подарил ему большую

коробку, наполненную кубиками, брусками, кирпичиками, балками и
другими материалами для постройки. Из этого можно было строить
настоящие дворцы. В коробке была и тетрадка с рисунками дворцов,
которые нужно было строить. Из уважения к отцу и его заботе Вася уделил
коробке большое внимание. Он добросовестно рассматривал каждый
рисунок и терпеливо, вытягивая губы, разыскивал нужные детали, чтобы
сложить здание по данному проекту. Отец что-то заметил и спросил:

— Тебе не нравится?
Васе не хотелось сказать, что ему не нравится работа, но и сказать

противное правде он не умел. Он молча хмурился над постройкой.

Отец сказал:
— Ты не хмурься, а говори: не нравится?
Вася посмотрел на отца, потом на постройку и ответил:
— Много домов. Этот дом построить, а потом поломать, а потом

другой построить, а потом поломать, а того уже нету… Так все строишь и
строишь… аж голова болит…

Отец рассмеялся.
— Га! Ты правильно говоришь! Действительно, строишь, строишь, а

ничего нет. Это не строительство, а вредительство.

— Вредительство? Это — какое?
— А вот такое, как у тебя, — вредное. Есть такие сволочи…
— Сволочи? — повторил Вася.
— Да, сволочи, — сказал отец настойчиво, — нарочно так строят, а

потом хоть поджечь, хоть поломать, никуда не годится.

— А потом можно другое построить, — обратился Вася к рисункам. —

И такое можно, и такое можно…

Вася разобрал постройку и решил начать новую, более сложную,

чтобы хоть немного порадовать отца.

Отец молча наблюдал за его работой.
— Выходит хорошо. Только что ж? Все это у тебя на честном слове

держится: его толкни, а оно рассыплется…

Вася засмеялся, размахнулся и ударил по постройке.
Вместо затейливого дворца на полу валялись аккуратные его части.
— Взял и развалил?

КНИГА ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ (А.С. Макаренко) - часть 8