Твой друг. Сборник по собаководству (Глиер К.Б.) - часть 6

Милютин сбросил рюкзак, снял с плеча ружье. Сел на пол перед заслонкой, поджав под

себя ноги. Урман устроился рядом.

Старик-манси поднял с пола рюкзак с медвежьим бедром, и Милютин поразился его

силе. Старик пощупал рюкзак и спросил:

— Аю?
Милютин кивнул головой.
— Стрелял? — спросил старик, принюхиваясь к мясу.
— Давно стрелял. Соли нет, отец…
Милютин и сам знал, что мясо начинает попахивать. Старик оттащил рюкзак в угол.

Потом вынул  изо рта трубку  и дал ее  Милютину, вытирая  рукавом мундштук. Милютин
жадно затянулся. Старуха с печи протянула ему медвежью шкуру.

— Ого! — сказал Милютин. — Зимняя?
— Симний, симний… Сам стрелял, — старуха показала на мужа.
Милютин постелил шкуру на пол и лег, стащив с ног сапоги. Деревья за окном начали

терять очертания. Он курил, ни о чем не думая. Старик сел рядом на корточки и обратился к
Урману:

— Тепя как софут?
— Ррр, — ответила собака.
— Сиди, — приказал Милютин. — Его зовут Урман.
— Урман — тайга!
— Вот в честь тайги я и зову его Урманом.
— Тайга — урман, сопака — урман… — пробормотал старик. Манси дотронулся до

собачьей морды морщинистой рукой. Урман хотел огрызнуться, но передумал. Сухая рука
старого манси напомнила ему что-то. Милютин заметил это и сказал старику:

— Было бы неплохо выпить чаю, отец.
Старик сказал что-то жене, и она спустилась с печи.

Урман родился и вырос в тайге. Он жил в избе у самого берега реки. Его первый хозяин

был слишком стар, чтобы охотиться. Он рыбачил. Иногда кормил Урмана сырой рыбой. Но
обычно   Урман   сам   добывал   себе   корм.   Ни   одна   здешняя   собака   не   умела   так   быстро   и
бесшумно придушить жертву.

Милютин выменял Урмана на двустволку, английский бокфлинт с пистолетной ложей, и

никогда не жалел об этом. Когда они спали рядом, он не знал сновидений. Если Урман ломал
когти, Милютин ухаживал за ним, как за ребенком.

Старуха   принесла   кастрюлю   брусничной   водки.   Милютин   выпил.   Старик   пить

отказался.

— Кушай, кушай, — сказал старик.
Старуха   достала   плошку   с   медвежьим   салом   и   зажгла   ее.   Тусклый   свет   заполнил

зимовье. От плошки она прикурила свою трубку, такую же черную и обкуренную, как у
старика.

«Как, должно быть, одиноко зимой этой семье манси», — подумал Милютин.
Старик курил трубку. Старуха тоже курила трубку. В печи хрустели дрова.
— Теловек! — сказал старый манси. — Протай мне сопаку.
— Нет, — ответил Милютин. — Эта собака не продается, отец.
— Зачем тепе сопака? — покачиваясь, продолжал манси.
— Зачем? Зачем… Не могу я тебе это сказать, отец.
— Теловек!   Зачем   тепе   в   гороте   сопака?   Я   путу   стесь   умирать,   она   путет   стесь

умирать, — протай мне сопаку!

— Нет, отец.
— Тай вотки! — сказал манси жене. Старуха поставила на стол еще кастрюлю и блюдо

с мясом.

Урман взглянул на блюдо и подошел ближе. Милютин нежно обнял его за шею.

— Ни за что не отдам. Нет у меня никакого города. Никого нет. Только Урман. Не отдам.
Милютин впервые сказал о себе так много.
У   него,   действительно,   не   было   никого.   Родители   давно   умерли.   Жена   бросила   его

квартиру со стеллажами, набитыми разноцветными камнями, и ушла.

Кончался полевой сезон, и его товарищи разъезжались по домам, а он устраивался в

новую экспедицию, и так уже много лет.

То ли он отвык от прежней жизни, то ли привык к новой, но все считал правильным и

нестрашным. Тайга теперь не та, что была раньше. Ее обживают. Но даже там, где жизнь
человеческая еще не коснулась тайги, он не испытывал одиночества. С ним был Урман.

С такой собакой жизнь была проще и надежнее.
…Старик взял со стола кусок мяса и бросил его собаке.
— Он не ест из чужих рук, — сказал Милютин. — Не корми его, не надо.
— Правильный сопака, — с уважением сказал старик. — Семь шкур даю за него —

проташь?

— Нет, отец.
Манси сплюнул и вышел из избы.
Старуха кинулась к Милютину и жарко зашептала:
— Турной тфоя голофа! Сопака ходит пурунтук, пелка, сополь, а ты ее на метфеть! Он

знает сопака. Он люпит сопака. Он не спортит сопака. Ты спортишь сопака.

— Не  шуми,  бабка, —  твердо  сказал  Милютин. — Завтра  я  уйду отсюда. Мне  надо

работать. Покажи, где я могу лечь.

— Фон лошись. Угол лошись.
Милютин постелил себе, где указала старуха. Урман улегся у него в ногах, и Милютин

накрыл его шкурой.

…Милютин крепко спал, когда вошел старый манси. Урман поднял голову и посмотрел

на старика. Манси бесшумно подошел к нему и поставил перед мордой миску. И так же
бесшумно отошел, сел за стол и раскурил трубку. Старуха полезла на печь набивать патроны.

Урман заглянул в миску, и вдруг что-то резкое ударило ему в нос. Запах был силен,

знаком и незнаком. Урман поднялся на лапы. Принюхался к миске. То, что было в ней, пахло
по-разному. Медвежьим салом, кабаргой, «собачьей травой».

Но не эти запахи подняли его на лапы.
То, что было в миске, источало запах суки.
Резкий, пьянительный запах вспорол память, обнажив душные ночи, белый оскал морд

и веселый хоровод забегающих в хвост друг другу окрестных собак.

Урман схватил кусок того, что было в миске.

Милютин проснулся поздно, с больной головой. Вчера он выпил много брусничной

водки. Урман лежал у печи и смотрел, как Милютин одевается.

— Что же ты меня не разбудил? — обидчиво сказал ему Милютин. Собака завиляла

хвостом.

Милютин натянул сапоги, надел рюкзак, перекинул через плечо ружье и сказал:
— Пойдем, Урман.
Собака вытянула шею и тихо поскулила.
Старик сидел за столом и, посапывая, пил чай. Старуха на печи набивала патроны.
— Пойдем, Урман, — повторил Милютин. — Ну, старик, пойдем! Урман посмотрел на

него и отвернулся.

— Урман, — сказал Милютин, — что с тобой?
Он взял его лапы, осмотрел когти. Нет, все в порядке.
— Урманыч! Ну, пойдем…
Собака тихо скулила, не поворачивая к нему головы. Милютин скинул рюкзак, ружье и

присел перед Урманом на корточки.

— Урманыч… — сказал он ласково. — Хороший мой… Добрый мой… Урманыч…

И вдруг случилось неожиданное — Урман поднялся с пола и пошел прочь от него, не

оглядываясь.

— Урман! — закричал Милютин. — Ко мне!! Урман ответил ему: «Ррр».
Одним прыжком Милютин догнал его и, обняв ладонями морду, повернул к себе. Урман

вырвался и отошел в дальний угол избы.

Милютин закрыл лицо руками. От рук пахло. Милютин понюхал пальцы, посмотрел на

Урмана, на миску с объедками, на старого манси…

— Что ты с ним сделал! — хрипло сказал он.
— Правильный сопака. Не ест с тюсых рук.
Милютин смотрел в истрескавшееся от крепких морозов и долгой жизни лицо старика,

и его захлестнула самая большая обида, на какую только способен человек.

— Э-эх, отец… — горько сказал Милютин. — Не куплю, так украду, да?
— Я не крал сопака.
— Ты   увел   ее.   Не   надо   врать,   старик.   Когда   я   начинал   ходить   в   тайгу,   я   помогал

охотникам варить приманки.

Старик   допил   чай   и   достал   трубку.   Невозмутимо   и   легко   раскурил   ее.   За   оконцем

зимовья дремали кедры.

— Урман… — тихо сказал Милютин, но ничего не услышал в ответ. Устало поднял он с

пола рюкзак и ружье. Дружно заныли плечи под лямками и поникли под тяжестью рюкзака.
А зачем ему это медвежье бедро? Раньше они были вдвоем. А теперь он и так проживет.
Милютин вытащил из рюкзака мясо и положил его на пол зимовья. Но спине не стало легче.
Он перебросил через шею ремень от ружья и побрел к двери.

— Урманыч… — уже в дверях позвал он в последний раз и вышел. Он не думал о

дороге. Чутье опытного геолога удерживало его в правильном направлении.

Часа через полтора он почувствовал, что промок до пояса. Значит, он перешел вброд

ручей,   сам   того   не   заметив.   Сейчас   будет   второй   ручей,   и   часа   через   два   он   выйдет   к
излучине реки.

Второй ручей был поглубже первого, и стоило подумать о себе. А он подумал о ружье.

Подняв его высоко над головой, Милютин полез в воду. Пройдя шага три, он оступился и
вымок   по   плечи.   Поток   был   чист   и   хорошо   просматривалось   дно.   Оно   было   крепким   и
ровным. Милютин оступился еще раз и остановился. Словно горький запах горящей тайги,
до него долетел  собачий лай.  Издалека,  со стороны  первого ручья. Милютин вернулся  и
выбрался из ручья на берег. Лай пропал. Со старенькой милютинской штормовки капала
вода. Где-то хрустнула ветка.

СТЕПАН ЩИПАЧЕВ

ЧЕРНОЕ ДУЛО

У забора, забрызганного грязью,
Где тополя на ветру звенят,
Застрелили суку бродячую,
И в мешок побросали щенят.

Она металась, металась,
От забора бежать пыталась,
И снова — под самое дуло — к щенкам,
К теплым слепым ползункам.

Она не показывала оскала.
До этого ль! Жарко дышалось ей.
Черное дуло искало

Белое пятнышко между ушей.

Не знаю, плачут собаки или не плачут.
Но можно ли, волю давая курку,
Не увидеть в глазах собачьих
Почти человечью тоску?

Из Таллина: 
Сначала   восточноевропейские   овчарки   Деро   и   Динго   прошли   курсы,   организованные

Таллинским   клубом   служебного   собаководства   ДОСААФ.   На   «уроках»   собакам   давали   нюхать
ветошь, пропитанную жидким газом, а затем они по запаху газа должны были обнаружить в земле на
глубине 40 см баллон типа «Турист».

Теперь  эти   собаки   несут   патрульную   службу   в  «Таллингазе»   на   18-километровой   чугунной

трассе в Старом городе. Деро настолько освоила свою «профессию», что находит место аварии даже
под асфальтом. Газовая труба расположена там примерно на глубине метра.

Однако бывает и так — в аварийную службу в «Таллингазе» сообщают, что в доме ощущается

запах   газа.   Машины   по   вызову   «04»   выезжают   на   место,   но   ни   газоанализаторы,   ни   другие
измерительные приборы не могут выявить утечку газа. Тогда на помощь человеку приходит собака.

Собаками, обнаруживающими утечку газа, заинтересовались и в других братских республиках.

За опытом в «Таллингаз» приезжают латыши, грузины, литовцы, армяне — они тоже хотят завести у
себя в газовом хозяйстве служебных собак.

НАШИ ПОМОЩНИКИ