содержание   ..  18  19  20  21   ..

Общая психопатология (Карл Ясперс) - часть 20

Юнг пишет: «Исследуя типы в их отношении к другим архетипическим формам, мы обнаруживаем такое количество отдаленных символико-исторических связей, что неизбежно напрашивается вывод о неспособности нашего воображения охватить все многоцветье фундаментальных психических элементов».

Во-вторых, истолкование само становится психически релевантным переживанием, продолжением той жизни, которой живут символы; оно включает их рост и самопрояснение и, таким образом, выступает в качестве творческого процесса. Перевод с языка символов на другие языки в принципе не может вывести нас на твердую почву.

В ходе толкования становится ясно, имеют ли символические элементы сновидения или фантазии какое-либо отношение к жизни в бодрствующем состоянии, воздействует ли их смысл на осознанное бытие субъекта, и если да, то в какой мере. Едва ли приходится сомневаться в том, что символы играют ведущую роль в жизни бодрствующего сознания. Их проявления оказывают на него мощное воздействие, не просто «сопровождая» жизнь, но определяя ее развитие; это обстоятельство было объяснено Юнгом в терминах «витальных диспозиций и систем реагирования» («lebendige Reaktions- und Bereitschaftssysteme»), которые управляют нашей жизнью, будучи невидимыми, ускользающими от нашего внимания и именно поэтому особенно действенными факторами. «Не существует врожденных образных представлений, но существует врожденный потенциал образных представлений, ставящий пределы даже самому смелому воображению». То, что на философском языке называется «априори», становится психологически действенной силой, которая структурирует архетипы. Последние, «с одной стороны, формируют в высшей степени могущественную, заложенную в инстинктивной жизни систему изначально заданных представлений; с другой же стороны, мы можем считать их самым действенным средством помощи в деле инстинктивной адаптации».

Юнговские архетипы многозначны. Их не следует безоговорочно отождествлять с символами в истинном смысле этого слова. Для Юнга архетипы — это универсальные силы, дающие жизнь специфическим формам, образам, представлениям и способам постижения, при посредстве которых я вижу мир и других людей, я предаюсь фантазиям и вижу сны, я верую и удостоверяюсь в собственном бытии. Следовательно, среди архетипов есть и настоящие символы. Здесь имеются в виду те случаи, когда трансцендентное содержание бытия определяет для меня смысл и значение людей и вещей, составляющих окружающий меня мир, — иначе говоря, когда моя установка по отношению к вещам и людям детерминируется не какой-либо частной задачей или целью, витальной симпатией или антипатией, а чем-то таким, что присутствует в них и одновременно трансцендентно по отношению к ним.

Символы могут быть либо ясным голосом самого бытия, объективированной трансцендентностью, либо простыми продуктами человеческой души (образными представлениями); именно в этом последнем смысле они стремятся приобрести важное значение в рассуждениях на психологические темы. Данное обстоятельство приводит к некоторой неясности, касающейся следующего вопроса: следует ли видеть в символах источник правды в последней инстанции, или нам нужно смотреть как бы

«сквозь» них и трактовать их как некие подобия? С той же дилеммой мы имеем дело, пытаясь разъяснить фундаментальный принцип, согласно которому в символах я сталкиваюсь лицом к лицу с чем-то таким, что содержит и меня самого. Можно ли утверждать, что процесс становления личности, обретения ею самой себя — это внутреннее озарение, достигаемое через понимание

символов? Или все отношение человека к символам сводится к его борьбе с собственной тенью, и мы становимся самими собой только на основе понимания символов как подобий?

В трудах Юнга существенную роль играет фундаментальный психологический феномен

«расщепленности» человеческой жизни. Наши взаимоотношения с предметами окружающего мира — это также и наши отношения с самими собой; сказанное относится особенно к тем случаям, когда мы думаем, что имеем дело с чем-то явно отличным от нас. В другом человеке — будь то преступник, авантюрист, герой или святой, божество или дьявол — я ненавижу и люблю собственные возможности. Я невольно объективирую то, что в латентном состоянии присутствует во мне самом. Я овладеваю этой

«объективностью» или становлюсь ее жертвой, поскольку вступаю с ней в борьбу как с чем-то внешним; я ассимилирую ее, поскольку испытываю к ней ненависть или любовь. Происходящее в пределах человеческой души подобно тому, что, согласно Гегелю, происходит в большом мире: я становлюсь тем же, чем является мой противник; я более или менее превращаюсь в то, против чего сам же и борюсь.

Для обозначения системы адаптации, с помощью которой каждый человек поддерживает связь с окружающим миром, Юнг выдвигает термин «маска» («Persona»). Мы либо удерживаем эти сформированные благодаря архетипам системы под контролем, либо, идентифицируя себя с ними или поддаваясь их воздействию, становимся их пленниками. Наряду с «маской» существует и «тень» («Schatten») — совокупность неотделимых от нас низших функций: ведь все, что освещается, не может не отбрасывать тень. Тень также формируется благодаря архетипам. Человек, одержимый собственной тенью, то есть живущий ниже своего уровня, оказывается в тени самого себя; он неосознанно попадает в поставленную им же самим ловушку, поскольку то и дело спотыкается о воздвигнутые им же самим препятствия. Архетипы формируют его мир как ряд ситуаций, в которых господствуют неудачи, провалы, осечки.

Согласно некоторым исследователям, символы влияют на ход человеческой жизни только в своей частной, исторически обусловленной форме. Какой бы универсальностью в структурном и содержательном аспектах они ни обладали, сама по себе эта универсальность ни на что не воздействует. Существует и противоположная точка зрения, согласно которой действенность символов заключается именно в этом свойстве универсальности, принимающем разнообразные исторические формы.

Первой точки зрения придерживался Шеллинг. Ему явилась величественная картина одновременного возникновения народов Земли и их мифов. Вавилонское смешение языков привело к дроблению единого рода человеческого на отдельные народы, которые, будучи ослеплены, оказались заложниками своих мифов. Мифов стало столько же, сколько и народов. Миф накладывал свой отпечаток на

создавший его народ. Общие принципы мифотворчества изначально выступили в специфической форме.

Противоположного взгляда придерживается Юнг, различающий коллективное бессознательное и личностное бессознательное. Личностное бессознательное имеет своим источником биографию данного индивида, тогда как коллективное бессознательное — это всеобщая биологическая и психологическая основа человеческой жизни. Основа эта скрыта очень глубоко, но тем не менее она оказывает влияние на всех людей. Юнг считает этот универсальный элемент «могущественным духовным наследием, отражающим развитие человечества», «хранилищем всех человеческих переживаний со времен изначальной тьмы».

Юнг конструирует коллективное бессознательное как сферу архаических образов, которые суть самые истинные мысли человечества. В этом также есть известная двойственность. С одной стороны, подобного рода конструкция предполагает объективное, основанное на научных исследованиях знание об историческом прошлом и о сокровенных предрасположенностях (Anlagen) человека; с другой же стороны, она взывает к соучастию этих субстанциальных истин в деле исцеления человеческой психики.

Юнг пишет: «Наиболее архаические образы — это древнейшие, самые универсальные и глубокие мысли человечества. Это не только мысли, но в той же мере и чувства; и действительно, они наделены чем-то вроде собственной, самостоятельной жизни, даже чем-то наподобие души — что нашло свое отражение в гностических системах, исходящих из признания воспринимающего бессознательного как источника знания. Образы ангелов, архангелов, престолов и властей у апостола Павла, гностические архонты и эоны, небесные иерархии Дионисия Ареопагита — все это проистекает из восприятия архетипов как относительно независимых, суверенных сущностей». В архетипах содержится все то, о чем человек может мыслить как о высшем и прекраснейшем, равно как и самые низменные, дьявольские черты его природы.

Эти историко-психологические положения весьма проблематичны — даже помимо того двусмысленного значения, которое придается в них категории истины. На первый взгляд, существуют поразительные черты сходства между мифами почти всех рас и народов, равно как и между мифами и содержанием снов и психотических переживаний. Но имеющихся аналогий недостаточно, чтобы на их основе можно было построить убедительную картину универсального и фундаментального общечеловеческого бессознательного, содержание которого в полном объеме откладывается в каждом отдельном человеке. При более внимательном рассмотрении все эти аналогии оказываются поверхностными и касающимися только самых общих категорий, но вовсе не действенных, витально значимых моментов. Например, сходство между умирающими и воскресающими богами (убитый Осирис, разорванный в клочья Адонис, распятый Христос) не имеет отношения к тому, что наиболее существенно в природе каждого из них. Аналогия освещает только поверхностный, второстепенный аспект символов.

(вв) Пробуждение латентного содержания. В своем исследовании символов психотерапевт руководствуется стремлением обнаружить правду символов и принять в ней участие. При этом он рискует запутаться и обмануться.

1. Появление символов в снах, фантазиях и психотических переживаниях — это феномен психологического порядка; как таковой, он не должен отождествляться с экзистенциальным значением символов для здорового человека, находящегося в бодрствующем состоянии. Возникает вопрос: добьемся ли мы установления истины и оздоровления психики, приняв сновидения в качестве исходного пункта для выдвижения экзистенциально действенных толкований человеческого бытия? Возможно, ответ на этот вопрос будет положительным, но не слишком ли велика опасность, что происходящее всерьез будет затем переведено в плоскость непостоянной игры чувств и гипотетических утверждений о предположительно выявленных вещах?

   
   

2. Полнота существования приходит тогда, когда человеку удается решить исторически обусловленную задачу упорядочения жизни (или когда он терпит провал). Человек, жизнь которого

   утратила полноту, больше не способен понимать смысл мифов и поэтических образов. Но стоит ему осознать этот свой недостаток, как увядающее семя человеческих возможностей может вновь прорасти и расцвести. В этом случае пространство для будущего расцвета может быть расчищено представлениями о фундаментальных возможностях человека в том виде, в каком они излагаются у поэтов от Гомера до Шекспира и Гете, а также в древнейших, вечных мифах. Человек не останется равнодушен к ним, хотя они и не сделаются его собственной реальностью.

   
   

3. Когда в историческом и психологическом знании видят средство, способное обеспечить страждущих неким набором действенных символов, может возникнуть суеверие; суть последнего — в ограничении, фиксации символов, которые сами по себе неопределенны, находятся в постоянном движении и не могут быть постигнуты объективно. Глубоко укорененные традиции искажаются и, превращаясь в своего рода линейку для измерения счастья и здоровья, неверно используются в терапевтическом процессе. В итоге символы перестают быть символами.

   
   

4. Индивид может найти в символах язык для выражения чего-то такого, что иначе не имело бы для него объективного бытия и не оказало бы на него никакого влияния. В связи с «оживлением» символов, дремлющих в глубинах бессознательного, неизбежно возникает вопрос о том, какой именно исторический фактор должен вступить в игру, чтобы пробуждающийся символ обрел форму и сделался достоянием сознания. Любая попытка ответить на этот вопрос будет представлять собой пророчество. Пророк не может учить, он способен только провозглашать. Он не помогает другим людям с помощью зеркала или вопросов; но он предлагает людям нечто субстанциальное. Ученому или философу может показаться, что это выходит за пределы человеческих сил и возможностей. Столкнувшись с символами — этим скрытым от поверхностного взгляда миром истины, — мы испытываем по отношению к ним восхищение и почтение. Наука и философия ведут нас к тому пределу, где наше понимание старается приблизиться к символам не в их общем, универсальном значении, а в их индивидуализированной, исторически конкретной форме; таким образом, нам становится слышен некий отзвук внутри нас самих, что может помочь нам постичь содержание, с которым нам предстоит столкнуться в других людях.

   
   

5. Этому целостному миру символов внутри нас противостоит первичный источник его релятивизации. Мы освобождаемся от нашей привязанности к символам благодаря присущей нам способности к рефлексии. Данная способность защищает нас от постоянно грозящего нам суеверия; она ведет нас сквозь все символы, позволяя преодолеть их и, таким образом, обеспечивая возможность установления новой и более глубокой связи — экзистенциальной связи с безобразной трансцендентностью, которая говорит с нами языком этических абсолютов, языком чуда (ибо спонтанное наделение человека благодатью свободы есть не что иное, как чудо). Эта связь выявляется в свободной уверенности, с которой мы находим путь сквозь события нашей внутренней жизни и сквозь внешние действия, когда прямота нашего разума открывает для нас выбор и решения нашей экзистенции.

§3. Фундаментальные формы понимания

(а) Взаимно противоположные тенденции в психической жизни и диалектика их движения

Как психическая жизнь в целом, так и составляющие ее содержательные элементы распадаются на пары оппозиций. С другой стороны, именно существование взаимно противопоставленных полюсов делает возможным восстановление утраченных связей. Представления, тенденции, чувства вызывают к жизни свои прямые противоположности. В какой-то момент, спонтанно или после очень незначительного внешнего толчка, грусть может преобразиться в веселье. Нераспознанная склонность приводит к подчеркиванию совершенно противоположной склонности. Наше понимание всегда должно руководствоваться такого рода полярностями, одно перечисление которых потребовало бы от нас подробнейшего обзора всей психологической науки.

1. Категориальные, биологические, психологические, интеллектуальные противоположности. Нам следует выработать универсальную точку зрения на все множество психологически значимых

   оппозиций. Мы можем рассматривать их как логически различные категории, как биологические и психологические реалии или как потенциальные интеллектуальные возможности.

   
   

   С логической точки зрения мы должны различать категории инакости или различия (например, в аспекте цвета или звука) и противоположности. В рамках этой последней категории, в свою очередь, нужно различать полярность (красное — зеленое) и противоречивость (истинное — ложное). Здесь мы имеем дело с универсальной формой мышления, которая неосуществима без противопоставления

   «одного» «другому», то есть без дифференциации и без применения к одному и тому же объекту по меньшей мере двух различных точек отсчета. Мы имеем дело также с формой всеобщего бытия, каким оно является нашему сознанию (разум не способен мыслить о чем-то таком, что не включает в себя элемента, внешнего по отношению к разуму; бытие предстает действующему разуму в поляризованной форме потому, что в противном случае оно стало бы для него немыслимо).

   
   

   Рассматривая явления с биологической точки зрения, мы видим реальные полярности — такие, как вдох и выдох, систола и диастола, анаболизм и катаболизм, антагонистические функции со своими взаимно противоположными ритмами (бодрствование, в конечном счете принуждающее ко сну, и сон, в свою очередь принуждающий проснуться). В функциональных циклах с участием внутренней секреции последняя также поляризуется (тиреотоксикоз [Базедова болезнь] и микседема противостоят друг другу, поскольку включают некий фактор, заставляющий их дивергировать во взаимно противоположных направлениях). Еще одна фундаментальная полярность, свойственная всему живому, — это различие между мужским и женским и их соединение.

   
   

   Психологическая плоскость всецело состоит из противоположностей. Мы обнаруживаем такие пары противоположностей, как активность и пассивность, сознание и бессознательное, удовольствие и неудовольствие, любовь и ненависть, самопожертвование и самоутверждение, бесконечные разновидности полярностей в психических состояниях и побуждениях. Мы обнаруживаем также волю к власти и потребность в том, чтобы подчиниться, своеволие и чувство социального («Я» и «Мы»), стремление к свету, самостоятельности, ответственности, активности, жизни и стремление к тьме, безопасности, безответственности, покою и смерти. Далее, различаются потребность в нарушении установленного порядка и потребность в подчинении установленному порядку. Аналогичным образом можно разработать бесконечное число других противопоставлений и полярностей. Такие противопоставления, во всем богатстве и разнообразии своих превращений, играют доминирующую роль в трудах по понимающей психологии. Понимающая психология как таковая неизбежно имеет дело с полярностями.

   
   

   Полярность в духовном аспекте — это установление противоположных оценок на оси «позитивное — негативное» (истинное — ложное, красивое — уродливое, хорошее — плохое и т. п.). Дух постигает всякого рода случайные и сами по себе внесознательные полярности — начиная от противопоставления тьмы и света вплоть до биологических полярностей (например, противопоставления мужского и женского) и психологических антагонизмов (таких, как удовольствие — неудовольствие, радость — грусть, подъем — падение), — распознает их значение, рассматривает их как символы с точки зрения пространственных категорий верха и низа, правого и левого. Но существенное значение для духа имеют его собственные, внутренние движения: проходя путь от одного полюса к другому, дух утрачивает терпимость к противоречиям и совершает волевой порыв к преодолению всяческих противоречий, к объединению полярностей и к удержанию их внутри поля постоянно возрастающих напряжений.

   
   

   Дух сознает, что все противоположности принадлежат друг другу; в итоге огромной работы он постигает пути их взаимосвязей. Дух всякий раз распознает метаморфозы фундаментального явления, каким бы разнообразием они ни характеризовались, постигает это явление и интегрирует его. Мало сказать, что противоположности существуют, — все бытие движется ими. Противоположности связаны друг с другом и, таким образом, представляют собой источник постоянного движения. Это движение обозначается термином диалектика. Перед лицом этого движения возникает неудовлетворенность, если не сказать бунт разума, желающего установить незыблемый порядок вещей и твердо знать, с чем же именно ему приходится иметь дело. Поэтому диалектический характер действительности не позволяет применять к ней какие бы то ни было окончательные дефиниции.

2. Типы диалектики. В психической реальности движение противоположностей осуществляется тремя путями:

1. Направленность движения со временем, без участия сознания, сменяется на противоположное (за вдохом следует выдох, за грустью — радость, за воодушевлением — усталость, за любовью — ненависть, и наоборот).

   
   

2. Противоположности вступают в борьбу: обе они присутствуют в психической жизни, и одна из них восстает против другой.

   
   

3. «Я» делает выбор между противоположностями, исключая одну из них в пользу другой.

В первом случае мы имеем дело с безличными событиями, во втором — с внутренней

деятельностью, в третьем — с принятием решения.

Два последних типа диалектики приводят к прямо противоположным диалектическим движениям:

синтезу («как... так и...») и отбору («или — или»).

Синтез означает, что противоположности объединяются в состоянии конструктивного напряжения; в любой момент существует возможность гармонического разрешения в некоторую целостность, причем последняя, в свою очередь, должна сразу же распасться, тем самым давая начало новому движению. Это движение, однако, идет по пути созидания, осуществляемого благодаря удержанию противоположностей во все более и более сложных и многосоставных комплексах. Целое как единство противоположностей — это источник и одновременно цель; благодаря этому движению через противоположности оно приходит к своему полному осуществлению. Таким образом, данный тип диалектики ведет к целостности.

Совершенно иначе обстоит дело с выбором. Человек сталкивается с ситуацией «или — или»; он должен решить, что он есть и чего он хочет. Надежная почва для утверждения своей ответственности и ценности завоевывается в тот самый момент, когда принимается безусловное, исключающее всякую альтернативу решение. Противоречия бытия и возможностей, открывающихся в окружающем нас мире, представляют собой нечто окончательное; мы допустили бы своего рода нечестность, если бы попытались просто спрятаться от них — пусть даже при этом нам удалось бы достичь самой удивительной гармонии. Момент истины наступает тогда, когда человек совершает хороший или дурной поступок и когда обобщающая, объемлющая, исключающая борьбу противоположностей установка становится невозможной. Этот тип диалектики приводит к той грани, за которой принимается решение.

Оба типа диалектики несут в себе определенные опасности для психической жизни. Стремясь только и только к целостности, не видя и не чувствуя ничего иного, душа может, сама того не замечая, утратить под собой почву, увлечься внешне привлекательными общими местами и, пользуясь диалектикой типа: «как... так и...», сделаться бесхарактерной, ненадежной, впасть в «лукавое мудрствование». С другой стороны, когда душа предпринимает попытку обрести под собой твердую почву через принятие решения ценой отказа от одной из противоположностей, она может утратить естественность, погрузиться в убогую удовлетворенность безжизненным, односторонним существованием. Более того, она может стать жертвой того, от чего она же сама и отказалась, чем сама же и пожертвовала; это вытесненное содержание вполне способно, возвратившись незамеченным, полностью овладеть душой, так сказать, «с тыла».

Оба типа диалектики имеют свои позитивные аспекты. Видеть вещи в модусе «как... так и...» — значит иметь выход на срединный путь, где противоположности могут связываться друг с другом ради построения дальнейших целостностей. Что касается непримиримой альтернативы «или — или», то она лежит в основе абсолютных, серьезных ценностей. С другой стороны, оба типа диалектики имеют и свои негативные аспекты. В первом из них мы находим бесхарактерность, во втором — узость; и вдобавок обоим свойственна своего рода лживость. Мы не можем противопоставить позитивный аспект

одного из этих типов негативному аспекту другого; вместо этого мы должны удерживать оба позитивных аспекта в состоянии взаимного противоречия.

Как должна поступить психическая субстанция с этими двумя фундаментальными диалектическими возможностями? Должна ли она поддержать одну из них в ущерб другой? Или возможен дальнейший синтез, который объединил бы уже осуществленный синтез с его антитезой (сохранение целостности — с выбором между альтернативами)?

Невозможность такого синтеза следует оценить как фундаментальную характеристику той ситуации, в которой пребывает смертный человек. Это означает, что в действительной жизни мы выбираем и осуществляем нашу судьбу, имея в своем распоряжении множество исторически обусловленных случайностей и опасностей, причем любые «правильные» решения исчезают с приближением к границе, за которой начинается зона трагического или других трансцендентных возможностей.

Мышление диалектическими превращениями — это универсальная и фундаментальная форма мышления; как таковая, эта форма противостоит рациональному пониманию, которое она использует и преодолевает. Она необходима для понимания психической жизни и наделяет особого рода удовлетворительностью наши концепции, касающиеся человеческих ситуаций, фактологии человеческой жизни, человеческих движений294.

1. Применение диалектики противоположностей для целей психопатологического понимания295. В качестве точки отсчета для психически здоровых людей мы принимаем следующее: в норме все противоположности, возникающие в психической жизни, приходят к полной интеграции — либо вследствие ясного, решительного отбора, либо благодаря определенному, достаточно обширному синтезу. В аномальных обстоятельствах одна из этих тенденций становится независимой, тогда как другая, противостоящая ей, никак себя не проявляет; или же интеграция вообще не происходит; или специфическую независимость обретает именно противоположно направленная тенденция. Такая точка отсчета может быть использована при понимающем анализе как неврозов, так и психозов.

   
   

   (аа) У больных шизофренией мы наблюдаем крайние формы реализации одной из тенденций без соответствующего противовеса в виде противоположно направленной тенденции. Примерами могут служить такие феномены, как автоматизм ответов на приказы, эхолалия и эхопраксия; в ответ на вопрос больные показывают язык, даже зная, что за это им грозит укол; они делают бессмысленные движения и механически повторяют задаваемые им вопросы. Известны и случаи неспособности к интеграции: позитивный и одновременно негативный аффект по отношению к одному и тому же объекту (Блейлер обозначает это термином «амбивалентность»296). В нормальной жизни подобная ситуация должна была бы иметь своим выходом либо прямой выбор, либо конструктивный синтез. Но больные шизофренией могут одновременно любить и ненавидеть, причем чувства эти у них не дифференцированы и не связаны друг с другом; они могут также считать нечто верным и в то же время неверным: умея ориентироваться правильно, они с величайшей убежденностью могут продолжать придерживаться бредовой ориентации. Далее, мы обнаруживаем случаи, при которых противоположно направленная тенденция выказывает высокую меру независимости: это негативизм, когда больные сопротивляются всему, чему только возможно, или делают прямо противоположное тому, что от них требуется. Они идут в уборную, но справляют свою потребность на пол; в урочный час они отказываются от положенной им еды, но охотно отбирают еду у других больных; в классическом случае больной идет назад тогда, когда ему говорят, чтобы он шел вперед. Один больной, находясь в саду во время проливного дождя, то и дело приговаривал: «Как тепло, как ярко светит солнце». В аналогичном духе Крепелин интерпретировал некоторые ступорозные состояния, когда за начальным движением следует блокировка («шперрунг»), обусловленная противоположно направленным побуждением; эту блокировку он отличал от простой ингибиции событий психической жизни, при которой подавляются все сопровождающие двигательные проявления. Иногда «голоса» говорят больному нечто такое, что прямо противоположно его намерениям. Например, голоса возглашают «браво!»; это означает, что больному не следовало совершать определенных действий.

   
   

   (бб) Неспособность невротических больных остановить то или иное действие или довести его до конца толкуется как неумение интегрировать противоположности или выбирать между ними. К области

   психотерапии относится, в частности, исследование диалектики напряжения и его разрешения, обнаруживаемой на всех уровнях, начиная от биологического и кончая психологическим и духовным; эта диалектика проявляет себя как на уровне работы мышц, так и на уровне волевых импульсов и, далее, на уровне фундаментальной мировоззренческой установки личности. То, что в сфере физиологии естественным, ритмически упорядоченным образом приводит к равновесию, в сфере психического представляет собой движение от простого события к выполнению определенной задачи. Конечно, разрешение напряжения, обусловленное выполнением задачи, происходит только тогда, когда последовательность витальных событий оказывается достаточно удачной, поскольку порождает соответствующее движение; тем не менее внутренняя деятельность, в итоге которой человек достигает самореализации, не может обойтись без преодолевающего и самовозрастающего усилия. На физиологическом уровне мы обнаруживаем спазм (Krampf), коллапс и отличное от них здоровое состояние. В сфере психического мы обнаруживаем скованность и расслабленность, силу воли и нерешительность, равно как и ясную, отчетливую целеустремленность, которая не входит ни в одну из этих крайностей. Оппозиция напряжения и его разрешения, необходимая для овладения всеми остальными типами полярности, дает начало движениям, которые либо отклоняются в сторону скованности или расслабленности, либо эволюционируют от напряжения к разрешению; последнее приводит к временному синтезу, который, в свою очередь, порождает новую фазу напряжения.

   
   

2. Фиксация психопатологических понятий как абсолютизированных оппозиций. Наблюдая за усилиями понимающей психологии и характерологии, мы не можем не отметить, что преобладающую роль в них играют разного рода оппозиции. Даже самая скромная противоположность, будучи однажды осознана, обретает значение своего рода принудительного фактора; почти неизбежно она заставляет воспринимать себя как нечто существенное, концентрирующее в себе глубочайшие энергии. Но стоит нам поддаться соблазну и воспользоваться той или иной частной оппозицией как фундаментальным средством для постижения психической жизни в целом, как эта частная оппозиция начнет делаться для нас все менее и менее отчетливой и все более и более двусмысленной. Может показаться, что она разъясняет все аспекты; но в конечном счете она вырождается в общее место, пригодное для объяснения каких угодно явлений, то есть превращается в простое обозначение идеи противоположности как таковой.

Читатель поймет, что мы имеем в виду, когда вспомнит целый ряд противопоставлений, возведенных до ранга психологических универсалий; это оппозиция «замещение объекта — нарциссизм» (Фрейд), оппозиция «экстраверсия—интроверсия» (Юнг), оппозиция «объективность—субъективность» (Кюнкель [Kuenkel]).

Возводя частную противоположность в разряд универсалии, мы осуществляем одну из двух возможных операций. Мы либо замечаем две равноценные, но полярные возможности (экстраверсия — интроверсия), обычно признавая при этом определенную связь между полюсами, либо противопоставляем нечто, имеющее позитивную ценность, чему-то такому, что сводит эту ценность на нет (жизнеутверждение — разрушение жизни); у Фрейда это последнее противопоставление выступает в форме оппозиции чувственных влечений и подавляющего морализаторства со стороны разума, а у Клагеса — в форме оппозиции души и духа (который, с его точки зрения, выступает в качестве противника души). Так универсальный, пандемонический, примиряющий взгляд противопоставляется демонологическому дуализму Бога и Дьявола.

Мы верим, что можем обнаружить ошибку, возникающую при абсолютизации противоположностей.

Соответственно, нам кажется, что наша способность к пониманию может тем или иным образом воспользоваться любым противопоставлением — но только при условии, что мы воспримем его в рамках его собственной полярности и сообщим ему пусть узкий, но полезный для целей нашего понимания смысл. Но никому не под силу составить полный и исчерпывающий перечень всех оппозиций, с помощью которого можно было бы понять весь спектр «человеческого» (des Menschseins). Доступный пониманию смысл не существует вне связи с полярностью оппозиций; но чем глубже проникает наше понимание, тем яснее оно указывает на такие не доступные никакому пониманию категории, как единая внесознательная основа жизни и единая историческая безусловность экзистенции.

(б) Цикличность жизни и цикличность понимания

Диалектика — это та форма, в которой нам становится доступен фундаментальный аспект понятных связей: связи не сводятся к простой однонаправленной последовательности событий, а находятся в постоянном взаимодействии, оказывают обратное воздействие на исходные мотивы, выступают в виде расширяющихся или сужающихся циклических движений.

Чувство находит свое выражение в мимике и жестикуляции; как мимика, так и жестикуляция оказывают обратное воздействие на чувство, усиливая и дифференцируя его, способствуя его дальнейшему развитию. — В момент конкретного действия или в процессе мышления может быть внезапно высвечено темное, не распознанное прежде влечение; только благодаря этому оно получает возможность усилиться, обрести отчетливость и достичь своего осуществления. — Человек борется с внутренними импульсами, которые он почему-либо отвергает, и именно в результате этого они усиливаются; но человек может пренебречь ими, не давать им повода проявиться и тем самым способствовать их угасанию.

Такое циклическое движение осуществляется не только в сфере психического в собственном смысле, но и в том мире, в рамках которого сфера психического претерпевает свое развитие. Сопротивление вещей вызывает к жизни волевой импульс. Человек накладывает на вещи свой отпечаток, но и вещи, в свою очередь, формируют человека. Ход событий приводит к количественным накоплениям и качественным изменениям.

Становление, жизнь и поступки должны образовать целостность, должны выстроиться в круг.

Простые, однонаправленные последовательности событий, волевые акты и действия по обеспечению устойчивости достигнутого приводят к ограниченности и скованности, к деструктивным последствиям. Если мы хотим что-то понять, мы должны уметь находиться, так сказать, в подвешенном состоянии, не прикасаясь к той твердой почве, которую составляют отчетливые, недвусмысленные дефиниции.

Одновременно мы должны участвовать в круговороте жизни. Мы допустили бы ошибку в толковании его смысла, если, стремясь всякий раз избежать возможного риска, стали бы настаивать только на одном из двух полюсов: на обладании, но не утрате, на утверждении, но не подчинении, на жизни, но не смерти. Мы должны всегда принимать противоположности как должное, идти на риск конфронтации с ними, допускать, чтобы они поражали нас и даже доставляли нам мгновенные страдания, включать их в качестве существенного фактора во все наши движения. Все, что существует само по себе, без своей противоположности, равносильно застою, утрате всяческой инакости, и обречено на общий конец со всем тем, что уже пребывает в состоянии безжизненной стагнации. Но стоит нам включиться в диалектический круговорот движения и риска, как жизнь обретет для нас более широкий смысл. Любая однонаправленная интенция, любая рациональная фиксация — всего лишь необходимое мгновение в целостной системе циклических движений, из которой это мгновение черпает свой смысл, относительно которой оно измеряется, без которой оно не могло бы осуществиться. Все наши идеи и объемлющие представления, человеческая жизнь, дух и экзистенция — все пребывает в циклическом движении; стоит одним движущимся циклам распасться, как вместо них образуются новые.

Тот аспект человеческого бытия, который доступен психологическому пониманию, может быть сопоставлен с биологическим бытием. Даже в событиях биологической жизни мы замечаем это движение по кругу. Существует, к примеру, круговорот эндокринно-неврологических взаимоотношений (Г. Маркс [H. Marx]). Простой антагонизм секретов, производящих противоположное действие, сам по себе не обладает никакой действенностью; на течение жизни организма влияет только их совокупный круговорот. В результате целенаправленной интенсификации одного отдельно взятого фактора выдвигается нечто такое, что по-разному воздействует в контексте различных частных взаимодействий в одном и том же организме. Отсюда — значительная мера непредсказуемости процессов. Точность прогноза зависит от того, насколько полны наши знания обо всей совокупности частных взаимодействий. Приведем другой пример: функции событий, происходящих в нервно-мышечной и сенсорной сферах, постижимы только в рамках общей внутренней и внешней ситуации организма (Gestaltkreis, по фон Вайцзеккеру). Осмысленная, доступная пониманию жизнь также осуществляет себя в виде круговорота; но поскольку речь идет о психологическом аспекте, следует отметить одну существенную особенность. Мы имеем дело с событиями как сознательной, так и бессознательной

жизни. Событие бессознательной жизни может либо быть носителем комплементарного, завершающего некоторый целостный цикл элемента, либо выступать в качестве первоисточника свободы, которая, не становясь осознанным намерением или объектом эмпирического анализа, действует как определяющий фактор. Особого рода внутреннее напряжение, обратное влияние на самого себя, взаимодействие моментов усиления и расслабления, «таинственные пути внутренних обратимостей» (Ницше) — все это суть недоступные исчислению элементы в рамках понятной совокупности психических движений.

Речь идет об актах, определяющих течение нашей жизни начиная с самого раннего детства.

Маленький, только начавший говорить ребенок видит новорожденного на коленях своей матери — то есть там, где, как ему кажется, должен был бы находиться он сам. Он смущен, он колеблется, его глаза наливаются слезами. Внезапно он подходит к матери, гладит ее и говорит: «Я его тоже люблю».

Начиная с этого момента он становится надежным, любящим братом.

События биологической жизни лишь отдаленно сопоставимы с теми феноменами, которые служат объектом понимающей психологии. Среди последних есть и такие, как преодоление страха перед неминуемым скачком (который всякий раз совершается в рамках целостного круговорота), перед выбором и творчеством. Что касается событий биологической жизни, то в связи с ними можно говорить только о циклических последовательностях, которые, не будучи механическими, тем не менее основаны на автоматизме, то есть лишены свободы.

Круговорот психологически понятных связей статичен, если он рассматривается как циклическая конфигурация, отражающая совокупность экспрессивных проявлений личности, ее характерологических признаков или ее действий. Циклы же, которые мы здесь обсуждаем, представляют собой движения. Эти доступные психологическому пониманию циклические движения бывают двух родов: одни из них способствуют поступательному развитию жизни, тогда как другие — ее разрушению. Любые психологически понятные витальные проявления так или иначе имеют место в рамках этих движений; но жизнь может либо строить себя в этих рамках, либо использовать их для самоуничтожения. Человек может пытаться преодолеть сопротивление такими средствами, которые в конечном счете уничтожают его самого. Возможно, его борьба приведет только к усилению того, с чем (или с кем) он борется. Он может стремиться к определенному положению в обществе, но пока он сосредоточен только на этой конечной цели, а не на непосредственных задачах, которые ему предстоит решить ради ее достижения, существует опасность, что его поведение станет причиной потери им самоуважения, равно как и уважения окружающих. В итоге может случиться так, что его самодовлеющее стремление к общественному положению будет неуклонно возрастать, побуждая его усвоить новый, еще более неадекватный, чреватый катастрофическими последствиями тип поведения. Для обозначения такого порочного поведенческого круга, формирующегося вместо одного из здоровых, конструктивных витальных циклов, психотерапевты используют термин «круг одержимости» или

«дьявольский круг» (Teufelskreis) (Кюнкель ). Осмысленное поведение превращается в топтание на месте, и в конечном счете жертва затягивается в болото, возникающее в результате ее же собственных выдумок. Таким образом, в дополнение к креативному, освобождающему и открывающему новые пространства циклу образуется деструктивный, тормозящий и ограничивающий цикл.

Существует множество разнообразных циклов, в рамках которых происходит самовозрастающая интенсификация психических расстройств. Страх рождается из страха и добавляется к уже испытываемому страху, пока не достигает вершинной точки. Возбуждение нарастает по мере того, как интенсифицируется борьба с ним. Аффект безмерно усиливается, когда личность поддается ему и находит для него словесное выражение. Гнев преобразуется в неконтролируемую ярость, упорство выходит за все мыслимые пределы. Подавляемое влечение нарастает; отгоняя от себя всяческую сексуальность, человек, так сказать, сексуализирует сам себя.

Такие циклы приводят к невротическим явлениям благодаря действию механизмов, которые расщепляют и изолируют то, что в нормальных условиях интегрировано и имеет свое, определенное место внутри целостного единства. В итоге бессознательное становится недоступным сознанию.

Подавляемое содержание обретает все более и более выраженную независимость от подавляющего импульса; «Я» проигрывает борьбу некоей инакости, которая в действительности есть часть его самого.

§4. Процесс самопознания (рефлексия, Selbstreflexion)

Мы вправе утверждать, что совокупность поступков, знаний, желаний и творческих проявлений человека указывает на то, как этот человек понимает свое место в мире. Соответственно, так называемая понимающая психология есть не что иное, как понимание этого понимания. К числу фундаментальных признаков человеческой природы относится способность человека как такового понимать собственное понимание и приумножать знание о себе. Самопознание, то есть рефлексия над самим собой, — непременный элемент того аспекта человеческой души, который доступен психологическому (генетическому) пониманию. Следовательно, самопознание нужно рассматривать как составную часть той системы формально и содержательно понятных взаимосвязей, о которой говорилось выше. Самопознание может так и остаться на зачаточном уровне; тогда осуществляемые в контексте окружающего мира действия и процессы познания вещей будут происходить во многом бессознательно, то есть без участия рефлексии. Но только благодаря рефлексивному началу и потенциальной способности к самопознанию психическая деятельность обретает подлинно человеческое измерение.

Понимающая психология должна понимать рефлексию, которую она сама же и осуществляет на практике. В качестве практических специалистов в области понимающей психологии мы должны либо осуществить вместо другого человека то, на что его собственной способности к самопознанию не хватило, либо понять его рефлексию, принять в ней участие, развить ее.

(а) Рефлексия и бессознательное

Самопознание включено в систему многообразных взаимоотношений сознания и бессознательного.

Вначале рассмотрим, какие именно смыслы вкладываются в термин рефлексия. Рефлексия — это процесс прояснения, наступающего вследствие разделения связанного.

Озарение психической жизни начинается с разделения субъекта («Я») и объекта. Все, что мы чувствуем, переживаем, к чему мы стремимся, проясняется для нас в представлениях. Озарение наступает только при наличии предмета, формы, чего-то мыслимого, то есть, короче говоря, при наличии некоторой объективации. Разделение дает начало дальнейшей рефлексии: я вновь обращаюсь к самому себе, рефлексирую над собой. Я рефлексирую над всеми содержательными элементами, над всеми образами и символами, которые, поначалу неосознанно, обратили на себя мое внимание, и задаю себе вопрос: что они собой представляют? Начиная с этого момента осознание объективного мира неуклонно возрастает, вплоть до осознания самого процесса осознания. Наконец, я рефлексирую над расщеплением на субъект и объект в контексте целого: осуществляя философское трансцендирование, я прихожу к осознанию того, что же именно значит для меня это расщепление в терминах проявления бытия (des Seins).

Любой акт самопознания проясняет нечто такое, что прежде пребывало вне сознания, и поэтому приводит к освобождению — освобождению от связывающей, темной недифференцированности, от первоначальной, пассивной заданности «Я», от власти некритически воспринимаемых символов, от абсолютной реальности объектов окружающего мира.

Любое освобождение «от чего-то» неизбежно провоцирует вопрос: «Ради чего?» — Постигая объект, я тем самым обретаю свободу от связывающей темной недифференцированности. Я испытываю облегчение, поскольку теперь, наконец, знаю то, что прежде лишь чувствовал. Я знаю, что именно со мною происходит; я сделал первый шаг к свободе, к избавлению от состояния слепой подчиненности какой-то внешней силе. — Рефлексируя, я освобождаюсь от изначальной заданности «Я» — то есть от той видимости, которую я мог бы мыслить, рассматривая себя как объект, — и тем самым обретаю возможность стать самим собой. На место предопределенности и неизбежности приходит потенциальность. — Познавая символы, я освобождаюсь от безусловной привязанности к ним и тем самым обретаю возможность трансформировать их. — Освобождаясь из плена представлений об абсолютной реальности объектов, я прихожу к осознанию бытия вещей (наличного бытия, Dasein) как внешней, кажущейся оболочки и тем самым трансцендирую в чистое, лишенное объектов бытие (Sein);

но прояснение последнего осуществляется для меня только через совокупность всех объективных, конкретных возможностей.

Любое освобождение предполагает определенный риск. Всякое достигаемое через рефлексию освобождение выбивает почву из-под наших ног, приводит к утрате живого ощущения материи, тверди, мира — если только мы не сохраняем с ними связь, которая усиливается, расширяется и трансформируется с каждым новым нашим шагом по пути к свободе. Любой процесс объективации должен сопровождаться постоянным ощущением той всеобъемлющей тьмы, которая является его источником; стремясь к обретению собственного «Я», к самоосуществлению, к приятию и инкорпорации всего окружающего, мы не должны выходить за рамки своего наличного бытия. Как бы далеко мы ни зашли в преодолении закоснелости символов, их неподверженности изменениям, наша жизнь в целом должна быть носителем символического; и в самом акте трансцендирования мы должны со всей решительностью погрузиться в мир, данный нам в его истинной сущности. Предаваясь свободному парению, мы неизбежно оторвемся от земли, если не найдем для своего полета каких-либо ограничивающих факторов. В вакууме крылья бесполезны; им требуется сопротивление воздуха.

В психологических терминах эта утрата связи с твердой почвой может быть обозначена как угасание бессознательного — того самого бессознательного, на котором основывается вся моя жизнь со всеми уровнями развития сознания. Совокупность жизненных влечений, материал жизни, ее содержание — все это беспрерывно поставляется мне сферой бессознательного. Я постоянно сталкиваюсь с элементами бессознательного во всем том, что касается осуществления заложенных во мне способностей — начиная с моих повседневных автоматических действий и кончая моим творческим, оригинальным мышлением и решениями, составляющими самую суть моей свободы. Даже высшие озарения основываются на темном фундаменте бессознательного. Любое прояснение предполагает существование проясняемого.

Наша жизнь не сводится к простой оппозиции осознанной интенции (разума, воли) и бессознательного. Следует говорить скорее о сложной иерархии изменчивых взаимосвязей между сознанием и бессознательным, пропитывающей все наше душевное, духовное, интеллектуальное бытие. Отрыв одного от другого неизбежно приводит к катастрофическим, разрушительным для психической жизни последствиям. Ясное могущество воли, действующей в свете знания, в своих последних истоках все равно принадлежит сфере бессознательного. Каждый осознанный волевой акт — это очередной шаг вперед на бесконечном пути прояснения психической субстанции человека. Но при этом царство бессознательного не упраздняется; скорее наоборот, используя собственное сознание, человек расширяет это царство до масштабов бесконечности.

(б) Самопознание как стимул для развития психической диалектики

«Событием» мы называем то, что происходит с нами, но не осознается как нечто значимое, а

«переживанием» — событие, которое имеет для нас некий существенно важный смысл. Самопознание неотделимо от любого переживания, ибо никакое осознание смысла без рефлексии невозможно.

Но самопознание принципиально отличается от знания. «Знание знания» («Wissen des Wissens») — это нечто иное, нежели просто «знание». Всякое знание предполагает наличие объекта, наделенного собственным существованием и доступного для познающего. Что же касается самопознания, то это такая разновидность знания, которая делает своим объектом самое себя и в то же время изменяет самое себя. Следовательно, самопознание никогда не достигает того состояния спокойной устойчивости, которое характеризует знание об объекте, продолжающем существовать в своем имманентном качестве, — о том объекте, который есть «я как таковой», — но остается постоянно движущим стимулом.

Метафорически выражаясь, самопознание — это фермент, под действием которого то, что было нам просто дано, переходит в наше полноправное владение, простое событие преобразуется в историю, а течение жизни — в историю жизни. Если мы хотим понять, что же именно представляет собой самопознание, мы должны попытаться постичь его природу через его структуру.

(в) Структура самопознания

По своей структуре самопознание иерархично. Изолированное, однозначное и одноуровневое самопознание — это фикция, которой в природе не существует297.

1. Самонаблюдение. В самом себе я замечаю события, которые представляют собой свойственные мне модусы восприятия, памяти, чувства и т. п. Я останавливаю внимание на разного рода мимолетных, почти незаметных явлениях. Между мной и тем, что я наблюдаю в себе как некий внешний объект, устанавливается определенная дистанция, и я отдаю себе в этом полный отчет. Моя установка нейтральна — как во всех тех случаях, когда мне приходится иметь дело с данностями.

   
   

2. Понимание самого себя («самопонимание», Selbstverstaendnis). Происходящее во мне я приписываю определенным мотивам и связям; я пытаюсь разъяснить их. Пока это внутреннее созерцание не выходит за рамки простого наблюдения, оно может указывать на бесчисленное количество разнообразных возможностей. Но понимающее истолкование также бесконечно и всегда относительно. В конечном счете я никогда не знаю, что же именно я есмь, что именно движет мною, какие мотивы имеют по- настоящему решающее значение. В себе я могу распознать широчайший спектр разнообразных возможностей — подчас и скрытых. Понимание самого себя — это не просто желание узнать; иначе оно было бы беспочвенно.

   
   

3. Самопрояснение (Sichoffenbarwerden). Пассивное понимание самого себя обеспечивает ту среду, которая необходима для действительного самопрояснения. Последнее наступает благодаря всецелому участию в деятельности, которая в философских терминах обозначается как форма внутреннего поведения, как безусловность решения; в психологии подобная деятельность не поддается точному исчислению — между тем как кризисы самопонимания со всеми их темными сторонами и инверсиями достаточно хорошо исследованы психологически. Что касается демонстрации процессов самопрояснения с помощью концептуальных построений из области психологического понимания, то здесь Кьеркегор все еще остается непревзойденным мастером298. Укажем на несколько моментов, представляющих интерес с психопатологической точки зрения.

Для того чтобы наступило самопрояснение, мы должны перестать быть простыми зрителями. Я становлюсь ясен самому себе только в итоге внутренней деятельности, которая изменяет также и меня самого. Чисто внешние признаки откровения, бесстыдное выворачивание наизнанку глубин собственного существа, многословные исповеди, самоанализы и описания внутреннего состояния, упоенность наблюдениями за событиями своей внутренней жизни — все это, как правило, используется для вуалирования всяческих попыток скрыть собственное «Я», не дать ему проявиться вовне.

Самопрояснение — это не объективное событие, подобное научному открытию; это скорее форма внутреннего, скрытого от постороннего взгляда поведения, это постижение, выбор, ассимиляция собственного «Я». Ничем не сковываемое выражение того, что будто бы представляет собой жестокую правду, есть лишь имитация настоящей искренности; фиксированный, не подверженный изменчивости характер такого выражения свидетельствует о его несоответствии внутренней правде индивида.

Истинное самопрояснение сочетает в себе смирение и глубину, простоту и действенность.

Самопрояснение возникает только тогда, когда человек полностью соответствует самому себе. «Быть самим собой» и «быть объектом» — это совершенно разные вещи. То, что я представляю собой в действительности, никогда не может быть однозначно распознано и определено как некий объект.

Фундаментальное отношение в мире объектов — это отношение причинности. Фундаментальное отношение в мире человеческого «Я» — это отношение «Я» к самому же себе (Sich-zu-sich-Verhalten), то есть процессы преобразования, внутренней деятельности и самоопределения.

Если, познавая себя, мы стремимся достичь некоего незыблемого и непререкаемого результата — значит, мы подошли к делу не с того конца. Безусловность экзистенциального решения проявляет себя лишь внутри беспредельного потока возможных истолкований. То, что в экзистенциальном аспекте можно признать упорядоченностью, с точки зрения знания представляет собой лишь зыбкое, неустойчивое равновесие. В масштабах отдельно взятого момента наш поступок может иметь вполне определенную, безусловную значимость; но в дальнейшем он непременно откроется для других

истолкований. Объединяющий источник, благодаря которому развитие явления приобретает такую, и именно такую направленность, нам не известен и, более того, не может быть нами познан — ведь именно он, этот направляющий источник, мобилизует всю нашу способность к познанию и движет ею. Он проявляет себя в нашем знании — но не ради нашего знания.

(г) Самопознание (рефлексия) в действии: несколько примеров299

Самопознание может идти разнообразными путями и наполняться разнообразным содержанием; здесь мы отвлечемся от философских соображений на этот счет и ограничимся только несколькими иллюстрациями, представляющими интерес с точки зрения психопатологии.

1. Связь между произвольными (интенциональными) и непроизвольными событиями психической жизни. Одной из наиболее существенных для всей психической жизни оппозиций является оппозиция произвольного действия и непроизвольного становления, интенции (активности) и простого события (пассивности). Интенция — это целесообразность, проистекающая из рефлексии. Но разнообразие, полнота и содержание психической жизни зависят от предрасположенностей (Anlagen), которые находятся вне сферы интенционального (таковы, в частности, талант, влечение, способность поддаваться чувствам или впечатлениям и т. п.). Интенция может служить только для установления ограничений, отбора, активизации или сдерживания. Без интенции психическая субстанция будет разрастаться, развиваться бесцельно и неосознанно, подобно объектам, у которых нет души. С другой стороны, интенция сама по себе, в отсутствие всего того содержания, которое следовало бы активизировать или ограничить, была бы бесплодна; она, подобно работающему вхолостую механизму, производила бы всего лишь, так сказать, ненужный шум300.

   
   

   Воздействие интенции распространяется далеко за пределы осознанных событий психической жизни — при том, что у разных людей спектр этого воздействия варьирует в широких пределах. Например, некоторые люди могут произвольно засыпать или просыпаться.

   
   

   Воля может интенционально воздействовать на тело тремя различными способами. (1) Влияние интенции может быть непосредственным — например, при движениях, осуществляемых ради сдерживания внешних выражений боли, или при симуляции паралича. (2) Влияние интенции может быть косвенным: всячески нагнетая в себе мрачное настроение, человек в конце концов может заплакать, у него может начаться сердцебиение. (3) Влияние интенции может иметь место без осознания того, как именно оно осуществляется — например, через придание определенного эмоционального колорита образам и установкам, живейшим образом вызываемым в воображении. В подобных случаях суггестивное воздействие бывает значительно сильнее, чем при прямой преднамеренности. Но такая суггестивность — это, по существу, самовнушение, которое возникает и развивается только при наличии соответствующей интенции.

   
   

   Целостность взаимообратимой связи между намерением и происходящим на самом деле событием — это признак здоровой психической жизни. Наблюдая за тем, как непроизвольные события становятся все более и более автономными, а воля все больше и больше утрачивает свою действенность, мы задаемся вопросом о причинах подобного феномена, который часто оценивается как проявление психического нездоровья. В тех случаях, когда интенция оказывает свое воздействие, но те психические предрасположенности, которые она стремится активизировать или ограничить, слишком слабы, мы утверждаем, что человек живет обедненной психической жизнью. Соответственно, о том типе влияния души на тело, который мы обозначаем термином «истерический», не следует говорить как о проявлении нездоровья — по меньшей мере постольку, поскольку он полностью обусловлен определенной интенцией.

   
   

   В свое время мы имели возможность наблюдать за крестьянской семьей, занимавшейся спиритизмом. Первое зерно спиритического учения заронил один из сыновей; сведения о нем он почерпнул где-то вне родной деревни. Члены его семьи отнеслись к новинке с недоверием, но решили ее опробовать. Вскоре один из них, а потом и другой обнаружили в себе способность к «автоматическому письму». В конце концов все они, за исключением матери семейства, научились производить какие-то спиритические действия. У них появилась мысль, будто они находятся в контакте с умершими друзьями и

   родственниками. Для сеансов они выделили специальное помещение. Во время одного из таких сеансов мы могли наблюдать танцы, исполняемые в состоянии транса, припадки, во время которых произносились какие-то — часто бессмысленные — слова и фразы, и «автоматическое письмо». Эти люди думали, что все это вызывается мертвыми. Крики кого-то из участников сеанса во время припадка толковались как крики духов. Эти явления, ничем не отличаясь от явлений, наблюдаемых при истерии, происходили только тогда, когда они соответствовали желаниям людей — то есть когда люди эти специально входили в определенное помещение с намерением устроить там сеанс. Члены этой семьи считали себя совершенно здоровыми людьми, поскольку в их обычной, повседневной жизни подобных истерических явлений не случалось. Подобно тому как преднамеренное засыпание удается лучше или хуже в зависимости от предрасположенности конкретного человека, «явления» во время этих спиритических сеансов могли вызываться к жизни с большим или меньшим успехом. Впрочем, впоследствии некоторые члены этой семьи действительно заболели истерией.

   
   

   Взаимосвязь между произвольными и непроизвольными событиями психической жизни может быть нарушена двумя способами:

   
   

   1. Интенция чувствует себя подавленной или бессильной перед лицом некоторого непроизвольного события. Здоровый человек подчиняется непроизвольным возможностям собственной внутренней жизни по мере того, как они дают о себе знать. Но даже в тех случаях, когда это подчинение приводит его в состояние крайнего экстаза, человек утрачивает самоконтроль лишь на мгновение. С другой стороны, при многочисленных болезненных явлениях, обусловленных либо исходной предрасположенностью личности, либо начавшимся процессом, возникает переживание непреодолимой власти непроизвольного. Непроизвольные события — автоматические инстинктивные силы — ускользают от интенционального контроля и продолжают развиваться своим путем, несмотря на все изменения ситуации и осознанной интенции.

      
      

   2. Интенция оказывает определенное воздействие на непроизвольные события, но не способна управлять ими в соответствии с осознанными намерениями индивида; вместо этого она вмешивается в их спонтанное, целесообразное и упорядоченное движение, что приводит к нарушению последнего. Например, интенция может вызывать бессонницу вместо того чтобы способствовать сну. Абсолютная сосредоточенность на выполнении одной-единственной конкретной задачи тормозит достижение результата. Если бы эта задача решалась непроизвольно, автоматически, результат мог бы быть значительно лучшим. В подобных случаях люди страдают от «мучительной апперцепции момента». Где бы они ни находились, что бы они ни делали, стоит им только включить осознанное внимание, как они приходят в полное замешательство и утрачивают способность к произвольным действиям; если бы они позволили событиям развиваться своим чередом, им было бы значительно легче.

   
   

   Влечения и инстинкты, в отличие от рефлексов, не выказывают постоянной привязанности к одним и тем же моторным реакциям. Инстинктивная уверенность проявляется скорее в бессознательном выборе оптимального пути, ведущего к удовлетворению влечения в соответствии со сложившейся ситуацией. О расстройстве инстинктивного влечения говорят в тех случаях, когда естественный контроль над механизмом инстинктивного процесса нарушается или когда искомая цель не обнаруживается с достаточной степенью однозначности. В обоих случаях причиной расстройства может быть осознанная рефлексия (то же самое, в еще более радикальной форме, может происходить вследствие инверсии самих инстинктивных влечений, возникновения определенных ассоциативных связей или фиксации инфантильных установок — см. выше). Ситуация выглядит следующим образом: стоит осознанной рефлексии возжелать лучшего результата, как она добивается только интенсификации расстройства.

   Когда механизм управления процессом отказывает, на долю интенции выпадает осуществление того, что уже не может быть осуществлено инстинктивно; в итоге возникают произвольные экспрессивные движения, неестественно натянутая речь, вымученные жесты и поведение. Когда едва осознаваемая цель инстинктивного влечения утрачивает определенность, осознанная интенция может в лучшем случае более или менее однозначно установить ее, но не способна добиться контроля над самим инстинктом или над тем механизмом, который управляет инстинктивным процессом.

    

    

    

    

    

    

    

   содержание   ..  18  19  20  21   ..