содержание   ..  19  20  21  22   ..

Общая психопатология (Карл Ясперс) - часть 21

Влечения и инстинкты следуют своим, сложным путем, без всякой помощи со стороны сознания; у людей они находятся под контролем силы, которая может использовать интенцию для их активизации

или сдерживания. Далее, благодаря обучению и осознанной практике круг событий психической жизни, происходящих автоматически, беспрерывно расширяется. Любые наши координированные двигательные проявления, — а в относительно зрелом возрасте и такие проявления, как письмо, управление велосипедом и т. п., — осуществляются осознанно только в самом начале, после чего полностью автоматизируются; пика реализации наших возможностей мы достигаем только через овладение обширной совокупностью автоматических навыков. Благодаря автоматизации сложных мыслительных процессов и способов наблюдения за объектами мы получаем в свое распоряжение необходимый инструментарий, способный служить нам в самых разнообразных жизненных ситуациях. То, что прежде требовало длительного действия, теперь, после овладения соответствующей функцией, осуществляется в одно мгновение. Все, что носит инстинктивный, импульсивный или автоматический характер — то есть, иначе говоря, все многообразие бессознательных событий психической жизни, — проникает непосредственно в область осознанных действий. В качестве носителя при этом неизменно выступает бессознательный фактор. Психическое здоровье состоит в беспрерывном сознательно- бессознательном взаимодействии на всех уровнях, вплоть до явных волевых актов. Психически здоровый человек имеет все основания положиться на свои инстинкты. Последние не могут ни овладеть им, ни ускользнуть от него; они всегда находятся под его контролем и сами направляют контролирующий импульс благодаря преодолевающей все преграды уверенности, которую никогда не удается объяснить исходя из простого наличия у человека определенного умысла или идеи. Отсюда — мобильность и пластичность инстинктов; они не механистичны, в них нет ничего фиксированного или раз навсегда предопределенного.

Рефлексируя над своим фундаментальным знанием, человек осознанно переводит его на язык понятий. В связи с этим следует указать на две различные возможности. С одной стороны, фундаментальное знание может выиграть в точности, логической последовательности, надежности своего присутствия в каждый данный момент времени, а также в абсолютности: ведь если действенные символы характеризуются зыбкостью, свободой и несомненностью, то понятийное знание отличают такие свойства, как фиксированность и догматичность. С другой стороны, фундаментальное знание может быть размышлением о возможностях, вопросом, задаваемым неизвестности: в этом случае действенные символы становятся своего рода убежищем для «Я», тогда как понятийное знание утрачивает всякий вес и, так сказать, проваливается в пустоту.

Если мы хотим понять человека, нам необходимо принять участие в его фундаментальном знании — знании, которое едва различимо со стороны, поскольку скрыто под обманчивой оболочкой слов и всякого рода поверхностных явлений. Понимание мыслей и процессов мышления другого человека учит нас видеть сильные, не поддающиеся воздействиям извне стороны его природы, его внутренние святыни и абсолюты. Оно также позволяет нам уловить угрозу возникновения пустоты и беспочвенности в тех случаях, когда человек открыто и безоговорочно утверждает свою абсолютную свободу в исторически конкретном, не поддающемся широкому обобщению контексте.

Такова сфера, в пределах которой становятся ясны способы видения человеком себя и своего мира.

Человек не способен познать себя до конца; но он, так сказать, набрасывает схемы самого себя — схемы, зависящие от того, каковы его представления в каждый данный момент времени. В идеальном случае схемы эти должны содержать всю совокупность психологического и психопатологического знания. Противоположность этой «схематизирующей» деятельности должна была бы состоять в

сохранении полной открытости собственного бытия, в неограниченной подверженности воздействиям со стороны мира значений во всей его широте, глубине, разнообразии возможных истолкований.

§5. Фундаментальные законы психологического понимания и понятности

Пока наше понимание пользуется мерками, свойственными естественным наукам, мы то и дело сталкиваемся с разного рода противоречиями, неясностями и раздражающими случайностями — всем тем, что побуждает нас отбросить процедуру понимания как ненаучную. Но психологическое понимание требует совершенно иных методов, нежели те, которые используются в естественных науках. Все, что доступно психологическому пониманию, характеризуется совершенно иными модусами бытия. Методами психологического понимания управляют некоторые общие фундаментальные принципы, которые необходимо четко сформулировать, — если только мы хотим узнать, как именно происходит процесс понимания, что мы можем и чего не можем от него ожидать, где именно в данной области достижима та специфическая удовлетворенность, которая обусловливается полнотой обретенного знания.

Все, что доступно пониманию, имеет определенные свойства, к которым, в соответствии с методологическими установками понимания, следует применить определенные фундаментальные принципы. (а) Доступное пониманию эмпирически реально лишь постольку, поскольку дано нашему восприятию. С данным положением связан следующий принцип: любое эмпирическое понимание — это истолкование. (б) То, что доступно пониманию в определенный момент времени, составляет часть некоторой связной целостности. Эта целостность, тождественная характерологическому облику личности, определяет смысл и сообщает колорит каждой из своих частей. С данным положением связан следующий принцип: любое понимание осуществляется в рамках так называемого герменевтического круга — то есть, иначе говоря, мы можем понять частности только исходя из целого, тогда как целое, в свою очередь, может быть понято только через частности. (в) Все, что доступно пониманию, движется в противоположностях; с данным положением связан принцип, согласно которому, с методологической точки зрения, противоположности каждой отдельной пары равно доступны пониманию. (г) Все, что доступно пониманию, будучи наделено реальным существованием, сопряжено с внесознательными механизмами и укоренено в свободе. С данным положением связан принцип, согласно которому понимание не может быть окончательным. Как бы понимание ни прогрессировало с каждым очередным шагом, оно в конечном счете наталкивается на два непреодолимых препятствия — природу и экзистенцию. Незавершенности того, что может быть понято и что постоянно порождает само себя, соответствует неокончательность любого понимания. (д) Любая частность, любой феномен сферы психического — будь то некоторый объективный факт, экспрессивное проявление, интенционально обусловленный содержательный элемент или действие — утрачивает смысл в изоляции и вновь обретает его в контексте соответствующей целостности. С данным положением связан следующий принцип: все психические явления открыты для бесконечных истолкований и переистолкований — вплоть до той точки, где заканчивается понимание как таковое. (е) То, что доступно пониманию, может не только выявляться в психических феноменах, но и быть скрыто в них. С данным положением связан принцип, согласно которому понимание — это либо озарение, либо «разоблачение» того, что скрыто от поверхностного взгляда.

(а) Эмпирическое понимание — это всегда истолкование

«Понятое» эмпирически реально постольку, поскольку оно проявляется в объективных, значащих феноменах экспрессии, деятельности, творчества. Реальность любых доступных пониманию взаимосвязей определяется именно этими обнаруживаемыми явлениями и феноменологически наблюдаемыми переживаниями. Правда, доступные пониманию взаимосвязи самоочевидны. Наше психологическое воображение — эта наиболее желанная из всех предпосылок в области психопатологии — в каждом случае воссоздает для нас то, что само по себе оставляет впечатление убедительной картины; но перед лицом психологической реальности все эти картины суть всего лишь гипотезы, нуждающиеся в проверке. Научная понимающая психология тщательнейшим, критически выверенным образом различает понятое эмпирически и понятое на правах некоей самоочевидной возможности. Каждый шаг по пути понимания связывается с теми или иными объективными явлениями; вместе с тем понимание, несомненно, всегда остается истолкованием — при том, что

уверенность в правильности понимания возрастает пропорционально степени ясности и гармоничности истолкования. Возможности иных, новых истолкований никогда не исчерпываются.

Утверждение, согласно которому внутреннее тождественно внешнему (то, что никогда не экстериоризируется, не существует и в качестве внутреннего), верно только для эмпирически познаваемых аспектов психической жизни. Все те граничные области психического, которые на экзистенциальном уровне могли бы обрести некую «чисто внутреннюю» реальность, ускользают от понимания. Чисто внутреннее, не экстериоризированное содержание не выступает в качестве эмпирически обнаруживаемого факта. Но само по себе эмпирическое (наличное) бытие — не абсолют. Доступное пониманию эмпирическое явление — это не что иное, как доступная истолкованию связь между значащими (осмысленными) фактами; в качестве эмпирического факта такое явление занимает место лишь в самом поверхностном слое той совокупности свойств, которая составляет человеческую личность.

(б) Понимание осуществляется по «герменевтическому кругу»

Мы понимаем содержание определенной мысли, мы понимаем смысл того инстинктивного «сжатия» телесного существа человека, которое обусловливается страхом перед ударом. Но такое изолированное понимание само по себе неспецифично и не слишком содержательно. Даже самая отдаленная периферия психической жизни человека бывает пронизана воздействием его целостной личности — воздействием, благодаря которому она вписывается в определенный объективный контекст и становится местом пересечения определенных психических мотиваций. Поэтому понимание движется от изолированных частностей к целому; только в свете целого каждая изолированная частность выявляет все богатство своих конкретных значений. То, что доступно пониманию, по существу не может быть изолировано. Поэтому не может быть предела накоплению отдельных объективных фактов — того, что составляет исходный пункт любого понимания. Благодаря обнаружению новых значащих фактов любой исходный пункт может открыться нашему пониманию новой смысловой стороной. Мы достигаем понимания благодаря циклическому движению от частных фактов к включающей их целостности и обратно, от обретенной таким образом целостности — к частным осмысленным фактам. Этот герменевтический цикл постоянно расширяется, тестируя свою истинность и осмысленным образом изменяясь во всех своих компонентах. Окончательная «terra firma» так и не достигается; есть только целостность в той форме, в какой она была достигнута в соответствующий момент — целостность, существующая как совокупность частных оппозиций.

(в) Противоположности каждой отдельной пары понятны в равной степени

Мы, пожалуй, можем понять чувства, которые человек, ощущающий себя слабым и жалким, испытывает при виде тех, кто способнее, счастливее и сильнее его; мы можем понять, как сильно развиты в этом человеке злоба, ненависть, зависть, месть, — ведь психическая слабость связана с горечью. Но с тем же успехом мы понимаем и противоположное: как человек, ощущающий себя слабым и жалким, может быть откровенен сам с собой, непритязателен, как он может испытывать любовь к тому, чем сам он не является и, в порыве этой любви, творчески осуществить все, что позволяет его ограниченный потенциал; таким образом, пройдя школу нужды и страданий, человек этот может прийти к душевному очищению. Мы понимаем, как отсутствие воли смыкается с упрямством, как сексуальная распущенность может сочетаться с ханжеством, — но мы понимаем и противоположное. Поэтому, когда налицо один из элементов такой понятной связи — например, распущенность, — мы не можем заключить отсюда о реальности второго ее элемента — например, ханжества, — но всегда должны видеть неоднозначные возможности.

В области понимающей психологии наиболее серьезные ошибки проистекают из выводов, основанных на мнимой самоочевидности одностороннего понимания, на признании реальности того, что было понято всего лишь в одном из альтернативных аспектов. Исключая из поля своего зрения противоположность, не пытаясь проследить за ней и понять ее, мы тем самым манипулируем реальностью в пользу некоего априорного способа понимания, основанного на произвольном отборе фактов: ведь в этом случае понимание отдельных частностей достигается вне рамок эмпирической целостности. Отсюда следует возможность скорой инверсии понимания, то есть прямо

противоположного истолкования одного и того же явления тем же самым психологом. Подобные инверсии понимания, составляющие особого рода «софистику» нашей науки, укоренены в недостаточно ясном усвоении тезиса о равной понятности противоположностей; если только мы действительно хотим понять конкретного, реального человека, нам следует адекватным образом связать наше понимание с совокупностью объективных значащих фактов и данных, почерпнутых из всех сфер его психической жизни.

(г) Понимание не окончательно

Доступное пониманию само по себе не окончательно, поскольку граничит с непонятным, с миром незыблемых данностей, с наличным бытием и экзистенциальной свободой человека. Понимание, будучи по природе своей адекватно тому, что составляет мир доступных пониманию объектов, также должно быть лишено какой бы то ни было окончательности (к тому же, поскольку понимание — это всегда истолкование, даже богатейший набор значащих фактических данных не может сообщить ему эмпирическую окончательность).

Доступное пониманию укоренено во внесознательных механизмах и данностях — например, в инстинктивных влечениях. Это означает, что понимание должно отталкиваться от чего-то такого, что в принципе не может быть психологически понято. Но исходный пункт, с которого начинается процесс понимания, не имеет раз и навсегда установленной локализации. Саморазвитие понятого содержания сопровождается сдвигами этого исходного пункта; даже когда понимание вплотную придвигается к границам непонятного, это не должно восприниматься как нечто окончательное, ибо, будучи однажды понят, смысл сам расширяет свои границы.

Понимание укоренено в экзистенциальной свободе; свобода, однако, постижима не сама по себе, а только в своих психологически понятных проявлениях. Соответственно, понимание не окончательно, поскольку необходимым образом сопряжено с незавершенностью всего того, что может быть понято во времени. Момент, когда экзистенциальная свобода осуществляет себя во времени, как нечто исторически конкретное, не может быть объективирован. Мы не можем постичь его как факт; но сам по себе он бесконечен, ибо в качестве экзистенциального свершения он представляет собой вечность во времени. Здесь кончается область психологически понятного.

Незавершенный, относительный характер нашего понимания распространяется и на нашу способность предсказывать возможные действия или поведение другого человека. Вообще говоря, наши предсказания подобного рода отличаются значительной степенью точности; но вовсе не очевидно, что этим мы обязаны именно нашему пониманию. Если некая последовательность событий уже имела место, есть основания предполагать, что она повторится; эта убежденность либо проистекает из повторяемости нашего опыта, либо укоренена в экзистенциальной надежности коммуникации — в доверии, которое мы испытываем к нашим сотоварищам по судьбе. Подобная абсолютная убежденность не тождественна знанию. Возможно, сама по себе она превыше убежденности, проистекающей из знания; но она обладает совершенно иной природой. Она пребывает по ту сторону всего, что может быть точно рассчитано, не подчиняется объективным закономерностям и, в противоположность безжизненной материи, непознаваема.

(д) Бесконечное истолкование

Как мифы, так и содержательные элементы снов и психотических переживаний могут истолковываться бесчисленным количеством разнообразных способов. Новые возможности заявляют о себе всякий раз, как только мы обретаем относительную уверенность в правильности нашего истолкования. Бесконечность любых символических интерпретаций хорошо осознавалась в древности; в науке о мифах эта бесконечность стала основным предметом обсуждения начиная с XVII века, когда Бейль (Bayle) впервые отметил ее в качестве фундаментально важного обстоятельства. Бесконечность возможных интерпретаций была впоследствии отмечена также в связи с истолкованием сновидений и недавними психоаналитическими исследованиями. Это обстоятельство следует признать глубоко закономерным, поскольку оно отвечает самому существу психологического понимания. Понимание и его объект пребывают в постоянном движении. Даже при истолковании событий собственной жизни, в

ситуации, когда фактическая сторона как таковая остается с виду совершенно неизменной, смысл фактов для нас меняется или переходит на иные, более глубинные уровни — уровни, с точки зрения которых наше прежнее понимание может сохранять свою значимость разве что как нечто предварительное, частичное и поверхностное. То же относится к пониманию мифов, сновидений и содержания бреда. Поэтому, определяя гносеологическую цель, которой мы стремимся достичь через психологическое понимание, мы не должны ориентироваться ни на естественные науки с установленными в их рамках критериями, ни на формально-логические построения. В сфере психологического понимания действуют другие критерии истины — живая наглядность, связность, глубина, богатая структурированность. Понимание пребывает в сфере возможного, неизменно выдвигает себя как нечто предварительное и, в разреженной атмосфере того, что мы познаем через понимание, всегда остается одним из многих гипотетических предположений. Правда, оно структурирует объективные значащие (осмысленные) факты — в той мере, в какой последние действительно поддаются фиксации в качестве фактов; вместе с тем, сообщаемый этими фактами смысл так и остается открытым для беспредельного разнообразия возможных интерпретаций. С другой стороны, по мере накопления эмпирически доступного материала понимание становится все более и более отчетливым и однозначным. Многообразие возможных истолкований само по себе не означает произвольности и неопределенности; оно может означать свободное, гибкое движение в пределах возможного — движение, ведущее ко все большей и большей отчетливости видения.

(е) Понимание — это озарение и «разоблачение»

На практике понимающая психология характеризуется своеобразной двойственностью. Часто она оставляет впечатление деятельности, направленной на разоблачение обманов и, следовательно, отчасти злонамеренной; с другой стороны, в своих позитивных утверждениях, проливающих свет на существенные аспекты бытия, она выступает как источник доброго, целебного воздействия на человека. Оба аспекта принадлежат понимающей психологии на равных правах. В практической жизни, как кажется, на первый план чаще выходит «злонамеренный» аспект: находясь в скептическом или неприязненном расположении духа, мы постоянно принимаем свое видение вещей за нечто вроде изобличающего «видения насквозь». Предполагается, что истина, выявляемая в итоге такого способа понимания, — это изобличение всеобщей лживости. Неотъемлемые от психической жизни оппозиции в рамках такой «злонамеренной» психологии нужны лишь для того, чтобы обратить кажущийся истинным смысл действий, слов или желаний человека в его прямую противоположность.

Символическая интерпретация служит обнаружению в любом влечении такого смысла, источник которого кроется в бессознательной, вытесненной низменности человека. Психология «пребывания в мире» сужает пределы человеческого в каждом отдельном индивиде и редуцирует их до масштабов той конкретной среды, в которой проходит его жизнь; согласно этой психологии, человек не может знать выхода из своей среды. Психология инстинктов «разоблачает» все высшие импульсы как проявления скрытых в них элементарных начал. Человек, стремящийся понять себя, оказывается в безнадежной ситуации: его «Я», отраженное, так сказать, в сотнях зеркал, в конечном счете начинает казаться мнимостью, чем-то несуществующим. С другой стороны, понимание, в котором вместо «разоблачения» выдвигается озарение, выступает в качестве позитивной фундаментальной установки. Такое понимание предполагает сочувствующий взгляд на человека; оно стремится к наглядности, к углублению видения, к живому наблюдению за развитием субстанции бытия. «Разоблачающая» психология — это редуцирующая психология; все обнаруживаемые ею факты могут быть сведены к модусу «не более чем...». С другой стороны, «озаряющая» психология способствует позитивному осознанию сущего.

«Разоблачающая» психология — это то чистилище, через которое человек не может не пройти, проверяя и испытывая себя, очищаясь и преображаясь. Что же касается «озаряющей» психологии, то ее можно сравнить с зеркалом, благодаря которому делается возможным позитивное осознание человеком самого себя, равно как и сочувствующее видение «другого».

Замечания о психоанализе

Фрейдовский психоанализ — это, в первую очередь, беспорядочная мешанина психологических теорий (см. об этом ниже, главку «б» §2 главы 11). Далее, это философское или религиозное движение, играющее важнейшую роль в жизни многих людей (см. главку «е» §3 части VI). Наконец, это разновидность понимающей психологии, и сейчас мы поговорим именно об этом ее аспекте.

1. С точки зрения интеллектуальной и духовной истории психоанализ — это популярная психология. То, что Кьеркегору и Ницше удалось осуществить на высшем интеллектуальном уровне, в психоанализе было повторно, и к тому же в искаженной форме, осуществлено на значительно более низком уровне, соответствующем крайне низкому интеллекту среднего современного человека и цивилизации большого города в целом. В сравнении с истинной психологией психоанализ — это массовый феномен; соответственно, он охотно позволяет массовой литературе сделать его своим достоянием. Автором практически всех фундаментальных психоаналитических идей и наблюдений является сам Фрейд, между тем как заслуги его последователей, составляющих основную часть движения, весьма скромны.

   
   

   Утверждать, будто именно Фрейд «впервые и с абсолютной решительностью ввел в медицину категорию понимания в связи с психическими отклонениями... и тем самым противопоставил свою теорию психологии и психиатрии, для которых „душа“ так и осталась чуждым понятием», — это значит говорить неправду. Во-первых, понимание такого рода существовало и прежде — пусть даже к

   1900 году оно ушло в тень. Во-вторых, воспользовавшись опытом психологического понимания, фрейдовский психоанализ развил его в ложном направлении, тем самым заблокировав возможности воздействия на психопатологию со стороны таких выдающихся людей, как Кьеркегор и Ницше. В итоге психоанализ несет значительную долю ответственности за общее снижение интеллектуального уровня современной психопатологии.

   
   

   О психоанализе говорят как о потрясающем явлении истины в наш лживый, лицемерный век. Это, однако, верно лишь отчасти и к тому же вновь в применении к относительно низкому интеллектуальному и культурному уровню. Психоанализ стал средством разоблачения буржуазного мира, утратившего религиозную веру и живущего согласно условностям общественного устройства, которое окончательно отказалось от религии и морали и выдвинуло «пол» на роль своего «тайного божества». Но само это разоблачение, будучи неразрывно связано с сексуальностью как неким предполагаемым абсолютом, не менее фальшиво, чем та действительность, против которой оно направлено.

   
   

2. Рассматривая психоанализ с точки зрения задач психопатологической науки, следует признать за ним ту заслугу, что в наблюдениях за явлениями психической жизни он всячески интенсифицировал момент понимания. Благодаря тому повышенному вниманию, которое было обращено на мельчайшие, самые незначительные с виду признаки и на явления, прежде остававшиеся незамеченными или считавшиеся несущественными, наше сознание приучилось постигать и истолковывать бесчисленные экспрессивные проявления. Жесты, мимика, ошибки, описки, оговорки, манера говорить, провалы в памяти, а также невротические симптомы, содержание сновидений и бредовые переживания — все это, как предполагается, несет в себе некий смысл, отличный от непосредственно воспринимаемого или входящего в осознанные намерения субъекта. Почти любой содержательный элемент становится символом чего-то иного; согласно фрейдовскому учению, это «иное» есть сексуальность.

   
   

   У Кильхольца можно найти ряд примеров такой символической трактовки поведения301. Старая дева украла у старосты своей деревни молодого бычка и пару солдатских штанов — символы ее сексуальных вожделений. Ночью солдат крадет у своего соседа по казарме кошелек с ключами, который тот носил в кармане брюк; он делает это через несколько часов после безуспешной попытки переиграть соседа в борьбе за благосклонность буфетчицы, и кошелек служит символом его желания отнять у соперника его потенцию.

   
   

   Следующее описание показывает, как аналогичные «значения» могут переживаться под воздействием отравления гашишем. Испытуемая разорвала предложенную ей сигарету. Это с виду простое произвольное действие имело для нее глубокое значение. С ее точки зрения, сигарета воплощала суть той «роли», которую она должна была играть, превозмогая глубочайшее отвращение. «Сигарета заставляла меня сделаться офицерской женой, и поэтому я разорвала ее». «Суть проблемы заключалась именно в сигарете; она была не символом офицерской жены, а самим ее существом» (Fraenkel und Joel).

   
   

   С истолкованием связывается фундаментальное ощущение «проникновения за кулисы».

   Истолкование в психоаналитическом смысле родственно изобличению и требует владения искусством перекрестного допроса, полицейского следствия. В психоанализе, как разновидности понимающей

   психологии, почти безраздельно господствует эта, по существу, чисто негативная установка на разоблачение. У Юнга она менее очевидна, а у Гейера почти не ощущается (настолько, что сам он не замечает ее в других).

   
   

3. Психоанализ придал новый, энергичный импульс развитию внимательного отношения к внутренней истории жизни отдельного человека. Человек становится тем, что он есть, благодаря своим прежним переживаниям. Детство, младенчество, даже внутриутробный период должны играть решающую роль в формировании фундаментальных установок, влечений и существенно важных характеристик личности. Можно сказать, что именно судьба, переживания и потрясения человека в значительной степени объясняют то, чем этот человек сделался в ходе своего развития, что он собой представляет в каждый данный момент времени, как функционируют его соматическая и психосоматическая сферы, чего он хочет, каковы его основные ценности. Психоанализ воспользовался некоторыми верными наблюдениями в качестве исходного пункта для экскурсов в новую, прежде не освоенную область истории детских переживаний; сделанные при этом выводы со стороны кажутся совершенно необоснованными. До определенной степени психоаналитик аналогичен археологу, пытающемуся выявить связи между обнаруженными фрагментами и тем самым восстановить картину древнего мира. Психоанализ предполагает снижение уровня требований к научности исследования. Фрейд это хорошо знал, о чем свидетельствуют следующие его слова: «Если бы мы могли умерить строгость требований, предъявляемых к историко-психологическим исследованиям, это позволило бы нам прояснить некоторые проблемы, которые всегда казались нам заслуживающими внимания». Таким образом, мы вводимся в мир гипотез, которые не просто не доказаны, но и недоказуемы; будучи простыми спекуляциями, они оставляют любые доступные пониманию феномены далеко позади себя. Это особенно хорошо видно на примере содержательной стороны самого психоаналитического понимания.

   
   

4. Содержательность понимания представляет большой интерес, поскольку именно она придает пониманию полноту. Содержание психической жизни отдельного человека понимается в терминах общечеловеческого; последнее, в свою очередь, понимается в терминах истории. Психоанализ стремится овладеть миром доступных пониманию исконных, общих для всего человечества содержательных элементов через истолкование истории духа, а точнее — ранней истории так называемого коллективного бессознательного (Юнг); считается, что последнее, начиная с древнейших времен и до наших дней, оказывает на людей одно и то же влияние. Приведем пример из Фрейда:

   
   

   В книге «Тотем и табу» (1912) Фрейд впервые изложил свою теорию исторического развития.

   Согласно этой теории (в дальнейшем разработанной в ряде других работ того же автора), вырисовывается следующая картина: люди первоначально жили маленькими группами, каждая из которых управлялась старейшиной мужского пола; последний вступал во владение всеми женщинами и карал или убивал мужчин более молодого возраста, в том числе и собственных сыновей. Эта патриархальная стадия завершилась восстанием сыновей, общими усилиями победивших и съевших своего отца. В итоге патриархальное племя сменилось тотемистической фратрией («кланом братьев»). Чтобы жить в мире, победившие братья отказались от женщин (ради которых в основном они решились некогда убить своего отца) и по общему согласию приняли экзогамию. Это привело к установлению матриархальных семей.

   
   

   Но двойственная эмоциональная установка по отношению к отцам сохранилась у сыновей на протяжении всего дальнейшего развития человечества. Отец был замещен тотемом — животным, которое рассматривалось как предок и хранитель и на которое нельзя было охотиться. Тем не менее раз в год все мужчины сообщества собирались на пир, во время которого животное-тотем — этот объект безусловного почитания во все остальные моменты жизни — расчленялось на куски и съедалось. Это ритуальное повторение отцеубийства стало началом социального порядка, обычаев и религии.

   
   

   Вслед за установлением фратрии, матриархата, экзогамии и тотемизма началась новая стадия развития, означавшая возвращение к тому, что было вытеснено на прежних стадиях (процесс вытеснения в данном случае вполне аналогичен тому вытеснению, которое происходит в психической жизни отдельного человека). Предполагается (и это предположение имеет определенную ценность), что психический «осадок», накапливавшийся начиная с самого раннего периода человеческой истории,

   сделался в конце концов своего рода устойчивым наследием, которое в каждом очередном поколении не приобретается заново, а лишь пробуждается к новой жизни. Возвращение к вытесненному содержанию проходит через несколько стадий. Начиная с какого-то момента отец вновь становится главой семьи, но его власть, в отличие от власти отца в исконном патриархальном племени, перестает быть безграничной. Животное-тотем заменяется богом. Появляется идея высшего божества. Единый Бог — это возвращение к отцу исконного патриархального племени. Встреча с тем, что в течение длительного времени пребывало вне пределов досягаемости и служило предметом вожделения, поначалу производит потрясающее воздействие, порождает изумление, благоговение и благодарность. Опьянение собственной преданностью Богу — это реакция на возвращение к великому отцу; но одновременно возвращается и прежнее чувство враждебности, которое теперь уже переживается как чувство вины. Святой Павел — это пример прорыва, осуществленного человеческой способностью к пониманию: если мы несчастны, то потому, что убили Бога-Отца. Та же мысль скрыта в учении о первородном грехе. Но одновременно приходит и благая весть: наша вина искупается, когда один из нас жертвует своей жизнью. Жертвенной смертью искупается только убийство, а именно — убийство отца. Но впоследствии христианство, ведущее свое происхождение от «религии Отца», эволюционировало в направлении «религии Сына». Тем не менее ему пришлось сохранить Отца в качестве одной из значительных, хотя и побочных, фигур.

   
   

   Это краткое изложение не оставляет сомнения в том, что Фрейд создал рационалистический и психологический «миф», вполне аналогичный всем прочим порождениям мифотворческой фантазии. Его миф содержит в себе меньше эмпирической реальности, нежели мифы древних. Фрейдовский миф — плод очевидного современного безверия; его содержание невероятно убого и рационалистически плоско, но в нем самым настойчивым образом подчеркивается эмпирическая научная ценность всех изложенных выше нелепостей. В то же время, вызывая к жизни древние мифы, Фрейд создает вокруг своих плоских, бессодержательных утверждений атмосферу утраченных воспоминаний, таинственности и смутных предчувствий. В век безверия такой образ мышления способен заворожить кого угодно. Во всем этом «мифе» верно лишь следующее: как в первобытной истории, так и в истории жизни отдельного человека, вероятно, происходят какие-то внутренние события, которые никак не поддаются эмпирическому исследованию и объяснению в позитивистском духе, с учетом одних только внешних факторов.

   
   

5. Любая понимающая психология — в том числе и психоанализ (в той мере, в какой его также можно считать понимающей психологией) — должна иметь свои границы. Понимание останавливается прежде всего перед следующим непреложным обстоятельством: эмпирическая совокупность характерологических признаков личности врожденна этой личности. Правда, совокупность эта никогда не может быть реализована в полном объеме и не поддается окончательной фиксации. Но понимание останавливается перед ней как перед чем-то непроницаемым и абсолютно неизменным. Люди не рождаются одинаковыми; в каждом из своих многочисленных измерений они могут выказывать самые различные степени исключительности или обычности. — Далее, понимание останавливается перед непреложной реальностью органических болезней и психозов, перед тем, что в них есть элементарного. Это есть последняя, решающая реальность — при том, что многие из составляющих ее феноменов, по меньшей мере в отдельных своих содержательных аспектах, кажутся доступными пониманию. — Наконец, понимание останавливается перед непреложностью экзистенции: того, чем человек является на самом деле. Психоаналитическое озарение — это ложное озарение. Хотя экзистенция и не открыта для психологического понимания, она позволяет последнему ощутить себя, поскольку ставит перед ним границы там, где начинается нечто, обнаруживающее себя именно через неокончательность, незавершенность понимания. Психоанализ не желал видеть эти границы; он хотел понять все.

Глава 6. Специфические механизмы проявления понятных взаимосвязей

(а) Понятие внесознательного механизма

В основе всей нашей психической жизни лежат внесознательные механизмы, беспрепятственное функционирование которых служит непременным условием реализации любой доступной пониманию взаимосвязи; но в нормальных условиях мы не задумываемся над этими механизмами. Мы живем генетическим пониманием событий психической жизни; поскольку прямое знание внесознательных механизмов нам недоступно, у нас нет никаких причин специально обращать на них внимание. Над изменениями во внесознательных механизмах нам приходится задумываться только в тех случаях, когда в ходе болезни психологически понятные взаимосвязи угасают или проявляются в какой-либо аномальной форме (например, в форме тех или иных соматических последствий, как при психогенном параличе руки и т. п.); гипотеза об аномальном механизме помогает нам объяснить возникновение таких аномальных связей. К числу важных задач психопатологии относятся поиск и исследование психологически понятных взаимосвязей, вызванных к жизни под действием аномальных внесознательных механизмов; именно данной задаче и посвящена настоящая глава. Сами механизмы недоступны исследованию. Наше генетическое понимание — это единственный и притом косвенный путь, ведущий к постижению соответствующего фактологического материала.

Для понимания аномальной психической жизни существенно важно прояснить понятие психического механизма — этого внешнего по отношению к сознанию фактора, обусловливающего возникновение психических явлений и их воздействие на соматические функции. Пока еще никому не удалось описать внесознательные психические механизмы в сколько-нибудь вразумительных соматических или физиологических терминах. Понятие психического механизма, оставаясь чисто теоретическим (психологическим), служило разве что внесению определенного порядка в многообразие явлений (например, явлений истерии), истинное существование которых иногда отрицалось как врачами чисто соматической ориентации, так и психиатрами интеллектуалистского толка. Исследование механизмов на этих путях не представляется возможным. Мы можем только описать различные способы осуществления психологически понятных взаимосвязей. Все детализированные теоретические построения, пытающиеся обойтись без помощи какого-то, пусть самого общего, представления о внесознательных механизмах, недоказуемы и, насколько мне известно, неплодотворны. Исследования Фрейда — в той мере, в какой их можно считать построениями, воспроизводящими ход событий во внесознательной сфере (а они в значительной степени, особенно в аспекте истолкования снов, являются именно таковыми), — широко открыты для всякого рода критики. Тем не менее, когда в этих исследованиях обнаруживаются явные описания действительных психологически понятных взаимосвязей (таких, как некоторые случаи символизации, вытеснения и т. п.), они раскрывают перед нами совершенно новые горизонты. Следовательно, мы должны отвлечься от внесознательных механизмов как общего понятия и попытаться умозрительно восстановить их во всех подробностях для тех исключительных случаев, когда это может принести пользу в смысле упорядочения наблюдаемых фактов (ср., к примеру, понятие психического расщепления [Abspaltung]).

Итак, предмет нашего рассмотрения в настоящей главе — не доступное пониманию содержание само по себе, а способы его реализации вовне с помощью механизмов, сообщающих ему определенную форму. Впрочем, представление внесознательных механизмов через психологически (генетически) понятное содержание лишь вносит порядок в многообразие явлений, но не имеет самостоятельной теоретической ценности. Соответственно, приводимую ниже классификацию нельзя рассматривать как плод последовательной и строгой логической дедукции; отдельные ее разделы частично перекрывают друг друга. Наша задача состоит не в разработке ограниченной по своему охвату (и к тому же заведомо ложной) теории, а том, чтобы показать, насколько разнообразны наблюдаемые явления.

(б) Психологически понятное содержание и механизмы

В сновидениях и при психотических переживаниях выявляется содержание, которое, будучи вызвано к жизни некоторыми вполне определенными механизмами, само по себе не тождественно каким бы то ни было реально присутствующим в психической жизни и более или менее постоянно действующим факторам. С другой стороны, доступное пониманию содержание психики часто — наряду с

соматической болезнью, усталостью, утомлением — выступает в качестве фактора, благодаря которому эти механизмы запускаются в действие. Психические влечения и установки играют определенную роль даже в таком процессе, как засыпание; часто они придают внутреннему вниманию спящего определенное направление: «я хочу, чтобы мне и дальше снилось то-то и то-то» или «я не хочу, чтобы мне это снилось, я хочу проснуться». Человека можно загипнотизировать только при условии, что он сам этого хочет. Во всех психогенных реакциях в качестве решающего фактора, обусловливающего наступление соответствующего состояния, выступает именно доступный пониманию аспект переживания.

(в) Универсальные, постоянно действующие механизмы и механизмы, запускаемые в действие определенными психическими переживаниями

Любые реально влияющие на ход психической жизни и доступные пониманию психические взаимосвязи неотделимы от постоянно действующих внесознательных механизмов — таких, как привыкание, память, последействие, усталость и т. п. Кроме того, существуют механизмы, запускаемые в действие доступными пониманию психическими потрясениями и, соответственно, понятные именно в связи с последними; механизмы, о которых идет речь, всегда содержат в себе некий почти неразличимый, но несомненный психологически понятный элемент. Образец понимания таких механизмов можно найти у Ницше:

Инстинктивные влечения, при наличии соответствующей возможности, стремятся к максимально простым и эффективным способам реализации. Но на пути к их реализации возникают противодействия. «Все инстинкты, не разрешающиеся вовне, обращаются вовнутрь... По мере того как возможности разрешения вовне тормозятся, весь наш внутренний мир, поначалу заключенный между двумя оболочками, разрастается, обретает объем, глубину, ширину и высоту». Торможение, о котором здесь идет речь, своим возникновением обязано либо реальной ситуации, либо активному подавлению инстинктов. Но в обоих случаях подавляемые влечения оказывают свое воздействие в измененных формах, а именно:

1. Через обнаружение неадекватного или, во всяком случае, иного (по сравнению с исходным) содержания, благодаря чему удовлетворение влечения наступает в замещенной или символической форме. «Большинство влечений» — за исключением голода — может быть «утолено в воображении».

   
   

2. Через разрядку существующих напряжений или настроений, которая избирает для себя неадекватные пути. «Даже душа нуждается в своего рода клоаке, куда она могла бы сбрасывать свои нечистоты. Ради этой цели она использует других людей, реальные жизненные обстоятельства, общественное положение, страну или весь мир». «Злобные замечания, отпускаемые со стороны по нашему адресу, часто не предназначаются специально для нас, а служат внешним проявлением гнева, обусловленного совершенно иными исходными причинами». «Не будучи удовлетворен собой, человек всегда готов обрушить эту свою неудовлетворенность на других». «Способный, но ленивый человек всегда испытывает раздражение, когда его другу удается довести до конца какое-нибудь крупное дело. При этом им движет только зависть; он стыдится собственной лени. Будучи в таком настроении, он критикует сделанное другим — и эта критика обращается в месть, глубоко отчуждающую того, на кого она направлена». Особый вид разрядки — исповедь: «раскрывая себя перед другим, человек избавляется от себя; сознающийся — забывает».

   
   

3. Через процесс, который Ницше называет сублимацией. «Строго говоря, в любом действии так или иначе присутствует эгоистический элемент; и, кроме того, не существует абсолютно незаинтересованных точек зрения. Так или иначе, благодаря сублимации, основной элемент кажется улетучившимся и обнаруживается только при наличии крайне обостренной наблюдательности». Ницше говорит о «людях с сублимированной сексуальностью»: «Некоторые влечения — например, половое влечение — благодаря интеллекту приобретают весьма облагороженные формы (любви, молитв, обращенных к Деве и святым, художественного воодушевления; Платон считал, что любовь к знанию и философии — это сублимированное половое влечение). Но, несмотря на это, влечение сохраняет свое исконное, непосредственное действие». «Мера и качество человеческой сексуальности проявляются и на самых высоких вершинах его духовности».

Отметим, что Фрейд популяризировал эти мысли в огрубленной, вульгарной форме. Он воспользовался термином «сублимация» ради того, чтобы с его помощью обозначить превращение полового инстинкта в любые формы художественного и научного творчества, деятельности на ниве милосердия и т. п. «Конверсия» в его терминологии указывает на психогенные соматические явления, а

«трансформация» — на разнообразные психические явления (такие, как страх), выступающие в качестве своего рода замены сексуальному влечению.

Мы можем легко понять, что, если реальное удовлетворение влечения отсутствует, начинается поиск соответствующей замены, представление о которой уже успело сформироваться в сознании субъекта. Но для того чтобы переживание такого замещающего удовлетворения могло быть достигнуто в действительности, то есть чтобы сублимация действительно имела место, необходимо действие некоторого внесознательного психического механизма. Как действительное облегчение, приносимое исповедью, так и, в особенности, сублимация восходят к чему-то такому, что абсолютно чуждо сознанию. Механизмы подобного рода приводятся в движение только при посредстве каких-то психологически понятных взаимосвязей.

В переживаниях клептомана акт воровства может отождествляться с актом, приносящим сексуальное удовлетворение. Переживание многих невротических явлений сопровождается наслаждением от самих этих явлений. Влечение, заставляющее человека причинять себе боль, сопровождается наслаждением от борьбы с симптомом; такое циклическое движение от одного ложного удовлетворения к другому обусловливает усиление соответствующей симптоматики, что чревато разрушительными последствиями.

(г) Нормальные и аномальные механизмы

Вся доступная пониманию психическая жизнь осуществляется благодаря действию нормальных внесознательных механизмов. Речь об аномальных механизмах может идти в тех случаях, когда ход психических переживаний принимает гипертрофированный или совершенно новый оборот. Границы между нормой и аномалией неопределенны. За норму мы принимаем некий идеальный тип, предполагающий: а) сохранность всего комплекса психических взаимосвязей внутри доступной пониманию личности, б) возможность полноценного самопрояснения через рефлексию и связь с сознательной сферой психики и в) такое состояние сознания, при котором оно всегда поддается безусловному контролю со стороны разума.

Раздел 1. Нормальные механизмы

(а) Психические реакции (Erlebnisreaktionen)

Мы не собираемся вновь говорить здесь обо всем многообразии человеческих переживаний. Нас интересует только то принципиально важное обстоятельство, что в течение своей жизни, осуществляя собственную судьбу и проходя при этом через самые разнообразные ситуации и события, человек сталкивается с фундаментальными переживаниями, потрясающими все его существо и, следовательно, формирующими его природу.

Внезапные эмоциональные потрясения — такие, как страх, ужас, ярость (обусловленные сексуальным насилием, землетрясением, смертью другого человека и т. п.), — мы должны отличать от глубоких эмоциональных изменений, возникающих в результате медленного развития тех устойчивых моментов, которые составляют человеческую судьбу (таковы исчезновение надежд с наступлением старости, пожизненное заточение, разрушение той совокупности самообманов, с помощью которых человек ограждал себя от действительности, самоограничение, обусловленное бедностью и бесперспективностью существования, отсутствие позитивных переживаний). «Каждое поколение, каждое сословие, каждый отдельный человек накапливает в себе духовные раны, получаемые в результате борьбы с природой или обстоятельствами окружающей действительности; и каждому свойствен определенный центр уязвимости, та область, из которой с наибольшей долей вероятности могут исходить тяжелейшие потрясения — будь то деньги, репутация, чувства, вера, знание или семья» (Гризингер). В порядке убывающей частоты факторы, о которых здесь идет речь, располагаются

следующим образом: сексуальность и эротика, страх за жизнь и здоровье, забота о деньгах, материально благополучном существовании и семье; затем идут мотивы, связанные с успехом в профессиональной деятельности и человеческих отношениях и, далее, с религией и политикой. Приступая к анализу доступных пониманию взаимосвязей, мы должны обращать самое пристальное внимание на специфическое содержание каждого отдельного случая.

Под действием шоковых переживаний человек может испытать нечто такое, что в сравнении с опытом его повседневной жизни покажется ему абсолютно аномальным. Категория «нормы» применима к подобным случаям в той мере, в какой: а) человеку удается держать свои переживания под контролем, б) переживания эти не приводят к последствиям, которые психологически не совсем прозрачны и расстраивают ход психической жизни, в) они представляются более или менее возможными в жизни любого человека (не будем забывать, что человеку свойственна необычайная устойчивость к тяжелейшим испытаниям).

Маловероятно, чтобы испытанный ужас сам по себе, в отсутствие определенных дополнительных предпосылок (таких, как психическая или физическая слабость и т. п.), мог вызвать психоз. Все случаи воздействия страха на нормальный ход психической жизни, имевшие место во время войны 1914— 1918 гг., были связаны также и с иными причинами. Взрыв в Оппау302, в результате которого из шести тысяч рабочих погибли 657 и были ранены 1977, не вызвал ни одного острого реактивного психоза.

С другой стороны, острые шоковые переживания могут приводить к весьма примечательным последствиям:

1. При самых сильных душевных движениях, крайнем отчаянии, страхе смерти иногда наблюдается полная утрата адекватной эмоциональной реакции: возникает явная апатия, человек застывает на месте, но продолжает при этом совершенно объективно, словно регистрируя события, наблюдать за происходящим вокруг. Подобное отмечается в особенности у лиц, переживших землетрясение или пожар. Они кажутся безразличными ко всему на свете. Такие состояния иногда бывает трудно отличить от осознанного самоконтроля в трудных жизненных ситуациях. Это скорбное оцепенение иногда описывалось также как субъективное спокойствие.

   
   

   Бельц303 следующим образом описывает свои переживания во время землетрясения в Японии: «Во мне что-то мгновенно, можно сказать, молниеносно изменилось. Все мои высшие чувства улетучились, моя способность к сочувствию, к возможному соучастию в чужих несчастьях, даже интерес к оказавшимся в опасности близким и забота о собственной жизни — все это исчезло; но при этом мой ум сохранял полную ясность, и мое мышление, как кажется, сделалось более легким, свободным и скорым, чем когда-либо прежде. Я словно внезапно избавился от какого-то тормозившего мою свободу препятствия и теперь ощущал себя подобием ницшевского сверхчеловека, свободного от всякой ответственности перед кем бы то ни было. Я был по ту сторону добра и зла. Я стоял там и наблюдал за всеми происходившими вокруг ужасами с тем холодным вниманием, с каким следят за увлекательным физическим экспериментом... Затем это аномальное состояние исчезло с той же внезапностью, как и наступило, а вместо него вновь вернулось мое прежнее „Я“. Придя в себя, я обнаружил, что мой возница тянет меня за рукав и умоляет отойти подальше от домов, представлявших основной источник опасности».

   
   

   Приведем также отрывок из описания землетрясения в Южной Америке (цит. по: Kehrer, Bumkes Handbuch, I, S. 337): «Никто не пытался спасти своих близких. Впоследствии мне сказали, что так бывает всегда. Первое потрясение парализует все инстинкты, кроме инстинкта самосохранения. Но когда происходит действительное несчастье, многие приходят в себя и выказывают чудеса самопожертвования».

   
   

2. Переживания, сопровождающие ощущение неминуемой, стремительно приближающейся смерти (например, при падении с большой высоты и т. п.), редко описываются, но часто служат предметом оживленных дискуссий. Приведем описание, данное Альбертом Хаймом304: «Сорвавшись, я сразу понял, что полечу на скалы, и стал ждать удара. Чтобы приостановить падение, я пытался ухватиться пальцами за снег; при этом я расцарапал кончики пальцев в кровь, но не чувствовал никакой боли. Я слышал

   звуки ударов головой об углы скалы, а затем и глухой стук, произведенный при падении моим телом. Лишь спустя час я ощутил боль. Чтобы рассказать о том, что мне довелось передумать и перечувствовать за 5—10 секунд падения, мне не хватило бы и десятикратно большего числа минут. Вначале я обозрел свою возможную судьбу... последствия моего падения для тех, кто остался позади... Потом я увидел всю свою прошлую жизнь в виде серии бесчисленных картин, сменяющих друг друга на какой-то отдаленной сцене... Все это было словно освещено небесным светом, все было необыкновенно красиво, без всякой боли, страха, муки... Над этой картиной царила мысль о всеобщем примирении, и внезапный покой, подобно чудесной музыке, охватил мою душу. Со всех сторон меня постепенно окутывало прекрасное голубое небо с розовыми и нежно-фиолетовыми облачками. Я мягко, тихо парил среди них... Объективные наблюдения, мысли, субъективные чувства следовали друг за другом ровной чередой. Затем я услышал глухой стук, и падение прекратилось». Вследствие удара о скалу Хайм потерял сознание примерно на полчаса; но сам он этого не заметил.

   
   

3. Приведем описание переживания, имевшего место во время Первой мировой войны на самой линии фронта305: «Хотя нам угрожала непосредственная опасность, мы должны были всего лишь „ждать и терпеть“. Наш разум словно застыл, окаменел, опустел, умер. Это состояние знакомо любому солдату, которому приходилось неподвижно лежать под шквальным артиллерийским огнем. Чувствуешь себя усталым, утомленным до крайности. Мысли еле ворочаются в голове, думать — тяжелейшая работа; даже самое незначительное действие дается с огромным трудом. Необходимость произносить какие-то слова, отвечать на вопросы, собираться с мыслями становится тяжелейшим испытанием для нервов; дремота, приносящая освобождение от необходимости что-то делать и о чем-то думать, воспринимается как благодать. Это оцепенение действительно может перейти в сонное состояние, при котором время и пространство исчезают, реальность уплывает куда-то вдаль, чувства бесследно улетучиваются и человек полностью утрачивает ощущение собственного существа — при том, что сознание, подобно фотографической пластинке, послушно регистрирует все детали. Невозможно понять, кто видит, слышит, воспринимает окружающее — ты или твоя тень». Это переживание знакомо всем, кто

   «вынужден бездействовать, находясь перед лицом непосредственной смертельной угрозы». И далее:

   «Душа застывает. По мере того как артиллерийский огонь становится интенсивнее и громче, в душе воцаряется фаталистическое ощущение покоя. Находящийся в смертельной опасности человек цепенеет, застывает, начинает смотреть на вещи абсолютно объективным взглядом; его чувства постепенно притупляются, окутываются благодатной дымкой, которая скрывает от него все самое страшное... Монотонный, непрекращающийся шум действует как наркотик; глаза медленно закрываются, и посреди смертельного грохота человек проваливается в сон».

   
   

4. Переживания при тяжелых ранениях. Шеель306 описывает свои переживания в следующих словах:

   «В 1917 году я получил два огнестрельных ранения в челюсть (в результате чего был поврежден язык), два в правую руку и одно — в ягодицу. Я сразу же рухнул, но сознания не потерял... Поначалу мне не было больно; напротив, мои ощущения были, можно сказать, приятными: вытекающая из ран кровь казалась теплой ванной... Мое мышление не было нарушено, но ход моих мыслей замедлился. Вокруг себя я мог слышать разрывы гранат и крики раненых, но совершенно не представлял себе опасностей, которые в тот момент угрожали мне самому... Я понимал все, что говорилось рядом со мной, и в моих ушах все еще звучит голос батальонного командира, делающего выговор тем, кто, будучи всего лишь слегка оцарапан, слишком громко кричит: „Заткнитесь, чего вы орете? Посмотрите на лейтенанта Шееля: ему вон как досталось, а он — ни звука“. Мое молчание было истолковано как истинный героизм... Но никто не знал, что оно было всего лишь последствием шока, избавившего меня от боли, которая причиняла другим такие страдания... После того как меня ранило, я потерял всякую способность двигаться... Я не испытал никаких неприятных ощущений; я не услышал также звука падения собственного тела».

   
   

5. В период непосредственно после шокового переживания могут сниться необычайно живые, выразительные сны (например, раненым снятся сражения). Наблюдается своего рода навязчивость: видеть все время одно и то же, слышать и думать об одном и том же. Это оказывает подавляющее воздействие на душу; человек впадает в депрессию, ему кажется, будто в нем произошли какие-то изменения, он плачет, постоянно напряжен, неспокоен.

   Судя по всему, тоска очень часто не наваливается на человека в первое же мгновение, а мало-помалу нарастает. После первоначального периода покоя наступает бурная реакция. В таких случаях говорят об

   «отставленном» аффекте.

   
   

6. Люди сильно отличаются друг от друга по своим психогенным реакциям. Бельц пишет: «Одних людей ввергают в ужас даже слабые подземные толчки, тогда как другие и при серьезных землетрясениях вполне спокойны. Люди, выказавшие смелость на войне или при других обстоятельствах, покрываются смертельной бледностью даже при самых незначительных толчках — тогда как нежная, пугающаяся даже мыши женщина сохраняет самообладание». Эти и подобные им замечания позволяют уяснить себе, насколько широки рамки того, что может быть названо нормой.

(б) Последействие переживаний

Все, что мы переживаем и делаем, оставляет следы в нашей психической жизни и медленно изменяет наши склонности. Лица с одинаковыми врожденными склонностями могут в конечном счете прийти к совершенно различным жизненным итогам; это зависит от их биографии, переживаний, воспитания и самовоспитания. Стоит развитию начаться, как обратное движение становится невозможным. Именно здесь кроется тот элемент личностной ответственности, который неотделим от каждого отдельно взятого переживания.

В процессе развертывания событий психической жизни возможны следующие типы последействия:

1. Следы, оставляемые событиями в памяти и, соответственно, обеспечивающие возможность их воспроизведения в памяти.

   
   

2. Облегчение воспроизводимости событий психической жизни через их повторяемость (практические упражнения).

   
   

3. Сжатие повторяющихся рядов событий, то есть сокращение количества осознаваемых явлений, ведущих к достижению уже известного результата (автоматизация или механизация). Обучаясь искусству езды на велосипеде, человек поначалу усваивает большинство движений осознанно и не рискует доверяться своим инстинктам. Затем он постепенно отходит от осознанного контроля за своими движениями и обретает возможность полностью довериться приобретенному в результате обучения двигательному механизму (приобретенному инстинкту). В конечном счете автоматизация развивается до такой степени, что остается всего лишь один нуждающийся в осознании фактор: само намерение прокатиться на велосипеде. Все остальное происходит вполне автоматически; в результате сознание получает возможность направить все свои усилия на другие предметы.

   
   

4. Общая тенденция к возвращению уже имевших место психических переживаний (привычка).

   
   

5. Наконец, эмоционально окрашенные переживания могут незаметно оказывать воздействие на другие события психической жизни, на чувства, ценности, поведенческие реакции, образ жизни в целом (комплексные воздействия).

   
   

   Память, практические упражнения и механические навыки уже обсуждались нами в связи с объективной психологией осуществления способностей; здесь мы предполагаем обратиться к привычкам и комплексным воздействиям как определенным психологически понятным моментам психической жизни. С ними приходится сталкиваться едва ли не в любом психологическом анализе.

   
   

   1. Привычки играют в нашей жизни исключительно важную роль, всю значимость которой мы представляем себе очень редко. Традиционные обычаи и случайно приобретенные привычки влияют на большинство наших действий и чувств. Привычки овладевают нами, начинают нам нравиться, становятся насущной необходимостью. Даже совершаемые по принуждению дурные поступки благодаря силе привычки вскоре становятся выносимыми. Именно привычкам мы обязаны постоянством своих установок; именно они нас дисциплинируют. Они становятся нашей «второй натурой». Привыкнув к чему-либо — пусть даже преступному, — мы перестаем это замечать. Перед

      лицом привычки отступает спонтанность нашей души. Анализ или упорядочение всего многообразия наших привычек — это огромная, невыполнимая задача.

      
      

   2. Последействие эмоционально окрашенных и, в особенности, неприятных переживаний в норме бывает двух родов.

      
      

      (а) Аффекты, подобно привычкам, могут в полной мере воспроизводиться благодаря включению ассоциативных связей при повторном появлении хотя бы одного элемента исходного переживания. В результате возникают настроения, которые поначалу — пока ассоциативные связи остаются нераспознанными — могут субъективно ощущаться как абсолютно беспочвенные.

      
      

      (б) Аффекты могут переноситься (uebertragen sich): объекты, ассоциируемые с неприятными (или приятными) переживаниями, могут окрашиваться в соответствующие эмоциональные оттенки. Отсюда проистекают те субъективные эмоциональные ценности, которыми объекты окружающего мира наделяются в глазах отдельных людей в связи с их случайными переживаниями. Перенесение может иметь место и в тех случаях, когда аффекты возникают чисто ассоциативным путем, без всякого нового основания в виде того или иного объекта; соответственно, субъективный эмоциональный оттенок, приобретаемый объектом в глазах того или иного индивида, может быть обязан своим происхождением чему-то такому, что уже не может быть выявлено ни самим этим индивидом, ни анализирующим его психологом. В то же время, при условии терпеливой работы над активизацией ассоциативных связей, в некоторых случаях удается достичь определенной степени психологического понимания.

       

       

       

       

       

       

       

      содержание   ..  19  20  21  22   ..