"Сады" Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе

Сатира Воейкова "Дом сумасшедших" - часть 7

"Сады" Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе

В 1813 г. Александр Федорович Воейков, в эти годы

один из наиболее видных литераторов молодого поколения,

призывал В. А. Жуковского:

Состязайся ж с исполинами,

С увенчанными поэтами;

Соверши двенадцать подвигов:

Напиши четыре части дня,

Напиши четыре времени,

Напиши поэму славную,

В русском вкусе повесть древнюю, -

Будь наш Виланд, Ариост, Баян!1

За этими строками стояла весьма определенная литера-

турная программа. Это был призыв обратиться от лирики к

поэтическому эпосу, к поэме. Призыв этот сразу после

окончания Отечественной войны 1812 г. получил глубокий

смысл. Он означал, что Жуковский, стяжавший своим "Пев-

цом во стане русских воинов" славу народного поэта, мо-

жет закрепить за собой, а заодно и за возглавленной им

молодой поэзией, ведущее место в литературе лишь как

автор масштабных, эпических произведений. Вместо элегий

и баллад Воейков предлагал Жуковскому путь эпической

поэзии и точно указывал на жанры, к которым, по его

мнению, автор "Людмилы" должен был обратиться:

поэма описательно-дидактическая и поэма сказоч-

но-шутливая с псевдоисторическим русским сюжетом.

Жуковского и Воейкова в этот период связывала личная

дружба и общие воспоминания о Дружеском литературном

обществе, в стенах которого оба они начинали свой лите-

ратурный путь, о бурных спорах 1801 г. в полураз-

1 Поэты 1790-1810-х гг. Л., 1971. С. 278.

рушенном доме Воейкова на Девичьем поле в Москве, о ре-

чах покойного их друга Андрея Тургенева и совместном

чтении Шиллера.

Однако по сути их литературные воззрения в 1813 г.

уже были весьма далекими, и за обменом дружескими пос-

ланиями скрывалось глубокое различие поэтических пози-

ций. Оценить историческую оправданность позиций каждого

из поэтов не так просто. С одной стороны, естественным

кажется отождествить (как это часто делается) описа-

тельную поэму с традицией классицизма, и тогда перспек-

тива покажется ясной: элегическая поэзия Жуковского

предстанет как первая ласточка русского романтизма, а

Воейков примет вид архаиста, защитника устарелых поэти-

ческих форм. Однако, с другой стороны, можно вспомнить,

что уже в середине 1810-х гг. именно перед молодой ли-

тературой, новаторски разрабатывавшей лирические жанры:

элегию, романс, песню, - превратившей "легкую поэ-

зию" в доминирующую литературную форму, встал вопрос об

освоении поэмы и больших эпических жанров. Потребность

эта в равной мере осознавалась и Жуковским, и К. Батюш-

ковым, и литературными теоретиками "Арзамаса". И именно

тогда обнаружилось, что оба пути, указанные Воейковым,

- шуточная псевдоисторическая поэма-сказка и описатель-

ная, с научно-дидактическим оттенком, - представляют

собой не только вчерашний, но и завтрашний день русской

поэзии. Не следует забывать связей "Руслана и Людмилы"

с первой тенденцией и сильное тяготение молодого Пушки-

на к описательной поэме (ср. первоначальный замысел

"Кавказа", превратившийся позже в "Кавказского пленни-

ка", "Тавриду" и т. д.)2.

Полемические статьи П. А. Вяземского навязали исто-

рикам литературы представление о том, что русская лите-

ратура начала XIX в. была полем борьбы между классицис-

тами ("классиками", в терминологии Вяземского) и роман-

тиками. Однако еще Пушкин протестовал против этой схе-

мы, проницательно отвергая реальность существования

классицизма в России его времени и даже сомневаясь, в

какой степени это течение вообще захватило русскую ли-

тературу.

Но и выдвинутая Ю. Н. Тыняновым схема противостояния

"архаистов" и "новаторов", в целом весьма плодотворная,

представляет расстановку поэтических лагерей интересую-

щей нас эпохи в слишком схематичном виде.

Прежде всего следует отметить, что оба противоборс-

твующих лагеря - карамзинистов и шишковистов - вписыва-

лись в широкое предромантическое движение европейской

литературы на рубеже XVIII и XIX вв. И традиция Юнга, к

которой в русском ее варианте восходили программные ус-

тановки таких признанных "архаистов", как С. С. Бобров3

или С. А. Ширинский-

1 Воспоминания эти сыграли большую роль в личных от-

ношениях двух поэтов.

2 Б. В. Томашевский в посвященном творчеству Пушкина

спецкурсе, читавшемся им в 1940-е гг. в Ленинградском

государственном университете, высказывал предположение,

что "Воспоминания в Царском Селе" - отрывок большой

описательной царскосельской поэмы. В печатных трудах

ученого эта мысль, кажется, не получила развития.

3 См.: Зайонц Л. О. Юнг в поэтическом мире С. Бобро-

ва // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. 1985. Вып. 645.

Шихматов, и традиция Дж. Томсона, с которой связаны са-

мые ранние поэтические опыты Карамзина, фактически

представляли разные течения одного поэтического русла.

Однако увлечение природоописательной поэзией, связывав-

шейся с именами Томсона и его многочисленных подражате-

лей, было для Карамзина кратковременным. Уже в том же

1788 г., когда он переводил для "Детского чтения" Том-

сона, в "Анакреонтических стихах А. А. Петрову" он

употребил риторическую фигуру самоуничижительного про-

тивопоставления себя Томсону. В литературной традиции

это обычно означает вежливый отказ следовать определен-

ным поэтическим канонам:

Шатаяся по рощам,

Внимая Филомеле,

Я Томсоном быть вздумал

И петь златое лето;

Но, ах! мне надлежало

Тотчас себе признаться,

Что Томсонова гласа

Совсем я не имею,

Что песнь моя несносна. -

Вздохнув, молчать я должен 2.

В 1787 г. Карамзин опубликовал в "Детском чтении"

прозаический перевод поэмы Томсона (ч. 10-12) и, види-

мо, собирался перевести "Времена года" полностью в сти-

хах. Послание к А. А. Петрову можно рассматривать как

отказ от этого замысла.

Жанр поэмы в принципе казался молодому Карамзину ар-

хаическим:

переход в поэзии к элегической медитации, балладе,

короткому лирическому отрывку, в прозе - к опытам бес-

сюжетно-лирического повествования или, напротив, к ост-

рой сюжетности, отступающей, однако, на второй план пе-

ред тонкостью психологического рисунка, - все это ха-

рактеризовало Карамзина как принципиального эксперимен-

татора. Описательная поэма как жанр, в достаточной мере

традиционный, его не интересовала. Однако отход от нее

не означал принципиальной дискредитации, и имя Томсона,

равно как и его поэма, продолжают с уважением упоми-

наться Карамзиным и в дальнейшем.

Жанровые эксперименты Карамзина проложили путь Жу-

ковскому, романтический субъективизм которого с наи-

большей адекватностью выражал себя в лирическом отрывке

или в "игровой" балладе, балансирующей на грани поэтики

ужаса и романтической иронии. Повествовательные жанры в

принципе противоречат поэтике молодого Жуковского.

Логика литературного развития учеников Карамзина

превращала малые жанры в центр их художественных поис-

ков. Именно легкой поэзии приписывалась главная роль в

развитии языка, что воспринималось как высокая цивили-

заторская миссия, в сближении литературы и общества, в

создании средств для утонченного психологического ана-

лиза. Батюшков был верным

1 В "Детском чтении" за 1789 г. (Ч. 18. С. 151) Ка-

рамзин опубликовал свой перевод заключительной части

поэмы Томсона "Времена года".

2 Карамзин Н. М. Полн. собр. стихотворений. М.; Л.,

1966. С. 69.

карамзинистом, когда летом 1816 г. при избрании его в

члены Общества любителей российской словесности при

Московском императорском университете произнес "Речь о

влиянии легкой поэзии на язык". Говоря о поэзии, писан-

ной "в легком роде", Батюшков утверждал, что "сей род

Словесности беспрестанно напоминает об обществе; он об-

разован из его явлений, странностей, предрассудков, и

должен быть ясным и верным его зеркалом". Именно с ним

связывает Батюшков "будущее богатство языка, столь тес-

но сопряженное с образованностию гражданскою, с просве-

щением, и следственно - с благоденствием страны, слав-

нейшей и обширнейшей в мире".

Однако логика развития карамзинизма лишь частично

совпадала с путями общего литературного движения: тре-

бование эпического повествования, больших жанров связа-

лось после наполеоновских войн с вопросами народности и

национального престижа. Хотя шишковисты стремились мо-

нополизировать это требование, оно имело гораздо более

широкий, общелитературный, характер: на него чутко отк-

ликнулся Н. М. Карамзин как автор "Истории государства

Российского", Н. И. Гнедич как переводчик "Илиады", В.

Т. Нарежный "Славенскими вечерами". Задача создания по-

эмы возникает как насущное требование литературной жиз-

ни перед Жуковским и Батюшковым и включается в програм-

му "Арзамаса"2.

Почти одновременно с выступлением Батюшкова в Москве

произошло другое литературное событие - выход в свет

русского перевода поэмы Ж. Делиля "Сады". Переводчиком

был Александр Федорович Воейков3.

Почему это событие представляет собой определенную

веху в истории русской литературы начала XIX в., мы

сможем понять, только обратившись к контексту событий

той поры. Поэма Делиля не была ни литературной новин-

кой, ни значительным явлением в мировой литературе.

Русский перевод ее тоже уже имелся4. Казалось бы, изда-

ние Воейкова могло потонуть в потоке рутинной перевод-

ческой продукции тех лет. Случилось иначе.

Вскоре после окончания Отечественной войны 1812 г.

вновь приобрел актуальность вопрос о русском гекзамет-

ре. Поставленный в XVIII в. Треди-аковским и Радищевым

вопрос о русском гекзаметре разрабатывался в начале XIX

в. А. Ф. Мерзляковым и Я. А. Галинковским. Однако толь-

ко в середине 1810-х гг. он приобрел характер животре-

пещущей проблемы. В 1813 г. С. С. Уваров выступил на

страницах "Чтения в Беседе любителей русского слова" с

программным рассуждением в защиту гекзаметра. Инициати-

ва эта

Батюшков К. Опыты в стихах и прозе. СПб., 1817. Ч.

1: Проза. С. 1 и 11.

2 См.: Ветшева Н. Ж. Жанр поэмы в эстетике и твор-

честве арзамасцев. [Автореферат]. Томск, 1984 (здесь же

приведена библиография работ автора).

3 Н. Б. Реморова в работе "К истории перевода А. Ф.

Воейковым поэмы Ж. Делиля "Сады" (по материалам библио-

теки В. А. Жуковского)", подготовленной ею для "Памят-

ников культуры", на основании записей Воейкова на полях

французского экземпляра поэмы Делиля, с которым он ра-

ботал как переводчик, установила, что перевод был за-

кончен 28 июня 1815 г. Выход книги в свет тот же автор

датирует по рукописной дате на экземпляре, подаренном

переводчиком жене, как "не позднее ноября 1816 г.". Н.

Б. Реморова не учла другую дату - цензурное разрешение,

подписанное Тимковским 10 января 1816 г.

4 В 1814 г. вышел в Харькове перевод А. Палицына.

была поддержана Гнедичем и Воейковым. В послании Уваро-

ву Воейков писал:

Тщетно полезный муж Тредьяковский желал в Телемахе

Истинный путь проложить российской эпической музе:

Многоученый, он не имел дарований и вкуса,

Нужных вводителю новой системы и новых законов.

И Ломоносова гений, увенчанный лавром победы,

Ямб освятил и заставил признать эпическим метром.

И Херасков повлекся за ним - слепой подражатель.

И отважный Петров не посмел изобресть в Энеиде

Нового, больше поэме приличного стопосложенья!

И стихотворец, рожденный с талантом. Костров в Илиаде

Ямб утомительный выбрал своим стихотворным размером!

Сам подражатель Кострова, Гнедич уж несколько песен

Переложил шестистопными русскими ямбами с рифмой.

И восхищенный Вергилием и ослепленный Делилем,

Юноша дерзкий, я перевел половину Георгик,

Мысля, что рифмой и новым и лучшим размером украсил

Песни Вергилия, коим в сладости нету подобных.

Честь и слава тебе, Уваров, славный питомец

Эллинских муз и германских! Ты, испытательно вникнув

В стопосложение греков, римлян, славян и германцев,

Первый ясно увидел несовершенство, и вместе

Способ исправить наш героический стих...

Таким образом, сам Воейков связывал свой перевод

"Садов" Делиля и опыты в создании русского гекзаметра

как разные попытки решить единую задачу - проложить

путь повествовательной поэзии.

При этом Воейков не скрывал, что некоторым просве-

щенным ценителям поэзии переход от александрийского

стиха к гекзаметру представляется заблуждением. Его не

удивляет, что

...есть на святой Руси странные люди.

Люди, которых упрямство ничем не преклонное губит.

Люди эти

Мыслят, что всякая новость в правленьи, в науках, в

искусствах

Гибель и веры и нравов и царства ведет за собою.

Этот намек легко расшифровывается: речь, конечно,

идет о Шишкове и его последователях. Сложнее расшифро-

вать последующие стихи:

Но признаюсь пред тобой, с удивлением слышу,что те же

Наши великой ученостью в свете славные люди,

Поэты 1790-1810-х гг. С. 282-283.

Те просвещенные наши большие бояра, которым

Прежде читал я старый свой перевод из Георгик,

С жаром которые выше Делилева труд мой ценили,

Ныне, когда им новый читаю, жалеют об рифмах. 1

Кто же этот "просвещенный боярин"? Можно предполо-

жить, что речь идет об И. И. Дмитриеве.

содержание .. 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 ..