Главная Учебники - Разные Искусство и современный мир (Мих. Лифшиц) - 1978 год
поиск по сайту правообладателям
|
|
|
содержание .. 18 19 20
Слова А. Дымшица о «сновидцах и тайновидцах», как и другие оттенки его рассуждений, не соответствуют конкретным чертам нацистского времени. Но не в этом дело. Позвольте все же узнать, какое искусство преследовали нацисты? По определению А. Дымщица, это — «формализм». Какое искусство они утверждали? «Натурализм». Чем же отличается эта схема от тенденционных сказок западных вральманов, начиная с маститого Франца Роо и ниже, до составителя какой-нибудь радиопрограммы о советском искусстве? Ничем не отличается, кроме того, что А. Дымшиц прибавил к обычным выпадам против «натурализма» эпитет «декадентский». Но в этом ему, пожалуй, сделают уступку. Итак, мы ничего не выиграли в результате всей этой процедуры. «Существует и бытует версия...»— пишет А. Дымшиц. Она продолжает «существовать и бытовать», несмотря на перемену слов. А. Дымшиц был возмущен тем, что в моей статье модернизм назван модернизмом. Он предлагал по отношению к «части кубистов и экспрессионистов» назвать это явление иначе. Лиха беда начало! Теперь совершается дальнейшее переименование, и натурализм становится модернизмом. Что мы выиграли от того, что назвали черное белым, а белое черным? Ровно ничего. Хотите контрабандой, под чужим флагом провести сомнительный груз? Видимо, так. Опасность «попасться на удочку» пропаганде покойных Геббельса и Розенберга в настоящее время менее велика, чем опасность «попасться на удочку» современной буржуазной пропаганды, украшенной всеми цветами лжедемократии, защиты новаторских поисков и критики реалистической традиции под именем «натурализма». Есть в этой пропаганде также немало фальшивых фраз о массовом искусстве и массовой культуре, ибо сама масса изображается ею как последний источник упадка и вырождения, источник фашизма и всякой тоталитарности. Может ли марксист отвлечься от этой современной ситуации, не делая уступки подобной идеологической схеме? Скажите сами, товарищ читатель. К сожалению, схема, согласно которой фашизм совпадает с массовым искусством в духе натурализма и противоречит новаторству «сновидцев и тайновидцев», эта сказка наших дней превосходно существует и даже бытует. Когда речь идет об отдельных лицах, лучше оспаривать их взгляды по существу, не прибегая к ссылкам на «удочку». Но по отношению к А. Дымшицу можно, пожалуй, сделать исключение. Ведь он кричит громче всех, дает указания, пишет статьи в повелительном наклонении и не останавливается даже перед политическими инсинуациями. Между тем наш грозный автор сам «попался на удочку» известной пропаганды. Он «попался на удочку» этой пропаганды, ибо принял на веру ее ложный тезис, будто «натурализм», враждебный «элите», является эстетикой тоталитарных государств, другими словами — фашизма. Мы видели, сколь незначительно в этой схеме присутствие реальной истины и сколько в ней тенденциозной лжи. Другой стороной всей этой, по крайней мере сомнительной, теории является высокая оценка модернистского искусства. В целом или частично (как предлагает А. Дымшиц) его уже отнесли к передовой культуре нашего времени, борющейся против конформизма «человека одного измерения», массового обывателя, в защиту личности и свободы. Эту точку зрения отстаивают ныне самые «левые» политические и эстетические авангардисты современного Запада, поклонники Мао, Фанона, Режи Дебре, но ее благословляют также вульгарные разносчики антикоммунистической пропаганды в печати и по радио. Распутайте этот узел, и у вас останется конфликт между передовым отрядом новаторов и отсталым мещанством, жаждущим традиционного реализма в искусстве. И эту ветошь, наполняющую статьи и книги определенного типа уже в течение целого столетия, нам хотят навязать как последнее слово тонкого марксистского анализа. Ставить знак равенства между мифом об авангарде и борьбой против фашизма можно, только забыв недавнее прошлое. Это факт, что во многих странах Европы и Америки неофашизм поднимает голову. Но бороться с ним путем осуждения «массового человека» как опоры всякой тоталитарности это значит подливать масло в огонь. Кто не понимает прошлого, тот обречен на его повторение. [1] Иоганн-Иоахим Винкельман и три эпохи буржуазного мировоззрения». Перепечатано в сб. «Вопросы искусства и философии». М., 1935, с. 72—74. [2] Herman Rauschning. Gesprache mit Hitler. Zurich, 1940, S. 78. [3] Eckart Weinreich Die Nation als Lcbensgemcinschaft. Munchen, 1931, S. 72—105. [4] Alfred Doblin Die hteransche Situation Baden Baden, 1947, S. 26. [5] Здесь не место для выставки учености, и я ограничиваюсь ссылкой на две содержательные работы Таковы, при всех своих недостатках, исследования К. Sontheimer Antidemokrahsches Denken in der Weimarer Repubhk 1924—1928 Dusseldorf, 1967, Hans-Helmut Knritter. Ideologien des Rechtsradikahsmus lm Nachknegsdeutchland Bonn, 1961. [6] Сошлемся на его обширную статью о национал-социалистической идеологии в новейшей англо- американской философской энциклопедии "Encyclopedia of Philosophy" (vol. III). [7] Отмар Шпанн, один из основателей нацистского «Союза борьбы за немецкую культуру», находился в заключении с 1938 по 1945 год. Этот «мученик фашизма» пережил Розенберга благодаря разгрому гитлеровской армии советскими войсками. [8] Franz Leschnitzer. Von Borne zu Leonhard. 1966, S. 139. [9] Leon Poliakov und Josef Wulf. Das Dritte Reich und seine Denker. Berlin (West), 1959, S. 34. [10] А. Гулыга. Пути мифотворчества и пути искусства (заметки социолога).— «Новый мир», 1969, № 5, с. 230. [11] См.: Leon Poliakov und Josef Wulf. Das Dwite Reich und seine Denker, S. 11—15. [12] См.: Georg Simmel. Die historische Formung. Logos, Bd. VII, Heft 2. [13] Leon Poliakov und Josef Wulf. Das Dritte Reich und seine Denker, S. 15. [14] См: Alfred Rosenberg. Schriften aus den Jahren 1921— 1923. Munchen, 1943. [15] Alfred Rosenberg. Dietrich Eckart. Ein Vermachtnis. 7. Auflage, 1942. [16] Ф. Меринг. Карл Маркс. История его жизни. М., Госполитиздат, 1957, с. 525. [17] См: Alfred Rosenberg. Der Mythus des XX .Tahrhunderts. 2 Aufl, 1931, S. 262, 280—284, 410. [18] Paul Schu11ze-Naumbuгg. Kunst und Rasse. 2 Auflage. Miinchen, 1935, S. 26, 27. [19] Подробности в книгах Hildegard Brenner Die Kunstpo htik des Nationalsoziahsmus Hamburg, 1963, Franz Roo Entartete Kunst Kunstbarbarei lm Dntten Reich Hamburg 1962. [20] Helmut Lchmann-Haupt. Art under a dictatorship. New York, 1954, p. 72. [21] Bruno Kroll. Deutsche Maler der Gegenwart. Die Entwick-lung der deutschen Malerei seit 1900. Berlin, 1937. [22] См.: Richard Hamann. Geschichte der Kunst von der alt-christlichen Zeit bis zur Gegenwart. Berlin, 1955, Bd. II, S. 862. [23] Кго11, S. 97. [24] Л. Рейнгардт. «Новая вещественность» и риджионализм.— В сб. «Модернизм», изд. второе. М., 1973, с. 213. [25] Кго11, S. 110. [26] Кго11, S. 107. [27] См. Allgemeines Lexikon der bildenden Kunstler des XX. Jahr-hunderts von Hans Vollmer, Bd. III Leipzig, 1953. [28] Л. Рейнгардт. «Новая вещественность» и риджионализм — В сб.: «Модернизм», с. 188. [29] См исследование циглериады в книге Иозефа Вульфа Die bildende Kunst im Dntten Reich Erne Dokumentation Guttersloh, 1963 и отзвуки у Вольфганга Хютта (Deutsche Malerei und Graphik im 20 Jahrhundert Berlin, 1969, S. 405) [30] Кго11, S. 9. [31] Там ж е, S. 62. [32] Кго11, S. 90. [33] Там же, S. 80. [34] Там же. [35] Кго11, S. 82, 86. [36] Europaische Kunst. 1912. Zum 50. Jahrestag der Ausstellung des "Sonderbandes westdeutscher Kunstfreunde und Kunstler in Koln", 1962, S. 80. [37] Кго11, S. 87, 90, 91. [38] А. Дымшиц. Против схематизма.— «Литературная газета», 20 декабря 1966 г., № 150. [39] «Москва», 1969, № 1, с. 190. [40] «Москва», 1969, № 1
Старое правило гласит: «В спорах рождается истина». Вообще говоря, это так, но вообще ставить вопрос нельзя — истина всегда конкретна. И потому она иногда рождается в спорах, иногда умирает. Все зависит от того, какие споры, о чем они и кто в них участвует. Можно, например, спорить о том, где следует искать идеи более родственные учению Маркса — в диалектике Гегеля или в религиозном экзистенциализме Кьеркегора? Доводы в пользу Кьеркегора мне приходилось читать в одном нашем журнале. Конечно, спорить об этом можно. Пусть люди высказывают спорные точки зрения, особенно по вопросам отвлеченным и в пожарном отношении безопасным. Разве вы хотите отменить свободу мнений? Нет, разумеется. Я только хочу воспользоваться отпущенной мне свободой, чтобы сказать — в таких спорах истина не рождается, а умирает. Спорить об этом после всего теоретического опыта марксизма, после Ленина, значит пользоваться свободой мнений для забивания головы читателя всякой трухой — способ известный, старый, проверенный. Можно спорить о пришельцах из космоса или о том, кого нужно больше беречь — мужчин или женщин. Почему бы нет? Правда лучше было бы воспользоваться методом спора для выяснения тех общественных мер, которые могут уменьшить процент участия женщин в тяжелых работах и других занятиях, вредных для их организма и дурно отражающихся на физическом складе новых поколений. Это не повредит и справедливому исследованию вопроса о хрупкости мужского здоровья. Перед лицом тех споров, в которых истина не рождается, лучше молчать или следовать правилу Пушкина: Спокойно возвещай коран, Не понуждая нечистивых! Но как быть, если нечестивые не оставляют нам этого спокойствия? Они тоже знают свое дело и вы не укроетесь от них нигде. Спокойствие есть идеал, доступный лишь истинным мудрецам, а так как идеал от нас далек, то даже великому поэту случалось спускаться с горней высоты, делая уступки жизни. Нет надобности рассказывать здесь о том, сколько он написал полемических стихотворений и статей, как «реагировал» (очень болезненно, по известному выражению) на ядовитые укусы своих врагов, несмотря на их полное ничтожество. Боже мой, как задевали его бездарные выходки Булгарина! Однажды поэт сам пожелал признаться в этом- «Что касается до критических статей, написанных с одною целью оскорбить меня каким бы то ни было образом, скажу только, что они очень сердили меня, по крайней мере первые минуты, и что следственно сочинители оных могут быть довольны, удостоверяем что труды их не потеряны». Тем не менее, даже в случае самых низменных литературных изветов и лакейской брани Пушкин считал пустым аристократизмом воздерживаться от полемики под предлогом ее ничтожества. «Английский лорд равно не отказывается и от поединка на кухенрейтерских пистолетах с учтивым джентельменом, и от кулачного боя с пьяным конюхом». Презирать критику, даже самую жалкую, все равно, что презирать публику: «Нападение на писателя и оправдания, коим подают они повод — суть важный шаг к гласности прений о действиях так называемых общественных лиц (hommes publics), к одному из главнейших условии высокообразованных обществ. В сем отношении и писатели, справедливо заслуживающие презрение наше, ругатели и клеветники, приносят истинную пользу — мало-помалу образуется и уважение к личной чести гражданина и возрастает могущество общественного мнения, на котором в просвещенном народе основана чистота его нравов». Если я не ошибаюсь, воздержание от кулачного боя с каким-нибудь развязным сикофантом Пушкин считал не благородством тона, а недостатком подлинного демократизма, мещанской важностью недавнего барина или чиновника Что же касается его собственной полемической тактики, то он превосходно изложил ее в следующих строках: Враги мои, покамест я ни слова И, кажется, мой быстрый гнев угас, Но из виду не выпускаю вас, И выберу когда-нибудь любого Не избежит пронзительных когтей, Как налечу нежданный беспощадный Так в небесах кружится ястреб жадный И стережет индеек и гусей
Следовать правилу, взятому из «Подражания Корану», то есть держаться одних лишь положительных истин, — прекрасная мечта. Признаюсь в этой жалкой человеческой слабости — столь возвышенное философское презрение к миру далеко от меня. Если есть такая возможность, приходится время от времени «реагировать» на выпады нечестивых, хотя и в малой пропорции по отношению к ним и не всегда, далеко не всегда с той уверенностью в успехе, которая доставляет радость сердцу. Представьте себе, что на вас напала дюжина храбрецов, да еще в темном переулке — бывало и это. Мое нежелание участвовать в лишних спорах, мешающих спокойно возвещать Коран, я однажды даже выразил печатно в газетной статье под названием «Надоело». Рекомендую ее вниманию любителей всяких полемических древностей[1]. Не уклоняясь от обязанности высказывать свои убеждения, если это возможно и, с более общей точки зрения, целесообразно, пишущий эти строки брался за перо полемиста только в целях самозащиты или же, в редких случаях, ради необходимого возмездия, когда отступить от своего долга было бы низостью Прошу читателя принять к сведению эти чистосердечные признания Перед лицом «исторического бреда», по выражению Герцена, трезвому человеку чаще приходится держать язык за зубами, чтобы не воевать с ветряными мельницами и по другим причинам, от нас не зависящим. Готов отвечать за свою робость перед Радамантом, Миносом или другим судьей, строгим, но справедливым, и пусть при разборе моего персонального дела мне будет указано на «неполное соответствие», как пишут в приказах. Ибо каждая должность может быть отдана другому. С большой охотой я отдал бы другому мою небольшую должность, предавшись более мирным и увлекательным занятиям. Однако охотников портить себе жизнь не так много — сейчас, как и сорок лет назад, так что при всем понимании моего несоответствия занимаемой должности, выходит, что нужно ее исполнять. Во всяком случае я не переоцениваю мои возможности и признаю себя только исполняющим обязанности других, более серьезных и смелых критиков, которые, может быть, еще придут А без них, товарищ читатель, как вы думаете справиться с теми задачами, которые перед вами стоят? В некоторых письмах, полученных мною в связи с дискуссией о модернизме, звучали упреки или опасения в том, что моя полемика слишком зла. Это удивительно и наводит на грустные размышления. В каком же странном, лишенном страсти и выбора, несамостоятельном мире жили эти читатели, если мои условные выражения могли испугать их своею резкостью! А если они действительно так пугливы — пусть привыкают. Эта привычка может им пригодиться в дальнейшем, при переходе к более серьезным сюжетам. Что касается злости, то за меня уже ответил поэт шестидесятых годов Василий Курочкин. Время от времени не мешает вспомнить старую науку. Зол я впервые сегодня вполне; Зол — оттого, что нет злости во мне. Нет этой злости, которая смело Прямо из сердца срывается в дело. Нету ее — ненавистницы фраз, Злобы святой, возвышающей нас. Словом, если на что-нибудь нужно жаловаться, то скорее на дистрофию злости, избыток непротивления злу и всякого дзенбудизма. Когда автор этой статьи адресуется иногда с излишней страстью к явлениям мелким или даже вовсе ничтожным, то представьте себе, что получится у другого критика, которому хватит «злобы святой, возвышающей нас» на что-то большее. Ведь критика и самокритика это движущая сила социализма, а значение всякой критики зависит, прежде всего, от важности ее предмета. Согласно классификации Щедрина, все критики мира делятся на карасей и ершей. Что касается марксизма, то ему свойственна более высокая оценка последних — в этом едва ли можно сомневаться. По поводу обвинения марксистской полемики в грубости Энгельс писал: «Острую полемику Вольтера, Бомарше, Поля Луи Курье называли «грубостями шутовской полемики» их противники — юнкеры, попы, юристы и представители других кастовых групп,— что не помешало этим «грубостям» быть признанными ныне выдающимися и образцовыми произведениями литературы. И мы получили так много удовольствия от этих и других образчиков «шутовской полемики», что целой сотне Брентано не удастся увлечь нас в область немецкой университетской полемики, где царит только бессильная злоба немощной зависти и самая отчаянная скука»[2]. В поучение любителям потешных сражений, именуемых дискуссиями и рассчитанных только на взаимную рекламу для их участников, я собрал несколько замечаний Фридриха Энгельса о литературной полемике, поместив их на видном месте в хрестоматии «Маркс и Энгельс об искусстве». Приведу здесь несколько примеров из этой коллекции. Ткачев жаловался на резкость критики Энгельса, называя его слова ругательствами. «Но известный вид ругани,— заметил Энгельс,— так называемая инвектива является одним из наиболее выразительных риторических приемов, который применяется в случае надобности всеми великими ораторами и которым сильнейший английский политический писатель, Уильям Коббет, владел с мастерством, вызывающим до сих пор восхищение и служащим недосягаемым образцом»[3]. Маркс и Энгельс ставили полемический талант Коббета-старшего очень высоко, считая его памфлеты образцом подлинно народной литературы. Впрочем, по поводу одной статьи лидера чартистов Фергюса О'Коннора в их переписке есть следующее замечание: «Это шедевр гениальной ругани, часто лучше Коббета, напоминает Шекспира»[4]. Мы были дерзки как черти [bold devils), рассказывал Энгельс Лауре, вспоминая свои совместные с Марксом критические походы сороковых годов[5]. Посмеяться над мещанской важностью литературных противников всегда доставляло им искреннее удовольствие и они мало заботились о том, что их полемика будет названа «желчной». Люди широкой души часто навлекают на себя подобные обвинения, они даже смело идут навстречу этим легендам — так отвратительна им, невыносима сладость сентиментальных фраз, которые ставит себе в заслугу литературный обыватель. Под конец жизни Энгельсу часто приходилось жалеть о том, что немецкой социал-демократической прессе не хватало дерзкой энергии, чувства превосходства, насмешки над противником. «Вообще же не обращай внимания на булавочные уколы,— писал он Эдуарду Бернштейну,— это первое правило в борьбе, и помни, что Нет радости больше, чем наших врагов Язвить насмешкою злою, Смеясь над пошлостью жалких тупиц Над всей их дурацкой толпою»[6]. В заключение еще два примера на этот раз из Ленина. Влиятельный лидер русского либерализма Петр Струве назвал полемику «Искры» и «Зари» злобно-тенденциозной, и вот что ответил на эту жалобу Ленин: «Тенденциозностью называют либералы и многие радикалы непреклонную твердость убеждений, а резкую критику ошибочных взглядов они называют «злобой». Тут уж ничего не поделаешь»[7]. По поводу статьи «Об избирательной платформе» (1912 г.), направленной против ликвидаторов, у Ленина была размолвка с редакцией «Правды», которая считала его выступление слишком резким, хотя соглашалась с ним по существу. Статья напечатана не была и до сих пор не найдена. Ленину в Краков отправили замечания Витимского (М. С. Ольминского), который возражал против слишком «гневного» тона статьи. Отвечая редакции, Ленин, между прочим, писал: «С которых пор гневный тон против того, что дурно, вредно, неверно (а ведь редакция «принципиально» согласна!) вредит ежедневной газете?? Наоборот, коллеги, ей-богу, наоборот. Без «гнева» писать о вредном — значит, скучно писать»[8]. Этого, пожалуй, достаточно, чтобы обрисовать ту литературную традицию, которая, с моей или, если позволено будет мне это сказать, с н а ше й точки зрения, достойна подражания. Тем не менее в этом пункте можно предвидеть некоторые законные аргументы в пользу большей мягкости литературных нравов. Ведь старая марксистская полемика была направлена против врагов рабочего класса и противников научного социализма. Совершенно естественно, что в ней были уместные резкие инвективы и острые полемические приемы. У нас же, как известно, «кастовых групп», по выражению Энгельса, нет, мы спорим в кругу товарищей, а потому должны быть более умерены и дружелюбны
Возражения серьезные, однако полной уверенности в том, что имя рек, как марксист, заслуживает более мягкого обращения, чем Ткачев, бланкист и народник шестидесятых-семидесятых годов прошлого века, у меня нет. Видимо, здесь нужно принять во внимание более конкретные условия и более точные измерения, чем простая принадлежность к марксизму, удостоверенная круглой печатью «Клобук не делает монахом», говорили в средние века. Но оставим этот вопрос в стороне. Вернемся лучше к нашей аксиоме — под теплым солнцем социализма полемика должна быть менее острой, чем в прежнем антагонистическом обществе. Не сомневаясь в справедливости этого общего правила, необходимо ввести в условия задачи некоторые уточнения. Прежде всего, вышеуказанная аксиома не означает, что вместо острой полемики в духе Вольтера, Поля-Луи Курье, Уильяма Коббета, не говоря о Писареве или Плеханове, мы должны завести у себя тупую полемику в духе юнкеров, попов и ученых педантов, погрузившись в тот жалкий мир, «где царит только бессильная злоба немощной зависти и самая отчаянная скука». Боюсь, что тупая полемика со всеми ее психологическими особенностями, столь отвратительными с точки зрения Энгельса, имеет еще реальные корни в жизни и ее соблазны более опасны для социалистической культуры, чем любая резкость в действительно идейном споре. Далее, если острота полемики притупляется уже сегодня, в наши с вами дни, читатель, что же будет завтра? Поскольку все пережитки классовых противоречий с течением времени будут побеждены, острота полемики, как переменная величина, стремящаяся к нулю, вовсе исчезнет и человечество погрузится в такую невыносимую скуку, что из этого рая людям захочется бежать в те времена, когда истину доказывали посредством костров. Но не пугайтесь, читатель, никогда этого не будет. К счастью, такая футурология не столь достоверна, как кажется Она представляет собой обычную карикатуру на коммунизм, одну из тех, которые известны еще со времен гонителя немецкой социал- демократии Еугена Рихтера, а в наши дни продаются пудами, просто на вес Конечно, нет такой карикатуры, которая не нашла бы себе добровольных исполнителей. Люди старших поколений может быть помнят как в давние времена многие слишком последовательные марксисты доказывали, что в будущем обществе не будет больше такого литературного жанра как трагедия, ибо при отсутствии противоречий между людьми и всеобщем счастье, реальный материал для трагических сюжетов должен, как говорится, сойти на нет. Не будет и комедии, ибо после исчезновения пережитков капитализма некого будет осмеивать. Искусство сольется с техникой, красота с жизнью, теория с практикой, различие мужского и женского пола отомрет (в двадцатых годах всех поражали опыты превращения курицы в петуха и обратно). Словом, наступит тысячелетнее царство и будет полный Абсолют, в котором, наконец, мы уснем. Если так, то существенные различия между острой и тупой полемикой тоже, разумеется, должны отмереть. Но пусть меня четвертуют, если я поверю в такой коммунизм. Я не верю в него, как не верю и в ту футурологию, которая превращает будущий технический рай в отвратительное, абстрактное повторение скучного идеала юнкеров, чиновников и попов. Нужно верить в коммунистическое общество, населенное веселыми богатырями, настоящими bold devils. Будет ли это? Не сомневайтесь. «Буди, буди!», как говорил старец Зосима. Но где же в таком случае действительные границы допустимого в полемике нашей социалистической эпохи и существуют ли они? Да, они существуют, но дело не в простом количестве «остроты». Всякая мера должна иметь и обязательно имеет свою качественную сторону. Бывает разная мягкость и разная острота. Мне кажется, например, что в нашей полемике абсолютно недопустимы политические инсинуации и любые виды демагогии, даже применяемой для достижения самых лучших целей и в самой вежливой, завуалированной форме— в виде намеков, наветов, науськивания, тонкого сикофантства, лести народу, всякого рода угодничества, в том числе и угодничества перед публикой. Вот что нужно изгонять из наших литературных нравов. Сладкие голубые купидоны могут оказаться страшнее грубых ругателей былых времен. Что же касается той остроты, примеры которой Энгельс находит у многих писателей, начиная с Вольтера, то она и двести лет назад не имела ничего общего с применением печати для всяких общественных гадостей. Напротив, в этой традиции достаточно ясно выразились демократические и социалистические элементы старой культуры, а их участие в духовном складе человека будущего неоспоримо. Если осуждение слишком острой полемики направлено против змеиного жала, спрятанного в цветах ничего не стоящих фраз, оно справедливо. Если же это осуждение направлено против «злобы святой, возвышающей нас», чтобы мы научились ненавидеть эти поганые фразы, оно представляет собой только средство отупления общественной мысли и отравления ее дурным воздухом мировой казармы, то есть буржуазной обывательщины двадцатого века, заражающей своим трупным ядом социалистические начала жизни. С другой стороны, как бы ни было важно товарищеское отношение литератора к его собратьям по перу, оно не должно вырождаться в сплочение особой литературной касты, основанной на старом правиле: чин чина почитай. «Все мы хорошие и важные, ты выдающийся и я выдающийся, будем же друг друга поддерживать и славословить перед публикой, даже ломая копья». Чем это лучше примеров корыстной взаимной поддержки в обыкновенной торговой сети? Не принимать участия в таких «структурах», как любят теперь говорить, является обязательным нравственным правилом честного литератора, пусть это даже кажется неуживчивостью или злостью. В его положении холодная война с гудошниками часто бывает единственным возможным выражением истинного демократизма Если верить автору одного романа, легче найти общий язык с прокуратором Понтием Пилатом, чем с кастой служителей храма и молодым человеком из Кариафа, получившим гонорар в размере тридцати серебреников. Не знаю, может быть и так — дело это запутанное Знаю только, что нужно держаться «твердых убеждений», по выражению Ленина, если, конечно, они этого заслуживают, то есть если они выражают более широкие общественные интересы. И нужно пользоваться нападками литературных противников для верного освещения этих интересов. Последнее не всегда возможно, далеко не всегда, но если такая возможность есть — пусть другая сторона не жалуется. На войне как на войне. Это правило в равной степени касается всех — подъявший перо от пера и погибнет. 1969 г. [1] «Литературная газета» от 10 января 1940 г. [2] Ф. Энгельс. Брентано contra Маркс. Соч., т. 22, с. 121. [3] Ф. Энгельс. Эмигрантская литература Соч., т. 18, с. 530. [4] Ф. Энгельс — К. Марксу, 25—26 октября 1847 г. Соч, т 27, с 97. [5] Ф. Энгельс — Лауре Лафарг, 2 июня 1883 г. Соч., т. 36, с. 29. [6] Ф. Энгельс — Э. Бернштейну, 22 июня 1884 г. Соч., т. 36, с. 150. Стихи Георга Веерта, перевод исправлен. [7] В. И. Ленин. «Г. Струве, изобличенный своим сотрудником». Полное собрание сочинений, т 7, с 206. [8] В. И. Ленин. Письмо в редакцию газеты «Правда», 1 августа 1912 г. Полное собрание сочинений, т 48, с. 73. +++ |