Происхождение видов путем естественного отбора (Чарлз Дарвин) - часть 18

потомков каждого из них ко всякому незанятому или плохо занятому месту в природе, эти 
факты перестают быть странными и могли бы даже быть заранее предсказаны. 

Мы можем до некоторой степени понять, почему в природе так много красоты, так как и 

она  может  быть  в  значительной  мере  приписана  деятельности  естественного  отбора.  Что 
красота,  согласно  нашему  понятию  о  ней,  не  представляет  всеобщего  явления,  допустит 
каждый,  кто  взглянет  на  некоторых  ядовитых  змей,  на  некоторых  рыб  и  некоторых 
отвратительных  летучих  мышей,  морда  которых  представляет  искаженное  сходство  с 
человеческим  лицом.  Половой  отбор  сообщил  самые  блестящие  краски,  самые  изящные 
формы  и  другие  украшения  самцам,  а  в  некоторых  случаях  и  обоим  полам  многих  птиц, 
бабочек  и  других  животных.  У  птиц  он  во  многих  случаях  придал  голосу  самцов 
музыкальность,  привлекательную  для  самок,  а  равно  и  для  нашего  слуха.  Цветки  и  плоды 
сделались заметными благодаря ярким окраскам, выделяющим их на зелени листвы, для того 
чтобы цветки эти могли быть легко замечены, посещаемы и оплодотворяемы насекомыми, а 
семена рассеивались бы при посредстве птиц. Каким образом случилось, что определенные 
цвета,  звуки  и  формы  доставляют  наслаждение  как  человеку,  так  и  низшим  животным; 
другими словами, как возникло чувство красоты в его простейшей форме, этого мы не знаем, 
как не знаем и того, почему известные запахи и вкусы стали приятными. 

Так как естественный отбор действует путем конкуренции, то он адаптирует и улучшает 

обитателей каждой страны только по отношению к другим ее обитателям; поэтому нам нечего 
удивляться,  что  виды  какой-либо  страны,  хотя  они  с  обычной  точки  зрения  созданы  и 
специально адаптированы для этой страны, побеждаются и вытесняются натурализованными 
формами других стран. Не следует изумляться, если все приспособления в природе, насколько 
мы можем судить, не абсолютно совершенны, как например человеческий глаз, или некоторые 
из них не соответствуют нашему представлению о приспособленности. Нечего удивляться и 
тому, что жало пчелы, направленное против врага, причиняет смерть самой пчеле; тому, что 
трутни  производятся  в  таком  большом  числе  ради  одного  единственного  акта,  а  затем 
умерщвляются  своими  стерильными  сестрами;  той  изумительной  трате  пыльцы,  которая 
наблюдается у нашей сосны; той инстинктивной ненависти, которую пчелиная матка питает к 
своим  собственным  фертильным  дочерям;  тому,  что  наездники  питаются  живым  телом 
гусениц,  и  вообще  ни  одному  подобному  случаю.  Согласно  теории  естественного  отбора, 
скорее представляется удивительным, что не открыто еще большего числа подобных случаев 
отсутствия абсолютного совершенства. 

Сложные  и  малоизвестные  законы,  управляющие  образованием  разновидностей, 

насколько  мы  можем  судить,  идентичны  с  законами,  которые  управляли  образованием 
отдельных видов. В обоих случаях физические условия оказывали, по-видимому, некоторое 
прямое и определенное действие, но как велико это действие, мы не можем сказать. Так, при 
переселении  разновидностей  в  какое-нибудь  новое  местообитание  они  иногда  принимают 
признаки,  свойственные  видам  этого  местообитания.  Как  на  разновидности,  так  и  на  виды 
употребление  и  неупотребление,  по-видимому,  производят  значительное  действие,  так  как 
невозможно отрешиться от такого заключения при виде, например, толстоголовой утки с ее 
крыльями, непригодными для летания почти в такой же степени, как у домашней утки, или 
при виде зарывающегося в землю туку-туку, порою слепого, и некоторых кротов, постоянно 
слепых и с глазами, покрытыми кожей, или, наконец, при виде слепых животных, живущих в 
американских и европейских темных пещерах. В отношении как разновидностей, так и видов 
немаловажную роль играла, по-видимому, и коррелятивная вариация, так что когда одна часть 
модифицировалась, по  необходимости  модифицировались и  другие.  Как  у  разновидностей, 
так и у видов иногда наблюдается реверсия к давно утраченным признакам. Как непонятно с 
точки зрения теории творения появление время от времени полос на плечах и ногах различных 
видов рода лошадей и у их гибридов. И как просто объясняется этот факт, если мы допустим, 
что все эти виды произошли от полосатого предка, точно так же, как различные домашние 
породы голубя происходят от сизого с темными поперечными полосами скалистого голубя! 

Почему с обычной точки зрения, согласно которой каждый вид был создан независимо, 

видовые  признаки,  т.  е.  те,  которыми  виды  одного  рода  отличаются  друг  от  друга,  более 
изменчивы,  чем  признаки  родовые,  по  которым  они  все  друг  с  другом  сходны?  Почему, 
например,  окраска  цветка  у  одного  из  видов  данного  рода  более  изменчива,  если  цветки 
других  видов  окрашены  различно,  чем  в  том  случае,  если  у  всех  видов  цветки  одинаково 
окрашены? Если виды – только хорошо выраженные разновидности, признаки которых стали 
в высокой степени постоянными, то мы можем понять этот факт: они уже изменялись с того 
момента, когда они ответвились от своего общего предка, но изменялись только по некоторым 
признакам, которые составляют их видовое отличие, и потому именно эти признаки должны 
оказаться более способными к дальнейшему изменению, чем родовые признаки, неизменно 
передававшиеся по наследству в течение громадного периода времени. На основании теории 
творения невозможно объяснить также, почему часть, необычайно развитая только у одного 
какого-нибудь  вида  данного  рода,  и  потому,  как  мы  вправе  заключить,  весьма  важная  для 
этого вида, особенно склонна к изменению; но, с нашей точки зрения, эта часть уже испытала, 
с того времени, когда различные виды ответвились от общего предка, значительную степень 
изменчивости и модифицирования, а потому мы можем вообще ожидать, что эта часть и до 
сих  пор  сохранила  свою  склонность  изменяться.  Но  часть  может  быть  развита  самым 
необычайным  образом,  как  например  крыло  летучей  мыши,  и  тем  не  менее  быть  не  более 
изменчивой,  чем  всякая  другая  часть,  если  эта  часть  оказывается  общей  для  целой  группы 
подчиненных форм, т. е. в том случае, когда она передавалась по наследству в течение весьма 
долгого  периода,  потому  что  в  этом  случае  она  уже  сделалась  постоянной  вследствие 
продолжительного естественного отбора. 

Что  касается  инстинктов,  как  ни  поразительны  некоторые  из  них,  для  теории 

естественного  отбора  последовательных,  незначительных,  но  полезных  модификаций  они 
представляют не большие трудности, чем строение тела. Мы можем, таким образом, понять, 
почему  природа,  наделяя  различных  животных  одного  и  того  же  класса  различными 
инстинктами, подвигается только градуальными шагами. Я пытался показать, как много света 
проливает этот принцип градации на поразительные архитектурные способности медоносной 
пчелы. Привычка, без сомнения, нередко принимает участие в модификации инстинктов, но, 
очевидно,  в  ней  нет  необходимости,  как  мы  видим  на  примере  бесполых  насекомых,  не 
оставляющих  по  себе  потомства,  которое  могло  бы  унаследовать  последствия 
продолжительной  привычки.  Допуская,  что  все  виды  одного  и  того  же  рода  произошли  от 
общего предка и унаследовали много общего, мы можем понять, каким образом близкие виды, 
находясь  в  самых  различных  жизненных  условиях,  руководятся  почти  одними  и  теми  же 
инстинктами;  почему,  например,  дрозды  тропической  и  умеренной  Южной  Америки 
обмазывают  свои  гнезда  грязью,  так  же  как  и  наши  британские  виды.  С  точки  зрения 
медленного  приобретения  инстинктов  путем  естественного  отбора,  нам  не  представляется 
удивительным, если некоторые инстинкты несовершенны и ведут к ошибкам, равно как и то, 
что многие инстинкты причиняют страдания другим животным. 

Если виды – только хорошо выраженные и постоянные разновидности, то для нас тотчас 

же  становится  ясным,  почему  их  гибридное  потомство  следует  тем  же  сложным  законам в 
степени и характере сходства со своими родителями, как и гибридное потомство заведомых 
разновидностей,  т.  е.  постепенно  поглощаются  одни  другими  при  последовательных 
скрещиваниях  и  т.  д.  Это  сходство  представлялось  бы  странным,  если  бы  виды  были 
независимо созданы, а разновидности образовались бы посредством вторичных законов. 

Если мы допустим, что геологическая летопись в крайней степени несовершенна, тогда 

доставляемые ею факты являются сильным подтверждением теории единства происхождения, 
сопровождаемого  модификацией.  Новые  виды  появились  на  сцене  медленно  и  через 
последовательные промежутки времени, причем размеры изменения за равные промежутки 
времени были весьма различны для различных групп. Вымирание видов и целых групп видов, 
игравшее  такую  выдающуюся  роль  в  истории  органического  мира,  является  почти 
неизбежным следствием принципа естественного отбора, так как старые формы замещаются 
новыми и улучшенными формами. Ни один единичный вид или группа видов не появляются 

вновь,  если  раз  была  прервана  цепь  обычных  поколений.  Постепенное  расселение 
доминирующих  форм  с  медленным  модифицированием  их  потомков  производит  такое 
впечатление, как будто по истечении значительных периодов времени органические формы 
изменялись  одновременно  на  протяжении  всей  земли.  Тот  факт,  что  ископаемые  остатки 
каждой  формации  представляются  по  своему  характеру  в  известной  степени 
промежуточными между ископаемыми, которые заключены в формациях, лежащих над и под 
данной формацией, просто объясняется их промежуточным положением в родословной цепи. 
Основной факт, что все вымершие существа могут быть соединены в одну общую систему со 
всеми  современными  существами,  естественно,  вытекает  из  того,  что  и  современные,  и 
вымершие  существа  являются  потомками  общих  предков.  Так  как  виды  в  течение  долгого 
периода  своего  развития  и  модификации  постоянно  дивергировали  в  своих  признаках,  то 
становится понятным, почему более древние формы или ранние предки каждой группы часто 
занимают  до  некоторой  степени  промежуточное  положение  между  ныне  существующими 
группами.  Современные  формы  обычно  признаются  существами  с  более  высокой  в  общем 
организацией по сравнению с древними формами; они и должны быть выше в том смысле, что 
позднейшие и более улучшенные формы победили в борьбе за жизнь формы древнейшие и 
менее  улучшенные;  также  и  их  органы  обычно  в  большей  степени  специализированы  для 
выполнения  различных  функций.  Этот  факт  вполне  совместим  с  существованием 
многочисленных  существ,  еще  сохранивших  более  простое,  малоусовершенствованное 
строение,  приспособленное  для  простых  условий  их  существования;  он  вполне  совместим 
также и с тем, что организация некоторых форм регрессировала, делаясь на каждой стадии 
исторического происхождения более приспособленной к новому упрощенному образу жизни. 
Наконец,  удивительный  закон  продолжительного  сохранения  близких  форм  на  том  же 
континенте – сумчатых в Австралии, неполнозубых в Америке и других подобных случаев – 
вполне  понятен,  так  как  в  пределах  одной  и  той  же  страны  существующие  и  вымершие 
организмы тесно связаны общим происхождением. 

Что  касается  географического  распространения,  мы  должны  допустить,  что  в течение 

долгого  ряда  веков  происходила  усиленная  миграция  из  одной  части  света  в  другую, 
вызванная  прежними  климатическими  и  географическими  переменами  и многочисленными 
действующими  время  от  времени  и  неизвестными  нам  способами  расселения;  тогда  на 
основании  теории общности  происхождения, сопровождаемого модификацией,  мы  будем  в 
состоянии понять большую часть основных фактов, касающихся распространения. Мы можем 
понять и поразительный параллелизм, существующий между распространением органических 
существ в пространстве и их геологической последовательностью во времени, так как в обоих 
случаях существа были одинаково связаны между собой обычными узами родства и способы 
модификации  были  одни  и  те  же.  Мы  вполне  поймем  смысл  изумительного  факта, 
поражавшего каждого путешественника, а именно: на одном и том же континенте при самых 
различных  условиях  –в  жарком  и  холодном  климате,  в  горах  и  на  равнинах,  в  пустынях  и 
болотах – большая часть обитателей, принадлежащих к одному и тому же обширному классу, 
обнаруживает  явные  черты  родства,  потому  что  они  являются  потомками  одних  и  тех  же 
родоначальников и первых колонистов. На основании того же принципа прежней миграции, 
связанной  в  большинстве  случаев  с  модификацией,  мы  можем  с  помощью  ледникового 
периода  понять  идентичность  некоторых  растений  и  близкое  родство  многих  других  на 
большинстве отдаленных  друг  от  друга  гор  и в  северном, и в  южном  умеренных  поясах,  а 
также близкое родство некоторых обитателей морей северного и южного умеренных поясов, 
несмотря  на  то,  что  они  отделены  друг  от  друга  всею  частью  океана,  лежащей  между 
тропиками. Хотя две страны и могут обладать физическими условиями, настолько сходными, 
насколько это необходимо для одного и того же вида, мы не должны удивляться тому, что их 
обитатели резко отличаются друг от друга, если эти страны в течение долгого периода были 
совершенно разобщены; действительно, так как взаимные отношения между организмами  – 
самые важные из всех отношений и так как две страны должны были получать колонистов в 
различные  времена  и  в  различных  соотношениях  из  какой-нибудь  другой  страны  или 

обмениваясь  друг  с  другом,  то  и  направление  модификации  в  обеих  областях  неизбежно 
должно было быть различным. 

С этой точки зрения на миграцию, сопровождаемую последующей модификацией, мы 

можем понять, почему океанические острова населены только немногочисленными видами и 
почему большая часть этих видов относится к своеобразным, или эндемичным, формам. Для 
нас  ясно,  почему  виды,  принадлежащие  к  тем  группам  животных,  которые  не  могут 
переселяться  через  значительные  пространства  океана,  каковы  лягушки  и  наземные 
млекопитающие,  не  встречаются  на  океанических  островах  и  почему,  с  другой  стороны, 
новые и  своеобразные  виды  летучих  мышей  –  животных,  которые  могут  пересечь  океан,  – 
нередко  встречаются  на  островах,  далеких  от  какого-либо  материка.  Такие  случаи,  как 
например  присутствие  своеобразных  видов  летучих  мышей  на  океанических  островах  и 
полное отсутствие других наземных млекопитающих,  – факты совершенно необъяснимые с 
точки зрения теории отдельных актов творения. 

Существование  близкородственных  или  замещающих  видов  в  каких-нибудь  двух 

областях  предполагает,  согласно  теории  общности  происхождения,  сопровождаемого 
модификацией, что одни и те же родоначалъные формы прежде населяли обе области; и мы 
действительно почти всегда убеждаемся, что всюду, где многочисленные близкородственные 
виды  населяют  две  области,  для  обеих  областей  общими  являются  некоторые  идентичные 
виды.  Всюду,  где  встречаются  многочисленные  близкородственные,  но  все  же  различные 
виды,  встречаются  и  сомнительные  формы  и  разновидности,  принадлежащие  к  тем  же 
группам.  Весьма  широко  распространено  следующее  правило:  население  любой  области 
связано  с  населением  ближайшего  источника,  откуда  могли  произойти  иммигранты.  Это 
обнаруживается  поразительным  образом  в  связи  почти  всех  растений  и  животных 
Галапагосского архипелага, Хуан-Фернандеса и других американских островов с растениями 
и  животными  соседнего  американского  континента;  то  же  самое  отношение  существует 
между населением архипелага Зеленого Мыса и других африканских островов с населением 
Африканского  материка.  Необходимо  признать,  что  эти  факты  не  получают  никакого 
объяснения с точки зрения теории творения. 

Как мы видели, все современные и когда-либо существовавшие организмы могут быть 

распределены  в  пределах  нескольких  больших  классов  в  подчиненные  группы,  причем 
вымершие группы нередко занимают положение между современными группами; этот факт 
вполне  понятен  с  точки  зрения  теории  естественного  отбора  с  ее  необходимыми 
последствиями – вымиранием и дивергенцией признаков. На основании тех же принципов мы 
видим,  почему  взаимное  родство  форм  в  каждом  классе  представляется  таким  сложным  и 
окольным. Мы видим, почему некоторые признаки значительно более пригодны, чем другие, 
для целей классификации; почему адаптивные признаки, весьма важные для обладающих ими 
существ,  вряд  ли  имеют  какое-либо  значение  для  классификации;  почему  признаки, 
относящиеся  к  рудиментарным  частям,  хотя  совершенно  бесполезны  для  обладающих  ими 
существ,  часто  так ценны  для  классификации и, наконец,  почему  эмбриональные  признаки 
нередко представляются наиболее ценными. Истинное родство всех органических существ, в 
отличие  от  их  сходства  в  адаптациях,  зависит  от  наследственности  или  общности 
происхождения.  Естественная  система  –  не  что  иное,  как  генеалогическое  распределение 
существ,  причем  приобретенные  ими  степени  различия  определяются  терминами 
«разновидности, виды, роды, семейства» и т. д.; и мы должны раскрыть эти линии родства при 
помощи наиболее постоянных признаков, каковы бы эти признаки ни были и как бы ни было 
ничтожно их значение для жизни. 

Сходный набор костей в руке человека, крыле летучей мыши, плавнике дельфина и ноге 

лошади,  одинаковое  число  позвонков,  образующих  шею  жирафы  и  слона,  и  бесчисленные 
другие  подобные  факты  сразу  становятся  нам  понятными  с  точки  зрения  теории общности 
происхождения,  сопровождаемого  медленными  и  незначительными  последовательными 
модификациями.  Сходство  в  основном  строении  крыла  и  ноги  летучей  мыши,  функции 
которых совершенно различны, челюстей и ног краба, лепестков, тычинок и пестиков цветка 

также в значительной степени понятно с точки зрения постепенного превращения частей или 
органов, первоначально друг с другом сходных у какого-нибудь отдаленного предка каждого 
из  этих  классов.  Согласно  тому  принципу,  что  последовательные  вариации  не  всегда 
проявляются в раннем возрасте и наследуются в соответствующем позднем периоде жизни, 
мы можем ясно понять, почему зародыши млекопитающих, птиц, пресмыкающихся и рыб так 
поразительно  между  собой  сходны,  между  тем  как  взрослые  формы  так  различны.  Нас  не 
будет  более  удивлять,  что  зародыши  дышащих  воздухом  млекопитающих  или  птиц  имеют 
жаберные щели и артериальные дуги, подобно рыбам, дышащим воздухом, растворенным в 
воде, при помощи хорошо развитых жабер. 

Неупотребление,  иногда  при  содействии  естественного  отбора,  нередко  приводило  к 

редукции органов, ставших бесполезными при смене образа жизни или жизненных условий; 
отсюда  нам  становится  понятным  значение  рудиментарных  органов.  Но  неупотребление  и 
отбор  будут  обычно  действовать  на  каждое  существо,  достигшее  зрелости  и  принимающее 
полностью  участие  в  борьбе  за  существование,  и  таким  образом  будут  оказывать  мало 
влияния  на  орган  в  течение  раннего  периода  развития;  следовательно,  орган  не  будет 
редуцироваться  или  становиться  рудиментарным  в  этом  раннем  возрасте.  Так,  например, 
теленок унаследовал зубы, которые никогда не прорезываются сквозь десны верхней челюсти, 
от древнего предка, имевшего вполне развитые зубы, и мы можем предположить, что зубы 
взрослого  животного  когда-то  редуцировались  вследствие  неупотребления  благодаря  тому, 
что  язык,  нёбо  или  губы  силою  естественного  отбора  сделались  в  высшей  степени 
приспособленными  к  ощипыванию  травы  без  помощи  зубов;  между  тем  у  теленка  зубы, 
лишенные деятельности и на основании принципа унаследования в соответственном возрасте, 
наследуются  с  отдаленных  времен  до  настоящего  дня.  С  той  точки  зрения,  что  каждый 
организм со всеми его частями был специально создан, совершенно непонятно, каким образом 
так часто могут встречаться органы, бесполезность которых очевидна, такие, например, как 
эмбриональные зубы у теленка или сморщенные крылья под спаянными надкрыльями многих 
жуков.  Природа  как  будто  нарочно  позаботилась  о  том,  чтобы  раскрыть  перед  нами  при 
помощи  рудиментарных  органов,  эмбриологических  и  гомологических  структур  свой  план 
модификации, но мы слишком слепы, чтобы понимать, что она хотела этим выразить. 

Я  вкратце  повторил  соображения  и  факты,  вполне  убедившие  меня  в  том,  что  на 

протяжении своего длительного развития виды были модифицированы. Это было достигнуто 
главным образом  при  посредстве  естественного отбора многочисленных  последовательных 
незначительных вариаций, дополненного следующими факторами: в значительной степени – 
унаследованными  результатами  употребления  и  неупотребления  частей;  в  отношении 
приспособительных  черт  строения  как  в  прошлом,  так  и  современных  в  незначительной 
степени  – прямым действием внешних условий; вариациями, которые по нашему незнанию 
кажутся  нам  возникающими  спонтанно.  По-видимому,  я  прежде  недооценил  значение  и 
распространенность  этих  последних  форм  вариаций,  ведущих  к  прочным  модификациям  в 
строении независимо от естественного отбора. Но так как в недавнее время мои выводы были 
превратно  истолкованы,  и  утверждали,  что  я  приписываю  модифицирование  видов 
исключительно естественному отбору, то мне, может быть, позволено будет заметить, что в 
первом  и  последующих  изданиях  этой  книги я  поместил на очень видном  месте,  именно в 
конце «Введения», следующие слова: «Я убежден, что естественный отбор был главным, но не 
исключительным  фактором  модификации».  Но  это  не  помогло.  Велика  сила  упорного 
извращения;  но  история  науки  показывает,  что,  по  счастию,  действие  этой  силы 
непродолжительно. 

Невозможно допустить, чтобы ложная теория объяснила столь удовлетворительно, как 

это делает теория естественного отбора, различные обширные группы фактов, которые были 
только  что  перечислены.  Недавно  было  сделано  возражение,  что  подобный  способ 
аргументации ненадежен, но это – метод, постоянно применяемый при суждении об обычных 
явлениях  жизни  и  часто  применявшийся  величайшими  естествоиспытателями.  Так  была 
создана  теория  волнообразного  движения  света,  и  уверенность  в  том,  что  земля  вращается 

вокруг  своей  оси,  до  недавнего  времени  почти  не  опиралась  на  прямое  доказательство. 
Возражение,  что  наука  до  сих  пор  не  пролила  света  на  гораздо  более  высокие  задачи  о 
сущности и начале жизни, не имеет значения. Кто возьмется объяснить сущность всемирного 
тяготения?  Никто  теперь,  конечно,  не  возражает  против  выводов,  вытекающих  из  этого 
неизвестного начала притяжения, несмотря на то, что Лейбниц когда-то обвинил Ньютона в 
том, что он вводит «в философию таинственные свойства и чудеса». 

Я  не  вижу  достаточного  основания,  почему  бы  воззрения,  излагаемые  в  этой  книге, 

могли  задевать  чье-либо  религиозное  чувство.  В  доказательство  того,  как  скоропреходяще 
подобное  впечатление,  утешительно  вспомнить,  что  величайшее  открытие,  когда-либо 
сделанное человеком, а именно открытие всемирного тяготения, было встречено нападками 
Лейбница, как «потрясающее основы естественной религии, а следовательно, и откровения». 
Один  знаменитый  писатель  и  богослов  писал  мне:  «Я  мало-помалу  привык  к  мысли  об 
одинаковой совместимости с высоким представлением о божестве веры в то, что оно создало 
несколько  первоначальных  форм,  способных  путем  саморазвития  дать  начало  другим 
необходимым формам, так и веры в то, что оно нуждалось каждый раз в новом акте творения, 
для того чтобы заполнить пробелы, вызванные действием установленных им законов». 

 

Причины всеобщего убеждения в неизменяемости видов. 

 
Но, может быть, спросят, почему же до самого недавнего времени почти все наиболее 

выдающиеся современные натуралисты и геологи не верили в мутабильность видов? Нельзя 
утверждать, что органические существа в естественном состоянии не подвержены вариации; 
нельзя доказать, что размер вариации на протяжении длинного ряда веков был количественно 
ограничен; не проведено и не может  быть проведено ясного  разграничения между видом и 
хорошо  выраженной  разновидностью.  Нельзя  утверждать,  что  виды  при  их  скрещивании 
неизменно оказываются стерильными, а разновидности  – неизменно фертильными; или что 
стерильность  является  специальным  даром  и  признаком  творения.  Пока  существовало 
убеждение  в  кратковременности  истории  земли  была  почти  неизбежна  вера,  будто  виды  – 
неизменные  произведения;  теперь  же,  когда  мы  получили  некоторое  представление  о 
продолжительности  геологического  времени,  мы  склонны  без  достаточных  доказательств 
допускать,  будто  геологическая  летопись  настолько  полна,  что  должна  доставить  нам 
очевидные доказательства мутации видов, если они претерпевали их. 

Но  главной  причиной  естественного  нежелания  допустить,  что  какой-либо  вид  дал 

начало  другим  отличающимся  от  него  видам,  заключается  в  том,  что  мы  всегда  неохотно 
допускаем существование великих перемен, ступени которых мы не в состоянии уловить. Эта 
трудность  совершенно  сходна  с  той,  которую  испытывали геологи,  когда  Лайелль впервые 
утверждал,  что  длинные  ряды  внутриматериковых  скал  и  глубокие  долины  являются 
результатом деятельности факторов, которые мы и теперь еще видим в действии. Наш разум 
не может охватить полного смысла выражения «миллион лет»; он не может  суммировать и 
осознать конечный результат многочисленных незначительных вариаций, кумулировавшихся 
в течение почти безграничного числа поколений. 

Хотя  я  вполне  убежден  в  истинности  тех  воззрений,  которые  в  виде  извлечения 

изложены  в  этой  книге,  я  никоим  образом  не  надеюсь  убедить  опытных  натуралистов, 
владеющих огромным фактическим материалом, который на протяжении длинного ряда лет 
рассматривался ими с точки зрения, прямо противоположной моей. Так, легко скрывать наше 
незнание под оболочкой таких выражений, каковы «план творения», «единство плана» и т. д., 
и воображать, что мы даем объяснения, тогда как только снова и снова констатируем самый 
факт.  Всякий,  кто  склонен  придавать  больше  веса  неразрешенным  трудностям,  чем 
объяснению известного числа фактов, конечно, отвергнет мою теорию. На небольшое  число 
натуралистов,  обладающих  значительной  гибкостью  ума  и  уже  начавших  сомневаться  в 
неизменности видов, эта книга, может быть, повлияет; но я обращаюсь с доверием к будущему 
–  к  молодому,  подрастающему  поколению  натуралистов,  которые  будут  в  состоянии  с 

должным  беспристрастием  взвесить  обе  стороны  вопроса.  Тот,  кто  убедится,  что  виды 
являются мутабильными, окажет хорошую услугу, добросовестно высказав свое убеждение; 
только таким образом будет сдвинута с места та масса предрассудков, которая тяготеет над 
этим вопросом. 

Несколько выдающихся натуралистов недавно высказали в печати свое убеждение в том, 

что множество общепризнанных видов в каждом роде – не настоящие виды, но что зато другие 
виды настоящие, т. е. были созданы независимо одни от других. Этот вывод представляется 
мне  крайне  странным.  Они  допускают,  что множество  форм,  которые  до  самого  недавнего 
времени  они  сами  признавали  результатом  отдельных  актов  творения,  а  большинство 
натуралистов признает их таковыми и до сих пор, что эти формы, носящие, следовательно, все 
внешние  признаки  истинных  видов,  образовались  путем  изменения,  и  в  то  же  время  они 
отказываются распространить эту точку зрения на другие формы, лишь слегка отличные от 
первых. Тем не менее они не берутся определить или хотя бы предположить, какие формы 
жизни сотворены и какие образовались действием вторичных причин. Для них изменение в 
одном  случае  vera  causa,  в  другом  они  произвольно  отвергают  его,  не  указывая,  в  чем 
заключается различие этих двух случаев. Придет день, когда в этом будут видеть любопытный 
пример ослепления, вызываемого предвзятым мнением. Этих писателей так же мало поражает 
чудесный  акт  творения,  как  и  обычное  рождение.  Неужели  они  в  действительности 
предполагают,  что  несчетное  число  раз  в  истории  нашей  планеты  определенным 
элементарным атомам было указано внезапно организоваться в живые ткани? Думают ли они, 
что  при  каждом  таком  предполагаемом  акте  творения  возникала  одна  или  много  особей? 
Созданы ли все бесчисленные формы животных и растений в виде яиц или семян или в виде 
взрослых  особей?  И  были  ли  созданы  млекопитающие  со  всеми  ложными  признаками  их 
питания в чреве матери? Несомненно, что на некоторые из этих вопросов не могут дать ответа 
те,  кто  уверен  в  появлении  или  сотворении  ограниченного  числа  форм  жизни  или  одной 
только формы? Некоторые авторы утверждали, что в сотворение миллионов существ так же 
легко поверить, как и в сотворение одного, но философская аксиома «наименьшего действия», 
высказанная  Мопертюи,  невольно  склоняет  ум  в  пользу  малого  числа,  и,  конечно,  мы  не 
должны  предполагать,  что  бесчисленные  существа  в  пределах  каждого  обширного  класса 
были созданы с очевидными, но обманывающими нас признаками происхождения от общих 
родителей. 

В качестве напоминания о прежнем положении вещей я сохранил в предшествующих 

параграфах и в других местах несколько строк, указывающих на то, что натуралисты верят в 
отдельное сотворение каждого вида, и меня сильно осуждали за то, что я выражался таким 
образом.  Но  не  подлежит  сомнению,  что  таково  было  общее  убеждение,  когда  появилось 
первое издание этой книги. В былое время мне приходилось беседовать об эволюции с очень 
многими  натуралистами,  и  я  ни  разу  не  встретил  сочувственного  отношения  к  этому 
воззрению.  Очень  возможно,  что  и  тогда  уже  некоторые  из  них  были  убеждены  в 
существовании эволюции, но они или отмалчивались, или выражались так двусмысленно, что 
трудно  было  угадать  смысл  их  слов. Теперь положение  совершенно иное,  и почти  каждый 
натуралист  допускает  великий  принцип  эволюции.  Но  все  же  некоторые  продолжают  еще 
думать,  что  виды  внезапно  и  совершенно  непонятным  способом  породили  новые,  во  всех 
отношениях отличные от  них  формы, но,  как  я  пытался  показать, против  этого  допущения 
больших и резких модификаций можно выдвинуть весьма веские доказательства. С научной 
точки зрения и в качестве орудия для дальнейших исследований предположение о внезапном 
и  необъяснимом  образовании  новых  форм  из  более  древних,  резко  от  них  отличавшихся, 
представляет мало преимуществ перед старым верованием в сотворение новых видов из праха 
земного. 

 

Пределы применения теории естественного отбора. 

 
Могут  спросить, до каких пределов я распространяю доктрину о модификации видов. 

Ответить на это нелегко, потому что, по мере того как разрастается степень различия между 
рассматриваемыми формами, уменьшаются в числе и в степени своей убедительности доводы, 
говорящие в  пользу  общности  происхождения.  Но  при  помощи  некоторых  весьма  сильных 
аргументов можно пойти очень далеко. Все формы целых классов связаны между собой цепью 
родства  и  все  могут  быть  классифицированы  на  основании  одного  и  того  же  принципа  в 
субординированные  группы.  Ископаемые  остатки  иногда  заполняют  очень  большие 
промежутки между существующими отрядами. 

Органы в рудиментарном состоянии ясно указывают, что у отдаленного предка они были 

вполне развиты; а это во многих случаях вынуждает принять огромную степень модификаций 
в потомстве. В пределах целых классов различные органы построены по одному образцу и в 
очень  раннем  возрасте  зародыши  близко  между  собой  сходны.  На  этом  основании  я  не 
сомневаюсь,  что  теория  единства  происхождения,  сопровождаемого  модификацией, 
охватывает  все  формы  каждого  обширного  класса  или  царства.  Я  полагаю,  что  животные 
происходят самое большее от четырех или пяти родоначальных форм, а растения – от такого 
же или еще меньшего числа. 

Аналогия  заставила  бы  меня  сделать  еще  один  шаг  –  допустить,  что  все  животные  и 

растения происходят от одного общего прототипа. Но аналогия может иногда быть неверным 
путеводителем.  Тем  не  менее  все  живые  существа  имеют  много  общего  в  их  химическом 
составе, в их клеточном строении, в законах их роста и в их чувствительности по отношению к 
вредным влияниям. Мы видим это даже в таком, казалось бы, незначительном факте, каково, 
например, одинаковое действие одного и того же яда на растения и на животных или например 
действие яда насекомого, вызывающее уродливое образование галлов на шиповнике и на дубе. 
У всех органических существ, за исключением, быть может, самых низших, половой процесс 
существенно  сходен.  У  всех  организмов,  насколько  в  настоящее  время  известно,  одинаков 
зародышевый мешок, так что все они начинают свое развитие от одного общего начала. Если 
мы  даже  остановимся  только  на  двух  главнейших  подразделениях,  именно  на  животном  и 
растительном  царствах,  то  некоторые  низшие  формы  представляют  в  такой  мере 
промежуточный характер, что натуралисты не раз спорили о том, к которому из двух царств 
их  должно отнести.  Как  замечает  проф.  Эйса Грей,  «споры  и  другие  воспроизводительные 
тельца многих низших водорослей сначала ведут типически животный, а позднее несомненно 
растительный  образ  жизни».  Поэтому  на  основании  принципа  естественного  отбора, 
сопровождаемого дивергенцией признаков, представляется вероятным, что от какой-нибудь 
подобной низкоорганизованной и промежуточной формы могли развиться как животные, так 
и растения; а если мы допустим это, мы должны допустить, что и все органические существа, 
когда либо жившие на земле, могли произойти от одной первобытной формы. Но этот вывод 
опирается  главным  образом  на  аналогию,  и  несущественно,  будет  ли  он  принят  или  нет. 
Конечно,  вполне  возможно,  как  указывал  м-р  Дж.  Г.  Луэс,  что  при  первоначальном 
возникновении жизни появилось много различных форм; но если это и было так, то мы можем 
заключить,  что  только  немногие  из  них  оставили  по  себе  модифицированных  потомков.  В 
самом  деле,  как  я  только  что  заметил  по  отношению  к  членам  каждого  царства,  каковы 
позвоночные,  членистые  и  т.  д.,  мы  имеем  ясное  доказательство,  вытекающее  из  их 
эмбриональных, гомологичных и рудиментарных структур, что в пределах данного царства 
все члены происходят от единственного предка. 

 

Ее влияние на изучение естественной истории. 

 
Когда воззрения, развиваемые мною в этой книге и м-ром Уоллесом, или аналогичные 

взгляды на происхождение видов сделаются общепринятыми, это будет сопровождаться, как 
мы смутно предвидим, глубоким переворотом в области естественной истории. Систематики 
по-прежнему  будут  заниматься  своим  делом,  но  они  будут  избавлены  от  постоянного,  как 
призрак,  преследующего  их  сомнения:  должны  ли  они  ту  или  иную  форму  признать  за 
истинный  вид.  И  это  будет,  говорю  на  основании  личного  опыта,  немалым  облегчением. 

Бесконечные споры о том, следует ли каких-то пятьдесят видов британских ежевик признать 
за  хорошие  виды,  наконец,  прекратятся.  Систематикам  только  придется  решать  вопрос  (не 
скажу, чтобы он был легок) – достаточно ли постоянна та или иная форма и достаточно ли она 
отличается  от  других  форм,  чтобы  поддаваться  определению;  а  если  это  определение 
возможно,  то  достаточно  ли  существенно  различие,  чтобы  на  основании  его  стоило 
установить  видовое  название.  Это  последнее  соображение  окажется  гораздо  более 
существенным, чем в настоящее время принято полагать, так как большинство натуралистов 
признают,  что  как  бы  ничтожно  ни  было  различие  между  двумя  формами,  его  достаточно, 
чтобы признать их видами, если только они не соединены промежуточными градациями. 

Мы  принуждены  будем  также  признать,  что  единственное  различие  между  видом  и 

хорошо  выраженными  разновидностями  заключается  лишь  в  том,  что  последние,  как 
достоверно  известно  или  предполагается,  связаны  между  собой  в  настоящее  время 
промежуточными градациями, между тем как виды были связаны таким же образом в прежнее 
время.  Отсюда,  не  отбрасывая  того  соображения,  что  в  настоящее  время  существуют 
промежуточные ступени между двумя любыми формами, мы будем вынуждены взвешивать 
более  тщательно  и  более  ценить  размеры  действительного  различия  между  ними.  Весьма 
возможно,  что  формы,  теперь  обыкновенно  признаваемые  за  разновидности,  впоследствии 
будут  признаны  достойными  особых  видовых  названий:  и  в  таком  случае  язык  науки  и 
обыкновенная  речь  достигнут  большего  согласия.  Словом,  мы  будем  относиться  к  видам 
таким  же  образом,  как  относятся  к  родам  те  натуралисты,  которые  допускают,  что  роды  – 
только искусственные комбинации, придуманные ради удобства. Многим такая перспектива, 
может  быть,  не  улыбается,  но  зато  мы  навсегда  освободимся  от  тщетных  поисков  за 
неуловленной до сих пор и неуловимой сущностью термина «вид». 

Другие  общие  отделы  естественной  истории  приобретут  громадный  интерес. 

Употребляемые  натуралистами  термины  «родство,  родственная  связь,  общность  типа, 
отцовство, морфология, адаптивные признаки, рудиментарные и абортивные органы» и т. д. 
перестанут  быть  метафорами  и  получат  ясный  смысл.  Когда  мы  перестанем  смотреть  на 
органическое существо, как дикарь смотрит на корабль, т. е. как на нечто превышающее его 
понимание;  когда  в  каждом  произведении  природы  мы  будем  видеть  нечто,  имеющее 
длинную историю; когда в каждом сложном строении или инстинкте мы будем видеть итог 
многочисленных приспособлений, каждое из которых полезно их обладателю, подобно тому 
как  всякое  великое  механическое  изобретение  есть  итог  труда,  опытности,  разума  и  даже 
ошибок многочисленных тружеников; когда мы выработаем такое воззрение на органические 
существа,  как  неизмеримо  –  говорю  на  основании  личного  опыта  –  возрастает  интерес, 
который представит нам изучение естественной истории! 

Откроется  громадное  и  почти  непочатое  поле  для  исследования  причин  и  законов 

изменения,  корреляции,  действия  употребления  и  неупотребления,  прямого  действия 
внешних условий и т. д. Возрастает в громадной степени значение изучения наших домашних 
форм.  Новая  разновидность,  выведенная  человеком,  представится  более  любопытным  и 
важным  предметом  изучения,  чем  добавление  еще  одного  вида  к  бесконечному  числу  уже 
занесенных  в  списки.  Наши  классификации  превратятся,  насколько  это  возможно,  в 
родословные, и тогда в действительности они представят нам то, что по праву можно будет 
назвать планом творения. Правила классификации несомненно упростятся, когда мы будем 
иметь в виду вполне определенную задачу. У нас не сохранилось ни родословных, ни гербов, и 
мы  должны  раскрывать  и  прослеживать  многочисленные  расходящиеся  линии 
происхождения  в  наших  естественных  генеалогиях  по  любым  признакам,  которые  долго 
наследовались.  Рудиментарные  органы  будут  безошибочно  свидетельствовать  о  природе 
давно  утраченных  структур.  Виды  и  группы  видов,  которые  мы  считаем  аберрантными  и 
которые, пожалуй, можно назвать живыми ископаемыми, помогут нам составить себе картину 
древних форм жизни. Эмбриология раскроет нам нередко темное для нас строение прототипов 
каждого большого класса. 

Когда  мы  получим  уверенность  в  том,  что  все  особи  одного  и  того  же  вида  и 

близкородственные виды большинства родов произошли на протяжении не очень отдаленного 
периода от одного предка и мигрировали из одного места их происхождения, когда мы лучше 
ознакомимся с разнообразными способами миграции, тогда при свете, который уже проливает 
и еще прольет геология на прошлые перемены в климате и уровне суши, мы, конечно, будем в 
состоянии превосходно проследить и прежние миграции обитателей всей земли. 

Слава  геологии,  этой  благородной  науки,  несколько  померкнет  вследствие  крайней 

неполноты  ее  летописей.  Земная  кора  с  заключенными  в  ней  остатками  не  может  быть 
рассматриваема как богатый музей, а скорее как бедная коллекция, собранная наудачу и через 
долгие  промежутки  времени.  Придется  признать,  что  большие,  богатые  ископаемыми 
формации  были  обязаны  своим  образованием  необычайному  стечению  благоприятных 
обстоятельств, а что пустые промежутки между последовательными ярусами соответствуют 
периодам  громадной  продолжительности.  Но  мы  будем  в  состоянии  оценивать 
продолжительность  этих  промежутков  путем  сравнения  предшествующих  и  последующих 
органических  форм.  Мы  должны  соблюдать  осторожность,  признавая  строгую 
одновременность  двух  формаций,  не  заключающих  многочисленных  идентичных  видов,  в 
силу  общей  преемственности  форм  жизни.  Виды  образуются  и  истребляются  благодаря 
медленному  действию  и  теперь  еще  существующих  причин,  а  не  в  силу  чудесных  актов 
творения;  к  тому  же  наиболее  существенными  из  всех  причин,  вызывающих  органические 
изменения, являются те, которые почти не зависят от меняющихся и, быть может, внезапно 
меняющихся  физических  условий,  именно  взаимные  отношения  между  организмами,  и 
поэтому  улучшение одного организма влечет  за собой улучшение или истребление других; 
отсюда  следует,  что  размеры  изменения  организмов,  представляемые  ископаемыми 
последовательных формаций, служат, по-видимому, хорошим мерилом относительного, если 
не  абсолютного  промежутка  времени.  Впрочем,  некоторое  число  видов  при  совместном 
существовании может долгое время оставаться неизменным, между тем как за этот же период 
времени некоторые из этих видов могут стать модифицированными посредством миграции в 
новые  страны  и  конкуренции  с  чуждыми  организмами;  поэтому  мы  не  должны  придавать 
слишком большого значения изменению организмов как мерилу времени. 

В будущем, я предвижу, откроется еще новое важное поле исследования. Психология 

будет  прочно  основана  на  фундаменте,  уже  прекрасно  заложенном  м-ром  Хербертом 
Спенсером,  а  именно  на  необходимости  приобретения  каждого  умственного  качества  и 
способности постепенным путем. Много света будет пролито на происхождение человека и на 
его историю. 

 

Заключительные замечания. 

 
Многие  выдающиеся  авторы,  по-видимому,  вполне  удовлетворены  воззрением,  что 

каждый вид был создан независимо. По моему мнению, с тем, что нам известно о законах, 
запечатленных  в  материи  Творцом,  более  согласуется  зависимость  образования  и 
исчезновения прошлых и настоящих обитателей земли от вторичных причин, подобных тем, 
которые определяют рождение и смерть особей. Когда я рассматриваю все существа не как 
результаты  отдельных  актов  творения,  а  как  прямых  потомков  немногих  существ,  живших 
задолго до отложения первых пластов кембрийской системы, они облагораживаются в моих 
глазах. Судя по прошлому, мы можем с уверенностью заключить, что ни один ныне живущий 
вид не передаст своего неизменного подобия отдаленному потомству. Из существующих же 
ныне  видов только  немногие оставят  по  себе  потомство  до отдаленного  будущего,  так  как 
общая группировка всех органических существ указывает, что большая часть видов в каждом 
роде и все виды многих родов не оставили потомства, но окончательно вымерли. Мы можем 
даже  настолько  далеко  пророчески  заглянуть  в  будущее,  чтобы  предсказать,  что  наиболее 
обычные и широко распространенные виды, принадлежащие к обширным и доминирующим 
группам  в  пределах  каждого  класса,  окончательно  возьмут  верх  и  породят  новые 
доминирующие виды. Так как все современные формы жизни являются прямыми потомками 

тех, которые жили задолго до кембрийской эпохи, то мы можем быть уверены, что обычная 
последовательность поколений не была ни разу прервана и что никогда никакие катаклизмы 
не  опустошали  всю  землю.  Отсюда  мы  можем  с  доверием  рассчитывать  на  безопасное  и 
продолжительное  будущее.  И  так  как  естественный  отбор  действует  только  в  силу  и  ради 
блага  каждого  существа,  то  все  качества,  телесные  и  умственные,  склонны  развиваться  в 
направлении совершенства. 

Любопытно  созерцать  густо  заросший  берег,  покрытый  многочисленными, 

разнообразными растениями с поющими в кустах птицами, порхающими вокруг насекомыми, 
ползающими в сырой земле червями, и думать, что все эти прекрасно построенные формы, 
столь отличающиеся одна от другой и так сложно одна от другой зависящие, были созданы 
благодаря  законам,  еще  и  теперь  действующим  вокруг  нас.  Эти  законы,  в  самом  широком 
смысле:  Рост  и  Воспроизведение,  Наследственность,  почти  необходимо  вытекающая  из 
воспроизведения, Изменчивость, зависящая от прямого или косвенного действия жизненных 
условий и от употребления и неупотребления, Прогрессия возрастания численности  – столь 
высокая,  что  она  ведет  к  Борьбе  за  жизнь  и  ее  последствию  –  Естественному  Отбору, 
влекущему за собою Дивергенцию признаков и Вымирание менее улучшенных форм. Таким 
образом, из борьбы в природе, из голода и смерти непосредственно вытекает самый высокий 
результат,  какой  ум  в  состоянии  себе  представить,  –  образование  высших  животных.  Есть 
величие  в  этом  воззрении,  по  которому  жизнь  с  ее  различными  проявлениями  Творец 
первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета 
продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала 
развилось  и  продолжает  развиваться  бесконечное  число  самых  прекрасных  и  самых 
изумительных форм. 

 
 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru 

Оставить отзыв о книге 

Все книги автора