Происхождение видов путем естественного отбора (Чарлз Дарвин) - часть 16

важный  по  своим  функциям  орган  имеет  весьма  различное  значение  для  классификации  в 
пределах одной и той же группы существ. 

Далее,  никто  не  скажет,  что  рудиментарные  или  атрофировавшие  органы  имеют 

большое физиологическое или жизненное значение; однако несомненно органы в подобном 
состоянии часто имеют большое значение для классификации. Никто не будет спорить против 
того,  что  рудиментарные  зубы  в  верхней  челюсти  молодых  жвачных  и  некоторые 
рудиментарные косточки ноги весьма важны для доказательства близкого родства жвачных с 
толстокожими.  Роберт  Браун  сильно  настаивал  на  том,  что  положение  рудиментарных 
цветков очень важно для классификации злаков. 

Можно  бы  привести  многочисленные  примеры  того,  что  признаки  частей,  имеющих 

весьма  малое  физиологическое  значение,  по  общему  признанию  весьма  пригодны  для 
характеристики целых групп. Например, присутствие или отсутствие открытого прохода от 
ноздрей  к  ротовой  полости,  представляющего  собой,  по  Оуэну,  единственный  признак, 
безусловно, отделяющий рыб от пресмыкающихся; загнутый внутрь угол нижней челюсти у 
сумчатых;  способ  складывания  крыльев  у  насекомых;  окраска  у  некоторых  водорослей; 
волоски  на  частях  цветка  у  злаков;  характер  кожного  покрова,  каковы  перья  и  волосы  у 
позвоночных.  Если  бы  утконос  вместо  шерсти  был  покрыт  перьями,  этот  внешний  и 
незначительный  признак  натуралисты  признали  бы  за  важное  указание  при  определении 
степени родства этого странного существа с птицами. 

Такое 

значение 

несущественных 

признаков 

для 

классификации 

зависит 

преимущественно от их корреляции с другими более или менее существенными признаками. 
Значение же комплекса признаков в естественной истории совершенно очевидно. Вследствие 
этого,  как  это  часто  отмечалось,  вид  может  уклониться  от  своих  родичей  по  некоторым 
признакам,  очень  важным  в  физиологическом  отношении  и  имеющим  почти  всеобщее 
распространение,  и  тем  не  менее  не  будет  никакого  сомнения,  куда  его  отнести.  Поэтому 
также было найдено, что классификация, основанная на одном признаке, как бы важен он ни 
был,  всегда  была  неудачна,  потому  что  нет  такой  черты  организации,  которая  всегда 
оставалась бы постоянной. Значение комплекса признаков, даже в том случае, когда между 
ними нет ни одного существенного, уже само по себе объясняет нам высказанный Линнеем 
афоризм,  что  не  признаки  определяют  род,  а  род  определяет  признаки,  потому  что, 
по-видимому,  он  основан  на  оценке  значения  многих  несущественных  черт  сходства, 
слишком  незначительных,  чтобы  их  можно  было  определить.  Некоторые  растения, 
принадлежащие к Malpighiaceae, производят цветки полные и недоразвитые; у последних, как 
замечает  А.  де  Жюссье  (A.  de  Jussien),  «большая  часть  признаков  вида,  рода,  семейства  и 
класса исчезает, на смех нашей классификации». Но хотя Aspicarpa в продолжение нескольких 
лет  производила  во  Франции  только  такие  недоразвитые  цветки,  резко  отличающиеся  по 
множеству важных особенностей строения от настоящего типа семейства, г-н Ришар (Richard), 
по замечанию Жюссье, все-таки прозорливо пришел к заключению, что этот род тем не менее 
должен  оставаться  среди  Malpighiaceae.  Этот  случай  хорошо  поясняет  дух  наших 
классификаций. 

Фактически натуралисты, когда работают, не обращают внимания на физиологическое 

значение  признаков,  которыми  они  пользуются  для  характеристики  группы  или  для 
определения места данного вида в системе. Если они находят более или менее однообразный 
признак, общий большому числу одних форм и не встречающийся у других, они пользуются 
им,  придавая  ему  большое  значение;  если  же  он  свойствен  меньшему  числу  форм,  то  ему 
придают  второстепенное  значение.  Некоторые  натуралисты  признали,  что  этот  принцип 
совершенно справедлив, и никто не высказал этого так ясно, как превосходный ботаник Огюст 
Сент-Илер  (Aug.  St.  Hiliaire).  Если  разные  несущественные  признаки  встречаются  всегда 
вместе, то, хотя бы связь между ними и не была найдена, им приписывается большое значение. 
Так  как  у  большинства  групп  животных  важные  органы,  каковы  органы  кровообращения, 
дыхания и размножения, более или менее однообразны, их считают за весьма пригодные для 
целей классификации, но в некоторых группах все эти наиболее важные жизненные органы, 

как найдено, являются признаками совершенно второстепенного значения. Так, недавно Фриц 
Мюллер указал, что в одной и той же группе ракообразных Cypridina имеет сердце, тогда как у 
двух очень близких родов, Cypris и Cytherea, этот орган отсутствует; один вид Cypridina имеет 
хорошо развитые жабры, тогда как другой лишен их. 

Так как естественная классификация, конечно, обнимает все возрасты, то нам понятно, 

почему  признаки  зародыша  так же  важны,  как  и  признаки  взрослого  животного.  Но  зато  с 
обычной  точки  зрения  совершенно  неясно,  почему  строение  зародыша  важнее  для  целей 
классификации,  чем  строение  взрослого  организма,  который,  собственно,  и  выполняет 
основную  роль  в  экономии  природы.  Однако  то,  что  эмбриональные  признаки  наиболее 
важны,  решительно  отстаивалось  такими  великими  натуралистами,  как  Мильн  Эдвардс  и 
Агассиц; и это учение всеми признается правильным. Тем не менее значение эмбриональных 
признаков  иногда  преувеличивали,  так  как  из  них  не  выключались  адаптивные  признаки 
личинок, и, чтобы доказать это, Фриц Мюллер построил исключительно на этих признаках 
систематику  обширного  класса  ракообразных,  которая  и  оказалась  не  соответствующей 
естественной  системе.  Но  не  может  быть  сомнения,  что  эмбриональные  признаки,  за 
исключением личиночных, имеют огромное значение для классификации не только животных, 
но  и  растений.  Главные  подразделения  цветковых  растений  основаны  на  различиях  в 
зародыше – на количестве и положении семядолей и на способе развития первичного побега и 
корешка  зародыша.  Мы  сейчас  же  увидим,  почему  эти  признаки  имеют  такое  большое 
значение  для  классификации,  а  именно  потому,  что  естественная  система  построена 
генеалогически. 

Цепи родства часто сильно влияют на наши классификации. Нет ничего легче, как дать 

сумму признаков, общих всем птицам; но в отношении ракообразных такая попытка до сих 
пор  оказывалась  невозможной.  Ракообразные,  занимающие  противоположные  концы  ряда, 
едва ли имеют какой-либо общий признак; но крайние виды, будучи близки к другим, которые 
в  свою  очередь  близки  со  следующими  и  т.  д.,  бесспорно  должны  быть  признаны 
принадлежащими к этому, а не к другому классу Articulata. 

Географическим  распространением  также  часто  пользовались,  хотя,  быть  может,  не 

вполне логично, при классификации, и особенно обширных групп, обнимающих много очень 
близких форм. Темминк (Temminck) настаивает на пользе и даже необходимости этого приема 
для некоторых групп птиц, и ему следовали многие энтомологи и ботаники. 

Наконец,  что  касается  сравнительного  значения  разных  групп  видов,  каковы  отряды, 

подотряды,  семейства,  подсемейства  и  роды,  то  они,  по-видимому,  по  крайней  мере  в 
настоящее  время,  почти  произвольны.  Некоторые  из  выдающихся  ботаников,  каковы  м-р 
Бентем (Bentham)  и  другие,  упорно настаивали  на  произвольном значении  этих  групп.  Для 
растений и насекомых можно привести примеры того, что группа, сначала рассматриваемая 
опытными  натуралистами  только  как  род,  возводилась  в  подсемейство  и  семейство;  и  это 
происходило  не  потому,  что  дальнейшие  исследования  открывали  важные  особенности 
строения,  пропущенные  сначала,  а  потому,  что  с  течением  времени  были  открыты 
многочисленные более или менее близкие виды. 

Все  предыдущие  правила,  равно  как  обстоятельства,  помогающие  классификациям,  и 

трудности, встречаемые при этом, если я не особенно ошибаюсь, можно объяснить, признав, 
что  Естественная  система  основана  на  общности  происхождения,  сопровождаемого 
модификациями;  что  признаки,  которые  считаются  натуралистами  за  указание  истинного 
родства  между  двумя  или  более  видами,  унаследованы  ими  от  общего  предка;  что  всякая 
правильная  классификация  есть  классификация  генеалогическая;  что  общность 
происхождения и есть та скрытая связь, которую бессознательно ищут натуралисты, а вовсе не 
какой-то  неизвестный  план  творения,  или  выражение  общих  положений,  или  сближение  и 
разделение более или менее сходных предметов. 

Но  я  должен  выразить  мою  мысль  более  полно.  Я  думаю,  что  расположение  групп 

внутри  каждого  класса  в  должной  субординации  и  отношении  друг  к  другу,  чтобы  быть 
естественным, должно быть строго генеалогическим, но что размер различий в разных ветвях 

или группах,  находящихся  на одной  и  той  же  степени  кровного  родства  с общим  предком, 
может колебаться весьма значительно, так как он зависит от разных степеней модификации, 
пройденных  этими  группами;  это  и  выражается  размещением  форм  по  разным  родам, 
семействам, подотрядам и отрядам. Читателю будет понятнее, что подразумевается под этим, 
если он возьмет на себя труд обратиться к диаграмме, приложенной к IV главе. Предположим, 
что буквы от А до L обозначают родственные роды, существовавшие в течение силурийской 
эпохи и происшедшие от еще более древних форм. Один вид в каждом из трех этих родов (А, F 
и I) оставил своих модифицированных потомков до наших дней, и эти потомки представлены 
15  родами  (от  а14  до  z14), отмеченными  на  самой  верхней  горизонтальной  линии.  Все  эти 
модифицированные  потомки  каждого  взятого  вида  по  крови,  или  по  происхождению, 
находятся в одинаковой степени родства и метафорически их можно назвать кузенами в одной 
и той же миллионной степени; но они очень сильно и весьма широко отличаются друг от друга. 
Формы, происшедшие от А, теперь распались на два или три семейства, образующие отряд, 
отличный  от  того,  который  произошел  от  I,  и  также  распался  на  два  семейства. 
Существующие виды, происшедшие от А, не могут быть помещены в один род с предком А, 
точно так же как виды, происшедшие от I, не могут быть помещены в один род с прародителем 
I.  Но  существующий  род  F14  как  можно  предположить,  модифицировался  лишь  в  слабой 
степени  и  может  ранжироваться  так  же,  как  предковый  род  F,  пример  чему  представляют 
немногие еще существующие организмы, относящиеся к силурийским родам. Таким образом, 
сравнительное значение различий между этими органическими существами, находящимися в 
одной и той же степени кровного родства друг с другом, сделалось весьма различным. Однако 
их  генеалогическое  соотношение  остается  совершенно  устойчивым  не  только  в  настоящее 
время, но и в каждый последовательный период их развития. Все модифицированные потомки 
А унаследовали нечто общее от их общего предка, точно так же все потомки I; точно то же 
будет иметь место в каждой субординированной ветви потомков на каждой последовательной 
стадии. Однако если мы предположим, что какой-нибудь потомок А или I модифицировался 
настолько, что утратил все следы своего родства, то в этом случае и его место в естественной 
системе  будет  утрачено,  что,  по-видимому,  действительно  случилось  с  немногими из ныне 
существующих организмов. Все потомки рода F на протяжении длинной линии их развития, 
как предположено, модифицировались очень мало и образуют один род. Но этот род, хотя и 
стоит  весьма  изолированно,  все  еще  занимает  свое  настоящее  промежуточное  положение. 
Изображение  групп  в  том  виде,  как  это  дано  в  диаграмме  на  плоскости,  слишком  просто. 
Ветви дивергировали во всех направлениях. Если названия групп написать просто в один ряд, 
изображение будет еще менее естественным, и общеизвестно, что в ряде, представленном на 
плоскости,  невозможно  изобразить  родство,  которое  мы  обнаруживаем  в  природе  между 
существами  одной  и  той  же  группы.  Таким  образом,  естественная  система  представляет 
генеалогическое расположение существ, как в родословном древе, но степень модификации, 
которой подверглись разные группы, выражается в размещении их по разным так называемым 
родам, подсемействам, семействам, подотрядам, отрядам и классам. 

Этот взгляд на классификацию заслуживает того, чтобы быть поясненным на примере, 

взятом из области лингвистики. Если бы у нас была полная генеалогия человеческого рода, то 
генеалогическое  размещение  рас  человека  дало  бы  и  наилучшую  классификацию  разных 
языков,  употребляемых  в  настоящее  время  во  всех  странах  света;  для  включения  всех 
исчезнувших  языков  и  всех  переходных,  слегка  разнящихся  наречий  это  была  бы 
единственная возможная система. Но возможно, что один из древних языков изменился очень 
мало  и  дал  начало  немногим  новым  языкам,  тогда  как  другие  изменились  очень  сильно  в 
зависимости от расселения, изоляции и степени цивилизации разных рас, связанных общим 
происхождением,  и  дали  таким  путем  начало  многим  новым  наречиям  и  языкам.  Разные 
степени  различия  между  языками  одного  и  того  же  корня  могут  быть  выражены 
установлением  групп,  подчиненных  друг  другу;  но  истинная  или  даже  единственно 
возможная система все же должна быть генеалогической; и она была бы естественной в самом 
строгом смысле, потому что она могла бы связать вместе все языки, как исчезнувшие, так и 

современные, на основании их родства и представить разветвления и происхождение каждого 
языка. 

В подтверждение этого взгляда коснемся классификаций разновидностей, относительно 

которых мы знаем или предполагаем, что они произошли от одного вида. Они группируются, 
образуя  вид,  точно  так  же,  как  подразновидности  входят  в  состав  разновидности;  а  в 
некоторых  случаях,  как  например  у  домашнего  голубя,  можно  установить  еще  и  другие 
ступени различий. При этом придерживаются приблизительно тех же самых правил, что и при 
классификации  видов.  Некоторые  авторы  настаивали  на  необходимости  располагать 
разновидности  по  естественной,  а  не  по  искусственной  системе;  нас,  например, 
предостерегают  от  соединения  двух  разновидностей  ананаса  на  основании  одного  только 
очень  большого  сходства  их  плода,  хотя  он  и  является  наиболее  важной  частью:  никто  не 
соединит шведский турнепс и обыкновенную брюкву, хотя их съедобные утолщенные стебли 
так похожи друг на друга. Той частью, которая оказывается наиболее постоянной, пользуются 
для классификации разновидностей; так, известный агроном Маршалл (Marshall) говорит, что 
для классификации крупного рогатого скота всего удобнее рога, так как они менее изменчивы, 
чем форма тела, масть и т. д., тогда как у овец рога мало пригодны для этого, потому что очень 
непостоянны.  Я  убежден,  что  если  бы  мы  имели  действительную  родословную 
разновидностей, то генеалогическая классификация их получила бы всеобщее предпочтение; 
и в некоторых случаях это пытались действительно сделать. В самом деле, мы можем быть 
вполне  уверены,  что,  независимо  от  больших  или  меньших  модификаций,  принцип 
наследственности  будет  соединять  вместе  формы,  близкие  друг  к  другу  в  наибольшем 
количестве  пунктов.  Так,  хотя  некоторые  подразновидности  голубей  турманов  отличаются 
друг  от  друга  по  такому  важному  признаку,  как  длина  клюва,  однако  их  всех  соединяют 
вместе вследствие  их общей  привычки  кувыркаться;  и  даже  короткоклювую  породу,  почти 
или совсем утратившую эту привычку, мы все-таки без всякого колебания оставляем в той же 
самой  группе,  потому  что  она  близка  к  остальным  по  крови  и  сходна  с  ними  в  некоторых 
других отношениях. 

Что  касается  видов  в  естественном  состоянии,  то  каждый  натуралист  фактически 

учитывал  в  своей  классификации  их  происхождение,  так  как  в  самую  нижнюю  ступень 
классификации, в вид, он включает оба пола, а как сильно разнятся они иногда между собой 
даже в наиболее существенных чертах, хорошо известно каждому натуралисту; едва ли можно 
найти  что-либо  общее  между  взрослыми  самцами  и  гермафродитами  некоторых  усоногих 
раков, но никто и не помышляет об их разделении. Как только стало известно, что три формы 
орхидных  – Monachanthus, Myanthus u Catasetum, которые раньше относили к трем  разным 
родам,  иногда  развиваются  на  одном  и  том  же  растении,  их  немедленно  стали  считать  за 
разновидности;  в  настоящее  время  я  могу  доказать,  что  это  мужская,  женская  и 
гермафродитная  формы одного и  того  же вида.  Натуралист  относит  к одному  виду  разные 
личиночные стадии одной и той же особи, как бы сильно ни отличались они друг от друга и от 
взрослого животного, и так же поступают с так называемыми чередующимися поколениями 
Стенструпа,  которые  только в  известном  техническом  смысле  могут  быть  приняты за одну 
особь.  Он  включает  уродства  и  разновидности  не  на  основании  их  частичного  сходства  с 
родительской формой, а вследствие их происхождения от нее. 

Так как происхождением вообще пользуются, соединяя в одно целое особей одного и 

того же вида, хотя самцы, самки и личинки бывают иногда крайне различны, и так как им же 
пользуются  при  классификации  разновидностей,  претерпевших  известную  и  в  некоторых 
случаях  значительную  степень  модификации,  то  не  пользуются  ли  происхождением 
бессознательно и при группировке видов в роды, и родов в группы высшего порядка, и всех 
вместе  –  в  так  называемую  естественную  систему?  Я  думаю,  что  им  пользуются 
бессознательно,  и  только  при  этом  условии  я  могу  понять  различные  правила  и  приемы, 
которым следуют наши лучшие систематики. Не имея написанных генеалогий, мы в сходствах 
различного рода принуждены искать следы общности происхождения. Поэтому мы выбираем 
такие  признаки,  относительно  которых  существует  наименьшая  вероятность,  что  они 

модифицировались в связи с теми условиями существования, в которых находился каждый 
вид  в  последнее  время.  С  этой  точки  зрения  рудиментарные  структуры  настолько  же 
пригодны или даже еще более пригодны, чем другие части организации. Мы не заботимся о 
том, насколько несущественным может быть какой-либо признак; будет ли это только загиб 
внутрь  угла  нижней  челюсти,  способ  складывания  насекомым  крыла,  кожа,  покрытая 
волосами или перьями, но если такой признак преобладает у большого числа различных видов, 
особенно у таких, которые сильно разнятся по образу жизни,  то он и приобретает  большое 
значение,  так  как  мы  можем  объяснить  его  присутствие  у  столь  многих  форм  с  весьма 
различными привычками только унаследованием от общего предка. В этом смысле мы можем 
ошибиться относительно отдельных черт строения, но если несколько признаков, хотя бы и не 
существенных, выражены в большой группе организмов, отличающихся различным образом 
жизни, то на основании теории общности происхождения мы можем быть почти уверены, что 
эти признаки унаследованы от общего предка;  и мы знаем, что такие комплексы признаков 
имеют особенное значение в классификации. 

Мы можем понять, почему вид или группа видов могут отличаться от близких форм в 

разных весьма существенных чертах и все-таки объединяются при классификации. Это можно 
спокойно допускать, и это часто допускается, пока достаточное количество признаков, даже 
несущественных, обнаруживает скрытую связь общности происхождения. Пусть у двух форм 
нет  ни одного общего признака,  но  если  эти  крайние  формы  связаны  друг  с  другом  цепью 
промежуточных групп, мы можем смело признать общность их происхождения и помещаем 
всех их в один класс. Так как мы находим, что физиологически очень важные органы, т. е. 
такие,  которые  служат  для  сохранения  жизни  при  самых  разных  условиях  существования, 
вообще наиболее постоянны, мы приписываем им особенное значение; но если те же самые 
органы  в  другой  группе  или  в  подразделении  какой-либо  группы  оказываются  весьма 
различными,  они  сразу  теряют  значение  для  нашей  классификации.  Мы  сейчас  увидим, 
почему  эмбриологические  признаки  имеют  такое  большое  значение  для  классификации. 
Географическое распространение может быть иногда удобно для классификации обширных 
родов, потому что все виды одного и того же рода, населяющие какую-нибудь отдельную и 
изолированную область, по всей вероятности, произошли от одних и тех же предков. 

 

Аналогичные сходства. 

 
На основании вышеизложенного нам должно быть понятно в высшей степени важное 

различие между действительным родством и сходством по аналогии, или адаптивным. Ламарк 
первый  обратил  на  это  внимание  и  нашел  себе  талантливых  последователей  в  Маклее 
(Macleay)  и  других.  Сходство  в  форме  тела  и  похожих  на  плавники  передних  конечностях 
между дюгонями и китами, а также между этими двумя отрядами млекопитающих и рыбами 
является  аналогичным.  Таково  же  сходство  между  мышью  и  землеройкой  (Sorex), 
принадлежащими к разным отрядам, или еще более близкое сходство, на чем настаивает м-р 
Майварт,  между  мышью  и  маленьким  сумчатым  животным  (Antechinus)  Австралии.  В 
последнем  случае  сходство,  на  мой  взгляд,  объясняется  адаптацией  к  сходным  активным 
движениям среди зарослей и травы, а также необходимостью прятаться от врагов. 

Среди  насекомых  существуют  бесчисленные  примеры  подобного  рода,  и  потому-то 

Линней,  обманутый  внешним  сходством,  принял  насекомое  из  Homoptera  за  моль.  Нечто 
подобное мы видим даже у наших домашних разновидностей, как например поразительное 
сходство в форме тела улучшенных пород китайской и обыкновенной свиньи, происшедших 
от  разных  видов,  или  одинаково  утолщенный  стебель  обыкновенной  брюквы  и  шведского 
турнепса,  принадлежащего  к  другому  виду.  Сходство  между  борзой  собакой  и  скаковой 
лошадью едва ли более фантастично, чем аналогии, проводимые некоторыми авторами между 
весьма различными животными. 

Признавая действительную важность признаков для классификации в той мере, в какой 

они  указывают  на  общее  происхождение,  можно  легко  понять,  почему  аналогичные,  или 

адаптивные,  признаки,  хотя  и  весьма  важные  для  благополучия  существ,  почти  не  имеют 
значения в глазах систематика. Конечно, животные, принадлежащие к двум весьма различным 
линиям  происхождения,  могли  оказаться  адаптивными  к  сходным  условиям  и  потому 
приобрести  большое  внешнее  сходство,  но  такого  рода  сходство  не  указывает  на  кровное 
родство,  а  скорее  скрывает  его.  Поэтому  мы  можем  также  понять  и  то  кажущееся  нам 
парадоксальным  положение,  что  одни  и  те  же  признаки  являются  аналогичными  при 
сравнении одной группы с другой, но указывают на истинное родство при сравнении членов 
одной  и  той  же  группы;  так,  форма  тела  и  подобные  плавникам  конечности  –  только 
аналогичные  признаки,  если  сравнивать  китов  с  рыбами,  потому  что  они  в  обоих  классах 
являются адаптациями для плавания в воде; но при сравнении друг с другом отдельных членов 
семейства китов форма тела и подобные плавникам конечности представляют собой признаки, 
указывающие на истинное родство, потому что эти признаки столь сходны во всем семействе, 
что мы не можем сомневаться в том, что они были унаследованы от общего предка. То же 
относится и к рыбам. 

Можно  привести  многочисленные  случаи  поразительного  сходства  отдельных  частей 

или  органов,  приспособленных  для  выполнения  одних  и  тех  же  функций,  у  совершенно 
различных  существ.  Хороший  пример  представляет  близкое  сходство  челюстей  собаки  и 
тасманийского  волка  (Thylacinus)  –  животных,  стоящих  весьма  далеко  друг  от  друга  в 
естественной системе. Но это сходство ограничивается общим видом, а также выдающимися 
клыками  и  режущим  краем  коренных  зубов.  Действительно,  зубы  их  различаются  весьма 
сильно: у собаки с каждой стороны в верхней челюсти четыре ложнокоренных и только два 
истинно коренных, у тасманийского волка – три ложнокоренных и четыре истинно коренных. 
Кроме того, истинно коренные зубы сильно отличаются у обоих животных по относительной 
величине  и  строению.  Зубам  взрослого  животного  предшествуют  совершенно  различные 
молочные  зубы.  Конечно, можно отрицать,  что  зубы  каждой  из  этих  двух  групп  животных 
адаптировались к разрыванию мяса путем естественного отбора последовательных вариаций; 
но если допустить это в одном случае, то для меня непонятно, почему  бы это можно было 
отрицать  в  другом.  И  я  рад  узнать,  что  такой  выдающийся  авторитет,  как  проф.  Флауэр 
(Flower), пришел к тому же заключению. 

Приведенные  в  одной  из  предыдущих  глав  поразительные  случаи  наличия  у  весьма 

различных рыб электрических органов, у весьма различных насекомых – органов свечения, у 
орхидей и ластовневых – пыльцевых масс, снабженных клейкими дисками,– все эти случаи 
относятся  к  той  же  самой  категории  аналогичных  сходств.  Но  они  до  такой  степени 
удивительны, что приводились как трудности или возражения против нашей теории. Во всех 
этих случаях удается раскрыть глубокое различие в росте или развитии частей и обычно в их 
строении в зрелом состоянии. Цель достигается одна и та же, но пути ее достижения, хотя на 
вид  и  кажутся  теми  же  самыми,  существенно  различны.  Принцип,  ранее  указанный  под 
названием «аналогичная вариация», вероятно, часто проявляется в этих случаях, т. е. члены 
одного и  того же  класса,  хотя  и  связанные  только отдаленным  родством,  унаследовали  так 
много общего в их строении, что способны под влиянием сходных побуждающих причин и 
варьировать  сходным образом;  а  это, очевидно,  будет  способствовать  приобретению  путем 
естественного  отбора  частей  или  органов,  весьма  похожих  друг  на  друга,  независимо  от 
прямой унаследованности их от общего предка. 

Так как виды различных классов нередко были адаптированы путем последовательных 

незначительных модификаций к жизни в приблизительно одинаковых условиях, например к 
жизни в одной из трех сред  – на суше, в воздухе или воде, то, быть может, нам удастся на 
основании  этого  понять,  почему  иногда  наблюдается  параллелизм  в  числе  подгрупп 
различных классов. Натуралист, сталкиваясь с параллелизмом подобного рода, произвольным 
увеличением или уменьшением значения групп в разных классах (а весь наш опыт говорит 
нам,  что  установление  этого  значения  все  еще  совершенно  произвольно)  может  легко 
расширить этот параллелизм, и отсюда, по всей вероятности, произошли различные системы 
классификаций: септернарная, квинарная, кватернарная, тернарная. 

Есть  еще  другая  любопытная  категория  случаев,  в  которых  тесное  внешнее  сходство 

зависит  не  от  адаптации  к  одинаковому  образу  жизни,  а  приобретается  в  целях  защиты.  Я 
имею в виду тот удивительный способ, путем которого некоторые бабочки подражают, как это 
первый  описал  Бейтс  (Bates),  другим  совершенно  отличным  видам.  Этот  превосходный 
наблюдатель  показал,  что  в  некоторых  районах  Южной  Америки,  где  например  Ithomia 
встречается  в  огромных  количествах,  другая  бабочка,  именно  Leptalis,  часто  оказывается 
примешанной к роям первой; последняя бабочка до того похожа на Ithomia по расположению 
полос и оттенкам окраски, равно как и по форме своих крыльев, что м-р Бейтс, изощривший 
свои глаза в продолжение одиннадцатилетнего коллектирования, постоянно ошибался, хотя 
всегда внимательно следил за нею. Будучи пойманы и сравнены, подражающие формы и те, 
которым  подражают,  оказываются  весьма  различными  в  основных  чертах  строения  и 
принадлежат не только к разным родам, но часто даже к разным семействам. Если бы такая 
мимикрия встретилась один, два раза, то ее можно было бы отнести к случаям замечательного 
совпадения. Но если мы перейдем из той области, где один вид Leptalis подражает Ithomia, в 
другую, то мы найдем другие подражающие виды и те, которым подражают, принадлежащие 
к тем же двум родам и равным образом близко сходные. В общем насчитывают не меньше 
десяти  родов,  содержащих  виды,  подражающие  другим  бабочкам.  И  подражатели,  и  те, 
которым подражают, всегда населяют ту же самую область; мы никогда не находим имитатора 
живущим  вдали  от  того,  которому  он  подражает.  Подражатели  почти  неизменно  редкие 
насекомые; формы, которым подражают, почти всегда чрезвычайно многочисленны. В той же 
самой  области,  в  которой  один  вид  Leptalis  очень  точно  подражает  определенному  виду 
Ithomia,  иногда  встречаются  и  другие  бабочки,  подражающие  той же  самой  Ithomia;  таким 
образом, в одном и том же месте виды трех родов бабочек и даже одна моль очень близко 
похожи на бабочку, принадлежащую к четвертому роду. Особенного внимания заслуживает 
то обстоятельство, что многие из мимикрирующих форм Leptalis, точно так же, как и формы, 
служащие  для  подражания,  как  это  можно  доказать  на  ряде  постепенных  переходов, 
представляют  собою  только  разновидности  одного  и  того  же  вида,  тогда  как  другие  суть 
несомненно  особые  виды.  Но  можно  спросить,  почему  одни  рассматриваются  как  формы, 
которым  подражают,  а  другие  –  как  формы-подражатели?  М-р  Бейтс  удовлетворительно 
отвечает на этот вопрос, показав, что форма, которой подражают, сохраняет обычный вид и 
окраску той группы, к которой принадлежит, тогда как обманщики изменили окраску и форму 
и не похожи на своих ближайших родственников. 

Прежде  всего  мы  должны  выяснить,  чему  приписать,  что  некоторые  равноусые  и 

разноусые бабочки так часто надевают наряд другой и совершенно отличной формы; почему, 
к  недоумению  натуралистов,  природа  прибегает  к  театральным  трюкам.  М-р  Бейтс,  без 
сомнения,  напал  на  правильное  объяснение.  Формы,  которым  подражают,  всегда 
многочисленны и обычно избегают уничтожения в больших размерах, потому что иначе они 
не  могли  бы  встречаться  в  таком  множестве;  и  в  настоящее  время  собрано  много 
доказательств в пользу того, что они не по вкусу птицам и другим насекомоядным животным. 
С  другой  стороны,  формы  подражающие,  населяющие  ту  же  самую  область,  сравнительно 
редки и принадлежат к редким группам; отсюда следует заключить, что они должны обычно 
страдать  от  какой-то  опасности,  потому  что  иначе,  если  принять  во  внимание  количество 
откладываемых  всеми  бабочками  яиц,  они  в  течение  трех  или  четырех  поколений  сильно 
размножились бы по всей стране. И вот если член одной из этих преследуемых и редких групп 
приобрел  внешность,  настолько  похожую  на  внешность  хорошо  защищенного  вида,  что 
постоянно  вводит  в  заблуждение  опытный  глаз  энтомолога,  он  должен  обманывать  и 
преследующих его птиц, и насекомых и таким образом часто избегать уничтожения. Вообще 
можно  сказать,  что  м-р  Бейтс  вполне  уловил  тот  процесс,  посредством  которого 
мимикрирующие формы становятся столь похожими на формы, служащие для подражания, 
так как он нашел, что некоторые формы Leptalis, подражающие многим другим бабочкам, до 
крайности изменчивы. В одной области встречается несколько разновидностей, из которых 
только одна до известной степени походит на Ithomia, обычную в той же области. В другой 

встречаются две или три разновидности, из коих одна обычнее других и вместе с тем точно 
походит  на  другую  форму  Ithomia.  На  основании  таких  фактов  м-р  Бейтс  приходит  к 
заключению, что Leptalis только начала варьировать, и если какая-нибудь ее разновидность 
оказывается  до  известной  степени  сходной  с какой-нибудь  обыкновенной  бабочкой  той же 
самой  области,  то  эта  разновидность,  вследствие  ее  сходства  с  преуспевающей  и  мало 
преследуемой  формой,  имеет  большие  шансы  избежать  уничтожения  хищными  птицами  и 
насекомыми  и,  следовательно,  чаще  сохраняется;  «менее  совершенные  степени  сходства 
элиминируются поколение за поколением, и только на долю других выпадает  возможность 
продолжать  свой  род».  Таким  образом,  мы  имеем  в  этом  случае  великолепный  пример 
естественного отбора. 

М-ры  Уоллес  и  Тримен  (Trimen)  в  свою  очередь  описали  несколько  столь  же 

поразительных  случаев  подражания  у  бабочек  Малайского  архипелага  и  Африки  и  у 
некоторых других насекомых. М-р Уоллес открыл также один подобный случай у птиц, но мы 
не  знаем  ни  одного  такого  случая  у  более  крупных  млекопитающих.  Большая 
распространенность подражания у насекомых сравнительно с другими животными является, 
вероятно,  следствием  их  малых  размеров;  насекомые  не  способны  на  самозащиту,  за 
исключением  видов,  снабженных  жалом,  и  я  никогда  не  слыхал,  чтобы  такие  насекомые 
подражали  другим,  тогда  как  им подражают;  насекомые  не могут  также  легко  избежать на 
лету охотящихся за ними более крупных животных; поэтому, говоря метафорически, подобно 
большинству  слабых  существ,  они  должны  прибегать  к  обману  и  притворству.  Можно 
заметить, что процесс подражания никогда, вероятно, не начинается между формами, очень 
разнящимися по окраске. Но, начинаясь у видов, до некоторой степени уже сходных, он может 
привести  вышеуказанным  способом  к  очень  полному  сходству,  если  оно  полезно;  и  если 
форма,  которой  подражают,  последовательно  и  постепенно  модифицируется  под  влиянием 
какого-либо фактора, то и подражающая форма может пойти по тому же самому пути и, таким 
образом,  измениться  в  такой  степени,  что  приобретет  в  конце  концов  форму  и  окраску, 
совершенно непохожие на то, что наблюдается  у других членов семейства, к которому она 
принадлежит.  Однако  в  этом  отношении  встречается  известная  трудность,  потому  что  в 
некоторых  случаях  необходимо  допустить,  что  отдаленные  члены  нескольких  различных 
групп, до того, как они дивергировали до ныне наблюдаемой степени, случайно были похожи 
на  какого-либо  члена  другой,  покровительствуемой  группы  в  достаточной  степени,  чтобы 
находить  в  этом  некоторую  защиту;  это  и  должно  было  послужить  основанием  для 
последующего приобретения более полного сходства. 

 

О природе родства, связывающего органические существа. 

 
Так  как  модифицированные  потомки  доминирующих  видов,  принадлежащих  к 

обширным  родам,  склонны  унаследовать  преимущества,  делавшие  группы,  к  которым  они 
принадлежат, обширными и их прародителей доминирующими, то тем самым они получают 
возможность  широко  распространиться  и занять  все  большее  и  большее  количество мест  в 
экономии природы. Более крупные и более доминирующие группы в пределах каждого класса 
обладают  наклонностью  увеличиться  таким  путем  в  объеме,  и  вследствие  этого  они 
подавляют  меньшие  и  более  слабые  группы.  Этим  мы  можем  объяснить  тот  факт,  что  все 
организмы,  как  современные,  так  и  вымершие,  включаются  в  небольшое  число  больших 
отрядов и в еще меньшее число классов. Чтобы показать, как невелико число высших групп и 
как  широко  они  распространены  по  всему  миру,  приведем  тот  замечательный  факт,  что 
открытие Австралии не прибавило ни одного насекомого, которое принадлежало бы к новому 
классу,  а  что  касается  растений,  то,  как  говорит  д-р  Хукер,  оно  дало  только  два  или  три 
небольших семейства. 

В  главе  о  геологической  сукцессии  я  исходил  из  того  положения,  что  каждая  группа 

вообще обнаруживает очень сильную дивергенцию в признаках в течение продолжительного 
процесса  модификации  и  пытался  показать,  почему  более  древние  формы  жизни  часто 

обладают  признаками,  до  некоторой  степени  переходными  между  ныне  существующими 
группами. Так как лишь немногие древние и промежуточные формы оставили до настоящего 
времени  маломодифицированных  потомков,  то  последние  образуют  так  называемые 
соприкасающиеся  и  аберрантные  виды.  Чем  сильнее  уклоняется  какая-либо  форма,  тем 
больше должно быть количество форм, связывающих ее с другими, вымерших и совершенно 
утратившихся.  У  нас  есть  некоторое  доказательство  того,  что  аберрантные  группы  сильно 
вымирали, потому что они почти всегда представлены крайне немногими видами; и к тому же 
такие  виды обычно очень  сильно  разнятся  друг  от  друга,  что в  свою очередь  указывает  на 
вымирание. Например, роды Ornithorhynchus и Lepidosiren были бы не менее аберрантными, 
если бы они были представлены дюжиной видов, а не одним, двумя или тремя, как это имеет 
место  в  настоящее  время.  Я  думаю,  мы  можем  объяснить  этот  факт,  только  рассматривая 
уклоняющиеся  группы  как  формы,  побежденные  более  одаренными  соперниками  и  еще 
сохранившие в исключительно благоприятных условиях своих немногих представителей. 

М-р  Уотерхаус  (Waterhouse)  заметил,  что  если  один  из  членов  какой-либо  группы 

животных представляет родство с совершенно другой группой, то в большинстве случаев это 
родство общее, а не специальное: так, согласно м-ру Уотерхаусу, из всех грызунов вискаша 
наиболее близка к сумчатым; но ее точки соприкосновения с этим отрядом, ее связи – общие, т. 
е. нет такого вида сумчатых, к которому она была бы ближе, чем к другому. Так как эти черты 
родства  рассматриваются  как  реальные,  а  не  просто  адаптивные,  то  они,  в  соответствии  с 
нашими  взглядами,  должны  быть  унаследованы  от  общего  предка.  Поэтому  мы  должны 
предположить: либо все грызуны, и в том числе вискаша, отделились от какой-либо древней 
сумчатой формы, которая, естественно, должна была быть более или менее промежуточной по 
своим признакам по отношению ко всем ныне существующим сумчатым, либо же грызуны и 
сумчатые  произошли  от  общего  предка,  и  обе  группы  с  тех  пор  претерпели  большую 
модификацию  в  дивергентных  направлениях.  Придерживаясь  любого  из  этих  взглядов,  мы 
должны  предположить,  что  вискаша  сохранила  путем  наследственности  больше  признаков 
своего древнего предка, чем другие грызуны; поэтому она не связана специально с каким-либо 
из  современных  сумчатых,  но  косвенно  связана  со  всеми  или  почти  со  всеми  сумчатыми, 
сохранив отчасти признаки их общего предка или какого-либо из древнейших членов группы. 
С другой стороны, как замечает м-р Уотерхаус, из всех сумчатых Phascolomys наиболее похож 
не на какой-либо отдельный вид, а вообще на весь отряд грызунов. Но в этом случае можно с 
большим правом предполагать, что это сходство только аналогичное, указывающее на то, что 
Phascolomys адаптировался к образу жизни, сходному с образом жизни грызунов. Декандоль 
старший произвел приблизительно подобные же наблюдения относительно природы родства 
между различными семействами растений. 

На основании принципов размножения и постепенной дивергенции признаков у видов, 

происшедших  от  общего  предка,  наряду  с  сохранением  у  них  путем  наследственности 
некоторых общих признаков, мы можем понять, как исключительно сложно и многосторонне 
родство,  связывающее  всех  членов  одного  и  того  же  семейства  или  еще  более  обширной 
группы.  Общий  предок  всего  семейства,  теперь  разбившегося  вследствие  вымирания  на 
различные  группы  и  подгруппы,  должен  был  передать  некоторые  из  своих  признаков, 
модифицированных  в  разном  направлении  и  в  разной  степени,  всем  видам,  и  потому 
последние  должны  быть  связаны  друг  с  другом  окольными  линиями  родства,  имеющими 
различное протяжение (как это видно на диаграмме, на которую мы так часто ссылались) и 
восходящими  к  многочисленным  предкам.  Так  как  показать  кровное  родство  между 
многочисленными потомками какой-нибудь древней знатной семьи трудно даже при помощи 
генеалогического  древа,  а  без  него  почти  невозможно,  то  легко  понять  те  необычайные 
трудности,  с  которыми  сталкивается  натуралист  при  описании  без  помощи  диаграммы 
различного родства, усматриваемого между многими современными и вымершими членами 
одного и того же большого естественного класса. 

Вымирание,  как  мы  видели  в  IV  главе,  играло  важную  роль,  определяя  и  расширяя 

интервалы  между  различными  группами  каждого  класса.  Таким  образом,  мы  можем 

объяснить  обособленность  целых  классов  друг  от  друга,  например  птиц  от  всех  других 
позвоночных, допущением, что многие древние формы жизни совершенно исчезли, например 
те, которыми отдаленные предки птиц некогда связывались с отдаленными предками других, 
в  то  время  менее  дифференцированных  классов  позвоночных.  Гораздо  меньшим  было 
вымирание форм жизни, некогда связывавших рыб с батрахиями; еще меньшим – в пределах 
некоторых классов, например среди ракообразных, потому что здесь поразительно различные 
формы все еще связываются друг с другом длинной и лишь отчасти прерывающейся цепью 
родства. Вымирание только очертило группы, но никак не создало их, потому что если бы все 
прежде  жившие  на  земле  формы  вдруг  ожили,  было  бы  совершенно  невозможно  указать 
границы отдельных групп, но естественная классификация или по крайней мере естественная 
группировка была бы возможна. Мы увидим это, обратившись к диаграмме. Пусть буквы от А 
до L изображают 11 силурийских родов, из которых некоторые дали начало большим группам 
модифицированных потомков, причем все соединительные звенья главных и второстепенных 
ветвей  все  еще остаются в живых,  и  эти  связующие  звенья  не  более  тех,  которые  имеются 
между ныне существующими разновидностями. В таком случае совершенно невозможно дать 
такие определения, которыми разные члены разных групп могли бы отличаться от своих более 
близких предков и потомков. Однако группировка в диаграмме все же должна сохранить свое 
значение и быть естественной, потому что, согласно принципу наследственности, все формы, 
происшедшие,  например,  от  А,  должны  иметь  что-нибудь  общее.  Мы  можем  отличить  у 
дерева ту или другую ветвь, хотя в месте развилки они сходятся и сливаются друг с другом. 
Как я сказал, мы не можем резко очертить разные группы, но мы можем указать типы или 
такие формы, которые соединяют в себе наибольшее количество признаков каждой группы, 
большой или малой, и это дает нам общее представление о значении различий между ними. 
Это есть именно то, к чему мы могли бы прийти, если бы нам когда-нибудь удалось собрать 
все  формы  известного  класса,  когда-либо  существовавшие  во  времени  и  пространстве. 
Несомненно, нам никогда не удастся собрать такую полную коллекцию, однако в некоторых 
классах  мы  приближаемся  к  этой  цели,  и  Мильн-Эдвардс  недавно  доказывал  в  одной 
интересной статье важное значение изучения типов, независимо от того, можно или нельзя 
выделить и определить те группы, к которым эти типы принадлежат. 

Наконец, мы видели, что естественный отбор, вытекающий из борьбы за существование 

и  почти  неизбежно  приводящий  к  вымиранию  форм  и  дивергенции  признаков  у  потомков 
каждого  прародительского  вида,  объясняет  эту  важную  и  общую  черту  в  родстве  всех 
органических  существ,  именно  их  расположение  группами,  субординированными  одна 
другой. Мы принимаем во внимание происхождение, соединяя в один вид особей обоих полов 
и всех возрастов, хотя у них может быть очень мало общих признаков; мы основываемся на 
происхождении  для  классификации  хорошо  известных  разновидностей,  как  бы  сильно  ни 
отличались они от родителей; и я думаю, что общность происхождения и есть та скрытая связь, 
которую натуралисты разумеют под Естественной системой. Исходя из идеи о естественной 
системе  организмов,  поскольку  она  усовершенствована  и  построена  генеалогически, 
определяя степени различий, выражаемые терминами «роды, семейства, отряды» и т. д., мы 
можем понять правила, которыми должны руководствоваться в нашей классификации. Можно 
также  понять,  почему  значение  одних  сходств  важнее  других;  почему  мы  пользуемся 
рудиментарными  и  бесполезными  органами  или  другими  органами  незначительного 
физиологического значения; почему отыскивая связи между разными группами, мы вообще 
отбрасываем аналогичные или адаптивные признаки, но пользуемся ими в пределах одной и 
той же группы. Мы можем легко видеть, почему все ныне живущие и вымершие формы могут 
быть  соединены  в  небольшое  количество  крупных  классов  и  почему  отдельные  члены 
каждого  класса  связаны  друг  с  другом  в  высшей  степени  сложными  и  радиально 
расходящимися  линиями  родства.  По  всей  вероятности,  нам  никогда  не  удастся  распутать 
невероятно запутанную сеть родства между членами какого-нибудь класса; но, имея в виду 
определенную  задачу  и  не  прибегая  к  какому-то  неведомому  плану  творения,  мы  можем 
надеяться на несомненный, хотя и медленный успех. 

Проф. Геккель в своей «Generelle Morphologie» и других работах недавно посвятил свои 

обширные  познания  и  талант  изучению  того,  что  он  называет  филогенией,  или  линиями 
родства, связывающими все органические существа. При построении таких [генеалогических] 
рядов он опирается преимущественно на  эмбриологические  признаки, но  пользуется  также 
гомологичными и рудиментарными органами, равно как и последовательностью периодов, в 
течение  которых  различные  формы  жизни,  как  думают,  впервые  появились  в  разных 
геологических  формациях.  Этим  он  смело  сделал  большое  начинание  и  показал,  каким 
образом в будущем будет строиться классификация. 

 

Морфология. 

 
Мы видели, что члены одного и того же класса, независимо от их образа жизни, сходны 

между  собой  по  общему  плану  организации.  Это  сходство  часто  выражается  термином 
«единство  типа»  или  указанием  на  то,  что  некоторые  части  и  органы  у  различных  видов 
одного  и  того  же  класса  гомологичны.  Все  относящиеся  сюда  вопросы  объединяются  под 
общим термином «Морфология». Последняя представляет собой один из самых интересных 
отделов естественной истории и, можно почти сказать, составляет ее подлинную душу. Что 
может быть любопытнее того, что пригодная для хватания рука человека, роющая лапа крота, 
нога лошади, ласт дельфина и крыло летучей мыши построены по тому же самому образцу и 
содержат  одинаковые  кости  с  одним  и  тем  же  относительным  расположением?  Весьма 
любопытен  и  факт,  представляющий  собой  частный  случай  предыдущего,  хотя  и  не  менее 
поразительный,  касающийся  строения  ног  сумчатых:  задние  ноги  кенгуру  хорошо 
приспособлены  к  прыганию  по  открытым  равнинам;  задние  ноги  лазящего,  питающегося 
листвой  коалы  равным  образом  хорошо  приспособлены  к  схватыванию  древесных  ветвей: 
задние  ноги  роющего  землю,  питающегося  насекомыми  и  корнями  бандикута;  задние  ноги 
этих  и  некоторых  других  австралийских  сумчатых  построены  по  одному  и  тому  же 
необыкновенному  типу,  а  именно  кости  второго  и  третьего  пальцев  чрезвычайно  тонки  и 
облечены общим кожным чехлом, так что похожи на один палец с двумя когтями. Несмотря на 
сходство  строения,  очевидно,  что  задние  ноги  этих  различных  животных  имеют  самое 
разнообразное назначение, какое только можно себе представить. Но вся эта группа фактов 
становится  еще  более  поразительной  вследствие  того,  что  ноги  американских  опоссумов, 
ведущих приблизительно тот же образ жизни, как некоторые из их австралийских сородичей, 
устроены  по  обычному  плану.  Проф.  Флауэр,  у  которого  заимствованы  эти  факты,  делает 
такой  вывод:  «Мы  должны  признать  это  однообразие  типа,  не  вдаваясь  в  более  глубокое 
объяснение этих явлений», и прибавляет затем: «...но нет ли в этом действительного указания 
на истинное родство, на наследственную передачу от общего предка?». 

Жоффруа  Сент-Илер  решительно  настаивал  на  важном  значении  относительного 

положения или соотношения гомологичных частей; они могут до крайности различаться по 
своей форме и по своим размерам, но всегда соединены одним и тем же неизменным способом. 
Мы,  например,  никогда  не  находим,  что  кости  плеча  и  предплечья  или  бедра  и  голени 
переместились. Поэтому одни и те же названия можно давать гомологичным костям у весьма 
различных животных. Тот же самый великий закон мы наблюдаем в устройстве частей рта 
насекомых; что может  быть различнее, как до крайности длинный, спирально закрученный 
хоботок бражника, своеобразно построенный хоботок пчелы и клопа и большие челюсти жука? 
И,  однако,  все  эти  органы,  имеющие  весьма  различное  назначение,  образованы  путем 
бесконечных модификаций верхней губы, верхних челюстей и двух пар нижних челюстей. Тот 
же  закон  господствует  в  устройстве  частей  рта  и  конечностей  ракообразных.  То  же  самое 
можно сказать и о цветках растений. 

Ничто  не  может  быть  более  безнадежным,  как  попытка  объяснить  эту  общность 

строения у членов одного и того же класса с точки зрения полезности или учения о конечных 
причинах. Безнадежность такой попытки была ясно показана Оуэном в его высшей степени 
интересной работе «Nature of Limbs». Следуя обычному взгляду о независимом сотворении 

каждого  существа,  мы  можем  только  утверждать,  что  это  так:  что  Творцу  угодно  было 
построить всех животных и растения каждого большого класса по единому плану; но это – не 
научное объяснение. 

Очень  простое  объяснение  дается  теорией  отбора  последовательных  слабых 

модификаций, из которых каждая до известной степени полезна модифицированной форме, 
но  часто  обусловливается  корреляцией  с  другими  частями  организации.  При  изменениях 
подобного рода лишь в очень слабой степени или совсем не обнаруживается наклонность к 
нарушению первоначального плана или к перемещению частей. Кости конечности могут до 
известной степени стать короче и площе, одеваясь в то же время более толстым покровом, и 
служить  плавником;  или  же  у  снабженной  перепонкой  передней  конечности  все  или 
некоторые кости могут до известной степени удлиняться, связывающая их перепонка может 
увеличиться и конечность может стать крылом; но все эти модификации основного плана не 
склонны  изменить  строения  костей  или  соотношения  частей.  Если  мы предположим,  что  у 
очень  древнего  предка  –  архетипа,  как  его  можно  назвать,  всех  млекопитающих,  птиц  и 
рептилий конечности были построены по ныне существующему общему плану, каково бы ни 
было их назначение, мы сразу поймем все значение гомологичного строения конечностей во 
всех  классах.  Точно  так  же  относительно  частей  рта  насекомых  нам  нужно  только 
предположить, что их общий предок имел верхнюю губу, верхние челюсти и две пары нижних 
челюстей,  причем,  быть  может,  эти  части  были  очень  простого  строения;  в  таком  случае 
естественный  отбор  объяснит  нам  все  бесконечное  многообразие  в  строении  и  функциях 
частей рта насекомых. Однако понятно, что основной план строения органа может быть до 
того скрытым, что совсем исчезнет либо вследствие недоразвития, либо вследствие полной 
редукции некоторых частей, слияния других, удвоения и вообще увеличения числа третьих – 
изменения,  которые,  как  мы  знаем,  находятся  в  пределах  возможности.  В  плавниках 
гигантских  вымерших  морских  ящериц  и  в  частях  рта  некоторых  сосущих  ракообразных 
основной план кажется вследствие этого несколько затемненным. 

Есть  еще  один  любопытный  вопрос,  относящийся  сюда  же,  а  именно  сериальные 

гомологии, т. е. сравнение разных частей или органов одной и той же особи, а не одних и тех 
же частей или органов у разных членов одного и того же класса. Большинство физиологов 
думают,  что  кости  черепа  гомологичны,  т.  е.  соответствуют  по  числу  и  относительному 
расположению  основным  частям  некоторого  количества  позвонков.  Передние  и  задние 
конечности  у  всех  высших  классов  позвоночных  совершенно  гомологичны.  Точно  так  же 
гомологичны  удивительно  сложные  челюсти  и  конечности  ракообразных.  Почти  каждому 
известно,  что  в  цветке  относительное  положение  чашелистиков,  лепестков,  тычинок  и 
пестиков,  равно  как  и  подробности  их  строения,  можно  понять  только  принимая,  что  они 
состоят из расположенных по спирали метаморфизированных листьев. У уродливых растений 
мы часто находим прямое указание на возможность превращения одного органа в другой; и 
мы  можем  действительно  наблюдать  на  ранних,  или  эмбриональных,  стадиях  развития 
цветков,  а  также  ракообразных  и  других  животных,  что  органы,  становящиеся  крайне 
различными по мере развития, первоначально совершенно сходны. 

До  чего  необъяснимы  случаи  сериальных  гомологий  с  обычной  точки  зрения  теории 

творения!  Почему  головной  мозг  заключен  в  коробку,  составленную  из  столь 
многочисленных  и  столь  своеобразных  по  форме  костей,  по-видимому,  представляющих 
собой  позвонки?  По  замечанию  Оуэна,  польза,  происходящая  от  известной  подвижности 
отдельных костей при родовом акте у млекопитающих, никак не объясняет того же строения 
черепа у птиц и рептилий. Почему одни и те же кости, сотворенные для построения крыла и 
задней  конечности  летучей  мыши,  применяются  со  столь  различным  назначением,  как 
летание  и  хождение.  Почему  ракообразное  с  крайне  сложным  строением  многочисленных 
ротовых частей вместе с тем имеет всегда меньше ног, и обратно, те, у которых много ног, 
имеют  более  простое  устройство  частей  рта?  Почему  чашелистики,  лепестки,  тычинки  и 
пестики  в  каждом  цветке,  хотя  и  приспособлены  для  выполнения  совершенно  различных 
функций, построены по одному и тому же плану? 

Теория  естественного  отбора  позволяет  нам  до  известной  степени  ответить  на  эти 

вопросы. Нам нет надобности рассматривать здесь, каким образом тело некоторых животных 
сначала разделилось на ряд сегментов или как у них образовалась правая и левая стороны с 
соответствующими  органами,  потому  что  такие  вопросы  почти  выходят  из  области 
исследования. Однако вероятно, что в некоторых случаях метамерное13 строение возникает в 
результате  увеличения  числа  клеток  при  делении,  что  в  свою  очередь  обусловливает 
умножение  частей,  развивающихся  из  таких  клеток.  Для  нас  достаточно  знать,  что 
неограниченное  повторение  одних  и  тех  же  частей  или  органов,  по  замечанию  Оуэна, 
характеризует  все  низшие,  или  мало  специализированные  формы;  поэтому  неизвестный 
предок  Vertebrata,  вероятно,  имел  много  позвонков,  неизвестный  предок  Articulata  –  много 
сегментов  и  неизвестный  предок  цветковых  растений  –  много  листьев,  расположенных  по 
одной или более спиралей. Мы уже видели также, что части, повторяющиеся несколько раз, 
весьма  склонны  изменяться  не  только  в  числе,  но  и  в  форме.  Следовательно,  такие  части, 
существуя уже в значительном числе и будучи весьма изменчивы, естественно, представляли 
собой  материал  для  адаптации  с  весьма  разнообразным  назначением;  однако  вообще  они 
должны были сохранять, в силу наследственности, очевидные следы их первоначального или 
основного сходства. И они могли сохранять это сходство тем более, что вариации, которые 
составляли основание для их последующей модификации посредством естественного отбора, 
с  самого  начала  имели  склонность  быть  сходными,  так  как  эти  части  на  ранних  стадиях 
развития  были  сходны  и  находились  приблизительно в одинаковых  условиях.  Такие  части, 
модифицированные  более  или  менее,  но  не  утратившие  еще  следов  своего  общего 
происхождения, и стали частями сериально гомологичными. 

В  обширном  классе  моллюсков,  несмотря  на  существование  гомологичных  частей  у 

разных  видов,  можно  указать  только  немногие  примеры  сериальных  гомологии,  каковы, 
например, части раковины хитонов: иначе говоря, мы лишь в редких случаях можем сказать, 
что одна  часть гомологична  другой  у  той  же самой особи.  И  нам  это  понятно,  потому  что 
среди  моллюсков,  даже  у  низших  представителей  класса,  мы  совсем  не  находим  такого 
неограниченного  повторения  какой-либо  части,  какое  мы  встречаем  в  других  больших 
группах животного и растительного царства. 

Но задачи морфологии гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, как это наглядно 

показал недавно м-р Э. Рей Ланкестер (Е. Ray Lankester) в своей замечательной статье, где им 
указаны  существенные  различия  между  некоторыми  категориями  случаев,  до  тех  пор 
одинаково  считавшихся  натуралистами  за  гомологичные.  Он  предлагает  назвать 
гомогеничными части, сходные у разных животных, вследствие происхождения последних от 
общего  предка,  и  гомопластичными  –  сходства,  которые  нельзя  объяснить  таким  образом. 
Например,  он  думает,  что  сердце  птиц  и  млекопитающих  вполне  гомогенично,  так  как 
унаследовано  от  общего  предка,  но  что  четыре  полости  сердца  в  обоих  классах  – 
гомопластичны,  т.  е.  развились  независимо.  М-р  Ланкестер  указывает  далее  на  близкое 
сходство частей правой и левой сторон тела животного и следующих друг за другом сегментов 
одной  и  той  же  особи;  мы  имеем  в  них  пример  таких  частей,  которые  обычно  называют 
гомологичными, но которые не имеют отношения к происхождению разных видов от общего 
предка. Гомопластичные особенности строения те же самые, которые я сгруппировал, хотя и 
весьма  несовершенно,  под  названием  аналогичных  модификаций,  или  сходств.  Их 
образование  должно  быть  приписано  аналогичным  изменениям  отчасти  различных 
организмов,  отчасти  различных  частей  одного  и  того  же  организма;  наконец,  отчасти  они 
объясняются сходными модификациями, сохраненными для одного и того же назначения или 
функции, чему были приведены многочисленные примеры. 

                                                

13 Метамерия (от мета... и греч. meros - часть - доля), расчленение тела и некоторых групп организмов на ряд 

последовательно расположенных сходных участков - метамеров, в которых в той или иной степени повторяются 
системы  органов.  У  животных  наиболее  полная  метамерия,  затрагивающая  целом,  называется  сегментацией 
(напр., у кольчатых червей). 

 

Натуралисты  часто  говорят,  что  череп  состоит  из  метаморфизированных  позвонков, 

челюсти  краба  представляют  собой  метаморфизированные  конечности,  тычинки  и  пестики 
цветков  –  метаморфизированные  листья;  но,  по  замечанию  проф.  Хаксли,  в  большинстве 
случаев  было  бы  точнее  говорить  о  черепе  и  позвонках,  о  челюстях  и  конечностях  как 
происшедших не путем преобразования друг в друга, каковы они теперь, но из более простого 
общего  зачатка.  Однако  большинство  натуралистов  употребляют  это  выражение  только  в 
метафорическом  смысле:  они  далеки  от  мысли,  что  в  течение  длинного  хода  развития 
какой-нибудь  первоначальный  орган  –  позвонки  в  одном  случае,  конечности  в  другом  – 
действительно преобразовался в череп или в челюсти. Но сходство с подобным процессом так 
велико,  что  натуралисты  не  могут  воздержаться  от  выражений,  прямое  значение  которых 
именно таково. Согласно же высказанным здесь взглядам, такие выражения надо употреблять 
в буквальном смысле; и тогда отчасти находит  себе объяснение такой замечательный факт, 
как  например  сохранение  в  челюстях  краба  многочисленных  признаков,  удержавшихся, 
вероятно,  благодаря  наследственности,  –  если  только  этот  орган  действительно  был 
преобразован из настоящих, хотя до крайности простых конечностей. 

 

Развитие и эмбриология. 

 
Это  один  из  наиболее  важных  отделов  во  всей  естественной  истории.  Метаморфоз 

насекомых,  столь  хорошо  известный  каждому  из нас, обыкновенно  совершается  резкими  и 
немногочисленными  стадиями,  но  в  действительности  превращения  многочисленны  и 
градуальны, хотя и скрыты. Однако подёнка (Chloeon) линяет в продолжение своего развития, 
как  показал  сэр  Дж.  Лаббок,  около  20  раз  и  каждый  раз  претерпевает  известные 
преобразования;  в  этом  случае  мы  видим  действие  метаморфоза,  протекающего  в  его 
простейшей  и  градуальной  форме.  Многие  насекомые,  и  в  особенности  некоторые 
ракообразные,  служат  примером  того,  какие  удивительные  преобразования  в  строении 
происходят во время развития. Но своего высшего пункта эти преобразования достигают в так 
называемом  чередовании  поколений  у  некоторых  низших  животных.  Таков,  например,  тот 
удивительный факт, что нежно ветвящийся коралл, усеянный полипами и прикрепленный к 
подводной  морской  скале,  образует  сначала  почкованием,  а  затем  поперечным  делением 
множество  крупных  плавающих  медуз;  последние  производят  яйца,  развивающиеся  в 
плавающих  личинок,  которые  прикрепляются  к  камням  и  развиваются  снова  в  ветвящиеся 
кораллы,  и  так  далее,  в  бесконечном  повторении.  Процессы  чередования  поколений  и 
обыкновенного метаморфоза по существу идентичны; это мнение нашло себе подтверждение 
в сделанном Вагнером открытии, что червеобразные личинки одной мухи, именно Cecidomyia, 
бесполым  путем  производят  других  личинок,  которые  и  развиваются,  наконец,  в 
половозрелых самцов и самок, размножающихся уже обычным способом при помощи яйца. 

Заслуживает  упоминания,  что  мне,  когда  замечательное  открытие  Вагнера  стало 

впервые  известным,  был  задан вопрос,  каким образом  можно объяснить,  что  личинки  этой 
мухи  приобрели  способность  бесполого  размножения.  Пока  этот  случай  оставался 
единственным,  никакого  ответа  нельзя  было  дать.  Но  затем  Гримм  (Grimm)  показал,  что 
другое двукрылое, Chironomus, размножается почти так же, и высказал мнение, что эти случаи 
довольно  часты  в  отряде  двукрылых.  У  Chironomus  указанной  способностью  обладают 
куколки, а не личинки, и Гримм замечает, что этот случай до известной степени «соединяет 
размножение Cecidomyia с партеногенезом Coccidae»; термин «партеногенез» выражает, что 
половозрелые  самки  Coccidae  могут  производить  способные  к  развитию  яйца  без  участия 
самцов.  В  настоящее  время  нам  известно,  что  животные  разных  классов  обладают 
способностью размножаться в необыкновенно раннем возрасте, и стоит только допустить, что 
партеногенетическое размножение переносится посредством градуальных шагов на все более 
и более ранний возраст, – Chironomus является почти в точности промежуточной стадией, т. е. 
стадией  куколки,–  и  мы,  быть  может,  найдем  объяснение  замечательному  случаю  с 
Cecidomyia. 

Мы уже указывали, что разные части одной и той же особи, вполне сходные в раннем 

эмбриональном  периоде,  становятся  совершенно  различными  с  совершенно  различным 
назначением во взрослом состоянии. Точно так же было указано, что вообще зародыши самых 
различных  видов одного  и того  же  класса  весьма  сходны,  но,  достигнув  полного  развития, 
различаются весьма сильно. В доказательство последнего нельзя привести ничего лучшего, 
как слова фон Бэра: «Зародыши млекопитающих, птиц, ящериц и змей, а вероятно, также и 
черепах в высшей степени сходны между собой на самых ранних стадиях как в целом, так и по 
способу  развития  отдельных  частей;  это  сходство  на  самом  деле  так  велико,  что  часто  мы 
можем  различить  зародыши  только  по  их  размерам.  У  меня  в  спирту  сохраняются  два 
маленьких  зародыша,  которые  я  забыл  пометить,  и  теперь  я  совершенно  не  в  состоянии 
сказать,  к  какому  классу  они  принадлежат.  Может  быть,  это  ящерицы,  может  быть  – 
маленькие птицы, а может быть – и очень маленькие млекопитающие, до того велико сходство 
в устройстве головы и туловища у этих животных. Конечностей, впрочем, у этих зародышей 
еще нет. Но если бы даже они и были на самых ранних стадиях своего развития, то и тогда мы 
ничего не узнали бы, потому что ноги ящериц и млекопитающих, крылья и ноги птиц, а также 
руки и ноги человека развиваются из одной и той же основной формы». Личинки большинства 
ракообразных на соответствующих стадиях развития очень похожи друг на друга, как бы ни 
были различны взрослые животные, и то же наблюдается у очень многих других животных. 
Следы  закона  эмбрионального  сходства  иногда  сохраняются  до  относительно  позднего 
возраста; так, молодые птицы одного и того же рода и близких родов часто похожи друг на 
друга по оперению, что, например, мы видим в пятнистом наряде  молодых птиц из группы 
дроздов.  В  семействе  кошек  большинство  видов  во  взрослом  состоянии  пятнисты  или 
полосаты, и полосы или пятна можно хорошо различить у детенышей льва и пумы. Иногда, 
хотя и редко, нечто подобное наблюдается и у растений; так, первые листья у Ulex, или дрока, 
и у акаций с филлодиями перисты или разделены, подобно обыкновенным листьям бобовых. 

Особенности организации, по которым зародыши весьма различных животных одного и 

того  же  класса  сходны  между  собой,  часто  не  имеют  прямого  отношения  к  условиям 
существования. Мы не можем, например, думать, что образование у зародышей позвоночных 
артериальных  дуг  в  области  жаберных  щелей  связано  со  сходными  условиями  и  у 
млекопитающего, питающегося в утробе матери, и в яйце птицы, насиживаемом в гнезде, и в 
икре  лягушки  в воде.  Предполагать  такую  связь мы  можем не  с  большим основанием,  чем 
думать,  что  сходные  кости  в  руке  человека,  крыле  летучей  мыши  и  плавнике  дельфина 
связаны со сходными условиями жизни. Никто не предполагает, что полосы львенка или пятна 
птенца черного дрозда приносят какую-нибудь пользу этим животным. 

Но  совсем  другое  дело,  если  животное  в  течение  какой-либо  части  своего 

эмбрионального  развития  активно  и  должно  заботиться  о  себе.  Период  активности  может 
наступить  раньше  или  позднее  в жизни,  но  когда  бы он  ни  наступал,  адаптация  личинок  к 
условиям их жизни так же совершенна и превосходна, как и у взрослого животного. До какой 
степени  это  доходит,  недавно  было  ясно  показано  сэром  Дж.  Лаббоком  в  его  заметках  о 
близком сходстве личинок некоторых насекомых из самых различных отрядов и несходстве 
личинок  других  насекомых  одного  и  того  же  отряда  в  соответствии  с  их  образом  жизни. 
Благодаря  подобным  адаптациям,  и  сходство  личинок  близких  животных  иногда  бывает 
весьма  затемнено,  особенно  в  тех  случаях,  когда  на  разных  стадиях  развития  возникает 
разделение  труда,  например,  если  одна  и  та  же  личинка  в  известной  стадии  занимается 
разыскиванием корма, а в другой – поисками места для прикрепления. Можно даже указать 
случаи, когда личинки близких видов или групп видов отличаются друг от друга более, чем 
взрослые животные. Но в большинстве случаев личинки, хотя и активные, более или менее 
подчинены закону общего эмбрионального сходства. Усоногие раки представляют хороший 
пример  этого;  даже  знаменитый  Кювье  не  подозревал,  что  морская  уточка  относится  к 
ракообразным;  но  достаточно  взглянуть  на  личинку,  чтобы  убедиться  в  этом.  Даже  два 
главных  подразделения  усоногих,  стебельчатые  и  сидячие,  как  ни  сильно  разнятся  они  по 
своему наружному виду, имеют личинки, едва различимые на любой стадии их развития. 

Во время эмбрионального развития организация зародыша обыкновенно повышается: я 

употребляю это выражение, хотя знаю, что едва ли возможно определить ясно, что разумеется 
под более высокой или более низкой организацией. Тем не менее, по всей вероятности, никто 
не станет оспаривать, что бабочка по своей организации выше гусеницы. В некоторых случаях, 
однако, как например у некоторых паразитических ракообразных, взрослое животное можно 
рассматривать как стоящее ниже личинки. Возвратимся еще раз к усоногим. В первой стадии 
их  личинки  снабжены  тремя  парами  локомоторных  органов,  имеют  один  простой  глаз  и 
хоботообразный  рот,  с  помощью  которого  они  усиленно  питаются  и  так  значительно 
увеличиваются  в  размерах.  На  второй  стадии,  соответствующей  куколке  бабочек,  у  них 
имеется шесть пар прекрасно устроенных плавательных ножек, пара великолепных сложных 
глаз  и  до  крайности  сложные  щупальца;  но  у  них  закрытый  несовершенный  рот,  и  они  не 
могут питаться; на этой стадии их задачей является разыскать при помощи хорошо развитых 
органов  чувств  и  достичь,  благодаря  способности  активно  плавать,  удобного  места  для 
прикрепления,  где  они  и  подвергнутся  окончательному  метаморфозу.  Когда  он  закончен, 
рачки прикрепляются на всю жизнь; их конечности теперь преобразуются в органы хватания; 
рот опять становится хорошо устроенным, но щупальцев нет, а оба глаза снова преобразуются 
в  небольшое  одиночное  простое  глазное  пятно.  На  этой  последней,  законченной  стадии 
усоногого рака можно считать и выше, и ниже организованным по сравнению с личиночным 
состоянием.  Но  у  некоторых  родов  личинки  развиваются  в  гермафродитные  особи 
обыкновенного  строения  и  в  то,  что  я  назвал  дополнительными  самцами;  у  последних 
развитие  несомненно  регрессировало,  потому  что  такой  самец  представляет  собой  просто 
мешок,  существующий  короткое  время  и  лишенный  рта,  желудка  и  всех  других  важных 
органов, кроме органов воспроизведения. 

Мы до того привыкли к разнице в строении между зародышем и взрослым животным, 

что пытаемся поставить эту разницу в некоторую обязательную зависимость от роста. Однако 
нет никакого основания к тому, например, чтобы крыло летучей мыши или плавник дельфина 
не  были  намечены  во  всех  своих  частях  и  в  соответствующих  пропорциях,  как  только 
какая-нибудь часть станет видимой. Это действительно бывает как в целых группах, так и у 
некоторых  членов  других  групп,  причем зародыш  ни на одной  своей  стадии  не отличается 
значительно от взрослого животного; так, относительно каракатицы Оуэн заметил: «здесь нет 
метаморфоза,  признаки  головоногого  моллюска  выражены  задолго  до  того,  как  все  части 
зародыша  успеют  сформироваться».  Наземные  улитки  и  пресноводные  ракообразные 
рождаются с их характерной формой, тогда как морские виды тех же двух больших классов 
проходят во время своего развития через существенные и нередко крупные преобразования. 
Пауки  также  почти  не  подвергаются  метаморфозу.  Личинки  большинства  насекомых 
проходят  через  червеобразную  стадию,  независимо  от  того,  будут  ли  они  активны  и 
приспособлены  к  разнообразным  условиям  или  неактивны  из-за  обитания  в  надлежащей 
питательной среде или из-за выкармливания их своими родителями; но в некоторых случаях, 
как например у травяных тлей, если мы посмотрим на великолепные рисунки развития этих 
насекомых,  сделанные  проф.  Хаксли,  то  едва  ли  подметим  какой-либо  след  червеобразной 
стадии. 

Иногда  выпадают  только  более  ранние  стадии  развития.  Так,  Фриц  Мюллер  сделал 

замечательное  открытие,  что  некоторые  сходные  с  креветкой  ракообразные  (близкие  к 
Penoeus) сначала появляются в простой форме nauplius, затем проходят две или более стадии 
Zoea,  потом  стадию  mysis  и, наконец,  приобретают  строение  взрослого;  во  всем обширном 
отряде Malacostraca, к которому принадлежат эти ракообразные, нет  другого члена группы, 
который появлялся бы в стадии nauplius, хотя многие появляются в форме Zoea; тем не менее 
Мюллер приводит основания в пользу своего взгляда, что если бы в этих случаях развитие не 
было подавлено, то все эти ракообразные появлялись бы в форме nauplius. 

Как  мы  можем  объяснить  различные  факты  эмбриологии,  а  именно  весьма 

распространенное, хотя не всеобщее, различие в строении зародыша и взрослого животного; 
сходство на ранних стадиях развития разных частей одного и того же зародыша, которые в