О науке. Том I (В.И. Вернадский) - часть 11

Такая научная подготовка, шедшая всю жизнь, была характерна для А.Н.Краснова. она стояла для него впереди других орудий искания, хотя он и пополнял всегда свои знания путем чтения. Значение этой научной работы еще увеличивается тем, что А.Н.Краснов пытался всегда передавать впечатления виденного не только в достижениях своей научной мысли, где они исчезают от постороннего взора; он в блестящих очерках природы и в художественных образах своих впечатлений и переживаний делал их доступными всему русскому обществу. Эти очерки, очень личные и своеобразные, как всегда при этом очень спорные и нередко шедшие вразрез с общепринятыми взглядами и убеждениями (А.Н.Краснов никогда не подчинялся

никаким политическим или общественным рамкам), оказывали, однако, благодаря его художественному таланту и глубине чувства жизни и природы, большое влияние в широких кругах читателей. А.Н.Краснов был не только ученым-натуралистом, он был художником, глубоко чувствовавшим красоты природы; в его научном творчестве этот субъективный элемент выдвигался на первое место, нередко в ущерб тем требованиям, которые ставятся наукой всякой передаче

достигнутого ученым и которые необходимы для коллективного накопления научных фактов. В то же время он все время держал А.Н.Краснова в атмосфере природы как целого, питал его чувство единства природы, космоса, которое так ярко сквозит в его работах и которое сейчас нередко теряется среди специалистов нашего времени. В связи с этим единством космоса у него было стремление искать все высшего, все более прекрасного в природе, и он не раз говорил, что высшее художественное наслаждение и высшее чувство вечного космоса он переживал ночью в пустыне в восточных областях Сахары. Перед этими впечатлениями блекли для него все другие красоты природы.

Вся научная университетская жизнь А.Н.Краснова прошла в Харькове, где он в университете был первым профессором географии и создал впервые научный географический институт (1889-1912) (1). В Харькове же он наряду с преподавательской и научной работой вел и большую культурную работу: он пытался создать публичный ботанический сад, был в центре научно-популярных курсов для рабочих, читал популярные публичные лекции, одно время принимал деятельное участие в местной прессе, интересуясь и здесь не столько вопросами политики, сколько просветительно-культурными.

В 1912 г. вследствие развившейся тяжелой болезни эта деятельность стала ему не под силу; он вышел в отставку и в сознании близкой смерти с неукротимой энергией употребил остаток жизни на новое культурное создание - на осуществление своей старой идеи: создание в России большого ботанического сада среди подтропической природы. Сад этот не только должен был иметь значение чисто научное, но он должен был явиться всероссийским просветительным учреждением - живым музеем, где, не выезжая из пределов нашей страны, можно ознакомиться с чужой для русского южной природой.

Вместе с тем он должен был нести и другую государственную задачу - явиться опытным учреждением для введения новых культур в область влажных субтропиков, входящих в состав нашего государства, т.е. некоторых частей нашего Закавказья. А.Н.Краснов правильно считал, что мы имеем здесь нетронутые огромные силы национального богатства, требующие для своего использования лишь приложения знания и труда. И эту задачу взял на себя человек, знавший, что он стоит на краю могилы. Он не только взял ее на себя, но он ее и сделал. В немногие годы (1912-1914) ему удалось провести ее в жизнь, найти поддержку и сочувствие в правительственных кругах (у А.В. Кривошеина), получить нужное, выбранное им место около Батума (65 десятин), необходимые для начала денежные средства и заложить ботанический сад, который остался лучшим ему памятником. Он умер среди работы в связи с садом и похоронен там же на выбранном им месте, про которое он писал: "Сделайте от моей могилы просеку, чтобы мне видна была Чаква с окружающими ее снеговыми горами, кусочками моря; я там впервые начал работу; там тоже осталась частичка моего я..."

А.Н.Краснов научно работал в областях географии, ботаники, геологии, почвоведения. Несомненно, оценка работ его будет делаться различно в течение хода времени, и разно будут на нее смотреть специалисты. Я следил всю его жизнь за этой работой, с которой не раз переплетались и мои научные интересы, но мои суждения, конечно, не суждения специалиста. Я могу оценивать эту работу лишь с более

общей и менее компетентной точки зрения натуралиста, работавшего иногда в смежных областях. Но такая оценка должна иметь право на существование наряду с оценкой специалиста. Надо иметь в виду, что оценка работы А.Н.Краснова специалистами при его жизни была сурова. Натуралист-художник А.Н.Краснов нередко делал совершенно недопустимые в строгих требованиях современной науки промахи,

работал быстро, интенсивно и крайне небрежно[2]. И, однако, при всем том в его научной работе были вечные элементы значительных достижений, и едва ли будущий историк научной мысли русского общества его времени примет без изменения критику современников. То ценное, что заключается в работе А.Н.Краснова, было прежде всего его самостоятельное научное искание, был бросающийся в глаза элемент творчества. Краснов пролагал новые пути в географии растений и собирал всю жизнь факты для создания своего в научной области. Он не шел по чужим путям, он их сам искал. Вместе с тем он пытался дать новый вид географическим обобщениям, давая свою, очень оригинальную попытку рассмотреть облик Земли как проявление единого космического процесса, причем для него человеческая культура неразрывно сливалась с другими проявлениями жизни природы. В этом направлении Краснов был одним из немногих у нас искателей географического синтеза, - того течения мысли, - который так ярок у крупных географов, начиная с Варения в XVII в., или Бюаша

в XVIII в., или в XIX в. у Гумбольдта, Риттера, Рихтгофена.

Среди его многочисленных работ, конечно, найдутся многие факты и наблюдения, которыми будут всегда пользоваться научные исследователи, но есть четыре его работы, которые в целом заслуживают и сейчас внимания не только одних специалистов. Это, во-первых, две его диссертации: "Опыт истории развития флоры

южной части Восточного Тянь-Шаня" (1889), напечатанная в "Записках императорского Русского географического общества", - блестящая, полная мысли и исканий работа, не потерявшая и до сих пор

интереса[3], и "Травяные степи северного полушария" (1894), напечатанная в "Известиях Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии". Хотя в этой работе и видны обычные недостатки его исследований, в целом этот труд сохраняет большой интерес до сих пор, и в нем Краснов пытался поставить все еще не решенный вопрос о степях на более широкую основу сравнительно-географического изучения, чем это стояло - да и стоит до сих пор - в русской географической литературе. Кроме этих двух больших работ, заслуживают внимания его "Чайные округи субтропических областей Азии" (Культурно-географические очерки Дальнего Востока, I-II. 1897-1898)[4] и "География растений" (Основы землеведения, IV, 1898). В сборнике, посвященном Краснову, В.И. Талиев дал, как специалист, очень интересную оценку этого последнего большого труда А.Н.Краснова, совпадающую с общими впечатлениями натуралиста-неспециалиста. В этом труде собраны результаты многолетней самостоятельной мысли и работы в этой области, и нельзя не пожелать осуществления предложений В.И.Талиева о переиздании этого недооцененного в свое время труда,

сделавшегося к тому же библиографической редкостью[5].

В этой последней большой работе А.Н.Краснов является не только ученым, но и блестящим художником слова. В ней он дает картины природы, равные которым удавалось дать немногим натуралистам.

Такие же художественные очерки природы мы находим и в других

работах А.Н.Краснова, и было бы правильно, если бы и они были извлечены из забвения из старых периодических изданий, которых никто не касается на полках библиотек.

Нередко в наш век точного знания мы смотрим с излишней небрежностью на художественное творчество в научном искании и в научной литературе. Мы забываем, что это творчество не только является элементом, помогающим открывать научную истину, но что оно и само по себе представляет великую ценность, имеет значение независимо от того, что достигается благодаря ему при решении научной задачи. Художественное творчество в работах натуралиста играет не меньшую, если не большую роль, чем та, какую оно играет в работах историков. Художественные описания природы или воссоздания ее процессов могут быть сравнены с двумя сторонами художественного творчества, историка - как с той, которая проявляется в воссоздании историком образов прошлого или портретов его деятелей, так и с той, которая проявляется в записках и воспоминаниях, исторически точно воспроизводящих настоящее, дающих материал для историка в будущем.

То же самое мы имеем и в художественной работе натуралиста.

Больше того: в вечно сменяющемся ходе времени картина природы или ее части, воспроизводимая по-живому натуралистом, быстро и неизбежно принимает характер записок о прошлом; она приобретает иногда через одно поколение уже главным образом исторический интерес, не отвечая действительности. Чем выше художественный талант, чем шире и глубже захвачена область природы, тем значительнее важность данного произведения как исторического памятника о недавнем прошлом Земли. Такое прошлое рисуют для нас старые путешественники, описывавшие ими виденное в странах, после них совсем изменивших свой облик, например, такие художники- натуралисты, как Гумбольдт или Одюбон в Америке. С ходом времени их описания дают нам картины не существующей, а существовавшей природы. Но даже для каждой мало изменившейся местности картина природы художника-натуралиста меняется с каждым поколением, так как каждый натуралист видит в ней новое и не видит того, что увидит его потомок. Ибо видение природы, особенно натуралистом, отражает

в себе всегда психический уклад художника. В связи со своей духовной личностью или с состоянием знаний в свою эпоху натуралист дает нам ту или иную картину одного и того же природного явления, подобно тому как живописец разной эпохи и разного настроения совершенно разно рисует одну и ту же великую картину природы.

В каждом таком научном описании природы есть лирический элемент. Он виден в нем даже тогда, когда личность автора нигде не выступает явно. Уже по одному этому картина природы вечно меняется в сознании человечества даже тогда, когда она дается не поэтами или художниками, но учеными. Но она и сама по себе меняется, помимо изменения человеческой личности или ее среды.

Среди ученых-художников, давших нам картины природы их времени и их понимания, А.Н.Краснов занимает своеобразное и большое место. К сожалению, мы его сейчас оценить не можем. Ибо для нас вся работа этого рода, сделанная русскими натуралистами, является еще мертвой; она еще погребена и не оживлена историческим знанием. Их работы скрываются в тиши библиотек, труднодоступны,

не изданы и не сравнены. Было бы сейчас важным и хорошим делом, если бы были изданы и собраны не только недавние, еще нашей памяти, картины природы, данные Красновым, но и забытые труды его предшественников начиная с XVIII в.[6] Только тогда придет время для оценки этой стороны научного творчества А.Н.Краснова, станет ясным

его положение в категории научных изысканий, своеобразие и самостоятельное научное проникновение в космос его личности (3).

1916

Краснов Андрей Николаевич (1862-1914) - выдающийся русский ботаник, географ и путешественник, основатель Батумского ботанического сада, друг В.И.Вернадского по учебе в столичной гимназии, а затем в Петербургском университете, ученик А.Н.Бекетова и В.В.Докучаева. О дружбе с А.Н.Красновым, роли его в своей духовной эволюции В.И.Вернадский рассказывает в очерке 1916 года "Из прошлого (Отрывки из воспоминаний о А.Н.Краснове)"; см.: В.И.Вернадский. Очерки и речи. Вып.2. Пг., 1922). О жизни и творчестве А.Н.Краснова см. также: Г.Ф.Мильков. А.Н.Краснов - географ и путешественник. М., 1955; И.Г.Бейлин, В.А.Парнас. Андрей Николаевич Краснов. М., 1968.

В конце 1915 г. к В.И.Вернадскому обратился редактор журнала "Природа" Н.К.Кольцов с просьбой подготовить статью с А.Н.Краснове. "В беседе с А.Е.Ферсманом, - писал Кольцов, - Вы как-то выразили согласие написать для "Природы" статью, посвященную памяти покойного проф.Краснова. Нам было бы очень жаль, если бы до конца этого года не появилось у нас этой статьи. Мы

проводим в настоящее время стремление отмечать заслуги русских ученых в развитии науки общечеловеческой, и в этом смысле доброе слово о Краснове необходимо. Мы знаем, что у него были всяческие недруги, и обращаться к тем или иным лицам без уверенности, что в отзыве будут отмечены в должной степени заслуги покойного, не хотелось бы. Конечно, Вы очень заняты, но все же, может быть, нашли бы время дать хотя короткую заметку" (Н.К.Кольцов. Письмо к В.И.Вернадскому 3 октября 1915 г. - Генетика, 1968, № 4, с.151-152).

Статья "Памяти А.Н.Краснова (1862-1914)" была опубликована в 1916 году в № 10 журнала "Природа" и перепечатана в кн.: В.И.Вернадский. Труды по истории науки в России. М., 1988. Публикуется по тексту "Трудов...".

В 1890 г. А.Н.Краснов организовал в Харьковском университете Географический кабинет и студенческий географический кружок. Впоследствии при городском музее в Харькове он создал географический отдел, а в 1906 г. А.Н.Краснов организовал при Харьковском ветеринарном институте ботанико-географический сад, ставший прототипом знаменитого Батумского ботанического сада.
Труд А.Н.Краснова "География растений" пока не переиздавался.
В 1950-1980 гг. были переизданы некоторые труды А.Н.Краснова. См.: А.Н.Краснов. Под тропиками Азии. М., 1956; его же. У подножия Гималаев: Индо-Гангская равнина; Деканское плоскогорье. - В кн.: Хрестоматия по физической географии зарубежных стран. М., 1960; Н.И.Вавилов. Пять континентов. А.Н.Краснов. Под тропиками Азии. М., 1987.

Сноски.

[1] Профессор Андрей Николаевич Краснов (1862-1914). Сборник под редакцией приват-доцента Харьковского университета В.И.Талиева. Харьков, 1916, 224+3с. В сборник помещены: портреты и виды, статьи о Краснове как ученом и общественном деятеле В.И.Талиева, А.М.Покровского, В.Томенко; воспоминания о нем Г.Генкеля, В.И. Вернадского, И.Чепурного, Д.Конева; указатель (неполный, но большой) его статей; несколько писем Краснова и пять его статей. Харьковское общество любителей природы (Харьков, Чернышевская, 82) открыло подписку на фонд имени А.Н.Краснова "для выдачи пособий на исследование местного края".

[2] См. совершенно правильные, ничего не скрывающие замечания В.И.Талиева. -

Профессор Андрей Николаевич Краснов, с.50.

[3] Профессор Андрей Николаевич Краснов, с.52 сл.; И.В. Мушкетов. Туркестан, 1915, I, с.241.

[4] Особенно 1-й выпуск.

[5] Было бы желательно его издание в том же виде, как издан недавно Географическим обществом труд И.В.Мушкетова "Туркестан" (1886; переиздан в 1915). В тексте его исправлены в примечаниях ошибки и неправильности, а в приложении доведен обзор знаний до 1914 г. На желательность такого переиздания указывает и Н.И. Кузнецов в своих воспоминаниях о А.Н.Краснове в "Вестнике русской флоры" [Юрьев], 1916, [т.II, вып.3] (2).

[6] Было бы желательно издать библиотеку старых русских натуралистов, давших картины природы в XVIII-XIX вв., начиная, например, с работ Гмелина-старшего (например, его введение в "Флору Сибири") и Крашенинникова. Конечно, художественное их значение иногда невелико, но элемент художественного воссоздания у них всегда есть. В этой библиотеке могли бы получить место многие, нередко забытые работы, рассеянные сейчас в никем не читаемых журналах. Можно было бы отметить тут три разных течения: 1) описания небольших уголков природы того типа, который так ярко сказался в истории английской культуры со времен Уайта в XVIII столетии (например, для XIX в. работы С. Аксакова, М. Богданова, О.Игнатьева и других), 2) описания природы разных мест России и 3) описания чуждой России природы, переданные русскими натуралистами. В этих двух последних течениях научно-художественного творчества ярко выдвинется и работа А.Н.Краснова

ПАМЯТИ АКАДЕМИКА АЛЕКСЕЯ ПЕТРОВИЧА ПАВЛОВА

1

Исключительно трудно, по характеру Алексея Петровича, дать ясную и полную картину его личности даже для тех, кто его любил и кого связывала с ним дружба, длившаяся без всяких сколько-нибудь заметных столкновений и при действенном ее проявлении, когда это было нужно, в течение десятилетий. Полный жизни, широких интересов, далеко выходящих за пределы научной специальности и за пределы науки в область философии и искусства, экспансивный, увлекающийся, горячий в споре, Алексей Петрович являлся замкнутым в делах житейских и не касался ни личных переживаний, ни своего личного прошлого, ни личных и связанных с идейной, художественной или научной областью воспоминаний. Я не помню, чтобы он когда- либо обсуждал и поднимал серьезные разговоры, касавшиеся его конкретных желаний и стремлений в области практического устройства своей жизни, своего продвижения вперед, или обсуждал с этой точки зрения кругом совершающееся.

Даже внешние рамки его личного прошлого и личных надежд и исканий остаются вне оценки его современниками вопреки тому, что мы обычно видим кругом. И ясно, что таково было его желание, ибо отношение его к жизни было глубоко сознательным и поступки его глубоко продуманными. Мне пришлось больше 20 лет непрерывно сталкиваться с ним в Московском университете в сложных и бурных условиях тогдашней университетской жизни, и я не помню ни одного факта, в котором в его поступках, мнениях и решениях не сказывалось

бы твердое моральное, обдуманное благородство. И я могу это тем более утверждать, что мы далеко не всегда были одного мнения, а иногда - в крупном - различного.

А.П. Павлов вошел в научную среду как сложившаяся отдельная, морально высокая личность, вне яркого выявления той среды и той более мелкой социальной ячейки, где она складывалась.

В тесной связи с таким идейным настроением находится и другая характерная черта его жизни - отсутствие, конечно, в человеческих рамках, личного элемента в общественном поведении.

Сорок лет я был с ним связан на нашем жизненном пути.

Молодыми мы встретились с ним в Бате, в Уэльсе, вместе совершали во время Международного геологического конгресса захватившие обоих нас (и здесь присутствующую дорогую Марию Васильевну) (1) геологические экскурсии в Англези, на Сноудон, в чдной, отстоявшей свою национальную личность кельтской - не английской - стране.

Через него благодаря этой случайной встрече я вместо Украины, куда думал уехать, попал в Московский университет (2), и здесь мы бок о бок, в постоянном общении проработали вместе почти 22 года.

Первые годы он был заведующим обоими кабинетами университета, минералогическим и геологическим, которые еще сохраняли тогда общность помещения; я был вторым по времени, после деления кафедр, профессором минералогии Московского университета, третьим был Алексей Петрович на геологической кафедре. Впервые мы разделили общее помещение и территориально выделили два учреждения. За эти 22 года у нас не было никаких столкновений в сложной, нервной работе, сперва только в факультете, а когда университет добился автономии (3), то и в Совете, несмотря на то что мы далеко не всегда были одних мнений. Не было разногласий несмотря на то, что интересы и пределы ведения двух различных, но близких институтов, геологического и минералогического, которые впервые еще пробивали себе тогда путь в строе высшей школы, не

были ясно и прочно определены, и пути их постоянно переплетались и сталкивались (4).

2

Круг знаний и интересов Алексея Петровича был очень широк, и эта широта ярко сказалась в его научных достижениях.

С ранней юности и до конца жизни он много читал и думал, не только в области научных проблем, работе над которыми он посвятил свою жизнь. Как геолог и палеонтолог он охватывал широкий круг наук - биологических, физико-химических, геолого-минералогических. В связи с геологией же он внимательно следил и много самостоятельно думал в области наук астрономических. Он глубоко сознавал планетный характер изучаемой им геологической истории Земли. Всю свою жизнь он подходил к тем построениям - космогонистическим, которые являются промежуточными между наукой и философией, охвачены математическими мыслью и образами, но в то же время очень далеко уходят в своих выводах от конкретного содержания науки, т.е. от ее сути. Космогония, даже так называемая научная, не может считаться равноценной другим научным дисциплинам. Впервые

зародившись в древних религиозных построениях человечества, она потом, с эпохи древних эллинов и вновь в эпоху Возрождения, в XIV- XVI столетиях, вошла в философские построения, но обычными методами философского мышления продвинута быть не может. И вот уже два с половиной века, как она охвачена математическими методами, и глубоко проникла в научную мысль, в научные искания истины. Алексей Петрович был одним из немногих русских геологов, мысль которого свободно проникала в эту огромную область исканий и вводила их в свои общие научные концепции. Особенно интересовался Алексей Петрович Луной, в изучении которой он справедливо видел решение некоторых чисто геологических больших проблем. Эти его искания и углубления не вылились в большие работы, но они наложили печать на всю его мысль, на его понимание природы.

Подойдя в ходе своей научной мысли к этой промежуточной между наукой и философией области знаний, он не мог остановиться, не перейдя в круг интересов философских, и с молодости пытался подойти к философским исканиям. Насколько я могу судить, он относился к выводам философии, касавшимся конкретного содержания науки, осторожно и критически. И я живо помню, как одно время в молодости он много читал Шопенгауэра и любил приводить из него яркие утверждения, казавшиеся Шопенгауэру важными достижениями, но резко противоречащие точным научным, эмпирическим данным, - то, что всегда и неизбежно суждено всякому философу, входящему со своими, по существу чуждыми науке методами в ее область ведения.

Натуралиста, привыкшего к всеобщей обязательности научных выводов, всегда поражает эта, к сожалению, столь часто не сознаваемая философами, но для них и для религиозных людей неизбежная трагедия. В области научного знания нельзя - без неизбежного крушения и кривого зеркала - искать истину философскими методами.

Это ясно сознавал Алексей Петрович. Но широкое знакомство с новым миром идей и подход с иной стороны к проблемам своей научной работы были важны и плодотворны для его собственных исканий, шедших научными методами. Такой подход вполне соответствовал широкому диапазону его геологической мысли.

Алексей Петрович был столько же геолог, как и палеонтолог, и вся его научная мысль находилась под влиянием двух крупнейших мыслителей-натуралистов XIX столетия - Ч. Дарвина и Э. Зюсса.

Характерно для понимания научного уклада Алексея Петровича, что наряду с этими именами надо поставить и более раннего великого натуралиста - Ж. Кювье, к оригинальным творениям которого Алексей Петрович обращался в своей работе сам и заставлял знакомиться с ними своих учеников. Имена Кювье, Дарвина, Зюсса оттеняют еще одну черту научной идеологии Алексея Петровича - примат в его работе и в его мысли точных научных фактов, их количества и, по возможности, исчерпывающего их охвата. Как у всякого точного натуралиста, перед фактом, точно установленным, склонялись у Алексея Петровича все теоретические построения, весь интерес его к философии и космогонии. Основа естествознания, реальное содержание геологии есть точно, научно установленные факты, правильно и логически построенные на них научные эмпирические обобщения. Методы построения философские, а тем более

космогонические никогда не имеют такого значения, а если и имеют, то лишь иногда, и притом второстепенное значение в их охвате, и почти

не имеют значения в их нахождении. Этим проникнута вся научная работа тех великих натуралистов, духовная работа которых была близка Алексею Петровичу и которой было аналогично его собственное творчество.

Это свободное критическое отношение к построениям философии и космогонии и, в то же время, глубокий интерес к ним при широте научного образования Алексея Петровича накладывали особый отпечаток на его научную работу. Его занимали крупные искания и крупные обобщения. Смерть прервала нить его жизни как раз тогда, когда он думал, что может дать синтез своего понимания геологической истории нашей планеты. После него остался в рукописи большой труд, над которым он работал последние годы, совершенно готовый к печати (5). В нем Алексей Петрович в более доступной для его сил и - я сказал бы - в более отвечающей его душевному складу, складу человека, тонко и глубоко эстетически понимавшего окружающую красоту, благодаря художественному характеру своей личности, - в научно-популярной форме изложил достижения всей своей полувековой научной мысли. Этот синтез представляет историю нашей Земли в совершенно новом и своеобразном охвате. Он начинается с современности и постепенно, исходя из известного, идет вглубь, доходит до археозоя и углубляется дальше. Чем больше вглубь,

тем почва становится более сложной, более мозаичной, более неверной. Выступают все больше построения, близкие к космогоническим, а не только к научным, но все время, хотя по мере движения вглубь они и уменьшаются в числе, научно установленные прочные факты являются элементом, сдерживающим философски-научную космогонию, связывают ее с научным конкретным содержанием геологии.

Часть своих мыслей Алексей Петрович изложил не в словах, в форме картин былого, ландшафтов нашей планеты, ее исчезнувшей, вернее, на протяжении миллиарда лет эволюционирующей ее жизни. В этих художественных таблицах проявилась интуиция ученого- художника, ибо Алексей Петрович представлял собою редкое соединение художника и ученого. Таблицы написаны им самим или при его активном участии. Большим горем последних лет его жизни было то, что этот труд его жизни долгое время лежал в Государственном издательстве без движения. Время шло, мысль работала, наука двигалась, и уже сам творивший ученый все больше и больше находил несоответствия между изложением и своим пониманием научно правильного. Алексей Петрович взял этот труд из Государственного издательства, так как счел необходимым сделать в нем ретуши. Не знаю, сделал ли он это, но он много думал и в рамках своего труда, и говорил, что много нового [из того], что он считал важным, вносит он в науку, в историю третичного и послетретичного времени, а главное - в историю выявления Homo sapiens, т.е. для подхода к загадке зарождения антропогенной эры в четвертичном времени.

Наш долг перед ушедшим добиться быстрого издания этого труда, являющегося, по словам ушедшего от нас натуралиста, синтезом научной работы всей его жизни.

3

Здесь мы сталкиваемся с другой стороной жизненных интересов

Алексея Петровича - с искусством. Это была необычайно одаренная личность: он обладал большой музыкальностью и не только любил и знал музыку, он владел исключительным голосом, который обрабатывал. Одно время он колебался - идти ли на сцену, в педагогическую деятельность или в научную работу. Как часто бывает, для таких духовно мощных людей вопрос решился без борьбы, естественным процессом: он всюду был бы на месте, всюду в первых рядах, всюду глубоко осознанно прожил бы жизнь.

Он был, как я только что говорил, не только музыкантом, но и живописцем, и оставил проявление этой своей духовной сущности в последнем большом научном труде своей жизни.

Он любил и понимал сценическое искусство - театр, с молодости и до конца жизни любил Шекспира. В студенческие годы он был членом шекспировского кружка, о чем сохранились его отметки в начатом и неоконченном автобиографическом наброске; не только его изучал, но и участвовал в постановке его произведений, очевидно, в любительских кружках.

Художественные интересы и художественный склад личности Алексея Петровича ярко и глубоко проявились еще в одной области духовной жизни, которую часто не объединяют с живописью, с ваянием, с зодчеством, с музыкой, с поэзией и с изящной литературой, но которая, мне кажется, целиком входит в этот круг проявлений личности и играет крупную роль как раз в жизни и в творчестве натуралистов. Я говорю о так называемой "любви к природе", о том глубочайшем иногда переживании, которое испытывает человек при созерцании окружающего мира, вне связи с отражением в нем нашей культуры.

В истории естествознания любовь к природе, чувство природы играли и играют огромную роль. В каждой работе всегда есть огромный эстетический элемент, без которого она превращается в сухую схоластику.

Натуралист-наблюдатель эту эстетическую сторону находит в том общении с красотой космоса, какое он испытывает при работе в поле, вдали от социальных скоплений человечества, вне своего муравейника; гуманист - в воссоздании забытого, былого; астроном - в созерцании неба; математик - в стройных идеальных построениях разума. Алексей Петрович не был только кабинетным ученым, он не мог не общаться с природой, в ней он творчески мыслил. Он обладал при этом огромным пластическим чувством охвата природы в пространстве и времени, столь важным для геолога, творил на месте. Он сразу освещал своей мыслью окружающее. Я помню, как для меня открылось совсем новое

в давно знакомой мне картине природы, когда я совершал с ним небольшую геологическую прогулку, когда он заехал ко мне в Моршанский уезд Тамбовской губернии. Он нашел сознательно и сразу Inoceramus там, где я его и не подозревал, и сразу оживил мне непонятное геологическое прошлое.

Я думаю, что эта эстетическая сторона научной работы натуралиста-наблюдателя, связанная с путешествием, скитаниями, с жизнью вне людских скоплений, с творческой мыслью в этой необычной для нашего быта обстановке, явилась решающей в выборе

Алексеем Петровичем пути жизни. Он выбрал его как художник. Он нашел в научном творчестве среди вольной природы большее удовлетворение, чем если бы он своим голосом воссоздавал и оживлял песни, другими сложенные, или игрой возрождал художественные мечтания Шекспира, или переносил свою личность в линии и в краски европейской живописной традиции.

И, может быть, в этой эстетической работе геолога и в том, что ему давала природа, когда он с нею был один, он поднимался выше искусства, глубже познавал мир, чем мог это сделать, если бы отдался другим формам художественного творчества.

Он не был кабинетным ученым, он был натуралистом, творящим в свободной, вне рамок природе, с нею непрерывно связанным.

Он сохранил эту способность до конца жизни. После последней своей геологической экскурсии в Баварии, на которую он пошел, как только достигнуто было некоторое ослабление его мучительной болезни, он через немного недель, уже не возвращаясь к полной жизни, скончался. Это было на 75-м году жизни. Он умер на посту (6).

4

Можно сказать, что до самых последних недель жизни, в течение много больше 60 лет, он непрерывно жил в области высоких интересов науки, философии, космогонии, разных проявлений искусства, ими горел.

Есть две стороны духовных интересов, которым Алексей Петрович как будто оставался более чуждым или внимания к которым он не проявлял в привычных рутинных формах.

Его религиозное сознание было скрыто для окружающих, как скрыта была личная жизнь. Политические и социальные течения, столь мощно охватившие жизнь в революционный бурелом, который ему суждено было пережить, его не захватывали так, как они захватывали его современников.

В эпоху эволюции революционного подъема он оставался чужд ее течению. Он не был увлечен хождением в народ и социалистическими построениями, бурно и глубоко проявившимися в дни его юности и молодости.

Но чувство общественного долга и сознательное участие в общественной жизни были характерной чертой его личности, и иначе не могло и быть, раз он отдал свою личную жизнь научной работе в ее сознательно творческой форме.

содержание .. 9 10 11 12 ..