содержание   ..  10  11  12  13  14  ..

Плавания вокруг света и по Северному Ледовитому океану (Федор Петрович Литке) - часть 13

По возвращении нашем из тропических стран в июне 1828 года мы совершили другой поход к Авачинской Сопке, через деревню Авачу, лежащую на 12 верст к северо-западу от порта. Дорога ведет вдоль берега Авачинской губы, местами высокого и обросшего березами и ползучими соснами. По вертикальному разрезу утесов показываются яшма, глинистый сланец и зеленый камень. Узкая береговая полоса покрыта обломками этих пород и значительными массами трахита с кристаллами авгита, долерита и красной лавы с авгитом. От деревни Авачи мы поворотили к северо-востоку, через множество долин, образованных невысокими горами, имеющими направление от запада к востоку, подошли к вулкану с юго-западной стороны и скорее, нежели при первом посещении, достигли упомянутого выше поля Горелой речки. Чтобы дойти до жерла, на этот раз мы взошли с юго-восточной стороны горы, следуя постепенно возвышающемуся гребню южного выступа, который на высоте 7000 футов отделяется от сопки седлообразной впадиной. Идя то по снегу, то по пеплу, мы взобрались на высший край гребня, который должен был быть крайним пределом нашего похода, ибо удушливый дым и пар, которые вдруг от изменившегося ветра понеслись нам навстречу, затрудняли дыхание и приводили нас в совершенное изнеможение. С этой точки открылось нам обширное зрелище грозных красот: под ногами нашими видны были памятники разрушений от огня и воды, ибо от вершины горы далеко простирались в разных направлениях как бы шесть пустых русел, наполненных черными, обгорелыми камнями и загроможденных кое-где грудами деревьев, которые вырваны были с корнями и унесены силой воды. Утомленный ужасами, глаз усматривал в отдалении зелень и покрытые снегом гребни, острые вершины центрального хребта полуострова и простирающиеся от него отроги. На одном плане рисовались все вулканы – к востоку северный Тихий океан, к западу часть Охотского моря. Кто не удивился бы здесь творящим и разрушительным силам природы? Наблюдатель с благоговением приподнимает таинственную завесу, старается отыскать причины явлений; но тело его изнемогает от усталости, мысль – от напряжения, и он возвращается к месту отдыха, беспрерывно сопровождаемый глухим подземным гулом и треском. Только тогда, когда воображение успокоится, разум в состоянии сделать сводку явлений. Русло, у которого мы стояли, образовалось, вероятно, потоками вод, излившимися из жерла при последнем извержении, ибо следы воды были свежи. Даже вожатые наши, бывшие здесь за год перед тем, изумились и не могли узнать место. Нам, может быть, возразят, что эти разрушения могли произойти от нагорного снега, растопленного изверженными веществами, и поднявшейся через трещину перегорелой породой. Но тогда возникает вопрос: могло ли быть достаточно того снега, который накопился с последнего извержения (происходившего в конце июня) и который покрыл только вершину горы, чтобы образовать стремнины вод, уносившие целые леса, огромные массы камней и разрывшие землю на 12 сажен глубины? Такие водороины простирались кое-где на 6 верст в длину, а в местах, более низких, на 2 версты в ширину. В Америке есть горы, которые далеко превышают высотой гору Авачу и на которых подобные разрушения, видимо, произошли от воды, излившейся из внутренности вулкана, как утверждает это Гумбольдт. Примером может служить стоящая на север от Чимбарасо гора Каргуайразо (18 000 футов), которая затопила окрестности водой и илом на несколько миль. Поблизости от вулкана не видно следов потоков лавы: из горных продуктов находят только обломки обожженных камней и вулканического туфа. Почему подобным явлениям не происходить бы и на Камчатке? Известно, что климат и широта места не имеют влияния на вулканические явления. Положение Авачинской Сопки поблизости от моря еще больше подтверждает это предположение. Впрочем, водные извержения – обстоятельства, отнюдь не новые для естествоиспытателей: они наблюдались также на Этне и на Везувии, хотя в меньшем размере.

Гофман, который во время плавания шлюпа «Предприятие» (1823–1826) под начальством капитана Коцебу посетил Авачинскую Сопку, говорит, что жерло ее, окружностью в несколько сот футов, закрыто на дне, а по бокам окружено стеной в 30 футов вышины. На восточной стороне его виден трахитовый порфир с кристаллами полевого шпата, а на краю его в породе этой находятся поры с красным налетом, на дне в трахите проходят многие трещины, покрытые серой.

Авачинский вулкан дымится с давних времен, но редко бывает виден огонь. Предпоследнее извержение, по рассказам старожила, происходило за 55 лет до нашего прибытия. Одно из ужаснейших извержений было в 1737 году летом; оно продолжалось 24 часа и окончилось извержением пепла; затем на мысе Лопатка последовали землетрясения, которые сопровождались морскими наводнениями.

Этот вулкан служит туземцам предвестником погоды, ибо они замечают, что в ту сторону, куда склоняются столбы дыма после предшествовавшего безветрия, подует потом ветер; когда же осенью вершина свободна от облаков и дым склоняется к востоку, тогда ожидают стужи.

Под именем Козельской Сопки камчадалы разумеют гору вышиной в 5000 футов, которая восточной стороной своей прилегает к Авачинской Сопке и, вероятно, является по отношению к ней тем же, что гора Сомма по отношению к Везувию, то есть прежнее ее жерло.

Коряцкая, или Стрелочная, Сопка, под 53°19′ N. Кратчайшее ее расстояние от моря 24¹/₂, а от порта 31 верста. Высота, по наблюдениям капитана Литке, 1753 туаза, следовательно, эта гора несколько выше Этны.

В конце июня 1828 года на пути к Берингову проливу мы видели этот вулкан в расстоянии 210 верст. Вершина его оканчивается острым расщепленным гребнем, на северной стороне которого изредка виден дым. Жители не помнят, чтобы на нем происходили извержения. Породы, рассеянные вокруг этой горы: трахит, туф и обсидиан, из которого прежде камчадалы выделывали острия для своих стрел. На север от него находится несколько горячих ключей.

Жупанова Сопка, под 53°35′30′′ N. Кратчайшее расстояние от моря 38, а от порта – 63 версты. Высота 1416 туазов. Вершина у этой сопки более приплюснута, нежели у других. Жители не помнят на ней извержений; также не видно, чтобы она дымилась.

Кроноцкая Сопка, под 54°44′ N. Кратчайшее расстояние от моря 30, а от порта – 220 верст. Высота, по измерению капитана Литке, 1659 туазов. Из вершины ее выходит дымок, иногда едва приметный.

Ключевская, или Камчатская, Сопка под 56°4′ N. Кратчайшее расстояние от моря 70, а от порта – 350 верст. Высота 2580 туазов. Следовательно, Камчатская Сопка вышиной равняется с горой Эльбрус.

На возвратном пути нашем из Берингова пролива в сентябре 1828 года мы видели эту гору при несколько пасмурной погоде, около 8 часов утра, на расстоянии 230 верст. И ныне еще внутренняя деятельность этого вулкана обнаруживается выделением дыма. В новейшее время извержений не замечали, но, вероятно, прежде они были чаще и сильнее. Крашенинников говорит в «Путешествии» своем, что на Камчатской Сопке через каждые 8 или 10 лет происходит извержение и что она ежегодно по два или по три раза изрыгает пепел, разносимый иногда на расстояние 300 верст. От 1727 до 1731 года вулкан этот горел постоянно, причем земля беспрерывно колебалась. Одно из ужаснейших извержений было в 1737 году, 25 сентября; оно продолжалось целую неделю, причем вся гора казалась раскаленной и в заключение выбрасывала пепел, ноздреватые и остекленные массы. В том же году в Нижнекамчатске происходили землетрясения, которые продолжались до следующей весны. Стеллер упоминает об одном извержении, которое случилось вскоре после его прибытия на Камчатку, в 1740 году. В «Путешествии» Тука^[465] читаем, что Камчатская Сопка извергала огонь в 1762 году, причем растаявший снег, смешавшись с пеплом, затопил все окружные места, и что в 1767 году опять было извержение, но гораздо слабее предыдущего.

Продукты этого вулкана: трахит, лава и обсидиан. Близ него находят много горячих ключей.

Толбачинская Сопка – к юго-западу от Камчатской Сопки. Она издавна уже испускает дым, но с начала XVIII века образовалось новое жерло на гребне, соединяющем ее с соседней горой; из этого жерла в 1739 году происходило извержение, причем выброшенные огненные шары в окрестных лесах причиняли большие опустошения. Этому происшествию, в 1738 году, в декабре, предшествовало ужасное землетрясение (Крашенинников, «Путешествие по Камчатке»).

Щапина Сопка, к западу от Камчатской Сопки; она, по-видимому, на время погасла.

Шевеличь-сопка, к северо-востоку от Камчатской Сопки, еще теперь дымится.

Поблизости от этого вулкана находятся еще две сопки: Ушаковская и Крестовская, но никто не мог сообщить мне о них удовлетворительных сведений. Именами этими, вероятно, обозначаются конические вершины двух гор, не огнедышащих.

Опальская Сопка на западной стороне полуострова Камчатка, к юго-востоку от Большерецкой деревни.

Этот вулкан виден на далеком расстоянии с Охотского моря и потому приходящим из Охотска судам служит естественным маяком; он и ныне еще, говорят, дымится.

* * *

Ключевская и Шевеличь-сопки, кажется, самые северные из вулканов полуострова (56°8′); ибо за этой широтой мы уже не видали их, а самый южный вулкан – это Камболинская Сопка (51°25′). Из сказанного выше видно, что большая часть вулканов расположена вдоль восточного берега полуострова и занимает пространство в 5° широты. Все они, исключая Щапиной Сопки, лежат почти по прямой линии от юго-запада на северо-восток; последняя удаляется от этой линии на запад.

От мыса Лопатка простирается к югу гряда Курильских островов. В ней остров Алаид представляет уединенную гору, несколько лет тому назад еще дымившуюся. На острове Парамушир, в 30 верстах от Лопатки, есть дымящаяся сопка, на которой происходило извержение в 1793 году. На других островах этой гряды находятся также вулканы, по словам Тука, следующие: Икарма, Чиринкотан, Райкоке, Этуруп и Чирпой. Горячих ключей здесь множество. Одним взглядом на карту мы убедимся, что гряда эта простирается в одинаковом направлении с полуостровом Камчатка и что поэтому эта система вулканов, по определению Буха, относится к системе вулканов рядовых. Не имеют ли все они один общий горн, который от Ключевской Сопки простирается к югу почти на 10 градусов широты? Этот горн является, вероятно, также вместилищем горючих материалов, продукты которых находят себе выход не только из жерл гор, лежащих по прямой линии, но и в направлении к западу, где находится Опальская Сопка, и к востоку, где в 1814 году над морем показались сначала пламя и дым, а впоследствии, от нагромождения горелых веществ, образовались остров и скалы. Почему бы этот подземный горн не мог доходить и до Японских островов, между которыми некоторые также вулканические?

2. К. МЕРТЕНС О Каролинских островах и жителях этого архипелага

Мореплаватель, в продолжение нескольких недель не видевший ничего кроме воды и неба, где он напрасно искал предмета, на котором взор его мог бы отдохнуть, при виде высоких островов Каролинских ощущает какое-то неожиданное и совершенно невыразимое удовольствие. Пред ним открывается зрелище живописных возвышенностей, одетых красивейшей зеленью, от моря, омывающего целые семейства растений, до вершин гор, почти всегда опоясанных густыми облаками, которые поддерживают необыкновенную силу растительности, составляющую отличительную черту островов Каролинского архипелага. Острова эти по плодородию их и разительной противоположности с морем, их окружающим, можно было бы сравнить с оазисами африканских пустынь, также посредством компаса или наблюдений движения небесных светил, отыскиваемыми путником. По мере приближения к этим лесам, которые при первом взгляде кажутся совершенно покрывающими острова, по всему протяжению их, проявляются пятна яркого светло-зеленого цвета. Это плантации сахарного тростника, бананов и клещинцовых растений (Aroides), коренья которых доставляют здоровую и обильную пищу; рощи величественных кокосовых пальм, обыкновенно рассаживаемые у берега, показывают место жилищ островитян. Источники свежей, прозрачной воды бегут со всех возвышенностей и, низвергаясь с утеса на утес, образуют ряд водопадов, которые придают местоположению иногда самый живописный вид; многие из этих струй сливаются потом в один ручей, берега которого составляют неразрывный ряд садов, где только почва, по которой он пробегает, способна к возделыванию. Наблюдатель природы не перестает здесь восхищаться красотой встречающихся ему разнообразных форм растительного царства. Наружный вид Каролинских островов совершенно отличается в этом отношении от тропических частей больших материков. Там чрезвычайное разнообразие многочисленных видов самых разнородных семейств растений вдруг поражает взор натуралиста и почти не позволяет ему обнять в одном общем взгляде целую картину природы; между тем на островах, о которых мы говорим, он находит немногие виды деревьев, но зрелище, представляемое ими, становится вполне живописным от расположения и смешения их и от роскошной зелени, красивого намета листьев, часто странного образования их пней и корней, то расстилающихся по земле и отчасти обнаженных, то ниспадающих почти от самых верхних ветвей и углубляющихся опять в недра земли, чтобы пустить в ней новые корни. Путешественник на островах Тихого океана прельщается видом лесов их, хотя вход в них заграждается часто лианами, спутывающими их, можно сказать, непрерывной сетью, и колючими травами, покрывающими болотистую почву. Нигде, повторяю, страна не представляет тех признаков дикого и невозделанного состояния, которым отличаются Бразилия и Восточная Индия. Растения, преимущественно украшающие острова Тихого океана и придающие им этот особенный характер, встречаются группами, невольно поражающими зрение наблюдателя. Ни в какой другой части света красивое семейство папоротников не является в таком прелестном виде, как здесь; эти бесконечно разнообразные растения то расстилаются по утесам, то перевиваются по пням и ветвям деревьев, с которых иногда падают вниз, образуя самые неподражаемые гирлянды; но в здешних лесах растение это не довольствуется той низшей ступенью, на которой мы везде его находим; оно составляет целые массы, и значительные участки лесов состоят исключительно из одних папоротников, представляющихся то в виде простых трав, то больших кустов, а иногда возвышаются древообразно до высоты 20 или 25 футов и наружностью своей уподобляются пальмам, которых чрезвычайная красота часто уже была описана. Очарование, которое придают пальмы картине, ныне всякому известно, и наименование цариц растительного царства вполне подобает этому растению, изящностью и величественностью форм своих украшающему леса жаркого пояса. На островах Каролинского архипелага не встречается, впрочем, большого числа различных видов этого семейства растений, но найденные мной здесь три или четыре вида – неоспоримо лучшие его украшения. Кокосовые пальмы растут всегда по берегу моря, где красивые рощи их неизменно служат признаком жилищ островитян. Над лесами же, покрывающими возвышенности средины островов, усматриваются вершины нескольких капустных пальм (Areca, choux palmiste), которые представляются как бы висящими в воздухе, по причине светлого цвета их стеблей, сливающегося с цветом небесного свода. Нипа, другой вид пальмы без стебля, гигантские листья которой идут непосредственно от корня, произрастает в болотистых местах по берегам рек и моря, раскидывает во все стороны огромные свои листья, на всяком шагу переплетающиеся с другими и часто имеющие более двух сажен длины, и делает занятые ей участки земли вовсе непроходимыми. Семейство панданов (Baguois), наружность которого – одна из красивейших в растительном царстве, принадлежит почти исключительно островам Тихого океана, которым оно придает какую-то особенную прелесть, указывая путешественнику, в какой части света он находится. Семейство это, имеющее большое сходство с пальмами, кажется как бы сближающимся также по росту своему и форме листьев с многими родами линейных и цепких растений (сабур, юкка, драконка), от которых, впрочем, отличается по другим, гораздо более существенным признакам. Отличительная черта пандана обнаруживается преимущественно в листьях, развертывающихся спиралью, – признак, встречаемый во всех его видах. В большей части этих видов корни соединяются только в некотором расстоянии от земли и образуют нетолстый ствол (редко более шести дюймов в диаметре), который иногда до высоты 40 и даже 50 футов не имеет сучьев. Сучья эти, число которых неопределенно, подразделяются на несколько ветвей, имеющих во всю длину одинаковую толщину, и из которых каждая увенчана на вершине красивым пучком длинных и узких листьев, имеющих несколько складок по всей длине и изогнутых, отчего они на далеком расстоянии могут показаться ветвистыми пальмами. Несколько видов, однако, остаются всегда мелкими кустами, между тем как другие обвиваются вокруг самых высоких деревьев по всем ветвям их, с которых ниспадают опять чудными гирляндами, перекидываются на смежные стебли и вьются по ним подобным же образом. Мужской цветок их, особенно одного из видов, разливает по окрестности самый благоуханный запах ванилевый и ананасный, а плод пандана кажется как бы точно заимствовавшим наружный вид этого последнего произведения наших теплиц. Но ничто не может дать более верного понятия о плодородии почвы этих стран, как обширные участки земли, покрытые клещинцами и бананами. Мякоть этих растений, состоящая из больших клеток, наполненных влагой, допускает совершенное проницание света, и от этого лучи солнца, отражаясь на их огромных листьях яркой светящейся зелени и рождая прелестные и легкие для зрения отливы, производят эффект, ни с чем не сравнимый. Кроме сахарного тростника, зелень которого имеет оттенок совершенно различный, встречаются и оба эти растения как около жилищ, так и в плантациях около лесов. Островитяне занимаются с особенным старанием разведением клещинцов и бананов по причине большого количества питательного вещества, содержащегося в корне первых и в плодах последних.

Нет сомнения в том, что участь обитателей большей части островов Тихого океана зависит некоторым образом от хлебного дерева (Jaguier). Дерево это, будучи само по себе прекрасного вида, занимает уже весьма выгодное место в области флоры: оно так же крепко, как дуб, и на колоссальном стволе возносит раскидистую вершину, которая может соперничать с нашей липой. Листья, большие и глубоко иззубренные, расположены пучками и никогда не бывают очень многочисленны, что придает дереву вид легкости и красоты и позволяет видеть между листьев лазурь небесного свода. Это драгоценное дерево встречается на возвышенных Каролинских островах, разводится жителями и растет также в диком состоянии.

Смоковницы во многих отношениях по наружности своей сходны с хлебным деревом; на островах этих произрастают многие виды, об одном из которых нельзя здесь не упомянуть. Необъятный шатер из листьев, раскинутый как бы по вершинам целого леса деревьев, поддерживается множеством столбов, которые отчасти образуются воздушными корнями, переплетающимися самым чудным образом, прежде чем опустятся до земли, чтобы в нее проникнуть. Настоящий ствол дерева находится между этими столбами; бесконечное множество других корней опускается от сучьев до земли, и все вместе образует колоссальный свод с колоннами и переходами, напоминающий нам одно из тех гигантских зданий, какие воздвигались в век господства готов. В лесах часто бывает невозможно разобрать лист, принадлежащий этому дереву: он заслоняется множеством растений, рождающихся и исчезающих в его тени. Этот вид смоковницы напоминает о священной смоковнице (Ficus religiosa) Восточной Индии и, по-видимому, почитается священным у островитян, которые слово Koneah, местное название описываемой нами смоковницы, произносят, кажется, не иначе, как с благоговением.

Баррингтония, прельщающая взоры большими и прекрасными цветами своими; соннерация, стебель которой, как и стебли корнепусков (Rhizophora), омывается морем; терминалия, ветви которой растут как бы этажами; красолист (Calophyllum), замечательный по красоте своих листьев, со множеством других еще деревьев отличаются в этих лесах как красотой цветов, так и раскидистыми вершинами. Наружный вид их скрашивается еще великолепными повиличниками (Lisйrons) и другими стелющимися растениями, переплетающими их ветви и представляющими бесконечное разнообразие оттенков зелени. В лесах этих нет ни хищных зверей, ни ядовитых змей и всегда царствует приятная прохлада, которую можно даже принимать за отличительную черту возвышенных островов Океании, где везде находят ее и где составляет она величайшее наслаждение для человека. Эта же прохлада притом еще способствует значительному развитию силы растительности. Многие деревья, поразившие нас здесь как величиной своей, так и красотой, показались нам ничтожными и жалкими в других странах, как, например, на Филиппинских и Марианских островах, которые мы посетили впоследствии, хотя острова эти и пользуются всеми прочими выгодами, свойственными тропическим странам.

Зрелище, представляемое низменными Каролинскими островами, весьма отличается от описанного мной выше: вместо благоприятных условий природы, как заставляло бы предполагать их положение между тропиками, мы находим их скорей обиженными по причине совершенного почти недостатка почвы. Кроме того, протяжение их так мало, что соляные частицы окружающего их моря, вредные большей части растений, разносятся ветрами по всему пространству каждого острова. Несмотря на это, невольно удивляешься, находя на этих островах, которые представляют не что иное, как банки кораллового песка, кокосовые пальмы, хлебные деревья, достигающие огромных размеров. Корни их с силой впиваются в расселины коралла, который приподнимают часто значительные глыбы. Пустоты, происходящие от этого, наполняются опадающими листьями и другими органическими остатками, мало-помалу образующими тонкий земляной слой, который может способствовать произрастанию новых растений, чьи семена приносятся на острова течениями или птицами. Торговля, производимая жителями, обитающими на низменных островах, обогатила их еще многими другими растениями, так что на этих бесплодных островках встречается больше половины видов растений, украшающих возвышенные острова этого архипелага. Не следует, однако, думать, чтобы они здесь находились в той же степени совершенства; многие из них до того изменяются в существенных свойствах своих, что могли бы считаться совершенно отличными видами. Те из упомянутых нами растений, которым достаточно каменистой и бесплодной почвы, напитанной морской водой, растут там довольно хорошо. Нигде нельзя найти кокосовой пальмы, даже хлебного дерева такой степени совершенства, как на этих островах, из чего можно заключить, кажется, что эта-то именно почва наиболее им подходит. Хлебное дерево растет лучше посредине островов, где оно образует прекрасные рощи, окруженные обыкновенно по опушке кокосовыми пальмами, которым привольнее, как можно везде заметить, в непосредственном соседстве моря. Турнефорция, небольшое дерево с густым наметом листьев серебристого серого цвета; сцевола, деревцо с весьма яркой зеленью; пандан; там и сям величественная баррингтония или красолист с темным и лоснящимся листом довершают картину этих островов, украшающихся также изредка немногими вьющимися растениями, которые с роскошными цветами своими обвивают деревья или, расстилаясь, покрывают каменистую почву. Еще встречаются многие виды папоротников; но тех, которые принимают форму деревьев и которые столь обыкновенны на островах возвышенных, вовсе нет на низменных.

Остров Фаис очень отличается от прочих низменных островов своим видом наружным и своей растительностью. Он лежит совершенно отдельно, не окружен никаким рифом и в средине не имеет лагуны, а составляет одну массу мадрепоровых скал, возвышающихся местами на двенадцать с лишком сажен над уровнем моря. Не средина острова составляет возвышенную часть его, как можно бы думать, а, напротив, берега: понижение земли от берегов к средине весьма заметно, и это заставляет догадываться о существовании тут некогда лагуны или некоторого рода гавани, исчезнувшей, когда вода отступила. Эта часть острова и теперь самая плодородная. Островитяне разводят теперь здесь множество питательных кореньев, которых напрасно стали бы искать на соседних островах, и, кажется, с большим старанием обрабатывают свои плантации. Когда они у нас отведали в первый раз картофель, то стали тотчас просить для посева и поспешили в тот же день его рассадить. Хлебное дерево здесь редко, но бананов довольно много.

Несколько замечаний об обитателях Каролинского архипелага

Между обитателями высоких и низменных Каролинских островов встречается довольно большое различие нравов и обычаев. Между тем как жители всех возвышенных островов, кроме одного острова Юалан, ведут беспрерывные войны со своими соседями, жители низменных островов наслаждаются совершеннейшим миром и занимаются земледелием, торговлей и промышленностью. Можно было бы почти сказать, что они имеют врожденное отвращение к войне, которая, впрочем, им не совсем незнакома: они даже умеют обращать в свою пользу распри соседей, доставляя им оружие, в котором те нуждаются. Прекраснейшие пики и лучшие булавы делаются на низменных островах из самой твердой части стебля кокосовой пальмы и по весьма тщательной отделке их ценятся очень высоко. Жители вообще красивы, хорошо сложены, более сухощавы, чем дородны, роста среднего, ближе, однако, к высокому, чем к малому, чего нельзя было бы предполагать по описаниям многих новейших путешественников.^[466] Они весьма деятельны, имеют выражение лиц приятное, чрезвычайно располагающее в их пользу: доброта выражается во всех их чертах. Волосы на голове густые, прекрасного темно-каштанового цвета (весьма редко рыжеватые), обыкновенно собираемые в один большой пучок; лоб весьма высокий, однако заваливающийся назад; нос выдающийся, но плоский и широкий, рот довольно большой, губы толстые, зубы белые, как слоновая кость; глаза большие и осененные густыми ресницами, виски вдавленные, скулы мало высунувшиеся, подбородок острый, с бородой часто густой, но больше редкою.^[467] Обыкновенно причисляли этих жителей к малайскому племени, но их с первого взгляда можно отличить от настоящих малайцев, обитающих на островах Индийского архипелага и Филиппинских.

На всех посещенных нами низменных Каролинских островах мы находили тот же народ, то же гостеприимство и ту же приветливость, даже ту же веселость, которая составляет характерную черту этих островитян. Но ни на одном острове мы не встречали распутных нравов, которые полагают господствующими на всех островах Великого океана. Дальние странствия, предпринимаемые островитянами, их частые посещения своих соседей, даже европейских колоний, не изменили нисколько замечательной чистоты нравов их и не возродили в них желания присваивать себе незаконным образом достояние другого. Можно подумать, что дух торговли, их одушевляющий, рано научил их не посягать у других на то, что сами приобретали только трудом и чему знают настоящую цену. Жители группы Улеай, равно как и уединенного острова Фаис, были менее строги к нам в отношении своих жен, нежели жители группы Лугунора: они позволяли им быть в нашем обществе, и в короткое время рождалось между нами самое дружеское обращение. Несмотря, однако, на это и на неограниченное к нам доверие, ни один человек на «Сенявине» не мог похвалиться тем, что снискал даже малейшую благосклонность какой-нибудь красавицы низменных Каролинских островов. Женщины эти не отличаются красотой, они даже более дурны, чем хороши. Отличительные черты их: весьма малый рост, лицо широкое и отвислые груди, лишь только миновала первая свежесть. Они ходят нагие, как и мужчины, за исключением широкой повязки из полосатой ткани, обернутой около бедер. На острове Фаис мы заметили, что молодые девушки носили, кроме того, передник, который опускался от пояса до колен и сделан был из фибр кетмии тополевой (Hibiscus populheus). У многих женщин мы замечали еще весьма странного рода украшение, состоящее из одной или многих линий на руках и на плечах, которые образуются мелкими прыщами, производимыми посредством накалывания в самых молодых летах и натирания соком, вытекающим из ветвей церберы, или посредством некоторого рода моксы, которую жгут над той частью тела, где желают провести черты. Эти знаки неизгладимы и сохраняются в продолжение всей жизни. Островитянки уверяют, что украшение это особенно нравится их мужьям. Прыщи эти, во время нагноения их, очень похожи на пупырья коровьей оспы, так что, увидев их в первый раз, можно подумать, что островитяне обладают средством, могущим заменить открытие, столь драгоценное для человеческого рода. К числу нарядов женщин здешних принадлежат также ожерелья, сделанные из различных предметов индийской и европейской промышленности, и большие браслеты из черепахи или перламутра, которые они носят как на руках, так и на ногах. В них замечается большая страсть к кокетству, которое обнаруживается даже между самыми старыми женщинами. Они беспрестанно просили у нас бисер на ожерелья, показывая вместе с тем на длину руки, чтоб вразумить нас, какое количество его хотелось бы им получить. Но едва успевали мы удовлетворять их просьбу, как они снова протягивали руки, и никогда не было возможности совершенно ублаготворить их, тем более что они обыкновенно являлись к нам в большом числе. В Улеае женщины весьма близко подплывали к нашему шлюпу, но никогда ни приставали к нам в челноках с мужчинами. Они весьма любили кричать, звать нас по именам, которые произносили иногда самым забавным образом. Хотя они беспрестанно повторяли свои просьбы, чтобы выманить у нас еще что-нибудь сверх прежних наших подарков, однако всегда принимали наши подарки с видом пренебрежения, что нас очень забавляло. Многие из них надевали красивые пояски, шириной в два пальца, сделанные из скорлупы кокосового ореха и белых раковин, и их расположение напоминало мозаику, которой украшают себя модницы наших гостиных. Мне хотелось выменять один такой поясок, и я предлагал цену, весьма значительную в их глазах за эту безделушку, но женщины умножали свои запросы по мере того, как я соглашался на их требования, и мне никогда не удалось выменять ни одного. Кажется, женщины ценят эти пояски очень высоко; я видел подобные же иногда и на мужчинах, но и они не хотели с ними расставаться, отговариваясь тем, что украшение это принадлежало их женам.

Нельзя не отдать справедливости этим островитянам в том, что они весьма пекутся о своих женах, и нельзя представить себе, как велико попечение мужей об них: всякое малейшее их желание есть уже закон, который они исполняют с величайшим усердием. Когда подарки наши нравились их женам, то они тотчас уступали им, а жены, в свою очередь, дареными вещами обвешивали детей. Я желал было купить на острове Фаис несколько набедренных повязок из прекрасной ткани, украшенной превосходными узорами, которые можно почти сравнить с нашими шалевыми узорами. Мужья всегда были согласны уступить мне их, но жены всякий раз в таких случаях обращались к ним с возражениями, весьма далекими от кротких и ласковых, вследствие которых мне давали решительный отказ. От этого, впрочем, согласие между ними, по-видимому, нисколько не нарушалось: веселость возвращалась, и через несколько минут никто и подозревать не мог бы, что происходила какая-нибудь малейшая распря.

О нравах и обычаях жителей низменных Каролинских островов

Во вторичное посещение шлюпом «Сенявин» Каролинских островов, в исходе ноября 1828 года, открыта была группа Муриллё. Нас весьма удивило, когда мы заметили в одной из первых лодок, нас встретивших, человека, в котором тотчас узнали европейца по разительной противоположности между белизной его тела и темно-оливковым цветом окружавших его островитян. Он всевозможными знаками умолял нас лечь в дрейф. Капитан не замедлил исполнить его просьбу, которую выражал он с таким жаром, и по приближении нашем на такое расстояние, на котором могли слышать друг друга, узнали мы, что это был англичанин, просивший капитана принять его к себе на шлюп. Начальник наш согласился на его просьбу, и по истечении немногих минут мы имели удовольствие увидеть у себя на шканцах Вильяма Флойда, молодого англичанина из окрестностей Глочестера, который был оставлен на этих островах за полтора года перед этим с китоловного судна «Прудент», под командой капитана Галловера. Флойд был принят гостеприимнейшим образом островитянами, старавшимися по возможности облегчить его участь своими попечениями и вниманием. Они никогда не давали ему повода жалеть о родине, но при виде европейского судна в первый раз с того времени, как он остался между ними, пробудилась в нем любовь к своему отечеству, и он тотчас сообщил островитянам о желании своем опять соединиться со своими земляками. Эти добрые островитяне со всем своим красноречием стали было уговаривать его не покидать тех, которые так искренно любили его и которые всегда готовы были исполнять самые малейшие его желания. Но когда увидели непоколебимую решимость его расстаться с ними, то проводили до нашего шлюпа, осыпали новыми подарками и, наконец, простились с ним, следуя за ним глазами, пока можно было его видеть, и беспрестанно повторяя его имя. Вильям Флойд пробыл у нас на шлюпе до самого прибытия в Манилу, где нам удалось определить его на американское судно. Продолжительное пребывание его у этого гостеприимного народа, языку которого он изрядно научился, дало ему возможность сообщить нам множество любопытных подробностей. Я не замедлил воспользоваться этим счастливым случаем, чтобы собрать сколько можно было новых сведений, которые, конечно, поселят в читателе расположение к этому особенно доброму народу, отличающемуся простотой и непорочностью своих нравов от всех почти жителей Тихого океана.

Один и тот же владетель господствует над группами Фанану и Муриллё, и все двадцать островов, составляющие их, платят ежегодную дань этому верховному владетелю, называемому на их языке тамолом. Дань эта состоит из плодов хлебного дерева, кокосов, циновок и пр. Удивительным покажется, что один из островов Фанану освобожден от этой дани, что обитатели этого острова, хотя и стоящего на том же рифе, не хотят иметь никакой связи со своими соседями, удаленными от них едва на несколько шагов, не повинуются упомянутому владетелю и даже отказываются его признавать. Хотя сам тамол отправляется всегда на рыбную ловлю, однако для него откладывается самая большая и лучшая рыба из общего промысла. Подданные кормят его отлично. Все его повеления признаются непременным законом, хотя, впрочем, не во всем исполняются. Владетель, как и подданные, подчинен законам. Флойд приводил мне многие примеры, которые клонятся к подтверждению его показаний. Если, например, тамол захочет вступить во второй брак, то обязан внести дань, которую требуют от всякого человека, намеревающегося жениться вторично. Он не имеет никакого права над женами своих подданных и при всей своей власти не может жениться ни на одной из них, не получив сперва ее согласия.

Старейшие на острове обыкновенно избираются в судьи; полученный от них выговор почитается величайшим наказанием, какое только можно навлечь на себя. В делах более сложных прибегают к тамолу, который извлекает для себя от этих апелляций большую выгоду, потому что подданные обязаны из благодарности приносить ему дары после решения их дела. Надобно прибавить к чести тамола, что он старается предупреждать ссоры и распри, которые могли бы возникнуть в народе, забывая в подобных обстоятельствах личную свою выгоду. Никогда тяжущиеся не уходят от него, не примирившись. Звание тамола не наследственное, и сын ни в каком случае не может быть преемником отца. По смерти тамола обращаются к брату покойного, а если у него не было брата, то в звание это возводится один из лучших его друзей. Тот, кого изберут, не имеет права отказываться от предлагаемого ему места. Выбор падает всегда на благоразумнейшего и справедливейшего человека преимущественно перед самым богатым или самым сильным.

У островитян вообще бывает только по одной жене, но некоторые из знакомых нам имели их по нескольку. Желающий вступить в брак начинает свое предложение принесением подарков избираемой им невесте, которая тотчас принимает их, если жених ей нравится. Как только девушка представит отцу своему полученные ей подарки, жених получает право проводить с ней ночь, хотя самая свадьба совершается на другой день. Не должно воображать, что свадьба у этих народов подает повод к большой суматохе, напротив, все обходится без особенных приготовлений и без всякого празднества. Обряд бракосочетания собственно состоит в объявлении молодой девушкой согласия своего жить с тем, который избирает ее в свои подруги, и в прощании ее со своими родителями. В случае, если потом они не сойдутся нравами или соскучатся один с другим, то расходятся так же легко, как и заключили сперва союз. При вступлении в брак в первый раз никто не обязан платить никакой подати, но при вторичном сочетании каждый должен внести известную дань, состоящую в некотором количестве циновок или плодов, в пользу островитян. Когда чета решается на развод, то дети остаются при отце, и мать лишается всякого права над ними. Муж, который во всякое время особенно печется о жене своей, удваивает свое старание и внимание к ней в продолжение ее беременности. Лишь только обнаружится это ее состояние, она оставляет все работы и сидит всегда почти дома, окутавшись циновками. Во все это время муж ухаживает за нею. Мужчинам воспрещается есть вместе с ней; впрочем, это не распространяется на мальчиков, которые еще не носят пояса и которым одним поручается приносить кокосы, необходимые ей в большом количестве, потому что всякое другое питье, кроме кокосового молока, ей возбраняется, но в то же время на некоторые кокосовые пальмы и хлебные деревья налагается для нее строжайшее запрещение. Когда приближается пора разрешения от бремени, то собирается около нее много женщин, которые с наступлением страданий начинают кричать и петь, чтобы муж не мог слышать стонов супруги своей в продолжение родов. Женщины довольно сведущи в повивальном искусстве, знают многие приемы и хвалятся многими, только им будто бы известными, способами для облегчения рождения младенца. Ни о преждевременных родах, ни о рождении какого-либо урода здесь не слышно, несчастные эти случаи здесь, кажется, вовсе неизвестны. Два дня спустя после разрешения своего родильница купается в пресной воде и только по истечении пяти или шести месяцев принимается снова за свои обычные работы. Матери не отнимают от груди детей своих в такую пору, как у нас обыкновенно делается, а гораздо позже. Есть такие, которые кормят их до десятилетнего возраста; мы встречали этот же обычай у народов, обитающих около Берингова пролива. Предосторожности, соблюдаемые в продолжение беременности, делаются также и при периодическом очищении женщин; им не позволяется в это время намазывать лицо свое желтой или оранжевой краской, цвет которых им особенно нравится, потому что выказывает, как они полагают, в лучшем блеске все их прелести. Им также запрещается употреблять масло для волос. Предписывается же им купанье в пресной воде, и есть даже пруды пресной воды, предназначенные исключительно для этого. На большей части островов мужчинам не только возбраняется утолять из них свою жажду, но и приближаться к ним они не смеют.

Если муж станет бранить или оскорблять жену свою, то друзья ее тотчас же уводят ее из дому. Заботливость эта и снисхождение, оказываемое женщинам, простираются здесь до высшей степени. В случае даже, если муж застанет жену свою в прелюбодеянии, то единственное наказание, которому он может подвергнуть ее, ограничивается тем, что он несколько дней не пустит ее в свой дом. Но мужчина не так дешево отделывается: муж бросается на него с ужаснейшим криком, сзывающим все население острова, и казнит его небольшим орудием, обложенным зубами акулы и способным нанести царапины, которые долго мучат его в наказание за сделанное им преступление. Злоба мужа в первые минуты доходит до неистовства, он дышит только мщением, и жизнь соблазнителя нередко бывает в опасности, если этот последний слабее мужа. Но вообще собравшаяся толпа не допускает его утолить свое мщение кровью оскорбителя, а старается успокоить и даже успевает помирить их. Муж в подобном случае обыкновенно соглашается взять за обиду несколько циновок, и тот, которого он за минуту до того хотел лишить жизни, получает прощение, и все забывается. Подобные сцены, однажды улаженные, нимало не изменяют дружественных связей, до того существовавших.

Странное обыкновение, господствующее на группе Улеай и состоящее в том, что муж позволяет приятелю своему, зашедшему к нему в дом, заступить на одну ночь его место при жене, совершенно неизвестно на островах, на которых был Флойд; он никогда не слыхивал о таком обычае. Хотя мужья не любят, чтоб жены их принимали к себе гостей-мужчин, однако позволяется обоим полам, до вступления в брак, проводить вместе целые ночи в разговорах и пляске при лунном свете. Флойд уверял меня, что эти ночные собрания почти всегда бывают совершенно непорочные. Несмотря на это нарушение приличий, добрая слава молодой девушки нимало не терпит ни в каком отношении от подобной вольности. Целомудрие почитается долгом только матерей семейств.

Каково бы, впрочем, ни было снисхождение островитян к женщинам, есть некоторые законы, которые они должны исполнять, например, им запрещено говорить когда-либо, если они случатся в домах, где происходят совещания и где помещаются иноземцы. Дома эти строятся на морском берегу, и хотя все жители острова собираются в них для своих совещаний, однако строения эти не принадлежат ни правительству, ни тамолу и являются собственностью какого-нибудь островитянина, желающего доказать тем свой патриотизм. Кроме этих домов, есть еще другие, служащие приютом всех мужчин неженатых. Они также принадлежат частным лицам, добровольно уступающим их для пользы общественной.

Мужчины встают очень рано; первым делом их бывает идти к берегу умыться, выкупаться и выполоскать рот. Им запрещено употреблять на эти потребности пресную воду, и они уверены, что преступивший это запрещение не будет иметь никакого успеха в рыбной ловле. Такое же запрещение распространяется и на женщин, не находящихся в положении, требующем употребления пресной воды, как говорено выше. Женщины должны купаться на стороне, противоположной той, куда приходят мужчины, или в такие часы, когда последних там не бывает. По рассказам Флойда, только мальчики, подстрекаемые любопытством, которые, не участвуя еще в рыбной ловле и не удерживаемые страхом возвратиться с пустыми руками, осмеливаются прокрадываться лесом к морскому берегу, чтоб поглядеть на купающихся женщин, не пугаясь предрассудков и установленных правил. Приличие простирается даже до того, что женщинам возбраняется показываться на берегу в те часы, когда мужчины возвращаются с рыбной ловли, потому что, для большего облегчения, они скидывают с себя и ту малую часть одежды, которая их покрывает. После купанья, если нет никаких работ, мужчины собираются для своей забавы в общественный дом. У них никогда не бывает недостатка в предметах, возбуждающих веселость, но при всем том они скоро утомляются взаимными своими шутками, и потому немного времени спустя все общество предается отдыху. Ничто не может быть неприятнее этим островитянам, как нарушение их утреннего сна, который является для них величайшим наслаждением.

У них нет положенных часов для еды; всякий ест, когда почувствует голод, а в такое время года, когда некоторые из съестных припасов бывают редки, – всегда, когда представится к тому случай. Приготовление кушанья поручается всегда женщинам, на что и отводятся им особые дома. Стряпня и плетение циновок, на которые употребляются листья пандана, составляют почти единственное занятие женщин. Кроме этого, они еще занимаются изготовлением тканей из банановых волокон и луба кетмии тополевой, идущих на одежду обоих полов. Эти ткани, в которых по всей справедливости можно похвалить искусство и красоту отделки, ткутся на некоторого рода станках. Различные предметы, употребляемые при этой работе, особенно же челнок, весьма сходны с теми, которые и у нас служат для того же.

Флойд часто говорил мне, что языку жителей Каролинских островов нетрудно научиться, по крайней мере тому, которым говорят между собой мужчины. Он дошел до того, что его понимали островитяне и он понимал их, но он прибавлял при этом, что чрезвычайно трудно всегда помнить бесчисленное множество выражений, которых должно избегать в разговоре с женщинами. Для их общества есть другой, этикетный язык. Ничто лучше этого обычая не доказывает великого уважения этих диких к женскому полу, так же как и внимательности их к обязанностям общественной жизни. Не следовать этому первейшему правилу разговора было бы поступком, противным всякой благопристойности. Виновный в таком проступке изгнан был бы из общества и не был бы никогда допущен в присутствие женщин. В. Флойд рассказывал мне, однако, что, когда он был один с женщинами, то забавлялся употреблением в разговоре с ними тех же самых выражений, какие употреблял, обращаясь к мужчинам, что язык этот очень смешил их и что они много хохотали и перешептывались между собой при всяком запрещенном в их обществе слове, которое он произносил. Несмотря на вольность эту, которую он позволял себе, будучи один с женщинами, при появлении островитян он вынужден был, однако, менять тон и выражения и соблюдать строжайшее приличие в их присутствии. Они доходили до того, что стращали Флойда ссылкой на необитаемый остров, если не перестанет нарушать должное женщинам уважение употреблением запрещенных выражений. Такая строгость могла бы заставить думать, что в этих выражениях заключается какая-нибудь двусмысленность; ничуть не бывало. Предметы самые обыкновенные, самые употребительные изменяют совершенно свое наименование в разговоре с женщинами обо всем без исключения, и что к тому же еще разговоры весьма часто бывают очень соблазнительные. Вначале Флойду было особенно трудно привыкнуть к этому странному обычаю. Чрезвычайно любили все рассказы его о европейских народах: лишь только он приступал к этому, тотчас собирался около него многочисленный круг мужчин и женщин, слушавших его с величайшим вниманием, но всякую минуту мужчины прерывали его криком: «пеннант! пеннант!» (запрещено). Слово это выражает также все противное закону; например, есть деревья «пеннант», к которым запрещено прикасаться; участки земли, к которым нельзя приближаться, и пр. Это выражение «пеннант» имеет совершенно то же значение, как слово «табу», употребляемое другими жителями Океании. Женщины, однако, в присутствии островитян не улыбались, не изменяли даже выражения лиц своих при произнесении слова «пеннант» и делали вообще вид, будто бы вовсе его не понимают. Смех играет важную роль в беседах этих островитян. В. Флойд уверял даже, будто бы целые фразы можно выражать одним смехом. Они вообще весьма разговорчивы; вечера их проводятся обыкновенно в рассказах о жизни или приключениях тех, которые совершали дальние странствования; они с удовольствием говорят также о новых или неизвестных островах, ими посещенных или виденных, об их жителях, произведениях, о том, как принимали их туземцы, что заметили они в испанских колониях, особенно же о виденных ими кораблях и местах, где корабли им попадались. Разговоры их об этих различных предметах продолжаются нередко далеко за полночь. Посредством этих-то рассказов сохраняются между ними сведения о положении разных островов, составляющих Каролинский архипелаг. Весьма удивлять должна точность, с какой они умеют показать направление, в котором лежат острова, определить число дней, потребных для совершения пути к ним, назвать владетелей их, исчисляя притом еще, сколько где источников пресной воды, жителей, челноков и пр. Должно сожалеть, что В. Флойд не занялся с большей подробностью этими предметами и что шлюп «Сенявин» не мог посетить тех самых островов, на которых он жил, потому что нам, конечно, удалось бы с его помощью собрать драгоценнейшие сведения о статистике Каролинских островов. Жители островов, нами виденных в то время, как находился у нас Флойд, говорили языком, который он плохо понимал. Наречие, на котором Флойд изъяснялся в пребывание у добрых своих приятелей, каролинцев, было, без сомнения, смешением английского языка с туземным. Он столько же научился языку островитян, сколько последние научились его языку, так что были в состоянии понимать его, как привыкли понимать друг друга. Но жители островов, виденных нами после, говорили или другим наречием, или языком, совершенно особым.

Одной из главных отраслей промышленности каролинцев является рыбная ловля; они очень много терпят в то время года, когда в этом продовольствии бывает недостаток. Благодетельная природа наделила эти страны великим изобилием рыб, которые разнообразием цветов и странностью форм превосходят все, что только можно вообразить себе прекраснейшего, блестящего; мясо их нежно и питательно. Рыба ловится в изобилии в продолжение всего года, кроме тех месяцев, которые соответствуют нашим октябрю и ноябрю. В это время рыба становится очень редка, и достать ее можно только с большим трудом. Это время года – самое тягостное для бедных островитян, потому что они претерпевают в то же время почти совершенный недостаток в плодах, так что, лишенные средств добыть припасы, терпят самый ужаснейший голод в продолжение трех без малого месяцев в году. Хотя я обязан В. Флойду многими любопытными подробностями о способах, употребляемых для ловли разного рода рыбы, однако он не мог удовлетворить меня столь совершенно, как бы мне хотелось, потому что он сам только один раз участвовал в значительной ловле. В первые дни пребывания своего на острове Флойд роздал жителям всю свою одежду и не имел уже никакой, когда те ему предложили отправиться с ними на рыбную ловлю. Он с радостью принял это предложение. Сидя в тени величественных хлебных деревьев, не помышлял он, чтобы в приятнейшем климате в мире можно было чувствовать какую-нибудь надобность в одежде. Но когда он в открытой лодке пробыл несколько часов под палящим солнцем, то непривыкшая кожа его так воспалилась, что некоторое время жизнь его была в опасности. Добрые островитяне, нимало не предвидевшие, что поездка их будет иметь столь горестное следствие, удвоили с этой минуты свои попечения и старания о нем и не захотели уже более брать его с собой.

Собираясь на рыбную ловлю, отплывают они с острова с рассветом и возвращаются не раньше двух или трех часов пополудни. По возвращении своем сходятся в большом общественном доме, где едят наловленную рыбу, из которой оставляют для себя самую большую, а женам и детям посылают самую мелкую, потому, что вход в «Ims»^[468] запрещается в эту пору не только женщинам и детям, но и мальчикам от десяти до двенадцатилетнего возраста. Всякий, кто готовится к ловле, по установленным законам обязан не иметь никакого общения с женой своей в продолжение восьми или десяти предшествующих дней и должен провести это же число ночей в общественном доме, назначенном для неженатых. Закон этот исполняется во всей строгости; тот, кто пользовался малейшей благосклонностью какой-нибудь женщины, вынужден отказаться на этот раз от ловли, если не желает, по общему поверью, подвергнуться опасности заразиться самыми опасными болезнями, особенно опухолью в ногах. Женщины, обыкновенно утаивающие связи свои с мужчиной, тотчас изобличают того, кто захотел бы нарушить этот непременный закон, станут смеяться над ним и преследовать, называя его «манабур» – слово, значение которого не мог объяснить мне Флойд. Закон этот простирается даже до того, что возбраняет мужчинам прикасаться ко всем принадлежностям ловли в продолжение тех суток, в которые они исполняли супружеский долг. На женщин, однако, закон этот не распространяется, они могут всегда отправляться на ловлю, кроме того времени, когда бывают беременны или кормят ребенка.

Островитяне имеют много различных способов ловить рыбу. С наибольшим успехом употребляют они, в благоприятную для ловли пору, плетенные из прутьев садки, имеющие отверстие в виде воронки, широкое устье которой обращено наружу. Они ставят всегда отверстие садка против течения, утяжеляя его камнями, чтобы погрузить на дно, где оставляют в течение двух дней; только по прошествии этого срока позволяется приходить опять на это место для осмотра. Всякий островитянин имеет два садка, чтобы быть в состоянии добывать себе каждый день рыбу. Садки эти бывают двух родов – большие и малые. В малые (унабаба) кладут для приманки небольших раков, особенно маленьких бернардовых раков (Bernard), и гуро (плод хлебного дерева, заквашенный посредством брожения). Большие садки (уг, Ouh) никогда не имеют приманки и закидываются вне рифа, обыкновенно на малой глубине, иногда же и на довольно значительной. Последние опускают с лодок, наложив в них сперва, как и в первые, камней, чтобы тотчас опускались на дно, и стараются тщательно заметить место, где они упадут в море. По миновании лучшей поры для ловли садки оставляются в продолжение большего или меньшего времени в том месте, где были закинуты, иногда даже в течение нескольких недель. Для отыскания настоящего места, где их закинули, рыбаки, прежде чем приступят к вытаскиванию, начинают с того, что, изжевав кокосовый орех, выбрасывают его на поверхность воды, чтоб сделать ее, при помощи отделяющегося от жеваного кокоса масла, более спокойной и прозрачной, и тогда быстро отыскивают свой садок. Для поднятия садков имеют они кошель из волокон кокосовой пальмы, туго набитый мелкими кусками мадрепорового коралла, сквозь который проходит палка весьма крепкого дерева с крючками с обоих концов; к одному привязывается веревка, закрепленная за лодку. Отыскав место, где опущен садок, осторожно погружают кошель с кораллом, пока не дойдет почти до самого садка, и тогда вдруг опускают его, чтобы нижний крючок пробил крышку садка, остерегаясь, однако, чтобы не раздавить его тяжестью кошеля. После этого садок легко поднимается за привязанную к лодке веревку. Садки вяжутся с величайшим тщанием, даже красиво, из весьма гибких ветвей дерева Volcameria. Они имеют сходство с употребляемыми для той же цели в Англии и Германии. Самые большие бывают длиной до 2 сажен и составляют обыкновенно собственность целой группы островов, которой богатство и важность считается по количеству принадлежащих ей садков. На группе Муриллё имеется их только сорок, между тем как на других число их простирается до двухсот. Для закидывания на значительной глубине избираются старые и ветхие садки, не могущие уже выдержать ударов волн на меньшей глубине. Кроме садков этих двух величин, бывают еще весьма малые различного вида, которые всегда с приманкой закидываются без разбора в лагуне и лишь на несколько часов; они служат только для ловли самой мелкой рыбы и предназначаются для женщин и детей, потому что все попадающееся в них должно принадлежать им и по малости их с ними нетяжело и удобно управляться.

Ловля, производимая ночью, называется «эддоль» и совершается следующим образом: берут самые сухие листья кокосовой пальмы, которые, несмотря на это, раскладывают еще на целый день на солнце, и потом кладут их по три, один на другой, и так связывают. Несколько часов после захода солнца рыбаки приходят за этими приготовленными связками листов и зажигают их в виде факелов, когда все население мужского пола войдет в лагуну; они держат факелы в левой руке, а в правой маленькие сети с рукояткой, которой ловят рыбу, лишь только ее увидят. За каждым рыбаком следует другой, дело которого состоит в том, чтобы вынимать попавшую в сеть рыбу, убивать ее, раскусывая голову, и складывать в садки. Таким же образом ловят и всякого рода раков (crabes, homards, langoustes). Способ ловить рыбу посредством заостренного шеста называется «гаттан». Каролинцы весьма искусны в этом роде ловли, употребляемом почти исключительно для одних зеленых видов скаров (scarus), которых едят сырыми с сохраненным плодом хлебного дерева (мар).

Другой еще способ рыбной ловли, также весьма употребительный, состоит в следующем: кокосовые листья разрезают надвое по длине общего черешка и навертывают их потом на веревку так, чтобы концы листьев торчали во все стороны. Два человека, держа концы растянутой веревки этой, идут с ней вперед, а за ними следует полукругом множество людей, которые гонят перед собой рыбу к садкам, уже прежде для этого расставленным. Так как этот род ловли производится на глубине не больше 2 футов, то концы листьев, торчащие во все стороны от веревки, не допускают рыбу уйти назад. Этот способ особенно употребляется для анаканов, – род длиннорылых щук. Наконец, они более и более суживают круг, который сначала образовали, и успевают таким образом загнать рыбу в садки. Женщины не занимаются ни одним из этих видов ловли; есть, однако, один род, называемый «боше-бок», в котором они принимают очень деятельное участие. Женщины входят ночью в лагуну, без огней, с сетями довольно большими, отверстие которых имеет вид параллелограмма; они становятся в полукруг на весьма малом расстоянии одна от другой. Мужчины, вооруженные шестами, дожидаются с мальчиками на берегу, пока все женщины установятся, а потом бегут к ним с ужасным криком через лагуну, чтоб замутить воду. Рыба, испуганная и приведенная в движение, легко попадает в сети, раскинутые перед тем женщинами.

Эти способы ловли доставляют жителям большое количество рыбы и требуют весьма мало времени; к несчастью, однако, могут они ими заниматься только в те месяцы, когда рыбы много. В это время не употребляют уже удочек, а оставляют их до той поры, когда рыба редка и нельзя ловить ее другими, легчайшими способами. У островитян этих есть три различных рода удочек. Одни, в виде серпа, бывают обыкновенно очень малы, никогда почти не превышая дюйма в длину, и делаются или из дерева или из черепахи, а иногда просто из костяных частей броневидной чешуи кузовков (Ostacion). За средину привязывается нить, продетая в приманку, которая оттягивается потом на этот крючок так, чтобы горизонтальное положение его изменилось в прямое продолжение самой нити. Лишь только рыба схватит и проглотит приманку, нить вытягивается, и этим движением крючок, освобождаясь из притянутого положения, становится поперек рта рыбы. Этот вид удочек служит, собственно, для ловли рыбы из рода смариса (Sparus smaris, Tinga). Другой вид удочек почти одинаков с нашими и делается из перламутра или из черепахи; но преимущественно употребляют крючки европейского изделия, до которых каролинцы весьма жадны. Чтоб втолковать нам желание свое достать от нас крючки, они клали в рот палец и упирали его в щеку, как бы подражая рыбе, попавшейся на удочку. Этими крючками при лунном свете удят в особенности разные виды сериана, бодиана, губана (Labras) и рогоноса (Balistes). Третий род почти сходен с последним, только крючки гораздо больше и употребляются для рыбы значительнейшей величины, как бониты и другие. Способ закидывания этих уд состоит в том, что нить привязывают к лодке и оставляют тащиться сзади с приманкой из рыбы или из неразвернувшихся листьев кокосовой пальмы.

Островитяне едят рыбу иногда сырую, иногда поджаренную на огне или же изготовленную следующим образом: во-первых, выкапывают в земле яму и разводят в ней огонь; когда он хорошо разгорится, кладут в него коралловые камни, на которые, когда они раскалятся и огонь потухнет, настилают слой листьев, потом кладут рыбу, покрываемую таким же слоем листьев, а сверху еще слоем коралловых камней, также раскаленных; после этого совсем засыпают яму, и рыбу оставляют там в продолжение некоторого времени.

В. Флойд уверял меня, что рыбу можно сохранять этим способом в течение недели и больше. Для поджаривания рыбы насаживают ее на шесты довольно крепкого дерева. Рыба, которую едят сырой и неочищенной, – это разные виды зеленого скара и длиннорылых щук, несколько видов из рода макрели (Scomber), пикарели, смарисы (Cerres), краснобородки (Mulles). Многие другие изготовляются между раскаленными камнями; а рыбу, более или менее плоскую, как щетинозуб (Chaetodon), асписур, сковородки (Soles, Pleuronectes) и прочее, как и превосходные губановидные (Labroides), за исключением скаров, всегда жарят на огне. Островитяне, однако, не очень жалуют щетинозуб и едят его только в голодное время. Есть несколько сортов рыбы, которых никогда не позволяется есть мужчинам и даже мальчикам, если не хотят они подвергаться опасности страдать болью в ногах; женщины же едят их во время беременности и периодического очищения с удовольствием и даже с жадностью. Из употребляемой в пищу рыбы они умеют извлекать еще и другие выгоды: они употребляют, например, иглы асписура из хвоста этой рыбы для кровопусканий и для операций, которые можно сравнить с иглопрокалыванием (Acupuncture) японцев. Зубы акулы служат для той же цели, а кожу ее употребляют так же, как и столяры наши, для сглаживания дерева.

Кроме великого изобилия и разнообразия рыбы, море доставляет им множество других животных из семейства моллюсков, ракообразных и ежеватокожных, которыми довольствуются при недостатке рыбы. В. Флойд уверяет, как и сами каролинцы, что осьминоги (Poulpes) и каракатицы (Sйches) составляют прекрасное кушанье через двое суток после того, как были сварены и очищены от слизистого и вонючего вещества, которым бывают сначала окружены. Женщины, которым предоставлена ловля этих животных, употребляют их для усиления своих прелестей следующим образом: они берут на себя осьминога, который окидывает своими длинными ногами их плечи и шею, и действием присосок, которыми ноги животного снабжены, образуются на теле красные пятна, считаемые большим украшением. Осьминоги встречаются иногда пребольшие, такие даже, к которым жители боятся прикоснуться. Мясо их вообще не едят, а идет оно на приманку для рыбы, которая до него очень лакома. Добываемое из него черное вещество служит для окрашивания венков и ожерельев, сплетенных из цветов. Около островов водятся в изобилии раки разных родов. Островитяне снимают бернардовых раков (Pagurus), живущих на земле в течение дня, с турнефорции, дерева, весьма густого, растущего близ берегов, на которое всползают эти животные, чтобы спать. Есть другие виды черепокожных, для ловли которых употребляют садки; но крабы и другие морские раки (homards, langoustes) добываются описанным выше способом, ночью с факелами. Что же касается раковин, которых островитяне собирают чрезвычайное множество, то В. Флойд не мог сообщить никаких удовлетворительных подробностей, не будучи в состоянии определить довольно ясно разные виды их. Есть такие, которые всегда ядовиты, иные же ядовиты только в известное время года, а прочих можно есть во всякое время без малейшего вреда.

Хотя рыба, разные виды моллюсков и черепокожных составляют важнейшую часть пищи островитян, однако они не пренебрегают и птицами, из которых некоторые, впрочем, им запрещены. Мужчины и мальчики, например, не могут есть кубарей голубиных (Turdus columbinus), потому что, если бы вздумали употребить в пищу эту птицу, то непременно стали бы падать с кокосовых пальм, влезая на них; одним женщинам предоставлено право есть ее. Некоторый род черной морской ласточки, может быть, тонкоклёвая (Sterna tenuirostris), совершенно запрещен на многих островах; пища эта не должна заноситься туда ни мертвая, ни живая, потому что неминуемым следствием будет потеря хлебных деревьев. Однако на иных островах, между прочим на составляющих группу Фанану, несмотря на близость групп Муриллё и Руа, не существует закона относительно этой пищи. Морская ласточка глупая (Sterna stolida) везде очень уважается и едят ее жареную. Птица эта является истинным даром небесным для многих островов, потому что кладет яйца в такие месяцы, когда нет ни рыбы, ни плодов. На острове Руа в один сбор добывают до тысячи яиц, а в продолжение всей поры бывает иногда три сбора яиц. Один вид бабы-птицы (Pelicanus piscator) также очень уважается за то, что содержит в себе много мяса. Куры, которые, как островитянам известно, завезены к ним с западных островов, весьма ценятся за яйца, с большим, однако, трудом отыскиваемые, потому что эти дикие куры по природному инстинкту прячут их сколько могут и от крыс, которых чрезвычайно много на островах, и от людей. Островитяне – большие охотники до петушиного боя: вкус этот, вероятно, заимствован ими от испанцев. Длинные перья петушиного хвоста считаются величайшим украшением для головного убора мужчин.

Главной чертой характера жителей Океании можно считать всегдашнюю веселость, вселяющую в них неимоверную страсть к удовольствиям; музыка и пляска – их любимейшие забавы, самое приятное препровождение времени. Жители островов Каролинских, островов Товарищества, Дружества, Сандвичевых и прочих предаются с одинаковой силой тем же удовольствиям. У первых меньше изысканности и больше простоты в обществе. В празднествах на островах этих замечается только слабый очерк тех, которые описывал Кук; искусство у этого народа еще в младенчестве; ему еще неизвестен ни один музыкальный инструмент. Невынужденность и природная веселость составляют всю прелесть его празднеств; песни дышат радостью и весельем. Пение и пляска не составляют на этих островах, как на описанных знаменитым мореплавателем, исключительного занятия одного сословия: все юношество острова или группы островов принимает одинаково деятельное участие в публичных концертах. Каждый год или два островитяне возобновляют свои песни и прилагают всевозможное старание, чтоб выучить и петь их хорошо. Песни эти бывают произведениями какого-нибудь отличного гения их собственной или другой группы островов. В этом отношении беспрерывный взаимный обмен мыслей производится посредством мореплавания. Если, например, придет желание молодым людям какого-нибудь острова, более или менее удаленного, то пускаются в путь, не колеблясь, будучи наперед уверены в радушном и дружеском повсюду приеме, какой всегда встречают все такого рода посещения. Бывают случаи, что подобные поездки назначаются на отдаленные сроки. В тот год, когда открыли мы группу Муриллё, часть жителей островов Сатауаль, Соуг и Таметам согласилась отправиться в июне того года на остров Фанана, местопребывание владетеля этой группы, хотя и отделялись от него расстоянием почти в 200 морских миль, единственно с той целью, чтобы сделать увеселительную поездку, подобную описанной ниже. При нас занимались уже разными приготовлениями и начинали упражняться в пении и пляске. Назначено было, что плавание совершится в семидесяти лодках, в каждой будут находиться пять певиц. Между песнями обоих полов нет никакого сходства, и усиливается всеми мерами, чтобы смысл тех песней, которые будут петь мужчины, никак не мог быть понят женщинами; стараются даже выговаривать таким образом, чтобы никто из непринадлежащих к числу сговорившихся не понимал ни одного слова, потому что песни эти часто бывают слишком вольны или заключают выражения, считаемые «пеннант». Репетиции делаются по той же причине порознь; мужчины избирают для этого общественный дом, а женщины запираются у себя или удаляются в глубину леса. Если на какой-нибудь остров прибудет общество такого рода, то прием ему всегда делается самый гостеприимный. Мужчин помещают в общественном доме; а певиц располагают в жилищах женщин. С вечера уже мужчины начинают готовиться к празднеству, которое всегда откладывается до следующего по прибытии дня, женщины, напротив, проводят ночь в разговорах или сне. На другой день поутру всякий житель острова, которого не удерживают особенные обстоятельства, начинает с того, что отправляется на рыбную ловлю, между тем, как предполагающие быть действующими лицами принимаются за наряд свой, который требует много времени и который мы теперь опишем; он никогда не оканчивается прежде полудня. С самого начала льют себе на голову кокосовое масло, которым натирают волосы и кожу; потом идут купаться в пресной воде, что у них считается величайшей роскошью, по трудности доставать на то воду, очень редкую и слишком дорогую. Это купанье, после натиранья маслом, придает волосам и телу их тот блеск и ту мягкость, которые они ставят выше всего и которые занимают у них место белизны тела европейцев. Обычай, благопристойность, а больше всего предрассудки требуют непременно, чтобы оба пола купались в разных местах, потому что, по поверью этих народов, никогда рыба не пойдет в сети человека, купавшегося в той воде, которая служила для той же цели другому полу. После купанья женщины приступают к своему убранству: вдевают серьги, сделанные из весьма легкого дерева, красиво разрисованные и украшенные цветами пандана: они считают их талисманом, против которого не могут устоять мужчины; потом надевают браслеты из черепахи или перламутра. Волосы их убираются гирляндами из душистых цветов, искусно сплетенных и прикалываемых с особенным вкусом. На шею надевают ожерелья, в глазах их неоцененные, хотя на самом деле они делаются только из листьев, раковин, крашеного дерева и пр. Одежда их состоит из ткани, сделанной из банановых волокон с широкими полосами, желтыми и черными, которую обвязывают вокруг тела над бедрами. Сверх того, они носят еще по верхнему краю ткани пояс, концы которого опускаются до колен; пояс этот бывает из кокосовых листьев. Молодые женщины остаются обыкновенно по пояс совсем нагие, пожилые же на этот случай накидывают род плаща. Мужчины ни в чем не уступают женщинам в нарядах: они украшают свою шею, руки и ноги молодыми кокосовыми листьями, подпоясываются красивым оранжевым поясом, надевают на голову венок, сделанный из банановых волокон и окрашенный самым ярким желтым цветом, который составляет странную противоположность с черными, как смоль, волосами их, тщательно убранными и приколотыми большим гребнем, на котором еще прикреплен пучок пуха с длинным редкой красоты пером, петушьим или фаэтоновым (Paille en cul), почитающимся у них первейшим украшением. Если позволяет время года, то ожерелье их составляется из листьев одного вида банановых растений (Marantha), который весьма уважаем и растет только на немногих островах. По окончании убранства два или три человека торжественно идут в общественный дом и начинают тотчас же петь; на этот призыв сходятся к ним немедленно все прочие певцы и становятся по одной стороне строения. Тогда только являются и певицы, которые по приходе помещаются на противоположной стороне; весь остров сбегается: мужчины, женщины, старики, дети – все толпятся, чтобы присутствовать на празднестве. Мужчины открывают концерт, но немного спустя с голосами их сливаются и женские. Вначале все они сидят, однако скоро встают, с пением соединяют пляску и увеселяют таким образом зрителей в течение трех или четырех часов сряду. Женщины уходят первые и все вдруг, между тем как мужчины продолжают еще праздник и оставляют общественный дом не прежде, как после угощения их всем, что ни есть лучшего на острове. Жители в подобных случаях приносят наперерыв съестные припасы, употребительные у них лакомства, и таким образом празднество снабжается весьма изобильно. Тамол, или владетель, угощает, и когда его собеседники хотят уходить, он настоятельно удерживает их и приглашает на праздник, который жители его острова должны дать в честь гостей несколько дней спустя и совершенно в таком же роде. Кроме больших празднеств, требующих столь многих приготовлений, островитяне часто собираются для пляски и пения, особенно в течение трех летних месяцев, когда бывает большое обилие рыбы. Они сходятся обыкновенно после захода солнца и продолжают пировать далеко за полночь.

содержание   ..  10  11  12  13  14  ..