содержание   ..  38  39  40  41   ..

Общая психопатология (Карл Ясперс) - часть 40

По мере старения в человеке развивается фундаментальная установка, согласно которой ничего нового в этой жизни уже случиться не может. Все существо старого человека наполнено собственной, приобретенной реальностью, которая с его точки зрения аналогична человеческой жизни как таковой; и он должен удовлетворяться только этой реальностью. Если его опыт самореализации не удался в полной мере, он может испытывать беспокойство (которое есть не что иное, как поиск чего-то иного и подлинного), либо нежелание стареть, либо разочарование, при котором он уже ничего не ждет от будущего, недоволен всем на свете, повсюду видит недостатки и провинности, терпеть не может мир и людей, не чувствует ничего, кроме горечи и уныния. Старея, человек все больше и больше страшится смерти, страшится утраты дееспособности и ее неизбежного следствия — утраты уважения со стороны окружающих; в нем нарастает ревность к тем, кто делает успехи, зависть на сексуальной почве, ипохондрия и т. д.

Но мера истинной самореализации человека определяется тем, насколько полно его жизнь представлена в его памяти. Дорога к высшей точке жизни начинается в глубинах его воспоминаний. С другой стороны, жизнь распыляется на всякого рода короткоживущие воспоминания, а жизненные горизонты то и дело сжимаются до недель и месяцев, без всякого прошлого и будущего. Но при достижении самореализации возрастные кризисы становятся источником укрепления человеческого духа. Душа, вопреки ходу биологических событий, обретает новую силу586. Женщина «с годами становится красивей», поскольку возрастает экспрессивная сила ее души — тогда как «волшебство юности», которое, при всем своем великолепии, представляет собой всего лишь фактор биологической природы, исчезает. Мужчина делается «мудрым»; в старости он реализуется по-новому, достигая при этом последнего предела своего существа.

История прохождения жизни через возрастные фазы уникальна для каждого индивида. Она не может быть заранее распланирована или запрограммирована; ее реализация всецело определяется возможностями, предоставляемыми экзистенцией. Эта основа недоступна психологическому или какому-либо иному научному исследованию и наблюдению; но неудачи на пути самореализации проявляются в виде бесчисленных психологических явлений, которые, выступая в виде определенного рода расстройств, обозначаются термином «неврозы»587.

(аа) Человек должен выдержать столкновение с противоречиями; он должен «вкусить от древа познания», научиться различать добро и зло, истинное и ложное; он должен утратить свою невинность. То, что на биологическом уровне заставляет его сделаться взрослым, половозрелым существом, открывает ему путь и в эти пространства духа.

(бб) Путь развития ведет от бесконечности возможностей в начале жизни к конечной, втиснутой в узкие рамки реализации, которая сама по себе исключает какие бы то ни было возможности. Чтобы жизнь состоялась, она не должна оставаться подвешенной в пустоте бесконечных возможностей и тем самым фактически отрицать самое себя.

(вв) Развитие приносит с собой освобождение от того, что всего лишь принадлежит сфере бессознательного, от всеохватывающего и давящего на нас фундамента нашего витального бытия. Это достигается благодаря озарению, благодаря разработке и преодолевающему усилию, благодаря отторжению и овладению.

Человеку присуще по-разному противодействовать собственному биологически обоснованному развитию и духовно приходить к тем или иным экзистенциальным решениям. То великое решение, которое лежит в основе процесса самореализации, может проявить себя либо как спокойное развертывание, неторопливая экспансия жизни, либо как внезапно вспыхнувший кризис. Последний приносит с собой недовольство всем сущим, что проявляется как стимул к поступательному движению. При этом в глубине души могут царить покой и умиротворение, но также и определенная горечь в связи с утраченными возможностями. Переживание чистой витальности приводит к взлету, открывает пути к новым успехам в разных сферах деятельности, в области эротических и социальных отношений, в риторике, в творческой продуктивности. Но витальность, как таковая, приносит с собой и переживание витального движения вспять, утрат и неудач — если только возможности для нового творческого порыва и метаморфоз, затрагивающих существо личности, проистекают не из витально-биологической основы, а из мотивировок экзистенциального свойства.

В человеке присутствует нечто, восстающее против такого развития; и если это «нечто» займет господствующие позиции в жизни человека, оно непременно приведет к роковым последствиям. Человек противится росту, взрослению, старению, старости — ибо он стремится к незыблемости, инертности, статике, к вечному nunc stans. Человек хочет сохранить бесконечность своих возможностей и поэтому противодействует реализации, которая приводит к ограничениям. Он не хочет бросать вызов противоречиям; ему желаннее спокойное, не предъявляющее никаких вопросов единство. Он не хочет выходить из-под защитного покрова бессознательного, ему не нужны никакие озарения. Но поскольку развитие так или иначе имеет место de facto, в человеке развивается влечение к прошлому, регрессивное стремление к детству на уровне чувства, поведения, содержательных элементов (retour a l’enfance [франц.: «возврат в детство»]), тоска по утраченному бессознательному. Человеку не хочется идти по пути индивидуализации, решать задачи, совершать активные действия, принимать решения, делать выводы; он хочет быть подобен растению или животному, или даже неорганическому миру; он хочет отдать себя на произвол, смиренно и покорно исчезнуть.

(в) Основная проблема психопатологии: развитие личности или процесс?

Исследование биологически фундаментальных событий и понятного развития жизни (биоса) достигает своей кульминации в различении двух типов биоса: целостного развития личности (то есть развития, основанного на биологически нормальном чередовании возрастных периодов и, возможно, фаз) и жизни, разделенной надвое вследствие того, что в определенный момент времени в ход событий вмешивается процесс, нарушающий течение биологической жизни и тем самым необратимо и неизлечимо трансформирующий психическую жизнь (о процессе см. выше, раздел II §4 главы 8, главку

«б» §2 главы 14; о развитии личности см. §2 главы 13).

Перечислим биографические критерии, позволяющие определить процесс: появление нового фактора в момент, достаточно уверенно локализуемый в рамках определенного короткого промежутка времени; возникновение многообразных известных симптомов; отсутствие провоцирующей причины или переживания, которое могло бы послужить достаточным объяснением происшедшего. О развитии личности мы говорим тогда, когда нам удалось понять ход происшедших событий в рамках всех, взятых в целом, биографических категорий (при этом предполагается, что в основе происшедшего лежит нормальный ход биологических процессов). Решающие факторы развития личности определяются как психологически понятные переживания, которыми личность отвечает на стимулы и происшествия, — при отсутствии каких бы то ни было известных и четко локализуемых во времени симптомокомплексов процесса.

Целостность, называемая — в противоположность процессу — развитием личности, имеет своим единственным источником специфическую предрасположенность, которая проходит сквозь ряд возрастных периодов без всяких явных эндогенных фаз и непонятных, вносящих с собой нечто новое надломов. Повторим еще раз уже сказанное.

1. Предрасположенность постоянно растет, развертывается, вбирает в себя изменения, приносимые различными возрастными периодами. Пути, по которым движется эмпирическое бытие человека — это необходимость, укорененная в целостном организме. В отличие от болезненного процесса, пути эти не

   могут быть обобщенно представлены в виде ограниченного числа определенных, различимых форм, поскольку они характеризуются поистине бесконечной вариабельностью.

   
   

2. Эта предрасположенность находится в постоянном взаимодействии со средой и обретает специфическую форму благодаря судьбе личности, причем способ реализации этой судьбы — при условии, что мы в достаточной мере знаем биографические подробности, — понятен для нас.

   
   

3. Свойство предрасположенности состоит в том, что на все переживания она реагирует более или менее одинаково; она разрабатывает переживания своим собственным, присущим только ей одной способом. Мы можем понять многие проявляющиеся на этом пути воззрения, мнения, чувства — такие, например, как горечь, гордость, сутяжничество, ревность.

Конечный продукт всех перечисленных здесь моментов мы называем «развитием личности». Так, у сутяг (кверулянтов) и ревнивцев мы распознаем признаки параноидного развития, которые в прежние времена нередко смешивались с внешне очень похожими на них процессами, — хотя по существу они представляют собой нечто совершенно иное. На примере гипоманиакальной личности Райс588 показал, как бытие одного и того же человека сперва как удачливого бизнесмена, а затем как непритязательного, психотического странствующего проповедника удается понять в терминах одной только «смены фасада» — при том, что личность сама по себе остается неизменной (все происшедшие в ней метаморфозы были вызваны изменением условий среды и преждевременной утратой потенции).

Отдельные жизни («биосы») чрезвычайно многообразны. Развитие может быть как необычайно ранним, так и задержанным. Возможен негативный инфантилизм — как остановка на ранней стадии развития, отсутствие созревания, противодействие какой бы то ни было реализации, как разного рода выпадения и упущения; с другой стороны, возможен позитивный инфантилизм — как сохранение ядра и потенциальных возможностей, непрекращающаяся продуктивность, пластичность и открытость психической субстанции. Многие вундеркинды впоследствии разочаровывают; многих ломает житейская борьба. Иные, приспосабливаясь, становятся посредственностями, отходят от своих истоков (в подобных случаях возникает вопрос: как отличить витальную утрату от последствий неспособности вовремя принять экзистенциальное решение? Или: как отличить то, что было обусловлено движением эндогенной «кривой жизненного процесса», от того, что было «развязано», пущено в ход благодаря историческому, свободно принятому решению?). Человек может испытать преобразование, закладывающее основу для совершенно новой жизни; изменения, затрагивающие социальное положение и общую ситуацию человека, могут до неузнаваемости изменить его характер. Под воздействием внезапных ударов судьбы с людьми могут происходить поистине катастрофические метаморфозы, — и в то же время из чего-то поначалу совершенно незначительного, вследствие почти незаметного развития, может вырасти нечто в высшей степени масштабное. Если речь идет не о процессе, а о развитии личности, последняя должна мыслиться всесторонне, как единство доступных пониманию взаимосвязей и выходящих за рамки психологически понятного, но здоровых, нормальных элементов общебиологической природы.

Наконец, нам следовало бы сказать о том, что все представленные здесь понятия — не столько продукты исследовательской мысли, сколько схематические, короткоживущие предпосылки.

Некоторые реальные случаи очень трудны для интерпретации. Например, мы наблюдаем индивидов, чья биография в целом выглядит как развитие личности, но в отдельных признаках ощущаются намеки на какой-то легкий процесс, сообщающий развитию известный аномальный колорит. Случаи подобного рода — когда так до конца и не ясно, имеем ли мы дело с простым развитием изначальной предрасположенности или с процессом в собственном смысле, — отнюдь не являются чем-то исключительным.

Для дискуссий, разворачивающихся вокруг таких случаев, типично отсутствие должного внимания к

самому главному, а именно — к различению процесса и развития личности. Значение категории

«развитие личности» расширяется, выводится за положенные ей пределы; в нее всячески

«втискиваются» моменты, имеющие отношение только к процессу.

1. Тенденция «понять» процесс. Генезис настоящего бреда понять невозможно. В терминах предрасположенности, окружающей среды, переживаний индивида мы можем понять содержательный аспект бреда; но бредовый характер переживания представляет собой нечто специфически новое, в какой-то момент времени внезапно, «ни с того, ни с сего» входящее в жизнь. Паранойяльный механизм недоступен психологическому пониманию. Но момент начала паранойи далеко не всегда удается установить однозначно. Имея перед глазами случай настоящей паранойи, мы можем подозревать, что исходной личности была присуща врожденная, специфически паранойяльная предрасположенность; поначалу эта предрасположенность проявляла себя в виде параноидного habitus’а, впоследствии же, на почве переживаний, она разрослась и заняла господствующее положение в жизни индивида. Независимо от того, с какими именно трудностями мы сталкиваемся в тех или иных конкретных случаях, мы не должны распространять наше психологическое понимание за пределы сферы действительно понятного. В данном вопросе многие психиатры проявляют нечто вроде фундаментальной убежденности; отсюда проистекает их страсть к полемике. В связи со всеми попытками психологически «понять» шизофрению мы обнаруживаем тенденцию к отрицанию фактов, указывающих на процесс, во всей их неповторимой специфичности.

   
   

2. Тенденция трактовать процесс как невроз. Задумываясь над биографиями больных с навязчивыми неврозами (которым аналогичны неврозы на сексуальной почве), мы часто обращаем внимание на поступательное развитие, в результате которого исходные, частные по своему характеру симптомы овладевают всей жизнью личности и налагают на нее свои оковы. Явление, само по себе совершенно чуждое данной личности, овладевает ею и подчиняет ее себе. В подобных случаях мы имеем дело с прогрессирующим событием, природа которого от нас скрыта. Возможно, речь должна идти о болезни, имеющей биологическую основу, но отнюдь не о том, что мы, в противоположность «развитию личности», именуем «процессом». Процесс — это не та болезнь, при которой происходит постепенное разрастание поначалу частной симптоматики. Процесс с самого начала зарождается в ядре личности, в последних глубинах ее бытия. Процессы — это не неврозы. Считается, однако, что неврозы того типа, который Шульц обозначает термином «ядерные неврозы» (Kernneurosen, в противоположность

   «периферическим неврозам», Randneurosen), представляют собой заболевания самой личности, разрастающиеся на почве внутриличностных конфликтов и в своей значительной части психологически понятные, — хотя в целом, будучи событиями, порожденными специфической врожденной предрасположенностью, они все-таки недоступны нашему пониманию. Считается, будто процесс следует трактовать как нечто аналогичное этим «ядерным неврозам». Но и здесь имеет место принципиальное различие, пусть трудно переводимое на язык строго определенных понятий и трудно постижимое в терминах отдельных критериев, но интуитивно совершенно ясное: невроз понятен в совершенно ином смысле, нежели процесс.

   
   

3. Тенденция интерпретировать процесс как экзистенциальную трансформацию. Непонятный для нас элемент процесса — это фундаментальное биологическое событие, выходящее за пределы нашей способности к психологическому пониманию, а вовсе не экзистенция, благодаря которой поддерживается и реализуется эмпирическая жизнь. Философское понятие экзистенции неприложимо к конкретным психопатологическим исследованиям. Будучи использовано в психопатологическом контексте, оно неизбежно утрачивает свой особый, глубинный смысл. Изменения, затрагивающие эмпирическое бытие человека, — это отнюдь не экзистенциальные изменения. Трансформация, которую претерпевает человек в целом, вместе со своим личностным миром, вследствие вторгающихся в его жизнь биологических событий, и трансформация, проистекающая из свободного экзистенциального выбора, — это две совершенно разнородные вещи. Они находятся на разных плоскостях. Экзистенциальная трансформация не имеет никакого отношения к предмету психопатологического исследования. Вторжение процесса приводит к безумию, а не к обретению личностью экзистенциальной свободы.

Общее для рассмотренных здесь трех тенденций заключается в следующем: в ряде случаев фундаментальное биологическое событие отрицается как проблема, а фундаментальное впечатление безумия остается вне сферы исследовательского внимания. Проблема процесса ускользает либо в сферу психологически понятных связей, либо в сферу недоступного пониманию аспекта невроза, либо, наконец, в сферу философских представлений об экзистенции. Соответственно, внимание к конкретным фактам замещается попытками свести человека только к тому, что в нем есть понятного,

усмотреть в нем невроз, охватить его как экзистенцию; но то, что специфично именно для процесса, всякий раз выпадает из рассмотрения. Ради того, чтобы не утратить доверия к отчетливости и ясности нашего эмпирического знания, мы не должны «раздувать» категорию развития личности и распространять ее за пределы психологически понятного. Вместо этого мы должны распознать непонятное во всей его гетерогенности и «охватить» его методически, согласно тому, какие у нас могут быть основания для гипотез о его возможной природе. Процесс является не чем иным, как одним из таких недоступных пониманию элементов.

Биологический подход к конкретным случаям имеет смысл прежде всего тогда, когда однозначный выбор в пользу развития личности или процесса сделать не удается (по меньшей мере — на современном уровне знания). Изредка встречаются так называемые настоящие параноики, больные с прогредиентным навязчивым расстройством, «сумасшедшие» без каких-либо элементарных симптомов (таких, как обманы восприятия, расстройства мышления, первичные бредовые переживания,

«сделанные» явления, «отнятие мыслей» и т. д.), но, возможно, со шперрунгом и негативизмом, которые не всегда удается со всей определенностью отличить от невротических явлений, обусловленных теми или иными комплексами. Если в историях жизни таких больных не обнаруживается никаких переломных моментов, начиная с которых можно было бы говорить о возникновении известного синдрома, даже самые опытные специалисты ставят совершенно разные диагнозы. То, что один врач считает неврозом, ананкастическим развитием или психастенией, другой принимает за шизофрению. Психопатия или процесс, ярко аномальная личность или шизофреническое превращение человека в совершенно новое существо — эти диагнозы взаимно противоположны и несовместимы; но важно отметить, что в связи с этой несовместимостью не только обнаруживаются сложные случаи, но и ставятся под вопрос сами фундаментальные понятия — при том, что границы между ними так или иначе всегда продолжают ощущаться.

Бетцендаль589 дает выразительное описание больной, вовлекшей все свое окружение в мир своих навязчивых и бредовых идей; при этом картина ее состояния не давала возможности поставить диагноз, поскольку первичные симптомы отсутствовали. Сохранение верности детским способам противодействия всему новому — особенно в форме инфантильно-благочестивых мыслей и приверженности суеверным ритуалам — привело ее, с помощью адвокатов и врачей (которые были ее первыми учителями), к борьбе за свои права и здоровье, занявшей абсолютно господствующее место в ее жизни. Она подчиняла себе людей незаметно для себя и для них: «ее супруг обманывался потому, что она в точности повторяла его же собственные рассуждения; на адвокатов большое впечатление производила ее готовность следовать принятым в их профессии формальностям, а консультирующие гинекологи и специалисты по внутренним болезням смотрели на нее сквозь призму собственной специальности». Только психиатр, благодаря биографическому подходу, сумел прийти к целостной, всеобъемлющей картине; но даже он оказался не в состоянии точно и однозначно определить, о какой именно болезни следовало бы говорить в данном случае. Неспециалисты неизменно считали эту женщину вполне здоровой, становились на ее сторону, страстно ее защищали. Бетцендаль диагностировал шизофрению (процесс).

В своей патографии Лангбена (Langbehn) Бюргер-Принц оказывает явное предпочтение развитию личности — при том, что несколькими годами ранее (в девятом томе учебника Бумке) он же описал данный случай как классическую шизофрению.

Часть V. Больная душа в обществе и истории (социальные и исторические аспекты психозов и психопатий)

(а) Наследственность и традиция

Соматическая медицина имеет дело с человеком только как с природным существом. Анализируя и исследуя человеческое тело, она относится к нему так, как если бы оно принадлежало животному.

Психопатология же постоянно сталкивается с тем, что человек есть существо культурное. Хотя соматическая и психическая конституция человека наследуется, его реальная психическая жизнь немыслима вне традиции, передаваемой ему через ту человеческую общность, среди которой он живет. Человек, выросший вне традиции, нем, беспомощен и не обладает знаниями. Глухонемые, лишенные одного из каналов, через которые психика воспринимает воздействия извне, так и останутся на уровне идиотии, если их не обучить языку с помощью специальных методов. С другой стороны, благодаря правильному обучению они могут вырасти полноценно развитыми людьми. Обучение, способность к восприятию и подражанию, воспитание и среда — вот те факторы, которые делают нас существами, наделенными душой, то есть, попросту говоря, людьми.

Тем не менее граница между наследственностью и традицией в сфере психического выявляется с большим трудом. Существует мнение, что наследуются только функции и способности, тогда как реализация и содержание определяются средой. Средства, которыми располагает традиция, носят всеобъемлющий характер. Традиция не просто пользуется языком; в контексте традиции любая вещь или явление — орудия труда, жилище, способы работы, ландшафт, манеры, моды, привычки, жесты, поведение, старые вещи и обычаи — обретает свой язык. Примером трудностей, с которыми сталкивается определение границ между наследственностью и традицией, может служить юнговское

«коллективное бессознательное». Предполагается, что мир мифов и символов, как нечто общечеловеческое, ведет свое происхождение именно из этого слоя бессознательного; этот мир постоянно проявляет себя в сновидениях и психозах, а его исторически обусловленное развитие находит свое отражение в формах общественного сознания и верованиях. Является ли коллективное бессознательное феноменом исторической или биологической природы? Согласно Юнгу, коллективное бессознательное обнаруживает себя исторически, поскольку выступает в качестве носителя человеческого содержания, наделенного исторически обусловленным смыслом. Бумке, однако, призывает нас не забывать о том, что приобретенные признаки не наследуются590; и против этого, по существу, нечего возразить. Напоминание Бумке убедительно дезавуирует представления, согласно которым символы, приобретенные в доисторические и исторические времена, вновь и вновь, без всякого участия традиции, «выплывают» из бессознательного.

С другой стороны, если мы признаем коллективное бессознательное всего лишь биологической основой исторически развивающихся потенциальных возможностей человека, любое сопоставление мифов и символов разных народов в поисках общечеловеческого содержания должно будет осуществляться в отвлечении от исторических аспектов, что само по себе невозможно. Нечто, не историческое, но в то же время общечеловеческое, не может быть постигнуто с точки зрения содержания; оно постижимо только как чистая форма. Любая попытка выхода в область содержательных интерпретаций неизбежно приведет к беспорядочному смешению понятий; примером может служить распространенное мнение, согласно которому пейзаж и климат глубоко влияют на характер психической жизни и определяют человеческие качества и поведение обитателей данной местности (так, в каждом американце будто бы живет душа индейца).

Если же «коллективное бессознательное» — это лишь наименование всеобщих практических потребностей, приведших, в частности, к тому, что искусство добывания огня возникло одновременно в разных уголках земного шара, в связи с ним были изобретены сходные орудия и в головы людей приходили сходные мысли, — значит, мы опять возвращаемся к старому спору этнологов о том, определяется ли развитие культурных благ прежде всего элементарными, присущими всем людям мыслями или историческими перемещениями людей из одного региона в другой.

Как бы там ни было, хотя наследственность и историческая традиция на практике не дифференцируются так же отчетливо, как и в теории, речь должна идти о двух совершенно различных

предметах. Существует постоянное воздействие наследственности; но существует и постоянное воздействие исторической традиции. Наследственность у людей, как и у животных, передается неосознанно и на правах причинно обусловленной необходимости. Унаследованные признаки в отсутствие подходящих внешних стимулов могут так и не проявиться; но позднее, через много поколений, они могут обнаружить себя, если только возникнут подходящие для этого условия внешней среды. В сфере наследственных связей ничто не «забывается». С другой стороны, все, укорененное в истории, может передаваться только через традицию; лишь благодаря традиции оно становится доступно каждому просыпающемуся вновь сознанию. Каждый человек есть то, что он есть, только потому, что в свое время был заложен совершенно определенный, не имеющий общечеловеческого характера исторический фундамент. Но все историческое может быть утрачено; оно забывается, если традиция погибает и последующие поколения утрачивают возможность судить о ней на основании документальных свидетельств и продуктов творчества. Функции без употребления «дремлют»; но они могут ожить в психозах и сновидениях. Что касается исторически обусловленных элементов содержания, то они могут быть забыты по-настоящему, а их повторное обретение возможно только вследствие нового контакта с живой традицией. Во все времена некоторые свойственные человеку возможности оставались нереализованными и, так сказать, «погребенными»; но способы их воскресения принципиально различаются в зависимости от того, идет ли речь о возможностях, передаваемых наследственным путем, или о потенциале, скрытом в культурной традиции. То, что передается посредством традиции, несомненно, может быть полностью забыто; соответственно, исторические связи могут быть необратимо разорваны.

(б) Общность и общество

Традиция, как и вся жизнь человека, осуществляется в рамках общности (Gemeinschaft). Только среди людей индивид может реализовать себя и найти место и смысл приложения сил . Напряженные отношения индивида с общностью — один из понятных источников психических расстройств.

Общность постоянно присутствует в жизни индивида. Общность, которая осознает себя, строится на рациональных началах, самоорганизуется, обретает особую, свойственную только ей одной форму, называется обществом (Gesellschaft).

В той мере, в какой психическая жизнь человека обусловливается сообществом и обществом и благодаря действующим в обществе взаимосвязям творит особого рода структуры, она выступает в качестве объекта социальной психологии. Эта дисциплина, во-первых, описывает различные уровни развития психической жизни, от первобытности до цивилизованного состояния591; во-вторых, она занимается конструированием идеальных типов через выявление в каждом обществе повторяющихся связей, что служит необходимым условием генетического понимания (к таким связям относятся отношения господства—подчинения, социальная дифференциация и т. д.)592; в-третьих, она занимается конкретным описанием отдельных народов593.

Социальная психология — это наука о том, как переживания отдельного человека воздействуют на других людей или сами испытывают воздействия с их стороны. Этот психологический подход желательно не смешивать с подходом собственно социологическим, заключающимся в исследовании структуры общества, но не содержательного аспекта переживаний его членов; в научных исследованиях, однако, такое разделение, по существу, не соблюдается. Социология и психология лежат в одной плоскости и на практике стремятся к слиянию.

(в) Расширение рамок психопатологии: от социального анамнеза к обработке исторического материала

Социальная среда, в которой живет человек, в настоящее время характеризуется чрезвычайным разнообразием. Различные условия среды приводят к существенным расхождениям в психическом развитии даже при наличии сходных предрасположенностей. Аналогично, проявления аномальной предрасположенности и способы проявления психозов должны варьировать в зависимости от того, в каком обществе, в каком культурном слое они имеют место. Это означает, что психиатр, в отличие от специалиста в области соматических заболеваний, должен получить в свое распоряжение подробный социальный анамнез больного. Психиатр должен знать, каково происхождение его больного, каков его

жизненный багаж, в какой ситуации он находится и каковы оказываемые на него влияния; только при этом условии психиатр может достичь углубленного видения конкретного случая, который — на уровне исходной предрасположенности — может быть идентичен какому-либо иному случаю с совершенно иным набором внешних проявлений. Чтобы глубоко понять эти связи для каждого отдельно взятого случая, психиатр нуждается в знании социально значимых обстоятельств жизни своих больных. Ему необходима картина возможных социальных расслоений и кругов. Если его собственных наблюдений оказывается недостаточно, ему на помощь могут прийти многочисленные автобиографии, в особенности принадлежащие перу представителей трудящихся слоев населения594. Последние в настоящее время количественно преобладают и поэтому вызывают к себе преимущественный интерес. Очевидно, однако, что психиатр, руководствуясь социальной типологией своих пациентов, должен испытывать столь же пристальный интерес и к другим социальным кругам.

Итак, знание социальных кругов необходимо любому психиатру для понимания тех больных, с которыми ему приходится сталкиваться в клинике. Кроме того, психопатология все более и более пристально интересуется такими аномальными психическими явлениями, которые крайне редко становятся предметом исследования в больничных условиях. Соответственно, психопатология расширяет фундамент своего опыта за счет приумножения знаний об аномальных событиях психической жизни, имеющих место вне стен лечебных заведений, в обычной жизни, в различной социальной среде и отраженных в человеческой истории. Это крайний предел расширения той области, в рамках которой осуществляются психопатологические исследования. Столетие назад психопатология интересовалась только «сумасшедшими» (в узком смысле) и слабоумными. В настоящее же время психиатрические лечебницы переполнены не только больными этого типа, но и пациентами с аффективными расстройствами, психопатиями, различного рода аномалиями. Грань между психопатологией аномальных личностей и характерологическими исследованиями стерлась. Но и психопатологическая наука больше не ограничивает себя только тем опытным материалом, который обнаруживается в условиях лечебных заведений. Она заинтересована в материале, сохраненном традицией и восходящем к прошедшим векам, равно как и в психических явлениях, обнаруживаемых в настоящее время вне больничных стен. Иными словами, психопатология находится в постоянном поиске опытного материала, который в принципе не может быть добыт в клиниках или приютах. К расширению своих познаний она стремится рука об руку с психологией; соответственно, ее конечная цель — охватить сферу психических реалий во всем многообразии свойственных ей индивидуальных вариаций.

Что касается социальных явлений современности, то психопатологию интересует прежде всего исследование преступников, проституток, бродяг, беспризорных подростков и юношей.

Исторические материалы исследовались редко. Имея в виду исключительную важность задачи и те противоречия во взглядах, которые существуют между историками и психиатрами, попытаемся прояснить сложившуюся ситуацию. Начиная с какого-то момента, поток исследований в области психологии и психопатологии разделился на два направления. На раннем этапе развития науки имело место эклектическое смешение методов понимающей психологии и каузального (причинного) анализа; в дальнейшем же многие исследователи — в особенности психиатры — склонились к чисто каузальному (то есть, по существу, биологическому) типу анализа и стали принимать во внимание только те результаты, которые удавалось получить на этом пути. Для них имели значение только мозговые процессы, конституция, физиология и эксперименты в области объективной психологии, основанные на чистой физиологии и исключившие из рассмотрения все, что относится к сфере психического. Эти исследователи пытались выразить феноменологию психической жизни на языке биологических категорий. Другие же исследователи — в особенности гуманитарии — обращали мало внимания на такую «материалистическую» психологию (психологию без души), но зато всячески стремились понять действительные переживания во всей их полноте. Эта борьба, несмотря на взаимное непонимание, способствовала прояснению различий между наметившимися двумя направлениями.

Теперь же наступило время для того, чтобы, вопреки отчетливому разделению принципов и методов, оба направления объединились в рамках единой психопатологии и начали взаимодействовать с пользой друг для друга. Результаты каузальных исследований дополняют то, что удалось выявить в рамках понимающей психологии, и устанавливают границы для последней; кроме того, анализ с точки зрения причинности способен проникнуть в те сферы психической жизни, где доступные пониманию единства

выступают в качестве элементов, между которыми возможно обнаружение каузальных связей (именно такая ситуация складывается в связи с проблемой взаимосвязи между определенными характерологическими типами, определенными психозами и определенными типами творческих проявлений). Если психопатология ограничится только одним из этих двух исследовательских направлений, перед ней возникнет опасность выродиться либо в оторванную от действительности фантазию, либо в чистую, бездушную физиологию.

Эмпирический источник понимающей психопатологии — это прежде всего личные контакты с людьми. Клиническая практика предоставляет для понимающей психопатологии ни с чем не сравнимый фундамент; что касается нормальной психологии, то ее фундамент следует признать относительно менее солидным. Но ни понимающая психология, ни понимающая психопатология не могут оставаться на уровне сугубо личного опыта. Для всякой понимающей психологии характерно обращение к материалам, предоставляемым историей, и стремление охватить взглядом всю полноту действительной человеческой жизни. В прошлом это направление исследований изредка затрагивалось психопатологами, но без особого успеха; этому едва ли приходится удивляться, имея в виду, с какими сложностями связано обнаружение компетентно представленных и подходящих к случаю материалов.

Данная задача, однако, исключительно важна. Пока нельзя сказать, чтобы анализ исторического материала обогатил нас принципиально важным и позитивным психопатологическим знанием; но для психиатрии благотворно уже то, что мы осознаем существующие проблемы, равно как и пределы нашего понимания. Древний миф производит на нас неизгладимое впечатление, убеждающее нас в том, что даже нечто, бесконечно удаленное от нас во времени, понятно нам и способно пробудить в нас сильные переживания. С другой стороны, неизгладимое впечатление производит на нас и встреча с психопатическим случаем или аномальной личностью. Все это может побудить нас взглянуть на вещи глубже и, возможно, прийти к выразительным и метким формулировкам. Это убережет нас как от ошибочных и упрощенных способов понимания и классификации наших больных, так и от наклеивания бессодержательных ярлыков, призванных обозначить состояние психики, характерное для целой эпохи.

(г) Смысл историко-социологического познания

Исследование психопатологических явлений в обществе и истории важно для выработки реалистичного взгляда на общечеловеческую действительность, поскольку помогает воочию удостовериться в том, какую роль играет аномальная психическая жизнь в жизни общества в целом, в развитии исторических массовых феноменов, в истории культуры, в жизни исторически значимых личностей и т. п. Но такое исследование особенно важно для психопатологии в более специальном смысле: оно помогает нам понять значение социальных обстоятельств, принадлежности к тому или иному социокультурному кругу, различных жизненных ситуаций для типологии и способов проявления тех или иных форм аномальной психической жизни. Опыт, который едва ли может быть доступен нам в рамках медицинской практики, мы черпаем из отдельных биографий и из исторических реалий, которые в наше время уже не встречаются. Мы упражняем нашу способность понять человека как такового, рассматривая его сквозь призму его исторической изменчивости и обусловленности. Наш историко-социологический кругозор оказывает благотворное воздействие на наше практическое восприятие и понимание отдельного случая.

(д) Методы

Методы социологического и исторического исследования ничем не отличаются от методов психопатологии в целом. Но при работе с историческим материалом особенно важно исходить из критических методов. Господствующую роль играют сравнительные методы — сравнение различных народов, культур, групп населения и т. д. Особое значение имеет также статистика.

Статистика преследует две различные цели. Во-первых, подсчитываются известные явления и устанавливаются их частотные характеристики. Полученные таким образом данные имеют дескриптивное значение и практическую ценность, но сами по себе представляют скорее ограниченный интерес. Во-вторых, через сопоставление различных рядов цифр осуществляется поиск корреляций между различными явлениями — например, выявляется отношение между частотой краж и ценой на хлеб, подсчитывается процент определенных характерологических типов среди лиц, совершающих те

или иные категории преступлений, и т. п. Все это делается ради постижения факторов, оказывающих существенно важное воздействие на явления психической жизни, ради обнаружения причин последних. Благодаря статистическим данным и корреляциям мы прежде всего раскрываем некоторые чисто внешние, поверхностные закономерности; последние, однако, указывают на более глубинные причинные связи, для установления которых одной только статистики недостаточно.

В настоящее время статистические методы в моде; но их применение сопряжено с немалыми трудностями и требует величайшей осторожности и критической осмотрительности — ведь иначе полученные результаты будут ненадежны. В связи с любым статистическим исследованием необходимо задаться следующими вопросами: (1) что именно мы собираемся подсчитать? (2) откуда берется материал для подсчетов? (3) с чем сопоставляются полученные цифры? (4) как следует интерпретировать обнаруживаемые закономерности? Например: (1) подсчитываются все случаи самоубийств (2) в том или ином регионе — Баварии, Саксонии и т. п.; (3) сопоставляются цифры для различных месяцев и в итоге обнаруживается, что большинство самоубийств имеет место в начале лета; после сравнения цифр для различных регионов обнаруживается, что, к примеру, в Саксонии число самоубийств в процентном отношении выше чем в Баварии, и т. д.; (4) наконец, осуществляется интерпретация выявленных закономерностей. Предполагается, что начало лета в силу ряда причин действует как стимул, интенсифицирующий психическую жизнь; в итоге последняя проявляет себя более интенсивно, свободно и активно по тем направлениям, которые диктуются исходной предрасположенностью индивида. Кроме того, обнаруживается, что именно в это время года половые сношения, изнасилования и т. п. имеют место особенно часто; это обстоятельство трактуется как подтверждение исходного предположения. Различие между Баварией и Саксонией интерпретируется как различие на уровне расовой предрасположенности. Каждая из этих четырех проблем статистического исследования требует отдельного дополнительного комментария:

1. Что именно подсчитывается? Если мы заинтересованы в получении совершенно точных результатов, нам следует подсчитывать только то, что может быть отчетливо определено на уровне понятий, — так, чтобы при каждом возобновлении опыта было абсолютно точно известно, что именно должно быть подсчитано. Статистическому исследованию подлежит только то, что достаточно уверенно распознается или выделяется в каждом отдельном случае. Для этой цели лучше всего подходят объективные явления: деяния (самоубийства, преступления), социально значимые события (вступление в брак, профессиональная деятельность и др.), обстоятельства окружающей среды (место рождения, имущественное положение родителей, внебрачное рождение и т. д.), а также возраст, пол

   и т. п. Если такая статистика заинтересована в чисто объективных данных и событиях внешнего плана, безотносительно к отдельным личностям, то статистика иного рода стремится «охватить» и выразить в сопоставимых цифрах индивида как такового, во всей его целостности и с учетом всех его душевных качеств (такова «индивидуальная статистика» как направление, противоположное «массовой статистике»). В последнем случае сложности, связанные с определением и отбором того, что должно быть подсчитано, возрастают в огромной степени. Необходима тщательнейшая предварительная психопатологическая подготовка — независимо от того, идет ли речь о феноменологических разграничениях, анализе умственных способностей и характерологических типов или об отдельных связях, доступных генетическому (то есть собственно психологическому) пониманию. Только такая подготовка способна дать нам ясное знание о том, какие именно объекты могут исследоваться статистически. Например, у нас может возникнуть потребность в том, чтобы с помощью чисел выразить связь между характерологическими типами и определенными категориями преступников.

   
   

2. Откуда происходит материал для статистического исследования? Случаи, когда статистическое исследование может проводиться в масштабах целой популяции, очень редки и касаются только самых грубых объективных данных (например, самоубийств). Обычно нам приходится осуществлять отбор, иногда в масштабах очень ограниченных групп населения: в качестве материала мы берем пациентов той или иной клиники или лечебницы для душевнобольных, заключенных в ожидании суда, и т. п. Сопоставление такого материала с другим, но соответствующим ему по тем или иным параметрам, может иметь ценность своего рода пробы, с помощью которой в масштабах ограниченной выборки демонстрируется соотношение, действительное и для обширных групп целостной популяции (групп больных, преступников и других). Чаще, однако, такой материал представляет собой выборку, осуществленную исходя из определенных пристрастий — то есть такую выборку, которая в принципе

   не может служить основанием для выводов общего характера. Ясно, что критическое разграничение материала — это одна из важнейших основ для оценки любой работы, осуществленной с применением статистических методов.

   
   

3. С чем сопоставляются полученные цифры? Можно, например, сравнить между собой цифры, характеризующие частоту самоубийств в Баварии и Саксонии. Конечно, речь должна идти не об абсолютных цифрах, а о проценте самоубийств по отношению к численности населения в целом. Такое сопоставление не представляет особых трудностей и может быть осуществлено практически безошибочно. В более сложных случаях нужно тщательнейшим образом продумать вопрос о том, что же именно сравнивается на самом деле.

   
   

4. Как интерпретировать полученные данные? Собственно научный интерес представляет только интерпретация статистических данных. Значимость цифр для нас тем выше, чем убедительнее свидетельствуют эти цифры в пользу какой-либо определенной интерпретации. Но интерпретации всегда остаются до некоторой степени лишь догадками. Интерпретации бывают двоякого рода: (1) каузальные (причинные) интерпретации: относительно высокий процент детей алкоголиков среди малолетних преступников объясняется алкоголизмом родителя, наносящим вред зародышевым клеткам и, соответственно, приводящим к рождению неполноценного потомства, или наследственностью, или психопатической наследственной предрасположенностью, которая у родителя послужила основой для развития алкоголизма; (2) интерпретации психологически понятных взаимосвязей: статистические данные, относящиеся к воздействию на человека склонного к алкоголизму окружения, иногда трактуются как психологически «понятные» — то, что ребенок, лишенный нормального воспитания, видит вокруг себя, понятным образом приводит его психику к состоянию, которое становится основой для развития преступных наклонностей.

Интерпретация с позиций причинности и интерпретация с позиций психологического понимания предполагают совершенно различные критические подходы. Попробуем объяснить, что именно мы имеем в виду, с помощью наглядных примеров. Может показаться, что тоскливые и дождливые осенние дни представляют собой вполне понятную причину для самоубийств. Само собой напрашивается предположение, что большинство самоубийств происходит именно осенью. Статистика, однако, показывает, что максимум самоубийств приходится на раннее лето; но это вовсе не указывает на ложность первой, психологически понятной связи. В отдельных случаях мы можем прибегнуть к этой связи как к очевидности, позволяющей понять данного, и именно данного человека, которого мрачные дни подтолкнули к роковому решению. Но предполагать высокую частотность такой связи было бы неверно. Вообще говоря, доступные пониманию связи — то есть большинство моментов, обусловленных воздействием среды, — статистически недоказуемы; они могут быть доказаны разве что в применении к отдельным психологически понятным случаям. Статистика демонстрирует только частоту их проявлений. С другой стороны, для демонстрации причинных связей в таких социально- патологических исследованиях отдельные, индивидуальные случаи не имеют никакого значения; существенно важны лишь большие числа и корреляции, способные выдержать критический анализ.

Вопрос о том, действительно ли дегенерация, обусловленная алкоголизмом родителя, имеет характер общей закономерности, останется открытым до тех пор, пока высокая вероятность такой связи не будет продемонстрирована с помощью большого числа убедительных корреляций. Отдельно взятый частный случай не может служить доказательством ни «за», ни «против». Предположим (конкретных исследований в данном направлении еще не было), что статистическому исследованию подверглись 500 семей алкоголиков, причем половина детей в этих семьях родилась до того, как их отцы стали алкоголиками, тогда как вторая половина — после; в итоге удалось показать, что представители первой группы по своим характеристикам не отличаются от популяции в целом, тогда как характеристики и биографии представителей второй группы выказывают относительно более высокий уровень аномалий, неполноценности, преступных наклонностей и т. п. Подобный — впрочем, маловероятный — результат означал бы, что вредоносное воздействие алкоголизма на качество зародышевых клеток можно считать доказанным.

Статистические примеры, о которых речь пойдет ниже, не будут подвергнуты сколько-нибудь подробному критическому рассмотрению, поскольку это завело бы нас слишком далеко. Примеры —

это всегда не более чем примеры. За подробностями читатель может обратиться к специальным исследованиям и оригинальным источникам595.

По отношению к истории психопатология решает двоякую задачу. Во-первых, психиатр высказывает компетентное мнение об отдельных случаях аномальных психических состояний и событий. Во- вторых, анализируя весь имеющийся в его распоряжении исторический материал, он приобретает знания общего характера, которые иначе были бы ему недоступны. Поэтому работы на данную тему носят отчасти характер судебной экспертизы: исследователь использует свои познания для того, чтобы лучше понять феномен, интерес к которому имеет иные основания596. Отчасти же в таких работах выдвигаются принципиально новые психопатологические проблемы — например, проблема вырождения или проблема значения психоза для творчества.

§1. Влияние социальных условий на характер и проявления психического расстройства

(а) Воздействие причинных факторов, присущих цивилизации

Цивилизация создает физические условия, которые, подобно чисто природным обстоятельствам, воздействуют на жизнь тела и тем самым могут привести к возникновению аномальных состояний души.

Во-первых, цивилизация открывает людям доступ к стимулирующим средствам: наркотикам и алкоголю. Принято считать, что алкоголизм и алкогольные психозы в наше время получают все большее и большее распространение. Впрочем, согласно некоторым наблюдениям, алкоголизм скорее отступает. Йеске597 отметил значительное уменьшение числа больных с delirium tremens в Бреслау; этот факт он связал с введенным в 1909 году налогом на спиртное и бойкотом крепких напитков, инициированным социал-демократами. Очевидно, разным народам свойственны разные болезни, что зависит от преобладающего типа стимулирующих средств (у европейцев это алкоголь, у жителей Востока — гашиш, у китайцев — опий).

Возникает вопрос: изменяются ли внешние проявления определенных форм заболевания на протяжении достаточно длительных промежутков времени, и если да, то насколько существенно влияют на эти изменения факторы культурной среды? Ответ можно получить только при условии, что существуют общепринятые, признанные всеми специалистами критерии и методика постановки диагноза. Именно таково положение с прогрессивным параличом как органическим мозговым расстройством. Иоахим исследовал эту болезнь статистически, с учетом колебаний ее распространенности и течения; его материал относится к Эльзасу и Лотарингии начала нашего столетия598. Его результаты свидетельствуют о следующем: степень распространенности паралича у мужчин варьирует в зависимости от местности; среди низших социальных слоев болезнь получает все большее и большее распространение; продолжительность заболевания медленно падает; формы, характеризующиеся деменцией, встречаются чаще, чем ажитированные и депрессивные; ремиссии становятся более частыми. Имеющегося в нашем распоряжении фактического материала все еще недостаточно, чтобы понять, обусловлено ли распространение прогрессивного паралича прежде всего распространением сифилиса или прогрессом цивилизации. Несмотря на работу Менкемеллера599, причинные связи все еще неясны. Сифилис сам по себе не может быть причиной; но то же можно сказать и о цивилизации. Мы все еще точно не знаем, существовал ли прогрессивный паралич в древности, поскольку не вполне ясно, действительно ли сифилис был привезен в Европу из Америки. Основываясь на некоторых источниках, Кирхгоф допускает возможность того, что сифилис был известен в эпоху античности600.

Понятно, что любая социальная ситуация создает особые физические условия, которые на тех же правах, что и природные обстоятельства, воздействуют на здоровье людей601. Понятно также, что некоторые виды работ представляют особую опасность, поскольку связаны с ядовитыми веществами (такими, как соединения свинца, окись углерода, соединения серы и др.).

Неуклонная технизация жизни, происходившая в течение последних нескольких десятилетий и затронувшая в особенности крупные города, привела к ликвидации естественной среды обитания человека и замене ее искусственной. Психофизические условия жизни изменились, и последствия этого все еще невозможно предсказать. Здесь уместно вспомнить слова Йореса (Jores) о болезнях эндокринной системы современного человека: «Вегетативная часть нашего существа не согласуется с условиями жизни, которые за последнее время изменились до неузнаваемости. Результатом этого стал современный нервный человек, склонный к расстройствам нейроэндокринной регуляции. Поэтому проистекающие из таких расстройств болезни следует считать в основном — если не исключительно — болезнями цивилизации».

Известны случаи, когда условия среды благодаря целенаправленному отбору и сохранению некоторых унаследованных от прошлого форм жизни поддерживаются неизменными для многих поколений. Все еще неясно, может ли такая искусственно поддерживаемая устойчивость среды вызвать изменения конституции, находящие свое проявление в телосложении. Судя по всему, в аристократических кругах Древнего Египта, Японии и Запада всегда преобладал и считался наиболее приемлемым лептосомный тип телосложения (Вайденрайх [Weidenreich]).

(б) Типичные жизненные обстоятельства

Существует великое множество типичных жизненных ситуаций; приведем лишь несколько примеров.

Давление безнадежных социальных условий, хронические телесные недомогания, постоянные, отягощающие душу житейские заботы и нужда — все это в отсутствие борьбы, душевных порывов, цели и идеи часто приводит к апатии, безразличию и крайнему оскудению всей психической жизни. Особый случай — тип рецидивиста, безразличного, безнадежного, злобного, тупого, мрачно отталкивающего от себя всех, кто предъявляет к нему какие-либо требования.

Утрата своих корней602 — судьба многих современных людей.

Психоаналитики обращают особое внимание на то, как воздействуют на человека семейные отношения. Определенное воздействие на формирование индивида оказывают такие факторы, как воспитание на примерах из прошлого, идеалы и обучение; но несравненно более важна «коллективная», групповая «душа». Бессознательное родителей влияет на детей, которые и не подозревают об этом.

«Связи в системе „семья—душа—тело“ словно передаются по проводам»; например, «жизнь, которую родители хотели бы прожить, но не смогли из-за своей слабости или нерешительности, превращается в задачу, решение которой остается на долю детей»603.

Интенсивность влечений меняется в зависимости от ситуации. В условиях упорядоченной, спокойной жизни и строгих нравов половое влечение, как правило, резко усиливается; в условиях крайних лишений чувство голода сходит на нет; голод и половое влечение ослабевают при наличии постоянной опасности для жизни.

(в) Периоды спокойствия, перевороты и войны

Беспрецедентные спокойствие и устойчивость, столь характерные для жизни до 1914 года, привлекались для объяснения многих аномальных явлений. Несколько утрируя, эту аргументацию можно свести примерно к следующему. В прежние времена человека на каждом шагу подстерегал рок, жизнь была полна опасностей и приходилось рассчитывать только на себя; ныне же тревожная и эгоистическая гонка происходит только ради того, чтобы получить экономическую выгоду, — самой же жизни ничто не угрожает, так как она находится под надежной защитой социальных институтов.

Прежде большинство людей жило естественной трудовой жизнью, которая требовала полной отдачи от каждого; ныне же мы наблюдаем, с одной стороны, безжалостное засилье изнурительного физического труда, а с другой — богатых, бездеятельных, не преследующих никакой жизненной цели, не имеющих почти никаких обязанностей людей, которые тем не менее в большинстве своем недовольны жизнью.

Пустота, бессодержательность жизни порождает имитацию полноценной жизни и способствует развитию истерического типа личности. На место истинных, судьбоносных ценностей приходит

боязливая, мелочная зависимость от моральных норм и условностей. Это ведет к подавлению нормальных влечений и естественных чувств, к возникновению истерических симптомов.

Совершенно противоположная картина вырисовывается из сообщений о психических явлениях, имевших место в неспокойные времена — после эпидемии чумы в XIV веке, во время Великой французской революции, после революции в России. Похожие вещи приходилось непосредственно наблюдать и нам после 1918 года. Глубокие эмоциональные потрясения, касающиеся популяции в целом, воздействуют на людей совершенно иначе, чем потрясения чисто личного характера. Широкое развитие получают такие качества, как равнодушие к жизни (возрастает число дуэлей, люди проявляют меньше осторожности в опасных ситуациях, готовы жертвовать жизнью без всяких идеалов), неуемная жажда наслаждений и моральная неразборчивость.

В свое время считалось, что в военное время число психозов и самоубийств уменьшается. О неврозах почти не говорят. «Какие могут быть неврозы, когда речь заходит о жизни и смерти» (Хис [His]). По данным Бонхеффера604, в годы войны в берлинскую клинику Шарите поступило значительно меньше больных с расстройствами на почве алкоголизма, но зато возрос приток психопатов мужского пола. Он замечает, что этот рост числа психопатов выглядит как капля в море, если мы сравним его с миллионами людей, которым пришлось подвергнуться тем же жесточайшим испытаниям. Как выясняется, подавляющее большинство людей под действием этих испытаний сохранило психическое здоровье. Очевидно, решающую роль сыграла наследственная предрасположенность. Относительно депрессий Керер (Kehrer) указывает, что «заботы, подавленность, горе и страх, испытанные теми, кто во время войны оставался дома, при всей неслыханной интенсивности этих чувств не привели к сколько- нибудь заметному количественному росту депрессивных состояний».

В течение 1914—1918 гг. был осуществлен ряд наблюдений в действующей армии. В очередной раз подтвердилось мнение, что специфических «военных» психозов и неврозов не существует. Правда, стало больше случаев острого помрачения сознания и, кроме того, возросло разнообразие неврозов; эти факты сделались предметом оживленного обсуждения. Воздействие страха и истощения на психику с пониженной сопротивляемостью проявилось в более драматичных формах, чем когда-либо прежде.

Хотя в процентном отношении число таких расстройств было невелико, реальные цифры оказались достаточно большими. Основные дискуссии велись вокруг вопроса о том, как отделить явления, имеющие психогенное происхождение, от явлений чисто физических. За этим стояла борьба двух мировоззренческих тенденций — искать виновных и приписывать все чьей-то злой воле или винить во всем болезнь, за которую никто не может быть в ответе. Очевидно, одна из двух сторон совершенно не замечала внесознательных, причинно обусловленных факторов, тогда как другая сторона — гуманная, но склонная к некоторой чувствительности — упускала из виду те полубессознательные (или, возможно, полностью бессознательные) силы, которые, так сказать, вторглись в болезнь. Впрочем, были и такие исследователи, которые занялись объективным анализом связей и попытались принять во внимание все точки зрения605. О воздействии психических испытаний на развитие неврозов свидетельствует тот факт, что военнопленные практически не болели неврозами — если не считать типичных расстройств настроения, известных под названиями «серая птица» (grauer Vogel) и «болезнь колючей проволоки» (Stacheldrahtkrankheit)606. На ряде примеров, с привлечением биографического материала Виттиг607 описал влияние войны на морально неразвитую часть юношества.

(г) Неврозы, обусловленные несчастными случаями

Неврозы, обусловленные несчастными случаями (Unfallneurosen), считаются надежным, верифицируемым образцом того, как некоторые болезненные явления порождаются социальными обстоятельствами. Многие полагают, что такие болезни появились только после принятия в 1880-х гг. законов о страховании от несчастных случаев; если бы этого законодательства не было, соответствующий тип неврозов перестал бы существовать. Причиной заболевания будто бы служит желание компенсировать понесенный ущерб. Под действием истерического механизма у лиц с соответствующей предрасположенностью развиваются сходные симптомы — независимо от тяжести повреждений, к которым привел сам несчастный случай. Простая, не осознаваемая самим больным цель — получить материальную компенсацию (так называемая рентная истерия). После того как эта цель достигнута, симптомы исчезают. Впрочем, реальная ситуация вовсе не так проста. Под

«неврозами, обусловленными несчастным случаем», подразумевается целый ряд разнообразных недомоганий, между которыми, по существу, есть лишь одна общая черта — то, что все они начались после несчастного случая и, в особенности, после травмы головы. Далеко не всегда удается доказать, что причиной невроза действительно служит жажда материальной компенсации; точно такие же явления возникают и тогда, когда ни о какой компенсации не может быть речи (у лиц без страховки, у больных, принадлежащих к обеспеченным слоям общества). В остальных случаях желание получить компенсацию, конечно, играет определенную роль; но, как бы там ни было, это лишь один фактор из многих. Неврозы, обусловленные несчастными случаями, существовали бы и без всякого страхового законодательства, но они не были бы столь многочисленны и не стали бы предметом столь оживленных дискуссий; фактор материальной компенсации не окрасил бы общую картину в специфические цвета, некоторые случаи неврозов не имели бы места, а некоторые другие завершились бы более скорым выздоровлением. Исследование неврозов, обусловленных несчастными случаями, особенно интересно с точки зрения практики сегодняшнего дня. Обширная, изобилующая противоречивыми суждениями литература свидетельствует о борьбе, которая ведется в рамках медицинской науки между чисто соматическим типом мышления и психологическим пониманием; мы можем наблюдать, как предрассудки, основываясь на которых «все пытаются объяснить упрощенно, только с одной точки зрения», вступают в конфликт с настоящим анализом608.

В последние десятилетия эта проблема становится все более и более серьезной. По словам

фон Вайцзеккера, «рентный невроз или невроз на почве борьбы за свои права (Rechtsneurose) — это социальный феномен первостепенной важности; это сцена, представляющая рождение совершенно нового общества. По существу, речь идет о самой социальной из всех болезней»609.

(д) Обстоятельства, связанные с работой

Болезнь может серьезнейшим образом подействовать на работоспособность человека и на его желание трудиться, что находит свое объективное отражение на кривых работоспособности. Трудовая терапия служит одним из способов придать болезненным психическим явлениям относительно благоприятную конфигурацию. Вопрос о пригодности индивида к той или иной работе приобрел в наше время огромное практическое значение (именно в этой связи были разработаны тесты на профессиональную пригодность)610. Были предприняты специальные усилия по выяснению того, какие типы работ могут выполняться лицами с теми или иными психическими расстройствами. Мы видим, что психология становится прикладной наукой, поскольку служит техническим задачам (связанным с выявлением профессиональной пригодности, повышением эффективности труда и т. п.); точно так же и психопатология станет прикладной дисциплиной, если займется поиском ответов на вопросы, касающиеся пригодности определенных категорий лиц — например, воспитанников детских домов611 — к службе в армии, а также способности больных некоторыми психическими заболеваниями самостоятельно трудиться и зарабатывать себе на жизнь.

(е) Обстоятельства, связанные с воспитанием

Благодаря тому никем не оспариваемому влиянию, которое оказывают социальные ситуации и отношения на психическую жизнь, а также благодаря терапевтическому использованию открывающихся в этой связи возможностей старая проблема воспитания все еще сохраняет свою актуальность. Нам важно знать, какова потенциальная роль воспитания, а также каковы его пределы. Нет сомнения, что духовный образ эпохи или популяции в значительной мере определяется общим уровнем воспитания. По данному вопросу практически невозможно прийти к более точным формулировкам; в связи с ним с незапамятных времен утвердились две крайние, но в равной мере ошибочные точки зрения: «все определяется воспитанием» и «все дается от рождения». Одни говорят:

«Воспитание может сделать из человека все что угодно»; другие возражают: «Человека могут изменить только направленные воздействия на наследственность, и результаты проявятся не ранее чем через несколько поколений». «Дайте нам воспитание — говорил Лессинг, — и мы изменим характер Европы меньше чем за столетие». Согласно противоположному взгляду, все врожденное неизменно, а воспитание только «вуалирует» его качества. Каждая из сторон в чем-то права. Конечно, воспитание способно только развить те возможности, которые и так содержатся в конституции; оно не в силах изменить сущность человека. С другой стороны, никто не знает, какие именно возможности дремлют в

конституции каждого отдельного человека. Поэтому воспитание способно привести к совершенно неожиданным результатам.

Итак, характер воздействия любого нового типа воспитания непредсказуем. Его последствия непременно будут содержать в себе элемент неожиданности. Для воспитания исключительно важны следующие фундаментальные обстоятельства: человек становится тем, что он есть, благодаря непрерывности культурной традиции; проявления сходных предрасположенностей благодаря осознанным действиям выказывают значительную изменчивость во времени, и даже целые нации на протяжении нескольких веков полностью меняют свой характер. Невозможно заранее очертить границы воспитания в целом; в каждой данной исторической ситуации их следует наблюдать in concreto.

§2. Исследования, имеющие в виду народонаселение в целом, профессиональные группы, социальные слои, население городов и сельской местности и другие группы

Народонаселение в целом. Благодаря демографическим исследованиям определяется число больных вообще и число больных теми или иными заболеваниями в рамках данной популяции. По данным Ленца (Lenz), 2—3% жителей Германии составляют дебилы, 0,5% — имбецилы, 0,25% — идиоты.

Таким образом, общий процент лиц с различной степенью врожденного слабоумия колеблется между тремя и четырьмя; 30—40% случаев из этого числа приписывается воздействию внешних вредоносных факторов. Согласно Люксенбургеру, больные шизофренией составляют 0,9% населения (половина из этого числа находится в лечебных заведениях), а больные с маниакально-депрессивными расстройствами — от 0,4 до 0,5%. Таким образом, в масштабах населения в целом наиболее существенную роль играет слабоумие, за ним следует шизофрения.