|
|
|
содержание .. 1 2 ..
Работа Ясперса «Общая психопатология» была защищена ее автором, будущим знаменитым философом, в качестве докторской диссертации в 1913 г. и тогда же вышла в свет в виде отдельной книги. С тех пор книга неоднократно перерабатывалась и переиздавалась. Перевод сделан по последнему прижизненному изданию 1959 г. Этот классический труд во всем мире служит настольной книгой тех, кто интересуется психологией, культурологией и психиатрией. От феноменологии отдельных психических болезней автор восходит к широким философским обобщениям, касающимся человека в целом в его экзистенциальной связи с другими людьми. На русском языке публикуется впервые. Эта книга — обзор общей психопатологии как целостной области науки со своим, специфическим набором фактов и точек зрения. Кроме того, она может служить введением в существующую литературу. Моя задача состояла не в изложении догм, а в том, чтобы представить проблемы, способы постановки вопросов, методы; я не столько разрабатывал теоретически обоснованную систему, сколько стремился к методологическому порядку. В психопатологии существует целый ряд подходов, множество одинаково правомерных, но никак не соприкасающихся друг с другом путей. Я видел свою цель в разделении этих подходов, в их точной дифференциации, а также в представлении нашей науки как разностороннего целого. Мною была осуществлена попытка систематизировать все эмпирически обоснованные направления, все области, представляющие интерес для психопатологии. Я заинтересован в том, чтобы в поле зрения читателя оказалась, по возможности, психопатология в целом, а не просто отдельные частные мнения, школы или модные течения. Во многих областях психопатологии исследования все еще находятся на уровне простых констатаций и не вышли за рамки накопления не связанных друг с другом фактических данных; часто исследователи лишь нащупывают пути для продвижения вперед. Поэтому в процессе обучения опасно ограничиваться одним лишь материалом; прежде всего необходимо овладеть психопатологическим образом мышления, научиться наблюдать, задавать вопросы, анализировать с тех позиций, которые характерны именно для психопатологии. Моя задача заключалась в том, чтобы помочь студентам упорядочить свои знания, дать им точку опоры, которая позволила бы адекватно оценить новые, не наблюдавшиеся прежде феномены и найти должное место для всякого нового знания. Карл Ясперс Гейдельберг, апрель 1913 ...Нам приходится сталкиваться с бесчисленными обобщениями самого расплывчатого характера. Я попытался их по возможности прояснить. Но глубинные интенции, которые нередко находят свое выражение в таких обобщениях, не должны просто отбрасываться в сторону и в тех случаях, когда полной ясности достичь не удается. ...Врачи часто высказывались в том духе, что эта книга слишком сложна для студентов, ибо в ней речь идет также и о высших, самых сложных вопросах. Я, со своей стороны, утверждаю, что науку можно охватить и постичь только полностью, то есть вместе с ее центральными проблемами. Я считаю абсолютно недопустимым ориентироваться на низшие уровни понимания. Напротив, рассчитывать нужно на лучших студентов, интересующихся предметом ради него самого — даже если такие студенты составляют меньшинство. Задача преподавателя — «подтянуть» своих студентов до уровня подлинной научности. Но осуществлению этой задачи препятствуют всякого рода компилятивные пособия, сообщающие студенту отдельные чисто внешние, не приведенные в систему сведения, которые будто бы имеют «практическую ценность»; нередко такое мнимое знание оказывается для практики более опасным, нежели абсолютное незнание. Демонстрация одного только «фасада» науки совершенно бесполезна. Наше время — время упадка образования и духовности — возлагает на нас определенные обязанности, которые мы должны выполнять со всей бескомпромиссностью. Этой книге удалось найти путь к студентам; и у меня есть основания предполагать, что она еще долго будет оставаться в их обиходе. ...Книга сохраняет свой преимущественно методологический характер. Учиться необходимо в атмосфере дискуссий на психопатологические темы. Необходимо осознать смысл и пределы достигнутого знания; необходимо знать, какими средствами это знание было достигнуто и на чем оно основывается. Знание — это не гладкая поверхность, состоящая из одних только абсолютных и равноценных истин; это структурированная иерархия, составные части которой совершенно различны по своей ценности, важности, значимости... Основная идея этой книги не претерпела никаких изменений. Но теперь она изложена совершенно по- новому. Это обусловлено как большим объемом исследований, осуществленных в психопатологии за последние два десятилетия, так и углублением моего собственного фундаментального знания. Перед этой книгой стояла высокая цель. Она писалась ради того, чтобы удовлетворить потребность в универсальном источнике знаний по психопатологии. Она была призвана служить врачам и всем тем, кто по роду своих занятий имеет дело с человеком. Задача заключалась в том, чтобы освоить исследовательский материал, свести его в целостную картину и представить в наглядной форме. Весь комплекс знаний о больной человеческой душе — знаний, которым мы обязаны прежде всего психиатрам, а также терапевтам, психологам, психотерапевтам и, наконец, биологам и философам — следовало тщательно и глубоко продумать и свести воедино, в иерархию, структурированную сообразно действительности; это могло быть достигнуто только при условии полной методологической ясности. Задача, о которой идет речь, всякий раз должна осуществляться по-новому; в полной мере она неосуществима вообще. Надеюсь, что настоящее издание в этом отношении превосходит все предыдущие. Я приношу благодарность профессору Курту Шнайдеру из Мюнхена. Он помог мне своей острой критикой и ценными рекомендациями; более того, он поддержал меня своим доброжелательным, одобрительным отношением к моему труду. Я благодарю профессора Элькерса (Oehlkers) из Фрайбурга: беседы с ним помогли мне прояснить многие вопросы биологического характера. Он просмотрел всю главу о наследственности и внес в нее свои поправки.
Я благодарю своего издателя, доктора Фердинанда Шпрингера. Весной 1941 года он выразил желание, чтобы я переработал книгу, которую он, вместе с Вильмансом, побудил меня написать тридцать лет тому назад. При этом он не ограничивал меня ни в объеме, ни во времени; его великодушное предложение послужило для меня решающим импульсом. Поначалу я решил было ограничиться простой переработкой текста; но затем я понял, что необходимо существенно перестроить целое. Профессор Карл Шнайдер позволил мне свободно пользоваться библиотекой Гейдельбергской психоневрологической клиники и с готовностью шел навстречу моим значительным требованиям, относящимся к поиску необходимой литературы; за это я приношу ему особую благодарность. Карл Ясперс Гейдельберг, июль 1942 Книга, завершенная в июле 1942 года, тогда не вышла в свет. Настоящее издание воспроизводит ее без изменений и исправлений. Карл Ясперс Гейдельберг, июль 1942 Эта книга писалась в Гейдельбергской клинике. Под руководством Ниссля в клинике сложилась группа, состоявшая из Вильманса, Груле, Ветцеля, Гомбургера, Майер-Гросса и других; исследования этих ученых отличались живостью и актуальностью (их краткое изложение см. в моей книге «Философия и мир» [«Philosophie und Welt»], 1958, с. 286—292. О Франце Ниссле см. отличную статью Гуго Шпатца [H. Spatz] в: Grossen Nervenartzen, Bd. II, 1959, herausgeg. von Kurt Kolle). В кружке Ниссля, наряду с исследованиями мозга (которые сопровождались бурными дискуссиями), развивались феноменология и понимающая психология; параллельно конкретным достижениям приходило методическое осознание этих областей науки. Ныне понимающая психология, питающаяся из других — в том числе и достаточно мутных — источников, стала, несомненно, одной из неотъемлемых частей психиатрии. И все же, когда мою книгу относят то к феноменологическому направлению, то к понимающей психологии, это справедливо лишь наполовину. Моя книга шире отдельных направлений: она разъясняет методы, подходы, исследовательские направления психиатрии вообще. Вся совокупность опытного знания подверглась в ней всестороннему методологическому осмыслению и представлена в систематической форме. Переработка этой книги на основе результатов психиатрических исследований последних двух десятилетий удалась бы мне только в том случае, если бы я некоторое время прожил в клинике в качестве наблюдателя и, соответственно, имел возможность освежить и расширить собственный опыт. Но ныне для меня это уже недоступно. Тем не менее моя книга, судя по тому, насколько быстро она расходится, все еще не устарела. Она требует значительного расширения в том, что касается материала исследований, особенно по головному мозгу и соматической медицине. Впрочем, включение нового материала никоим образом не затронуло бы моих методологических принципов. Несомненно, сегодня можно было бы написать лучшую книгу также и в методическом смысле, но это задача для более молодого ученого — того, кто сумеет критически усвоить и расширить достигнутое здесь понимание методов и, возможно, представить его в новом контексте. Я с радостью приветствовал бы появление такой книги. Пока же этот мой давний труд остается подходящим руководством, способным помочь врачу, желающему освоить психопатологический образ мышления. Базель, май 1959 Карл Ясперс Arch. Psychiatr. (D.): Archiv fuer Psychiatrie Arch. Psychol. (D.): Archiv fuer die gesamte Psychologie Allg. Z. Psychiatr.: Allgemeine Zeitschrift fuer Psychiatrie Dtsch. med. Wschr.: Deutsche Medizinische Wochenschrift Dtsch. Z. Nervenhk.: Deutsche Zeitschrift fuer Nervenheilkunde Fschr. Neur.: Fortschritte der Neurologie, Psychiatrie und ihrer Grenzgebiete Jb. Psychiatr. (Oe.): Jahrbuecher fuer Psychiatrie und Neurologie J. Psychiatr.: Journal fuer Psychiatrie und Neurologie Mschr. Kriminalbiol. usw.: Monatsschrift fuer Kriminalbiologie (frueher Monatsschrift fuer Kriminalpsychologie und Strafrechtsreform) Mschr. Psychiatr.: Monatsschrift fuer Psychiatrie Muench. med. Wschr.: Muenchner Medizinische Wochenschrift Neur. Zbl.: Neurologisches Zentralblatt Psychiatr.-neur. Wschr.: Psychiatrisch-Neurologische Wochenschrift Z. angew. Psychol.: Zeitschrift fuer angewandte Psychologie und Charakterkunde Neur.: Zeitschrift fuer die gesamte Neurologie und Psychiatrie Zbl. Neur.: Zentralblatt fuer die gesamte Neurologie und Psychiatrie Zbl. Nervenhk. usw.: Zentralblatt fuer Nervenheilkunde und Psychiatrie Zbl. Psychother.: Zentralblatt fuer Psychotherapie Цель настоящего Введения — напомнить читателю о том, насколько обширна, если не сказать безгранична сфера, в которой приходится действовать нашей науке — психопатологии. В этих предварительных замечаниях мы не закладываем никаких основ; все фундаментальные положения будут рассмотрены в основном тексте книги. Здесь мы обсудим только формы человеческого опыта и суть общей психопатологии. (а) Психиатрия как клиническая дисциплина и психопатология как наука Психиатр как практик имеет дело с индивидами, с целостными человеческими существами. Эти индивиды могут быть больными, находящимися под наблюдением данного врача или проходящими у него курс лечения. Он может свидетельствовать о них перед лицом судебных или других официальных инстанций, высказывать свое мнение о них историкам или просто беседовать с ними в своей приемной. Каждый случай в своем роде совершенно неповторим; но чтобы разобраться в нем, психиатр должен обратиться к психопатологии как источнику некоторых общих понятий и законов. Психиатр выступает прежде всего как живая, понимающая и действующая личность, для которой наука — лишь одно из множества вспомогательных средств; что касается психопатологов, то для них наука — единственная и конечная цель работы. Их интерес сосредоточен не на отдельной человеческой личности, а на том, чтобы узнать и распознать, описать и проанализировать некие общие принципы. Главная забота психопатологов — не столько приносимая наукой практическая польза (последняя приходит сама собой по мере научного прогресса), сколько выявление реальных, различимых феноменов, обнаружение истин, их проверка и наглядная демонстрация. Психопатологу нужно не вчувствование или наблюдение как таковое (это лишь материал, необходимый ему в изобилии). Ему нужно то, что можно представить в понятиях и сообщить другим; то, что позволяет выразить себя в определенных правилах и в каком-то отношении познать. Это ставит ему определенные границы, которые следует знать, чтобы не нарушать их незаконным образом; но, с другой стороны, в пределах этих границ он обретает власть над обширной областью, которой может и должен овладеть целиком. Психопатология ограничена, ибо индивида совершенно невозможно полностью растворить в психологических понятиях; ведь чем в большей степени мы сводим личность к типичному и регулярному, тем более мы убеждаемся в том, что в любой человеческой личности кроется нечто непознаваемое. Мы вынуждены удовлетворяться лишь частичным знанием бесконечности, исчерпать которую не в нашей власти. Чисто человеческие качества психопатолога могут позволить ему увидеть и нечто большее; если же это «большее» — которое ни с чем не сравнимо — видят другие, он не должен вмешиваться со своей психопатологией. Этические, эстетические и метафизические ценности тем более устанавливаются независимо от психопатологических оценок и анализа.
Но помимо оценок, составляющих эту, ничего общего не имеющую с психиатрией, сферу, существуют инстинктивные ориентации, личностная интуиция, не передаваемая другим и в то же время важная для клинической практики. Часто подчеркивается, что психиатрия — это лишь сумма практических знаний, все еще не доросшая до статуса науки. Наука предполагает систематическое понятийное мышление, которое может быть сообщено другим. Психопатологию можно считать наукой только в той мере, в какой она отвечает этому требованию. То, что в психиатрии относится к сфере чисто практического, эмпирического знания, а в известной мере и искусства, не может быть точно сформулировано; в лучшем случае оно может быть «прочувствовано» другим специалистом. Поэтому писать о подобных вещах в учебном пособии было бы неуместно. Обучение психиатрии — всегда нечто большее, чем обучение понятиям, то есть чистой науке. С другой стороны, руководство по психопатологии может иметь ценность только при соблюдении этого условия научности. Поэтому, вполне сознавая практическую важность клинической науки в исследовании индивидуальных случаев, мы ограничиваемся в настоящей книге только тем, что может быть сообщено и воспринято в рамках чисто научного подхода. Область исследования психопатологии — это все, что относится к области психического и может быть выражено с помощью понятий, имеющих постоянный и, в принципе, понятный смысл. Исследуемое явление может быть предметом эстетического созерцания, этической оценки или исторического интереса, но наше дело — рассматривать только его психопатологическую сторону. Речь в данном случае идет о различных мирах, между которыми нет точек соприкосновения. Что касается психиатрии, то в ее рамках не существует четкой границы между наукой и своего рода искусством. Наука то и дело вторгается в область клинического искусства, но последнее отнюдь не вытесняется наукой; напротив, оно, в свой черед, охватывает все новые и новые сферы. Но там, где научный подход к психиатрической практике возможен, мы должны предпочесть его «искусству». Личностное, интуитивное знание (которое по самой своей природе очень часто ошибается) должно отступать на второй план везде, где тот же самый предмет может быть познан научно. Предметом исследования психопатологии служат действительные, осознанные события психической жизни. Хотя основная задача состоит в изучении патологических явлений, необходимо также знать, что и как человек переживает вообще; иначе говоря, нужно охватить психическую реальность во всем ее многообразии. Нужно исследовать не только переживания как таковые, но и обусловливающие их обстоятельства, равно как и те взаимосвязи и формы, в которых они (переживания) находят свое выражение. Можно провести аналогию с соматической медициной, где конкретные случаи кажутся относящимися в равной мере к физиологии и патологической анатомии. Их взаимная зависимость не вызывает сомнений: они имеют единую основу и между ними невозможно провести сколько-нибудь ясную разделительную линию. Психология и психопатология также принадлежат друг другу и способствуют развитию друг друга. Между ними нет четкой границы, и многие общие проблемы исследуются психологами и психопатологами на равных правах. Не существует единого понятия о том, что такое душевная болезнь; можно говорить скорее о множестве различных концепций, определяющих «состояния болезни», в принципе, по-разному, но на практике допускающих наличие пограничных случаев и переходных состояний. Мы не настаиваем здесь на какой-либо точной дефиниции понятия «психическая болезнь»; как будет ясно из дальнейшего, выбор материала для настоящей работы следует достаточно широко распространенным, получившим всеобщее признание принципам. С нашей точки зрения несущественно, будет ли тот или иной материал признан кем-то патологическим или, наоборот, принадлежащим сфере так называемой нормы. Обсуждение вопроса о том, что считать болезнью, мы приберегаем для последней части настоящей книги. Нужно признать, что разграничение между интересующей нас здесь областью психопатологии и более широкой областью психологии осуществлено нами достаточно произвольно: не следует забывать, что обе эти области столь же неотделимы друг от друга, как физиология и патологическая анатомия. (б) Психопатология и психология Предмет изучения психологии — так называемая нормальная психическая жизнь. В теории психология столь же необходима психопатологу, сколь физиология — патологу1; но на практике эта аналогия подтверждается далеко не всегда. Причина заключается в том, что психопатологи занимаются обширным материалом, для которого психологией пока не описано «нормальных» соответствий. Психопатологам приходится разрабатывать собственную психологию, ибо психологи не могут обеспечить им необходимую поддержку. Академическая психология, судя по всему, занята прежде всего элементарными процессами, на которые воздействуют неврологические расстройства и органические повреждения мозга, но не собственно психическими болезнями. Поэтому психиатры нуждаются в более обширной психологической основе, способной обогатить их тысячелетним опытом развития психологической мысли. Представляется, что в последнее время такая психология постепенно получает распространение в академических кругах. (в) Психопатология и соматическая медицина Как уже было сказано, предметом исследования психопатологии служат реальные душевные процессы, условия, при которых они происходят, их причины и следствия. Углубленное исследование связей между ними неизбежно приводит нас к теоретическому выводу о том, что отдаленными причинами психических явлений во многих случаях служат механизмы, внешние по отношению к сознанию, то есть факторы чисто соматической природы. В каждом отдельном случае тело и душа образуют нераздельное единство. Взаимосвязь этих двух начал в психопатологии проявляется в значительно более прямой и непосредственной форме, нежели в нормальной психологии. Существуют явления, повсеместно признанные в качестве чисто соматических, но по меньшей мере отчасти зависящие от душевных процессов; к их числу относятся, в частности, продолжительность менструального цикла, динамика и общее состояние пищеварения и многие другие, а при определенных условиях, возможно, и все соматические функции. С другой стороны, даже самые сложные события психической жизни отчасти восходят к соматическим истокам. Взаимосвязи подобного рода обусловливают неразрывность психопатологии и остальной медицины. Не говоря уже о том, что задача исцеления человеческого существа требует от врача серьезной общемедицинской подготовки, проникновение в этиологию психических событий ни в коей мере не может быть достигнуто без определенного знания о соматических функциях, а в особенности о физиологии нервной системы. Таким образом, неврология, терапия и физиология служат для психопатологии самыми ценными помощниками.
Исследование соматических функций, включая сложнейшую функцию коры головного мозга, связано с исследованием психической функции; единство соматической субстанции (тела) и психической субстанции (души) представляется неоспоримым. И все же мы должны всегда помнить, что связь между телом и душой вовсе не является однозначной и одномерной: об определенных психических событиях нельзя говорить как о чем-то таком, что прямо связано со столь же определенными событиями, относящимися к соматической сфере. Иначе говоря, мы не имеем оснований для того, чтобы постулировать существование психосоматического параллелизма в узком смысле этого термина. Ситуация напоминает путешествие по неизвестному континенту, предпринятое с разных сторон, когда путешественникам не дано встретиться из-за непроходимости разделяющей их территории. Нам известны только конечные звенья причинно-следственной цепочки, связывающей соматическую субстанцию с психической, и мы обязаны двигаться вперед, начиная с этих самых конечных звеньев. В рамках неврологии было показано, что кора и ствол головного мозга наиболее тесно соотносятся с психической функцией; вершинные успехи в данной области связаны с исследованиями афазии, агнозии и апраксии. Представляется, однако, что чем дальше продвигается неврология, тем менее доступной становится для нее душа; с другой стороны, психопатология проникает в глубь психической субстанции вплоть до самых границ сознания, но у этих границ не находит никаких соматических процессов, прямо связанных с такими явлениями, как бредовые идеи, спонтанные аффекты и галлюцинации. Во многих случаях первичный источник психического расстройства обнаруживается в том или ином заболевании головного мозга, причем число таких случаев возрастает по мере умножения наших знаний. И тем не менее мы не можем доказать, что то или иное мозговое заболевание влечет за собой специфические психические последствия. Представляется, что заболевания мозга могут приводить к почти любым психическим расстройствам, хотя частота последних может варьировать в зависимости от природы исходного заболевания (как в случае прогрессивного паралича). Все эти замечания позволяют нам сделать вывод, что при исследовании соматических изменений нам совершенно необходимо иметь в виду возможные психические причины, и наоборот. Поскольку любой студент, изучающий психопатологию, обязан пройти также курсы неврологии и терапии, мы здесь не будем заниматься теми вопросами, которые достаточно хорошо освещены в многочисленных руководствах по названным дисциплинам (в частности, неврологическими методами исследования, аномальными рефлексами, сенсорными или двигательными расстройствами и т. д.). Более того, весь смысл данной книги состоит в том, чтобы представить психопатологию как науку, которая по своему понятийному аппарату, методам исследования и общим мировоззренческим установкам вовсе не находится в рабской зависимости от неврологии и медицины и не придерживается догматического положения, будто «психическое расстройство — это мозговое расстройство». Наш научный вклад должен состоять не в том, чтобы, имитируя неврологию, построить систему с постоянными «перекрестными ссылками» на головной мозг (все такие системы сомнительны и поверхностны), а в том, чтобы выработать устойчивую позицию, которая позволила бы исследовать разнообразные проблемы, понятия и взаимосвязи в рамках самих психопатологических явлений. Именно такова специальная задача психопатологии; тем не менее нам, конечно, придется то и дело сталкиваться со смежными проблемами неврологии — в частности с такими, как зависимость определенных расстройств психической функции от мозговых травм при афазии и т. д., зависимость психических расстройств от таких заболеваний, как прогрессивный паралич, атеросклероз и т. д., а также гипотетическая зависимость некоторых случаев шизофрении (dementia praecox) от неврологических расстройств. Психология и соматическая медицина — это научные дисциплины, наиболее тесно связанные с психопатологией; но последняя, как любая другая наука, имеет более отдаленные родственные связи и с другими отраслями человеческого познания. Одна из них — а именно философия с ее упором на методологию — заслуживает здесь особого упоминания. В истории как психологии, так и психопатологии трудно — если не сказать невозможно — найти такие утверждения, которые по меньшей мере где-то или когда-то не были бы предметом дискуссии. Если мы хотим выйти за пределы обычного потока стандартных и недолговечных психологических понятий и обеспечить нашим открытиям и теоретическим положениям хоть сколько-нибудь твердую основу, мы непременно должны остановиться на проблеме методологии. Предметом спора становятся не только положения, но и сами методы; немалым достижением можно считать уже такую ситуацию, когда двое исследователей приходят к согласию относительно метода исследования и спорят лишь о том, чего каждый из них смог реально достичь с помощью данного метода. По сравнению с ситуацией, сложившейся в психопатологии, соматические исследования в психиатрии в настоящее время следуют по сравнительно надежному и ровному традиционному пути. Можно сказать, что в таких областях, как гистология центральной нервной системы, серология и т. д., существует достаточная общность целей — в то время как сама возможность придания психопатологии статуса научной дисциплины до сих пор является предметом дискуссий. Нередко приходится сталкиваться с мнением, будто в данной области в течение длительного времени не было никакого прогресса; более того, говорят, будто прогресс в психопатологии невозможен в принципе, ибо наша наука есть не что иное, как разновидность известной психиатрам прежних времен и уже исчерпавшей себя «вульгарной» психологии. Существует также тенденция рассматривать новооткрытые соматические явления как средство для лучшего познания психической жизни. Решение проблем видится в экспериментах, результаты которых выражаются в виде цифр, рисунков или графических кривых, будто бы наиболее объективно представляющих истинную картину. Не будучи обучены психологическим методам исследования, сторонники подобного взгляда слишком легко отдают себя на откуп некритическому мышлению. Одних только эмпирических наблюдений недостаточно. Если мы хотим разработать достаточно четкие понятия, если мы хотим достичь в рамках нашей научной дисциплины хоть сколько-нибудь точной и внятной дифференциации, нам нужно выйти на соответствующий уровень мышления; иначе ни о каком поступательном развитии науки не может быть и речи. Совершенно естественно, что в этих условиях любой психопатолог должен уделить специальное внимание методологии. Соответственно, и в настоящей книге мы не можем обойтись без обсуждения методологической проблематики. Перед лицом критики мы вынуждены защищаться и по возможности разъяснить нашу позицию. В любой научной дискуссии лучшим аргументом всегда служат достигнутые фактические результаты; но если последние труднодоступны, мы должны хотя бы предвосхитить возможную критику используемых методов2. Там, где речь идет о конкретных психопатологических исследованиях, обращение к философии само по себе не имеет позитивной ценности — если не считать той существенной роли, которую философия играет при выборе методологии. В философии нет ничего такого, что мы могли бы позаимствовать, так сказать, в готовом виде; с другой стороны, основательное изучение критической философии, несомненно, развивает в исследователе способность к разумному самоограничению. Оно может удержать его от постановки ложного вопроса или развязывания бесплодной дискуссии, оно не позволит ему превратиться в пленника собственных предрассудков — а ведь подобные вещи сплошь и рядом происходят с психопатологами, не имеющими необходимой философской подготовки. Кроме того, изучение философии положительно сказывается на развитии человеческих качеств специалиста- психопатолога и помогает ему лучше отдавать отчет в мотивах собственных действий. Тема нашего исследования — человек в целом как больной, если этот больной страдает психической болезнью или болезнью, обусловленной причинами психического свойства. Если бы нам были известны, с одной стороны, те элементы, из которых складывается психика человека, а с другой стороны действующие в ней силы, мы могли бы начать с обобщающего взгляда на психическую субстанцию и лишь после этого заняться уточнением деталей. Но нам не дано воспользоваться подобным предварительным эскизом, поскольку с нашей точки зрения психическая субстанция (душа) есть бесконечно объемлющее, которое нельзя охватить в целом, а можно лишь изучать, проникая в него с помощью различных методов. У нас нет основополагающей системы понятий, с помощью которой мы могли бы определить человека как такового; нет и теории, которая могла бы исчерпывающе описать человеческое бытие как некую объективную реальность. Поэтому мы, как ученые, должны быть готовы к восприятию любых эмпирических возможностей; нам ни при каких обстоятельствах нельзя сводить человеческое существование к какому-то единому знаменателю. Мы не располагаем планом целого; вместо этого нам предстоит последовательно обсудить ряд отдельных аспектов, в которых находят свое проявление реалии нашего психического мира. Первый аспект — это человек. Имеет ли значение с точки зрения заболевания то обстоятельство, что человек — это не животное? Второй аспект — душа. Каким образом она может быть объективирована — или, иначе говоря, как она может быть представлена в качестве предметной реальности? Третий аспект: душа есть сознание. Что такое «сознание» и «бессознательное»?
Четвертый аспект: душа — это не «вещь», а бытие в собственном мире. Что такое «внутренний мир» и «окружающий мир»? Пятый аспект: душа — это не статичное состояние, а процесс становления, развития, развертывания. Что означает дифференциация психической жизни? В соматическом плане, то есть с точки зрения анатомии, физиологии, фармакологии, патологической анатомии и терапии человек для врача не отличается от животного. В психопатологии же проблема того, «что значит быть человеком» (das Problem des Menschseins), можно сказать, присутствует всегда: ведь любая психическая болезнь вовлекает в процесс своего развития как дух, так и душу человека. Очень сомнительно, чтобы животные были подвержены душевным заболеваниям. Конечно, у животных также бывают мозговые и нервные заболевания; об этом свидетельствуют хотя бы работы по наследованию сирингомиелии у кроликов. Кроме того, существуют такие явления, как лошадиный норов, «гипноз» у животных (не имеющий ничего общего с гипнозом у людей), панические реакции. Животные также могут страдать «симптоматическими психозами», обусловленными органическими болезнями мозга. У них случаются расстройства чувственного восприятия, двигательных рефлексов и способности к движению, а также изменения нрава — как, например, бег по кругу, беспричинная агрессивность, апатия и т. п. Пример: некоторые особенности поведения собак и кошек в состоянии экспериментального гипопаратиреоза дали основание описавшему это явление Блюму3 говорить о пограничной зоне между двигательными и психическими симптомами. Он отметил приступы своего рода «безумия», во время которых кошка принимается сломя голову носиться по своей клетке, пытается вскочить на гладкую стену, нападает на другую, вполне миролюбиво настроенную кошку и кусает ее и, наконец, падает без сил. Тот же автор отмечал у собак и кошек необычные и неудобные позы, внезапные порывистые движения или изменения походки, совершенно не свойственные животным в нормальном состоянии — например, движения, напоминающие гарцевание лошадей на параде. Часто они опускают голову и держат ее низко, наподобие атакующих быков; они могут раскачиваться, чуть не падая, или пытаться ползти задом наперед, словно не ощущая позади себя препятствия в виде стены. Собака в состоянии галлюцинации принюхивается к окружающему и бессмысленно, без всякой видимой причины концентрирует взгляд на не представляющих интереса предметах. Она царапает когтями оловянный пол клетки, пытается рыть мордой пустой угол. Время от времени она лает, при этом не обращая никакого внимания на окружающее. Кошки, судя по всему, бывают охвачены какими-то видениями: они «вцепляются» в пустоту, после чего медленно отводят лапы назад. «Функциональные» психозы в собственном смысле у животных не описаны (наличие истерии у них далеко не доказано). Шизофрения и циркулярное расстройство встречаются у людей всех рас, но у животных их не бывает никогда. Согласно Люксенбургеру, «не существует никаких доказательств в пользу того, что у животных также случаются психозы; тем более невозможно говорить о наличии у животных каких бы то ни было наследуемых психозов». Люксенбургер совершенно справедливо критикует антропоморфизм, стремящийся «приписать поведению животных человеческую мотивацию». В этом отношении между соматической медициной и психопатологией существует ярко выраженная противоположность. Стремясь выявить исконно человеческое начало в психическом заболевании, мы должны рассматривать последнее как феномен, присущий только человеку. В той мере, в какой человек выявляет свою специфически человеческую природу, он не может быть сопоставлен с животными. Человек в своем роде уникален. Он привнес в мир некий элемент, чуждый животному миру; но в чем заключается этот элемент, все еще не вполне ясно. С соматической точки зрения человек — это один из зоологических видов; и тем не менее даже его тело уникально — причем не только благодаря способности к прямохождению и некоторым другим свойствам, но и благодаря особой конституции, отличающей человека от всех остальных животных и предоставляющей ему больше возможностей за счет менее развитой специализации. Кроме того, человек отличается от животных способностью использовать тело в экспрессивных целях. Психологически он совершенно оторван от животного царства. Животные, в отличие от человека, не смеются и не плачут, а сообразительность обезьян — это не разум и не мышление в истинном смысле слова, а всего лишь высокоразвитое внимание, которое у человека служит лишь предварительным условием способности мыслить, но далеко не идентично мышлению как таковому. С незапамятных времен неотъемлемыми качествами человека считались свобода, рефлексия, дух. Участь животного всецело обусловлена законами природы. Человек также зависит от законов природы, но вдобавок у него есть судьба, осуществление которой всецело зависит от него самого. Но в то же время мы нигде не встречаем человека как полностью духовное существо; природные потребности оказывают свое воздействие даже на самые глубинные пласты его духа. В старину воображение человека породило ангелов — воплощение чистой духовности. Но человек как таковой не есть ни животное, ни ангел; в нем есть свойства как того, так и другого, но он не может быть ни тем, ни другим. В какой мере единственное в своем роде положение, занимаемое человеком, определяет природу его болезни? Если говорить о болезнях тела, то наше сходство с животными настолько велико, что опыты над последними позволяют познать жизненно важные соматические функции человека — пусть даже применение результатов этих опытов представляет значительные трудности. Но понятие душевной болезни человека относится к совершенно иному измерению. В роли причин болезни выступают такие качества человеческого бытия, как неполнота, открытость, свобода и бесконечное разнообразие возможностей. В противоположность животным человек не наделен врожденной, совершенной способностью к адаптации. Ему приходится самому искать путь в жизни. Человек не есть готовая форма, он формирует себя сам. В той мере, в какой он все-таки представляет собой готовую форму, он близок животным. В психопатологии предметом научного исследования становится человек как таковой; соответственно, наблюдения над животными в данной области бесполезны. Не все в душевной болезни может быть объяснено с привлечением одних только естественнонаучных критериев. Люди создают культуру, развивают верования и нравственные принципы и при этом то и дело преодолевают то, что в них есть эмпирического, то есть познаваемого с помощью чисто научных методов. И все же психология и психопатология животных — в той мере, в какой о них вообще можно говорить — представляют для нас определенный интерес. Во-первых, они позволяют нам познать некоторые фундаментальные жизненные проявления, которые не чужды и людям, но которые могут быть намного более объективно оценены в этом широком контексте — как, например, привычки, способность к обучению, условные рефлексы, автоматизмы, поиски решения методом проб и ошибок, а также отдельные виды разумного поведения (см., в частности: W. Kohler. Intelligenzpruefungen an Anthropoiden). Во-вторых, изучение особенностей жизни животных убеждает нас в том, что ни одна из зоологических форм не предшествует человеку. Как животные, так и человек представляют собой ветви единого великого древа жизни. Эти контрасты помогают нам понять, какова действительная основа человеческого бытия. (б) Объективные проявления психической жизни
Мы можем понять и исследовать только то, что воспринимается нами как объект. Душа как таковая не есть объект. Она объективируется благодаря тем своим проявлениям, которые делают ее доступной внешнему восприятию — то есть благодаря сопутствующим соматическим явлениям, осмысленным жестам, поведению, поступкам. Далее, она проявляет себя посредством речевой коммуникации. Она высказывается в словах и творит вещи. Все эти доступные восприятию явления суть результаты функционирования психической субстанции. На их основании мы если и не воспринимаем психическую субстанцию непосредственно, то по меньшей мере делаем вывод о ее существовании; но психическая субстанция или душа как таковая в итоге не становится объектом. Наш опыт осознанных переживаний убеждает нас в том, что психическая субстанция существует; исходя из объективных наблюдений над сходными проявлениями психической жизни у других людей или из сообщений этих людей, мы представляем себе, что их переживания должны быть аналогичны нашим. Но эти объективированные переживания также суть всего лишь внешние проявления. Мы можем сколько угодно пытаться объективировать душу посредством символов или аналогий; но она все равно останется не объективируемым до конца обрамлением бытия (в философской традиции это принято обозначать термином «объемлющее», das Umgreifende), внутри которого пребывают все отдельные объективные факты. Следует еще раз подчеркнуть, что психическая субстанция или душа не есть вещь. Говорить о «душе» как об объекте — значит вводить в заблуждение. Во-первых, душа означает сознание, но в той же мере (а с некоторых точек зрения — прежде всего) она означает бессознательное. Во-вторых, душа должна рассматриваться не как объект с устойчивыми свойствами, а как «бытие в собственном мире», как целое, охватывающее внутренний мир и окружающий мир. В третьих, душа — это становление, развертывание, различение; в ней нет ничего окончательного и завершенного. (в) Сознание и бессознательное Термин «сознание» имеет троякое значение. Во-первых, он подразумевает осознание (интериоризацию) собственных переживаний — в противоположность потере сознания и всему тому, что пребывает за пределами сознания. Во-вторых, он подразумевает осознание объекта, знание о чем- то предметном и внешнем по отношению к данной личности — в противоположность неосознанным субъективным переживаниям, в рамках которых «Я» и «объект» пребывают во все еще не дифференцированном состоянии. В-третьих, он подразумевает самосознание, осознание личностью собственного «Я» — в противоположность бессознательному, в рамках которого субъект и объект переживаются как отдельные сущности, но личность не осознает различия между ними сколько-нибудь отчетливо. Без сознания — понимая под сознанием любую форму внутреннего переживания, в том числе и такую, когда «Я» и «объект» не дифференцируются или когда переживание ограничивается всего лишь неосознанным чувством, не направленным на какой-либо определенный объект, — психическая субстанция не может проявить себя. Где нет сознания в указанном смысле, там нет и психической субстанции. Но психическая жизнь не может быть полноценно понята только как сознание; она также не может быть понята средствами одного только сознания. Реальный опыт душевных переживаний необходимо дополнить теоретическим фундаментом, выходящим за пределы сознания. Все, имеющее непосредственное отношение к феноменологии и объективной констатации фактов, обусловлено действительным опытом психической жизни и не нуждается в теории; с другой стороны, любая попытка объяснения эмпирических данных предполагает построение теоретических рамок и допущение некоторых механизмов и сил, внешних по отношению к сознанию. Прямые, доступные непосредственному наблюдению данные психического опыта аналогичны пене на поверхности моря. Что же касается океанских глубин, они недоступны и могут быть изучены лишь непрямым, теоретическим путем. Но проверка теоретических допущений осуществляется на основании вытекающих из них следствий. Их ценность состоит не в их непротиворечивости и самодостаточности, а в том, насколько успешно они объясняют действительный опыт и способствуют повышению «разрешающей способности» наших наблюдений. Для объяснения психической жизни мы должны работать с механизмами, внешними по отношению к сознанию, а именно — с происходящими в сфере бессознательного событиями, которые, конечно же, сами по себе не могут быть переведены в форму, доступную непосредственному восприятию, а могут лишь мыслиться в форме психических или физических символов или аналогий. С недавних пор, качестве реакции на насчитывающую около ста лет традицию, наблюдается известное снижение доверия к умозрительным теориям. Эту реакцию следует оценивать скорее положительно, поскольку теории слишком легко придумываются и столь же легко порождают путаницу — особенно в тех случаях, когда их беспорядочно смешивают с фактическим материалом. Во всем, что касается теоретизирования, мы предпочитаем держаться принципа максимальной осторожности; всякий раз, прибегая к теоретическим концепциям, мы будем помнить об их гипотетичности и, значит, ограниченности. Само существование событий бессознательной психической жизни часто подвергалось сомнению. В этой связи мы должны различать события, в действительности пережитые личностью на собственном опыте, но оставшиеся незамеченными, и события, происходившие за пределами сознания и, значит, не вошедшие в сферу личностного опыта. Первые могут быть замечены при определенных благоприятных условиях и таким образом доказать свою реальность. Вторые же никогда не могут быть замечены по определению. Перед психологией и психопатологией стоит важная задача: высветить оставшиеся незамеченными события психической жизни и тем самым сделать их доступными сознанию (или, что то же самое, познанию). Стремление к истине и саморазвитию предполагает озарение бессознательных глубин личности; именно таков один из магистральных путей психотерапии. События, происходящие за пределами сознания, могут быть замечены лишь в тех случаях, когда они являются восприятию как события соматической сферы. Но эти же события вполне могут трактоваться как причины и следствия того, что происходит в сознании; соответственно, с их помощью вполне можно объяснять феноменологию сознательной психической жизни. Из сказанного ясно, что они представляют собой чисто теоретические конструкции и, следовательно, не вполне бесспорны и надежны; впрочем, не имея возможности точно установить меру их соответствия действительности, мы, по существу, и не нуждаемся в этом. Внесознательные факторы проявляются во множестве разнообразных форм — таких, как приобретенные особенности ума и памяти, привычки, интеллектуальные способности, темперамент. Человек нередко сознает, что он оказался лицом к лицу с неким переживанием, исходящим из бессознательных глубин его существа и даже способным оказать на него подавляющее воздействие. Попытаемся разъяснить многообразие значений, приписываемых термину «бессознательное». (а) «Бессознательное» мыслится как производное от сознания. Как таковое оно может быть идентифицировано с: автоматическим поведением (то есть деятельностью, которая некогда осознавалась, а теперь осуществляется автоматически и, значит, неосознанно; речь идет о ходьбе, письме, езде на велосипеде и т. п.); забытым опытом, все еще не утратившим своей действенности (имеются в виду так называемые комплексы, остаточные аффекты, обусловленные прежним опытом); воспоминаниями, готовыми «всплыть на поверхность» памяти. (б) «Бессознательное» мыслится в соотношении с недостатком внимания. С этой точки зрения оно есть то, что: будучи пережито в действительности, проходит незамеченным; хотя и выявляется, но не преднамеренно; ускользает из памяти, то есть, будучи некогда содержанием сознания, забывается; ср. известные случаи, когда старые люди забывают, каковы были их намерения мгновением раньше («Я иду в соседнюю комнату — но зачем?»); никогда не было объективировано и, таким образом, не может быть сформулировано в словах. (в) «Бессознательное» мыслится как сила, как первоисточник, то есть как: творческое, жизненное начало;
убежище, защита, первопричина и конечная цель. Иначе говоря, все существенное — то есть все наши страстные устремления и озарения, все импульсы и идеи, все виды и формы нашего творческого воображения, все ослепительные и мрачные моменты жизни — приходит к нам из бессознательного; и любое осуществление оказывается бессознательным, в которое мы в конце концов возвращаемся. (г) «Бессознательное» мыслится как «Бытие» — как истинный, глубинный смысл бытия, то есть как: психическая реальность. Но нельзя упускать из виду, что сознание не может трактоваться ни как нечто механически и случайно добавленное к психической реальности, ни как нечто такое, к чему сводится вся психическая реальность — укорененная в бессознательном, подвергающаяся его влиянию и сама, в свою очередь, оказывающая на него влияние. Психическую реальность понимали по-разному: как спонтанную игру фундаментальных элементов (Гербарт), проявляющуюся в формах сознательной психической жизни; как ряд постепенно уходящих вглубь слоев бессознательного (Конштамм [Kohnstamm], Фрейд); как личное бессознательное, накапливающееся в течение всей жизни индивида; как коллективное бессознательное (Юнг) — субстрат универсального опыта человечества, действующий в каждой отдельно взятой личности. Во всех перечисленных случаях бессознательное понимается как «самодовлеющая сущность», как «бытие для себя», как действительность, которой мы обязаны своим существованием; абсолютное бытие. Эта концепция бессознательного по сути своей метафизична: термин «бессознательное» — подобно терминам «бытие», «ничто», «становление», «субстанция», «форма» и почти все категории — используется в качестве символа с целью сделать немыслимое и непознаваемое хотя бы отчасти доступным мышлению и познанию. Следовательно, «абсолютное бытие» не имеет отношения к психологии. (г) Внешний мир и окружающий мир Существуют определенные мыслительные категории, применимые к познанию всего живого, даже души в ее высших проявлениях — но применимые не в своем точном значении, а в качестве аналогии. В ряду таких категорий — жизнь как бытие в собственном мире; любая жизнь проявляет себя как постоянный обмен между внутренним миром и окружающим миром (фон Икскюль [von Uexkuell]). Один из первофеноменов жизни — бытие в собственном мире. Даже физическое (соматическое) наличное бытие не может быть адекватно исследовано, если рассматривать его всего лишь как анатомическую структуру и физиологическую функцию, произвольно локализованные в пространстве. Его надо рассматривать как живую вовлеченность в окружающий мир; именно благодаря этой вовлеченности наличное бытие обретает форму и реальность, адаптируясь к стимулам, отчасти получаемым извне, отчасти же творимым им самим. Этот исходный, объединяющий процесс жизни как наличного бытия в собственном мире и сосуществования с ним присутствует и в человеческой жизни; но человек выводит его на новую ступень благодаря осознанной способности к различению и активному воздействию на свой мир и, далее, благодаря обобщенному знанию о своем бытии в мире. В итоге жизнь преодолевает самое себя, трансцендирует в иные возможные миры и поднимается даже над самим бытием в мире. Эмпирическое исследование должно обратиться к некоторым частным проявлениям этой фундаментальной взаимосвязи и, следовательно, к некоторым изолированным аспектам связи между внутренним миром и окружающим миром. Вот некоторые примеры. С физиологической точки зрения выделяется связь стимула (Reiz) и реакции, с феноменологической точки зрения — интенциональная связь «Я» и предметного мира (субъекта и объекта). В основе развития жизни отдельного индивида лежат определенный набор исходных качеств (совокупная предрасположенность, конституция, Anlage) и среда: врожденные потенции (предрасположенности) могут либо стимулироваться средой и принимать под ее воздействием ту или иную форму, либо сохраняться в латентном состоянии вплоть до полного угасания. Предрасположенность личности и среда действуют прежде всего при посредстве биологических факторов, лежащих вне сознания; на этом уровне мы пытаемся понять причинно-следственные связи. Далее, в нашей сознательной жизни они функционируют психологически понятным образом; так, факторы среды (такие, например, как наше рождение или изменения в нашей жизненной ситуации) формируют наше бытие и сами, в свою очередь, испытывают воздействие с нашей стороны. В процессе естественного саморазвития личность со своей конституцией противостоит среде и вступает в состояние действенного обмена с ней. Отсюда проистекает весь опыт человеческой судьбы, деяний, усилий и страданий. Функция среды заключается прежде всего в том, что она порождает ситуации4. В результате индивиду предоставляются некоторые возможности, которые он может либо обратить себе на пользу, либо упустить, либо, исходя из них, принять решение. Индивид может создавать ситуации самостоятельно, осознанно стимулировать или предотвращать их возникновение. Он подчиняется сложившимся в мире порядкам и условностям и в то же время может использовать их в качестве инструментов, с помощью которых он пробивает в этом мире брешь. В конечном счете, однако, индивиду приходится сталкиваться с граничными ситуациями, то есть с последними границами бытия — смертью, случаем, страданием, виной. Они могут пробудить в нем то, что мы называем экзистенцией — действительное бытие самости. Каждый человек имеет собственный (приватный) мир5, но кроме него существует и объективный мир — мир, общий для всех. Этот мир для всех существует для «сознания вообще» (Bewusstsein ueberhaupt), и участие в нем дает критерий точности мышления и его объективной ценности. Сознание индивида — это лишь частица общего, того, что возможно в принципе; эта частица сообщает целому конкретные исторические рамки, но в то же время создает почву для непонимания и ошибок. Душа открывает самое себя в собственном мире и вместе с собой созидает мир. В мире она становится доступной пониманию других; в мире она творит. Таким образом, смысл фундаментального соотношения между внутренним и внешним настолько часто подвергается инверсии, что мы можем внезапно обнаружить себя перед лицом, казалось бы, совершенно разнородных реалий. Но общая аналогия так или иначе сохраняется: существует фундаментальная связь между тем, что внутри нас, и тем, что вне нас. Мы пребываем в мире, общем для всего живого, для всякой психической жизни и для каждого человеческого существа в его реальной неповторимости. (д) Дифференциация психической жизни Мы тем яснее познаем психическую действительность, чем выше уровень ее развития. Именно высокоразвитое и сложное способствует разъяснению примитивного и простого — но отнюдь не наоборот. Поэтому для наших исследовательских целей лучше всего подходят люди высокой культуры, живущие богатой душевной жизнью. Высокая степень дифференциации встречается редко. А потому наше познание направляют именно редкие случаи — не диковинные отклонения от нормы, а классические крайности, достигшие своего полного развития. Исключительные, неординарные случаи особенно значимы для психологии, ибо именно через них мы точнее понимаем суть стандартных моментов. Мера психической дифференциации — фундаментальный фактор, оказывающий постоянное влияние на все явления душевной жизни.
С клинической точки зрения очень важно уметь распознавать необычное. Чем явление обычнее, тем чаще о нем говорят и на него жалуются; но высокая частота явления сама по себе не означает, что оно лучше понято или больше соответствует действительности или законам природы. Мы можем задаться вопросом, почему одно явление встречается редко, а другое — часто; например, почему параноики, признаваемые таковыми согласно определению Крепелина, столь редки и в то же время столь характерны? Почему классические случаи истерии были столь распространены в эпоху Шарко и столь редки ныне? Психическая жизнь характеризуется гигантским разнообразием, вплоть до высочайших проявлений гениальности. Для одних гашиш служит источником тупого, животного наслаждения, для других — возбудителем шумной радости, наконец, для третьих — катализатором богатейших, сказочных озарений. Одна и та же болезнь — к примеру, шизофрения (dementia praecox) — у одних ограничивается всего лишь бредом ревности и преследования, тогда как у других — скажем, у Стриндберга — то же содержание может достичь необыкновенно богатого развития, а изменчивые переживания порождают настоящий поток оригинального поэтического творчества. Симптоматика любого психического расстройства находится в соответствии с тем уровнем душевного развития, которого достиг данный больной. Вообще говоря, психические явления (в том числе и аномальные) возможны только при наличии определенной психической дифференциации. Это относится как к степени сложности психического содержания, так и к форме отдельных событий психической жизни. Например, навязчивые идеи и явления деперсонализации появляются только в тех случаях, когда налицо относительно высокий уровень дифференциации; навязчивые идеи, требующие высокого уровня самосознания, не встречаются у детей, но обычны у высокодифференцированных личностей. То же относится к обширной группе субъективных жалоб на заторможенность, которым подвержены легкоранимые, склонные к самоанализу индивиды. Понятие дифференциации требует дальнейшего разбора. Во-первых, оно означает количественный рост качественных форм опыта. Во-вторых, оно означает расчленение обобщенного, смутного психического опыта на некоторое число четко определенных переживаний, что сообщает опыту в целом богатство и глубину. Из отдельных феноменов низкого уровня в результате такой дифференциации рождаются феномены более высокого уровня; смутная инстинктивная жизнь обогащается новым содержанием. Рост дифференциации приводит к большей ясности и осознанности. Неопределенные интуитивные ощущения и чувства уступают место четким, определенным мыслям. Из недифференцированного состояния первоначальной невинности возникают бесчисленные противоречия и конфликты нашей психической жизни. В-третьих, понятие дифференциации предполагает анализ и синтез предметного сознания, что позволяет расширить возможности мышления, понимания, образа действий, различения и сопоставления. В-четвертых, оно означает рост самосознания, то есть осознания личностью самой себя. Нужно различать фактическую дифференциацию как субъективный опыт, который не обязательно становится достоянием сознания, и осознанную дифференциацию, проявляющуюся в наблюдении над самим собой. Человек, подверженный навязчивой идее, может и не пытаться понять, что же с ним происходит. Но обычно дифференцированность и осознание собственных переживаний сопутствуют друг другу. Иногда простая регистрация разнообразных несущественных ощущений может создать ложное впечатление роста дифференциации. В-пятых, мы обязаны знать, на каком именно уровне развития происходит дифференциация; это имеет решающее значение для лучшего понимания личности. Наряду с действительным уровнем дифференциации необходимо учитывать присущую данной личности меру жизненной силы; это позволит охватить различные уровни личности как целого (ср. выдвинутую Клагесом концепцию «уровней развития» — «Formniveau»). Здесь мы достигаем одной из границ познаваемого. Но если мы хотим понять личность, мы должны попытаться найти путь, по которому мы могли бы уверенно продвигаться по ту сторону этой границы. В действительности отдельных индивидов можно сравнивать друг с другом только при условии, что они характеризуются единой степенью дифференциации и находятся на одном уровне развития (Formniveau); это в равной мере относится к общим характеристикам поведения сопоставляемых личностей и к таким частностям, как почерк и т. п. В сущности, отмеченных различий недостаточно, чтобы на их основании можно было выработать ясную и окончательную точку зрения на психическую субстанцию в целом. Что касается психопатологических явлений, то в настоящее время у нас нет удовлетворительной основы для того, чтобы оценить уровни и направленность дифференциации; то же относится и к уровням и направленности дезинтеграции. Поэтому мы должны удовлетвориться только что изложенной обобщенной точкой зрения. Так или иначе, мы можем различать две фундаментальные причины дифференциации. Одна из них обусловлена конституцией (предрасположенностью) данной личности; другая обусловливается культурной средой. У имбецилов6 психоз выказывает относительно бедную симптоматику, расстройства кажутся малочисленными и сравнительно примитивными; бредовые идеи с трудом поддаются систематизации, а ниже определенного уровня развития умственных способностей некоторые типы бреда (например, идея глубокой вины) вообще не встречаются. Возбуждение всегда выражается в форме громких, монотонно- пронзительных криков, тогда как апатия — в форме общей тупой вялости. Культурная среда, в которой человек растет и живет, может лишь активизировать или затормозить проявление личностной предрасположенности. Источником жизни человека служит история, и только благодаря участию в объективном духе индивидуальное развитие приводит человека к обретению самого себя. Глухонемые, которых ничему не учат, так и остаются на уровне идиотов. То, что с внешней, социологической точки зрения кажется нарастающим постепенно, в действительности уже полностью присутствует в душе. Проявления душевной болезни, безусловно, характеризуются бесконечно большим богатством и разнообразием у людей с высоким культурным уровнем. Именно поэтому прогресс психопатологии ничего не выигрывает от изучения животных, зато во многом зависит от исследования людей, находящихся на высоких уровнях культурного развития. Врачи частных клиник, благодаря своим высокообразованным пациентам, располагают необычайно ценным исследовательским материалом, тогда как врачам муниципальных больниц слишком хорошо известно, насколько однообразны проявления истерии у так называемых простых людей. Нашего внимания, естественно, заслуживают как самые дифференцированные, так и самые недифференцированные явления психической жизни. Анализ высокодифференцированной психической жизни позволяет осветить более низкие уровни развития; соответственно, нашему исследовательскому интересу свойственно движение в обоих направлениях. Одни ученые полагают, что для естественных наук наиболее подходящим объектом служит усредненное или самое частое явление. Приверженцы другого, не менее одностороннего подхода упорно сосредоточиваются на редких и высокодифференцированных проявлениях психической жизни. В области изящной словесности определенную аналогию можно усмотреть в виде французского романа нравов прежних времен и современного психологического романа7. Итак, мы обрисовали ряд аспектов, в которых проявляет себя психическая жизнь. Единственным общим фактором для них является наличие смыслового сдвига, благодаря которому все противоположности обретают разнообразную форму. Но обсуждение пяти перечисленных выше аспектов позволило нам хотя бы предварительно ощутить многообразие реалий, с которыми нам предстоит иметь дело, и понять, как мало может быть сказано с помощью общих терминов. Когда дело доходит до работы с отдельной личностью, мы нуждаемся в твердом понимании частного смысла в связи с конкретным случаем. Обсуждение проблем психопатологии в общих терминах обычно не имеет смысла ввиду недостаточно определенной природы последних.
содержание ..
1
2 ..
|
|
|