: Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии Смит Н. Современные системы психологии./Пер. с англ. под общ. ред. А. А. Алексеева — СПб.: прайм-ЕВРОЗНАК, 2003. — 384 с. (Серия «Психологическая энциклопедия») ISBN 5-93878-082-9 В своем новаторском пособии Н. Смит сводит воедино все разнообразие теоретического на­учного наследия психологии XX-XXI веков, предоставляя тем самым ресурсы для сравнения силы и слабости, достоинств и недостатков всех современных систем психологии. Каждая новая глава книги посвящена одному из десяти самых влиятельных современных направлений: когни­тивному, гуманистическому, психоаналитическому, бихевиоральному, экологическому, феноме­нологическому, постмодернистскому, диалектическому, интербихевиоральному и субъективист­скому. Методологически четкий контур подачи материала — от исторического очерка к основ­ным проблемам и далее от сравнительного анализа к оценочному комментарию и вкладу системы в общую психологическую копилку знаний — позволяет легко сравнить системы, определить свое собственное «место» в научном пространстве психологии и наметить направления практического применения полученных знаний. Книга Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии. Содержание Предисловие ...................................................................................15 Предисловие научного редактора...........................................................................16 Предисловие...................................................................................................................18 ЧАСТЬ 1. ВВЕДЕНИЕ В СОВРЕМЕННЫЕ СИСТЕМЫ ПСИХОЛОГИИ .. 20 Глава 1. Введение ............................................................................21 Что такое система?.......................................................................................................22 Десять и еще шесть систем........................................................................................22 Организация книги......................................................................................................23 Главы 1 и 2: Начало................................................................................................23 Главы с 3 по 13: Четыре категории систем............................................................23 Глава 14: Ретроспектива.......................................................................................23 Организация глав............................................................................23 Системы постулатов.................................................................................................24 Глава 2. Исторические основания и логика науки ..............................26 Исторические основания...........................................................................................27 От охотников-собирателей к классической Греции и натурфилософии.................27 Психология классической Греции: натурализм без анимизма..................................30 Эллинистическая Греция и психофизический дуализм...........................................34 Параллели с Индией..................................................................................................40 Упадок Римской империи и возрождение науки.......................................................42 Экспериментальная психология и классические школы: борьба с дуализмом..........55 Резюме и выводы..........................................................................................................61 Логика науки..................................................................................................................63 Конструкты против событий.......................................................................................63 Дуализм «душа—тело»................................................................................................70 Редукционизм.................................................................................................................74 Личная сфера и субъективность...................................................................................78 Познаваемость...............................................................................................................78 Аналогии.......................................................................................................................80 ЧАСТЬ 2. ОРГАНОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ..................................82 Глава 3. Когнитивная психология: Ментализм, компьютерные аналогии и удвоение мира .........................................83 Введение...........................................................................................................................84 Раннее развитие и некоторые рассматриваемые вопросы.............................85 Бихевиоризм и когнитивизм.......................................................................................85 Некоторые ранние достижения когнитивной психологии.................................... 86 Концепции, проблемы и исследования.................................................................87 Три теоретических подхода к репрезентациям.......................................................... 88 Память..........................................................................................................................92 Семантические сети...................................................................................................96 Продукционные системы...........................................................................................97 Психолингвистика...................................................................................................97 Искусственный интеллект......................................................................................98 Когнитивная нейронаука.........................................................................................99 Новые тенденции........ ..................101 Имплицитные постулаты........................................................................................102 Психотерапия...............................................................................................................103 Сопоставление с другими подходами..................................................................105 Анализ поведения......................................................................................................105 Гуманистическая психология..............................................................................:. 105 Интербихевиоральная психология........................................................................105 Оперантный субъективизм......................................................................................106 Феноменологическая и экзистенциальная психология...................................106 Психоанализ..............................................................................................................107 Критика..........................................................................................................................107 Контекст против неестественных экспериментальных заданий..........................107 Факторы развития и социальные факторы.............................................................107 Компьютерный мозг................................................................................................108 Когниция как управляющий фактор.....................................................................109 Эвристики................................................................................................................ 109 Репрезентационизм..................................................................................................110 Разум или поведение................................................................................................110 Отсутствие единства................................................................................................111 Операциональные определения и гипотетико-дедуктивный метод...................111 Процедуры логического вывода в науке...........................................................112 Теория и методология.............................................................................................. 112 Критика и контркритика.............................................................................................113 Выводы...........................................................................................................................113 Глава 4. Гуманистическая психология: смысл, внутренняя реальность и самокаузальность .....................................115 Введение.........................................................................................................................116 Развитие и некоторые вопросы.............................................................................116 Начальный этап и основные принципы...............................................................116 Трансперсональная психология, контркультура и «Нью Эйдж»...............................120 Будущее гуманистической психологии...................................................................121 Полуэксплицитные постулаты.............................................................................. 122 Исследования..............................................................................................................122 Контролируемые исследования..............................................................................123 Качественные исследования...................................................................................124 Неопубликованные диссертации.............................................................................126 Области практического применения...................................................................126 Образование..............................................................................................................126 Промышленность и организации.............................................................................128 Психотерапия...............................................................................................................128 Терапия актуализирующегося потенциала..............................................................128 Терапия становления................................................................................................130 Законны ли притязания гуманистической психологии на спорные психотерапевтические территории?..................................................................................131 Сопоставление с другими подходами..................................................................132 Анализ поведения................................................................................................132 Когнитивная психология.........................................................................................133 Феноменологическая и экзистенциальная психология.......................................133 Оперантный субъективизм и Q-методология........................................................134 Психоанализ...........................................................................................................134 Критика..........................................................................................................................134 Социальные и средовые условия.........................................................................134 Передача личного опыта.....................................................................................135 Сфера образования..............................................................................135 Теория самоактуализации....................................................................................136 Дуализм «душа—тело»......................................................................................138 Вопрос о локусе причинности..............................................................................139 Безусловное подкрепление в противовес условному..........................................139 Негативные формы поведения и другие критические замечания........................139 Сильные стороны гуманистической психологии...................................................139 ВЫВОДЫ.................................................................................................................. 140 Глава 5. Психоанализ: кардинальный отход от Фрейда ....................142 Введение.........................................................................................................................143 Теоретическое развитие............................................................................................143 Начальная ортодоксия и отступления от нее первого поколения аналитиков....143 Отступления от ортодоксии второго поколения аналитиков..............................145 Другие отступления: теория объектных отношений..............................................147 Кризис теории?............................................................................................................155 Полуэксплицитные постулаты..............................................................................156 Исследования...............................................................................................................157 Изучение случаев.....................................................................................................157 Q-метод.................................................................................................................158 Эксперименты...........................................................................................................158 Приложения.................................................................................................................160 Психотерапия..............................................................................................................160 Сопоставление с другими подходами..................................................................161 Анализ поведения............................................................................................................161 Диалектическая психология.......................................................................................161 Гуманистическая психология.....................................................................................161 Интербихевиоральная психология...............................................................................161 Оперантный субъективизм........................................................................................162 Социальный конструкционизм..................................................................................162 Критика..........................................................................................................................162 Внешняя критика в сравнении с внутренней................................................................162 Внешняя критика Фрейда.........................................................................................162 Психоанализ действий Шефера.............................................................................164 ВЫВОДЫ............................................................................................................... 164 ЧАСТЬ 3. ЭНВАЙРОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ............................. 166 Глава 6. Анализ поведения: от оперантного обусловливания к поведенческой терапии и поведению, определяемому правилами ............................................167 Введение.........................................................................................................................168 Основные положения................................................................................................168 Раннее развитие и некоторые вопросы...............................................................170 Вербальное поведение...............................................................................................172 Концептуальные вопросы........................................................................................174 Вопрос контроля.........................................................................................................174 Разум и мозг...............................................................................................................175 Теория и метатеория.................................................................................................176 Гипотетическая дедукция в противовес эмпирической индукции.......................177 Механицизм в противовес контекстуализму..........................................................177 Имплицитные постулаты........................................................................................177 Сферы практического применения......................................................................178 Поведенческая терапия............................................................................................181 Сопоставление с другими подходами..................................................................183 Когнитивная психология.......................................................................................183 Эко-бихевиоральная психология.............................................................................184 Интербихевиоральная психология...........................................................................185 Феноменологическая психология...........................................................................186 Критика..........................................................................................................................187 Области практического применения......................................................................187 Выступление Кантора перед специалистами по анализу поведения....................187 Сборник критических статей...................................................................................187 Эффекты подкрепления...........................................................................................189 Ошибочные представления об анализе поведения...............................................189 Критика основного направления психологии со стороны анализа поведения....189 Выводы...........................................................................................................................190 Глава 7. Эко-бихевиоральная наука /экологическая психология: прогнозируемые паттерны во взаимодействии между людьми и физическим окружением ................................................................191 Введение.........................................................................................................................192 Основные положения о поведенческих сеттингах..........................................192 Устойчивые паттерны поведения..........................................................................192 Синоморфы................................................................................................................192 Окружающая среда................................................................................................... 193 Определение поведенческого сеттинга.................................................................193 Схемы или механизмы управления.........................................................................193 Раннее развитие..........................................................................................................195 Начало.........................................................................................................................195 Поток индивидуального поведения......................................................................195 Поведенческие эпизоды и содержание поведения..................................................195 Последствия...............................................................................................................196 Некоторые вопросы...................................................................................................196 Мир хаоса против регулярности..........................................................................196 Несоизмеримость блоков..........................................................................................197 Трансдьюсеры и операторы....................................................................................198 Распределение и таксономии поведения..............................................................198 Проблемы и теории в противовес событиям и отказу от теории.........................199 Тематика эко-бихевиоральной науки....................................................................199 Полуэксплицитные постулаты..............................................................................199 Исследования...............................................................................................................200 Теория «комплектации»: переукомплектованность и недоукомплектованность...200 Поведенческий сеттинг...............................................................................................203 Оптимизация исследований и самоотчеты........................................................206 Вмешательство.......................................................................................................206 Области практического применения...................................................................206 Сопоставление с некоторыми другими подходами........................................206 Анализ поведения.......................................................................................................206 Интербихевиоральная психология...........................................................................207 Оперантный субъективизм......................................................................................207 Критика..........................................................................................................................207 ВЫВОДЫ.......................................................................................................................208 ЧАСТЬ 4. СОЦИОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ.................................. 209 Глава 8. Постмодернизм и социальный конструкционизм: равноценность науки и мифологии; полная относительность истины ………………………….... 210 Введение.........................................................................................................................211 Развитие и некоторые вопросы.............................................................................211 Постмодернизм.........................................................................................................211 Социальный конструкционизм...............................................................................214 Полуэксплицитные постулаты социального конструкционизма.............220 Исследования...............................................................................................................221 Психотерапия...............................................................................................................222 Принципы...................................................................................................................222 Кто руководит процессом?......................................................................................223 Кто обладает знанием?...........................................................................................223 Некоторые процедуры...............................................................................................224 Семейная терапия.....................................................................................................224 Постмодернистская терапия и академическая психология..................................226 Области практического применения...................................................................226 Соспоставление с другими подходами................................................................226 Когнитивная психология..........................................................................................226 Интербихевиоральная психология.........................................................................227 Оперантный субъективизм.....................................................................................227 Феноменологическая психология......................................................................227 Психоанализ...........................................................................................................228 Критика..........................................................................................................................228 Использование логики с целью дискредитации логики....................................228 Использование эмпиризма с целью дискредитации эмпиризма...........................229 Какие события принимаются во внимание?..........................................................229 Точка опоры............................................................................................................229 Вопрос релятивизма...................................................................................................229 Редукционизм и удвоенный мир..........................................................................231 Постмодернизм против физических и биологических наук...............................232 Влияние на систему образования.............................................................................234 Модификации конструкционизма............................................................................235 Выводы...........................................................................................................................236 ЧАСТЬ 5. ДЕЦЕНТРИЧЕСКИЕ ИЛИ ИНТЕРАКЦИОНАЛЬНО-КОНТЕКСТНЫЕ СИСТЕМЫ....................238 Глава 9. Диалектическая психология: Конфликт и противоречие как основополагающий принцип изменения .............239 Введение.........................................................................................................................240 Раннее развитие и некоторые проблемы............................................................241 Китайские диалектики.............................................................................................241 Диалектический идеализм.....................................................................................242 Диалектический материализм................................................................................242 Российская антидиалектика.....................................................................................242 Диалектическая психология в Китае................................................................... 243 Диалектическая психология в США...................................................................244 Полуэксплицитные постулаты..............................................................................246 Исследования..............................................................................................................247 Психотерапия...............................................................................................................248 Принципы.................................................................................................................248 Процедуры Линехана................................................................................................248 Процедуры Омера.....................................................................................................249 Отношение диалектики к другим системам......................................................250 Анализ поведения.........................................................................................250 Когнитивная психология.........................................................................................250 Гуманистическая психология.....................................................................................251 Интербихевиоральная психология...........................................................................251 Оперантный субъективизм........................................................................................251 Феноменологическая и экзистенциальная психология..........................................251 Психоанализ............................................................................................................251 Критика..........................................................................................................................252 ВЫВОДЫ...........................................................................................................................253 Глава 10. Интербихевиоральная психология: событийное поле наблюдаемых взаимодействий вместо допущений о душе и мозге ...................................................254 Введение.........................................................................................................................255 Основные положения и вопросы..........................................................................255 Интербихевиоральное поле........................................................................................255 Некоторые импликации данной системы................................................................262 Система эксплицитных постулатов.....................................................................266 Исследования...............................................................................................................267 Множественные меры взаимозависимости...........................................................268 Факторы сеттинга......................................................................................................268 Интеракциональная история.................................................................................269 Явные и скрытые интеракции....................................................................................269 Функции стимула в решении задач..........................................................................269 Лингвистические интеракции..................................................................................270 ПрИЛОЖеНИЯ.................................................................................................................271 Управление бизнесом и космическая программа..................................................271 Образование...............................................................................................................271 Психотерапевтические приложения.......................................................................273 Клиническая психология.........................................................................................274 Требования к клинической психологии..............................................................274 Система психопатологии Кантора........................................................................276 Интербихевиоральное описание клинических случаев........................................276 Сопоставление с другими подходами..................................................................277 Анализ поведения.............................................................................................277 Когнитивная психология............................................................................................277 Диалектическая психология........................................................................................278 Оперантный субъективизм...........................................................................................278 Феноменологическая психология.............................................................................278 Социальный конструкционизм....................................................................................278 Критика..........................................................................................................................279 ВЫВОДЫ...........................................................................................................................280 Глава 11. Оперантный субъективизм: объективность субъективности .......................................................281 Введение.........................................................................................................................282 Основные положения и вопросы..........................................................................283 История развития системы.......................................................................................283 Научная ориентация...................................................................................................284 Q-метод......................................................................................................................286 Сравнение вопросников и оценочных шкал с Q-методологией............................287 R против Q.........................................................................................................289 Коммуникабельность...............................................................................................292 Рассмотрение единичных случаев и проблема обобщения..................................293 Имплицитные постулаты........................................................................................296 Исследования...............................................................................................................297 Сферы практического применения......................................................................298 Клиническая психология.........................................................................................298 Сопоставление с другими подходами..................................................................300 Когнитивная психология.........................................................................................300 Гуманистическая психология..................................................................................301 Интербихевиоральная психология.........................................................................301 Феноменологическая психология...........................................................................302 Постмодернизм и социальный конструкционизм................................................302 Критика..........................................................................................................................302 ВЫВОДЫ.....................................................................................................................302 Глава 12. Феноменологическая психология: смысл, сознание и связь с миром .....................................................304 Введение.........................................................................................................................305 Становление и некоторые вопросы......................................................................305 Французская ветвь.....................................................................................................308 Мерло-Понти...............................................................................................................308 Сартр........................................................................................................................311 Феноменологическая психология в США.........................................................312 Имплицитные постулаты........................................................................................313 Исследования...............................................................................................................313 Психотерапия...............................................................................................................315 Сопоставление с другими подходами..................................................................318 Анализ поведения.....................................................................................................318 Когнитивная психология........................................................................................318 Диалектическая психология......................................................................................318 Гуманистическая психология..........................................................................................318 Интербихевиоральная психология..........., .................................................................319 Оперантный субъективизм.............................................................................................320 Постмодернизм и социальный конструкционизм...................................................320 Критика..........................................................................................................................320 ВЫВОДЫ.......................................................................................................................322 ЧАСТЬ 6. КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДРУГИХ СИСТЕМ.............. 323 Глава 13. От общества к вероятностям: шесть систем .......................324 Общественная психология......................................................................................325 Прямой реализм..........................................................................................................326 Экологическое восприятие/Экологический реализм/ Экологическая психология.....................................................................................328 Энвайронментальная психология........................................................................330 Эволюционная психология.....................................................................................332 Вероятностно-эпигенетическая психология.....................................................333 ЧАСТЬ 7. РЕТРОСПЕКТИВНЫЙ ОБЗОР............................................ 338 Глава 14. Оглядываясь назад и подводя итоги ..................................339 Причинность и системы психологии...................................................................340 Характеристики каждой категории причинности...........................................341 Органоцентризм......................................................................................................341 Энвайроцентризм.....................................................................................................342 Социоцентризм.........................................................................................................343 Нонцентризм.............................................................................................................344 Краткая сводка.............................................................................................................345 Критерии научных конструктов............................................................................346 Методология.................................................................................................................346 ВЫВОДЫ................................................................................................................. 347 ЧАСТЬ 8. ПРИЛОЖЕНИЕ ....................................................................348 Постулаты рассматриваемых в книге психологических систем .................................................................349 Органоцентрические системы................................................................................350 Имплицитные постулаты когнитивной психологии (Г. Саймон: глава 3).............350 Полуэксплицитные постулаты гуманистической психологии (А. Маслоу: глава 4)........... 350 Полуэксплицитные постулаты психоанализа (Р. Шефер: глава 5)....................351 Энвайроцентрические системы....................................................................351 Имплицитные постулаты анализа поведения (Б. Ф. Скиннер, глава 6)............351 Полуэксплицитные постулаты эко-бихевиоральной науки (Р. Баркер: глава 7).......352 Социоцентрические системы.................................................................................352 Полуэксплицитные постулаты социального конструкционизма (К. Герген: глава 8)...............................................................................................352 Нецентрические системы..............................................................353 Полуэксплицитные постулаты диалектической психологии (К. Ригель: глава 9)...............353 Эксплицитные постулаты интербихевиоральной психологии (Дж. Р. Кантор: глава 10)........................................................................................353 Имплицитные постулаты оперантного субъективизма (У. Стефенсон: глава 11)................354 Имплицитные постулаты феноменологической психологии (М. Мерло-Понти: глава 12)......................................................................................355 Предметный указатель..............................................................................................356 Русские переводы литературных источников..................................................367 Литература....................................................................................................................368 ПРЕДИСЛОВИЕ НАУЧНОГО РЕДАКТОРА В предисловии к этой уникальной, в определен­ном смысле, книге я не буду пытаться кратко пере­сказывать или анализировать ее основное содержа­ние, как это обычно принято, тем более что сам ав­тор, Ноэль Уилсон Смит, сжато и точно изложил цели, задачи, основные идеи и структуру написанно­го им капитального труда в собственном предисло­вии. Мне же хочется поделиться впечатлением от знакомства с этой книгой и теми чувствами, надо ска­зать, противоречивыми, которые возникали у меня в процессе ее чтения. Книга посвящена сравнительно-аналитическому описанию современных систем психологии или, гово­ря иначе, положению дел в теории психологии на сегодняшний день. Профессиональным психологам хорошо известно, что количество статей и моногра­фий, посвященных этой обширной теме, таково, что даже для беглого знакомства с ними не хватит чело­веческой жизни. Студенты же вообще оказываются в безвыходном положении. Пуститься в плавание по этому безбрежному морю литературы без специаль­ной подготовки — значит потерпеть крушение уже у самого берега, навсегда потеряв интерес и желание разбираться в головоломных построениях теорети­ков от психологии. Именно в этом кроется одна из причин тяги молодежи к психологической практике и пренебрежения к теории. Исправить это положе­ние крайне трудно. Ноэль Смит поставил себе задачу облегчить сту­дентам знакомство с развитием теоретической пси­хологической мысли в период после 1950-х годов -и с этой целью написал учебник! Честно говоря, мне трудно было представить себе, что вообще можно написать учебник (или хотя бы учебное пособие) по такому предмету, как современные системы психоло­гии. И когда мне в руки попала книга Смита, я еще не верил, что она посвящена действительно совре­менным системам, полагая, что придется опять чи­тать про Фрейда, Уотсона, Павлова и т. д. Однако, начав читать, я уже не мог отложить эту книгу в сто­рону, пока не дочитал до конца. Разумеется, мною двигал профессиональный интерес человека, занима­ющегося преподаванием психологии уже почти .30 лет, и именно с этих позиций я пытался оценить ра­боту Смита. Искренняя радость от того, что такая книга наконец появилась, и белая зависть (вместе с сожалением, что она появилась, увы, за океаном, а не в России) — именно эти чувства возникли у меня первыми, вероятно, повлияв на мое решение реко­мендовать издательству "прайм-ЕВРОЗНАК" подго­товить перевод книги Смита и издать ее для россий­ских студентов-психологов. Смит выбрал для своего учебника 16 современных психологических систем, понимая под психологичес­кой системой логическую конструкцию, построенную на основе эксплицитных или имплицитных постула­тов и служащую для целостного и согласованного рас­смотрения данных и теорий, касающихся предмета изучения. Помимо таких относительно известных у нас систем, как психоанализ, когнитивная психология и гуманистическая психология, Смит подробно рас­сматривает менее знакомый российским читателям анализ поведения Б. Ф. Скиннера и, что крайне важ­но, почти совершенно неосвещенные в нашей литера­туре системы: эко-бихевиоральную науку Р. Баркера, интербихевиоральную психологию Дж. Р. Кантора, оперантный субъективизм (Q-методологию) У. Сте-фенсона, социальный конструкционизм К. Гергена, феноменологическую психологию Мерло-Понти и целый ряд других подходов. Смит сетует, что в аме­риканских университетах студенты не получают до­статочной информации об этих современных систе­мах, и потому лишены возможности сделать инфор­мированный выбор (понятие, которому Смит придает особое значение в подготовке специалиста-психоло­га). Вряд ли нужны комментарии по поводу инфор­мированности наших студентов о перечисленных здесь системах психологии. Поэтому издание учебни­ка Смита в русском переводе представляется мне весь­ма своевременным и полезным делом. Еще одной привлекательной особенностью книги Смита, написанной для студентов и, как мне кажется, с любовью к ним, служит ее занимательность. Каза­лось бы, что может быть занимательного в «сухой те­ории»? Действительно, зрелому профессионалу, эко­номящему время, не нужна «лирика», ему достаточ­но строгого логического анализа теоретических положений той или иной системы. Другое дело сту­денты, которых недостаточно информировать, а нуж­но еще и увлечь, чтобы сообщаемая информация не ушла как вода в песок. Смит нашел очень удачный метод изложения, увязывая теоретические вопросы с историческим контекстом, персоналиями и, главное, с практическими приложениями каждой теоретичес­кой системы, в частности, в образовании и психотера­пии. Кроме того, обсуждаются научные исследования, выполненные в рамках рассматриваемых систем. Весь этот тщательно подобранный конкретный материал (занимающий изрядный объем книги) делает изложе­ние живым, ярким и понятным. Редко кому удается написать большую книгу ровно. Смиту это почти уда­лось, но все же приходится употребить это «почти» в связи с самой короткой и, на мой взгляд, наименее удачной главой, посвященной диалектической психо­логии. Как известно, американская почва неблагопри­ятна для диалектики, и американские психологи не жалуют диалектический метод (Клаус Ригель, немец по происхождению, был в США единственным ис­ключением, можно даже сильнее сказать - «белой во­роной»). Видимо, этим отчасти объясняется недоста­точно глубокое (по сравнению с рассмотрением дру­гих систем) изложение состояния диалектической психологии, развивающейся главным образом за пре­делами Соединенных Штатов. Смиту неизвестны рос­сийские диалектики, кроме одного — В. И. Ленина 16 (вот они, стереотипы, в действии!), да и в Китае его внимание привлек не кто иной, как Мао Цзе Дун (хотя китайским психологам все же больше повезло, чем российским, ибо их хотя бы упоминают). Жаль, конеч­но, что система С. Л. Рубинштейна не попала в поле зрения Смита, но, в отличие от американцев, нам ис­править это намного легче. Поэтому отмеченный мной единственный недостаток не портит общего — крайне благоприятного — впечатления от книги Смита, со­держащей полное и объективное изложение как раз тех теоретических систем, сведения о которых в нашей литературе отсутствуют. Если же говорить о психологических системах уже не в плане дидактики, а с точки зрения интересов са­мой психологии как науки, книга Смита свидетель­ствует о том, что психология вошла в XXI век в со­стоянии теоретического кризиса. Смит насчитал 16 современных систем, хотя не все, вероятно, согласят­ся с этим и захотят, к сожалению, добавить к ним еще какое-то число. К сожалению потому, что чем строже и точнее наука, тем меньше в ней систем. Как извест­но, в психологии все вращается вокруг одной оси — психофизической (и психофизиологической) пробле­мы. Все это многообразие систем порождено попыт­ками разрешить (или обойти) эту проблему. Отсюда два полюса притяжения — душа (психика, разум и т. д.) и поведение (нервная деятельность, нейронная активность и т. д.), — к которым устремлены большин­ство внятно сформулированных систем. Ноэль Смит, как мне показалось, отдает предпочтение полюсу по­ведения (точнее, интерповедения или взаимодей­ствия), делая свой информированный выбор. Опять же мне показалось, возможно, в силу того, что мой информированный выбор в большей степени связан с другим полюсом, будто критика в адрес систем, тя­готеющих к конструкту «разума» («ментальных реп­резентаций», «Я» и т. д.), звучит более остро и язви­тельно, чем в отношении поведенческих систем, кото­рым Смит (неявно) симпатизирует и с которыми связывает будущее психологии. Чтобы скорректиро­вать этот акцент, необходимо сказать несколько слов в защиту так называемого «ментализма». Вообще говоря, нет особых оснований считать би­хевиоризм (в любой его форме) путем выхода психо­логии из теоретического кризиса, ибо поведение био­логических организмов изучает биология, а поведение социальных организмов — социология, и вряд ли эти две дисциплины отдадут свои владения какой-то пси­хологии. Психика (как бы ее не называли) остается предметом психологии, иначе нужно менять название, как это честно сделал Роджер Баркер, назвав свою систему эко-бихевиоральной наукой. Используемая в англоязычной, особенно в американской психологии уловка, состоящая в том, чтобы называть поведение или развитие психологическим, а не психическим (смысл — поведение или развитие, изучаемое психо­логией), ничего не меняет. Аналогией может служить определение интеллекта: интеллект — это то, что из­меряют тесты интеллекта. «Каким образом материя мозга производит субъективные явления?» - вопрос Ивана Петровича Павлова, весьма авторитетного сре­ди бихевиористов ученого, остается без ответа. На мой взгляд, время построения «чистопородных» психоло­гических систем прошло. Если бы кто-то попытался, например, объединить предложенное интербихевио-ристом Дж. Р. Кантором понятие сеттинга с понятием динамического стереотипа, сформулированным Пав­ловым, — т. е. экологию с нейродинамикой, возможно наука о поведении сделала бы еще один шаг по пути к объективной науке о субъективности. С другой стороны, когнитивную психологию, кото­рая ближе других направлений к строгому (экспери­ментальному) изучению психики, стало модно обви­нять в том, что она оперирует такими фикциями, как «умственные репрезентации», «обработка информа­ции», «нервные сети» и т. д. Однако, согласно разви­той Файхингером философии «как если бы», фикции могут играть крайне важную роль на определенных эта­пах познания, и с этим трудно не согласиться, вспом­нив хотя бы о Зигмунде Фрейде. В данном случае фик­ции когнитивистов играют роль связующих звеньев между описательной, феноменологической психологи­ей и строгими науками (включая математику). Психи­ка — свойство материи, причем высокоорганизованной материи, и ее объективное изучение требует примене­ния объективных научных методов, используемых для изучения свойств материи. В самой психологии таких методов практически нет, и потому союз с естественны­ми и техническими науками для нее крайне важен на данном этапе развития. Возражения против примене­ния в психологии методов точных наук обычно разда­ются со стороны психологов, не имеющих достаточной физико-математической подготовки, чтобы адекватно судить о плюсах и минусах этих методов. Затронув эти два вопроса, я хотел лишь указать (большее в рамках предисловия невозможно) на не­сколько иной ориентир для студентов, которым пред­стоит изучать современные психологические системы по учебнику Смита. И этот ориентир — интеграция систем, а не простой, хотя бы и информированный, выбор из рассматриваемых альтернатив. XXI век, ско­рее всего, будет эпохой прогресса комплексных дис­циплин, таких как, например, активно развиваемая в США психонейроэндокриноиммунология (psycho-neuroendocrinoimmunology) — самое длинное слово в английском языке на данный момент и яркий пример интегративных тенденций, захватывающих психоло­гию. Однако для плодотворной интеграции необходи­мо хорошо знать интегрируемые элементы, и в этом отношении учебник Ноэля Смита дает полную и объективную информацию всем желающим позна­комиться с важнейшими из современных психологи­ческих систем. Профессор кафедры психологии развития и образования РГПУ им. А. И. Герцена А. А. Алексеев 08. 08. 2002 г. 17 ПРЕДИСЛОВИЕ Читая на протяжении нескольких лет студентам старших курсов лекции по такому предмету, как «ис­тория и современные системы психологии», я посто­янно пытался найти учебник, отражающий современ­ное состояние психологической мысли. Однако в тех многочисленных изданиях, заглавия которых прак­тически совпадали с названием преподаваемого мною курса, период развития психологии после 1950-го года освещался крайне скудно. Основное внимание в такого рода изданиях уделяется системам психологии, которые я называю классическими и в число которых входит структурализм Титченера, Чи­кагская школа функционализма, гештальт-психоло­гия, ассоцианизм, а также бихевиоризм от Уотсона до Халла. Хотя в этих книгах обсуждаются классичес­кие фигуры психоанализа, в них ничего не говорится о современных представителях этого направления. Таким образом, основное изложение охватывает пе­риод, заканчивающийся приблизительно серединой XX столетия. Описание более позднего периода раз­вития психологии, как правило, ограничивается от­дельными частями глав, посвященных скиннеровско-му анализу поведения, развитию некоторых идей когнитивной психологии, а также несколькими пара­графами, посвященными таким представителям гу­манистической психологии, как Маслоу или Род­жерс; иногда в них можно встретить упоминания еще одного-двух направлений. При этом мне нигде не удалось найти развернутого описания многочислен­ных систем, появлением которых характеризуется современный этап развития психологии. Основная проблема автора, пытающегося осве­тить все многообразие современных психологичес­ких систем, состоит в том, что нет такого человека, который являлся бы экспертом в каждой из них. Большинство ученых посвящают свою научную ка­рьеру какой-либо одной системе, а нередко лишь тому или иному разделу отдельно взятой системы. Это означает, что попытка написать подобный труд, предпринятая профессионалом, неизбежно влечет за собой погрешности, выражающиеся как в недо­статке, так и в избытке внимания, уделяемого тем или иным системам. Во многих случаях я мог най­ти первоисточники только благодаря ссылкам, со­держащимся во вторичных источниках, которые практически никогда не содержат ссылок на после­дние работы, появившиеся в рамках соответствую­щего направления. Пытаясь хотя бы отчасти устра­нить эту проблему, я также пользовался постоянно обновляемыми базами данных, однако они, как пра­вило, не отличаются полнотой, а мою практику по­иска с помощью таких информационных средств, по-видимому, нельзя назвать ни особенно эффек­тивной, ни особенно успешной. В результате я, не­сомненно, упустил из виду ряд важных источников, не говоря уже о том, что мне не удалось вполне адекватно осветить и систематизировать всю со­бранную мной информацию. Нередко проблема зак­лючалась не в недостатке информации, а в ее избыт­ке: некоторые системы с информационной точки зре71ия практически необъятны, так что, пожалуй, даже специалист не может претендовать на исчер­пывающее знакомство с ними. В таких случаях мне приходилось самому решать, какие источники мо­гут представлять наибольший интерес, а подобный выбор никогда не может быть безупречным; даже малоизвестные работы могут содержать ценную ин­формацию, а ведь их легче всего упустить из виду или не придать им должного значения. Если проблема, состоящая в том, чтобы объять необъятную по количеству литературу, является до­статочно распространенной, то проблема, связанная с невозможностью уйти от субъективности и личных предпочтений, является просто неизбежной. Данная проблема находит свое выражение в вопросе выбора — что исключить, а что — оставить; в расположении материала; в объеме, который отводится каждой из тем, а также в том, что называют «ориентационной необъективностью» (связанной с тем, каким образом автор разграничивает между собой теоретические конструкции и наблюдаемые факты, — см. дальше). Авторы редко предупреждают читателя о несовер­шенствах написанных ими работ. Так, современные учебники по психологии изобилуют ссылками на «обработку информации», однако авторы, как прави­ло, не указывают на то, что процесс, обозначаемый данным термином, представляет собой теоретичес­кую конструкцию, а не наблюдаемый феномен. Ра­зумеется, авторы не предлагают никаких альтернатив описываемым ими теоретическим конструкциям. Аналогичным образом в психологической литерату­ре встречаются ссылки на «данные органов чувств», «биологическую основу поведения», «церебральные механизмы хранения информации», «центры порож­дения речи», «нейронные сообщения и нейронные сигналы», «ключевые признаки», «психические про­цессы» и множество других теоретических конструк­тов, которые описываются так, как будто они явля­ются частью наблюдаемого физического мира. (На с. 63-64 второй главы я уделяю специальное внима­ние проблеме разграничений между теоретическими конструктами и событиями.) Вполне возможно, что по количеству завуалированных источников необъективности психология занимает в ряду науч­ных дисциплин первое место. После такого признания я обязан поставить чита­теля в известность относительно своих собственных пристрастий. Их суть сводится к тому, что я обозна­чаю достаточно широким термином «контекстуаль­ный интеракционизм» (Smith, 1973). Иными слова­ми, то, что я называю психологическим событием, я рассматриваю как взаимодействие между организ­мом (субъектом) и объектом, имеющее место в спе­цифическом контексте. К такого рода взаимодей­ствиям относятся, в частности, восприятие, мышле- 18 ние, воображение, научение и приобретение знания. Благодаря наличию контекста, психологическое со­бытие не может быть сведено к биологическим, хи­мическим или физическим процессам, хотя все они также в полной мере участвуют в таком событии. Различные компоненты, участвующие в психологи­ческом событии, содержат в себе потенциал, или ре­ализационные факторы, обеспечивающие переход на более высокий уровень организации обстоятельств, из которых складывается психологическое событие. Любое изменение, вторгающееся в цепь таких сопут­ствующих событий — перелом ноги, повреждение мозга, непредвиденная ситуация, — способно полно­стью изменить характер психологического события. При таком взгляде противопоставления: «душа-тело», «мозг—поведение», или «поведенческий—ког­нитивный» перестают быть актуальными, как если бы мы допустили, что имеем дело с «пустым» орга­низмом (считая, что биологических факторов не су­ществует). Ни внутренние факторы (мозг, разум, по­знавательная деятельность), ни внешние (окружаю­щая среда) не рассматриваются при этом как причинные. Причинность не находится снаружи либо внутри, но охватпывает взаимодействие в целом, включая кон­текст. Данный подход в той или иной степени при­сущ системам, рассматриваемым в разделе V (главы 9-12). Помимо контекстуального интеракционизма мне в высшей степени импонирует также ряд отдель­ных положений других систем, хотя некоторые их отличительные особенности я не нахожу столь же привлекательными. Пытаясь держать свои личные предпочтения под контролем, я, тем не менее, без колебаний приводил точки зрения контекстуально-интеракционного под­хода в качестве альтернативы традиционным психо­логическим взглядам; это прежде всего касается вто­рой части второй главы. При этом следует заметить, что сами сторонники традиционных взглядов на пси­хологию крайне редко приводят точку зрения данно- го подхода на рассматриваемые ими проблемы, тем самым лишая читателя возможности информирован­ного выбора [термин включен в указатель]. Я уделял внимание каждой из рассматриваемых мною систем в соответствии со своим уровнем ее по­нимания и пытался представить каждую из них пре­имущественно с точки зрения сторонников соответ­ствующей системы. В тех частях глав, которые посвя­щены критике, я обычно предоставлял слово другим, хотя иногда и добавлял собственные оценки. Заклю­чительная часть каждой главы отражает в основном мою собственную точку зрения относительно дости­жений либо возможных перспектив развития соот­ветствующей системы. Я благодарен тем своим коллегам и студентам, которые прочли фрагменты рукописи настоящей ра­боты и внесли предложения по ее улучшению. Мне приятно назвать такие имена, как Чарльз Бэкстер, Стэфен Браун, Деннис Делпрато, Кэти Данхэм, Джеймс Хэррик, Паркер Лихтенштейн, Пол Маунт-джоу, Гретхен Сэндо, Мэрлин Смит и Уильям Туки. Я буду рад услышать конкретные предложения, касающиеся дальнейших улучшений этой книги, от студентов, преподавателей и всех читателей, надеясь на то, что данная работа, возможно, выйдет во вто­ром издании. Н. У. Смит Факультет психологии Университета штата Нью-Йорк, Платтсбург N. W. Smith Department of Psychology State University of New York Pittsburgh, NY 12901 e-mail: nwsmith@plattsburgh.edu 19 Часть I . Введение в современные системы психологии Глава 1. Введение ЧТО ТАКОЕ СИСТЕМА ? Эта книга посвящена системам психологии. Но что представляет собой система? Почти сорок лет назад Мелвин Маркс (Melvin Marx, 1963) предложил два определения, которые не утратили своего значения до сих пор: система «в об­щих чертах указывает в рамках психологии кластер теоретических положений и методологических укло­нов (biases) (например, бихевиоризм, психоанализ)» (р. 9) или состоит в «организации и интерпретации данных и теорий о предмете изучения с акцентом на частной методологии (метатеория) и рабочих предпо­ложениях (постулаты)» (р. 43). Оба определения ука­зывают на центральную роль теории и методологии. К этому я бы добавил, вслед за более ранним автором (McGoech, 1933), что системы должны отличаться согласованностью и единством. Все системы, вклю­ченные в эту книгу, имеют теоретическую ориента­цию, а большинство из них обладают согласованнос­тью и единством. Наиболее ярким исключением яв­ляется когнитивная психология, которая, тем не менее, также содержит ряд общих тем. Что касается методологии, некоторые системы, такие как диалекти­ческая и интербихевиоральная психология, являются эклектичными; однако большинство использует одну или ограниченную группу методологий (см. главу 14). Указание Маркса на постулаты во втором опреде­лении также имеет большое значение и будет рас­смотрено далее в данной главе. Лихтенштейн (Lichtenstein, 1967), определяя научную систему как «каркас или леса, позволяющие ученому организо­вать свои данные упорядоченным и осмысленным образом» (р. 233), вслед за Марксом и Мак-Гоком (McGoech) подчеркивает роль организации — одна­ко он указывает прежде всего на то внимание, кото­рое система уделяет организации наблюдений. В данной книге под психологической системой понимается упорядоченная и логическая конструк­ция, служащая для целостного и согласованного рас­смотрения данных и теорий, касающихся предмета изучения; она использует набор постулатов (даже если они являются имплицитными) и, как правило, единственную методологию. ДЕСЯТЬ И ЕЩЕ ШЕСТЬ СИСТЕМ Я выбрал десять современных систем, которым по­свящаю по целой главе, и еще шесть, которые рассмат­риваю более кратко в главе 13. Психоанализ и вслед за ним интербихевиоральная психология являются наиболее ранними, а социальный конструкционизм — наиболее поздней из десяти систем. Диалектическая психология, в составе философии, имеет наиболее древние корни и восходит к эпохе династии Чжоу (Chou), правившей в Китае 3000 лет назад, а также к классическому периоду или Золотому веку античной Греции в Европе. Из шестнадцати систем наиболее поздним является, вероятно, прямой реализм, при­шедший к нам из Австралии, хотя эволюционная пси­хология также является достаточно молодой систе­мой. Когнитивная психология с очевидностью явля­ется господствующей системой в современной психологии. Наибольшей согласованностью и под­линной систематичностью отличается интербихевио­ральная психология;«в наименьшей степени эти каче­ства присущи гуманистической психологии и еще бо­лее разнородной когнитивной психологии — хотя отдельные ветви последней иногда оказываются более систематичными, чем система в целом. Когнитивной психологии посвящена самая длин­ная глава, а диалектической — самая короткая. Если представители диалектической психологии почув­ствуют себя обделенными, надеюсь, они сообщат мне, какая важная информация об их системе должна быть также включена в книгу. Аналогично, если когнитиви-стам покажется, что посвященная их системе глава является слишком длинной и тяжеловесной, я готов услышать мнения о том, что следовало бы исключить. Описания избранных мною систем сведены в од­ной книге, чтобы студенту легче было охватить раз­нообразие теоретических концепций, характерное для современной психологии. Невозможно сделать информированный выбор, не имея представления о существующих альтернативах. На младших курсах студенты, вероятно, имели возможность подробно ознакомиться с когнитивной психологией и анали­зом поведения, а также получить некоторое пред­ставление о психоаналитической и гуманистической психологии. Их редко знакомят с феноменологичес­кой психологией, оперантным субъективизмом, ин-тербихевиоральной психологией или эко-бихевио-ральной наукой. Данный труд преследует цель предо­ставить им информацию и тем самым дополнительные возможности для сравнения сильных и слабых сто­рон каждой из систем и составления информирован­ного суждения о каждой из них. Только благодаря де­тальному знакомству с системами студент может быть адекватно информирован. Последствия недостатка такой информации легко можно видеть на примере психолога, утверждающего, что мир, который мы видим вокруг нас, является об­маном. Он полагает, что информация, поступающая через наши органы чувств, преобразуется, превраща­ясь в иллюзию внешнего мира, и только. Далее он за­являет, что нет никакой возможности узнать, что эта интерпретация видимого мира может быть ошибоч­ной (Attneave, 1974). К сожалению, он не был доста­точно осведомлен о возможных альтернативах, чтобы сделать информированный выбор, и мог лишь повто­рять догматические заявления о том, что никакой иной возможности не существует. Другим примером может послужить представитель социального конст- 22 руктивизма (гл. 8), который пишет: «Неверно пола­гать, что конструктивисты отрицают факт существо­вания внешней реальности, просто у нас нет никаких способов узнать о том, является ли наше восприятие и понимание точным отражением этой реальности» (Marshall, 1996, р. 30). Аналогично Стам (Stam, 1990) утверждает, что мы не можем обойти психическое. Независимо от того, соответствуют действительности или нет подобные утверждения, я надеюсь, что эта книга поможет студентам расширить свои горизонты и признать возможность альтернатив. ОРГАНИЗАЦИЯ КНИГИ Главы 1 и 2: Начало Следующая за этой вступительной главой глава 2 содержит краткую характеристику основных психо­логических концепций, начиная от представлений охотников-собирателей до современной эпохи, слу­жащих историческими основаниями современных систем. В ней прослеживается эволюция концепций, под влиянием которых сформировались современ­ные психологические системы. (Более подробно эти вопросы рассматриваются в работах Hergenhahn [1997], Kantor [1963, 1969], а также Leahy [1997].) В главе 2 также рассматриваются вопросы логики на­уки, касающиеся психологических систем. Главы с 3 по 13: Четыре категории систем Взглянув в оглавление, можно увидеть, что эти главы сгруппированы в четыре раздела, в соответ­ствии с тем, рассматривают ли они в качестве ло-куса причинности (а) организм (органоцентричес-кие), (б) окружающую среду (энвайроцентричес-кие), (в) социальную группу (социоцентрические) или же утверждают, что (г) единственный источник причинности отсутствует (нецентрические: контек-стуально-интеракциональные). В каждом из разде­лов системы расположены в алфавитном порядке*, как и шесть систем, рассматриваемых в главе 13. Никакая классификация не является совершен­ной, и могут быть выдвинуты аргументы в пользу другой группировки систем. Постмодернизм и соци­альный конструкционизм (гл. 8) фактически пред­ставляют собой форму энвайроцентризма — соци­альная группа является единственным признавае­мым ими компонентом окружающей среды. Однако поскольку этот единственный компонент рассматри­вается как исключительный фактор, определяющий наши знания о чем-либо, отнесение их к категории социоцентрических представляется правомерным. Диалектическую психологию (гл. 9), помещенную в категорию нецентрических систем, можно классифи­цировать и как органоцентрическую, особенно в вер­сии, представленной китайскими и российскими пси­хологами-диалектиками. Они нередко рассматрива­ют мозг как основной причинный фактор, определяющий поведение. Феноменологическая пси­хология (гл. 12), также отнесенная к категории не­центрических систем, незаметно смещается в направ­лении органоцентризма. Представители систем, предлагающие собственные вариации или комбини­рующие между собой части различных систем, могут в значительной степени изменить общую картину. В частности, некоторые когнитивисты выступают за переориентацию системы, которая заметно смещает курс когнитивной психологии в направлении энвай­роцентризма или нецентризма. Шефер (Schafer) за­метно сместил в направлении нецентризма психоана­лиз, однако большинство других концепций в этой системе остаются в рамках органоцентризма. Глава 14: Ретроспектива В завершающей главе, посвященной общему обзо­ру рассмотренных систем, сводятся вместе основные положения систем, касающиеся причинности, анали­зируются проводимые на их основе исследования и области их практического применения и повторно рассматриваются принципы логики науки (разговор о которых был начат в главе 2) как критерии исполь­зования конструктов. В ней также представлен крат­кий обзор методологических проблем. ОРГАНИЗАЦИЯ ГЛАВ Главы с 3 по 12 содержат от девяти до двенадцати разделов. Все главы начинаются с содержания главы и введения, за которыми следуют один или два раз­дела, посвященные истории развития и некоторым основным вопросам, рассматриваемым соответству­ющей системой. Основополагающие принципы сис­тем могут быть сформулированы в историческом разделе или выделены в отдельный раздел. Затем предлагается система постулатов (см. ниже), за ко­торыми следуют разделы, посвященные исследова­ниям, областям практического применения, а также психотерапии или клинической психологии в ука­занном здесь порядке. Естественно, не все главы включают все три данные подтемы. В частности, вследствие своего значения психотерапия, как пра­вило, рассматривается отдельно от других сфер при­менения. Что касается исследований, в случае когни­тивной психологии и анализа поведения эта тема настолько тесно связана с теорией, что не имеет 23 смысла рассматривать ее изолированно в специаль­ном разделе. Последние четыре раздела во всех главах совпада­ют: первый из них — «Сопоставление с другими сис­темами»; второй — критика, включающая коммента­рии, касающиеся оценки системы; третий раздел рассматривает вклад системы в психологию и / или возможные перспективы развития системы; и чет­вертый — ссылки. Системы постулатов Каждая глава содержит раздел, в котором пред­ставлена система постулатов. Постулаты представля­ют собой исходные предпосылки или предположе­ния, которые служат в качестве основополагающих принципов для дальнейшего анализа и часто форму­лируются письменно как набор взаимосвязанных ут­верждений. Для понимания фундаментальных ис­ходных положений теоретических систем наличие зафиксированной письменно системы постулатов имеет крайне важное значение. В большинстве слу­чаев представители психологических систем не заяв­ляют достаточно эксплицитно своих постулатов. Пытаясь заполнить этот пробел, я привожу системы постулатов основных представителей каждой из де­сяти систем, которым отведена отдельная глава. Эти системы постулатов в ряде случаев пришлось выво­дить логически, а потому они могут быть не приня­ты приверженцами соответствующих психологичес­ких систем. Однако можно сказать, что представителям этих систем следовало бы быть более открытыми в отно­шении постулатов своих систем — открытыми на всех уровнях общности. Пронко (Pronko, 1988) ука­зывает на то, что все ученые исходят из определен­ных постулатов, хотя бы даже невольно, и что имен­но эти «негласные предположения ошибочно прини­маются за твердо установленные факты» (р. 155). Для того чтобы читатель мог оценить, могут ли сто­ронники той или иной системы сказать нечто достой­ное внимания, они должны точно указать для чита­теля, каковы постулаты их системы, или, по крайней мере, дать ссылку на источник, в котором читатель может их найти. Некоторые представители отдельных систем осо­знают важность прояснения своих исходных положе­ний. Приведем один из примеров: «Эксплицитное изложение наших философских предпосылок облегчит понимание многогранных яв­лений, рассматриваемых общественной психологией. Не приведя таких эксплицитных предпосылок, ис­следователи рискуют неявно подтвердить те предпо­сылки, которые они сами могут не считать правомер­ными, аутентичными, уместными или надежными для проведения исследований в области обществен­ной психологии» (Kingry-Westergarard & Kelly, 1990, p. 23). Цитируемые авторы выдвигаю десять «теоре­тических положений», составляющих ограниченную систему постулатов. Из пяти критериев системати­ческой психологии, сформулированных Мак-Гоком (McGeoch, 1933), один указывает на необходимость представления эксплицитных постулатов. «Тот факт, что любая область знания основана на аксиоматических операциях, является почти ба­нальным, однако то, что факт использования этих операций необходимо признать и сделать экспли­цитным, является менее часто соблюдаемым принципом. Такое эксплицитное признание не только делает явными исходные предположения, что необходимо, если на них будет возведена со­гласованная структура, но и расчищает почву для понимания и корректной критики. В полемике между различными системами можно обнаружить такие споры, которые просто не могли бы иметь места, если бы научные «школы» с самого начала открыто заявляли свои постулаты» (р. 6). Герген (Gergen, 1994), представитель социально­го конструкционизма (гл. 8), выдвигает набор пред­положений; то же самое делает Маслоу в гуманисти­ческой психологии (гл. 4), а некоторые авторы пред­лагают полуэксплицитные постулаты своих систем. Наиболее последовательным является изложение постулатов, сформулированных Кантором (Kantor, 1959) для интербихевиоральной психологии. Он по­святил целую книгу этим постулатам и тому, в каком отношении к ним находится интербихевиоральная система. Я использовал предложенную им иерархическую модель системы постулатов для организации посту­латов каждой из психологических систем. В основа­нии иерархии лежат протопостулаты, предположе­ния науки, направляющие и контролирующие ход исследований и воздействие поведения научных ра­ботников. Например, имеет ли наука дело только с событиями, которые могут быть наблюдаемы или непосредственно выведены из наблюдений? Или же она также включает предположения относительно событий, трансцендентных по отношению к приро­де? Содержит ли она предположения о существова­нии предельных обобщений (ultimates) или оконча­тельных истин или же она всегда предполагает воз­можность дальнейшей эволюции и корректировки? Далее следуют метапостулаты, представляю­щие собой поддерживающие предположения для конкретной науки. В биологии такие предположе­ния включали бы принцип эволюции, в противовес представлению о жестко фиксированных биологи­ческих видах; в геологии — такие процессы, как по­степенный тектонический подъем, эрозия, отложе­ния и т. д., происходящие в течение миллиардов лет, в противовес библейскому всемирному потопу; в физике — включение релятивистских принципов, в противовес исключительно абсолютным событиям; 24 в психологии — вопрос о том, центрированы ли пси­хологические события в организме, окружающей среде, социальной группе или же они вовсе не яв­ляются центрированными. (Организация глав, по­священных десяти рассматриваемым в данной кни­ге системам, основана на четырех каузальных пред­положениях, сформулированных на уровне метапостулатов.) Наверху иерархии находится си­стема постулатов, которая задает структуру пред­мета изучения для данной системы и ее правил опе­рирования. Следующие альтернативные постулаты, например, непосредственно вытекают из метапосту-лата о центрировании или причинности: активность организмов является (а) исключительно биологи­ческой; (б) биологической плюс психической; (в) определяется средой, (г) той или иной комбинаци­ей (а), (б) и (в) или (д) взаимодействием организ­мов и объектов как части поля или контекста. На практике вопрос о том, на каком уровне должен на­ходиться определенный постулат, часто остается неопределенным; тем не менее иерархия представ­ляет собой отправную точку, полезную при иссле­довании исходных предположений. Для того чтобы облегчить студенту задачу по сравнению этих пред­положений, десять систем постулатов сведены вме­сте в приложении. 25 Глава 2. Исторические основания и логика науки ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ Наблюдающий за развитием вещей от их нача­ла рассматривает их с наиболее выгодной пози­ции. Аристотель. «Политика» Тем, кто не способен помнить прошлое, сужде­но повторить его. Джордж Сантаяна. «Жизнь Разума» (Life of Reason I) От охотников - собирателей к классической Греции и натурфилософии Когда и где берет начало дуализм «душа—тело»? Всегда ли люди верили в раздельное существование души и тела? Достался ли нам этот дуализм в наслед­ство от греческих досократиков? Являлся ли дуа­лизм изначально частью психологии? Тщательное изучение исторических документов свидетельствует о том, что на все эти вопросы мы должны ответить отрицательно. И все же в психологии всеобщее рас­пространение получило мнение о том, что вера в сверхъестественную душу является наследием на­ших доисторических предков (см., в частности: Denmark, 1980; Skinner, 1963; Wile, 1977). Тем не ме­нее наиболее ранние письменные источники, в кото­рых мы обнаруживаем следы психологических пред­ставлений, оставленные охотниками-собирателями, индоевропейцами, а также мыслителями Древнего Египта, Месопотамии, Иудеи и Китая, с очевиднос­тью свидетельствуют о том, что идея дуализма души и тела не является для человечества естественной данностью. Но что это для нас меняет? Если бы данный во­прос представлял лишь исторический интерес, попыт­ки ответа на него не выходили бы за рамки узкого круга историков. Однако вопрос о том, возможна ли наука о душе и является ли психология такой нау­кой, представляет собой центральный вопрос, вокруг которого развивается вся современная психология. Этот вопрос в той или иной форме продолжает оста­ваться центральным для целого ряда современных психологических систем. Психология развивается циклически; сначала она объявила себя наукой о душе, затем — наукой о поведении; и вот теперь не­которые системы психологии вновь склоняются в пользу души. История не может дать нам прямого ответа на вопрос, является ли предметом психологии душа, поведение или то и другое вместе, однако она может служить нам средством анализа. Если история сможет указать, где и когда возник психофизический дуализм1 , это будет доказательством того, что такой дуализм существовал не всегда и что он не является единственно возможной формой мышления. Исто­рия также предложит нам альтернативный взгляд, существовавший до возникновения психофизическо­го дуализма. И наконец, история может определить условия и источники возникновения дуализма души и тела, и это знание позволит нам судить о том, на­сколько совместим характер этих источников со ста­тусом психологии как науки. Охотники-собиратели и пастухи. Среди племен, живущих охотой и собирательством, а также ското­водством, получило распространение представление о жизненной силе, которая может принимать форму дыхания, дыма, облака, тени, образа или видения и т. д. (Smith, 1985). Одним из наиболее распростра­ненных ее форм было дыхание, и изображения ли­ний, идущих от носа и рта (людей и животных), в на­скальной живописи Франции и Испании (Smith, 1992) дают основания полагать, что это представле­ние восходит к ледниковому периоду, то есть суще­ствовало 15 или даже 30 тысяч лет назад (Clottes, 1996). Последний вздох павшего воина описывается в «Илиаде» как псюхе2 — слово, ставшее корнем сло­ва «психология» (Smith, 1989). Выражение «испус­тить дух» означало не только выдохнуть, но и уме­реть, то есть утратить свою жизненную силу. Анало­гичным образом само слово «дух» происходит от слова «дышать». Представление охотников-собирателей, а также ранних земледельцев и скотоводов о жизненной силе существовало в двух вариантах (Hultkrantz, 1953; Bremmer, 1983). Один вид жизненной силы, практи­чески существующий независимо от тела, овладевал человеком в состоянии сна, обморока и экстаза. Его можно назвать «свободной силой» («free power») — бессмертной и после смерти тела способной прини­мать иные формы, в частности формы животных. 1 Существует бесконечное разнообразие форм дуализма, и конфликт, порождаемый дуальными оппозициями, стано­вится центральным предметом диалектики (см. главу 9). Дуализм «душа—тело» представляет собой специфическую форму психофизического дуализма, где корень «психо-» означает нечто, находящееся вне пространства и времени, ли­шенное физических качеств и трансцендентное по отношению к физическому. В свою очередь «физический» относится к тому, что существует исключительно в пространстве и времени. Такие термины, как «нефизическое», «бестелесное», «трансцендентное», «внепространственное», «транснатуральное», «сверхъестественное» и «непротяженное», относятся к тому, что лежит за пределами физической реальности. «Непротяженное» (unextended) означает «не имеющее про­странственной протяженности» или «не имеющее размерности». К этому перечню можно также добавить «метафизи­ческое». Хотя Аристотель вкладывал в данный термин значение «после физики», позже он приобрел значение «вне фи­зики» — нечто, не соотносимое с физической реальностью. 2 Греческое слово \|П>ХЛ. звучит приблизительно как «псюхе». 27 Другой вид жизненной силы был активным в то вре­мя, когда человек находился в бодрствующем состо­янии, и часто отождествлялся с дыханием. Мы мо­жем назвать его «телесной силой» («body power»), ответственной за такие психологические функции, как мышление, чувства и восприятие. Однако конк­ретные характеристики обоих видов жизненной силы у разных племен были различными. Обычно и сво­бодная, и телесная силы обозначаются словом «душа» («soul»), однако в настоящее время это сло­во пропитано христианскими сверхнатуралистичес­кими мотивами, которые были чужды нашим дале­ким предкам. Древние охотники-собиратели, как правило, при­писывали этим видам жизненной силы способность воздействовать на природные явления — болезнь, удачу, обилие пищи, погодные условия, смену времен года, участь врага, формирование местных природ­ных условий, наличие источников воды и т. д. Эти анимистические силы превосходили силы человека, и потому воспринимались как сверхчеловеческие. Однако они были слабее природных сил, а потому не считались сверхъестественными, то есть выходящи­ми за пределы пространственно-временных измере­ний природного мира (Saliba, 1976; Spiro, 1966). За неимением более подходящего термина назовем этот образ мышления «натуралистическим анимизмом». Слова, обозначающие дух или душу, в этом случае обычно связаны с дыханием, кровью или с самой жизнью (Smith, 1985,1989). Коренным американцам оказалось нелегко примирить христианское понятие нефизической души со своей собственной системой верований (Hultkrantz), поскольку христианский раскол между душой и природой противоречил их собственной укорененности в природном мире. В полном соответствии с натуралистическими пред­ставлениями индейцев о жизненной силе находится тот факт, что этнографы не обнаружили среди их племен никаких следов понятия души, различения внутреннего и внешнего или каких-либо иных форм психофизического дуализма (Fortes, 1949, 1965; Lienhardt, 1961). Ранние и незападные цивилизации. В наиболее ранних центрах цивилизации, о которых нам извест­но благодаря расшифрованным письменным свиде­тельствам, мы обнаруживаем отношение к миру и к человеку, сходное с отношением охотников-собира­телей. В древнейшем государстве Месопотамии, Шу­мере, верховные божества были олицетворением природных сил (Smith, 1993b). Высшими божества­ми являлись бог неба Эн (Ан [An]), богиня земли Ки (Ki), и вселенский дух эн-ки (ан-ки, «небо-земля»). «Владыкой ветра» был Энлиль (Enlil), где эн озна­чает «владыка», а лиль — «ветер». Соответственно, это божество являлось также воплощением жизнен­ного дыхания и одушевленной материи. В этих пред­ставлениях отсутствует дуализм души и тела или физического и нефизического, как и в четырех моду­сах бытия жителей Месопотамии: удаче, судьбе, ви­тальности и индивидуальной телесности (Oppenheim, 1964; Smith, 1974, 1993b). Сердце считалось средоточием большинства пси­хологических явлений для народов Месопотамии, Древнего Египта, Древнего Китая, Древней Греции, майя и других. (Изменение сердечного ритма в аф­фективных ситуациях и его связь с изменением ды­хания легко прослеживается.) В Древнем Египте в период Нового Царства (2000-1780 гг. до н. э.)3 бо­жество чувств и тактильных ощущений, Сиа (Sia), помещается в сердце. В папирусах встречается изображение сердца на одной чаше весов и пера на другой, что символизи­рует суд справедливости, ожидающий человека по­сле смерти и определяющий его судьбу в потусторон­нем мире. Одним из модусов бытия у древних егип­тян был ба (Ьа), тесно связываемый с дыханием и являвшийся носителем жизненной энергии в загроб­ной жизни (Smith, 1990b). В период Нового Царства он изображался в виде птицы с человеческой голо­вой, иногда — вдыхающей в ноздри мумии. Забкар (Zabkar, 1968) отмечает, что поскольку в древнееги­петской культуре не существовало дуализма, ба не рассматривался ни как внешняя, ни как внутренняя сущность, не являлся он и духовной силой, противо­поставляемой материальным силам. «Дуалистичес­кий взгляд на человека как состоящего из двух совер­шенно различных элементов... был чужд древним египтянам» (р. 113), и далее: «Идея о нематериаль­ности или духовности являлась настолько несовме­стимой с представлениями о ба, что христианизиро­ванные египтяне находили слово ба неприемлемым для выражения христианского понятия души...» (р. 56). Для древних египтян мир животных, людей и богов представлял собой единую неразрывную целост­ность. В Древнем Китае представление о богах было так­же вполне материалистическим. Они уподоблялись человеческим существам, хотя и наделялись значи­тельно большим могуществом, что в корне расходит­ся с западными представлениями о сверхъестествен­ном боге (Kuo & Lam, 1968; Maspero, 1978; Granet; 1975, 1922). Многие образованные китайцы, в осо­бенности последователи конфуцианского учения, были атеистами. Традиционная китайская система верований была очень конкретна по своей природе. Мистический элемент в ней отсутствовал, а абстрак­циям не придавалось большого значения. Ритуалы совершались главным образом потому, что считались 3 Сокращение до н. э., означающее «до нашей эры» (англ. ВСЕ, Before Common Era), используется взамен сокраще­ния до Р. X., означающего «до Рождества Христова» (англ. ВС — Before Christ); соответственно, сокращение н. э., означающее «нашей эры», заменяет собой выражение «от Рождества Христова» (лат. и англ. A. D., Anno Domini). Историки все чаще употребляют нейтральные обозначения вместо христианоцентричных. 28 практически эффективными. В древнекитайской мыс­ли признавались два типа жизненной силы, инь — пас­сивное начало, связываемое прежде всего с телом, а в особенности — с кровью, и ян — активное начало, основу которого составляет дыхание. В даосизме 4чи» (= энергия) рассматривается как дыхание или жизненная сила Дао. Вместилищем многих психоло­гических функций считалось сердце, а психология носила название ксин-ли-ксю ( xinli xue) — «учение о правилах сердца» (Petzold, 1987). Хотя в традицион­ной китайской системе верований дуализм отсут­ствовал, он был привнесен в нее извне. Многие ки­тайцы, обучавшиеся на Западе, перенесли понятие дуализма и на китайскую психологию (Yue, 1994; Petzold, 1994). Буддизм, пришедший в Китай из Ин­дии, также привнес в китайскую мысль представле­ния о дуализме души и тела (Кио, 1976). Традиционные взгляды японцев основаны на вза­имосвязи всего во вселенной, а потому дуализм души и тела в них отсутствует. Человек есть лишь звено непрерывной цепи различных форм природы (Maruyama, 1974; Watanabe, 1974), как и цепи при­родных божеств традиционной японской религии, синтоизма. Японцы не отделяют свое «я» от внешней среды, ибо ни первое, ни второе не могут быть опре­делены независимо от друг от друга (Kojima, 1984). Индоевропейцы. Единая языковая семья, вероятно, зародившаяся в районе Черного моря около шести ты­сяч лет назад, распространилась на огромных простран­ствах от Индии до Европы, включая Исландию (а позднее и значительно дальше, вместе с европейской колонизацией). Индоевропейская языковая семья включает такие восточные языки, как бенгали, урду, фарси, хинди, и такие западные языки, как русский, ал­банский, греческий, французский, исландский, кельт­ский и английский. В языках, принадлежащих этой се­мье, запечатлены свидетельства ранних психологичес­ких представлений индоевропейцев (Smith, 1989). Древнейшим индоевропейским письменным па­мятником считается «Ригведа». Хотя дата создания этого текста неизвестна, археологические находки, связываемые учеными с его авторами, относятся к историческому периоду около 5700 лет назад. «Риг­веда» представляет собой преимущественно собра­ние ритуальных гимнов, воспевающих красоту и ха­рактер природы. Боги «Ригведы» — это божества природных стихий, причем некоторые из них, как и в культуре Месопотамии, носят имена, соответству­ющие тем или иным природным явлениям. Упоминаемые в «Ригведе» термины, относящиеся к нашей теме, хотя и немногочисленные, проливают свет на поставленные нами вопросы. Манас — слово, которое обычно переводится как «душа» или «дух», помещаемый авторами «Ригведы» в сердце, рассмат­ривается ими, однако, как функция всего тела и озна­чает лишь «мышление» или «мысль», но не разумную душу, противопоставляемую телу (Bhawe, 1960). (Ве­дущий индийский психологический журнал носит название «Манас».) Поведение ставится в связь с ды­ханием и другими органическими процессами и рас­сматривается как жизненная функция. Атман означа­ет дыхание или ветер. Таким образом, мы не находим в «Ригведе» следов психофизического дуализма. Доклассическая Греция оставила нам великие эпи­ческие поэмы Гомера: «Илиаду» и «Одиссею». В этих памятниках мы снова находим богов, носящих те же имена, что и природные стихии, над которыми они господствуют (среди них Гея — Земля и Эрос — Лю­бовь), что указывает на неразрывную связь самой природы и жизненных сил, рассматривающихся как ее причинные элементы. Эти жизненные силы пред­ставляют собой звено единой цепи, объединяющей их с людьми и с другими аспектами природы, где пер­вые также выступают в качестве причин. В своем президентском обращении к Американ­ской психологической ассоциации Флоренс Денмарк (Florens Denmark, 1980) заявила, что первоначаль­ными значениями слова психе ( psyche) являлись «душа» («soul») и «дух» («spirit») и что современная психология способна объединить неосязаемое с фи­зическим. Однако, как мы уже отмечали, у Гомера слово « naoxes>/« psuche »(или <<психе»/« psyche») вов­се не означало нечто неосязаемое или нефизическое. Это слово означало последний вздох, свободную силу, продолжавшую существование в потусторон­нем мире в форме тени, лишенной телесных ощуще­ний. Утрата псюхе означала прекращение земной жизни. В эпоху Гомера этот термин не имел четко вы­раженного психологического значения. Используемые Гомером термины, которые действи­тельно имели психологические значение, служат для обозначения телесных функций. Пять из них заслужи­вают упоминания в связи с нашей темой (Smith, 1989): • Кардия ( Kardia), функция сердца, чувство. • Менос ( Menos), связываемый с импульсивными действиями и яростью, помещался в грудной клетке. Слово «менос» имеет тот же протоиндоевропейский корень, что и английское слово «mind» (душа, разум) и ведический «манас». • Френии ( Frenes), помещаемые в грудной клетке, в районе диафрагмы или в легких вблизи бьющегося сердца, обладают двумя различными характеристи­ками. Первая — созерцательная или интеллектуаль­ная функция аффективного типа, включающая такие эмоции, как благоговение (awe), презрение, радость и чувство прекрасного. Вторая характеристика так­же является аффективной и дает начало таким анг­лийским словам, как «frenetic» (исступленный, фа­натичный), «frantic» (неистовый, яростный), «frenzy» (безумие, бешенство) и «schizophrenia» (ши­зофрения)*. Интеллектуальный характер френии на- · Все эти слова содержат семантическую составляющую, означающую агрессивную, необузданную и неконтролиру­емую психическую энергию. — Примеч. пер. 29 шел отражение в появившемся спустя многие века термине «френология» — название псевдонауки, ос­нованной на представлении о том, что очертания че­репа отражают индивидуальные психологические особенности человека. Слова френ ( fren) и френии встречаются в поэмах Гомера 350 раз, означая, пре­имущественно, психологические события. • Ноос (позднее — нус) \ n6 os, nous) также располо­жен в грудной клетке и воплощает рациональную функцию жизненной энергии. Ноос выражает осозна-вание (appreciation) или мгновенное понимание чего-либо, как, например, нахождение способа разрешения проблемы. Спустя века Аристотель превратит нус в высшую функцию псюхе, которая, в свою очередь, яв­ляется первичной жизненной функцией всего орга­низма — «первой стадией актуальности естественно­го тела» («the first grade of actuality of a natural body» (Aristotle, De Anima, 412a, 30))4 *. • Фумос ( Thumos) связан с импульсивными и ир­рациональными аффективными функциями, такими как радость, гнев, страх, печаль и жажда мести. В от­личие от свободной силы псюхе, фумос активен, ко­гда человек бодрствует. Фумос, этимологически свя­занный со словами «дышать» и «пар», обитает в грудной клетке или во френиях. Поскольку кардия, менос, френии, ноос и фумос обитают в грудной клетке, сердце и легких и связа­ны с дыханием, мы можем предположить, что греки гомеровской эпохи считали телесные органы и фун­кции организма источниками аффективного и интел­лектуального поведения. Древнеанглийский эпос «Беовульф», записанный около VIII в. н. э., объединяет с другими индоевро­пейскими эпическими поэмами («Илиадой» и «Одиссеей», кельтской «Тэйн Бо Куанж» (Tain Во Cuange), поэтической и прозаической норвежскими Эддами**, исландскими сагами, а также псевдо­повествовательными мотивами «Ригведы») то, что психологические акты, как правило, связываются в нем с различными органами и частями тела. Слово «Савол» (« Sawol»), позднее превратившееся в анг­лийское слово « soul» (душа), имеет несколько значе­ний, и все они тесно связаны с жизненными функци­ями (Smith, 1989). Во-первых, оно обозначает мыс­ли, исходящие из груди человека (строка 2818) и покидающие его в момент смерти. Оно также отно­сится к загробной жизни (строки 184, 2422, 2820) и к разуму или интеллекту (строка 1742). Если душа оказывается пронзенной в бою (строка 801), жизнь обрывается, ибо человек, лишенный души, мертв (строки 1406,3303). Когда дракон кусает Беовульфа, тот истекает кровью жизни (life's gore, sawuldriore, строка 2693). Способы употребления этого слова указывают на такие его значения, как (а) сама жизнь, прекращение жизни и загробная жизнь; (б) кровь как жизнь и (в) жизненные функции мышления и рас­суждения. Однако они явно не указывают на какую-либо нефизическую или духовную сущность, обозна­чаемую словом «душа» в наши дни. Аналогично древнееврейское слово «нефеш» (« nefesh») (заметь­те, что речь идет об иврите — семитском, а не индо­европейском языке), переводимое нами как «душа», означало «жизнебытие» («living being») или «актив­ное бытие» («acting being») конкретного человека (Murtonen, 1958). Психология классической Греции : натурализм без анимизма Досократики. Греки обычно именовали себя элли­нами, хотя Аристотель, а позднее римляне называли их «грайкой» («graikoi»), откуда и происходит сло­во «греки». Классический период истории античной Греции — эпоха интеллектуального и культурного расцвета, начавшаяся около 600 г. до н. э. и закончив­шаяся смертью Александра (Македонского) в 323 г. до н. э. Народы классической Эллады были первыми известными нам народами, отказавшимися от аними­стических и мифологических объяснений природы и попытавшимися понять законы, лежащие внутри нее самой. Так, они пытались объяснить поведение мате­рии взаимодействием основных природных стихий, к которым относили землю, воздух, огонь и воду. Хотя такое представление может показаться грубым, в принципе оно ничем не отличается от господству­ющей в современной науке теории о 96-ти (без учета дополнительных) химических элементах, составляю­щих материю. Древние греки задавались вопросом, почему солнце движется по небу, и пришли к мне­нию, что оно само является источником своего дви­жения, тем самым отвергнув миф об Аполлоне, про­возящем его по небу на своей колеснице. В V-IV вв. до н. э. Левкипп (Leucippos, fl. 440) и Демокрит (460-370 гг. до н. э.) выдвинули гипотезу, согласно кото­рой поведение материи объясняется характером не­видимых частиц, названных ими «атомами». Таким образом, эти философы поставили на место анимис­тического натурализма философский натурализм, который явился предшественником научного натура­лизма. Сократ (469-399 гг. до н. э.). В V в. до н. э. Сократ использовал натурфилософию для объяснения того, почему невозможно понять человеческое поведение, рассматривая отдельные части тела. Сцена, в которой дается такое объяснение, описана в диалоге Платона 4 История развития термина псюхе от непсихологического упоминания его у Гомера до его научно-психологическо­го использования Аристотелем рассмотрена в работе Smith (1974). * В распространенном русском переводе Аристотеля этот фрагмент выглядит следующим образом: «...душа есть пер­вая энтелехия естественного тела...» (Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т. 1 / Под ред. В. Ф. Асмус. М., Мысль, 1976. с. 395.) — Примеч. научн. ред. ** В отечественной традиции приняты термины Старшая и Младшая Эдды. — Примеч. пер. 30 «Федон», когда Сократ ожидает своей казни после вынесения ему судом Афин смертного приговора. Со­крат предпочел смертную казнь ссылке («Критон»), а когда друзья захотели вызволить его из тюрьмы и переправить в другой город, он отказался. Он ответил, что невозможно его костями, жилами и другими час­тями тела объяснить его решение остаться в Афинах и принять казнь, как нельзя объяснить смысл его ре­чей, обращенных к друзьям, рассматривая свойства звука, воздуха и слуха. Если бы право решать дано было частям его тела, они вскочили бы с места и бро­сились бежать в другой город, спасаясь от смерти. Они поступили бы так, «увлеченные ложным мнением о лучшем» («Федон», 99а, перевод С. П. Маркиша)5 . Действия же самого Сократа можно объяснить, лишь учитывая тот факт, что, будучи сам гражданином Афин, он считал «справедливым и достойным» (в рус­ском переводе «справедливым и прекрасным», 99а) подчиниться воле своего народа и понести определен­ное им наказание. Но приписывать свои действия ча­стям собственного тела, настаивал Сократ, означало бы «смешивать причины с условиями». Иными сло­вами, лишенный частей своего тела, он не смог бы осу­ществить своих намерений, но утверждать, что части тела являются причиной его поступков, было бы ошиб­кой. Тот же, кто в мыслях своих не погружается глуб­же материи, «не может отличить причину от условий, без которых причина не была бы причиной» (в рус­ском переводе: «...не различать между истинной при­чиной и тем, без чего причина не могла бы быть при­чиною», 996). Итак, уже в IV в. до н. э. встречается строгая фор­мулировка, предостерегающая от смешения причин с условиями. Пользуясь современным языком, мы не должны смешивать необходимые условия с достаточ­ными. Иными словами, наличие частей тела необхо­димо для того, чтобы Сократ мог осуществлять те или иные действия, но сами по себе они не достаточны для действия. Принятое им решение требует не только необходимых биологических условий, но определяет­ся историей жизни Сократа как гражданина Афин и понятиями о справедливости и достоинстве, сформи­рованными им в течение жизни. Если бы Сократ ока­зался в XXI в. и услышал, что его поведение опреде­ляется его мозгом, он счел бы такую точку зрения в равной степени неприемлемой, настаивая на том, что наличие мозга, вероятно, необходимо для принятия решения, но не достаточно, чтобы объяснить его. Если бы право решать было предоставлено его мозгу, он тоже приказал бы своему телу бежать и спасать себя. Платон (427-347 гг. до н. э.). Интерес Платона к психологическим явлениям считается второстепен- ным по отношению к другим интересовавшим его темам, поэтому психологические замечания разбро­саны по разным работам. Замечания Платона о про­цессе размышления связаны с темой математическо­го анализа, а мысли о формировании идей и вообра­жении — с созданием произведений искусства. Воспоминание Платон считает реакцией на нечто, замещающее предмет, который в данный момент от­сутствует. Восприятие цвета является совместным результатом работы глаза и соответствующего дви­жения объекта. Аффекты также связаны с движени­ем и определяются состоянием здоровья, лишением или восстановлением, и интеллектуальными дости­жениями6 . В отличие от представлений своих пред­ков гомеровской эпохи, он не помещает аффекты либо иные психологические явления ни в сердце, ни в какую-либо другую часть тела. Поскольку мы знаем Платона лишь как мыслите­ля, но не как экспериментатора (doer), мы не пред­полагаем, что он мог демонстрировать истинность своих утверждений опытным путем. Однако именно об этом свидетельствуют его сочинения: «Положите правую руку в сосуд с холодной водой, а левую — в сосуд с горячей. Затем положите обе руки в сосуд с водой средней температуры. Правая рука почувству­ет тепло, а левая — холод». Платон использовал эту демонстрацию, чтобы показать относительность на­ших ощущений. Эта относительность, рассуждал он, заставляет нас выйти за границы ненадежных ощу­щений и обратиться к идее истинной температуры, которая является реальной и постоянной и не зави­сит от температуры, ощущаемой нашими органами чувств. Платон рассматривал наши недостоверные ощущения лишь как указание на более совершенные и идеальные формы вещей. Некоторые авторы приписывают Платону психо­физический дуализм и мистицизм (в частности, Leahey, 1987). Платон действительно наделял Идеи качеством реальности и рассматривал их как высшую форму вещей — их вечный архетип, обладающий иде­альным существованием и более реальный, чем ощу­щаемые нами объекты. На склонность Платона рас­сматривать абстракции как реальные явления значи­тельное влияние оказал его глубокий интерес к геометрии, ибо он рассматривал геометрические фи­гуры как единственные репрезентации реальности. Платон искал конечную суть явлений окружающего мира, лежащую за пределами досягаемости органов чувств. Ощущения могут подводить нас, но разум (букв.: рациональность) способен проникать сквозь поверхностные оболочки вещей к предельной реаль­ности, к их наиболее совершенному образцу, Идеалу, принадлежащему высшему миру. 5 Цифры и буквы в диалогах Платона проставлены в соответствии с Парижским изданием Анри Эстьенна (Henri Estienne), вышедшим в 1578 г., и основанном на греческом тексте, в котором цифры обозначают номера страниц, а бук­вы — номера разделов. Эти обозначения на сегодняшний день являются общепринятыми и используются во всех изда­ниях. 6 Что касается подробного обзора и анализа психологических концепций Платона, см. Kantor (1963); краткий ана­лиз можно найти в Smith (1993b). 31 С целью более наглядной передачи своих идей Пла­тон использовал мифы, аллегории и притчи, обраща­ясь к человеческому воображению, но предупреждал людей, что «не стоит слишком настаивать на том, что данное мною описание души и ее обиталищ есть не­преложная истина» (в русском переводе: «Правда, че­ловеку здравомыслящему не годится утверждать с упорством, будто все обстоит именно так, как я рас­сказал», «Федон», 114). Понимать сказанное Плато­ном буквально значило бы упустить основной смысл его речей. Его «фантастические легенды о бессмертии, сохранении индивидуальности и переселении душ (immortality, persistence and transmigration) являются лишь типичным для Платона способом использова­ния мифологии с целью усиления эффекта своих мо­ральных наставлений» (Kantor, 1963) и основаны на мифах орфического культа (Green, 1990). Так, с помо­щью историй о переселении душ он пытался объяс­нить феномен реминисценции, которую он считал проявлением работы памяти (recollection). Платон не делает допущений о существовании чего-либо вне вре­мени и пространства физического мира — допущений, свойственных психофизическому дуализму. «Плато­на принято считать классическим дуалистом, однако фактически его дуализм не является столь изоблича­емым ныне дуализмом духа и материи. Различение, проводимое Платоном, есть скорее отделение того, что существует в форме, подобной математическим урав­нениям, от объектов, которые можно описывать и об­суждать» (Kantor, 1981a). Что же касается налета мистицизма, верного спут­ника дуализма, этот вопрос рассматривает издатель переводов Платона (Cairns, 1961). Он приходит к вы- воду, что Платон стремится к достижению ясности сво­их идей, и использует с этой целью логику и рациональ­ность, а не веру, апеллирующую к интуиции и чувствам, излюбленным объектам спекуляций мистиков. Аристотель (384-322 гг. до н. э.). Первое систе­матическое психологическое учение Запада возник­ло из биологических исследований Аристотеля. Учи­тывая этот факт, можно было бы предположить, что его психологическая система должна являться орга-ноцентрической, однако она обнаруживает родство со взглядами Сократа и Платона, рассматривающих психологические явления как нечто большее, чем просто функции отдельных частей тела. Тем не ме­нее Аристотель все же признавал участие в психоло­гических явлениях биологических структур и функ­ций и отводил сердцу и связанным с ним кровенос­ным сосудам регулирующую роль (Everson, 1997). Благодаря своим биологическим исследованиям он пришел к пониманию того, что многие проявления активности живых организмов представляют собой не просто функции биологических органов и тканей, но также неразрывно связаны с объектами, с которы­ми эти организмы вступают во взаимодействие. Та­ким образом, психологические явления представля­ют собой результат совместного действия объекта и организма (Kantor, 1963; Randall, 1960; Shute, 1944; Smith, 1971, 1974, 1977, 1993b; Tolman, 1994)7 . Его понятие псюхе8 , или души, как актуализации потенциала тела (De Anima, 412a, 28-29)9 до неко­торой степени органоцентрично, однако он описыва­ет актуальную активность как взаимодействие или 7 Переводам трудов Аристотеля были даны латинские названия. Основная часть его психологического учения со­держится в трактате «О душе» («De Anima»), однако важные мысли можно встретить и в его небольших работах. Трак­тат «Об ощущениях» («De Sensu») и другие сочинения собраны в книге под названием «Parva Naturalia», а также в книгах VIII и IX («Historia Animalium»). Система нумерации в его книгах основана на пятитомном издании Беккера (Bekker) на греческом языке, опубликованном в Берлине в 1831-1870 гг. Обозначения типа: (О душе, 4126, 31) означа­ют: страница 412, колонка б, строка 31 по изданию Беккера. Данная система не соответствует разбивке на страницы, печати в одну колонку и количеству строк в странице, используемых в других изданиях. Тем не менее, поскольку нуме­рация по Беккеру является последовательной, нахождение нужного фрагмента текста не представляется сложным. Тем, кто хотел бы подробнее ознакомиться с источниками, в которых рассматривается психологическое учение Ари­стотеля, помимо переводов его собственных сочинений, а также тем, для кого понимание написанных сложным языком трудов Аристотеля представляет трудности, мы рекомендуем три работы, которые могут послужить наилучшим вве­дением к изучению его философии: небольшую книгу Шют (Shute, 1944), главу 5 книги Рэндалла (Randall, 1960) и главу 9 книги Кантора (Kantor, 1963). 8 В большинстве переводов слово «psuche» переводится как «душа» («soul»), — перевод вполне приемлемый, если вкладывать в это слово тот первоначальный смысл, который заложен в нем в «Беовульфе», однако способный ввести в заблуждение тех, кто будет склонен придавать ему современное религиозное значение. 9 «Псюхе есть форма живого тела. Придать телу форму — значит определить, какого рода вещью является данное тело. Быть живым телом — значит обладать способностью к активности; таким образом, псюхе является той способно­стью к активности, обладание которой определяет род рассматриваемого тела» (Everson, 1997). 32 совместное действие организма и объекта. На рис. 2.1 схематически представлено различие между более поздним пониманием псюхе как причинного агента (как правило, сверхъестественного) и значением это­го слова в понимании Аристотеля. В первом случае объект является причиной, по­буждающей псюхе производить ощущение, мотив, или ментальный акт, вызывающий, в свою очередь, реакцию организма. Аристотель же рассматривает псюхе как взаимодействие, что отражено двойной стрелкой. Это не вещь и не агент; псюхе не обладает самостоятельным существованием, а потому не мо­жет являться причиной чего-либо. Душа в понима­нии Аристотеля существует лишь как отношение. Действие же разворачивается исключительно между реагирующим организмом и объектом. Например, процесс ощущения требует, с одной сто­роны, наличия у организма способности к ощущению, с другой — объекта, который может стать предметом ощущения, ощущаемым объектом (De Anima, 418-25; De Sensu, 436-40). Орган чувств должен изменяться таким образом, чтобы приспособиться к форме ощу­щаемого объекта (Everson, 1997). Ощущение также требует наличия контактной среды, каковой являет­ся свет или звук. Что касается зрительного ощущения, то лишь в том случае, когда (а) свет обеспечил про­зрачность среды — воздуха или воды, когда (б) при­сутствует потенциально ощутимый объект и когда (в) присутствует организм, обладающий способнос­тью ощущать данный объект, совместное действие ощутимого объекта и ощущающего организма состав­ляет акт ощущения (Smith, 1971, 1983). Объект и организм хоть и взаимозависимы, но не сливаются друг с другом, обладая самостоятельным существова­нием. «Действие воспринимаемого чувством объекта и действие воспринимающего [этот объект] чувства тождественны, но различие между их бытием сохра­няется» (De Anima, 425b, 26-27), так же как звук из­дает и ударяемое, и ударяющее, но различным обра­зом (De Anima, 420a, 19-20). Таким образом, ощуще­ние представляет собой совместную актуализацию двух потенциалов и локализовано не в органе и не в объекте, но в их отношении. Оно также не является превращением света в репрезентацию объекта, как полагает ряд ведущих современных ученых, занима­ющихся теорией восприятия. Аристотель считает лучи света одним из необходимых условий зрения, однако мы не видим сами световые лучи. Зрение же представляет собой взаимодействие способного ви­деть организма и доступного восприятию объекта, на­ходящегося в воздушной среде и достаточно освещен­ного. Когда Аристотель переходит от анализа сенсор­ных качеств к рассмотрению более сложных актов распознавания и обозначения объектов, как в выска­зывании «это сын Диара» (De Anima, 418a, 20-24), он признает, что этот акт требует участия уже не отдель­ного органа чувств, а всего организма. В акте воображения (De Anima, 428-434) орга­низм реагирует на отсутствующий объект благода­ря наличию другого объекта. Даже такие существа, как муравьи, пчелы и личинки, наделены ощущени­ем. Однако Аристотель утверждает, что они не спо­собны к воображению. Кроме того, он считает, что ощущения, как правило, достоверны (в отличие от Платона), тогда как воображение в основном обман­чиво. Тем не менее функции воображения тесно свя­заны с ощущениями и реализуются в тех же орга­нах, когда ранее ощущаемый объект уже не доступен для организма. Совместное действие воображения и ощущения позволяет нам определять такие харак­теристики вещей, как единство, движение или по­кой, величина, пространственная форма (figure), ко­личество и другие, не ощущаемые непосредственно (indirect) качества вещей, как это происходит, ког­да мы, скажем, опознаем в белом объекте «сына Ди-ара». Образ является репрезентацией отсутствую­щего объекта как остаточного движения. Мышле­ние, рассуждение и счет возможны благодаря отвлечению detachment) от исходного объекта (Kantor, 1963; Randall, 1960). Как и ощущение, мышление не локализовано в организме. Оно требует предшествующего ощуще­ния, но затем становится независимым от него, и это относительное отвлечение от объекта позволяет осу­ществлять сложный акт мышления. Как суждение, так и воображение принимают участие в мышлении и являются потенциальными источниками ошибок, тогда как ощущения, поскольку они предполагают контакт с объектом, за редким исключением досто­верны. Мышление предполагает сравнение и умоза­ключение, что позволяет нам постигать универсалии, то есть не отдельные вещи, а общности (generalities), как, скажем, прямота или единство. Со стороны объекта те «вещи», о которых размышляют, облада­ют лишь формой, но не материей; а значит, то, о чем размышляют, и сама мысль — тождественны. Средо­точием мыслей является ну с, высшая функция псю­хе10 , однако сам нус не имеет локализации. Он обла­дает существованием лишь как мыслительный акт сам по себе, являющийся совместным продуктом формы вещи, о которой размышляют, и мыслящего организма (De Anima, 429b, 33) «В любом случае активно мыслящий нус есть то, что он мыслит» (De Anima, 431b, ft.) В частности, силлогизм или матема­тическая формула существуют лишь как акт «нуси-рования» ( nousing). Аристотель также рассматривает запоминание и вспоминание (remembering and recollecting), рассуж­дение, аппетит или мотивацию, грезы и сновидения (dreaming), знание, аффекты, интеллектуальную дея- 10 Нус обычно переводят как «ум» («mind»), хотя такой перевод определенно вводит в заблуждение. Правильнее ос­тавить этот термин без перевода и следить за тем, как его использует Аристотель. См. также его использование Гомером ранее в данной главе. 33 тельность и, кроме того, ряд тем, которые мы скорее отнесли бы к биологии (физиологии), а не к психоло­гии, такие как сон и бодрствование, молодость и ста­рость, жизнь и смерть, дыхание (respiraton), краткость или продолжительность жизни, питание и перемеще­ние в пространстве (locomotion), — как относящиеся к сфере действия псюхе. Все эти темы объединяет его биопсихологическая ориентация. Результатом этой ориентации явился и вывод Аристотеля о том, что не все виды активности могут быть поняты как функции биологических структур, но предполагают другой уро­вень организации, включающий отношения организ­ма и объекта. Таким образом, уже в IV в. до н. э. Ари­стотель приходит к точке зрения, альтернативной све­дению психологических явлений к таким биологическим структурам, как органы чувств или мозг. Несмотря на свой биопсихологический подход, он явился первым мыслителем, разработавшим систе­матическое психологическое учение, которое не явля­лось органоцентрическим и не содержало психофизи­ческого дуализма в любой из его форм. Переводчик и комментатор Аристотеля Ричард Сорабьи (Sorabji) придерживается несколько мента-листской интерпретации учения Аристотеля о памя­ти, сближая его с представителями английского эм­пиризма, хотя и признает, что «у Аристотеля не было слова или какого-либо понятия, соответствующего нашему пониманию "ментального" (Sorabji, 1972). Дебора Модрак (Modrak, 1987) сначала приписыва­ет Аристотелю дуалистические взгляды на душу и тело, а затем пытается продемонстрировать, как ма­стерски он обращается с теми понятиями, которые она сама же ему приписывает. Для Аристотеля пси­хологическое событие не локализовано в душе или каком-либо другом органе, но находится на ином уровне организации, чем уровень функционирования отдельных органов, — на уровне взаимодействия организма и объекта. Взгляды, предполагающие вза­имозависимость организма и объекта, не только не содержат сведения психологических событий к био­логии, но и избавляют психологию от дуализма внешнего и внутреннего, свойственного ментализму. Психология Аристотеля «знаменует собой более глу­бокое понимание, требующееся от позднейших пред­ставителей этой науки, чем свойственное многим из современных психологов» (Everson, 1997). Выводы. Проведенный нами краткий обзор пока что не выявил никаких свидетельств существования психофизического дуализма у охотников-собирате­лей и индоевропейцев, а также у мыслителей клас­сической Греции, Японии и Китая. Вместо этого он показал, что органоцентрический взгляд на психоло­гию являлся преобладающим лишь до тех пор, пока его не отверг Сократ, и что этого взгляда уже не при­держивается Платон, а Аристотель, разработав пер­вую натуралистическую и систематическую психо­логию, предложил ему конкретную альтернативу. Эта историческая тенденция свидетельствует о том, что психофизический дуализм, вопреки мнению ряда современных психологов (см. с. 27), является отнюдь не вечным и не единственно возможным способом психологического мышления. Альтернатива как ор-ганоцентрической, так и дуалистической психологии была предложена уже в IV в. до н. э. В следующем разделе мы познакомимся с историческими учения­ми, которые проливают свет на другие вопросы, а именно где, когда и при каких исторических услови­ях возникает психофизический дуализм. Эллинистическая Греция и психофизический дуализм Философия совладания. Эллинистический пери­од греческой истории сменяет классический период, начавшийся в 323 г. до н. э. и продолжавшийся до эпохи Римского господства, наступившей в 30 г. до н. э. Первые полтора столетия этой эпохи (323-146) были отмечены властью диктаторов, образованием воинственных империй, научными и техническими достижениями и развитием философских направле­ний, не столько ориентированных на познание мира (как это имело место в школах Платона и Аристоте­ля), сколько стремившихся справиться с растущим чувством непрочности существования. Окончательная победа Спарты над Афинами в 404 г. до н. э. и последовавшее за ней столетие вражды об­легчили завоевание Греции Филиппом и его сыном Александром (356-323 гг. до н. э.). Именно в этот пе­риод военных действий совершается казнь Сократа (399 г. до н. э.). Вслед за завоеванием Александром Греции, а также огромных территорий, простираю­щихся на юг (Египет) и на восток (Индия), наступа­ет короткий период мира. Затем смерть Александра и распад образованной им империи приводят к но­вой вспышке взаимной вражды, и Аристотель вы­нужден покинуть Афины, чтобы избежать участи Сократа. С упадком и полным распадом политичес­кой организации и государственных институтов, яв­лявшихся для граждан Афин предметом гордости и основой стабильности и достижений их города-госу­дарства, уверенность греков в себе сильно пошатну­лась. Система полисов, или греческих городов-госу­дарств, начинает распадаться, и на смену ей прихо­дит авторитарный режим. Утрата столь высоко чтимого полиса и личной идентификации с ним ли­шила греков «твердой почвы и смысла существова­ния, что явилось одной из наиболее характерных черт, присущих Греции на протяжении всего эллини­стического периода» (Green, 1990). Видный историк, изучавший эллинистическую Грецию, так описыва­ет это смутное время: «Одна война следовала за другой — войны меж­ду могущественными монархиями, региональные войны, местные (domestic) войны внутри монархий и городов-государств, восстания коренного насе­ления против греков. Эти войны становились все более и более разрушительными, жестокими и де- 34 морализующими. Не удовлетворенные разруше­нием только что созданного своими же собствен­ными руками, правители Греции вовлекают нового участника в свою разрушительную игру. Тень Рима появляется на западном горизонте, и вскоре Рим начинает принимать активное участие в полити­ческой жизни эллинистического мира, сначала как защитник свобод греков от монархий, затем как благосклонный советник по внутренним делам эл­линистических государств, и, наконец, как требо­вательный и1 безжалостный господин и греческих городов, и эллинистических монархий» (Rostovtsev, 1938-1939, р. 16). Интерес к природному миру, включая психоло­гические события, способствовал решению соци­альных проблем и философским течениям, пытаю­щимся совладать с растущей нестабильностью жиз­ни. Поначалу эти философские течения были натуралистическими, унаследовав обращенность классической Греции к внешнему миру, но затем ин­терес греков к природе начинает угасать. Наиболее известны пять таких философских направлений, а названия четырех из них стали терминами, которы­ми мы пользуемся и сегодня: скептики, циники (ки­ники), стоики и эпикурейцы. Хотя эти течения мыс­ли не рассматривают непосредственно психологичес­кую проблематику, они сами по себе являются психологическими продуктами социальных условий. Скептики подвергли сомнению способность лю­дей познать истину. Человеку следует воздерживать­ся от суждений, отказаться от привязанностей, и то­гда он сможет обрести покой в этом опасном мире. Взгляды скептиков способствовали как развитию негативного (пессимистического) отношения к жиз­ни, так и выработке здорового подозрения к голо­словным утверждениям. Наиболее негативистскими являлись взгляды ци­ников (или киников / cynics", буквально: «собакопо-добных»), которые пожелали жить, подобно собакам, отрицая все человеческие нормы и ценности. Цини­ки считали, что единственным благом является доб­родетель. Она одна может привести человека к счас­тью, и ее следует достигать путем ограничения всех желаний и свобод. (Отметьте параллели с буддиз­мом, который также сформировался в условиях не­стабильности и согласно учению которого не имею­щий желаний не будет подвержен страданию, что бы ни случилось.) Богатство, честь, свобода, здоровье, даже сама жизнь были не только безразличны цини­кам, но фактически ими презираемы. Человек не дол- жен уважать цивилизацию, ее законы и моральные принципы. Он должен отрицать верность всему, включая семью, друзей и государство. Циники выс­тавляли напоказ свою бедность, презрение к удо­вольствиям и безразличие к другим людям как выс­шие проявления своей добродетели. Их отвержение мира и безразличие к нему делало их неподвержен­ными страданиям; им нечего было терять. Стоики ( stoics), чье название происходит от слова stoa (стоа) — крытая колоннада или porch (портик) — крытая галерея, где они излагали свое учение, также пытались учить людей добродетели или искусству пра­вильно жить. Для ее достижения человек должен знать логику и физику, чтобы понять вселенную. В соответ­ствии с физическими взглядами стоиков, теос (боже­ство), псюхе, вещество, сила, отношения, порок и доб­родетель — все это является материальным. По своим физическим качествам люди отличаются от всей ос­тальной части вселенной только наличием разума (reason), посредством которого они могут управлять своими действиями. Благодаря разуму люди знают, что добродетель есть пребывание в гармонии со своей ис­тинной человеческой сущностью. Разум говорит нам, что власть, слава, богатство, здоровье и даже сама жизнь не является добродетелью, равно как и желание, боль, бедность, нищета и смерть не есть зло. Поэтому стоики равнодушны ко всему этому. Благодаря разуму люди могут стать свободными от желаний и научиться управлять собой. Мудрый приемлет все, что выпадает на его долю. Он может приспособиться к тяжелым об­стоятельствам (именно это мы понимаем под стоичес­ким характером), поскольку его сила кроется в рацио­нальном постижении жизни. Когда жизнь становится невыносимой, стоик может победить ее, покончив с со­бой. Стоики отказываются от жизни так же, как они от­казываются от желаний, что является для них сред­ством сохранить свою независимость. Другой аспект стоической философии заключается в том, что разум­ная жизнь невозможна без социальных обязанностей, справедливости, милосердия и дружбы. Разум являет­ся основой общества и объединяет людей. Гражданство человека не имеет особого значения, но социальная общ­ность всех рациональных человеческих существ, при­надлежащих ко всем обществам, имеет огромную цен­ность. Эти взгляды подготовили почву и для универ­сального христианского братства людей. Стоицизм принимает более мистические формы в Римской импе­рии, еще более способствуя распространению в ней христианского учения. Греческий город Кирены, расположенный к югу от Афин на побережье, был богатым и процветающим. Первоначально киренаики искали непосредственно- 11 Слово «циники» ( cynics) произносилось также как «куники» (латинское kunikos от греческого kuvikos), что делает эти слова совершенно непохожими друг на друга, поскольку, во-первых, звук «к» фонетически переходит в «ц» (анало­гично, в латыни передача звука «к» с помощью буквы «с» приводит к тому, что во французском языке этот звук превра­щается в «s», а вместе с завоеванием Англии норманнами такое произношение распространяется и на территории Ве­ликобритании) и, во-вторых, звук «у» в европейских языках в ряде случаев фонетически переходит в «и» (это связано с тем, что в греческом языке заглавная буква «ипсилон» писалась как «Y»). 35 го получения наслаждения как высшего блага, одна­ко разным людям доставляют наибольшее насла­ждение различные вещи. В то же время Эгееий (Hegesias), известный под именем Искатель смерти, утверждал, что счастье — не более чем иллюзия и единственной вещью, достойной стремления к ней, является смерть и избавление от страданий. Таким образом, данное направление представляет собой не что иное, как бегство от действительности. Учение эпикурейцев (названное именем своего ос­нователя Эпикура, 340-270 гг. до н. э.) гласит, что главная цель человеческой жизни — наслаждение, а высшим наслаждением является безмятежность и покой. Как путь потворства своим желаниям, так и путь отрешения или самоограничения не может быть правильным. Человек должен стремиться получить максимум удовольствий, испытывая минимум печа­лей. Добродетель является не конечной целью, но средством достижения счастья, и следовать ей следу­ет лишь в той степени, в которой она приводит чело­века к счастью. Эпикурейцы считали, что все вещи и события во вселенной состоят из атомов. При таком взгляде не оставалось места вере в паранормальное или сверхъестественное, распространению которой способствовали смутные времена IV-III вв. до н. э. Даже смерть, писал Эпикур, «для нас ничто, посколь­ку пока мы есть — нет смерти, а когда приходит смерть — нет нас». Эпикурейцы рассматривали ато­мы и пустоту как целостность бытия, ища в них ис­точник определенности, спокойствия и уверенности, столь необходимых для того, чтобы совладать с окру­жающими их политическими и социальными условиями. Ученый и мудрый свободен от страха. Эллинистическая наука. В эллинистический пе­риод греческой истории основной интеллектуальный центр перемещается из Афин в Александрию — го­род, основанный Александром в дельте Нила после захвата Египта. Этот город лежал на пересечении торговых путей и привлекал к себе людей с различ­ными интеллектуальными традициями, от мистичес­ких учений Востока до объективного натурализма греков. Великая Александрийская библиотека и му­зей выполняли функции современных университе­тов, предоставляя ищущим знаний даже пропитание и жилье. Библиотека хранила множество рукописей классического периода, большинство из которых до нас не дошло. Такая среда способствовала процвета­нию таких наук, как астрономия, физика и, отчасти, биология. Психологии, однако, после Аристотеля уделялось лишь весьма ограниченное внимание. Преобладание чисто словесных интеллектуальных практик (использование аллегорий, загадок, компи­ляций и формальных построений) явилось одной из основных причин возникновения психофизического дуализма, сменившего натуралистическую филосо­фию. Определенный парадокс заключается в том, что психология как научная дисциплина не участвовала в общем процветании наук, хотя сама по себе смена научной ориентации, заключающаяся в утрате инте- реса к природному миру и обращении к трансприрод­ной или нефизической реальности, явилась психологи­ческой реакцией на социальные условия. Аристарх Самосский (310-230 гг. до н. э.), чьим учителем был слушатель основанного Аристотелем Лицея, официально придерживался мнения, что Зем­ля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, а ре­зультатом вращения Земли вокруг своей оси являет­ся смена дня и ночи. Из отсутствия эффектов парал­лакса (звезды не смещаются друг относительно друга при взгляде с различных точек земной поверхности) он сделал правильный вывод, что звезды удалены от нас на огромные расстояния. Точка в центре земной орбиты относится к ее величине так же, как сама эта орбита относится к расстоянию до звезд (Sarton, 1959). Чтобы определить расстояние от Земли до Луны и Солнца, Аристарх использовал метод триан­гуляции (Singer, 1959). Хотя полученные им данные были неточны, сам метод измерения был правильным. Эратосфен Киренский (275-195 гг. до п. э.) был све­дущ во многих дисциплинах и служил главным алек­сандрийским библиотекарем. Измерив угол падения тени в день летнего солнцестояния в двух городах, находящихся на различных широтах, расстояние меж­ду которыми было известно, он смог вычислить раз­меры Земли с погрешностью менее одного процента. К числу великих мыслителей этой эпохи принадлежа­ли также Евклид (ок. 300 г. до н. э.), создатель систе­мы геометрии, носящей его имя; Архимед (287-212 гг. до н. э.), известный своими физическими открытия­ми и техническими изобретениями, Диофант (III в. до н. э.), способствовавший значительному развитию математики; и Гиппарх, составивший точную карту звездною неба с координатами звезд. Однако работы психологического характера по большей части служи­ли развитию философии приспособления к суровым условиям окружающей действительности, а не пресле­довали цели понимания таких психологических явле­ний, как восприятие, мышление или воображение. Смутные времена Греко-римской империи. Не­смотря на достижения александрийской науки, мрач­ные тучи уже нависли над горизонтом. Непосильное бремя налогов, установленных правителями бывшей империи Александра, такими как Птолемеи в Егип­те и Селевкиды в Сирии, и конфискация имущества за долги поставили земледельцев на колени. Населя­ющие сельскую местность земледельцы эксплуати­ровались торговцами, живущими в городах, а также самим правительством. Для ремесленников и строи­телей тоже наступили тяжелые времена. Все богат­ство оказалось в руках кучки правителей и их сви­ты, высших чиновников, купцов и ростовщиков. Большинство же населения находилось на грани го­лодной смерти, и общий уровень жизни резко упал. Состоятельные граждане Афин и Коринфа, а также прибрежных городов на территории современной Турции, таких как Эфес и Милет, помогали голода­ющим продуктами. На их деньги строились обще­ственные сооружения — храмы и гимназии, чтобы 36 предотвратить беспорядки и выступления против элиты (Green, 1990). Нескончаемые войны подрыва­ли экономику Греции и наводнили ее большим коли­чеством рабов. «Рост цен, низкие доходы и конкурен­ция со стороны рабского труда являлись постоянным источником угрозы для низко- и среднеквалифици-рованных свободных работников» (Green, 1990). Рабство препятствовало перераспределению бо­гатств путем оплаты труда и распространению новых рынков товаров и услуг. Однако накопленное богат­ство было огромным. «Деньги можно было брать го­лыми руками, и военачальники, начиная от Суллы и заканчивая Антонием, не замедлили воспользовать­ся шансом сорвать куш. То, что оставалось после них, прибирали к рукам сборщики налогов (publicani) и местные правители» (Green 1990). Участь простого люда, жившего в ту эпоху, описана так: «Их жизнь была тяжелой и мрачной и станови­лась все безотраднее; они погрязали в нужде, доходы все падали, а тревога за завтрашний день все возрастала. Так, каждый в любую минуту мог оказаться захваченным в плен или похищенным пиратами и оставаться рабом до конца своих дней. Их родной город, любимый полис, уже не мог обеспечить им защиту. Даже в наиболее про­цветающих городах, Афинах и Родосе, господ­ствовал дух глубокой униженности и разложения. Гордые цари также уже не могли эффективно управлять; в сущности, они были сломлены. Не­удивительно, что в такой атмосфере родился пре­зираемый образ «грека» (Graeculus), описанный римскими писателями: деморализованный и бес­честный, профессиональный лжец и льстец, эго­истичный спекулянт и эксплуататор; каждый думал лишьотом, как обеспечить хотя бы минимальный уровень благополучия себе и своим детям...» (Rostovtsev, 1938-39, р. 18-19). В Италии ситуация была не лучше. Порабощение Римом других народов особенно усилилось после 223 г. до н. э., когда римские войска разрушили Ман-тинею, город Аркадии. Между 200 и 150 гг. римляне захватили по меньшей мере четверть миллионов ра­бов (для сравнения: население Афин составляло 100 000 человек), однако практика порабощения на­родов началась еще в 296 г. (Green, 1990). Многие рабы отправлялись на пшеничные ноля и скотовод­ческие фермы Сицилии и южной Италии, где они работали группами, скованными общей цепью. В са­мом Риме был период, когда рабы составляли 75% населения. На Сицилии происходили восстания ра­бов в 136-131 гг. и в 104-101 гг. до н. э. Все восстав­шие были подвергнуты ужасным наказаниям и каз- нены. Обеспокоенный тем, что горстка богачей почти полностью искоренила среднее сословие и крестьян, сосредоточив в своих руках все земли и богатство, Тиберий, один из двух братьев Гракхов, принимая выборный сан трибуна в 133 г., поклялся помочь ли­шившимся своих владений. Но после того как он провел (в сенате) закон о перераспределении обще­ственных земель, его убили. Его брат Гай был избран в сенат в 121 г. и осуществил ряд реформ, направлен­ных на помощь бедным. Однако он также был убит, его реформы отменены; а социальные и политичес­кие войны вспыхнули снова. «Два столетия, предше­ствовавшие наступлению христианской эры, были периодом непрекращающихся бедствий. На какое-то время Рим прекратил военные действия и дал миру спокойно вздохнуть, но после правления Антонина счастье покинуло античный мир» (Angus, 1975). Эллинистическая одержимость словом и истоки психофизического дуализма. Учитывая сложившую­ся ситуацию, становится понятным, что даже приви­легированные интеллектуалы стали отворачиваться от этого презренного мира и искать удовлетворения в личных занятиях. Пересечение греческих и восточных течений мысли еще более способствовало развитию такой ориентации. Греческая объективность и интерес к природе встретились с индийским стремлением к невыразимому и иллюзорному, к нирване. Монотеис­тические взгляды были заимствованы из зороастрий-ской религии персов и иудейских текстов из Палес­тины. Как и сами народы, пришедшие из Месопота­мии, Карфагена и Китая, смешивались их взгляды и верования. Анализ текстов и их словесные интерпре­тации подменили собой наблюдение и выяснение ис­тины в процессе открытого диалога. Схоласты* при­нижали значение греческой науки и превозносили слово как способное проявить скрытую (underlying) реальность. Греческий интерес к риторике и искусст­ву ведения спора и убеждения был превращен в тек­стуальный анализ. Александрийские мыслители при­нялись за исследование грамматики, объективное за­нятие, придававшее все большую силу словам и ослаблявшее внимание к тому, что они обозначают. Во II в. до н. э. Дионисий (Фракийский, Thrax) усовершенствовал аллегорический метод обнаруже­ния скрытых значений, содержащихся в граммати­ческих структурах. Этот метод позволял схоластам вычитывать из текстов смыслы, отличные от лежа­щих на поверхности, то есть не буквальные, а алле­горические смыслы. Иудейский мыслитель Филон Александрийский достиг наибольшей известности в использовании этого метода. Он попытался проде­монстрировать, что такие греческие авторы, как Пла­тон и Аристотель, черпали вдохновение в древнеев­рейских писаниях. Тем самым он соединил иудейс­кую религию и греческую науку. Основываясь на более ранних примерах, таких как Посейдон у сто- * scholars — в дальнейшем это слово также употребляется в более широком значении — «ученые», «мыслители». — Примеч. пер. 37 иков, он трансформировал иудейского бога из гнев­ного, завистливого, мстительного и тщеславного (требующего поклонения и жертв), а также наделен­ного другими чисто человеческими характеристика­ми, в индивидуальное воплощение совершенного творца. Бог, созданный Филоном, был вознесен над физическим миром: непознаваемый, вечный и неиз­менный — Единый. Мы можем говорить не о том, что он представляет собой, а лишь о том, чем он не явля­ется, и все же он наполняет наши сердца восторгом и пророчествами (Randall, 1970a). Филон выходит за границы сверхчеловеческого и с помощью слов со­здает образ сверхъестественного. Эта трансформация подготовила почву для возникновения нефизической и спиритуалистической психологии, умещавшейся рядом с физическим телом, или, другими словами, создала условия для выхода на сцену психофизичес­кого дуализма (Kantor, 1963). Греко-римские секты. Период с 146 до 30 г. озна­меновался дальнейшим упадком. Он начался с окон­чательного завоевания Римом Востока и закончился битвой при Акциуме (Actium), установившей господ­ство Рима над Египтом времен Птолемея. Это был период классовых конфликтов, гражданских войн и экономического империализма. Процветало пират­ство, правящие классы были развращены завоеван­ными богатствами, а трудовой народ впал в рабскую зависимость. В стране бушевали гражданские и меж­национальные войны и классовые конфликты; над людьми нависла угроза порабощения и смерти. В та­кой обстановке возрастали отчаяние, пессимизм и аскетизм народа (Murray, 1955; Rostovtsev (ff), 1957). Возвратившиеся из походов римские солдаты и мо­ряки распространили в Вечном Городе восточные культы, обещающие блаженную загробную жизнь. Эти культы постепенно прижились на римской зем­ле и начали вытеснять традиционные римские веро­вания, не слишком много обещающие людям при попадании на тот свет. В ответ на это в интеллекту­альных кругах было разработано учение о сверхъес­тественном, как области, над которой не властны за­коны этого презренного мира. Вдобавок к одержимости интеллектуалов игрой словами проявилась также реакция на социальные условия со стороны широкой публики (к которой присоединились, однако, и многие интеллектуалы) — интерес к культам или сектам, магии и предсказа­нию будущего. Эта тенденция стала набирать силу уже в V в. и продолжала развиваться в течение все­го периода Римской империи. В эпоху неопределен­ности и страха эти учения предлагали человеку не­что конкретное — они наделяли своих последовате­лей способностью контролировать судьбу. Хотя поклонение древним олимпийским богам продол­жалось, оно было скорее данью традиции, чем осмысленной верой. Тем временем все более распро­странялось увлечение предсказывать и изменять Судьбу («Tyche»), под которой обычно понималась неминуемая смерть. Если судьба является пред- определенной, она может быть предсказана, а зна­чит, человек способен с помощью определенных практик узнать свое будущее. Получило распрост­ранение множество способов предсказания: по клу­бам дыма, полету птиц или содержанию сновиде­ний, однако астрология, берущая начало в Вавило­не и перешедшая оттуда в Египет, а затем в Грецию и Рим, постепенно заняла господствующее положе­ние. По иронии судьбы величайшие достижения ма­тематики и астрономии соседствовали с повсемест­ным увлечением астрологией. Корни многих сект восходят к сезонным празд­никам, утверждающим и прославляющим возрож­дение природы в смене времен года. Позднее это представление было распространено сектантами также и на личное возрождение в лучшем мире, сво­бодном от земных горестей. Наибольшей известно­сти достигли секты, поклоняющиеся египетским богам Исиде и Осирису; фригийскому Аттису или Великой матери богов Кибеле (Фригия была распо­ложена на территории современной центральной Турции); персидскому Митре (современный Иран) и Иисусу Христу из Палестины. Среди других бо­жеств можно назвать сирийского Баала, иудейско­го бога Яхве из Палестины (невыразимое JHWH, означающее «быть» или «дышать» и произносимое как Яхве или Иегова), Диониса и Орфея из Фракии, расположенной в северной Греции (а также на тер­ритории современной северной Болгарии и северо­западной Турции), греческого Геракла (римского Геркулеса) и Адониса из Месопотамии. Обо всех богах, кроме Баала, Яхве и Кибелы, говорилось, что они умерли и воскресли, однако даже эти три боже­ства были связаны с идеей воскрешения посред­ством их связи с другими богами (Баал и Кибела — с Аттисом, а Яхве — с Христом). Геракл, Орфей и Иисус были рождены в человеческом облике, умер­ли мучительной смертью и были вознесены на не­беса своими божественными отцами, откуда ниспо­сылали блага на своих почитателей. Этим богам был присвоен титул «Господь». Верующие пытались ве­сти праведную жизнь, поклоняться совершенному богу и культивировать в себе братские чувства по отношению к другим (Brandon. 1963, 1969; Eliade, 1954, Haydon, 1967; James, 1960,1961,Turcan, 1996). Некоторые из этих верований и ритуалов, наряду со многими другими, проникли также в христиан­ство, и христианские теологи (в частности, Ориген) были возмущены сходством «языческих» сект с их собственным вероучением, не понимая того, что именно последнее заимствовало у первых, а не наобо­рот. Все эти секты, включая христианство, выполня­ли сходные психологические функции — вселяли надежду на лучшую жизнь после смерти и чувство уверенности и покоя в земном существовании. За четыре столетия поиски истины уступили место по­искам спасения, изучение природных явлений — сло­весным построениям, а наслаждение радостями жиз­ни — подготовке к смерти. 38 Греко-римский спиритуализм: сверхъестествен­ная душа. Римляне принесли мир (Pax Romana) управляемым ими народам, но их правление было жестоким и притесняющим. Налоги римских властей оказались не менее разорительны, чем налоги элли­нистических диктаторов, и в конце концов уничто­жили средний класс, тогда как сосредоточившие в своих руках все богатства землевладельцы отказыва­лись их платить. К тому же римлянам потребовалось четыре столетия, чтобы научиться управлять завое­ванными ими огромными территориями, населенны­ми совершенно различными народами. К тому вре­мени как они овладели этим искусством в период правления Диоклетиана (284-305), империя уже на­ходилась на стадии распада (Barnes, 1965). Но не­смотря на это римский воинствующий мир нес с со­бой торговлю, которой занимались в основном гре­ки, сирийцы и иудеи, а также распространил по миру культуру Среднего Востока и Греции, которая в ко­нечном счете возобладала над римской и дошла до наших дней. Если скептики, киники, стоики, киренаики и эпи­курейцы «искали спасения в этом мире, то по мере того как жажда избавления от страданий росла, люди стали искать спасения от этого мира» (Randall, 1970a). В эллинистическую эпоху получа­ет распространение персонализм, отношение к жиз­ни, ставящее собственные интересы выше граждан­ских обязанностей (Kantor, 1963). Утверждение до­стоинства индивидуума и равенства всех людей — взгляд, особенно ярко проявившийся в результате соединения учения стоиков с иудаистско-христиан-ской доктриной, — явилось тем вкладом, который в наши дни считается наиболее ценным из наследия того периода (Randall, 1970a). Шло время, менялись исторические условия, и персонализм уступил мес­то спиритуализму, учению о том, что человек отли­чается от животных наличием у него сверхъесте­ственной псюхе, которую мы теперь называем пси­хикой (psyche), или душой. Источники представлений о душе как сверхъесте­ственном агенте не так хорошо известны нам, как источники представлений о сверхъестественных бо­жествах, но мы знаем, что в I в. до н. э. римский поэт Гораций (65-8 гг. до н. э.), последователь эпикурей­ской традиции, отрицал существование богов и за­гробной жизни. Лукреций (95-55 гг. до н. э.), быв­ший также римским последователем Эпикура, в сво­ем сочинении «О природе вещей» выступает против суеверий своего времени, к которым он относит веру как в сверхъестественное, так и в сверхчеловеческое. Будучи верен философским принципам своей шко­лы, он развивает психологическое учение, основан­ное на гипотезе о существовании атомов, предложен­ной Демокритом. Это учение явилось последним выражением натуралистической психологии на про­тяжении многих столетий. Лукреций доказывает ма­териальность души (mind): «Пусть хоть не нйсмерть сразит нас копье, с ужасающей силой Жилы и кости пронзив и внутрь глубоко проник­нув, Все же мы замертво тут опускаемся наземь в томленьи Сладком, но вдруг на земле возбуждается ум, и порою На ноги смутное в нас возникает желанье под­няться. Значит, нам должно признать, что духа приро­да телесна, Раз от оружья она и ударов телесных страдает». (Lucretius, 1951, III, 178-80/Лукреций, 1958, III, 170-176, пер. Ф. А. Петровского) Сам факт, что Лукрецию приходится доказывать свою точку зрения, говорит о том, что были и те, кто возражал против нее. В другом месте своего сочине­ния он утверждает, что только два рода вещей состав­ляют все существующее: тела и пространство. Тот факт, что все люди ощущают вещи, свидетельствует о существовании тел, и пока мы не примем этот факт, мы не сможем прийти к каким-либо рациональным выводам. Далее, утверждает он, пространство долж­но существовать для того, чтобы в нем могли распо­лагаться и перемещаться тела. Нет ничего третьего, что не было бы телами или пространством. Очевид­но, что отрицание Лукрецием «третьего» относится к утверждению о существовании сверхъестественно­го агента, который не занимает пространства. Лукре­ций также выдвинул замечательную теорию эволю­ции путем естественного отбора, близкую к нашему современному пониманию. Продолжение эллинистического спиритуализма в христианстве. Когда Отцы Церкви — деятели хри­стианской церкви II— VIII вв. начали разрабатывать христианскую теологию, они заимствовали у схола­стов эпохи эллинизма практику создания аллегори­ческих толкований, примером использования кото­рых является новозаветная книга «Откровение». Они также пытались, ссылаясь на аллегоричность текста, объяснить тот факт, что предсказанное в этой книге второе пришествие не наступило. Что ка­сается психологии, они продолжили эллинистичес­кую традицию сверхнатурализма, еще далее развив учение о душе как сверхъестественном элементе че­ловеческой природы, подобном или существующем параллельно сверхъестественному характеру Бога и наделенном общей с Ним духовной природой. В со­ответствии со взглядами Отцов Церкви, душа явля­ется неделимым и бестелесным источником мышле­ния и (свободного) выбора и связана с Богом и бес­смертием. Поскольку восприятие включает работу телесных органов чувств, Отцы Церкви оставили его в ведении тела. Тем не менее споры о природе 39 души сопровождались многовековыми попытками теологического формулирования ее сущности (Kantor, 1963). В начале III столетия Ипполит, один из Отцов Церкви греческого происхождения, под­верг суровой критике сочинения известных гречес­ких и римских авторов. Он заявил, что трактат Ари­стотеля «О душе» лишен, с его точки зрения, вся­кого смысла. Пропасть, которая пролегла между взглядами грека Аристотеля и грека Ипполита, не могла быть продемонстрирована более наглядно. Ипполит отверг все нехристианские естественнона­учные и этические сочинения, чтобы поставить на их место христианскую теологию. Приверженность греческой рациональности и по­пытки построения христианской теологии неизбеж­но должны были привести к противоречиям. В IV в. Григорий Нисский (умер в 394 г.) признал непости­жимость союза души и тела. Душа не может нахо­диться внутри тела, потому что это означало бы, что она находится в физическом пространстве; по тем же причинам ее нельзя считать и находящейся вне тела. Каким образом первая сообщается со вторым, явля­ется необъяснимым и непостижимым для человека. Мы не можем ни помыслить, ни выразить словами эту связь, но лишь признать тот факт, что действия одной соответствуют действиям другого. Тринадцать веков спустя немецкий философ Готфрид Лейбниц использовал ту же идею соответствия, добавив к ней аналогию с часами (см. с. 51), пытаясь объяснить ме­ханизм психофизического дуализма. «Весь свод христианских доктрин и догматов, рассматривающих проблемы отношения челове­ка к Богу и триединого Бога к человеку, сформи­ровал основу представлений о двойственности человеческой природы: с одной стороны, человек является природным существом, биологическим организмом, с другой — творящей душой, психи­ческой субстанцией, набором ментальных функ­ций» (Kantor, 1963 р. 236). Теологическая трактовка психологических собы­тий до сих пор оказывает влияние на психологию. Вопросы, касающиеся взаимоотношений души и тела, сознания, эго, «я», психических или менталь­ных процессов, порождаемых мозгом умственных способностей, ощущений, психических болезней и многих других абстрактных психологических поня­тий, восходят к христианской теологии. Даже сам вопрос о предмете психологической науки остается спорным благодаря этому влиянию. Является ли психология наукой о душе? поведении? душе и по­ведении? опыте? познании и поведении? или, быть может, о социальных конструкциях? Выводы. Теперь мы можем более подробно отве­тить на вопрос, поставленный в начале данной главы. Проведенный нами обзор исторических свидетельств показывает, что дуализм души и тела существовал не всегда, как не всегда являлся он и частью системати­ческой психологии, поскольку мы не находим его у Аристотеля. Итак, психофизический дуализм не явля­ется единственно возможным способом мышления. В западном мире мы впервые обнаруживаем его во II—I вв. до н. э. среди александрийских интеллектуалов, которые начали утрачивать интерес к изучению при­роды и увлеклись игрой словами. Это произошло в тяжелое время бесконечных войн и испытаний, когда создание милостивого бога, вознесенного над физи­ческим миром и способного внять нуждам людей, ока­залось более насущной потребностью, чем изучение мира, от которого исходила угроза. Заимствование мистических учений Востока, несомненно, способ­ствовало этому процессу. Широкая публика искала утешения в сектах, проповедующих спасение, одна из которых — христианство — соединила веру в спасение с интеллектуальной традицией александрийских схо­ластов и создала учение о сверхъестественной душе как индивидуальном агенте, связанном со сверхъесте­ственным богом, сконструированным Филоном и эл­линистическими мыслителями. Христианская теоло­гия поделила психологические явления между душой и телом. Наследие этой традиции дошло до наших дней и существует в современной психологии в фор­ме дуализма «душа—тело». Так, по мнению некоторых психологов, органы чувств получают внешние стиму­лы, а психика или разум воспринимает и перерабаты­вает их; соответственно, когда психика подвергается хроническому стрессу, в теле происходят физические нарушения. Знание о том, при каких условиях возник и полу­чил распространение психофизический дуализм, по­зволяет нам, рассмотрев любую конкретную систему ценностей или направление мысли, решить, имеет ли для нас смысл класть этот источник в основание пси­хологической системы или мы предпочтем ему аль­тернативу, как это впервые сделал Аристотель. Со­временные системы психологии предлагают нам раз­личные способы решения данного вопроса: одни из них обнаруживают сходство с учением Аристотеля, другие — дуалистичны, а третьи — механистичны. Параллели с Индией Аналогичный ход событий еще раньше имел мес­то в Индии. В ее истории тоже были периоды неста­бильности и суровых испытаний, а также находились мыслители, предлагавшие людям абстрактные уче­ния (Smith, 1990a). Свидетельства тому мы находим уже в «Ригведе», повествующей о почитании приро­ды и поклонении природным богам у индоевропей­ского племени ариев (или арийцев). Этот народ обо­сновался на ограниченном пространстве на севере центральной Индии, где расположен современный Дели, и, вероятно, заселил все пригодные для жизни земли; однако его численность продолжала расти. Это породило голод, лишения и межплеменную 40 вражду (Ригведа, 10.33.2-3). В этом месте повество­вание приобретает все более мистический оттенок, более заметной становится тяга к абстракциям и ал­легорическим объяснениям существующего (10.129.4). С ростом населения, при отсутствии пло­дородных земель, на которых оно могло бы поселить­ся, все более ожесточается борьба между ария.ми; жертвоприношения становятся частыми и обильны­ми, получают широкое распространение ритуалы и формируется иерархия жрецов, занимающихся от­правлением развившихся культов. В более поздней «Яджурведе» тема жертвоприношений становится доминирующей и появляются первые упоминания о человеческих жертвах. Природные боги отходят на второй план, а высшую власть получает абстрактный бог Праджапати. «Яджурведа» повествует о поисках иного мира (non-world), неподвластного земным страданиям, в котором можно управлять окружаю­щей средой с помощью правильно принесенных жертвоприношений. А тем временем на земле господ­ствуют войны и голод. В еще более поздних текстах, «Брахманах», высшей силой по-прежнему остается Праджапати, Кто? ( Who?) — неопределимое. Все большее значение приобретает тема аскетизма и ис­купления грехов. Неопределимое и невыразимое за­нимает основное место в текстах «Брахман», наряду с мрачным пессимистическим ожиданием смерти и повторного рождения. В этих текстах фигурирует также «безграничный» разум, который отождествля­ется с Конечным (the Ultimate). Реальное становит­ся невидимым, непостижимым, невообразимым и не­выразимым — целостностью бытия и небытия, а мир горестей и страданий превращается в иллюзию. В ранних фрагментах «Ригведы» дыхание (ат­ман) представляет собой жизненную функцию, утрата которой означает прекращение жизни; в по­здних же фрагментах атман становится абстракт­ной творческой силой. В следующем за ним тексте «Атхарваведы» атман воссоединяется с телом в загробной жизни и начинает отождествляться с Праджапати, или Всем (the All). К периоду напи­сания «Брахман» атман превращается в «я» со спиритуалистическим оттенком, охватывая всю со­вокупность индивидуальных сил. Начинаются по­иски недоступной наблюдению «сущности» вещей. Сущность есть реальность. Сущность есть атман. Объясняя ученику, что есть сущность вещей, учи­тель просит его разрезать фиговый плод. Ученик разрезает и видит мельчайшие семена. Тогда учи­тель просит его разрезать семя. Ученик выполняет просьбу и ничего не видит. Это, говорит учитель, и есть сущность. Сущность «ничего» и есть реаль­ность. Это атман, и «ты есть это» (то есть одновре­менно и атман, и пустота, и сущность (Chhandogya Up. 6.8.6, 6.9.4, 6.10.13, и далее)). Атман и униве-сальный дух, Брахман, в своей сущности есть одно и то же. Они бестелесны, находятся вне пространства и недоступны для восприятия (undemonstrable). Здесь мы впервые встречаем полностью развитый сверхнатурализм — учение о сущности, находя- щейся вне времени и пространства, вне природы и бесконечно выше нее. Но когда вершина достигну­та, это не приносит удовлетворения. Отсюда неку­да больше идти; с ней ничего нельзя сделать. А по­тому чисто физические акты, будь то медитация или молитва, не могут оказать на нее никакого вли­яния, как и она не способна повлиять на них, ибо они являются лишь действиями физического тела, связанными с пространством, движением и мате­рией. Брахман же не связан никакими физически­ми ограничениями и бесконечен. Трансцендентное не принадлежит пространству и времени, в кото­рых совершаются физические акты. Соответствен­но, в некоторых фрагментах текста говорится о том, что Брахман непознаваем ни ощущениями, ни разумом. В других текстах говорится, что он нахо­дится за пределами понимания (Mundaki Up., 2.2.1) или даже «выше незнаемого» (Kena Up., 3) и абсолютно непостижим (Kena Up., 11). В некоторых текстах «Упанишад» атман описы­вается преимущественно в психологических тер­минах. Посредством него становятся возможны зрение, слух, обоняние, речь, память, желание и воля. Атман также является Праджапати и Брах­маном, как и земля, ветер, пространство, вода, свет и множество других вещей. Хотя манас (слово, имеющее тот же индоевропейский корень, что и «разум» (mind)) иногда приравнивается к атману, за манасом обычно сохраняются физические харак­теристики тела, тогда как атман представляет со­бой трансцендентальный элемент дуализма «душа-тело». Вслед за «Упанишадами» появляются «Сутры», написанные между 600 и 200 гг. до н. э. В поздней­ших из них даже материальные физические каче­ства окружающего мира, доступные органам чувств, объявляются иллюзией. Все, кроме Брах­мана, является внутренним и умозрительным (mental). Таким образом, физический мир манаса с его мыслями, чувствами и восприятием есть лишь иллюзия, и человек способен познать свое истинное «я» только через атман, чистый дух. Один Брахман является внешним и реальным и порождает мир видимостей в последовательности эманации. Следующий шаг в развитии этого на­правления мысли был сделан в философии Ведан­ты, включившей в сферу сверхнатурализма все, не оставив ничего на долю физического мира. По­скольку философия Веданты признает лишь не­физическое, нередко полагают, что эти взгляды не содержат психофизического дуализма. Однако Ве­данта продолжает сохранять дуализм в неявной форме, противопоставляя сверхнатурализм иллю­зорному физическому миру. Философия Веданты знаменует собой конечную точку развития от на­турализма к сверхнатурализму. Когда индийские ученые начали разрабатывать систематическую психологию, они положили в ее основу свои культурные традиции. В результате 41 появилась органоцентрическая психология, в кото­рой присутствовал психофизический дуализм. В частности, когда они попытались объяснить про­цесс ощущения, они вынуждены были признать, что глаз не может видеть результат своего соб­ственного видения. Следовательно, предположили они, манас должен наблюдать за тем, что видит глаз. Однако они также вынуждены были при­знать, что и манас не может видеть результатов своего видения. Значит буддхи (интеллект) видит то, что видит манас. Но что наблюдает за тем, что видит буддхи? Должно быть, это сверхъестествен­ный индивидуальный дух, атман. Один из текстов на этом заканчивается, но в другом говорится, что Брахман наблюдает за тем, что видит атман. Этот бесконечный порочный круг явился следствием дуализма физического — нефизического и внут­реннего — внешнего, сформировавшегося в течение многих веков и органически вошедшего в раннюю систематическую индийскую психологию. Аристо­тель, придерживавшийся недуалистических и не­центрических взглядов, не сталкивался с такими проблемами. Для него ощущение было актом вза­имодействия объекта и организма. Таким образом, оказавшись вынужденной долгое время жить в тяжелых социальных условиях, обра­зованная часть общества, состоящая из жрецов брахманизма, сконструировала сверхъестественную психофизическую реальность, эволюция которой прослеживается начиная с поздних текстов «Ригве-ды» и достигает своего полного развития в «Упани-шадах». Аскетизм и медитация, в сочетании со сверхнатурализмом и практиками, направленными на избавление от желаний и формирование отноше­ния к миру как к иллюзии, служили способом бег­ства от ужасных социальных условий. Развившие­ся позднее системы философии рассматривают ряд четко разграниченных между собой психологичес­ких событий (явлений). Их трактовка постепенно приобретает все более внутренний, а нередко и ми­стический характер, в соответствии с эволюцией взглядов — от погруженности в природу в «Ригве-де» к трансцендентальным концептуализациям. Одним из проявлений этой тенденции служит эво­люция атмана от дыхания и ветра до нефизической стороны дуализма «душа—тело». На рис. 2.2 графи­чески представлена эволюция взглядов от анимис­тического натурализма до сверхнатурализма и дуа­лизма «душа—тело» в индийской и европейской культуре. Упадок Римской империи и возрождение науки Римская наука, техника и энциклопедизм. В эпо­ху римского господства греческие ремесленники, ас­трономы, ростовщики, музыканты, кораблестроите- ли, а также квалифицированные рабочие других спе­циальностей доставлялись в Рим. Римляне не стали развивать дальше греческую науку, а использовали знания и практические достижения греков для стро­ительства дорог и акведуков, распространения меди­цины и гигиены, усовершенствования географичес­ких карт и постройки архитектурных сооружений. Образованная часть римского населения приняла точку зрения Эратосфена на сферичность Земли, а некоторые — и гелиоцентрический принцип Арис­тарха. Большинство научных сочинений римлян представляли собой компиляции из более ранних ис­точников, однако Витрувий (31 до н. э. — 14 н. э.) на­писал десять книг об архитектуре, которые содержа­ли относительно новый материал, включая анализ акустики. Повторное открытие его работ в средние века привели к возрождению романского стиля в ар­хитектуре. Оригинальными были также сочинения Марка Агриппы (63-12) по инженерии, географии и картографии. К числу римских энциклопедистов принадлежал Авл Цельс (примерно начало I в. н. э.), автор многочисленных сочинений на различные темы, из которых сохранились только его медицин­ские трактаты, содержащие свод знаний по алексан­дрийской медицине. Гален (131-200), врач греческо­го происхождения, живший в Риме, соединил соб­ственные медицинские открытия и различные традиции медицины и подчеркивал, что устройство человеческого тела служит определенным целям. По­скольку идея о предназначении человека устраивала христианских теологов, в средние века его взгляды были превращены в догму и оказались препятстви­ем на пути дальнейших исследований. Автором наи­более известной энциклопедии — «Естественной ис­тории», насчитывающей 37 томов, в которых факты переплетаются с мифами, был Плиний старший (23-79). Варрон (116—27 гг. до н. э.) также составил ряд энциклопедий на различные темы, в которых соб­ственным наблюдениям автора отводится лишь не­значительное место. Его лучшее сочинение посвяще­но сельскому хозяйству. Непререкаемая вера Вар-рона в письменные свидетельства, которые он предпочитал наблюдениям, поддерживала линию схоластов позднего эллинизма, продолжавшую до­минировать на протяжении средних веков. Римляне достигли значительных успехов в строительстве и инженерном деле, но «сделали очень мало, или прак­тически ничего, для развития естественных наук. На­против, они в значительной степени способствовали упадку науки и сдерживанию истинно научных ин­тересов, распространив множество псевдонаучных сочинений, подобных «Естественной истории» Пли­ния» (Barnes, 1965). Риторика, изобилующая теат­ральными эффектами и цветистыми выражениями, превратившимися в самоцель и весьма далекими от реальности, становится основой образования в Рим­ской империи. Плотин. Несмотря на технические достижения римлян и распространение энциклопедического зна­ния, вся психология после Лукреция является мис- 42 43 тической. Это относится как к патристике, так и к языческой психологии. Однако обе они сами по себе явились психологической реакцией на враждебные социальные условия и попыткой бегства от невзгод своего времени. И язычники, и христиане искали утешения в возвышенных абстракциях мистическо­го Единого (One), бесконечно далекого от суровых условий жизни в Римской империи. Среди язычес­ких философов наибольшей известности достиг Пло­тин (204-270), оказавший влияние на многих хрис­тианских авторов, включая Августина, а также на исламскую мысль и современную психологию. Как и большинство ученых эллинистического периода — языческих и христианских, — он обучался в Алексан­дрии. Плотин попадает туда в 243 г. во время путе­шествия на Восток, но бежит в Рим после убийства императора Гордиана (Gordian). По словам его уче­ника Порфирия (233-304), в Риме он «усердно тру­дится, чтобы освободиться и подняться над горьки­ми волнами этой иссушающей кровь жизни» (Porphyry, 1934, par. 23). Поскольку факт рождения имеет столь очевидную физическую природу, Пло­тин избегал упоминания о своих родителях и даже стыдился обладания физическим телом. Плотин многое заимствовал у Платона, но значи­тельно переработал его учение, превратив в то, что он назвал неоплатонизмом. Платон начинал свои науч­ные поиски с изучения сенсорных событий (sensory events), хотя и считал ощущения недостоверными и стремился обнаружить за тем, что доступно ощуще­нию, более совершенные формы. Он называл высшую форму совершенства Идеей или Единым. Так, напри­мер, человек не в состоянии начертить совершенную окружность на восковой табличке, но может иметь идею совершенной окружности. Трансформация его философии Плотином началась не с конкретных со­бытий, а с мистического Единого, или Тотальности (Целостности) Бытия и Небытия, из которой эмани-руют другие абстракции или конструкции, подобно каплям, падающим с крана, и все более удаляющимся от первоначального источника (см. рис. 2.3). Эти эма­нации и составляют реальность. Плотин указывает три эксплицитных уровня этих эманации. Первый уровень представляет собой Единое, эманацией кото­рого является Нус, или Мировая Душа (псюхе), из ко­торой, в свою очередь, эманирует Разумная Душа (Mind). В качестве следующей, четвертой, эманации неявно предполагается индивидуальная душа, а на еще более внешних (или глубоких) уровнях - мате­рия, включающая физическое тело. Человеческий дух, или Разумная Душа, может быть обращен вверх — к чистой Мировой Душе, либо вниз — к грешной мате­рии. Разумная Душа отвечает за познание, а высшей формой познания является мистический союз с Еди­ным. К этой традиции восходит слияние познающего и познаваемого в современном социальном конструк-ционизме (см. главу 8). Плотин призывал отвернуть­ся от низменных объектов ощущений и обратиться к собственной Разумной Душе — частице Единого. Бес- смертия не существует, а потому человек должен со­единить свою индивидуальную душу с Мировой Ду­шой, утратив тем самым собственную индивидуаль­ность. Умирая, Плотин сказал, что он пытается возвра­тить Божественное в себе к Божественному Абсолюту (Porphyry, par. 2). Подход Плотина к процессу восприятия был уна­следован большинством систем современной психоло­гии, которые основаны на тех же исходных предпо­сылках. Объект воздействует на органы чувств, а орга­ны воздействуют на Разумную Душу, которая (вос)создает качества объекта — его текстуру, цвет, плотность, запах, вкус и т. д. При этом нами воспри­нимается не объект, а его психическая репрезентация. Такой точки зрения придерживаются органоцентри-ческие системы, в особенности ортодоксальная (клас­сическая) когнитивная психология (см. главу 3), од­нако ее отрицают энвайроцентрические и нецентри­ческие системы. Акцент Плотина на внутренних агентах или процессах также характерен для органо-центрических систем. Память, считал Плотин, не име­ет отношения к физическому телу, но всецело принад­лежит Разумной Душе, где записываются прошлые события. Душа и тело не могут воздействовать друг на друга. Мышление и рассуждение, как и память, нахо­дятся за пределами физического, хотя и вызывают такие чувства, как гнев. Полное разграничение души и тела с неизбежностью привело Плотина к противо­речиям, однако именно он представил мистический подход в наиболее очищенной и совершенной форме, который в сочетании с греческим рационализмом явился той платформой, на которой базировалось ин­теллектуальное развитие последующих столетий. Наиболее привлекательным элементом философии Плотина была программа избавления от волнений римского мира. Труды Плотина проложили путь для развития христианской теологии. Они «оказывали прямое влияние на христианскую мысль в течение целого тысячелетия.., включая наиболее влиятельно­го из отцов церкви, Августина» (Barnes, 1965). В свою очередь, и сам Августин (см. далее) также оказал зна­чительное влияние на психологию. Приблизительно после 235 г. римские войска бе­рут на себя большую часть функций правительства, чтобы противостоять социальному и политическому разложению империи. Армия возводила на трон им­ператоров, которые служили ей марионетками, пока она не решала казнить их. Императоры были не спо­собны эффективно управлять отдаленными провин­циями или сдерживать коррупцию, пустившую кор­ни в правительстве. Нестабильность и бедность рос­ли, а интерес к общественной жизни падал. Пытаясь поддержать свою власть с помощью еди­ной религии, в 313 г. император Константин объявил христианство официальной религией Рима. При Фе­одосии (Theodosius), императоре Восточной (375-395) и Западной (392-395) Римской империи, все прочие религии были объявлены вне закона, а неко­гда преследуемые христиане сами превратились в преследователей. Растущая власть христианства со- 44 провождалась отрицанием всего языческого, вклю­чая древнегреческую науку. Августин (354-430). Если во времена Плотина гре­ки пользовались известностью как самая ученая на­ция, то в V столетии их умы занимают лишь вопросы духа. IV-V в. стали эпохой другой выдающейся ин­теллектуальной фигуры — Августина. У Плотина дух является высшей инстанцией по отношению к приро­де; у Августина природа трансформируется в дух. У Плотина Абсолют бесконечно далек; у Августина Аб­солют приближается к человеку и наделяется инди­видуальной реальностью. Это было время, когда сви­репствовали коррупция и пренебрежение к закону, время распада общественных учреждений, запустения защитных рубежей, массового дезертирства, разбоя обедневших слоев населения и продажи детей в раб­ство. В конце концов сам Рим, не способный защитить своих граждан от набегов готов с севера, пал в 476 г. Терпимому отношению к греческой науке был поло­жен конец в 529 г., когда император Юстиниан закрыл Платоновскую академию, Аристотелевский Лицей и другие школы греческой мысли, тем самым прервав традицию, непрерывно развивавшуюся на протяже­нии девяти веков. Августин призывал людей презреть бренный мир и обратиться исключительно к духовной жизни. Он отверг всю науку, а также религиозные верования языческого происхождения. Лишь внутренняя исти­на достоверна. В сочинении «О граде Божием» он утверждает, что падение Рима произошло вследствие его погруженности в мирское, ибо никакое государ­ство не может продержаться долго, если оно базиру­ется на человеческих ценностях и человеческих от­ношениях, а не на духовных. В своей «Исповеди» он интериоризирует доктрины Плотина. Человеческая душа (mind) может вместить целый мир и образ Бо­жий (см. рис. 2.4). Душа и память столь обширны, что человеку достаточно изучать лишь самого себя и отказаться от изучения мира. Этот взгляд послужил базисом интроспективного направления в психоло­гии. Он также явился базисом широко распростра­ненной точки зрения в современной психологии — представления, которому ортодоксальная когнитив­ная психология придает основополагающий статус и согласно которому мир репрезентируется внутренне. То, что Барнс (Barnes, 1965) называет «личными сек­суальными неврозами» Августина, передалось и со­временному обществу. В качестве реакции против своего легкомысленного поведения в молодости Ав­густин источником всех человеческих несчастий объявил первородный плотский грех Адама и Евы, в котором была повинна Ева. Его обличение женщин и презрение к половым отношениям пропагандиро­вались на Западе вплоть до нашего времени. В эпоху Августина всякая последовательная науч­ная мысль исчезает из европейской культуры, и эта утрата ознаменовала наступление Средневековья («темных веков»). Однако Восточная Римская импе­рия, Византия, сохранила языческую греческую на­уку, а также способствовала распространению араб­ских знаний в Европе XIII столетия. Средние века и возвращение стабильности. На протяжении Средневековья существовало лишь не­сколько мест, где в разной степени продолжала раз­виваться наука, — преимущественно в монастырях. Немногие, кроме монахов, умели читать и писать. Боэций (480-524), человек, достигший большой уче­ности, предпринял попытку перевести на латынь со­чинения Платона и Аристотеля. Он успел перевести лишь часть аристотелевой «Логики», прежде чем Те-одорик (Theodoric), готский император, казнил его. Если бы Боэций осуществил свои планы, интеллек­туальная история Европы могла стать совершенно иной. В средние века был известен платоновский «Тимей», а также немногие другие сохранившиеся фрагменты древнегреческого знания. Около 430 г. Капелла (Capella) в аллегорической форме описыва­ет семь свободных искусств как служанок невесты. Их имена: грамматика, риторика, логика, геометрия, арифметика, астрономия и музыка. Хотя эти дисцип­лины являлись наследием языческой Греции и Рима (тексты по геометрии, арифметике и музыке были собраны и переведены Боэцием), они легли в основу средневекового образования, впоследствии войдя в число обязательных предметов для получения степе­ни магистра искусств (Master of Arts) во всех евро­пейских странах. В школах читалась грамматика Присциана (VI в.), а также история Оросия (V), од- 45 ного из последователей Августина, призванная изоб­ражать страшные условия жизни в языческом мире. Кассиодор (490-580) побуждал монахов изучать ле­карственные растения для использования в монас­тырских госпиталях. Англосаксонский монах Беда Достопочтенный (673-735) изучал системы отсчета времени и пропагандировал систему летоисчисления (годы до Р. X. — от Р. X.), разработанную Дионисием Эксигием (Dionysius Exiguus, ум. ок. 545 г.). Исидор Севильский (560-636) свел воедино знания, извест­ные из языческой и христианской литературы, одна­ко к VIII— IX в. сохранились лишь немногие фраг­менты научных трудов древних греков и римлян, су­щественно искаженные христианскими теологами. Даже грамматики Присциана и раннего Доната (Donatus, IV в.) были утрачены. Одним из наиболее известных средневековых авторов, знавших гречес­кий язык, был Иоанн Скотт Эриугена (810-880), чьи сочинения являют собой преимущественно мисти­ческую теологию, испытавшую сильное воздействие Плотина. Его теории ангелов оказали значительное влияние на средневековое искусство. Средние века отмечены не только утратой класси­ческой научной мысли, но и заменой логики верой, обращением к авторитету Отцов Церкви, неоплато­ническому мистицизму и мифологии. В IX в. Эриу­гена возрождает интерес к логике, но только в XII в., с появлением в Европе полного собрания логических текстов Аристотеля, ученые вновь начинают исполь­зовать строгие логические процедуры. Однако это привело их к крайности, связанной с попыткой об­наружить окончательную истину исключительно в логических построениях, не уделяя внимания изуче­нию природы. Начальный период средних веков был омрачен на­бегами и разорением Европы готами, викингами, ван­далами, данами, англами, саксами и другими племена­ми. Огромные пространства обезлюдели, так как мест­ное население бежало от захватчиков. В IX и X вв. нашествия викингов, сарацинов (мусульман) и венгров опустошили Европу (Bautier, 1971). Политическая си- туация была немногим лучше, феодальная система принесла с собой крайнее обнищание крестьян. «Темные века», охватывающие период приблизи­тельно между 500 и 1000 гг., были тяжелыми только для Запада. Для византийского и мусульманского мира это было время экономического прогресса и рас­цвета торговли и промышленности. Что касается ин­теллектуальной сферы, византийские ученые пости­гали и комментировали греческие тексты, распростра­няя античное знание на окружающих территориях, включая мусульманский мир, где ученые различных национальностей и направлений мысли переводили, изучали, а в ряде случаев и развивали его. Относительная стабильность вновь настала в Ев­ропе только к IX в., однако порядок установился лишь в XII в. (Barnes, 1965). В VIII и IX вв. начина­ется культурное возрождение, а в XI в. вновь пробуж­дается наука. Крестовые походы приносят в Европу весть о том, что мир знания, развитой техники, про­цветающей торговли, роскоши и изобилия существу­ет в Византии и мусульманском мире. Тем временем европейское общество становится все более секуля­ризованным, быстро растут города и развивается торговля. Повторное обретение стабильности и бе­зопасности явилось, вероятно, одним из наиболее важных, если не решающим фактором, благодаря ко­торому общество становится более восприимчивым к таким светским завоеваниям, как возвращение в Ев­ропу науки и технологии. Нетрудно заметить, что процветание, комфорт и благополучие сопровожда­ются утратой интереса к войнам и ослаблением ре­лигиозного фанатизма, тогда как бедность и неста­бильность способствуют обратному. Как правило, именно неимущие поддерживают революции и воен­ные вторжения и придерживаются крайних религи­озных взглядов, в то время как обеспеченные дума­ют о мире и развитии торговли. (Безусловно, эта кор­реляция не является строгой закономерностью, поскольку в сложной ситуации возможно всякое.) Строительство замков и соборов стимулировало совершенствование архитектурного мастерства и технических изобретений. Впрочем, и войны способ­ствовали развитию технологии и проявлению инте­реса к фундаментальным научным принципам. Уже в начале IX в. в Италии был открыт Университет Салерно для изучения медицины, а в 1088 г. — уни­верситет Болонья для изучения права. Парижский университет открывается около 1200 г.; Оксфорд и Кембридж в Великобритании имеют столь же дав­нюю историю. За ними появились новые универси­теты в Италии, Германии, Шотландии, Португалии, Чехословакии и Польше. Хотя в этих университетах господствовало догматическое, а не свободное мыш­ление, более сектантское, чем светское, их развитие способствовало систематизации знаний и стимули­ровало дальнейшие исследования. Трансформация значений слов разум ( mind) и душа ( soul). В начале и середине средних веков тер- 46 мины, используемые в наше время для обозначения психофизического дуализма, изменили свое значе­ние с первоначального — натуралистического — на дуалистическое. Эта трансформация значений слов psuche/psyche отражена на рис. 2.5. В наиболее ран­них письменных источниках все три термина (псю-хе, разум, душа) встречаются в своем натуралисти­ческом значении. Нематериальное или нефизическое значение слова «psyche», появившееся приблизи­тельно во II в. до н. э., дало толчок к появлению аналогичного значения у слова «душа» (soul) в IX в. н. э., а также у слова «разум» (mind) в XII в. (благо­даря христианским влияниям эти слова заменили со­бою слово «psyche»). Слово «разум» первоначально имело натуралис­тическое значение намерения, как в фразе «У меня есть мысль прогуляться» («I have a mind to take a walk»), или памяти, как в фразе «держать в уме» («keep in mind») — эти значения сохранились до на­стоящего времени. Это слово также относилось к мышлению (и пониманию): «разуметь» («have a mind of»), хотя это значение почти вышло из упот­ребления. Все эти выражения не претерпели суще­ственных изменений за шесть тысяч лет, прошедших со времен протоиндоевропейской цивилизации, в языке которой присутствовал корень теп-, также относящийся к мышлению и памяти. К этому прото­индоевропейскому корню восходят также латинское слово « mens» и санскритское «манас», встречающее­ся в Ведах. В XII в. слово «разум» под влиянием хри­стианства начинает означать нефизический коррелят тела. За словами «душа» и в особенности — «разум» в западной культуре закрепляется значение, указы­вающее на агент, определяющий действия индивиду­ума. Разговорное употребление этих слов, созвучное верованиям христианских теологов, предполагает, что природа разделила человека на две части, одна из которых — разум, а позднее — мозг — служит в каче­стве агента, направляющего и контролирующего наше тело. Слова «разум» и «душа» взаимозаменяе- * Свидетельством существования аналогичных значений и их трансформации в русском языке является тот факт, что сама буква «м» в кириллице называется «мыслете», то есть фактически является корнем слов, обозначающих разум и мысль. В древнеславянской азбуке использовалась также греческая буква «пси» — в церковных изданиях «Псалтырь» (духовные стихи) до сих пор пишется через эту букву. Особенности этимологии и употребления таких слов, как ум, разум, мысль, дух, душа, психика и т. д., аналогичны приводимым в оригинале для латинского и английского языка. — Примеч. пер. 47 мы, когда речь идет о некой нематериальной сущно­сти*. Арабская передача. Возможно, наиболее важным шагом на пути возвращения науки в Европу явился курьезный исторический факт, заключающийся в том, что арабы передали назад европейцам их лее соб­ственное научное наследие, созданное в Древней Гре­ции и Риме, о существовании которого Европа, од­нако, практически ничего не знала. Новая арабская религия, ислам, хотя и насаждалась огнем и мечом, была вынуждена проявлять терпимость к культурно­му разнообразию завоеванных ею народов12 . Она стремительно распространялась на Запад, дойдя че­рез Северную Африку до Испании, а также продви­галась на Восток — в Индию и на территории, зани­маемые ныне Пакистаном, достигнув своего апогея к 750 г. В отличие от Европы, арабский мир никогда не ис­пытывал длительных периодов нестабильности и об­нищания. Вероятно, по этой причине арабы никогда не пытались бежать от физического мира, но, напро­тив, активно развивали торговлю и проявляли значи­тельный интерес к науке и технике. Народы, принад­лежавшие арабскому миру, открыли университеты в Багдаде, Бухаре, Каире, Кордове, Дамаске и Севилье. Как и римляне, они занимались преимущественно компиляциями и комментированием более ранних работ -- как правило, в спиритуалистическом и нео­платоническом духе, хотя им принадлежит и ряд соб­ственных достижений. Наиболее крупные из них были сделаны в области математики (Аль-Хорезми, ум. ок. 850; Абул-Вафа (Abu-1-wafa) ум. 998; Ибн Джу-ну (Ibn Yunus), ум. 1009; Омар Хайям (Omar Khayyam), ум. 1124; Назир Аль-Дин (Nazir al-Din), ум. 1274); астрономии (Аль-Баттани (al-Battani)), хотя более была распространена астрология; химии (Разес (Rhazes), ум. 924), механики (Омар Хайям), оптики (Альгазен (al-Hazen), 965--1039; Камаль ад-Дин (Kamal ad-DIn), ум. 1320); географии (Аль-Хорезми; Аль-Балхи (al-Balkhi), ум. 934; Аль-Мусуди, ум. 957; Аль-Макдиси (al-Maqdisi), X в.), медицине (Разес; Али ибн Аббас, ум. 994; Ибн Сина/Авиценна, 980-1037; Ибн Зухр/Авеизоар (Ibn-Zuhr/Avenzoar), 1113— 1162; Ибн Хатима, ум. 1369; Масавайх Аль-Мардини (Masawaih al-Mardini), ум. 1015 и хирургии (Абул-Касым/Абулказис (Abu-1-Qasim./Abulcsis), ум. 1013). Арабы переняли у индусов систему счисления, кото­рой мы пользуемся до сих пор; а введение нуля, столь важное для развития математики, возможно, принад­лежит Аль-Хорезми. Из Китая или Египта ими была заимствована алхимия, явившаяся предшественницей химии. Наиболее активно передача арабских знаний осу­ществлялась через Испанию. Испанские мавры (Moorish Spain) мирно уживались и плодотворно сотрудничали с представителями испанской, маври­танской и еврейской культур. Здесь был достигнут высокий уровень ремесленного мастерства и процве­тала промышленность. Мавры разработали крупные ирригационные системы, что позволило достичь до­селе небывалой продуктивности сельского хозяй­ства. Однако достигнув материального благополу­чия, мавры утратили свой религиозный пыл и воин­ственность и не могли более противостоять агрессии европейцев, не желающих терпеть мусульман на сво­ей земле. Завоевав Испанию, европейцы открыли для себя огромное количество античных языческих текстов, переведенных на арабский язык, и немедлен­но начали переводить их на латынь. Большая часть этой работы была проделана иудейским (еврейским) населением Толедо после захвата этого города в 1085 г., поскольку иудеи владели необходимыми для перево­да языками. В 1492 г. католики изгнали иудеев, ко­торые расселились на Запад — в Нидерланды и вдоль восточного Средиземноморья, где они использовали свои ремесленные навыки, торговые связи и матери­альные богатства для развития заселенных ими тер­риторий. В определенной степени возрождению классического античного наследия также способство­вали монастыри Англии и Ирландии, где сохранял­ся живой греческий язык, а также южной Италии, где говорящее на греческом население продолжало под­держивать контакты с византийской Грецией. Среди переведенных текстов были труды Аристо­теля, включая сочинения по биологии и психологии. Альберт Великий (1193 или 1206-1280) ознакомил Европу с учением Аристотеля, введя изучение его работ в Парижском университете, и предпринял по­пытку примирить это учение с христианской верой. Однако арабский комментатор Аверроэс (арабское имя Ибн-Рушд, 1126-1198) изложил взгляды Арис­тотеля в неоплатонической интерпретации, постро­енной на отрицании бессмертия души. В 1209 г. Со­вет Парижа (Council of Paris) объявил трактат Ари­стотеля «О душе» запрещенным, а в 1212 г. запретил также его «Метафизику» и «Физику», наряду с араб­скими комментариями к этим работам. Фома Аквин-ский (1225-1274), ученик Альберта, пытался защи­тить Аристотеля от августинианцев и последовате­лей Аверроэса, дав его работам христианскую 12 Фактически лишь небольшую часть населения, которое мы называем здесь «арабами», действительно составляли этнические арабы. Развитию торговли, коммерции, промышленного производства, архитектуры и науки способствова­ли многие народы, объединенные мусульманской религией и использовавшие в качестве общего языка арабский, по­добно тому как латынь использовалась в Европе. К этим народам принадлежали сирийцы, индусы, персы, египтяне, палестинцы, испанцы и т. д. Ни один из этих народов не был полностью мусульманским, хотя они и жили под мусуль­манским владычеством. В частности, среди ученых, внесших наибольший вклад в развитие «арабской» философии, на­уки, математики и технологии, было немало иудеев и индусов. Поскольку единственным объединяющим их фактором был арабский язык, мы условно называем их «арабами», признавая, однако, их этническое разнообразие. 48 интерпретацию и отведя разуму (reason) равное ме­сто с верой. Именно в этой искаженной интерпрета­ции психология Аристотеля и другие его работы вли­лись в русло классической европейской мысли. Восстановление статуса науки. Со времен Отцов Церкви психология превратилась в служанку теоло­гии. Она была фактически узаконена в этой роли в средние века, в основном благодаря работам Фомы Аквинского. Таким образом, психология стала рас­сматриваться не как область научного исследования, а как арена метафизических спекуляций, касающих­ся свойств души. Даже физика, медицина и астроно­мия оказались привязанными к именам Аристотеля, Галена и Птолемея соответственно, как к неоспори­мым источникам истины. Рекомендации по исполь­зованию научного подхода, основанного на методах индукции и эксперимента, в отличие от исключи­тельно дедуктивного метода рассуждений, изложен­ного Аристотелем (который считал также правомер­ными и индуктивные процедуры), начинают появ­ляться в сочинениях Альберта Великого, а также в его наблюдениях и экспериментах, связанных с био­логией Аристотеля; в оптических экспериментах Роджера Бэкона (1214-1294); а также в работах Уитело/Витело (Witelo/Vittelo, ок. 1270), которому принадлежат значительные достижения в оптике. Большинство этих работ были направлены на укреп­ление теологии. Эти зачатки науки нельзя назвать абсолютно новыми достижениями: основания для них были заложены уже греками и развившими их идеи арабами. Постепенный прогресс науки продол­жался; его знаменательной вехой явился опублико­ванный в XVI столетии трактат Коперника (1473— 1543), где излагалась гелиоцентрическая теория, упразднявшая геоцентризм Птолемея. Идеи этой ра­боты перекликаются с появившейся семнадцатью ве­ками ранее теорией Аристарха и с сочинениями по­здних средневековых авторов, также выдвигавших гелиоцентрическую концепцию. Около 1600 г. Гали­лей (1564-1642) начинает проводить систематичес­кие физические эксперименты, приведшие к отрица­нию аристотелевой физики, что было очень важным достижением, поскольку догматическое отношение к позднейшим интерпретациям Аристотеля (non-Hellenic Aristotle) должно было отойти в прошлое, чтобы уступить место свободному развитию науки. Галилею принадлежат также первые наблюдения Луны, планет, звезд и Солнца с помощью телескопа; их результаты убедили его в истинности теории Ко­перника, в защиту которой он выступил. В 1616 г. церковь вынудила его под угрозой пыток отречься от утверждения, что Земля вращается вокруг Солнца. Хотя принуждение Галилея к отказу от своих убеж- дений может показаться мракобесием, оно было пу­стяком по сравнению с казнью Джордано Бруно, приговоренного церковью в 1601 г. к сожжению жи­вьем на костре за его еретические теологические и научные работы. Несмотря на революционные открытия, совер­шенные Галилеем в физике, в психологии он продол­жал придерживаться традиционных представлений; ощущаемые качества, к которым относятся вкус, за­пах, звуки, тепло, щекотка и цвета, принадлежат ин­дивиду и лишены реальности, какой обладают фор­ма, количество, размеры и движение (И Saggiatore, 1624). Такая точка зрения в корне отличалась от ари­стотелевой, согласно которой качества ощущений являются совместным продуктом ощущаемого объекта и органа чувств. Различие, обнаруженное Галилеем между качествами, по его мнению, являю­щимися лишь продуктами нашего разума и лишен­ными физического существования, названными им вторичными качествами, и физическими качествами формы, количества, размера и движения, названны­ми им первичными качествами, где первые занимают нефизическое, а вторые — физическое пространство, соответствовало по духу теологической точке зрения, разделявшей психофизический дуализм. Позднее дуализм первичных и вторичных качеств становит­ся важной составляющей таких философских на­правлений, как позитивизм и английский эмпиризм (см. далее), и в конце концов — органоцентрических психологических систем, включая когнитивную пси­хологию (см. главу 3). Нецентрические системы пси­хологии, в особенности феноменологическая психо­логия (см. главу 12), интербихевиоральная психоло­гия (см. главу 10), экологический реализм (см. главу 13) и вероятностно-эпигенетическая психология (см. также главу 13), отвергли психофизический дуализм, приблизившись тем самым к точке зрения Аристо­теля. В XVI в. Везалий (1514-1564) внес существенный вклад в анатомию, а Уильям Гильберт (1540-1603) открыл магнитные поля, в том числе магнитное поле Земли. Книга Хуана Луиса Вивеса (1494-1549) «О душе и жизни» объединяла концепции сверхна­турализма с физиологией — сочетание, присутству­ющее в той или иной форме, начиная с времен От­цов Церкви до сегодняшнего дня. Такие представле­ния характеризуются, во-первых, обращением к спиритуалистической психологии и, во-вторых, све­дением психологии к биологии *. В XVII столетии научный прогресс начинает на­бирать силу, целиком базируясь на достижениях про­шлых времен. Иоганн Кеплер (1571-1630) вычисля­ет орбиты планет; Уильяму Гарвею (1578-1657) уда- * Такая оценка основного психологического труда Вивеса — De Anima et Vita — представляется несколько тенден­циозной. В этой книге Вивес призывал исследовать не то, что есть душа, а ее свойства и принцип действия, в связи с чем его считают «отцом новой эмпирической психологии». В своих философских убеждениях Вивес был про­тивником схоластики и сторонником эмпиризма, требующего в своих выводах опираться на результаты непосредствен­ного наблюдения и эксперимента. — Примеч. научн. ред. 49 ется продемонстрировать, что вопреки точке зрения Галена, кровь циркулирует в теле; а Роберт Бойль (1627-1695) становится основоположником научной химии. Христиан Гюйгенс (1629-1691) внес значи­тельный вклад в различные области науки, включая создание волновой теории света. В работах Исаака Ньютона (1642-1727) по физике различные измере­ния были сведены в единые законы гравитации и движения, управляющие орбитальным движением планет и движением предметов на поверхности Зем­ли. Его работы по оптике оказали влияние и на пси­хологию. Ньютон придерживался точки зрения, близкой к взглядам Галилея на цвет как несуществу­ющий физически, но конструируемый человеческим мозгом. Согласно этой теории, мы смотрим на бес­цветный мир, и благодаря некоему пока необъясни­мому процессу производим цвета в клетках нашего мозга, а затем проецируем их на объекты. Желтый или оранжевый цвет тюльпана принадлежит не тюльпану, а наблюдателю. Как правило, в книгах по психологии это преподносится как факт, однако ин-тербихевиоральная психология (см. главу 10), а так­же теория экологического восприятия (глава 13) оспаривают данную точку зрения. В XVIII в. Бенджамин Франклин (1706-1790) научно обосновал понятие электричества. Он изоб­рел громоотвод, с появлением которого пропала не­обходимость предупреждать население о приближе­нии грозы колокольным звоном (при этом значи­тельно снизился уровень смертности среди звонарей, так как шпили колоколен часто служили мишенью для молний). Антуан Лавуазье (1743-1794) значи­тельно продвинул вперед химию, прежде чем был отправлен на гильотину во время Французской ре­волюции. В психологии Антон Месмер (1734-1815) продемонстрировал, что с помощью воображения и процесса внушения он может достичь тех же резуль­татов, что и религиозные проповедники, изгоняющие бесов, хотя ошибочно полагал, что этот эффект обя­зан «животному магнетизму», по аналогии с магне­тизмом, воздействующим на железо. Известный спе­циалист по истории и социальным наукам Барнс (Barnes, 1965) считает эту эпоху одним из самых яр­ких периодов интеллектуальных достижений запад­ной цивилизации со времен классической Греции: «Мыслители Эллады привнесли в мир свобод­ный дух вопрошания, подвергнув критическому анализу сверхнатурализм Древнего Востока и возведя разум в ранг высшей инстанции; они на­правили философскую мысль на решение чело­веческих проблем и сформировали научный склад мышления. Ученые, философы и критичес­ки настроенные мыслители 1600-1800 гг., про­должая традиции прогрессивных средневековых ученых, сыграли аналогичную роль в освобожде­нии Западной Европы, сбросив защитные покро­вы ортодоксального Средневековья. Они также подвергли сомнению сверхнатурализм предше- ствующей эпохи; возвеличивая разум и отстаивая свободное мышление, они подарили миру важ­ные научные открытия». Большинство этих научных открытий рождалось за пределами университетских стен, так как универ­ситеты все еще находились под контролем церкви, а церковь не была готова терпимо отнестись к иссле­дованиям, которые могли поколебать ее доктрины. Большинство исследований организовывалось науч­ными академиями, такими как Английское Королев­ское Общество и Французская Академия наук. Про­екты реализовывались частично за счет коммерчес­кой торговли, благодаря которой появилось сословие состоятельных лиц, располагавших свободным вре­менем и средствами, чтобы проводить научные ис­следования, — «светских ученых» («gentlemen scholars»). Научные исследования также соответ­ствовали интересам широких слоев среднего класса, более озабоченных улучшением условий жизни на этом свете, чем подготовкой к уходу в мир иной. Фи­лософия начинает выходить за рамки теологии, пе­ремещая акцент с веры на рациональность и со спа­сения на понимание окружающего мира. Важнейшим фактором, благодаря которому стал возможен рас­цвет философии и науки, явилась политическая и экономическая стабильность. XVIII в. нередко называют Эпохой Просвещения. Власть знати и духовенства ослабла, а положение крестьян улучшилось. Французская и Американская революции способствовали признанию человеческих прав и выдвижению требований политического рав­ноправия людей. Эти революции также продемонст­рировали роль социальных факторов в психологи­ческих событиях и важность изучения человеческой деятельности как имеющей самостоятельную цен­ность, подорвав авторитет теологии. Если ранее предметом изучения являлись лишь когнитивные акты, такие как мышление, ощущение и воображе­ние, то теперь должное внимание начинает уделять­ся и эмоциям, что требует наблюдений за поведени­ем в разных условиях. Эта тенденция вызывает необходимость появления науки психологии, осно­ванной на наблюдениях (Kantor, 1969). К страдаю­щим психическими заболеваниями начинают отно­ситься как к полноправным человеческим суще­ствам, а не как к одержимым демонами. Во Франции Филипп Пинель (1745-1826) снимает цепи с психи­чески больных и делает первые шаги в развитии со­временной психиатрии. В XIX в. Дмитрий Иванович Менделеев (1834-1907) в России и Юлиус Мейер (Julius Meyer, 1830-1895) в Германии, основываясь на более ранних ис­следованиях, разработали периодическую таблицу химических элементов. Тем самым был систематизи­рован характер отношений между элементами, рас­пространяющийся на всю материю, — закон, ставший фундаментальным как для химии, так и для физики. 50 Другим принципиальным научным достижением явилась теория биологической эволюции Чарльза Дарвина (1809-1892), подкрепленная огромным фактическим материалом и опровергающая теологи­ческую доктрину творения различных видов живых существ. Другим важным аргументом против теоло­гии стал синтез органического вещества — мочеви­ны — из неорганического — цианата аммония, осуще­ствленный Фридрихом Вёлером (1800-1882). Таким образом, был продемонстрирован тот факт, что не только живые органические формы представляют собой непрерывную эволюционную цепь, но что органическое и неорганическое вещества также еди­ны по своей природе, а значит, вера в божественную силу («витализм») , присутствующую в органичес­кой материи и якобы отличающую ее от неорганичес­кой, оказывается лишенной основания. Периодичес­кая система элементов явилась свидетельством того, что даже неорганические элементы связаны между собой непрерывным характером отношений. Однако несмотря на революционные достижения физических и биологических наук, психология не участвовала в этом процессе превращения в система­тическую науку. Собственно говоря, не существова­ло даже четко очерченной дисциплины, носившей название «психология»; ее место занимало лишь предположение, развившееся из теологии и подхва­ченное философией XVII столетия, о том, что душа или разум являются источником таких видов чело­веческой активности, как мышление и воля. Вопрос о том, как нефизический агент может воздействовать на физическое тело, стал предметом острых фило­софских дебатов. Лишь к концу XIX в. психология начинает оформляться как самостоятельная дисцип­лина, хотя и все еще несущая на себе балласт про­шлого. Попытки примирить душу/разум с природой. Представление о душе, находящейся вне границ при­родного мира, оказалось для философии XVII и по­следующих веков не меньшим камнем преткновения, чем для Григория Нисского в IV в. (см. с. 40) Никто не осмеливался впрямую оспаривать его правомер­ность, как это сделал Лукреций в I в. Более того, отец современной философии Рене Декарт (1596-1650) просто допускал возможность взаимодействия души и тела без всякого логического анализа такой воз­можности. Он полагал, что душа (ум) является не­протяженной ( unextended) (не имеет физических измерений), и располагается в шишковидной желе­зе головного мозга (эпифизе). Из этого центрально­го пункта она регулирует духи (spirits), расположен­ные в полостях мозга, и направляет их по нервам, заставляя мышцы сокращаться. Душа способна дей­ствовать независимо от тела, порождая чистое мыш­ление, тогда как мозг может порождать лишь вооб­ражение и восприятие. Когда душа и тело действуют совместно в процессе ощущения и воображения, их взаимодействие осуществляется в шишковидной железе. Картезианская теория интеракционизма под- верглась яростным нападкам со стороны его совре­менников. Как, спрашивали они, душа, лишенная физических качеств, может взаимодействовать с чем-либо физическим? Для того чтобы воздействовать на что-либо физическое, она сама должна стать физи­ческой. И как душа может располагаться в шишко­видной железе или вообще где-либо в физическом пространстве, если она не обладает физическими из­мерениями, то есть не имеет протяженности в про­странстве? Этот вопрос, который до сих пор сводит на нет все усилия связать между собой душу (разум) и тело, получил название «картезианского дуализ­ма». В дальнейшем мы рассмотрим еще ряд попыток разрешить эту дилемму, практически безуспешных и в большинстве случаев основанных на аналогии. (Де­карт также прибегал к аналогиям с механическими и гидравлическими функциями тела, не применяя их, однако, к дуализму «душа—тело».) Порочным был сам отправной пункт этих аналогий, сверхнату­ральный конструкт, унаследованный от эпохи двух-тысячелетней давности, а не основанный на реаль­ных феноменах. Барух Спиноза (христианское имя — Бенедикт, 1623-1677), один из критиков Декарта, попытался разрешить картезианский дуализм, предположив, что и душа, и тело являются атрибутами единого аб­солютного Бога, воздействующего на оба компонен­та, вместо предположения о душе, воздействующей на тело, или наоборот. Он позаимствовал из сферы своей профессиональной деятельности — шлифовки оптических линз — аналогию с выпукло-вогнутой линзой. Если смотреть на нее с одной стороны — лин­за кажется выпуклой, а с другой — вогнутой, однако это одна и та же линза. Аналогично, глядя изнутри, мы находим непротяженный атрибут мысли, а глядя снаружи — протяженный атрибут тела и движения. Оба они соответствуют друг другу, ибо являются ат­рибутами или аспектами единого Бога. Эта теория двух аспектов, все еще предполагающая две различ­ные сущности, рассматривалась, однако, многими мыслителями как гипотетическое разрешение дуа­лизма души и тела. Пытаясь обойти вопрос о том, как могут взаимо­действовать душа и тело, Готфрид Лейбниц (1646-1716) предложил удачно согласующуюся со взгляда­ми Григория Нисского аналогию с часами. Бог создал душу и тело в совершенной гармонии, каждую — сле­дующую своим, не зависимым от другой законам, по­добно часовщику, создающему два часовых механиз­ма, ход которых всегда согласуется, хотя они и не воздействуют друг с другом. Это означает, что когда душа решает покинуть классную комнату, тело вста­ет и уходит из класса не потому, что разум воздей­ствует на тело, а потому что они полностью синхро­низированы божественным актом творца. Эта докт­рина получила название теории «предустановленной гармонии». Она является развитием гипотезы Лейб­ница о том, что Бог создал неразложимые (и не сво­димые ни к чему), лишенные протяженности духов- 51 ные силы, названные «монадами». Эти монады, ко­торые не имеют никакого влияния друг на друга, су­ществуют согласно закону иерархии, основанному на эманациях Плотина, где Бог является верховной мо­надой. Единый (объединенный) разум, как монада, отражает различные степени ясности; самыми туман­ными являются ощущения, восприятие соответству­ет промежуточному уровню, а апперцепция облада­ет совершенной ясностью. Идеи, к которым относят­ся, в частности, математические истины, являются врожденными и содержатся в едином разуме. Джон Локк (1623-1704), заинтересованный не столько в разрешении проблемы дуализма «душа-тело» или в разработке характеристик теологичес­кого понятия души, сколько в определении роли ра­зума в человеческом познании, отверг взгляды Де­карта и Лейбница о врожденных идеях и выдвинул гипотезу, согласно которой единственным источни­ком знания является опыт; эта точка зрения полу­чила название «эмпиризма» (или английского эм­пиризма, поскольку ряд британских авторов при­держивался сходных точек зрения). Он предложил ставшую знаменитой аналогию детского разума с чистым ЛИСТОМ) на котором записывается (индиви­дуальный) опыт. Мы приобретаем знания благода­ря ощущениям внешнего мира и рефлексии (reflection) внутреннего. Локк принимает модель двух миров Плотина—Галилея—Ньютона и утверж­дает, что «вторичные качества», такие как запах, вкус и прикосновение, звук и цвет, удовольствие и боль, производятся организмом и являются непро­тяженными, в отличие от «первичных качеств»: формы, плотности, количества и движения, суще­ствующих независимо от разума и имеющих протя­женность. Развивая мысль Локка, Джордж Беркли (1685-1753) рассуждает о том, что если вторичные качества находятся в разуме, то нет причин полагать, что пер­вичные качества не могут находиться там же. А если так, то все находится в разуме. И поскольку ощуще­ния существуют в человеческом разуме, объекты представляют собой не что иное, как совокупности (packages) ощущений. Таким образом, физический мир не обладает независимым существованием от разума людей. Однако, несмотря на такую точку зре­ния, Беркли подчеркивает важность опыта в установ­лении ассоциаций между различными ощущениями. Настаивая на том, что имеющая протяженность ма­терия не может воздействовать на лишенный протя­женности опыт, Беркли полностью устраняет одну сторону дуализма «душа—тело» и утверждает мо­низм, в соответствии с которым все сущее есть дух. Эта точка зрения во многом близка к индийской фи­лософии Веданты (см. с. 41) и крайнему логицизму Августина. Анонимный шутник иронизирует над по­зицией Беркли в следующем сатирическом стихотво­рении: Жил на свете целитель верой; Он сказал: «Хотя боль нереальна, Если сяду я на булавку, Что пронзит мою нежную кожу, Испытаю иллюзию боли». Шотландский мыслитель Дэвид Юм (1711-1776) делает вслед за Беркли следующий шаг и отрицает как разум, так и дух, поскольку мы не можем убе­диться в их существовании. Наш опыт, утверждает он, представляет собой коллекцию ощущений или «впечатлений», которые благодаря привычным ассо­циациям (опыту совместного восприятия различных вещей) заставляют нас приписывать этим впечатле­ниям качество причинности. Впечатление причинно­сти и другие ассоциации представляют Собой мен­тальную гравитацию (mental gravity), притягиваю­щую друг к другу ментальные частицы. Вслед за Локком и Беркли Юм сводит качества мира (реаль­ности) к ментальным ощущениям (mental sensations). Несмотря на свое отрицание разума, Юм отводит разуму место своего рода театра, на сцене которого последовательные ощущения появляются и смешиваются друг с другом и с различными ситуа­циями, ассоциируясь по закону психической грави­тации. Таким образом, разум — это всего лишь кол­лекция ощущений. Эта позиция, базирующаяся на взглядах других представителей английского эмпи­ризма, является кульминацией атомистической тео­рии разума, противоположной точке зрения о едином разуме, разделяемой мыслителями континентальной Европы (континентальной философией). Атомы ра­зума возникают из мира, тогда как согласно пред­ставлениям континентальной философии единство разума предполагает наличие врожденных идей или врожденной организации наших ощущений окружа­ющего мира. Идея атомистического разума, пропове­дуемая Юмом, ознаменовала радикальный отход от представлений о единой душе/разуме, разделяемых Отцами Церкви, Августином, Плотином, Фомой Ак-винским, Декартом, Лейбницем и другими мыслите­лями. Следуя традиции Лейбница, немецкий автор, Хри­стиан Вольф (1679-1754), разделял теорию единого разума. Разум, утверждал он, не ассоциирует мен­тальные атомы, но является апперцептивным един­ством, наделенным многочисленными врожденными качествами и способностями. Вольф был первым ав­тором, употребившим термин «психология» в загла­вии книги. В своих двух книгах он дает последова­тельную, хотя и спиритуалистическую, трактовку этого понятия, замещающего такие термины, как «психософия» и «пневматология», и придает психо­логии статус дисциплины, отличной от философии. Хотя Вольф рекомендует включить психологию в число других наук, он настаивает на том, что она яв­ляется натуральной теологией, рассматривающей натурального (природного) Бога, а не наукой наблю­дений и вычислений. И хотя Вольф пытался отстаи­вать параллелизм души—тела, присущий взглядам Лейбница, в то же время отрицая идею предустанов- 52 ленной гармонии, он допускал, что органы чувств могут воздействовать на разум. До сих пор нам удалось обнаружить две основные теории познания («эпистемологии»), и ни одна из них не признает необходимости наблюдений за фак­тическим поведением конкретных людей. Первой из них является философия рационализма, идущая из континентальной Европы. Толчок к ее развитию был дан Декартом и Спинозой, а наиболее полное выра­жение она получает у Лейбница и Вольфа. Само сло­во «рационализм» говорит о том, что эта философия основана на убеждении, что всякая истина может быть постигнута человеческим разумом. С некоторы­ми вариациями в изложении различных авторов эта теория предполагает: (а) что существуют внутренний и внешний мир (психофизический дуализм); (б) что человек обладает врожденной внутренней системой, организующей информацию со стороны внешнего мира, и/или что знание само по себе является врож­денным или инстинктивным и (в) что разум пред­ставляет собой единое целое. Ареной рационализма в наши дни являются органоцентрические системы психологии, в той или иной степени разделяющие эти положения. Они также находят свое выражение в феноменологии Гуссерля и экзистенциализме Сар­тра (см. главу 12). Второй теорией является англий­ский эмпиризм Локка и Беркли, и в особенности Юма, утверждающих, что источником знания явля­ется опыт — как внутренний, так и опыт наших ощу­щений. Эта теория гласит, также с некоторыми вари­ациями у различных авторов, (а) что существуют внутренний и внешний мир (как и в рационализме); (б) что знание вытекает из опыта; и (в) что разум ато-мистичен — он состоит из ментальных атомов, идей или неких частиц определенного рода. Отдельные положения этой теории также появляются в ряде современных психологических систем, в особеннос­ти испытывающих те или иные энвайроцентрические влияния. Помимо рационализма и эмпиризма существует третья теория познания, которая в наше время при­влекает внимание ученых, преимущественно крити­ческое, — позитивизм. Родоначальником этой теории был Огюст Конт (1798-1857), который призывал (а) отказаться от устаревших и незрелых способов размышления, ищущих причинность и объяснения; (б) перейти к более высокому уровню позитивизма (позитивного мышления), отрицающего религию и сверхнатурализм, и заменить их наукой. Все, что не базируется на наблюдении, с точки зрения Конта, должно быть отброшено. Мы не можем, утверждает Конт, объективно изучать разум, но мы можем объек­тивно изучать поведение как продукт разума. Разно­видность позитивизма, предложенную физиком Эрн­стом Махом (1838-1916), объединяла с английским эмпиризмом точка зрения, согласно которой все, что мы можем знать с достоверностью, ограничивается сферой наших ощущений, а следовательно, наука за­висит от данных наших ощущений и их корреляций (характера взаимосвязей ощущений между собой). Фактически, утверждает Мах, внешний мир науки сконструирован по типу организации, присущей на­шим внутренним ощущениям. И рационализм, и эмпиризм, и позитивизм рас­сматривают ощущения как двери, ведущие к разуму, а потому придают их изучению центральное значе­ние. Как Конт, так и Мах были эмпириками в том смысле, что считали источником знания опыт, под которым понимали психические ощущения. Заме­тим, что все три теории познания признают ощуще­ния познающего субъекта, но подвергают сомнению познаваемость ощущаемых объектов, что является прямым наследием средневековой теологии, в кото­рой высшей инстанцией считается душа, а презрен­ное тело и бренный мир есть лишь неизбежное зло, придатки к бессмертной душе. Эти односторонние теории познания проникли и в ряд современных си­стем психологии, в особенности — органоцентричес-ких, к которым относится когнитивная психология (см. главу 3) и гуманистическая психология (см. гла­ву 4). В одной из современных систем познаваемое поглощается (ассимилируется) познающим, что от­части напоминает теорию Беркли. Позднейшая версия позитивизма, названная «ло­гическим позитивизмом», также настаивает на том, что достоверное знание зависит от сенсорного опы­та. В соответствии с этой теорией сфера использова­ния психологических терминов должна быть ограни­чена операциями, позволяющими определить харак­тер вещи или события, а гипотезы должны логически выводиться (отсюда название логический позити­визм) из теории, а затем подвергаться эмпиричес­кой13 проверке. В адрес логического позитивизма было выдвинуто множество критических замечаний. Материализм, появившийся в XVIII столетии, явился не столько прямой альтернативой дуализму «душа—тело», сколько его разновидностью: разум за­висим от материи. Эта разновидность, однако, отра­жала представление о том, что разум требует нали­чия физических качеств, — точка зрения, развитая французскими материалистами. Жульен Ламетри (1709-1751) заявлял, что человек есть «сложный пружинный механизм» («an assemlage of springs») и что «душа есть не что иное, как принцип движения, или ощущаемая материальная часть мозга... основная пружина всего механизма... так что все остальные есть лишь эманации из нее» (La Mettrie, 1912/1748). Подобно тому как в монадах Лейбница мы узнаем эманации Плотина, здесь мы также обнаруживаем влияние его эманации, интерпретированных на сей раз как пружины. Влияние великого мистика все еще 13 Здесь слово «эмпирический» (empirical) относится к наблюдениям или фактическим свидетельствам, то есть ис­пользуется в значении, связанном со значением слова «опытный» (experiential), относящимся к сфере «ментального». 53 продолжает ограничивать психологию спиритуали­стическими представлениями. Для Ламетри мозг, являясь основной пружиной, производит разум или душу. Разум является эпифеноменом, видимостью, сопровождающей материю, ее побочным продуктом. Другую аналогию, созвучную эпифеноменализму, использовал физик Пьер Кабанис (1757-1805), утверждавший, что подобно желудку, перевариваю­щему пищу, разум переваривает впечатления и сек-ретирует (выделяет, подобно железам) мысль. Эта гипотеза явилась попыткой превратить психологию в биологию, тем самым вырвав ее из плена теологии. Гипотеза о разуме как о продукте мозга представля­ла собой радикальный отход от представлений о ра­зуме как о духе, хотя дух продолжал играть в ней определенную роль. Эпифеноменализм и сегодня находит своих последователей, который они называ­ют также «эмерджентизмом» («emergentism»), по­скольку считают, что разум «возникает» (англ. emerges) из мозга. Позаимствовав многое у Локка и объединив пред­ставление английских эмпириков об атомистическом разуме с господствовавшей в континентальной фи­лософии идеей единого (цельного) разума, один из наиболее влиятельных мыслителей всех времен, Им­мануил Кант (1742-1804), выдвинул гипотезу о том, что физический мир дает начало нефизическим ощу­щениям. Вслед за Декартом Кант поднимает вопрос о том, каким может быть механизм такой связи. Ра­зум управляет атомистическими частицами посред­ством врожденных категорий и синтезирует их в яв­ление внешнего мира («феноменальную вещь»). Это явление и есть все, что мы можем знать о мире, ут­верждает Кант, хотя, в отличие от Беркли, он счита­ет, что мир все же существует как физическая «вещь в себе». Разум он называет «трансцендентальным единством апперцепции». Иными словами, разум един и трансцендентен по отношению к физическо­му миру. Апперцепция обеспечивает объединение (данных) ощущений в смыслы («единство апперцеп­ции», согласно Лейбницу). То, что наш опыт пред- ставляет как объекты, есть лишь фантомы, которые мы сами порождаем. Феноменальные вещи, пред­ставляющиеся нам миром, каким мы его знаем, есть не что иное, как внутренние репрезентации. Следо­вательно, мы живем в удвоенном мире — реальном физическом мире, недоступном нашему познанию, и психически сконструированном мире, который и есть то, что мы знаем. Кант следовал традиции алек­сандрийских и других мыслителей древности, дошед­шей до нас из глубины веков, отведя в своей фило­софии основное место вербализациям, не соотнося­щимся с наблюдениями, и тем самым преградив путь к подлинным наблюдениям человеческих действий и обстоятельств, в которых совершаются эти действия. Фактически Кант отвергал метод наблюдения. Он утверждал, что поскольку психологические события трансцендентны, они не могут стать предметом экс­периментирования или количественной оценки. Если считать, что они действительно трансцендент­ны, то Кант был абсолютно прав. Человек не может проводить количественные вычисления или экспери­ментировать с духом, как не может совместить пред­ставления о трансцендентальном разуме и о физичес­ком теле. Оглядываясь назад, мы можем видеть, что кантовская теория внутреннего мира систематизиру­ет взгляды Августина, а тезис Канта о том, что ощу­щаемые качества порождаются организмом, форми­рует теорию восприятия, соответствующую преем­ственности взглядов: Плотин—Галилей— Ньютон— Локк—Беркли—Юм—Кант. Удвоенный мир Канта представляет собой наиболее строгую формулиров­ку односторонней теории познания, которая являет­ся центральной для когнитивной психологии (см. главу 3), хотя данная система, в соответствии со взглядами Кабаниса, нередко предполагает, что мозг порождает репрезентации. В табл. 2.1 представлены семь точек зрения на ха­рактер взаимосвязи физического тела и нефизичес­кой души. Декарт не пытался разрешить данную ди­лемму, и мы не можем с уверенностью сказать, пы­тался ли Юм предложить ее разрешение. Другие пять В четвертой колонке буква М (mind) обозначает душу/разум, а буква В (body) - тело. — Примеч. пер. 54 точек зрения, с очевидностью, содержат попытки раз­решить этот вопрос. Несмотря на попытки разрешить данную дилем­му с помощью аналогий — довольно слабого метода аргументации, — мы вынуждены признать, что фи­зическое и нефизическое или протяженное и непро­тяженное свести вместе не легче, чем разрешить про­блему квадратуры круга. Они несовместимы по оп­ределению. Можно лишь рассуждать об их взаимоотношениях, чем на протяжении двух тысяче­летий занимались теологи, точно так же как можно рассуждать о квадратуре круга, ни разу не сослав­шись на наблюдаемые явления. Поскольку наука ос­новывается на наблюдениях, психофизический дуа­лизм не может стать частью науки, даже если он бу­дет оставаться частью теологии и тех направлений философии, которые игнорируют данное противоре­чие. Ни один из семи перечисленных в таблице ав­торов, как и ни один другой мыслитель той же эпо­хи, не ставит вопроса о том, насколько вообще необ­ходимо прибегать к гипотезе психофизического дуализма и можно ли выдвинуть альтернативу этой гипотезе. В те времена такой вопрос просто не мог возникнуть. Следующим шагом стала попытка све­дения разума к биологии (= живой материи) как к локусу (местонахождению) разума — шагом, кото­рый уже предпринимали Вивес и Ньютон и который сделали вслед за ними Кабанис и ряд других мысли­телей. Такие попытки предпринимаются и в совре­менной психологии, несмотря на то, что они порож­дают не меньше мистики, чем сам дуализм души и тела. Альтернатива как дуализму, так и биологизации была предложена еще Аристотелем, однако она не была воспринята по той причине, что ей была при­дана средневековая трактовка. Эта альтернатива воз­рождается, однако, в XX столетии и присутствует в ряде современных психологических систем. Осозна­ние наличия такой альтернативы является важней­шим условием осуществления информированного выбора. Биологизация разума. Благодаря достигнутому в XIX столетии прогрессу в области физиологии была сформирована биологическая модель, позволявшая отделить психологию от менталистской философии и придать ей статус естественной науки. Чарльз Белл (1774-1842) в Великобритании и Франсуа Мажан-ди (1783-1855) во Франции независимо друг от дру­га обнаруживают различие между сенсорными и мо­торными нервами. Белл предположил, что каждый сенсорный нерв (нервное волокно) может передавать только один род ощущений. Зрительные нервы пере­дают только зрительные ощущения (буквально: опы­ты, experiences), а слуховые нервы — только слухо­вые. Выдающийся пионер в области физиологии, Иоганнес Мюллер (1801-1858), развивает дальше эту гипотезу, предположив, что определенные каче­ства ощущений передаются посредством определен­ного рода энергии по специфическим нервам. Эта точка зрения получила название гипотезы «специфи- ческих нервных энергий». Каждый отдельный нерв соответствует специфическому роду энергии, и обес­печивает специфические ощущения независимо от типа (внешних) стимулов. Таким образом, Кант в одночасье оказался примирен с биологией. В сущно­сти, точка зрения Мюллера означала, что мы реаги­руем не на реальный мир, а лишь на собственные нервные окончания, подобно тому как Кант заявлял, что мы реагируем лишь на апперцептивные феноме­ны. Мюллер очень конкретно указывает на то, что именно нервы и мозг, а не внешний мир, поддержи­вают существование души и наполняют ее содержа­нием. Так, удвоенный мир Канта обретает биологи­ческий компонент. Еще более выдающийся физиолог, Герман фон Гельмгольц (1821-1894), также принимает модель Канта и развивает далее теорию Мюллера: сенсорные органы представляют собой анализаторы; и тем, ка­кого рода импульсы они передают, определяется при­рода испытываемых нами ощущений. После него ос­тавалось сделать лишь один небольшой шаг, чтобы переместить анализаторы в мозг, тем самым натура-лизируя душу, биологизировав ее. Так, совершенно материальная нервная система становится носителем эфемерной души. Учитывая преемственность взгля­дов Гельмгольца от Канта и Мюллера, мы получаем модель восприятия, основанную на предпосылке уд­военного мира и соответствующую традиции: Пло­тин— Галилей — Н ыотон — Л окк—Беркли — Юм-Кант— Мюллер—Гельмгольц. Экспериментальная психология и классические школы : борьба с дуализмом Психофизика. Экспериментальная психология не имела единственной начальной точки развития, од­нако к ее зарождению непосредственно относятся работы Эрнста Вебера (1795-1878). Физиолог и ана­том, помогавший также своему брату-физику в его исследованиях электричества, он измерял величину раздражения с целью определить минимальный по­рог различения между стимулами. Вебер обнаружил, что на различение стимулов влияют не абсолютные величины раздражителей, а их отношения. В частно­сти, если исходный вес предложенного груза 40 ун­ций, испытуемые начинают ощущать различия при весе 39 унций, а если исходный вес 20 унций — при весе 19,5 унции. Следовательно, для веса отношение раздражителей составляет приблизительно 1/40. Для света же оно приблизительно равно 1/300. Уве­личение вашего роста на два сантиметра едва ли бу­дет заметным, но увеличение размеров вашего носа на два сантиметра сразу бросится в глаза, поскольку в этом случае мы имеем другое соотношение разме­ров. Данный закон был назван законом Вебера. Это оказалось замечательным достижением для дисцип­лины, все еще не имевшей статуса самостоятельной науки и являвшейся частью философии, дисципли- 55 ны, по поводу которой Кант утверждал, что к ней неприменимы количественные и экспериментальные методы. Это достижение стало возможным благода­ря тому, что Вебер, по крайней мере в практической части своей научной деятельности, игнорировал вы­сокочтимые абстракции теологии и философии и де­лал именно то, что делали ученые, представляющие другие научные дисциплины, а именно проводил си­стематические наблюдения, в данном случае — чело­веческих реакций. Несомненно, на его подход оказа­ли влияние занятия физикой, а также его професси­ональная подготовка как физиолога. Последователем Вебера стал Густав Фехнер (1801-1887), религиозный мистик, получивший ме­дицинское образование и имеющий определенную подготовку в физике. Фехнер назвал свои исследо­вания «психофизикой», понимая под этим связь пси­хе с физическим. Он открыто представлял психофи­зику как форму дуализма «душа—тело». Путем ма­тематических преобразований он выводит более точную версию закона Вебера, где реакция, которой он дает менталистское обозначение «ощущение» (sensation), изменяется линейно, в то время как сила раздражителя изменяется логарифмически. Выве­денная им формула получила название «закон Фех-нера». Фехнер стремился установить строгое науч­ное соотношение между духом и материей, душой и телом. Фактически же его формула описывала отно­шение между величиной или чувствительностью ре­акции и величиной стимула. Говоря об «ощущении», он смешивал измерение конкретных реакций с тра­диционными представлениями о душе и теле. Хотя фактически Фехнер измерял реакции, он полагал, что измеряет психические единицы (mental unit). To, что он делал на самом деле, не имело ничего общего с тем, что он делал с его собственной точки зрения. Впрочем, такое положение вещей вообще было ха­рактерным для раннего этапа развития психологии и, как считают некоторые авторы, имеет место даже в ряде современных психологических систем. Волюнтаризм: первая классическая система. Центральной фигурой в формировании эксперимен­тальной психологии стал Вильгельм Вундт (1832-1920). Хотя его основным родом занятий была фило­софия, которую он преподавал в Лейпцигском уни­верситете, Вундт получил также медицинское и физиологическое образование. Таким образом, наря­ду с Вебером и Фехнером, он принадлежал тому на­правлению физиологии, которому удалось отделить психологию от философии и включить ее в сферу экс­периментальных исследований. Источником вдохно- вения для него послужили работы Вебера, Фехнера, а также голландского физиолога Дондерса (1818-1889), который вычитал системы простых реакций из систем сложных реакций, чтобы получить скорость разума («ментальная хронометрия»), и других экспе­риментаторов. Совместная работа с Мюллером и опыт исследований в физиологической лаборатории Гельм-гольца оказали влияние на его стремление использо­вать методы физиологии для исследования разума; он обозначил область своей деятельности как «физиоло­гическую психологию». Это обозначение касалось только используемых им методов и не предполагало, что психология может быть сведена к физиологии. Фактически Вундт отрицал возможность такого све­дения, поскольку считал, что изучает нередуцируемое «сознание» — термин, начавший вытеснять термины «разум» и «душа»14 . Но поскольку психические фено­мены не были напрямую доступны физическим экс­периментальным методам, Вундт настаивал на том, что он изучает лишь внешние проявления, «первую линию укреплений» (outworks) разума или сознания. Таким образом, он явился продолжателем традиции дуализма «душа—тело» и до некоторой степени — по­ложения Канта, что психические феномены не могут стать объектом экспериментирования. Как психичес­кое, так и физическое, утверждал Вундт, подчиняется законам причинности, при этом законы разума явля­ются психическими, а не физическими. Эксперимен­тальные процедуры должны раскрыть эти психичес­кие принципы. В одном из своих экспериментов Вундт обнаружил, что при предъявлении испытуемым на короткое вре­мя либо бессмысленных сочетаний букв, либо слов испытуемые воспроизводят по памяти больший объем предъявленного материала в тех случаях, когда они видели слова, а не случайную последовательность букв. На основании этого он заключил, что сознание может вместить больше упорядоченных элементов, чем разрозненных. Оно состоит из области элементов или идей, некоторые из них являются центральными и легко воспринимаются. Другие, такие как предъяв­ляемые в эксперименте буквы, которые не опознают­ся индивидуумом, занимают более периферийное по­ложение; они не оказываются в центре внимания и не захватываются им. Основываясь на взглядах Лейбни­ца и Канта, Вундт предположил, что идеи-элементы, оказывающиеся в центре сознания, синтезируются в целостности посредством механизма апперцепции. Апперцепция также обеспечивает возможность мыш­ления и речи. Система Вундта получила название «во­люнтаризм» благодаря его убеждению в том, что воля спонтанно апперципирует (apperceives) и синтезиру- 14 Английское слово «consciousness» («сознание») происходит от латинского сит/сот — «с/со», и - scio — «знаю». «Conscio» означает «совместное знание» (со-знание), буквально: «Я разделяю это знание с другим...». Таким образом, conscienta означает «разделять знание с самим собой», отсюда «conscience» («совесть»). Иными словами, сознание — это разделение знания с другими, а совесть - знание, разделяемое с самим собой. «Сознание» приобретает также и зна­чение «совести», внутреннего процесса или сущности. Эти слова вошли в состав английского языка в XVII столетии, и приблизительно в течение последующих ста лет их первоначальные натуралистические значения уступили место транс­цендентальным (см.: Lewis, 1960; Oxford Universal Dictionary on Historical Principles, 1955). 56 ет психические элементы. Хотя экспериментальные исследования Вундта были посвящены преимуще­ственно процессам восприятия, внимания и определе­нию времени реакции, он написал также десятитом­ную работу «Volkerpsychologie» («Психология наро­дов»), в которой рассматриваются мифология, язык, искусство и религия. Эти предметы, утверждает он, находятся за рамками экспериментального метода. Лишь история может выявить эволюцию разума на различных стадиях развития культуры и высших пси­хических процессов. Студенты со всей Европы и из Северной Амери­ки приезжали учиться у Вундта, чтобы затем, возвра­тившись на родину, основать психологические лабо­ратории, а некоторые — продолжить работу в других областях психологии. Стремление Вундта создать самостоятельную и экспериментальную психологию нашло отклик у многих ученых, однако его система так и не обрела преданных последователей. Исследования запоминания. На занятия экспери­ментальной психологией Германа Эббингауза (1850-1909) вдохновили идеи Фехнера, однако он не был знаком с положением Вундта о том, что невозможно экспериментировать с «высшими психическими про­цессами». Эббингауз избрал в качестве предмета сво­их исследований запоминание, ввел предъявление бессмысленных слогов, чтобы минимизировать влия­ние предшествующего знания (хотя он применял так­же слова), и использовал самого себя в качестве ис­пытуемого. Одним из наиболее важных результатов его исследований был обнаруженный им факт, что за­бывание быстро происходит на начальном этапе, а за­тем этот процесс замедляется, и что повторное заучи­вание требует меньше повторений, чем перво­начальное. К признанным заслугам Эббингауза относятся (а) введение психологии в круг экспери­ментальных наук, изучающих «высшие психические процессы»; (б) (математическая) точность его иссле­дований и (в) внедрение методов статистического ана­лиза в психологию. В то же время он подвергся кри­тике за использование бессмысленного стимульного материала, а также за то, что способствовал исполь­зованию в психологии механистической методологии, заимствованной из физических наук и неадекватной для психологических исследований. Работы Эббинга­уза, посвященные процессу запоминания, предвосхи­тили интерес к этой области психологии со стороны функционалистов, бихевиористов и когнитивистов. Вюрцбургская школа. Один из наиболее близ­ких учеников Вундта, Освальд Кюльпе (1862-1915), основал экспериментальную лабораторию в университете Вюрцбурга, где планировал прово­дить эксперименты, связанные с мышлением, — об­ластью, которую Вундт объявил недоступной экспе­риментальному методу и поддающейся лишь исто­рическому анализу. Несмотря на острую полемику, разгоревшуюся вокруг данного вопроса и результа­тов некоторых посвященных ему исследований, Вюрцбургской школе удалось расширить предмет экспериментальной психологии за рамки различе­ния стимулов («ощущений») и времени реакции. В частности, Бюлер (1879-1964) объявил, что ему удалось обнаружить элемент мысли, соответствую­щий элементу ощущения, а Ах (1871-1964) иденти­фицировал бессознательный акт, названный им «де­терминирующей тенденцией». Структурализм. Другой ученик Вундта, Эдвард Титченер (1867-1927), обучался в Оксфорде и нахо­дился под сильным влиянием английского эмпириз­ма, в особенности взглядов шотландского священни­ка Джеймса Милля (1773-1836). Милль полагал, что разум состоит из сложных идей, представляющих со­бой совокупности простых идей и ощущений, сцеп­ляемых друг с другом силами, родственными грави­тационному притяжению. Идеи кирпичей и цемента объединяются в более сложную идею стены и, совмест­но с другими иерархиями идей, производят еще бо­лее сложную идею дома. (Его сын, Джон Стюарт Милль (1806-1873), развил идеи своего отца, ис­пользовав другую аналогию, и предположил, что не­которые идеи образуют подобие составных химичес­ких веществ, становясь совершенно отличными от своих составляющих.) Титченер принял точку зре­ния английского эмпиризма, согласно которой зако­нами разума являются законы ассоциации ощуще­ний. В его программу входило использование экспе­риментальных процедур с целью обнаружения элементарных ощущений (elementary sensations), со­ставляющих разум (в соответствии со взглядами Милля). Поскольку Титченер пытался выявить структуру разума, он назвал свою систему «структу­рализмом». Он отверг предложенный Вундтом меха­низм апперцепции, который считал мистическим, и заменил его эмпиристскими ассоциациями по смеж­ности (contiguity). Он использовал метод, в котором обучал своих испытуемых интроспекции собственно­го разума и наблюдению «сырых» ощущений, не об­ремененных смыслами. Первоначально он считал со­знание эпифеноменом мозга, но в конце концов скло­нился к позитивистскому подходу чистого описания. Функционализм и бихевиоризм предприняли яростные атаки на исходные положения структура­лизма. Поскольку структуралисты не смогли предъя­вить своим оппонентам однозначных результатов своих экспериментов, это привело к полной дискре­дитации структурализма. Кантор (1969, р. 301) ста­вит риторический вопрос: «Являлись ли предметом экспериментирования ученых этого периода транс­цендентальные ощущения или же они изучали реак­ции конкретных субъектов, названных испытуемы­ми, на конкретные объекты, названные стимульны-ми объектами (stimulus objects)?» Психологи, испытавшие влияние представлений об атомистическом разуме, такие как Титченер, по большей части пытались редуцировать психологию к ощущениям, а также к физиологии нервной систе­мы и мозга, которые, как они полагали, являлись ис­точником ощущений. Те же, кто придерживался 57 представлений о целостном разуме, изучали мышле­ние, волевые процессы, запоминание, забывание и другие характеризующиеся значительным разнооб­разием формы поведения, будучи не склонны сво­дить их к функциям мозга. Функционализм. Данная школа американской психологии находилась под влиянием идей Уилья­ма Джеймса (1842—1910), который, в свою очередь, испытал влияние Дарвина. Джеймс подчеркивал, что психология должна заниматься функцией со­знания, а не его структурой или содержанием. Фун­кция сознания заключается в том, чтобы обеспечить адаптацию индивидуума к среде. Сознание суще­ствует не в виде отдельных элементов, а представ­ляет собой поток и активно формирует свое окру­жение. Эта точка зрения мало чем напоминала «пси­хические атомы» английских эмпириков, однако Джеймс продолжал придерживаться представления об идеях в сознании как о базисе воли и причине поведения. Поддерживаемая им теория инстинктов была более созвучна теории врожденных способно­стей, предложенной шотландской философией и такими континентальными рационалистами, как Лейбниц и Вольф, чем взглядам английских эмпи­риков. Однако Джеймс допускал, что инстинкты могут изменяться под влиянием индивидуального опыта и что повторение поведения порождает при­вычки, формируя фиксированные каналы в мозге, по которым энергия течет более свободно. (Теория инстинктов Джеймса явилась источником вдохно­вения для эволюционной психологии, рассматрива­емой в главе 13.) Поскольку привычки повышают точность и эффективность наших действий, они функциональны, собственно, они выполняют роль огромных маховиков (fly-wheels), благодаря кото­рым общество движется в своем русле. Привычки почти не оставляют человеку возможностей для из­менения после тридцатилетнего возраста, а потому к их формированию нужно относиться очень осто­рожно. Психология Джеймса рассматривает эмо­ции, привычки, когниции (cognitions), волю и рели­гиозный опыт. Джон Дьюи (1859-1952) добавил к потоку созна­ния поток поведения, тем самым еще более укрепив позиции дуализма «душа—тело». Он также настаи­вал на том, что стимулы и реакции функционально связаны друг с другом и не являются отдельными сущностями: у ребенка, который обжегся пламенем свечи, развивается новая функциональная реакция на пламя, а ее значение изменяет функцию стимула с привлекающей на болевую. Реакция и значение стимула взаимозависимы. Поведение — это адаптив­ный акт, и его стимульно-реактивные компоненты формируют взаимозависимую последовательность: «видение-света-означающего-боль-при-контакте-с-ним» (Dewey, 1896). Развитие функционализма связано в первую оче­редь с Чикагским университетом (University of Chicago): сначала с Джоном Дьюи, а затем с Джейм- сом Энджеллом (1869-1949), являвшимся учеником Джеймса и Дьюи. Энджелл сформулировал три принципа функциональной психологии: (а) психи­ческий поток является частью более широкого био­логического потока и служит связующим звеном (или посредником) между организмом и средой; (б) сознание позволяет организму выжить, опосре­дуя его взаимодействие со средой, и перенимает браз­ды правления у привычек, когда необходимо приспо­собление к новым условиям, и (в) разум и тело дей­ствуют как единое целое, обеспечивая выживание организма. Короче говоря, разум является функци­ей организма, служащей для обеспечения адаптации к окружающей среде. Гарви Карр (1873-1954), также работавший в Чи­каго, подчеркивал, что формы поведения, обеспечи­вающие выживание в одной ситуации, скорее ricero, будут воспроизводиться и в сходных ситуациях. Он назвал это «адаптивным актом», тем самым перене­ся основной акцент на научение, оказавшееся в фо­кусе внимания функционализма, что способствова­ло его позднейшей ассимиляции бихевиоризмом. Карр утверждал, что психическая активность пред­ставляет собой опыт (experiences) и одновременно реакцию биологических органов. Если бы он сделал следующий шаг и сказал, что формы психической ак­тивности суть реакции органов, он занял бы бихеви­ористскую позицию. Сотрудник Колумбийского университета Роберт Вудвортс (1869-1962) разработал «динамическую психологию», иногда рассматриваемую как разно­видность функционализма. Его имя наиболее извест­но благодаря введенной им формуле: S-O-R (Сти­мул-Организм-Реакция), где ему принадлежит включение элемента «О» — «организм», функции ко­торого сходны с адаптивным актом Карра. Механизм «О» является опосредующим между средой (стиму­лом «S») и реакцией («R»). Это потребность, или драйв (drive), порождающий различные формы по­ведения в одной и той же среде в зависимости от на­личного в данный момент внутреннего побуждения. Элемент «О», который есть не что иное, как очеред­ная репрезентация разума, психе, сознания, ощуще­ния, идей, и т. д., становится центральным для мето­дологического бихевиоризма, в котором он выступает под именами «внутреннего побуждения» («драйва») или «когнитивной карты» (см. ниже). Американец Эдвард Торндайк (1874-1949), про­водивший исследования по научению животных, пришел к заключению, что разуму животных не свойственны рассуждения (reason), как и установле­ние связей между вещами. Они научаются путем проб и ошибок, когда последствиями их действий являются вознаграждения или наказания. Его зако­ны эффекта, включающие вознаграждение и наказа­ние, предвосхитили принципы подкрепления Скин-• нера. Его закон упражнения гласит, что реакции уси­ливаются прямо пропорционально числу проб, в которых имела место связь стимула с реакцией, а 58 также продолжительности и силе (vigor) этой связи. При их неиспользовании S—R связи ослабевают. Он назвал свою психологию «коннекционизмом» (от англ. connection — «связь»). Это был протобихевио-ризм. Бихевиоризм. Корни этой школы восходят к ра­ботам многих предшественников. Позитивизм и эм­пиризм являются источником представления, что все знание базируется на «данных органов чувств», од­нако позитивизм связывает с бихевиоризмом не столько доверие данным органов чувств, сколько его отношение к наблюдениям. Подчеркивание эмпириз­мом роли опыта послужило основой интереса бихе-виористов к процессу научения. Русский ученый Иван Михайлович Сеченов (1829-1905) проводил эксперименты на животных и пришел к выводу, что мысль не служит причиной действия. Вместо этого внешние стимулы производят как внутреннюю мысль, так и внешнее действие, оба из которых за­висят от рефлексов мозга. Владимир Михайлович Бехтерев (1887-1927) занимался исследованиями обусловливания у человека, используя электричес­кое раздражение пальца испытуемого, предваряемое звуком. Он продолжал придерживаться физиологи­ческих объяснений, но отстаивал точку зрения, что психология должна изучать только поведение. При­близительно в тот же период Иван Петрович Павлов (1857-1927) проводил на собаках свои эксперимен­ты по обусловливанию, которые привлекли внима­ние Джона Уотсона (1878-1958). Уотсон проявлял особый интерес к поведению животных и был знаком с исследованиями других работавших в этой облас­ти ученых, которые также повлияли на его взгляды. Поскольку использование интроспективного метода при работе с животными невозможно, акцент неиз­бежно перемещается на поведение. Преподавание и работа над докторской диссертацией в Чикагском университете позволили Уотсону ознакомиться с ра­ботами функционалистов, которые все дальше ухо­дили от интроспективного метода, приближаясь к ис­следованию научения. Благодаря переходу в Универ­ситет Джона Хопкинса Уотсон знакомится с людьми, чьи взгляды еще более способствовали укреплению его бихевиористской ориентации. В своей первой декларации бихевиоризма Уотсон (Watson, 1913) утверждал лишь, что нет никакой не­обходимости делать «сознание специальным объек­том наблюдения» (р. 174). Это был «методологичес­кий бихевиоризм», в котором сознание не отрицает­ся, но обходится методологически. Шесть лет спустя Уотсон объявил, что он не смог обнаружить никаких свидетельств существования описанного Джеймсом потока сознания, но что ему, однако, удалось обнару­жить свидетельства существования потока поведе­ния (Watson, 1919). Тем самым был провозглашен «строгий», или «радикальный бихевиоризм», полно­стью порывавший с дуализмом впервые за две тыся­чи лет. Уотсон считал, что человеческие существа подда­ются изменению в неограниченных пределах благо­даря научению. В качестве базиса процесса научения он принял обусловливание по Павлову и таким об­разом полностью отбросил одну сторону дуализма «душа — тело», превратив тело в обучающуюся ма­шину. Мозг не является вместилищем души и даже вместилищем поведения. Это лишь передаточный орган между стимулом и реакцией. Уотсон включил в поведение мышление и речь, рассматривая их как тонкие, едва различимые телесные действия. Уотсон вел наступление на существовавшую в то время пси­хологию по четырем главным направлениям, добива­ясь: (а) замены интроспекции объективными метода­ми исследования; (б) замещения содержания психи­ки (ощущений, идей, апперцепции) поведением; (в) смещения акцента с объяснения на предсказание и контроль поведения и (г) признания точки зрения, что между животными и человеком не существует качественного различия и что те же обсервационные методы могут использоваться при исследовании как животных, так и человека. Уотсон позаимствовал термины «стимул» и «реакция» из биологии и пре­вратил бихевиоризм в S^R-психологию. Мир стиму­лов — это предварительное условие, или вход (input), а реакция — его следствие, или выход (output). Та­кая модель основана на аналогии с биофизикой, в которой непосредственная стимуляция препариро­ванной мышцы приводит к ее рефлекторному сокра­щению. Согласно Наталицио (Natalicio), более со­вершенная версия бихевиоризма была предложена Смитом и Газри (Smith and Guthrie, 1921), которые «ввели в психологию акцент на объяснение обыден­ного опыта, осуществляемое на языке поведения, — что сделало бихевиоризм значительно более после­довательным и утонченным, чем ранние спекуляции Уотсона» (р. 3). Бихевиоризм раскололся на два лагеря: методоло­гических и радикальных бихевиористов, при этом и те и другие проводили исследования по научению на крысах. Первые имели большее влияние, чем вторые. Особенной известности среди методологических би­хевиористов достиг сотрудник Йельского универси­тета Кларк Халл (1884-1952). Следуя логическим позитивистам, он дал операциональное определение ненаблюдаемого состояния внутреннего побуждения (drive state) и сформулировал теорию научения, ба­зирующуюся на этом понятии, а затем вывел из нее гипотезы и подверг их экспериментальной проверке на крысах. Сотрудник Калифорнийского универси­тета (Беркли) Эдвард Толмен (1886-1959) попытал­ся объяснить поведение, связанное с научением у крыс, тем, что у них формируется «когнитивная кар­та» лабиринта. Роль внутренних побуждений и ког­нитивных карт в значительной степени соответству­ет роли «О» у Вудвортса, и поскольку они занимают промежуточное положение между стимулом и реак­цией, то получили название «промежуточных пере­менных». Критики упрекали Толмена в том, что эти 59 переменные явились возвращением к старому разу-му/ощущениям/агшерцепции/сознанию, скрываю­щимися под новым наукообразным облачением. Газ-ри (1886-1959) разработал теорию научения строго в терминах «стимул—реакция», избежав всякого сходства с ментализмом, включая промежуточные переменные. Радикальный бихевиоризм существует и сегодня в форме разработанного Б. Ф. Скиннером (1904-1990) анализа поведения (см. главу 6). Хотя бихевиоризм доминировал в американской психологии 1930-х — 1950-х гг., как строгий, так и методологический бихевиоризм в конце концов утратили своих последователей. Бихевиористы обе­щали начать с объяснения простых форм научения у животных. Когда эти принципы научения удалось ясно сформулировать благодаря экспериментирова­нию, они постепенно и последовательно перешли к изучению сложных форм человеческого поведения. К сожалению, обнаруженные ими механизмы науче­ния у животных оказались (а) слишком сложными; (б) вероятно, не соответствующими реальным меха­низмам научения не только по отношению к челове­ку, но и самим животным, вследствие искусственно­сти лабораторных условий; (в) не обязательно при­менимыми к человеку. Интерес бихевиористов к научению у животных базировался на (а) теории биологической эволюции, указывающей на непре­рывный характер развития биологических видов, и на (б) подчеркивании английским эмпиризмом роли опыта, вдохновившего авторов «Декларации незави­симости» на формулировку положения «Все люди созданы равными». Эта формулировка представля­ла собой типично американское кредо, под которым бихевиоризм неявно подписывался и подтверждение которого он намеревался продемонстрировать. Ос­новной недостаток бихевиоризма, возможно, состо­ял в том, что он «сделал психологию отрекающейся дисциплиной, окончательно отступившей перед ли­цом таких сложных типов поведения, как воображе­ние, восприятие, внимание, чувства и другие основ­ные формы человеческой активности» (Kantor, 1969). Кроме того, ментализм, давно и прочно пус­тивший свои корни в культуре, находился лишь под ее поверхностным слоем и не мог постоянно оста­ваться подавляемым. Неспособность бихевиоризма выполнить свои обещания, наряду с неявным положительным отно­шением к ментализму, явились наиболее важными факторами, приведшими к замене его, за исключени­ем анализа поведения, когнитивной психологией (см. главу 3), продолжившей развивать методологию би­хевиоризма и сохранившей акцент на процессе на­учения. Когнитивизм рассматривает память, воспри­ятие и другие когниции не как поведение, а как пси­хические процессы, родственные компьютерным программам. Он рассматривает эти процессы как внутренние репрезентации внешнего мира (в некото­рых версиях репрезентации рассматриваются не столько как изображения (pictures), сколько как ги- потетические структуры, являющиеся кодами воспо­минаний, восприятий и т. д.). Таким образом, заме­щение бихевиоризма когнитивизмом привело к воз­вращению (а) дуализма «душа—тело», (б) двойного мира Канта и его врожденных категорий (de­terminers) разума и (в) модели восприятия, отража­ющей линию Плотин—Галилей—Ньютон—Локк— Беркли—Юм—Кант—Мюллер—Гельмгольц. Фактически дуализм «душа—тело» никогда не ис­чезал из психологии. Хотя в 1930-х — 1950-х гг. он находился в относительно подавляемом состоянии, тем не менее он продолжал присутствовать все это время в методологическом бихевиоризме и, наконец, вновь громогласно заявил о себе практически во всех областях психологии. Стимульно-реактивная модель научения являлась настолько механистичной и огра­ниченной, что исследователи сочли ее неудовлетво­рительной. Однако, в поисках альтернативы, они на­ходили только ментализм. Восхищение компьютера­ми породило новую соблазнительную аналогию разума, и пресловутый маятник качнулся в сторону ментализма. Менталистские конструкции свободно используются в современной психологии, почти не получая критической оценки (Jenkins, 1993). Выход за пределы бихевиоризма. Одним из пер­вых, кто определил психологическое событие не про­сто как поведение организма или ментальный про­цесс, но как взаимодействие между объектом и орга­низмом, был Фредерик Вудбридж (1867-1940), член факультета естественной философии Колумбийско­го университета. В частности, он отстаивал позицию (близкую к позиции Аристотеля), согласно которой зрение не относится исключительно к организму, но представляет собой «взаимодействие или отношение между организмом и его окружением, осуществляе­мое посредством глаза» (Woodbridge, 1909, р. 368). Нервная система не способна видеть или слышать, отмечал Вудбридж, но она обеспечивает единство (unity) посредством координирования различений органами чувств, и это единство и есть сознание. Другим ученым, подчеркивавшим роль взаимо­действия «организм—среда» (а не взаимодействия «душа—тело»), вместо представлений о механичес­ких входных и выходных сигналах, был китайский исследователь поведения животных Цин-Ян Куо (Zing-Yang Kuo, 1898-1940). Он был учеником Тол-мена, хотя испытал весьма значительное влияние Уотсона, несмотря на свое критическое отношение к его работам. Он придавал большое значение биоло­гии, но лишь как реализационному или ограничива­ющему, но не определяющему условию поведения животных. Разработанная им система психологии в настоящее время носит название «вероятностно-эпи­генетической психологии» (см. главу 13). Несколь­ко ранее Дж. Р. Кантор (1888-1984) принял во вни­мание контекст («поле») независимых взаимодей­ствий, положив это понятие в основу детально разработанной им системы психологии (см. главу 10), получившей свое полное выражение в виде фор- 60 мальных постулатов и распространенной им на такие виды «интерповедения» («interbehaviors»), как по­знание, ориентировочное поведение, выбор, мышле­ние и т. д. Поскольку его система рассматривает пси­хологическое явление как комплекс отношений меж­ду конкретными событиями, она не нуждается в ментагшстских конструкциях или редукции психоло­гии к активности мозга. Тем не менее мозг, как и дру­гие компоненты биологии организма, получают в ней полное признание в качестве участвующих условий (participating conditions), относящихся к полю, как это имело место в системе Куо. Система экологического восприятия Джеймса Гибсона (1904-1979), позднее развившаяся в эколо­гический реализм, приобрела в целом сходные (с интербихевиоризмом) характеристики после того, как были отброшены более традиционные конструк­ции этой системы (см. главу 13, § 3). Оперантный субъективизм Уильяма Стефенсона (см. главу 11) принял интербихевиоризм в качестве своей теоретической базы и обеспечил строгую ме­тодологию объективного изучения субъективности, т. е. точек зрения субъекта. Эта методология откры­вает путь систематическому исследованию так на­зываемых психических (mental) или когнитивных событий, которые так и не смог адекватно объяснить бихевиоризм. Таким образом, была предложена аль­тернатива механистическим компьютерным конст­руктам когнитивизма и статистическим процеду­рам, сводящим на нет уникальность отдельного индивидуума. Общественная психология (см. главу 13) тоже приняла тезис о взаимодействии индивидуу­ма и окружения и приобрела прикладную ориента­цию. Диалектическая психология (см. главу 9) так­же носит интеракционный или биполярный харак­тер и принимает во внимание историю развития и контекст взаимодействий. Русские и китайские ди­алектики отличались более редукционистскими взглядами, сводя психологию к биологии, что было в меньшей степени свойственно другим представи­телям диалектики. Эти нецентрические подходы вышли за пределы давней традиции, прослеживаемой еще со времен эллинистической Греции15 , хотя, как и всегда, у этих современных подходов были свои предшественники. Несмотря на то, что им удалось предложить альтер­нативу как ментализму, так и механицизму, их рабо­ты не получили должного внимания в силу автори­тета традиции — пользуясь метафорой Уильяма Джеймса, великого маховика привычки, — продол­жающей взывать к могущественному духу «разума» и его инкарнации в виде мозга. Гештальт-психология. Рационализм и эмпиризм столкнулись, когда на сцене появилась гештальт-пси- хология (не путать с гештальт-терапией Фрица Перл-са, рассматриваемой в главе 4). Гештальт-психологи утверждали, что разум не делится на элементы, даже на такие, которые могут соединяться, подобно хими­ческим элементам, в сложные вещества (как полагал Дж. С. Милль) или объединяться посредством аппер­цепции (как считали Лейбниц и Вундт). Гештальтисты настаивали на том, что разум наделен врожденными способностями, придающими вещам гештальт — целое или паттерн, — что присуще как восприятию, так и мышлению. Например, когда мы смотрим на вещи, мы не видим отдельные пятна, которые должны быть скомбинированы в объект, скажем, дерево. Вместо это­го наши врожденные механизмы соотносят различные компоненты по принципам пространственной близо­сти, сходства и установки (того, что мы ожидаем уви­деть) в единицу «дерево». Научение и решение про­блем состоит не в пробах и ошибках, как полагал Тор-ндайк, но в обнаружении критического компонента решения, который способствует образованию целого. Научение — это достижение инсайта. Вольфганг Ке-лер (1887-1967) попытался подвести под гештальт-организацию физиологическую базу на основе анало­гии с электрическими полями. Он высказал предпо­ложение, что сенсорная стимуляция попадает в зону действия электрохимических полей мозга и реструк­турируется в целостности. Далее, конфигурация сило­вых полей мозга и конфигурация объекта, принадле­жащего миру, соответствуют друг другу во всех своих точках: они «изоморфны» друг другу. В процессе вос­приятия индивид воспринимает эти конфигурации в своем мозге. Здесь, как и в случае Мюллера и Гельм-гольца, перед нами пример биологизации кантовско-го единства апперцепции. Его удвоенный мир пред­стает в виде изоморфизма, а врожденная категориза­ция — в виде гештальт-организации. Социальный психолог Курт Левин (1890-1947) применил гештальт-психологию к группам. В его «групповой динамике» поведение каждого индиви­дуума определяется паттерном энергии всей группы, подобно тому как мозг в гештальт-теории определя­ет сенсорные элементы. Данная теория оказала вли­яние на гуманистическую психологию (см. главу 4) и такие ее формы участия в Движении за человечес­кий потенциал, как Т-группы и группы встреч. Ле­вин также оказал влияние на экологическую психо­логию (см. главу 7), общественную психологию (см. главу 13) и энвайронментальную психологию (там же) благодаря его вниманию к поведению как функ­ции среды. Резюме и выводы Психологические представления первобытных людей наделяли все вещи жизненной силой. Жиз- 15 Возможно, именно благодаря своему китайскому происхождению и связи с китайской культурой Куо с самого на­чала избежал влияния западной традиции, что позволило ему сформулировать подход, альтернативный западному ме­ханицизму и ментализму. 61 ненные силы человека, определяющие его поведе­ние, нередко отождествлялись с биологическими органами, в особенности с сердцем. Аристотель по­ставил психологию на последовательно натуралис­тический путь, описав взаимодействие организма и среды, вместо того чтобы помещать определяющие поведение силы в организм человека. В последую­щие века тяжелые социальные условия заставили интеллектуалов обратиться внутрь себя и отвер­нуться от внешнего мира, превратив псюхе из жиз­ненной функции в сверхъестественный внутренний определяющий фактор. Аналогичная трансформа­ция при сходных обстоятельствах произошла ранее в Индии. Христианские теологи развили учение о псюхе (душе), превратив его в психологию внутрен­ней жизни; этот подход доминировал в мышлении людей на протяжении всего Средневековья и даже в более поздние исторические периоды. В то время как другие науки освобождались от теологии, пси­хология оставалась в ее власти, однако она привлек­ла внимание философии — дисциплины, начавшей отходить от теологического мышления. Такие на­правления философии, как рационализм, эмпиризм и позитивизм, придали психологии больший вес, но сохранили психологический дуализм и, кроме того, привнесли в психологию принципиальное расхож­дение по вопросу о том, является ли душа целост­ной или атомистической. Вместо того чтобы обра­титься к наблюдению природы, философы пытались натурализовать душу, прибегая к аналогиям и био-логизации. Даже после появления эксперименталь­ной психологии исследователи продолжали пола­гать, что они изучают нечто неосязаемое (эфемер­ное), что может быть исследовано лишь косвенными методами. Классические системы психологии, появившие­ся в конце XIX и развивавшиеся до 50-х — 60-х гг. XX века, как правило, представляли собой реак­цию на эти многовековые проблемы и продолжа­ли интерпретировать свои наблюдения преимуще­ственно в терминах ощущений/разума/сознания/ промежуточных переменных, несмотря на значи­тельный прогресс самих методов наблюдения по мере принятия ими методологии лабораторных исследований. Лишь постепенно, да и то в ограни­ченных пределах, эти психологические системы начали обращаться к описательному методу обра­ботки получаемых ими данных, принятому други­ми науками. Только радикальный бихевиоризм от­бросил менталистские конструкты, впав при этом, однако, в другую крайность — механицизм. Неко­торым нецентрическим системам удалось избежать как дуализма «душа—тело», так и механицизма и биологического редукционизма, придав основное значение взаимозависимости объекта и организма, взаимодействующих в контексте. Другие совре­менные системы остаются близки традиции, восхо­дящей к Отцам Церкви, либо переносят основной акцент преимущественно на среду (в частности, эко-бихевиоральная наука). Теория психоанализа (см. главу 5), представленного как классическими, так и современными системами, изначально пост­роена на внутренних ментальных структурах раци­оналистов и энергиях или силах физиков, и пото­му психоанализ не способен покончить с теологи­ческим дуализмом «душа—тело», хотя и пытается придать себе статус систематической науки. Гума­нистическая психология (см. главу 4) замещает душу понятием «я» (self). Постмодернизм и соци­альный конструкционизм (см. главу 8) отрицают достоверность рационального и научного позна­ния, обращаясь, однако, к логике и кросс-культур­ным научным исследованиям для оправдания сво­ей позиции. В некоторых версиях этих систем по­знающий сливается с познаваемым, как у Плотина, тогда как в других вариациях он охватывает непоз­наваемый мир Канта. История показывает, что в первую очередь именно дуализм «душа—тело» и различные реак­ции на него породили среди психологов столь глу­бокие разногласия по поводу того, что составляет предмет психологической науки. Эти разногласия начинают возникать после окончания эпохи Сред­невековья, когда душа становится все более запу­танной темой и с логической, и с эмпирической точки зрения (т. е. с точки зрения наблюдений). В то же время история показывает нам, что дуа­лизм «душа—тело» — это порождение лишь двух последних тысячелетий истории. Альтернативы ему, как и биологическому редукционизму, были известны еще в IV в. до н. э., но остались незаме­ченными мыслителями последующих эпох. Они известны и сегодня, но также не получают долж­ного внимания. Насколько обоснованы такие аль­тернативы, это отдельный вопрос, однако пока мы не признаем факт их существования и не начнем анализировать их, мы не сможем обеспечить себе базу для информированного выбора. В целом тра­диционная психология до сих пор не рассматрива­ет эти альтернативы и позволяет лишь допущени­ям, идущим из культуры прошлых исторических эпох, определять характер различных современных психологических систем. Современная психология характеризуется не только наличием разногласий по поводу своего пред­мета, но и крайней раздробленностью в своих теоре­тических и методологических подходах. Отчасти это обусловлено все возрастающей специализацией наук, но наряду с этим — и многовековыми разногла­сиями по поводу конструкта души. В этой ситуации снова оказывается вполне уместным задать те вопро­сы, которые были поставлены нами в начале данной главы. Является ли психология наукой, занимаю­щейся изучением души и ее репрезентаций суще­ствующего независимо от нее реального мира? Изу­чает ли она формы поведения, испытывающие влия­ния разумной души (или познающего разума)? Или, 62 может быть, просто формы поведения? Или воздей­ствие окружающей среды на организм? А может быть, мозга? Или же взаимоотношения организма и среды в контексте? ЛОГИКА НАУКИ Под заголовком «логика науки» (называемой так­же «философией науки») может скрываться множе­ство тем. Здесь мы рассмотрим вопросы, которые яв­ляются центральными для 16 психологических сис­тем, описанных в данной книге. Во многих случаях эти темы являются не взаимоисключающими, а перекры­вающими в той или иной степени друг друга. Факти­чески, с некоторых точек зрения все они представля­ют собой подразделы вопроса о различении между конструктами и событиями (явлениями), а также спо­собами использования обоих этих понятий. Конструкты против событий Различение конструктов и событий. Конструк­ция или «конструкт», как указывает само название, представляет собой нечто конструируемое, а не на­блюдаемое. Конструкт является продуктом теорети­зирования, абстракцией, измышлением. Собственно говоря, все, что не является исходным (original) со­бытием, является конструктом: теории, гипотезы, принципы, математические формулы, диаграммы, измерения... Даже описание можно считать кон­структом, поскольку оно не является той вещью, ко­торую описывает. К примеру, декартова «душа», «мо­нады» Лейбница, «впечатления» Юма, «идеи и ощущения» Локка, «пружины» Ламетри, «трансцен­дентальное единство апперцепции» Канта, «специ­фические нервные энергии» Мюллера, «психическая химия» Дж. С. Милля, «О» Вудвортса и «изомор­физм» Келера — все они представляют собой кон­структы. Наиболее значимый вопрос касается, одна­ко, того, выводятся ли эти конструкты из наблюдае­мых событий или навязываются им (Ebel, 1974; Kantor, 1957, 1962; Lichtenstein, 1984; Observer, 1983). Во всех перечисленных выше случаях конст­рукт заимствовался из сложившейся культурной тра­диции и навязывался событиям. Событиями являют­ся видение, представление (believing), запоминание, мышление, воображение и другие конкретные, осу­ществляемые человеком акты, а не нервные энергии, ощущения и тому подобное. Событие — это то, что происходит; безразлично, знаем мы об этом или нет. Авторы недавно вышедшей книги, посвященной теоретическим вопросам психологии, характеризую­щие данное издание как «исчерпывающее руковод­ство» (Bern & Looren de Jong, 1997), даже не упоми­нают о принципиальном вопросе конструктов. В многовековых дебатах о природе души вопрос о природе конструктов и их смешении с событиями также не рассматривался. В этом отношении все (спорящие друг с другом) авторы пребывают в свя­щенном согласии. Тем не менее вопрос о различении конструктов и событий имеет принципиальное значение. Его реше­ние определяет теорию, методику исследований, их практическое применение и даже решение вопроса о познаваемости. Вундт утверждал, что мы не может познавать сознание, но лишь эффекты (следствия) его деятельности. И в том, что мы не можем познавать эфемерные конструкты, он был прав. Но было ли во­обще для него необходимым обращаться к этому кон­структу или ему было достаточно просто ссылаться на реакции, которые он фактически измерял? Сообщали ли испытуемые в экспериментах Титченера об обна­руженных ими путем интроспекции элементарных ощущениях или о различаемых ими с помощью орга­нов чувств объектах и событиях? Красноречивой ил­люстрацией смешения конструктов и событий может послужить исследование Познера и Рэйчела (Posner & Rachel, 1994, p. 24). Авторы представили диаграм­му, в которой по горизонтальной оси предполагалось откладывать результаты изучения мозга, а по верти­кальной — разума. И они действительно наносят на диаграмму результаты изучения мозга методами ви­зуализации на разных уровнях детализации, при этом «разум» оборачивается временем. Другой пример смешения конструктов и событий мы находим в работе Борнштейна (Bornstein, 1988), пытающегося оправдать ненаблюдаемые переменные (unobservables) в психологии. Он утверждает, что «психологи исследуют чувства, мотивации и другие внутренние процессы». При этом и события, и кон­структы оказываются у него включенными в состав очередного конструкта — внутренних процессов. Да­вайте детально рассмотрим то и другое понятие, что­бы выяснить, каковы возможные альтернативы их смешению. • Вы, вероятно, согласитесь, что если вы получи­ли пятерку на письменном экзамене, ваша радость яв­ляется реальным событием. Следовательно, чувство — это событие, включающее индивидуума и его взаи­модействие с тем, по поводу чего он испытывает дан­ное чувство, в частности, радость при виде пятерки на своей экзаменационной работе. • Почему вы так старались, чтобы получить пять? Должно быть, вы были мотивированы. Но что такое мотив? Это не нечто, существующее само по себе; мотив должен иметь конкретный референт, относя­щийся к разряду идентифицируемых событий. Воз­можно, вы заключили со своим другом пари на буб­лик, что вам удастся получить пятерку. Мотивация — это конструкт причинности (construct of causality), a не событие, однако он может быть удобен как обоб­щающий термин, если имеет идентифицируемый ре- 63 ферент. Однако, в отличие от Борнштейна, мы не исследуем мотив как таковой, поскольку он не более чем абстракция, конструкт. Предметом нашего иссле­дования являются конкретные условия, вызываю­щие специфические формы поведения. • Последний пример из работы Борнштейна, внут­ренние процессы (которые он полагает как всеобъем­лющую категорию), также являются конструктом, а не событием. Этот пример основан на допущении, что природа разделила нас на две части. Если мы сможем указать конкретные референты внутренних процессов, различение на «внутреннее—внешнее» оказывается лишенным оснований. Идентифициру­емые природные (естественные) события — радость при виде пятерки, пари, послужившее одной из при­чин ваших стараний заработать пятерку, — становят­ся фокусом исследования, а не конструируемая ду­альность. Однако конструкт внутренних процессов, как правило, относится к дуализму «душа—тело» и не имеет наблюдаемых референтов. Борнштейн продолжает оправдывать ненаблюдае­мость в психологии, утверждая, что гравитация так­же ненаблюдаема и что физики также используют косвенные методы исследований. Напротив, гравита­ция не является ненаблюдаемой. Это событие, вклю­чающее отношения тел в пространстве, и эти отноше­ния поддаются наблюдению, измерению и математи­ческому описанию. Аналогичным образом мы можем наблюдать взаимоотношения людей и их окружения и описывать эти отношения, а не основываться на культурных конструктах, навязывая их исследовани­ям. Мы располагаем альтернативами для выбора. Возможная причина признания ненаблюдаемос­ти, полагает Кантор (Kantor, 1979), заключается в том, что мы взаимодействуем с нашим окружением двумя различными способами. Первый связан с на­блюдением и манипулированием, тогда как второй является более тонким и включает предчувствия, предположения и знание. Поскольку второй тип реакций более отдален от исходных событий, уче­ные могут полагать, что они имеют дело с одними вещами, тогда как фактически они имеют дело с другими (см. также вопрос об аналогиях на с. 80). Культурные традиции, вероятно, имеют еще боль­шее влияние, но мы не связаны культурой; мы сами изменяем ее собственными действиями, а следова­тельно, изменение нашего отношения к культурным конструктам не является чем-то невозможным (Kantor, 1938, 1973). Несмотря на заявления о том, что «теоретические термины» (конструкты) и обсервационные термины в равной степени производны (inferential) и ненадежны, ряд эмпирических исследований этих терминов свиде­тельствует о более высокой надежности и валидности последних и о четкой различимости двух видов терми­нов (Clark & Paivio, 1989). Исследователи обнаружи­ли, что «обсервационные термины более прямым обра­зом, чем теоретические, соотносятся с наблюдаемыми феноменами, а также более устойчивы и определенны в своих значениях» (р. 510). И далее, «полученные дан­ные говорят о том, что ученые по-разному относятся к обсервационным и теоретическим терминам при фор­мулировании или сообщении научных идей и должны сохранять такое различие. Обсервационные термины имеют более стабильные и универсальные значения и содержатся в утверждениях, которые могут быть под­вергнуты эмпирической проверке путем обращения к их конкретным референтам» (p. 510)16 . Должна ли психологическая система базировать­ся на конструктах или на событиях? Иными слова­ми, должны ли ее сторонники начинать с конструк­тов, с помощью которых они будут интерпретировать события, или они должны начинать с событий и раз­вивать свои конструкты на основе этих событий? Кантор (Kantor 1981b) утверждает, что «в целом, отвечающая критериям валидности логика науки должна быть основана на полном признании связей между событиями и конструктами» (р. 6), включая четкое разграничение между ними. Ему созвучно мнение Лихтенштейна (Lichtenstein, 1984): «Если мы будем строго следовать тому, что определяется в научной работе, мы будем иметь базис для различения между данными, процеду­рами исследования и конструкциями. Конструк­ционная фаза исследовательской работы при­обретает для нас особо важное значение, когда мы осознаем, что именно на этой стадии возни­кает основная часть научных разногласий. Кон­структы с наибольшей вероятностью будут обо­снованными в том случае, когда они выводятся в результате непосредственного контакта с собы­тиями, независимо от того, используются при этом (экспериментальные) манипуляции и изме­рения или нет. К сожалению, ученые, находящи­еся во власти традиции, как правило, не осозна­ют этот факт. В результате астрономы обнаружи­вали орбиты планет, имеющие форму окружности, а биологи подробно описывали го­мункулусов [крохотных человечков], содержа­щихся в сперматозоидах» (р. 471). Конструкты с пространственно-временными ко­ординатами. Конструкты необходимы в науке, и если они правильно используются, они всегда имеют кон­кретные референты: их референтами являются вещи или события. Логические выводы — это конструкты, 16 Любопытно отметить, что авторы прибегли в своей работе к конструктам, референтная база которых была подвер­гнута сомнению другими исследователями (см. главу 3). 64 играющие важную роль в науке. В V-IV вв. до н. э. Демокрит, наблюдая за поведением материи, пришел к выводу, что она состоит из мельчайших частиц, ко­торые он назвал «атомами». Хотя он не мог удосто­вериться в существовании атомов, наличие у них пространственно-временных координат давало лю­дям возможность когда-нибудь наблюдать их в слу­чае их существования. В XX столетии развитие тех­нологической базы сделало возможной эксперимен­тальное доказательство существования этих частиц, которое было выведено логическим путем. И напро­тив, исторические (historical) конструкты, навязыва­емые человеческим действиям, не имеют простран­ственно-временных координат, являясь трансценден­тными по отношению к пространству и времени. По этой причине были изобретены аналогии — кон­структы по поводу конструктов, — и мозг, как мате­риальный орган, стал выполнять замещающую роль по отношению к этим нематериальным агентам. Од­нако как психологический орган, мозг также являет­ся конструктом (см. с. 73-77). Эстес (Estes, 1989) одобрительно ссылается на Бора, Эйнштейна и Халла, как использующих аб­страктные, логически выведенные «репрезентации» (конструкты). Бор предположил, что атомы содер­жат электроны, вращающиеся вокруг ядра. Такая модель обладала пространственно-временными ко­ординатами, допускающими ее потенциальную про­верку. Данный конструкт оказался чрезвычайно плодотворным для физики и химии и продолжает быть полезным несмотря на то, что его валидность в настоящее время подвергается сомнению. Эйн­штейн предположил, что гравитацию образует про­странство, искривленное массой находящихся в нем тел; данный конструкт позволил точно предсказать путь света, излучаемого звездами и проходящего вблизи Солнца. В противовес этим научным кон­структам «внутренние побуждения» Халла не име­ли пространственно-временных координат, несмот­ря на его усилия придерживаться точки зрения ло­гических позитивистов и определять их через операции. Основанная Халлом на понятии внутрен­них побуждений теория научения, оказавшая значи­тельное влияние на других ученых, а также его предсказания поведения, выводимые им из своей теории, не выдерживают критики ни по теоретичес­ким, ни по эмпирическим (использующим наблюде­ния) основаниям. Типы конструктов. Иногда смешение конструк­тов и событий является следствием использования термина «переменная» как по отношению к вещам и событиям, так и по отношению к конструктам. В тех случаях, когда это слово относится к стимуль-ным условиям (stimulus condition), реакциям, кон­тексту, состоянию организма (body condition) либо другим конкретным вещам, переменная является вещью или событием. Когда же под переменными понимаются «промежуточные переменные», такие как «О» Вудвортса, «внутренние побуждения» Хал­ла или «когнитивные карты» Толмена, они являют­ся конструктами. Сознание, когниции, опыт и разум также используются как промежуточные перемен­ные17 . Как указывает Кантор (Kantor, 1957), проме­жуточные переменные были введены Толменом (Tolman, 1936) с явной целью отвести место мен­тальным процессам в его теоретической модели, а Толмен позаимствовал это понятие у Джеймса, ко­торый описывал психическую жизнь как промежу­точную между воздействиями (impressions) на тело и реакциями тела на внешний мир. Промежуточные конструкты были превращены в ненаблюдаемые события и наделены причинными качествами: внут­ренние побуждения, инстинкты или разум стали рассматриваться как причинные факторы по отно­шению к поведению. «Любой не находящийся под влиянием тради­ционных философских представлений легко мо­жет видеть: то, что принято называть промежуточ­ными (intervening) переменными, на самом деле можно назвать последующими (supervening) «пе­ременными». Когда промежуточные переменные отождествляются с такими факторами, как уста­лость, предшествующий опыт или нарушения в организме, они оказываются задаваемыми извне (extravening) или сеттинговыми факторами (setting factors) [контекстом]. Если твердо придерживать­ся событий, с которыми мы фактически работаем, мы сможем избежать смешения аутентичных гипо­тез, а именно конструктов, регулируемых и контро­лируемых событиями, которые составляют пред­мет исследований, с вольными плодами аутично-го воображения» (Kantor, 1957, р. 59). Марр (Магг, 1983) указывает на то, что: «Ньютон предположил возможность того... что распространяющийся повсюду «эфир» служит средой для таких явлений, как свет или гравита­ция. В психологии всегда было предостаточно психических эфиров, выполняющих функции по­средника между стимулами и реакциями. Дей­ствительно, наблюдаются параллели между ког­нитивной психологией и классической физикой в ее стремлении к пониманию структуры и меха­низмов функционирования ментального эфира... Такие модели всегда можно развить или адапти­ровать таким образом, чтобы они согласовыва­лись с любыми получаемыми данными...» (р. 13). 17 Иногда различают промежуточную переменную и гипотетический конструкт. Последний определяется как нечто, существующее гипотетически, недоступное для наблюдения, как, например, атомы Демокрита, и позволяющее потому считаться всего лишь мнением. 65 И они действительно согласуются, поскольку ба­зируются не более чем на словесных конструкциях. В пользу промежуточных переменных приводится, однако, тот аргумент, что они объединяют несколь­ко различных факторов в едином термине, благода­ря чему облегчается работа с ними (Wasserman, 1983, р. 8). Критики могли бы заметить, что такое объеди­нение столь же легко приводит к неразличению мно­гочисленных взаимодействий между различными факторами и замене этих событий гипотетической причинной сущностью. Тем не менее объединение ряда взаимосвязанных форм поведения путем обоб­щенного описания в такие конструкты, как мотива­ция или личность, является общепринятой практи­кой, но в этом случае мотивация или личность не относятся к промежуточным переменным. В качестве описаний такие конструкты не являются причиной поведения, которое они описывают. Левин (Lewin, 1951) оказал влияние на эко-бихе-виоральную науку (см. главу 7), энвайронменталь-ную психологию (см. главу 13) и общественную пси­хологию (там же), предложив конструкт: В = f(P, E), где В = поведение, Р ■» индивидуум, а Е = окружаю­щая среда (или ситуация). Р — это душа (mind) ин­дивидуума, или то, что Левин называл жизненным пространством, и в его формуле поведение (В) выс­тупает как отделенное от индивида (Р), который вза­имодействует с жизненным пространством в процес­се поведения (В). Таким образом, поведение оказы­вается функцией конструкта (Р) и в то же время — обстоятельства или события среды (Е). При этом Левин не объясняет, как такое возможно. Аналогич­но Махони (Mahoney, 1977) высказывает мнение, что и познавательная способность (читай: разум), и сре­да, и поведение оказывают влияние друг на друга. Следовательно, у него два события взаимодействуют с конструктом. Близкой к нему является и позиция Бандуры (Bandura, 1989) предложившего модель «триадной реципрокной каузации» («triadic reciprocal causation»), в которой среда, поведение и индивидуум (читай: разум) взаимодействуют между собой. Здесь снова два события взаимодействуют с конструктом но не вполне понятным логическим ос­нованиям. Насколько нам известно, взаимодейство­вать друг с другом могут только вещи и события, но не вещи и конструкты. Триады Махони и Бандуры отличаются от формулы Вудвортса «S-O-R» только тем, что их компоненты находятся в рециирокных, а не в линейных (действующих только в одном направ­лении) причинно-следственных отношениях. Ясное указание того, что представляют собой события, в противовес навязываемым конструктам (таким как душа или разум человека), привело бы к более пра­вильной идентификации всех релевантных событий и к более точному научному пониманию, на основа­нии которого могут строиться практические прило­жения. Левин также способствовал развитию когни-тивизма, предположив, что «человеческие действия в высшей степени зависят от когнитивной обработ- ки информации — то есть от мира, каким он мыслит­ся (cognized), а не от мира, какой он есть» (Gergen, 1985, р. 269). Такая точка зрения со всей очевиднос­тью представляет собой версию удвоенного мира Канта. Данные точки зрения демонстрируют нам, что любые промежуточные переменные, будь то триад-ные или линейные, предполагают наличие причин­ной связи между конструктами и событиями, иными словами, допускают существование причинных отно­шений между душой и телом. Поскольку конструкт является не вещью, а абстракцией, а потому ни при каких условиях не может быть наблюдаем (хотя его референт, если таковой имеется, может быть наблю­даем), вся модель в этом случае навсегда оказывает­ся не подлежащей ни наблюдению, ни верификации. (Наблюдение здесь понимается в широком смысле и может включать традиционные лабораторные иссле­дования, интервью, метод Q-сортировки, изучение конкретных случаев и биографий, полевые исследо­вания и т. д.) Однако на практике происходит так, что исследователь наблюдает события, но излагает их в форме оперирования конструктами, такими как ра­зум или обработка информации, и навязывает их на­блюдаемым событиям. Смешение конструктов и со­бытий восходит еще к схоластам эллинистической Греции, увлекшимся вербализациями. Однако вещи и события — это единственное, что кто-либо когда-либо наблюдал или может наблюдать. Хотя научная деятельность в значительной степе­ни состоит в теоретическом конструировании, из это­го не следует, как отмечает Кантор (Kantor, 1957), «что гипотетические сущности могут создаваться произвольным образом» (р. 59). Описательные (дес­криптивные) конструкты, утверждает он, наиболее валидны и полезны тогда, когда они непосредствен­но выводятся из контакта с событиями. Степень их валидности и полезности снижается, когда они (а) представляют собой аналогии, (б) заимствуются из других наук (в частности, биологии) и (в) явля­ются полностью искусственными, как промежуточ­ные переменные. Объяснительные конструкты (при­чинность) могут связывать психологию с биологией, химией и социальными событиями, но не могут сво­дить ее к ним. Они являются в большей степени ана­литическими, чем описательными, соотнося вещи и события (Kantor, 1983), однако они все же могут рас­сматриваться как формы описания. Объяснение рас­ширяет свод знаний, когда одно функциональное описание интегрируется со вторым, которое уже функционально соотнесено с другими описаниями. Валидность манииулятивных конструктов, исполь­зуемых при формулировке научных проблем, теорий и гипотез, может быть подтверждена лишь в тех слу­чаях, когда они «тесно связаны с событиями» (1957, р. 59). Критерии конструктов. Существуют ли экспли­цитные стандарты, регулирующие использование 66 научных конструктов? Приводимый ниже список, составленный по работам Кантора (Kantor, 1957, 1978, 1981b), включает стандарты, согласующиеся с линией развития науки. К ним могут быть добавле­ны и другие. Сторонники социального конструкцио-низма (см. главу 8) отвергли бы большинство из этих критериев, утверждая, что все претензии на знание или истину являются лишенными основания конст­руктами — кроме как в рамках тех социальных групп, которые их конструируют, — и не имеют силы при использовании их вне этих групп. Такой социальной группой являются также ученые и исследователи, которые, с точки зрения представителей социально­го конструкционизма, имеют не больше оснований для претензий на истину, чем создатели мифов. • Проводите четкое различие между конструкта­ми всех типов и исходными событиями. • Избегайте любых конструктов, берущих свое на­чало в традиционных культурных и философских источниках. • Не располагая достаточными средствами для по­лучения критически важной информации, исполь­зуйте конструкты в высшей степени осторожно и никогда не основывайте их на том, что не поддается наблюдению. • Учитывайте тот факт, что только конструкты, не­посредственно выводимые из наблюдаемых событий, имеют потенциал быть валидными. • Выбирайте адекватные примеры событий, в ко­торых могут наблюдаться взаимоотношения между событиями. • Начинайте любые исследования с наблюдений, на основании которых могут выводиться конструк­ты; избегайте начинать исследования с конструктов и интерпретировать полученные результаты в терми­нах этих конструктов. • Следите за тем, чтобы интерпретативные (interpretive) конструкты соотносились с наблюдае­мыми событиями; не основывайте их на других кон­структах. • Привязывайте все конструкты — такие как ин­теллект (intelligence), мотивация и аттитюды — к на­блюдаемым референтам и избегайте приписывания им независимого существования в качестве вещей или причин. • Используйте только поддающиеся корректиров­ке (corrigible) конструкты. • Избегайте превращения участвующих условий либо условий, необходимых для совершения собы­тия, в определяющие условия (см. с. 75-77). • Идентифицируйте различные уровни организа­ции вещей и событий и используйте объяснительные конструкты, отражающие эти различия. • Проводите различия между познающим и позна­ваемой вещью и не допускайте слияния первого со вторым (см. с. 80). • Выводите постулаты из наблюдений. • Избегайте принятия ненаблюдаемых конструк­тов и аналогий за неизвестное и рассматривайте до­пущение возможности своего незнания как положи­тельное качество ученого (см. с. 80). • Используйте только те конструкты, которые мо­гут быть наблюдаемы, по крайней мере в принципе, поскольку наука возможна лишь благодаря наблю­дениям. Исключает ли критерий наблюдаемости возмож­ность «личных» или «субъективных» событий? По мнению некоторых ученых, выдвигающих данный критерий, нет. Зачастую конструкты приобретают круговой ха­рактер (вариант порочного круга). Барбер (Barber, 1981), внесший значительный вклад в исследования гипноза, указывает на то, что гипноз, как правило, определяли через трансовые состояния: мы знаем, что некто загипнотизирован, поскольку он находит­ся в трансе. Затем мы начинаем объяснять поведение загипнотизированного субъекта трансом. Иными словами, определение гипноза как транса не являет­ся независимым от того, что понятие транса призва­но объяснять. Барбер полностью отвергает конструкт транса и описывает гипноз как направленное вооб­ражение, находящееся в непрерывной связи с други­ми известными нам формами поведения. Понимание феномена гипноза, утверждает он, не нуждается в гипотетическом конструкте транса. Разграничив кон­структ и событие, Барбер смог выработать совершен­но новое понимание гипноза. Круговой характер от­ношений присутствует и в основополагающем кон­структе психоанализа: Фрейд первоначально определил либидо как сексуальные потребности, а затем начал использовать это понятие для объясне­ния сексуального поведения (MacCorquodale & Meehl, 1951). Другие примеры круговых отношений мы находим в психометрии, когда создается шкала для измерения определенного конструкта, такого как отчужденность или интеллект, а затем конструкт определяется с помощью шкалы. В качестве других примеров круговых конструктов Эбел (Ebel, 1974) указывает интеллект, мотивацию и креативность. Мы слышим о том, что человек упорно трудится, потому что он мотивирован, и судим о том, что он мотивирован, потому что он упорно трудится. Эбел сравнивает такие объяснительные конструкты с тремя нимфами («дриадами») и другими анимисти­ческими силами охотников-собирателей. Само загла­вие его работы: «Дриады все еще живы» («And Still the Dryads Linger») подчеркивает его тезис о том, что мы до сих пор не очистили психологию от анимистичес­ких объяснений. Они продолжают свое существова­ние под видом интеллекта, черт личности, либидо и т. д. Более того, мы говорим о большем или меньшем количестве интеллекта, мотивации и креативности, как будто они являются вещами, характеризующими­ся количественными показателями. Такие конструк­ты, как интеллект, играют важную роль, однако, утвер­ждает Эбел, их использование должно ограничивать- 67 ся указанием на функциональные отношения, по­скольку объяснение само по себе исчерпывается ука­занием на функциональные отношения. «Мы не должны допускать того, что сложность предмета нашей науки начнет препятствовать на­шему признанию дриад тем, чем они являются — частичными описаниями, маскирующимися под видом причинных объяснений. Эта сложность не должна препятствовать пониманию нами того, насколько бесполезны они для наших поисков понимания поведенческих феноменов. Давайте будем бдительно относиться к их обманчивым обещаниям. Давайте не будем гостеприимно распахивать перед ними двери нашей науки, ка­кой бы ограниченной и несовершенной она ни была. Они могут лишь ослабить ее» (р. 491). Обобщая позицию Барбера и Эбела, можно ска­зать, что мы должны остерегаться использования круговых конструктов и следить за независимостью даваемых нами определений и объяснений друг от друга. В частности, если мы определяем мотивацию как упорную работу, то должны искать возможные объяснения того, почему люди упорно работают, где-то в другом месте (вне мотивации). Такие объясне­ния, согласно Эбелу, будут ограничены описанием функциональных отношений между переменными, а не вымышленными дриадами. Такие конструкты, как интеллект, мотив или личность, удобны как способ описания специфических форм поведения, но не яв­ляются причиной тех форм поведения, которые они описывают. Кларенс получил высокую оценку по интеллектуальному тесту не потому, что у него вы­сокий интеллект. Его высокая оценка — это измере­ние или описание его интеллектуального поведения. Человек ведет себя определенным образом не вслед­ствие особенностей своей личности. Определенный тип поведения и есть личность. «Личность» — не бо­лее чем стенографическое обозначение тех или иных форм поведения. Ребенок постоянно отвлекается не потому, что у него синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Этот термин лишь обозна­чает ( refers) отвлекаемость и другие особенности по­ведения, иногда сопровождающие ее. Если мы считаем, что причинность — это то же са­мое, что и объяснение, то поиск объяснения стано­вится поиском функциональных отношений. Анало­гичным образом британский философ Бертран Рас­сел пытается избавиться от дриад в физике. Он указывает на то, что «электричество — это не вещь, подобно собору Святого Петра, это способ поведения вещей. Если мы сказали, как вещи ведут себя, когда они наэлектризованы, и при каких условиях они ока­зываются наэлектризованными, мы сказали все, что можно сказать» (цит. по Cole, 1983). Судить о том, присутствуют ли дриады в тех или иных системах, которые рассматриваются в этой книге, мы предо­ставляем самим читателям. Существует, однако, и другая точка зрения, свя­занная в той или иной степени с социальным конст-рукционизмом (см. главу 8), сторонники которой называют себя «реалистами» и утверждают, что мы должны искать причинные механизмы, а не функци­ональные отношения (Manicus & Secord, 1983). Со­гласно данной точке зрения, причинный механизм — это не события, а многослойные действия людей (multilayered acts of people), охватывающие такие дисциплины, как биология, физика и социология, и включающие биографические данные, контекст, мо­тивы, интересы и цели. Эти механизмы входят в жизнь по мере ее проживания — точка зрения, име­ющая много общего со взглядами гуманистической (см. главу 4) и феноменологической психологии (см. главу 12). Некоторые представители социального конструкционизма (см. главу 8) и гуманистической психологии полностью отрицают то, что наблюдения могут быть объективными или что они играют ка­кую-либо полезную роль в психологии. Конструкт разума. Разум в различных своих во­площениях является фундаментальным психологи­ческим конструктом. Мы уже говорили о том, что пер­воначально этот термин относился к конкретным со­бытиям и до сих пор сохраняет некоторые из этих значений, но под влиянием теологии он также приоб­рел нефизические значения. Если мы используем тер­мин разум для непосредственного обозначения таких событий, как акты мышления, познания, различения и воображения — как стенографическое обобщение этих конкретных событий, — он служит для нас полез­ным конструктом до тех пор, пока мы признаем, что он не тождествен этими событиями, как не является и их причиной. Если же разум рассматривается как са­мостоятельная и ненаблюдаемая причинная сила, про­межуточная между миром и телом, он не отвечает кри­териям научного конструкта, в частности, сформули­рованным Кантором. Вместо этого он становится лишь иным обозначением психе или души — вещи, процесса, агента или силы. Это есть материализация ( reification), акт приписывания реального существова­ния абстракции, как это, скажем, имеет место в утверж­дениях «феномены сознания реальны» (Marcus & Secord, 1983, p. 406) или «психические процессы су­ществуют» (Kukla, 1989, р. 793). Следующее высказы­вание также является примером материализации: «Человеческий разум — это адаптивная система. Он выбирает способы поведения в свете его целей и в со­ответствии с конкретным контекстом, в котором он функционирует» (Simon, 1992, р. 156). Автор превра­щает конструкт в вещь и наделяет ее способностями к самодействию и саморегулированию. Однако Джен-кинс (Jenkins, 1993) занимает по отношению к мате­риализации крайне некритическую позицию. В его ранних работах была продемонстрирована взаимоза­висимость восстановления в памяти (вспоминания) и контекста, что подтверждает точку зрения контексту-ализма, в противовес ассоциативистской позиции, ос­нованной на взглядах английского эмпиризма (Jenkins, 1974). Тем не менее он считает «делом вку- 68 са», решаем ли мы использовать «производные кон­структы менталистского сорта» (Jenkins, 1992, р. 360). Разум является культурным, а не научным кон­структом. Он основан не на наблюдениях, а на куль­турной традиции, о чем свидетельствует проведен­ный нами исторический экскурс. Мы можем решить использовать данный конструкт, но при этом долж­ны ясно осознавать его происхождение и характер. То, что мы наблюдаем — прямо или косвенно, — это такие события, как восприятие, научение, говорение или представление (believing). Если мы используем разум как обобщающий термин для одного или не­скольких из этих событий, мы должны следить за тем, чтобы не впасть в круговую аргументацию, при­писывая ему способность быть причиной данных со­бытий; как и не должны терять из виду тот факт, что такие события являются референтами и что разум не существует независимо от них. Все, что сказано здесь о конструкте разума, в рав­ной степени относится и к конструкту сознания, за исключением того, что сознание является недавним изобретением и его использование еще более туман­но, «...стало модным соглашаться с тем, что совокуп­ность [необходимых и достаточных условий созна­ния] определить невозможно; расходиться по вопро­су о том, в чем состоит эта совокупность; говорить о сознании как о способности, возникающей из мозга... и рассуждать о мозге так, будто он контролирует тело, а не контролируется им» (Shapiro, 1997, р. 840). В одних случаях сознание используется, очевидно, как синоним разума, а в других авторы используют этот термин в несколько иных значениях. Можно обнаружить списки различных значений, в равной степени относящихся и к разуму, но в этих списках не указывается на различие между этими двумя по­нятиями (English & English, 1958). Сёрль (Searle, 1998) сообщает нам, что «сущность психического — это состояния сознания» (р. 39). Учитывая, что и «сущность», и «психическое», и «состояния созна­ния» являются конструктами, мы оказываемся в еще более густом тумане. Термин сознание нередко используется, когда говорится о внимании к объекту или о его воспри­ятии. Но что в этом случае представляет собой со­знание помимо цвета, запаха, формы, функции, смысла и т. д.? Что еще является его референтом? В последнее время данное понятие стало предме­том целой серии научных конференций и огромно­го количества книг (Shapiro, 1997). Однако лишь немногие из них признавали в сознании конструкт (Smith, 1997). Вместо этого мозг обрел «вселив­шийся в него дух, названый сознанием» (Grossberg, 1972, р. 249). В определенных контекстах «я» (self) становит­ся синонимом «разума», точно так же как «разум» замещает понятие «души». Понятие «я» приобрело особую роль в гуманистической психологии (см. главу 4). В этом контексте «я» выступает как при­чинный агент, наделенный силой воли и направля- ющий тело. Фраза «Его 'я' как алкоголика не позво­ляет ему бросить пить» является примером такого высказывания. Однако когда «я» используется как термин, обозначающий паттерны поведения — «я алкоголика», «я балагура», «я славного парня», «мстительное я», — это не более чем описательные конструкты, использование которых вряд ли может являться источником проблем до тех пор, пока их референты не вызывают сомнения. Модусы выражения. Некоторые теоретики реко­мендуют всегда использовать для обозначения психо­логических событий причастия или глагольные формы, а не существительные: ощущающий, а не ощущение; познающий, а не познание, мыслить, а не мышление (мысль), воображать, а не воображение. Эта рекомен­дация преследует цель сделать нас более восприимчи­выми к тому факту, что мы имеем дело с человечески­ми событиями, а не с вещами. Она является полезной, но не так легко применима к таким словам, как интел­лект или личность, несмотря на то, что они также от­носятся к определенным паттернам действий, по отно­шению к которым данные ярлыки являются просто удобной формой обозначения. Контекстуальные инте-ракционисты, такие как представители общественной психологии (см. главу 13), интербихевиоризма (см. гла­ву 10) и феноменологической психологии (см. главу 12), указывают на то, что даже причастные/глагольные формы не отражают тот факт, что действие фактичес­ки является взаимодействием: иными словами, когда мы думаем, мы думаем о чем-то; когда мы ощущаем, мы ощущаем что-то. Тем не менее использование при­частий/глаголов там, где это возможно, помогает избе­жать овеществления. Рассмотрим с этой же точки зрения следу.ющий пример. Что имеет место в действительности: «люди испытывают зрительные умственные обра­зы» (Kosslyn, 1995, р. 6) или люди воображают? Первое утверждение относится к конструктам, а второе к событиям. Предположения, которые со­держатся в этих двух высказываниях, совершенно различны. Другие модусы выражения могут либо содержать дуализм «душа — тело», либо относить­ся к человеку или его поведению как к целому. Например: для решения сложных проблем требу­ется тонкий ум / смышленый человек; источником проблем является личность Тома / Том ведет себя неадекватно; Энн использует свое воображение / Энн воображает (ведет себя воображаемо). Коро­че говоря, признаем ли мы за индивидуумом спо­собность к действию или мы приписываем эту спо­собность безличному конструкту? Обратите вни­мание на безличный и автономный характер разума в высказывании: «Он [разум] выбирает спо­собы поведения в свете его целей и в соответствии с конкретным контекстом, в котором он функцио­нирует... Он способен к обучению» (Simon, 1992, р. 156). Стоящие и не стоящие на менталистских позици­ях ученые исходят из совершенно различных систем 69 постулатов. Именно поэтому, как указывалось в гла­ве 1, так важно, чтобы сторонники каждой из пси­хологических систем формулировали постулаты этих систем, причем на всех уровнях общности*, чтобы предельно ясно обозначить свои позиции. Десять систем постулатов, в некоторых случаях не формулируемых самими представителями этих си­стем, а потому логически выведенных автором, представлены в Приложении для прямого сравне­ния между собой. Дуализм «душа—тело» По словам одного автора: «Научная проблема от­ношений между (разумной) душой и телом связана с отношением между двумя группами теорий» (Mandler, 1985, р. 29). Можно, однако, напротив, утверждать, что вопрос об отношении души и тела является не научной проблемой, а культурно-обу­словленной, и касается не двух групп теорий, а един­ственного допущения, связывающего тем или иным образом конструкт (душу) и вещь (тело). Далее мы проведем краткий обзор основных точек зрения на вопрос об отношении души и тела. Эпифеноменализм. К числу классических подхо­дов к вопросу об отношении души и тела относится позиция, названная картезианским дуализмом, по имени философа Рене Декарта. Эта позиция, предпо­лагающая прямое взаимодействие нефизической души и физического тела, до сих пор имеет своих сто­ронников (Eccles & Robinson, 1984; Popper & Eccles, 1977; Vendler, 1984). Однако значительно более рас­пространенным в наши дни является эпифеномена­лизм, представление о том, что тело производит дух (mind), подобно тому как паровая машина производит свист, или что «разум развивается из других телесных функций» (Tolmam, 1987, р. 221). Это представление известно также под названием эмерджентизма: разум возникает из мозга. Примером может послужить та­кое высказывание: «Самосознающий разум наилуч­шим образом может быть понят как эмерджентное свойство поддающейся точному описанию организа­ции мозга» (Pribram, 1986, р. 514). Философ Джон Сёрль (Searle, 1992) также соглашается с данной точ­кой зрения и с аналогией Кабаниса, сравнивающего мозг с пищеварительным аппаратом. Основополож­ник исследований расщепленного мозга Роджер Спер-ри (Sperry, 1988, 1993) также соглашается с ней, в то же время допуская картезианское взаимодействие ра­зума (души) и тела. Наиболее распространена в наши дни форма этого подхода, согласно которой мозг про­изводит обработку информации. Теория тождества, напротив, гласит, что разумная душа не возникает как призрачное явление, лишенное субстанции (substance), но что она тоже субстанция в форме кле­ток мозга, и ничего больше. Одна из разновидностей этого подхода получила название «элиминативизм» (от англ. eliminate — устранять), предполагающая, что любое описание человеческих действий, не устраня­ющее все, кроме нейронной активности, в качестве объяснительного конструкта для данных действий, яв­ляется ненаучным и дуалистическим (например: Manner & Bungc, 1998). Некоторые ее версии полнос­тью отказываются от обращения к конструкту разу­ма. Однако проблема таких конструктов, как тожде­ство или элиминативизм, в том, что до сих пор никто еще не обнаруживал мысль, восприятие или эмоцию в нейронах. То, каким образом электрохимический нейронный импульс может восприниматься как зеле­ный цвет, любовь или воспоминание о посещении ба­бушки, остается неясным. Эпифеноменализм, теория тождества и элиминативизм сталкиваются с вопросом о том, что наблюдает эпифеномен или электрохими­ческий импульс. Что видит зеленый цвет, выделяемый нейроном, или чувствует его любовную страсть? Или что видят или чувствуют его побочные продукты? Мо­жет ли нейрон видеть или чувствовать сам себя? Перед нами та же проблема, с которой столкну­лись ранние индийские мыслители, когда они поме­стили зрение в глаз, а затем признали, что глаз не может видеть собственное видение, и вынуждены были ввести серию предшествующих ему видений. Поскольку поиск начальной точки может продол­жаться до бесконечности, этот процесс был назван «регрессом к бесконечности» (или «дурной бесконеч­ностью»). Одной из попыток избежать обращения к крохотным человечкам (гомункулусам), один из ко­торых сидит в голове и интерпретирует все, что при­ходит извне, а второй интерпретирует первого и т. д., до бесконечности, состоит в том, чтобы трактовать образы как компьютерные имитации (computer simulations) (Kosslyn, 1983). Это еще один пример использования аналогий в попытке разрешить про­блему конструкта разума. Хотя элиминативисты утверждают, что только ре­дукция психологии к неврологии позволяет устра­нить дуализм, один аналитик, напротив, считает, что приписывание причинности нейронам («материаль­ным событиям») само по себе представляет дуалис­тическую позицию. «Дуализм не требует отсутствия мозга! Более того, дуализм даже не требует того, чтобы психи­ческие события не были бы следствиями нейрон­ных причин. Умеренный (modest) дуализм лишь утверждает; что существуюгпсихические события. А следовательно, демонстрация того, что такие со­бытия тем или иным образом вызываются матери­альными событиями, не только не подтверждает валидность монистической позиции, но практи­чески гарантирует валидность дуалистической по­зиции» (Robinson, 1986, pp. 435-436). * По-видимому, речь идет о протопостулатах, метапостулатах и постулатах. — Примеч. пер. 70 Другой автор заходит значительно дальше: «Вероятно, наиболее запутывающей и беспо­лезной попыткой исправить недостатки ментали-стской традиции представляется утверждение, что мозг служит вместилищем сознания или разума. Одной из многочисленных попыток рационализи­ровать веру в существование души или разума яв­ляется попытка представить сознание в качестве эпифеномена, витающего вокруг мозга. Она ясно указывает на веру в духов и не разрешает пробле­му «душа — тело» ни в какой ее форме. Соответ­ственно, следующее предложение состоит в том, чтобы полностью заменить разум мозгом. Таким образом, качества души превращаются в центры головного мозга. Когнитивисты полагают, что пси­хология может стать научной, если приравняет чи­стые фантазмы души к функциям материального органа. Разумеется, вся процедура отождествле­ния происходит исключительно на вербальном уровне и включает надуманные интерпретации, ка­сающиеся важного органа, функции которого кар­динально отличаются от тех, которые пытается разглядеть в нем теория тождества» (Kantor, 1978, р. 336). Далее следуют другие примеры эпифеноменализ-ма, как правило, связанные с когнитивной психоло­гией. (Подробнее по первым трем пунктам см. главу 3.) • Вычисления и умственные репрезентации. Когни-ции оперируют репрезентациями (cognitions operate on representations), т. е. символически представлен­ным внутренним миром. Эта классическая точка зре­ния восходит к Канту. Мир, каким мы его непосред­ственно переживаем (experience), есть лишь иллюзор­ная репрезентация реального мира, подчиняющаяся правилам вычислений, т. е. манипулирования (опери­рования) символами. • Коннекционистские сети (connectionist networks). Согласно одной версии, входным сигна­лам из внешнего мира приписываются веса, чтобы их можно было категоризировать, а реакции на эти взве­шенные категории и есть репрезентации. Согласно другой версии, репрезентации это образы (images), возникающие в результате распространяющегося нервного возбуждения, передающего значащую ин­формацию из центральной сети периферийным структурам. • Динамические репрезентации. Ментальные со­стояния, такие как образы памяти и восприятия, это смыслы, возникающие из взаимоотношений мозг — среда благодаря координации динамических измене­ний во времени. Мозг разрешает (permits), но не со­здает или, если хотите, не отображает эти взаимо­отношения. Ментальные состояния — это «динами­ческие репрезентации», специфичные для конкретного события в окружающей среде. • Функционализм. Психические процессы — это ре­альные события, обладающие причинной силой, ко­торые выполняют функции адаптации индивидуума к среде и интерпретации мира. Функционализм де­лает акцент на ментальных действиях, а не на мен­тальных вещах (мыслях, идеях, представлениях и т. д.). Среди вариантов отступления от классического функционализма наиболее существенный утвержда­ет, что биология организма способствует реализации действий, а не содержит их. В этом отношении дан­ный вариант близок к постулированию динамичес­ких репрезентаций. Некоторые функционалисты ис­пользуют аналогию, в соответствии с которой функ­ция относится к телу так же, как компьютерная программа относится к компьютеру. Подобно тому как одна и та же программа может работать на раз­личных компьютерах, один и тот же ментальный про­цесс может осуществляться у различных индивидов и даже у различных биологических видов. • Топографическая репрезентация. Прибрам (Pribram, 1986) для разрешения проблемы отношения души и тела обращается к мозгу и аналогическому анализу: «Входной сигнал, идущий либо от органов чувств, либо из центральных источников... активизи­рует спектрально закодированные следы памяти (spectrally encoded memory trace), производя образ» (p. 514). Хотя Прибрам не говорит, что видит этот об­раз, он полагает, что мозг — это «спектральный ана­лизатор», который функционирует аналогично голог­рамме, подобной монадам Лейбница в том отношении, что каждый бит информации распределен в ней таким образом, что репрезентирует целое. Таким образом, эманации Плотина (рис. 2.3) доходят до нас — через Лейбница и Прибрама — в виде гипотетических ней­ронных голограмм. Дуализм разрешается, утвержда­ет Прибрам, благодаря предположению, что «образ (и объект) и голографическая запись являются транс­формами (transforms) друг друга, причем их транс­формации высокообратимы» (р. 517). Скиннер (см. главу 6), Кантор (см. главу 10), а также Сартр и Мер-ло-Понти (см. главу 11) возразили бы, что воображе­ние — это форма действия, а не форма воспроизведе­ния, как предполагает конструкт репрезентации; и следовательно, нам не требуется обращаться к анало­гиям с компьютерами или голограммами, как и к бес­конечной цепочке интерпретаторов. Механическая аналогия: регулятор оборотов па­рового двигателя Уатта. Данная аналогия основана на изобретерщом Уаттом механизме, регулирующем ско­рость парового двигателя (в настоящее время приме­няется и в других типах двигателей). Когда скорость двигателя возрастает, расположенные на валу грузи­ки начинают вращаться быстрее и под действием цен­тробежной силы перемещаются дальше от центра, приводя в действие механизм, регулирующий ско­рость двигателя. Математически эта модель может быть описана как динамическая система (Van Gelder, 1995). В этом она расходится с вычислительно-репре-зентационной системой, которая вычисляла бы поло­жение грузов с помощью процедур, использующих 71 символические репрезентации, такие как числа, и тре­бовала бы присутствия самопричиняющих (self-causing) гипотетических агентов (гомункулусов), что­бы было чему (кому?) воздействовать на эти грузы. Аналогия с регулятором избавляет нас от необходи­мости прибегать к символам в голове, которые призва­ны репрезентировать мир, и к процедурам оперирова­ния с этими символами. Данный подход обращается к оперированию пространственными состояниями, подобно грузам на валу, регулирующим скорость дви­гателя, когда они изменяют свое положение в про­странстве. Согласно данному сценарию, когниция яв­ляется реакцией на среду с участием сервомеханизма. Перемещение индивидуума в пространстве — вслед­ствие реагирования на притяжение и отталкивание, на приближение и удаление регулятора — напоминает о валентностях в жизненном пространстве, введенных Левином, — своего рода системе сил или напряжений (tension-system), отталкивающих или притягивающих объекты друг к другу. Обе аналогии позаимствовали из физики представление о силах, воздействующих на индивидуума. Данный подход, даже если он и устра­няет дуализм «разум — тело», то лишь благодаря тому, что принимает еще более механистическую систему, чем S—R Уотсона. Аналогия с вибрациями: деревянная дверь. Дан­ная аналогия связана с попытками оспорить теории мозга, предполагающие дуализм, эпифеноменализм или тождество, посредством утверждения, что мозг является субстратом, неотделимым от сознания, по­добно деревянной двери, вибрирующей в ответ на звуковую волну (Ellis, 1995). Интенциональность. Данный конструкт получил наибольшую известность в трактовке Гуссерля (см. гла­ву 12), согласно которой разум соотносится с чем-то находящимся вне его. В соответствии со своим латин­ским значением слово «интенциональность» (intentionality) указывает на нечто, направленное на объект и достигающее его. Иными словами, разум (или часто используемый термин «сознание») всегда на­правлен на что-то внешнее по отношению к себе. Со­гласно Мерло-Понти и Сартру (см. главу 12), это озна­чает, что в самом сознании ничего не содержится, по­скольку сознание всегда представляет собой отношение между индивидом и объектом. Если мы говорим, что вы замечаете (сознаете) часы, когда урок близится к кон­цу, мы имеем в виду, что между вами и часами суще­ствует определенное отношение, и это отношение яв­ляется смысловым отношением. Часы не находятся в вашем сознании, они висят на стене. Они также не яв­ляются репрезентацией в ваших нейронах, как не яв­ляются они и чисто физическим устройством, на кото­рое вы реагируете механически. Это нечто, означающее окончание урока, и данное значение оказывается вклю­ченным в интенциональное отношение. Значение не­сводимо к каким-либо его компонентам. Физические объекты не могут реагировать интенционально, а пото­му психология не может адекватно изучаться механи­стически как физическая наука, равно как и методоло- гия, заимствованная из физических наук, непримени­ма к психологии. Данная версия интенциональности отходит еще дальше от традиционных представлений «душа—тело», чем все остальные подходы, рассмотрен­ные до сих пор, в особенности благодаря своей двунап­равленной диалектике отношений взаимообмена меж­ду индивидуумом и объектом (хотя некоторая одно­направленность сохраняется и в этом случае). Однако другие версии, в особенности испытавшие значитель­ное влияние Гуссерля, однонаправлены и органоцент-ричны: сознание исходит от индивидуума к объекту. За исключением близких последователей Мерло-Понти, интенциональность обычно используют как одну из форм дуагазма «разум — тело». Во всех подходах к вопросу об отношении души и тела, исключая лишь интенциональность, отсутству­ет признание того, что разум является конструктом, а не реально существующей вещью. Представители этих подходов навязывают данный конструкт наблю­даемым ими событиям. Беря за исходную точку культурный конструкт, а не природные события, на­блюдатели вынуждены прибегать к редукционизму, аналогиям, репрезентациям и другим лингвистичес­ким ухищрениям, чтобы справиться с возникающи­ми противоречиями. В качестве примера приведем высказывание: «Любые действия и мысли требуют некой лежащей в их основе репрезентации, некой те­оретической структуры, конструирующей и проду­цирующей наблюдаемые аспекты человеческой мыс­ли и действия» (Mandler, 1985, р. 31). В следующем разделе мы опишем подход, берущий за исходную точку не конструкты, а наблюдаемые события. Конструкт разума, замещаемый событиями: кон­текстуальный интеракционизм. Психология, осно­ванная на модели S—R, была первой, полностью из­бавившейся от конструкта разума. Мы приведем два возражения, указывающие на ее наиболее заметные недостатки и объясняющие, почему она перестает выступать в качестве подхода, претендующего на раз­решение проблемы дуализма «разум—тело». Во-пер­вых, если мы в качестве стимула дали человеку зада­ние и должны ждать, когда он его решит, то мы, ве­роятно, возразим на это: «Но ведь совершенно очевидно, что в данном случае сосредоточение ис­ключительно на наблюдаемых стимулах и реакциях является наименее информативным подходом по от­ношению к самому интересному — ходу мысли чело­века и стратегиям, применяемым им для решения за­дачи» (Eysenck & Keane, 1990, p. 3) Во-вторых, ци­тируя Уотсона, говорящего о предсказании реакции на основе стимула или идентификации стимула на основании типа реакции, Дженкинс (Jenkins, 1993) замечает: «Трудно переоценить жесткость ограниче­ний, накладываемых таким подходом! Он требует, чтобы стимулы и реакции носили характер однознач­ного соответствия; он не допускает возможности того, что различные наборы стимулов могут вызы­вать одну и ту же реакцию или что различные реак­ции могут вызываться одними и теми же стимулами 72 в зависимости от состояния или предрасположенно­сти организма» (р. 356). Несмотря на то, что некоторые недостатки S—R-психологии были отмечены психологами, они, как правило, не замечали возможных альтернатив дан­ному подходу, о чем свидетельствует следующее высказывание: «По-видимому, еще не все психоло­ги знают о том, что любые внешне проявляемые формы поведения зависят от скрытых за ними пси­хологических механизмов - средств обработки ин­формации, правил принятия решений и т. д. — в со­четании с контекстуальным входным сигналом для таких механизмов. Никакие формы поведения не­возможны без их участия» (Buss, 1995, р. 1). Автор рассматривает поведение только как оболочку или «внешние проявления» событий, за которыми ле­жит нечто невидимое или «скрывающееся» (вспом­ните «первую линию укреплений» Вундта, противо­поставляемую внутренним феноменам), отвечаю­щее за это поведение. Независимо от того, прав автор или нет, его высказывание предполагает, что альтернатив его точке зрения не существует. Он продолжает: «Все психологические теории — будь то когнитивные, социальные, онтогенетические или клинические — предполагают существование внут­ренних психологических механизмов... Очевидно, что никакие формы поведения не могут произво­диться в отсутствие психологических механизмов» (р. 2). На самом же деле очевидно то, что автор не осуществляет информированного выбора. Он не знает о том, каковы возможные альтернативы, и за­нимает единственную позицию, которая ему извес­тна, — ортодоксальное полагаиие дуализма «душа — тело». Аналогично ему и заявление Сёрля (Searle, 1998): «Если мы и знаем что-либо о том, как функ­ционирует мир, так это то, что мозг производит со­знание» (р. 39). Поскольку мы уделим значительное внимание представителям контекстуального инте-ракционизма в последующих главах, здесь мы огра­ничимся лишь кратким обзором, так же как сдела­ли это выше по отношению к интенциональности. Как феноменологическая психология Мерло-Понти (см. главу 11), так и интербихевиоральная психоло­гия Дж. Р. Кантора (см. главу 10) рассматривают возражения Дженкинса на предположение бихеви­оризма о взаимнооднозначном соответствии между стимулом и реакцией, указывая на то, что стимуль-ные объекты обладают функциональными значени­ями, отличающимися от физических характеристик объекта, а реакции выполняют определенные фун­кции, отличающиеся от простого конфигурирова­ния (компоновки) конкретной реакции. Эти функ­циональные отношения заключают в себе значения (смыслы). Оба подхода также подчеркивают, что сеттинг (setting) и реакция взаимозависимы, и та­ким образом, взаимодействие в контексте является неотъемлемой частью целостного (total) события; они также отмечают важную роль контактной сре­ды, такой как свет и звук. Следовательно, им удает­ся избежать «исключительного сосредоточения на наблюдаемых стимулах и реакциях», против кото­рого возражают Айзенк и Кин (Eysenck & Keane, см. выше), придерживаясь реальных событий, а не кон­структов. Они также отвергают линейный характер причинности входных и выходных сигналов (или входных сигналов, метальной обработки информа­ции и выходных сигналов) и заменяют линейность комплексом взаимозависимых событий. Кантор относит стимульный объект и его сти-мульную функцию, а также реакцию и ее функцию наряду с сеттинговыми факторами, контактной сре­дой и историей предыдущих взаимодействий к сово­купности (set) отношений в системе, которую он на­зывает «интербихевиоральным полем». Полное поле охватывает психологическое событие. Поле пред­ставляет собой конструкт, который выводится из на­блюдаемых событий-компонентов. В качестве части этого сложного поля взаимодействий Кантор иссле­дует «мыслительные процессы и стратегии, участву­ющие в решении задач», т. е. именно то, что призы­вали изучать Айзенк и Кин. При этом такие кон­структы, как разум, внутренние побуждения, мотивы, воля, обработка информации и другие опре­деляющие факторы, оказываются вовсе не нужны. Введение подобных гипотетических конструктов, по­мещаемых между индивидуумом и миром, было бы излишним. Поле взаимодействий само по себе охва­тывает события, начиная от наиболее неуловимых и скрытых, таких как воображение, и заканчивая наи­более легко наблюдаемыми, такими как речевое об­щение. Таким образом, воображение не является чи­сто психическим, в противовес телесному, как не яв­ляются таковыми когниции и другие формы поведения. Все они — формы интерповедения (interbehaviors), которые можно наблюдать тем или иным способом. Согласно Кантору, психологическое событие включает (а) индивидуума (б) с его личной историей, (в) воображающего или воспринимающе­го нечто (г) в определенном сеттинге. Такой подход радикально отличается от предположения о гипоте­тическом агенте, вызывающем поведение, или о том, что природа разделила нас на внутреннее и внешнее. В словосочетании «психологическое событие» ак­цент делается на слове «событие», а «психо-» при­ближается в большей степени к аристотелевой псю-хе, чем к большинству значений слова психе (психи­ка). В следующем разделе мы увидим, как контекстуальный интеракционизм рассматривает вопрос о биологии. Китайский исследователь Ц.-Й. Kyo (Z.-Y. Kuo, см. главу 13) разработал достаточно близкую систему, ограничивающуюся рассмотрением животных. Воз­можно, благодаря своей культурной принадлежности, несмотря на то, что он обучался в США, Куо менее склонен, чем ученые западного происхождения, обра­щаться к сформировавшимся в западной культуре конструктам. Он подчеркивает взаимозависимый ха­рактер стимульных объектов, целостность средового контекста, статус анатомических структур и их функ- 73 циональные возможности, роль физиологического состояния организма и историю его развития — все эти события, являясь взаимосвязанными и взаимодей­ствующими, составляют поведение животного. Куо не вводит в своей системе никаких гипотетических сил. Сторонники контекстуального интеракционизма делают предметом своего исследования индивидуу­ма в контексте, воспринимающего, решающего, рас­суждающего, общающегося и обучающегося, а не как безличный разум (или нейронные сети, когнитивные способности, «я», промежуточные переменные и т. д.), воздействующий на тело, в котором он заклю­чен. Именно конкретный человек со своей личрюй ис­торией значений, образованных взаимодействиями с вещами, составляет психологическое событие. Более того, взаимодействие субъекта и объекта является сердцем события. Эд (в сочетании с тем, что подле­жит изучению), а не разум Эда изучает психологию развития. Роберта (в сочетании с тем, о чем она ду­мает), а не нейронные сети Роберты, разрабатывает схему исследования. Сократ (вместе с соответству­ющими объектами и событиями), не кости и жилы Сократа, решают принять смертный приговор. Когда Джон изучает сравнительную психологию, это не его разум обрабатывает информацию; вместо этого Джон как целостный индивидуум (совместно с изучаемым предметом) изучает поведение животных. Пэт, а не ее мозг (совместно с замещающими объектами и со­бытиями), тоскует по своим родителям. Основная роль принадлежит событиям как отношениям, взаи­модействиям, взаимозависимостям. В данном подхо­де конструкты выступают как функциональные опи­сания, а не как причины этих событий. Редукционизм Профессор психологии описывает, как вдумчивая студентка указала ему на несогласованность его соб­ственных представлений о том, что некоторые пси­хические расстройства имеют психогенную природу (их причиной является душа), а другие — соматоген­ную (их причиной является тело), отводя и тем и другим роль следствий функций мозга: «Однажды студентка спросила меня: «Я не по­нимаю. Вы только что сказали, что существует разница между психогенными и соматогенными расстройствами, однако до этого вы говорили, что все в конечном итоге зависит от мозга. Но если так, то почему существует различие?» Затем она просто посмотрела на меня. После минутно­го замешательства наступил момент, когда я ока­зался вынужденным задуматься над тем, а в чем, собственно, заключается суть редукционизма» (Gleitman, 1984, р. 426). Мы видели, что некоторые попытки разрешить проблему дуализма «душа—тело» включают превра- щение души в мозг. В результате этот орган рассмат­ривается как играющий и биологическую, и психо­логическую роль. Сторонники рассмотрения разума как мозга (теория тождества) либо, напротив, мозга как производящего разум (эпифеноменализм) или как объяснительного конструкта, который должен устранить все остальные исходя из требований науч­ности, ссылаются на обширную литературу, посвя­щенную исследованиям мозга методами визуализа­ции, исследованиям локальных поражений мозга и последствий удаления его определенных участков, а также другим исследованиям, в которых изучается активность тех или иных участков мозга в процессе самых разнообразных действий. Результаты этих ис­следований, утверждают они, служат доказатель­ством мозговой локализации и продуцирования моз­гом поведения (или «психических процессов»). Вот пример такой точки зрения: «Выводы, полученные на основании анализа данных времени реакции, записей вызванных потенциалов мозга и других эксперимен­тальных результатов, позволяют нам принять идею о том, что когнитивные операции совершаются в моз­ге ощущающих и демонстрирующих различные фор­мы поведения организмов» (Pribram, 1986, р. 507). Другие авторы занимают скептическую позицию и отмечают, что большинство утверждений, касающих­ся мозга, в особенности формулируемых когнитив­ной психологией, носят еще более косвенный харак­тер, чем выводы из исследований, использующих методы визуализации и экстирпации. «Психологи проводят постоянные наблюдения за людьми, веду­щими себя структурированным (patterned) образом, только для того, чтобы представить свои наблюдения в терминах теорий, постулирующих различного рода ненаблюдаемые электрические цепи и контуры (circuitry)» (Rychlak, 1993, p. 933). Кендлер (Kendler, 1988) считает, что психология, если она хочет стать естественной наукой на равных правах с «точными науками» («hard sciences»), долж­на рассматриваться как биологическая наука. Пред­ставление о том, что мозг производит психологичес­кие явления, настолько свойственно (endemic) пси­хологии, что вряд ли нуждается в иллюстрациях. Это представление основано на органоцентрическом до­пущении, согласно которому действия организма, в сущности, заключают причину в самих себе (такие действия называют также «саморегулирующимися» («self-acting»)). Оставшаяся часть данного раздела будет посвящена альтернативным точкам зрения на роль биологических факторов в психологии. (См. главу 3, рассматривающую различные точки зрения на роль мозга в познавательной деятельности и со­держащую обсуждение когнитивной нейронауки.) Альтернативные подходы являются наиболее харак­терными для нецентрических и энвайроцентричес-ких систем, однако им было уделено наибольшее внимание со стороны скиннеровского анализа пове­дения (см. главу 6) и двух представителей контексту­ального интеракционизма: Куо (вероятностно-эпиге- 74 нетическая психология; см. главу 13) и Кантора (ин-тербихевиоральная психология; см. главу 10). Основ­ные аргументы против доктрины разума как мозга связаны с такими ее особенностями, как (а) допуще­ние самокаузальности и (б) неспособность к разли­чению между мозгом как необходимым условием для психологического действия и как достаточным ус­ловием для такого действия. • Самокаузальность. Если мозг является причи­ной человеческих действий, что является причиной действий мозга? Являе гея ли мозг «патриархом», не подчиняющимся никаким причинам и только отда­ющим приказы? Мы либо должны предположить, что мозг является причиной самого себя, а у нас нет никаких свидетельств в пользу того, что нечто явля­ется причиной самого себя, — или допустить регрес­сию к бесконечности, не имеющую отправной точки и, следовательно, бездейственную. Предпринима­лись различные попытки обойти эту проблему с ис­пользованием цепей обратной связи и других ухищ­рений, однако в конечном счете они оказались не бо­лее удовлетворительными. Следующий отрывок из Дьюи и Бентли (Dewey & Bentley, 1949) показывает, в чем они видят недостатки как навязываемых кон­структов, так и самокаузальности. «Разум» («mind») как «деятель» («actor»), все еще используемый различными направлениями современной психологии и социологии, это все та же самодействующая «душа» («soul»), лишен­ная бессмертия, состарившаяся, высохшая и брюзгливая. Употребление слова «разум» («пси­хическое») в процессе подготовительной работы является уместным для указания области или, по крайней мере, приблизительного очерчивания зоны, подлежащей исследованию; в этом каче­стве он не вызывает возражений. Признание «ра­зума», «способностей», «IQ» или еще чего-нибудь в этом роде в качестве деятеля, ответственного за поведение, является шарлатанством, а рас­смотрение «мозга» как замещающего «разум» в этом качестве — и того хуже. Такие слова на мес­то проблемы подставляют термин, а дальше все идет своим чередом, и только иногда, чтобы о нем не забыли, этот термин напоминает ученому миру: «Смотрите, какой я важный!». Старая «бес­смертная душа» в свое время и в соответствую­щем культурном контексте вызвала споры по по­воду ее «бессмертия», но не по поводу ее стату­са «души». Ее современный потомок, «разум» — оказался полностью не удел. Теперь существует живущий, действующий и познающий организм. Добавлять к нему «разум» значит пытаться удво­ить его. Это лишь двойное описание (double-talk) а двойное описание не удваивает фактов» (р. 131-132). • Мозг как необходимое, но не достаточное усло­вие. Атрибуция поведения мозгу по большей части обусловлена неразличением необходимых и доста­точных условий. А именно мозг необходим для лю­бых событий, в которых участвует организм, но он не выполняет всех действий организма самостоятельно. Он не является достаточной причиной. Иными сло­вами, он участвует во всех действиях, но не опреде­ляет их. Мозг является лишь частью комплекса со­бытий, вместе составляющих причинность. Рассмот­рим следующие иллюстрации роли химии и биологии в психологии. Болезнь, известная как фе-нилкетонурия (ФКУ), является расстройством обме­на веществ (конкретно, нарушением переработки фе-нилаланина), и если ее не лечить, приводит к ум­ственной отсталости. Хотя правильный метаболизм фенилаланина необходим для нормального интел­лектуального развития, мы не можем заключить на основании этого, что интеллектуальное развитие производится данным типом метаболизма или что интеллект локализован в таком метаболизме. Аналогично мы не можем заключить, что возник­новение нарушений речи вследствие повреждения мозга означает, что данный участок мозга производит речь или даже что речь локализована в этом участке. Факт нарушения свидетельствует лишь о том, что по­лучивший повреждение участок мозга необходим для нормальной речи. Для речи необходимы и многие дру­гие факторы: наличие речевых органов, (личная) ис­тория, включающая обучение языку, и окружающая обстановка, в которой использование речи является адекватным. Интеллектуальное развитие и любые другие психологические события требуют полного комплекса событий и несводимы к какому-либо из них. При ФКУ важно изучить метаболизм. Точно так же важно изучить роль колбочек в восприятии цвета для понимания феномена цветовой слепоты, посколь­ку без необходимой материальной основы восприятие цвета оказывается нарушенным. Однако, как заметил еще Сократ, эти участвующие или реализационные условия не должны отрываться от их биологических взаимосвязей и наделяться автономной властью. Пре­вратить нейроны в достаточное условие для целого комплекса взаимодействующих событий значит бро­сить вызов наблюдениям. Нейроны не содержат и не производят событий. Психологическое действие явля­ется результатом целого комплекса составляющих его элементов: биологии организма, объекта реагирова­ния и связанных с ним значений, контекста, а также личной истории индивидуума. В совокупности эти элементы являются достаточными. Неправомерно приписывать мозгу, являющемуся необходимым усло­вием, роль, выполняемую этим комплексом в целом. Мозг может быть более адекватно понят не как действующий автономно и по собственной воле Хо­зяин (Boss), а как сложный координирующий орган, одно из условий, способствующих наступлению и принимающих участие в таких психологических со- 75 бытиях, как внимание, восприятие, обобщение и т. д. Мозг как Хозяин — это лишь очередная форма пси­хофизического дуализма, так как он используется для объяснения наблюдаемого (например, речевого поведения как физического события) через ненаблю­даемое (разум, душу или фиктивную неврологию как психическое событие). Но как быть с сотнями про­веденных экспериментов, свидетельствующих о ней­ронной активности в процессе решения задач, воспо­минаний и во время других событий? Разве они не демонстрируют нам, что данные события локализо­ваны в нейронах? Пытаясь ответить на эти вопросы, важно напомнить о том, что никому еще не доводи­лось наблюдать цвет, лицо, воспоминание, эмоцию, образ или символ в нейронах. Как никому не дово­дилось наблюдать нейрон, передающий сообщение или даже сигнал; сообщения и сигналы требуют на­личия составителей и интерпретаторов (formulators and interpreters). В действительности же исследова­тели наблюдают электрохимические импульсы или, в случае использования методов визуализации, ди­намическую картину кровотока. Физиологические события химической и/или электрической природы и клеточные взаимодействия относятся к активнос­ти мозга и требуют самостоятельного изучения. «Морфологическое и физиологическое раз­витие ЦИС (центральной нервной системы) сложным образом связано с онтогенезом других органов или частей тела, а также с внешней сти­муляцией и другими стимулирующими фактора­ми средового контекста на протяжении всей ис­тории развития индивидуума. Тем не менее спе­циалист по эпигенезу поведения (behavioral epigeneticist) не будет участвовать в традиционном теоретизировании (conventional conceptualization), объявляющем мозг вместилищем разума, интел­лекта, врожденных форм поведения, памяти, на­учения, мотивации, эмоций и т. д... И в отличие от представителя оперантного бихевиоризма, считающего, что активность ЦНС не имеет отно­шения к его поведенческим исследованиям, эпигенетик полагает, что лабораторное изучение каждого отдела нервной системы составляет основную часть его научных обязанностей. Мозг не должен представлять для нас никаких тайн; единственной тайной является тайна традиции западного мышления, которая со времен древ­них греков создала настоящий миф о мозге. Для китайцев, на чьем мышлении еще не лежит от­печаток западной культуры, человеческая душа помещается в сердце. Вероятно, ни те, ни дру­гие не правы... ЦНС функционирует лишь в каче­стве центра возбуждения, торможения и коорди­нации активности других частей тела в целост­ной градиентной системе (gradient system) поведения» (Kuo, 1967, p. 194-195). Даже если мы допустим, что в мозге содержатся кодированные сигналы, а не обрат или эмоция, мы должны будем допустить и существование декоде­ров, не важно, назовем мы их петлями обратной свя­зи либо гомункулусами. И если декодированный об­раз, скажем, лица находится в нашем мозге, а не яв­ляется частью человека, на которого мы смотрим или которого представляем, мы должны задать вопрос: а что смотрит на декодированный образ? Эксперимен­ты с использованием методов визуализации свиде­тельствуют о повышенной активности кровотока в определенных участках мозга в процессе восприятия или представления лица. Отсюда мы можем сделать обоснованный вывод (отвечающий критериям науч­ных конструктов), что нейроны на данном участке посылают большее количество импульсов. Однако вывод о том, что сами нейроны воспринимают или вспоминают при этом нечто, не будет обоснованным. Нейроны не являются антропоморфными существа­ми. Фактически исследователи с помощью различ­ных современных научных методов наблюдают лишь то, что индивидуум воспринимает нечто (или вспоми­нает, решает и т. д.). Обоснованным будет вывод, что нейроны участвуют в этих событиях, при которых увеличивается кровоток, и что они, возможно, необ­ходимы для акта восприятия / воспоминания, одна­ко эксперименты не демонстрируют нам достаточ­ности нейронов, как не демонстрируют они образов, репрезентаций или кодирования. Сторонники контекстуального интеракционизма, рассматривая вопрос о мозге, полностью признают участие биологии в психологических событиях, как признают они участие личной истории, социальных влияний, ситуации и других участвующих факторов, однако они не приписывают причину психологичес­ких событий какому-либо одному их этих факторов. Согласно такой точке зрения, психологическое собы­тие находится не в голове, разуме, нейронах, гормо­нах или молекулах ДНК, а охватываются полным интеракциональным комплексом. Лишь такой ком­плекс в целом представляет собой причинность -достаточные условия = психологическое событие. Но разве не являются психосоматические расстройства и (эффекты) плацебо ясным свидетельством дей­ствия мозга на тело или проявления связи между душой и телом? Согласно точке зрения контексту­ального интеракционизма, биологические компонен­ты являются частью целостного интеракционально-го паттерна независимо от того, приводят ли они к нарушениям в организме, как в случае так называе­мых психосоматических расстройств, или имеют це­лебный эффект, как это часто бывает при использо­вании плацебо — точно так же, как и социальные факторы могут оказывать вредное или целебное воз­действие. Короче говоря, данная альтернатива ортодоксаль­ным представлениям утверждает, что дуализм «душа-тело» не имеет никакого отношения к психологии, ни в качестве некого мистического агента или причины, 76 ни в качестве воплощения души / разума в мозге. Душа, находящаяся в теле, либо тело без души, не являются наблюдаемыми событиями. Мы можем считать фактом лишь то, что индивидуум взаимодей­ствует с окружающими его вещами и событиями в контексте и накапливает историю таких взаимодей­ствий, которая оказывает влияние на каждое новое взаимодействие. Сходную точку зрения мы обнаруживаем у эндо­кринолога, описывающего роль тестостерона в агрес­сивном поведении (Sapolsky, 1997). Этот мужской половой гормон обвинялся в агрессивности мужчин, однако многочисленные исследования показали, что повышенный уровень тестостерона является след­ствием агрессивного поведения, а не его причиной, хотя он может способствовать повышению уровня агрессии, когда агрессия уже началась. Гены влияют на регуляцию тестостерона, однако гены функциони­руют совместно с другими условиями. Даже если нам удастся идентифицировать полный геном человека, это не объяснит нам, почему конкретный человек ведет себя так, как он ведет, поскольку среда и соци­альный контекст взаимосвязаны с биологией. Ояма (Оуагла, 1985), специалист по психологии развития, также отвергает «генно-средовой дуализм», предпо­лагающий, что гены воздействуют на организм, но являются причиной самих себя. Гены — лишь один из многих взаимодействующих факторов, утвержда­ет Ояма. Келлер (Keller, 1983, 1995) и Спэниер (Spanier, 1995) также обнаруживают эффекты взаи­модействия, отметим, однако, что в литературе этот факт не находит отражения, и авторы продолжают описывать линейные причинно-следственные связи (см. главу 8). Один специалист в области теоретичес­кой биологии указывает на то, что гены производят протеины, но этим их функции практически и огра­ничиваются. То, какое влияние оказывают протеины, в свою очередь зависит от многих других взаимосвя­занных условий (Goodwin, 1995). Однако гены могут сделать невозможным нор­мальное развитие, если в них существуют наруше­ния, как в случае ФКУ, или могут вызывать дисфун­кции нейронной системы, приводящие к поведенчес­ким расстройствам, как в случае СДВГ (Barkley, 1998); но даже в этих случаях взаимодействие с дру­гими условиями биологии и среды играют не менее важную роль. Взаимодействия могут включать гены, клетки, организм, контекст и культуру (Gottlieb, 1997). Следующий отрывок из вступительной статьи к одному из выпусков научного журнала Discover также отражает данную точку зрения. «Мы — нечто большее, чем наши гены. Мы — наши гены в опреде­ленном месте и времени, целостные человеческие существа, взаимодействующие с другими в бесконеч­но разнообразном мире. Только благодаря этому опыту мы становимся тем, что мы есть» (Zabludoff, 1998,'р. 6). Социальный и энвайронментальный редукцио­низм. Хотя большинство редукционистских попыток в психологии носят биологический характер, в по­следние годы социальный конструкционизм (глава 8) привел к появлению движения, сводящего психо­логию к социальным процессам. В частности, Стам (Stam, 1990) полагает, что единственной альтернати­вой ментализму или биологическому редукциониз­му является социальный конструкционизм, утверж­дающий, что истина или реальность не существует вне рамок того, во что верит (что конструирует) кон­кретная социальная группа. «С самого начала психо­логия заявила себя как наука о психическом» (р. 240); «и в наше время не существует легких пу­тей, обходящих проблемы психического, и в этом от­ношении психология остается верной своему интел­лектуальному наследию» (р. 241). Как и Борнштейн, Стам смешивает конструкты и события. Сознание, восприятие и внимание, говорит он, были подвергну­ты «систематическому и строгому теоретическому и эмпирическому анализу» (р. 240). Он считает, что бихевиоризм Уотсона, Халла и Скиннера «во всех своих формах оказался неспособным удовлетворять критериям науки, относящейся к психическим собы­тиям серьезно» (р. 241). Контраргумент состоит в том, что бихевиоризм не смог соответствовать этим критериям отчасти вследствие характера культуры, верящей в психические события и желающей восста­новить их статус, и отчасти вследствие механисти­ческого подхода Уотсона (и до некоторой степени Халла, который рассматривал психический конст­рукт в качестве промежуточной переменной, кото­рую он назвал «внутренними побуждениями»), не принимавшего в расчет сложных форм человеческой деятельности, которые культура считает психичес­кой. Стам полагает, что психология должна рассмат­ривать психическое в терминах интенциональности: «Психические феномены интенционально включают объект в самих себя», и это является «исключитель­ным свойством психических феноменов» (р. 240). Что касается эко-бихевиоральной науки (глава 7), то в ней редукция производится к поведенческому сет-тингу — аэровокзалу, партии в шахматы, рабочему месту, учебному классу и т. д., — в котором мы сле­дуем предсказуемым паттернам поведения. Выводы. Представители контекстуального интерак-ционизма указывают на то, что все редукционистские попытки предполагают, что внешне проявляемое, фак­тическое поведение — это лишь поверхность, под ко­торой лежит нечто фундаментальное, являющееся его причиной, — будь то когнитивные механизмы, ней­ронные сети, бессознательные стремления (urges), мотивы, инстинкты, либидо, эго, ид (оно), внутренние побуждения (драйвы), опыт, «я» или социальные про­цессы. Далее, они отмечают, что редукционизм так же, как правило, предполагает наличие единственной при­чины, такой как мозг или поведенческий сеттинг, т. е. линейные причинно-следственные отношения, игно­рируя взаимозависимые действия. Они заключают, что биологический редукционизм всегда менталисти-чен, хотя его сторонники претендуют на то, что им 77 удается избежать ментализма. Редукционизм мента-листичен постольку, поскольку предполагает, что при­чиной поведения является гипотетическая сила; при этом не имеет особого значения, называют они ее ра­зумом, мозгом или как-либо иначе. Эта сила остается объяснительным конструктом, не выведенным из на­блюдений, а навязываемым им. Если мы решим следовать критериям, перечислен­ным на с. 66-67 и рассмотрим в качестве примера адекватную совокупность (sample) событий, утверж­дают представители контекстуального интеракцио-низма, мы вряд ли будем склонны сводить множе­ственные события, связанные с функционированием человеческого организма в окружающей среде, к единственной причине, независимо от того, относит­ся ли эта предполагаемая причина к вещам и собы­тиям, таким как классическое обусловливание, под­крепление, гены, тестостерон и социальные про­цессы, или к конструктам, таким как разум, способности мозга (brain powers), обработка инфор­мации и эдипов комплекс. Если же мы предпочтем следовать традиционным имплицитным критериям, основывая свои исследования на традиционных кон­структах, мы получим лишь продолжение традици­онной психологии ментализма и редукционизма. Та­ким образом, у нас есть возможность сделать инфор­мированный выбор, основывая его на наших знаниях о доступных нам альтернативах и последствиях вы­бора того или иного варианта. Личная сфера и субъективность Имплицитным, а в ряде случаев и эксплицитным исходным положением когнитивизма является пред­положение о том, что когниции — это личные собы­тия, о которых мы можем судить лишь на основании логических выводов. Никто не может читать чужие мысли, опыт является личным и субъективным, а люди редко раскрывают свои истинные чувства. Дан­ная точка зрения возникла в XVII столетии, благо­даря трактовке Декартом нефизического разума как внутреннего личного мира. Она подверглась крити­ке со стороны ряда психологов. Кантор (Kantor, 1922, 1982) утверждает, что такие события, как мышление, представление и чувство, столь же объективны, как и события в области химии или геологии. Каждое со­бытие во вселенной уникально, будь то падающий лист или мысль, и каждое в равной степени объек­тивно. Наблюдение любых событий предполагает определенную позицию наблюдателя. Я занимаю по­зицию, позволяющую мне наблюдать падающий лист, а вы — нет. Моя позиция позволяет мне наблю­дать собственную зубную боль, а вы ее наблюдать не можете. Ваша позиция такова, что вы видите цифер­блат часов и знаете, сколько времени, а я не вижу. Рэтлифф (Ratliff, 1962) отмечает, что собственная зубная боль является для него не более личной, чем свет, который он включает, а Цюрифф (Ziriff, 1972) утверждает, что громкость звука является личной в той же степени, что и икота. Мы не приписываем ка­чество личного формациям магмы в толще Земли или пищеварению, и у нас не больше оснований де­лать это по отношению к психологическим событи­ям, поскольку они столь же конкретны: «Весь лич­ный характер «моей зубной боли» заключается лишь в том, что данное событие ограничено рамками усло­вий, при которых в данном месте и времени именно данный конкретный организм оказывается фактором ситуации» (Observer, 1973, р. 564). «Все события яв­ляются публичными (public) в том смысле, что пря­мо или косвенно доступны наблюдению» (Observer, 1981, р. 104). Иными словами, тот или иной компо­нент взаимодействия практически всегда доступен наблюдению (Smith, 1993a). Кантор (Kantor, 1982) отстаивает объективность субъективности; такова же позиция Стефенсона, разработавшего Q-методоло-гию (см. главу 11), позволяющую обеспечить объек­тивное количественное измерение субъективности. В системе Стефенсона единственное различие меж­ду объективностью и субъективностью состоит в том, что из моего положения моя реакция субъективна, а из вашего — та же самая реакция объективна. Следуя этой аргументации, мы можем заключить, что точка зрения, согласно которой все научные кон­структы должны быть наблюдаемы, не исключает — по крайней мере, в принципе — субъективные собы­тия, приписываемые разуму. Так называемая личная сфера накладывает на психологию не больше ограни­чений, чем на любую другую науку, поскольку не со­держит иных конкретных значений, кроме указания на тот факт, что все события в природе в различной степени доступны наблюдению, и каждое из них мо­жет быть наблюдаемо лишь с определенной точки зрения и с помощью определенных методов. Отложе­ния магмы под поверхностью Земли, трубчатые чер­ви на дне океана, взрывы звезд, репликация ДНК и человеческое воображение — все это относится к природным событиям. Изучение каждого из них тре­бует специальной технологии и методологии. Разде­ление их на личные и безличные не приносит для на­уки никакой пользы, а лишь вносит путаницу. Соб­ственно говоря, психология, возможно, находится даже в лучшем положении, чем такие науки, как фи­зика, геология, археология или астрономия, которые не могут получить словесный отчет от объектов сво­их исследований. Вместо того чтобы считать пробле­му личной сферы присущей одной лишь психологии, мы можем рассматривать как преимущество психо­логии тот факт, что в ней отсутствует данное ограни­чение. Познаваемость Психология не представляла бы для нас особого интереса, если бы она не пыталась достичь знания. Традиция эмпиризма, рассматриваемая в своем об­щем значении, распространяющемся на все науки, гласит, что систематическое наблюдение и анализ 78 природных событий позволяют нам открывать прин­ципы природы, ряд из которых имеет универсальный характер (например, гравитация), тогда как другие относятся лишь к определенным ситуациям (напри­мер, рассматриваем мы огонь как источник тепла или разрушения). Эта фундаментальная исходная пред­посылка лежит в основе научных и философских ис­следований уже на протяжении нескольких столетий развития западной культуры. Английский эмпиризм, рассматриваемый в своем частном значении как утверждающий, что все знание выводится из опыта, оказал влияние на ряд энвайроцентрических систем психологии — таких как бихевиоризм, — хотя бихе-виористы, как правило, не заявляли открыто о своей приверженности положению, что опыт состоит из данных ощущений. Любопытна, что это положение открыто признавали многие представители органо-центризма, в частности, когнитивисты. Другую точку зрения представляет рационализм континентальной Европы. Органоцентрический под­ход, подчеркивающий наличие врожденных органи­зующих (по)знание способностей, оказал значитель­ное влияние на когнитивную психологию. В духе традиции, идущей от Канта, этот подход утвержда­ет, что «не существует внешней нейтральной точки зрения, дающей возможность проанализировать ин­дивидуальное знание независимо от предъявления этого знания индивидуумом... знание, сознание и другие аспекты человеческого опыта видимы только с точки зрения переживающего этот опыт субъекта... и мы можем воспринимать реальность, в которой мы живем, только в соответствии с организацией наше­го восприятия (Guidano, 1995, р. 94). Герген (Gergen, 1994b) подверг критике данную позицию, посколь­ку если мы предполагаем, что реагируем на собствен­ное восприятие мира, а не на сам мир, мы не можем осуществлять проверку гипотез, а также использо­вать другие научные методы. По аналогичным при­чинам проблематично и «когнитивное картирова­ние» или определение умственных эталонов (mental templates) мира, предлагаемое когнитивистами. В конце концов, если познание мира невозможно, то наука и знание просто не могут существовать. Герген также подверг критике традицию эмпиризма, под­черкивая следующее: то, что мы считаем эмпиричес­кими данными, не является абсолютным, а подвер­жено интерпретациям конкретных социальных групп, получающих эти данные. Подход самого Гергена (Gergen, 1994a) к позна­нию является социоцентрическим и гласит, что зна­ние целиком и полностью связано (totally relative) с социальным дискурсом. Знание — это то, что счита­ет истинным определенная социальная группа в кон­кретный момент времени, и «социально конструиру­емое» знание не может претендовать на истинность за пределами данной группы. С этой точки зрения закон всемирного тяготения не является универсаль­ным. Это лишь закон, который признала группа уче­ных, придав ему математическую форму; этим огра- ничивается его истинность. Даже утверждение, со­гласно которому контекст играет важную роль в оп­ределении того, несет огонь тепло или разрушение, не содержит никакой истины за пределами группы, объявившей это утверждение истинным. Эта социо-центрическая психологическая система получила название социального конструкционизма. Она испы­тала влияние постмодернизма (см. главу 8), и ее сто­ронники заявляют, что наша реальность порождает­ся биологической организацией, языковыми конвен­циями и культурными процессами. Среди этих взглядов встречается один, пытаю­щийся избежать определяющего влияния традиции эмпиризма, избавиться от непознаваемого мира ра­ционалистов и тотального релятивизма социального конструкционизма. Он предполагает, что эмпиричес­кие исследования преподносят нам лишь ограничен­ные свидетельства возможных причинных и функци­ональных отношений, а вовсе не их неопровержимые доказательства. Психологическое исследование рас­сматривается скорее как подтверждение теории, а не ее верификация (Martin & Thompson, 1997). Анало­гичным образом, подход, называемый «неореализ­мом», признает социальные, исторические и лингви­стические конвенции, оказывающие влияние на наши решения, интерпретации, методологии, теории, ценности и другие конструкции, используемые в пси­хологи. Он также утверждает, что культурный реля­тивизм может быть до некоторой степени преодолен, о чем свидетельствует тот факт, что люди овладева­ют процессом межкультурного общения, при этом, поскольку большинство психологических вопросов касается внутрикультурной, а не кросс-культурной сферы, проблемы межкультурных отношений, как правило, не возникает (Martin & Thompson, 1997). Большая часть разногласий по поводу познаваемо­сти является следствием традиционного философс­кого разделения познающего и познаваемого на «эпистемологию» и «онтологию», а также следстви­ем возникновения эмпиризма, рационализма и пози­тивизма, а в недавнем прошлом — и постмодерниз­ма (см. главу 8) с его психологическим ответвлени­ем — социальным конструкционизмом. Начиная с Александрийской эпохи мыслители отгораживались от своего окружения и в конце концов обозначили знания, касающееся самих себя, как «эпистемоло­гию», а свои предположения относительно отделен­ной от себя реальности как «онтологию» (Kantor, 1981а). Эти два основных направления современной философии являются не чем иным, как очередной формой дуализма «душа — тело». Эпистемология пытается ответить на следующие вопросы: существу­ет ли разум других людей, помимо собственного, и возможно ли познание чего-либо, кроме своего соб­ственного разума (солипсизм). Она нередко призна­ет, что ощущения являются источником знания, но упускает из виду факт взаимодействия организма со своим окружением (Kantor, 1981a). Онтология спра­шивает, существует ли внешний мир, и если да, то 79 каким образом мы можем узнать, что он собой пред­ставляет, и не являются ли научные свидетельства о закономерностях и законах природы выдумками лю­дей, а не отражением природы. Эти вопросы обраще­ны к культурным конструктам, а не к наблюдаемым событиям. Кантор (Kantor, 1962) занимает деловую позицию в отношении этих вопросов: «Такие проблемы, однако, никогда не могут возникнуть из анализа научного исследования, прямо утверждающего, что знание зависит от ве­щей, а не вещи от знания. Чтобы достичь знания и получить точные описания и объяснения, мы должны укрепить нашу связь с событиями... На­думанные проблемы «реальности» и существова­ния внешнего мира происходят из простого сме­шения событий и реакций на них. В тех случаях, когда наблюдение затруднено, когда у наблюда­теля несовершенное зрение (цветовая слепота) или когда отношения между наблюдателем и на­блюдаемыми вещами изменчивы, те, над кем довлеет философская традиция, приходят к зак­лючению, что наблюдения влияют на существова­ние наблюдаемых вещей» (р. 17-18). Вольперт (Wolpert, 1993) отмечает, что философ­ские допущения о непознаваемости в науке должны также распространяться и на обыденное знание о том, например, что солнце всходит на востоке. Он предостерегает нас от «смешения философских про­блем истины, рациональности и реальности с успе­хом или неуспехом науки» (р. 106). Большинство философов ищут базис познания в таких философских теориях, как эмпиризм, рациона­лизм, позитивизм и прагматизм, однако немецкий философ Мартин Хайдеггер (Martin Heidegger, 1962) утверлсдает, что познание начинается не в философии, а в социальном сообществе и повседневной практике. Философия происходит от обыденного знания, а не наоборот, считает он; философия сама по себе не яв­ляется отправной точкой познания. Подобно ему, аме­риканский педагог, психолог и философ Джон Дьюи (Dewey & Bentley, 1949) утверждал, что знание не имеет теоретического базиса, но полностью заключе­но в людях, взаимодействующих со своим окружени­ем, взаимоотношениях воздействующего и того, на что воздействуют. Философ науки и психолог Дж. Р. Кан­тор (J. R. Kantor, 1962,1981а) также помещает знание в сферу взаимоотношений людей с их миром и отвер­гает такие конструкты, как врожденные определяю­щие факторы, сенсорные данные, а также такие абсо­люты, как тотат[ьная относительность (total relativity). Но что же тогда есть знание? То, что происходит из философских теорий? Врожденно структуриро­ванные внутренние репрезентации внешнего мира? Ощущения, идущие из окружающей среды? Порож­дение разума? Конвенции социальной группы? Или продукт взаимодействий людей с их окружением? Вероятно, единственный подход, на основе которого наука может реально функционировать, состоит в том, чтобы взять за отправную точку познания то знание, которое возникает из повседневного контак­та между людьми и вещами, и рассматривать науч­ное познание лишь как более разработанный и сис­тематизированный контакт с вещами. Аналогии Поскольку психология на протяжении долгого вре­мени смешивала конструкты с событиями и начинала свои исследования с таких заимствованных из культур­ной традиции конструктов, как внутреннее и внешнее, или душа и тело, она пыталась разрешить возникающие противоречия не за счет обращения к самим событиям, а за счет обращения к другим конструктам в форме ана­логий. Такие аналогии включали идущие синхронно часы (Лейбниц), оптику (Спиноза), гравитацию (Дж. Милль), химию (Дж. С. Милль), чистый лист (Локк), вибрации (Хартли), пищеварение (Кабанис), хронометры (Дондерс), эволюцию (Джеймс), электри­ческие поля (Келер), биомеханику (Уотсон) и векторы (Левин). Затем появляются аналогии с телефонными коммутаторами, компьютерами, голографией (При-брам) и даже с регуляторами оборотов двигателя (Ван Гелдер) и вибрирующими дверями (Эллис). Среди всех аналогий особую популярность заслужили аналогии с компьютерами. Аналогии полезны при прояснении какого-либо вопроса либо для придания образности или драма­тизма отчету о событиях, однако они являются сла­быми аргументами. Если мы рассматриваем людей как если бы они были компьютерами или компьютер­ными программами, мы рассматриваем их как то, чем они не являются (Blewitt, 1983). «Выводы по анало­гии могут быть обоснованными только тогда, когда мы имеем достаточное количество значимых прояв­лений сходства и не имеем значимых проявлений различия между случаями, в одном из которых, как нам известно, интересующее нас свойство присут­ствует, а в другом наличие данного свойства выво­дится» (Stemmer, 1987). Лишь в редких случаях уче­ные, использующие аналогии, применяют столь строгие критерии по отношению к психологическим событиям. Другой автор отмечает, что несмотря на пользу метафор, они в конечном итоге перестают ра­ботать, если мы начинаем проводить слишком пря­мые параллели между вещами, которые сопоставля­ются между собой (Barton, 1994). Почему мы все же встаем на скользкий путь использования столь нена­дежных метафор и аналогий? «Когда мы говорим или пишем об идеях, ко­торые не могут быть доказаны с помощью логи­ческих рассуждений или физических экспери­ментов, мы неизбежно обращаемся к аналоги­ям и метафорам; и вступая в любые дискуссии 80 философского, метафизического или религиоз­ного свойства, мы должны помнить о роли языка в формировании концепций и убеждений» (O'Grady, 1989, р. 146). Относится ли данное высказывание к конструктам «душа—тело» или способностям мозга? Вполне мо­гло бы относиться, но на самом деле автор говорит о вере в дьявола. Однако принципы остаются те же: речь идет о сформированном в культуре веровании, которое имеет конкретный референт, наполняющий­ся содержанием с помощью таких лингвистических средств, как аналогии и метафоры. Автор продолжа­ет описывать, как люди, реагируя на сконструирован­ного ими самими дьявола, еще более укрепляют веру в его существование. Автор мог бы с тем же правом говорить о психологических дриадах. Что может послужить альтернативой психологии, основанной на аналогиях? Если мы просто будем ос­новывать наши исследования на конкретных событи­ях, а не на конструктах, мы сможем избежать обраще­ния к аналогиям. Кроме того, такая процедура будет представлять собой альтернативу конструкту «душа-тело», а также биологическому и социальному редук­ционизму. Данный рецепт требует, однако, чтобы мы научились различать конструкты и события. Тогда мы сможем использовать описания (лингвистические, ма­тематические, схематические и т. д.) наблюдаемых фун­кциональных отношений как научные конструкты, ко­торые можно подкреплять, отвергать или модифициро­вать с помощью дальнейших наблюдений. Или же мы можем продолжать использовать аналогии, редукцио­низм, навязываемые конструкты и дилеммы, доставши­еся нам от прошлого. По крайней мере знание о воз­можных альтернативах позволяет нам выбирать. 81 Часть II . Органоцентрические системы Глава 3. Когнитивная психология: ментализм, компьютерные аналогии и удвоение мира ВВЕДЕНИЕ Студент, начавший изучать психологию, вскоре встретится в учебниках с темой обработки информа­ции человеком. В этих текстах обычно говорится о том, что информация поступает из окружающего мира в человеческий организм через органы чувств и обрабатывается нервной или когнитивной систе­мой. Если учебники целиком написаны с позиций когнитивного подхода, в них будет говориться о внутренних кодирующих и декодирующих устрой­ствах (кодерах и декодерах), механизмах поиска и извлечения информации из памяти, согласующих (усиливающих и ослабляющих сигнал) устройствах, контурах обратной связи, системах хранения инфор­мации и других устройствах, являющихся, по мне­нию авторов, механизмами нервной системы. Факти­чески, с точки зрения данного подхода, человеческий организм, в особенности его нервная система, явля­ется подобием компьютерных программ. В этом слу­чае студент встретится в книге с многими термина­ми, позаимствованными из области теории вычисли­тельных машин. Помимо чисто терминологического сходства авторы данных учебников будут утверж­дать, что описанные ими компьютероподобные ней­ронные механизмы обеспечивают репрезентацию окружающего мира. Данный подход возвращает психологию к ее более раннему этапу, когда центральными для этой науки являлись такие конструкты (см. главу 2), как «ра­зум» (mind) и «высшие психические процессы» («higher mental processes»); именно эти конструкты и понимаются под термином «познавательная (ког­нитивная) способность», или «когшщия» cognition). В рамках данного подхода разум, как правило, с по­мощью тех или иных теоретических построений свя­зывается с функционированием мозга, и предприни­маются попытки обнаружить структуры разума, ко­торые могут быть представлены в виде компьютероподобных схем последовательности опе­раций, хотя в последнее время появился ряд теорий, которые отошли от подобных аналогий и обратились к коннекционистским сетям (см. с. 91) и другим кон­структам. Когнитивисты предпочитают иметь дело с восприятием, научением, памятью, речью, мышлени­ем и воображением, уделяя меньшее внимание воп­росам эмоций, анормальности, личности и индивиду­альных различий. Центральное место в экспери­ментальных и теоретических исследованиях когнитивной психологии всегда занимали проблемы научения и памяти, хотя восприятие, внимание, ре­шение задач, мышление и воображение также рас­сматриваются данной психологической системой. Иногда выделяют две формы когнитивизма: в пер­вом случае утверждается, что все психологические события содержат когнитивный компонент, тогда как другая форма ограничивает его областью символи­ческого мышления, тем самым исключая из сферы рассмотрения другие виды мышления, восприятие, память и т. д. Обе формы когнитивизма исходят из предположения, что наше восприятие мира являет­ся функцией не только внешних стимулов, но и мен­тальных структур, которые определяют характер че­ловеческого восприятия и придают ему наблюдаемые особенности. Ряд других направлений психологии, включая оперантный субъективизм (см. главу 11), интербихе­виоризм (см. главу 10) и экологическое восприятие (см. главу 13), также уделяют внимание когнитив­ным формам поведения, однако не используют таких конструктов, как обработка информации, разум, со­знание, мозговая каузация (brain causation) и внут­ренняя репрезентация. Использование этих кон­структов является характерной особенностью когни­тивной психологии и отличает ее от других подходов к изучению познавательной способности. Во второй половине XX в. когнитивная система приобрела доминирующее положение в психологии. Когнитивистским образом мысли (который скорее представляет собой совокупность различных точек зрения) пропитаны страницы большинства профес­сиональных журналов и научных трудов как экспе­риментального, так и теоретического характера, а также многих учебников. Когнитивная психология способствовала распространению в американской психологии конструкта обработки информации орга­низмом по аналогии с компьютерной обработкой ин­формации в таких масштабах, что, вполне вероятно, в недалеком будущем само слово «психология» нач­нет ассоциироваться в обществе с изучением людей как особого вида компьютеров. Хотя на сегодняшний день в массовом сознании психология, судя по все­му, продолжает ассоциироваться с именем Фрейда и психоанализом. Масштабы, которые приобрела когнитивная пси­хология, неизбежно порождают разногласия и кри­тику, возникающие как в рамках данного подхода, так и за его пределами. Фактически данный подход пред­ставляет собой не единую систему психологии, а це­лый ряд в различной степени согласующихся между собой концепций. Кроме того, на сцену вышла ког­нитивная наука ( cognitive science) с характерным для нее междисциплинарным подходом, по отношению к которому когнитивная психология является всего лишь одним из компонентов, хотя граница между этими двумя системами строго не определена. В ка­честве составных частей когнитивной науки высту­пают такие дисциплины, как психолингвистика, фи­лософия, антропология, нейропсихология и теория вычислительных систем (Hunt, 1989), которым в той или иной степени уделяет внимание и когнитивная психология. Однако когнитивная наука гораздо больше нацелена на поиск характеристик, сближаю­щих компьютеры с человеком (искусственный ин­теллект, ИИ) и человека с компьютерами. Гарфилд (Garfield, 1990b) считает, что наличие разногласий по фундаментальным вопросам является характер- 84 ной чертой когнитивной науки. Однако он также от­мечает свойственное данному подходу методологи­ческое единство, проявляющееся в (1) интересе к раскрытию характеристик разумного (intelligent) поведения; (2) «представлении» о том, что опери­рование символическими репрезентациями дела­ет разумное поведение возможным; (3) описании таких операций как вычислений (computations) и (4) стремлении обнаружить реализацию этих про­цессов структурами головного мозга. В дальнейшем мы не будем проводить различий между когнитив­ной психологией и когнитивной наукой, используя по отношению к ним общий термин «когнитивизм». Уоллес (Wallace, 1996) находит между ними две дей­ствительно общие черты, заключающиеся в предпо­ложении о том, что (1) умственные (внутренние) репрезентации участвуют в актах познания и (2) ана­логия с компьютерами является наилучшим подхо­дом к пониманию этих репрезентаций. РАННЕЕ РАЗВИТИЕ И НЕКОТОРЫЕ РАССМАТРИВАЕМЫЕ ВОПРОСЫ Бихевиоризм и когнитивизм Концепция бихевиоризма, выдвинутая Джоном Уотсоном в 1913 г., представляла собой «методоло­гический бихевиоризм». Уотсон не отрицал нали­чие разума (mind); он лишь заявил, что психоло­гия может благополучно обойтись без обращения к этому понятию. Иными словами, разум не был включен в методологию бихевиоризма. Однако уже в 1919 г. он выступил с отрицанием разума как на­учного понятия, провозгласив тем самым «ради­кальный бихевиоризм». (Скиннер придал этому термину несколько иное значение; см. главу 6.) В методологическом бихевиоризме понятие разума сохранилось в виде ряда замещающих понятий, таких как внутренние побуждения (драйвы) у Хал-ла или когнитивные карты у Толмена, а также под видом других «промежуточных переменных» — не поддающихся наблюдению причинных агентов, вмешивающихся в причинно-следственные отно­шения между стимулом и реакцией. Однако как методологический, так и радикальный бихевио­ризм занимались преимущественно процессами научения, уделяя мало внимания мышлению, вооб­ражению и другим формам когнитивного поведе­ния. А исследование научения было преимуще­ственно механистическим, основанным на таких конструктах, как обусловливание и подкрепление. По прошествии десятилетий страницы психологи­ческих журналов наводнили отчеты о проведенных бихевиористами исследованиях, однако надежды на то, что бихевиоризму, начавшему свой путь с простейших опытов над животными, удастся объяснить сложнейшие формы человеческого по­ведения, оказались погребенными в стартовой ка­мере лабиринта для животных. (Бихевиоризм Скиннера, получивший название анализа поведе­ния, достиг значительно больших результатов, чем методологический бихевиоризм.) Хотя ни одной из форм бихевиоризма не удалось достичь намеченных целей, в ходе проведенных в рамках данного подхода и ставших классическими исследований была накоплена значительная масса данных о процессе научения, часть из которых до сих пор фигурирует во вводных курсах психологии в со­ставе основного корпуса знаний, полученных этой наукой. Бихевиористам принадлежит также внедре­ние в психологию тщательно разработанного методо­логического аппарата и использования статистичес­ких приложений. Появившаяся на научном горизон­те когнитивная психология заявила как о сохранении преемственности, так и о принципиальных расхож­дениях с бихевиоризмом. Сохранение преемственности Когнитивная психология: • Приняла статистический и методологический аппарат, разработанный в рамках бихевиоризма, от­вергнув механистическую концепцию классическо­го обусловливания и поставив на ее место аналогию с более технологичным механизмом — компьюте­ром. • Сохранила представления о механизмах стиму­лов и реакций в форме механизмов входных и выход­ных сигналов. • Предложила концепцию обработки информации мозгом, подчеркивающую, вслед за бихевиоризмом, особую роль таких переменных, как внутренние по­буждения, ментальные карты, мозговые команды, которые вводятся между стимулом и реакцией, или так называемого S—О—R-конструкта. • Сохранила характерные для бихевиоризма про­цедуры выведения гипотез из теории (гипотетико-де-дуктивный метод), а также интерес к исследованию научения и памяти. • Сохранила принятую методологическим бихе­виоризмом практику использования операцио­нальных определений для своих конструктов, т. е. реакция (операция) определяет ментальный конст­рукт. • Сохранила свойственное бихевиоризму пред­ставление об иерархиях, заменив, однако, иерархии простых условных рефлексов, из которых произво­дятся сложные формы поведения, иерархиями, в ко­торых сложные психические процессы «составляют­ся из более элементарных процессов» (Simon & Newell, 1964, p. 290). Лихи (Leahy, 1992) не видит су­щественных различий между методологическим би­хевиоризмом и когнитивной психологией. 85 Нарушение преемственности • Когнитивная психология отказалась от практи­ки экспериментирования с животными1 и сделала связь мозг—разум центральным звеном программ об­работки информации. Отведя ключевую роль мозгу как психологическому органу и игнорируя роль внешних стимулов (за исключением входных сигна­лов) и реакций (за исключением выходных сигна­лов), когнитивная психология перенесла акцент на внутреннюю причинность, в противовес внешней при­чинности, акцентируемой S—R-бихевиоризмом. Этот важный аспект нарушения преемственности обязан тому факту, что когнитивизм и бихевиоризм исходят из различных философских традиций. Когнитивизм основан на философии немецкого рационализма, со­гласно которой врожденные способности к организа­ции определяют психические события, а также на дуализме «разум—тело» в понимании французского философа XVII в. Рене Декарта (Wallace, 1996). Би­хевиоризм же берет свое начало в английском эмпи­ризме, согласно которому поведение определяет ок­ружающая среда. Однако заимствовав исходные ме­тодологические предпосылки бихевиоризма, когнитивизм также отчасти был принят эмпириками. Интерес к когнитивным событиям не нов для пси­хологии. Мейеринг (Meyering, 1989) приписывает Гельмгольцу, немецкому физиологу XIX в. и одному из основоположников этой науки, предположение о том, что разум придает упорядоченность сенсорному материалу. В качестве культурного концепта представ­ление об упорядочивающем разуме или душе восхо­дит еще к теологии эллинистической или римской эпохи и, таким образом, имеет весьма далекие от на­учных истоки (Kantor, 1963). Помимо Гельмгольца другие ученые XIX в. также пытались связать позна­вательную способность (cognition) с ментализмом: к таким попыткам относится психофизика Фехнера (душа и физические стимулы), интерес Вундта к пси­хической причинности, ментальная хронометрия Дон-дерса и т. д. В конце XIX — начале XX в. возникают структурализм, функционализм, гештальт-психоло­гия, ассоцианизм, гуманистическая психология (см. главу 4) и толменовский вариант методологического бихевиоризма (теория, согласно которой крысы ис­пользуют гипотетические ментальные карты для на­хождения пути в лабиринте), причем все эти школы придают особое значение менталистскому когнити-визму. Наряду с предложенными Толменом когнитив­ными картами, другими представителями методоло­гического бихевиоризма вводятся собственные про­межуточные переменные, такие как внутренние побуждения (драйвы) и мозговые команды. В XX в. появляются также нементалистские подходы к когни­тивным событиям, упомянутые выше. Многие когнитивисты продолжили бихевиорист­скую традицию проведения исследований в лаборато- риях, экспериментируя с группами испытуемых и ис­пользуя статистический анализ групповых средних (R-методология; см. главу 11), в то время как другие переоборудовали свои психологические лаборатории для проведения физиологических исследований, свя­занных с «психическими процессами». Третьи обрати­лись в поисках развития теории к компьютерному моделированию и математике, а еще немногие попы­тались сочетать два или более из этих методов. Ког­нитивисты также приняли некоторые из ранних допу­щений интроспекционистов, не пытаясь, однако, под­вергать разум интроспекции (Neisser, 1976). Иными словами, они сосредоточились преимущественно на внутренних механизмах, как правило, игнорируя вза­имодействия организма с окружающим миром. Некоторые ранние достижения когнитивной психологии Когнитивная психология берет начало из несколь­ких источников. Одним из них является техника свя­зи, теория которой изложена в работе Шеннона (Shannon, 1948). Он трактует информацию как изме­нения электрических сигналов при передаче по теле­фонной линии и описывает эти изменения математи­чески. Если система находится в одном из двух возмож­ных состояний и одно состояние зависит от другого, наблюдатель может узнать нечто о не предъявленном состоянии на основе предъявленного. Иными словами, «информация» означает структурную характеристику сообщения. Хотя работы Шеннона сыграли важную роль в разработке систем связи и вычислительных ма­шин, они оказались практически бесполезными для понимания человеческого (по)знания. Уивер (Weaver, 1949) недвусмысленно указывает на то, что «информа­ция» в том смысле, какой вкладывают в это слово ин­женеры, не имеет ничего общего с человеческим позна­нием. Даже если и так, успехи теории информации в инженерном деле укрепили интерес к конструкту ин­формации как к фундаментальному процессу, свой­ственному лишь человеку, и к структурам, способным осуществлять обработку информации. В этом отноше­нии психология всего лишь следовала давней тради­ции, идущей от ее предшественников в философии, пытавшихся осмыслить предмет своей науки при по­мощи аналогий (см. главу 2, с. 80). Идея о том, что человеческое познание можно мо­делировать на вычислительных машинах, принадле­жит Герберту Саймону. Его подготовка в области об­щественно-политических наук способствовала раз­витию у него интереса к механизмам принятия решений в организациях, которые он впоследствии применил по отношению к людям. Совместно со сво­ими коллегами он разработал компьютерные моде­ли решения задач (Newell, Shaw & Simon, 1958; Newell & Simon, 1961), распространив их позднее на 1 В последнее время исследования животных начинают привлекать внимание сторонников когнитивизма (см., на­пример: Roitblat & Meyer, 1995). 86 восприятие, вербальное научение и формирование понятий и детально развив аналогию между челове­ком и компьютером (Simon & Newell, 1964). Другой важнейшей вехой в развитии этой аналогии явился критический анализ книги Скиннера «Вербальное поведение» («Verbal Behavior») Хомским (Chomsky, 1959), показавшим, что язык — это не только продукт научения, он еще требует наличия у человека внут­ренних конструктов. Пиаже (Furth, 1981) также внес свой вклад в по­иск ментальных структур. Основываясь на своих познаниях в области биологии, он предложил ана­логию, согласно которой разум проходит в своем развитии несколько качественно различных стадий, напоминающих стадии качественных изменений структур эмбриона. Другой крупной фигурой был Ульрих Найссер (Neisser, 1967), который способ­ствовал популяризации конструкта обработки ин­формации и утверждению когнитивной психологии в роли доминирующей-системы. Он утверждал, что субъективный опыт (experience) создается самим человеком. Страница печатного текста — это уда­ленный стимул, тогда как поток световых лучей, по­падающих на сетчатку, составляет более непосред­ственный («проксимальный») стимул. Но даже эти более непосредственные стимулы не похожи на яв­ляющиеся их источником реальные объекты, как и на конструируемый опыт, который есть не что иное, как информация, обработанная мозгом. Иными сло­вами, мы не взаимодействуем со страницей печат­ного текста. Вместо этого наш мозг реконструирует страницу в виде входных сигналов, передает их от одной системы обработки к другой, и таким образом мы получаем репрезентацию страницы в виде свое­го рода внутреннего образа, который только кажет­ся нам страницей текста, находящейся где-то «вне нас». Книга Найссера представляла собой первое общее изложение когнитивной психологии. По­зднее он несколько изменил свою позицию, придав большую роль окружающей среде, под влиянием экологического подхода Гибсона (Neisser, 1976; см. главу 13, с. 328). КОНЦЕПЦИИ , ПРОБЛЕМЫ И ИССЛЕДОВАНИЯ «Когниция» относится к знанию, и усилия когни­тивной психологии направлены на понимание меха­низмов, участвующих в человеческом познании. В целом эта система выдвигает следующие положе­ния: (а) Среда достигает организма в виде энергий, выполняющих роль сигналов, распознавае­мых органами чувств. Это является началом знания. (б) Научение также является способом приобре­тения знаний и в то же время процессом ко­дирования. (в) Закодированное знание хранится в схемах (circuitry) мозга. (г) Когда знание извлекается из хранилища, оно декодируется. Это знание, согласно одной из влиятельных теорий когнитивизма, является внутренней репрезентацией внешнего мира и появляется в двух формах: (1) форме, основанной на восприятии и состоя­щей из репрезентаций или образов зритель­ных, слуховых, обонятельных, вкусовых или тактильных качеств; (2) памяти эпизодов, представляющей собой аб­страктные репрезентации принципов или зна­чений вещей, такие как научные понятия или грамматические правила языка. (д) Знание может быть подвергнуто дальнейшей обработке посредством перевода в языковую форму в соответствии с грамматическими правилами. На основании этих положений мы можем выде­лить четыре главных конструкта репрезентациональ-ного когнитивизма: (а) Человеческий организм является информаци- онным процессором, преобразующим вне­шний мир в символы. (б) Эти символы — после дальнейшей обработки — составляют репрезентации внешнего мира. (в) Эта обработка информации и результирую­щие репрезентации осуществляются клетка­ми головного мозга — нейронами. (г) Локус когниции находится в системах внут­ренних состояний или в механизмах обработ­ки информации, тогда как ее связи с внешней средой ограничиваются подлежащими обра­ботке входными сигналами. Хотя не все когнитивисты полностью примут пе­речисленные выше гипотетические конструкты, а некоторые могут даже отвергнуть один или несколь­ко из них, в целом данные конструкты отражают об­щую направленность когнитивной психологии. В противоположность Скиннеру (который пола­гал, что принципом подкрепления и его частными случаями можно объяснить большую часть психоло­гической динамики) или Халлу (полагавшему, что процесс научения может быть понят исключительно в терминах редукции внутренних побуждений), ког­нитивисты допускают включение в психологическую теорию большого числа принципов из совершенно различных областей исследования. Являясь частью наследия бихевиоризма, когнитивистская теория ча­сто подвергается эмпирической проверке. По этой причине в данной главе описания исследований не вынесены в отдельный раздел, а приводятся по ходу рассмотрения теории. 87 Три теоретических подхода к репрезентациям Вычисления и ментальные репрезентации. Ког-нитивисты часто используют такие термины, как об­работка информации, ментальные вычисления, ма­нипулирование символами и следование правилам (rule-following), как взаимозаменяемые. Обычно го­ворится, что эти процессы производят ментальные (внутренние) репрезентации или приводят к ним. Принятие решений, вспоминание, мышление и дру­гие когниции — это процессы, оперирующие репре­зентациями. Мир репрезентируется внутренне в сим­волической форме. Этот конструкт репрезентации может носить бескомпромиссный характер и не до­пускать никаких исключений: «Мир недоступен нам прямо или непосредствен­но , как и какие-либо его свойства... Все, что нам из­вестно о реальности, опосредуется , причем не только органами чувств, но и сложными системами, интерпретирующими и реинтерпретирующими сенсорную информацию» (Neisser, 1967, р. 3). «Мы наивно полагаем, что окружающий нас внешний мир нам дан; он просто существует... Нам всем кажется, что мы воспринимаем (experience) окружающий мир совершенно пря­мым образом. Однако кажущаяся непосред­ственность этого опыта должна быть более или менее иллюзорной, поскольку мы знаем, что каж­дый бит получаемой нами информации о явлени­ях внешнего мира проходит через наши органы чувств либо прошел через них в прошлом. Вся эта информация, насколько нам известно, опосреду­ется рецепторной активностью и передается в мозг в форме кодов, подобных сигналам азбуки Морзе, так что то, что мы переживаем как «реаль­ный мир», находящийся вне нас самих, не может быть не чем иным, как репрезентацией внешнего мира». (Anneave, 1974, р. 493). Другими словами, когнитивисты, разделяющие данную точку зрения, утверждают, что все, кажуще­еся нам реальным, это не более чем иллюзия. Мы жи­вем в удвоенном мире, внутреннем иллюзорном мире, который мы знаем, и внешнем реальном мире, который мы не знаем. Вслед за приведенной цитатой Эттнив (Attneave) утверждает, что данная точка зре­ния в принципе не может быть неверной. Позднее Басе (Buss, 1995) заявил, что большинство психоло­гов, как правило, не имеют представления о том, что поведение — это всего лишь внешнее проявление, по­верхностное событие, требующее для своего осуще­ствления многообразных когнитивных механизмов, без которых оно невозможно. Символические репрезентации мира — это мен­тальные события, имеющие место между двумя фи- зическими событиями: «регистрацией энергии орга­нами чувств и использованием нервных импульсов для высвобождения энергии, приводящей к мышеч­ному сокращению» (Johnson-Laird, 1993, p. xiii). Было предложено два (с некоторыми вариациями) механизма, посредством которых мир внутренне ре­презентируется нашим компьютерным мозгом. Один из них включает образы конкретной сенсорной мо­дальности. Их львиная доля приходится на зрение, однако сторонники данной точки зрения утвержда­ют, что репрезентация может осуществляться в лю­бой модальности, например, в виде запаха (цветущая сирень) или звука («Звездное знамя»*) Эти образы являются аналогами реального объекта или события и носят название «аналоговых репрезентаций» («analogical representations»). Второй тип репрезен­тации называется «пропозициональной репрезента­цией» («prepositional representation»). Репрезента­ции данного типа не ограничены той или иной сен­сорной модальностью, но подобны языковым. Они состоят из идей и подчиняются комбинаторным пра­вилам. Следует отметить, что те когнитивисты, кото­рые относят себя к «элиминативистам» (от англ. eliminate — устранять), настаивают на том, что ре­презентаций не существует; существуют лишь фун­кции мозга. Они устраняют репрезентации. Одна из разновидностей данного подхода называется теори­ей «тождества» («identity» theory), ибо, согласно данной точке зрения, функционирование мозга и ра­зум тождественны. «Неэлиминативисты» («поп-eliminativists») же настаивают на реальности репре­зентаций, которые вырабатываются благодаря дея­тельности мозга. Данная точка зрения известна также под названием «эпифеноменализма» или «эмерджентизма»: репрезентации появляются или возникают в результате биологических операций, осуществляемых мозгом, и не тождественны самим этим операциям. Эта точка зрения существует в раз­личных вариациях. Гарфилд (Garfield, 1990a, 1990b), будучи «натуралистом», утверждает, что репрезента­ции являются не внутренними состояниями организ­ма (или компьютера), а отношениями организма (или компьютера) и окружающей среды, точно так же как быть родителем — это не внутреннее состоя­ние, а наличие определенных отношений со своим потомством. Роль биологии, согласно данной точке зрения, состоит в том, чтобы обеспечить возможнос­ти — либо на основе вычислений, либо на основе ка­кого-то иного механизма, присущего данному орга­низму, -- «вступать в определенные типы отношений с окружающей средой» (1990b, p. xxiv). Описания исследований, включающих вообража­емые манипуляции различными объектами, в насто­ящее время составляют значительную часть литера­туры по когнитивной психологии и включаются в большинство учебников по данной дисциплине. Что­бы определить, соответствуют ли представляемые объекты объектам реального мира, исследователи "The Star-Spangled Banner («Звездное знамя») — гимн США с 1931 г. — Примем, научн. ред. 88 (Cooper & Shepard, 1984; Shepard, 1971; Shepard & Cooper, 1982) предъявляли испытуемым пары изоб­ражений трехмерных фигур, составленных из куби­ков. Испытуемые видели каждый из членов пары в различном ракурсе, т. е. повернутым в пространстве относительно другого члена пары на некоторый угол. Затем их просили определить, видели они один и тот же объект или два разных объекта. Время, необходи­мое для ответа на этот вопрос, оказалось пропорцио­нальным угловому смещению (величине угла пово­рота одного объекта относительно другого). Анало­гичные результаты были получены для изображений двумерных фигур, поворачиваемых на плоскости, подобно стрелкам часов. На основании этого иссле­дования его авторы высказали предположение, что (а) испытуемые в своем воображении поворачивали один объект, пока он не оказывался в том же поло­жении, что и другой, и (б) представляемые в уме кар­тины соответствовали реальным трехмерным объек­там, воспринимаемым в перспективе, а не двумерным изображениям трехмерных объектов, которые им фактически предъявлялись. В дальнейших экспери­ментах испытуемые должны были представить вра­щающуюся форму (shape). В тех случаях, когда тес­товая форма (либо соответствующая воображаемой форме, либо ее зеркальному отображению) предъяв­лялась в любой точке вращения, которая соответ­ствовала виду воображаемой формы в той же самой точке вращения (разной для каждого испытуемого), время реакции, требующееся для того, чтобы опре­делить, видит испытуемый одну и ту же форму или разные, было практически одинаковым и составляло приблизительно полсекунды. Это означает, что испытуемые совершали в своем воображении полный поворот объекта, включая про­межуточные положения. На основании результатов этих двух экспериментов, подтвержденных многими другими экспериментами, исследователи пришли к заключению, что испытуемые поворачивали в своем воображении объекты в полном соответствии с реаль­ными объектами. Они предположили, что простран­ственное представление человека претерпело эволю­ционное развитие, с тем чтобы соответствовать струк­турам физического мира, и стало частью врожденных процессов, вероятно, сходных с врожденными универ­сальными (uniform) грамматическими структурами, которыми обладают, по мнению Хомского, все инди­видуумы до того, как эти структуры трансформиру­ются в язык того или иного сообщества. В том же ключе была проведена другая серия экс­периментов на воображение (Kosslyn, Ball, & Reiser, 1978), в которых испытуемым предъявлялись карты вымышленных участков местности с важными объектами, помеченными буквой «X». Испытуемых просили запомнить карты и нарисовать их по памя­ти. После выполнения этого задания их просили представить в воображении карту и сосредоточить­ся на одном из объектов, помеченных «X». Затем их просили мысленно просмотреть карту и найти вто- рой объект. Время, которое требовалось испытуемым для просмотра карты до обнаружения искомого объекта, было прямо пропорционально фактическо­му расстоянию между объектами; для обнаружения менее удаленных от исходной точки объектов требо­валось меньше времени, чем для обнаружения более удаленных. Пэйвио (Paivio, 1971, 1986) предположил, что для репрезентации образов и вербальных символов ис­пользуются различные кодирующие системы. Каждая из систем имеет подраздел, отправляющий сигналы соотнесения (references) другой системе, — подобные тем, которые связывают объект с обозначающим его словом. В одном из экспериментов, проведенных с целью проверки данной гипотезы, Пэйвио (Paivio & Csapo, 1973) предъявлял испытуемым слова, относя­щиеся к определенным объектам, и просил их либо представлять соответствующие объекты, либо произ­носить слова. Впоследствии испытуемых просили вспомнить их. Испытуемым в два раза чаще удавалось вспомнить воображаемые объекты, к которым относи­лись слова, чем вспомнить произносимые слова, — тем самым было получено свидетельство превосходства невербального кодирования над вербальным и веро­ятного существования двойной системы кодирования. Вспоминание воображаемых объектов было столь же успешным, как и вспоминание реально показанных изображений. Пэйвио интерпретировал результаты данного эксперимента как подтверждающие его тео­рию. С критикой некоторых базисных предположений о ментальных репрезентациях выступил Пилишин (Pylyshyn, 1973). Он отметил, что если образы подоб­ны картинам, требуется один наблюдатель (seer) для восприятия картины, другой — для наблюдения за тем, что видит первый, и т. д. до бесконечности. Скин-нер (Skinner, 1963) указал ранее на ту же проблему: представление о внутреннем мире, являющемся копи­ей внешнего, приводит к вопросу о том, кто/что ви­дит изображение в голове. Кроме того, Пилишин утверждает, что если обработка данных имеет как вер­бальный, так и невербальный базис, результаты коди­рования этими двумя системами должны каким-то образом соотноситься между собой, а это требует тре­тьей системы кодирования, промежуточной между ними либо направляющей их. Косслин (Kosslyn, 1980, 1981,1983) возражает, указывая на то, что предлагае­мый Пилишиным третий промежуточный обрабаты­вающий агент требует очередной кодирующей систе­мы, чтобы направлять его, и т. д. до бесконечности, и потому это предположение аналогично утверждению самого Пилишина о необходимости наблюдателя или гомункулуса. Косслин (Kosslyn, 1983,1994; Kosslyn & Koenig, 1992) привлекает внимание к попытке обой­ти логическое требование гомункулуса. Частично ос­новываясь на исследованиях с использованием позит-ронной эмиссионной томографии, Косслин (Kosslyn, 1994) утверждает, что при воображении и восприятии используются одни и те же механизмы головного моз- 89 га, и поэтому нет необходимости в привлечении гипо­тетического наблюдателя. Косслин предлагает теорию, которую он считает более адекватной, чем теория Пилишина. Он утверж­дает, что образы — это не картины, а процессы, в ко­торых пространственные отношения компонентов поддерживаются в особой пространственной среде (a special medium of space). Данная теория предпола­гает существование (а) двух типов файлов для хра­нения информации и (б) пространственной среды ( spatial medium). В файлах первого типа— пропози­циональных файлах ( propositional files) хранится ин­формация о частях объектов и отношениях этих час­тей между собой. В файлах второго типа — файлах образов ( image files) содержится информация об об­разах и о том, как они репрезентируются простран­ственной средой. Пространственная среда — это ме­сто возникновения образов. Среда обладает наиболь­шей разрешающей способностью (или четкостью изображения) в центре и наименьшей на периферии. Среда имеет зернистость, и размер зерна ограничи­вает возможность видеть детали, а также имеет огра­ниченные размеры. Как только репрезентация начи­нает угасать, она формируется в среде. Файлы обра­зов содержат координаты точек репрезентируемого объекта, тогда как пропозициональные файлы содер­жат информацию о свойствах объекта и их отноше­ниях. Так, например, в файле образов будут содержаться координаты точек обобщенного человеческого лица (basic face) или черт лица друга. А пропозициональ­ные файлы будут содержать список характеристик — носа, глаз, рта — и отношений этих компонентов к обобщенному образу лица: рот внизу — по центру лица, выше него — нос — в самом центре лица, по бо­кам от него — два глаза. Когда человек представляет себе лицо, информация из файлов образов и пропози­циональных файлов поступает в пространственную среду. Однако формирование образов предполагает также участие других процессов. В процессе форми­рования образа (image process) осуществляется поиск обобщенного образа лица в пропозициональном фай­ле, и по нахождении его процесс построения изобра­жения ( picture process) считывает координаты и фор­мы обобщенного образа в область пространственной среды, обладающую наиболее высоким разрешением, и заполняет эту область. Затем вступает в силу про­цесс нахождения ( find process) частей лица, а процесс размещения ( put process) располагает части лица в со­ответствующих точках целостного образа. Таким об­разом, согласно теории Косслина, в процессе обработ­ки образа части добавляются к базовой структуре. Косслин (Kosslyn, 1978) пытался проверить огра­ниченность размеров пространственной среды, пред­полагаемую его теорией. Он просил испытуемых представить себе животное, находящееся на рассто­янии, а затем приближать образ до тех пор, пока он не заполнит все воображаемое зрительное простран­ство. Оценки испытуемыми минимального расстоя- ния до животного были прямо пропорциональны от­носительным размерам животного. Кролика можно было представить находящимся очень близко, так чтобы он заполнял все пространство, собаку — на некотором отдалении, а лошадь — еще дальше. Ре­зультаты данного эксперимента подтвердили один из компонентов теории Косслина, как это произошло и с тестом на зернистость пространственной среды. В данном эксперименте испытуемым было дано за­дание представить себе часы. Время, требующееся для реакции, было пропорциональным воображаемо­му расстоянию до часов и увеличивалось с увеличе­нием расстояния, в соответствии с гипотезой Коссли­на (Amorim & Stucchi, 1997). Пилишин (Pylyshyn, 1981, 1984) выступил с кри­тикой данной теории умственных образов, развивая ранее высказанные им критические замечания. Он утверждал, что образы, функционирующие в особой среде, должны являться частью структуры организ­ма, и следовательно, не могут изменяться в зависи­мости от таких пропозициональных условий, как представления и цели. Если же образы изменяются, они также должны быть пропозициональными. Пи­лишин (Pylyshyn, 1984) подтвердил результаты ис­следований Косслина, Болла и Рейсера (Kosslyn, Ball and Reiser, 1978), согласно которым в процессе про­сматривания испытуемыми воображаемых ими карт время, требующееся для перемещения в воображе­нии из одного пункта в другой, прямо пропорцио­нально расстоянию между ними. Однако если испы­туемым предложить быстро переключить внимание с одного пункта на другой, зависимость не сохраня­ется. Если их попросить в своем воображении про­бежать из одного пункта в другой, они пересекают расстояние между ними быстрее, чем в случае вооб­ражаемой ходьбы. Поскольку характер воображения меняется в зависимости от инструкций, умственные образы не могут являться частью структуры организ­ма. Они должны носить пропозициональный харак­тер, а не являться независимой сущностью или про­цессом. Пилишин приходит к заключению, что умственные образы являются репрезентациями, от­ражающими реальность, однако без посредства спе­циальных репрезентационных систем. Используя данные, полученные в ходе исследований мозга ме­тодами позитронной эмиссионной томографии, Косслин (Kosslyn, 1994) утверждает, что (а) механиз­мы распознавания объектов в значительной степени составляют механизм формирования умственных об­разов, а эти образы помогают распознавать объекты, и что (б) умственные образы являются изобразитель­ными (картинными) и в то же время пропозицио­нальными. Гарфилд (Garfield, 1988) утверждает, что пред­ставления и цели, о которых говорит Пилишин, дей­ствительно имеют большое значение, однако они, как и другие аттитюды, не являются локализованными в голове сущностями, которые должны порождать теории когнитивных событий. Скорее, такие когни- 90 тивные теории должны объяснять, каким образом в процессе взаимодействия человека со средой форми­руются представления и желания. Также подвергая сомнению вычислительные и/или репрезентацио-нальные теории (computational/representational theories), Патнэм (Putnam, 1975, 1988) продемонст­рировал, что значения представляют собой не плоды воображения (mental creations) в голове индивида, а отчасти являются продуктом физического и культур­ного окружения. Поскольку вычислительные теории предполагают наличие последовательностей симво­лов в разуме индивидуума, они должны объяснить, как эти символы связаны с миром; однако им это не удается, считает Лоорен де Йонг (Looren de Jong, 1995). «Компьютер не имеет доступа к вещам реаль­ного мира, обозначаемым посредством компьютер­ных репрезентаций» (р. 240). Основываясь на рабо­тах Патнэма и перенося анализ в область сравнения вычислительных и коннекционистских теорий (см. далее), Лоорен де Йонг встает на сторону коннекци-онистов. Он также приводит аргументы в пользу ре­ляционного концепта разума (relational concept of mind), аналогичного предлагаемому экологической психологией Гибсона (Gibson, глава 13, р. 374) и при­званного заменить собой как внутреннюю, так и внешнюю причинность (Looren de Jong, 1997). Коннекционистские сети. Коннекционизм отхо­дит от основанной на правилах вычислительной си­стемы, в которой внутренне репрезентируемый мир не имеет прочной связи с реальным миром. Коннек­ционизм остается верным понятию репрезентаций, но предполагает, что эти репрезентации являются реакциями на входные сигналы из реального мира, взвешиваемые с целью их категоризации (Bechtel, 1990), или что они представляют собой образы, воз­никающие в результате нейронной активации, рас­пространяющейся из центральной сети смысловых структур (meaning structures) к периферийным структурам (Lundh, 1995). Сторонники данной конструкции придают особую важность паттернам активации в сетях, аналогичных нейронным сетям, а не встроенным символам или правилам. Их теория предполагает, что комплексы узлов оказывают возбуждающее или тормозящее действие друг на друга и в результате их взаимосвя­зи образуют блок (unit). Узлы обладают иерархичес­кой структурой входов и выходов; одни из них при­нимают внешние входные сигналы, другие выпол­няют промежуточные (вспомогательные) функции, а третьи — посылают выходные сигналы другим уз­лам. Такие паттерны активации или сигналов, посы­лаемых одними узлами другим, подчиняются набо­ру правил (алгоритмов, как в компьютерном про­граммировании), определяющих мощность входных и выходных сигналов, передаваемых между узлами. В сетях хранятся репрезентации, такие как вид дере­ва или запах выпекаемого хлеба, в виде распределе­ния активированных узлов. Поскольку количество возможных паттернов огромно, запах и вид дерева или даже два различных запаха не вступают в про­тиворечие друг с другом, за исключением случаев практически полного сходства. Оказывать возбуждающее или тормозящее влия­ние друг на друга могут не только отдельные узлы, но и блоки ( units) — группы узлов, каждая из кото­рых производит собственный общий выходной сиг­нал, соответствующий результирующему весу всех входных сигналов, полученных от других узлов. Бло­ки организованы иерархическим образом,аналогич­ным иерархии узлов. Блоки обучаются алгоритму генерации выходного паттерна сигналов в ответ на входной паттерн сигналов из внешнего мира без не­обходимости следовать каким-либо встроенным пра­вилам. Согласно данной теории, поскольку огром­ное количество узлов функционирует одновремен­но и на различных уровнях организации, обработка носит параллельный, а не последовательный характер, в противоположность большинству поточных схем обработки информации (Balard, 1986; Hinton & Anderson, 1981; Holy oak & Thagard, 1990; McClelland et al, 1986; Rumelhart & McClelland, 1986; Smolensky, 1988). Смоленский (Smolensky, 1995) полагает, что ментальные репрезентации представляют собой век­торы, возникающие не в пределах узла, а в виде пат­терна активности, чьи свойства объясняют состав репрезентации без необходимости прибегать к при­чинно-следственным отношениям. Фодор (Fodor, 1997) считает, что в теории Смоленского неявно ис­пользуется структура «классической теории мен­тальных репрезентаций» без признания этого факта, а затем утверждается эффективность теории без классической структуры. Одно возможное объяснение механизма обуче­ния сетей предполагает, что когда первоначальный выходной паттерн ошибочен, происходит его срав­нение с правильной реакцией. Благодаря цепи об­ратной связи узлы корректируются таким образом, чтобы в следующий раз паттерн сигналов был пра­вильным. Например, если вы пытаетесь выучить немецкое слово Naturwissenschaft (естествознание), но при этом у вас в голове всплывает Natur- wunderkeit, или вам вообще не удается удержать в голове эту форму, вы должны проверить ее написа­ние по словарю. Тогда в сети будет запущен процесс корректировки. После серии попыток и исправле­ний в сети будут сформированы все необходимые правильные алгоритмы. Следовательно, в сети, ко­торая не была запрограммирована в соответствии с правилами немецкого словообразования, будет вы­работана собственная программа, содержащаяся в узлах и блоках узлов. Тиенсон (Tienson, 1990) от­мечает, что нечто в процессе обратной связи долж­но изменять веса на адекватные, однако авторы дан­ной гипотезы не предлагают описания такого меха­низма, и остается неясным, каким образом он может функционировать. Другой подход к коннекционистским сетям пред­ставляет собой форму «конструктивизма». Он гласит, 91 что нейронные структуры, на основе которых функ­ционируют когниции, не являются врожденными, а формируются в результате взаимодействия с окружа­ющей средой (Quartz, 1993). Заучивание алгоритмов, помимо модификации весов входных сигналов, вклю­чает также добавление новых структур. Эта конструк­тивистская теория «допускает, что среда, окружающая обучающиеся системы, играет центральную роль в конструировании репрезентаций, лежащих в основе способности этих систем к обучению в данном окру­жении» (р. 239)\ Автор утверждает, что такой конст­руктивистский подход, допускающий добавление но­вых связей и структур в процессе обучения, имеет важные преимущества перед теорией врожденных и жестко фиксированных структур PDP (распределен­ной параллельной обработки). По мере усложнения нейронной структуры в процессе обучения репрезен­тирующая способность сети возрастает, и могут воз­никать новые репрезентации. В подтверждение своей точки зрения автор ссылается на тридцатилетний опыт нейробиологических исследований, свидетель­ствующий о возрастании сложности нейронной орга­низации в ходе постнатального развития и адаптивно­сти этого процесса, оказывающей прямое влияние на структуру головного мозга. Поскольку остается неясным, как мозг может ре­презентировать и обрабатывать символы, была пред­принята попытка представить на основе данной тео­рии модель, в соответствии с которой могут возни­кать репрезентации. Так, согласно этой модели, репрезентация слова Natunvissenschaft распределяет­ся в виде паттерна в пределах одного блока или меж­ду блоками, и его сохранение обусловлено силой вза­имосвязей. Этот паттерн взаимосвязей позволяет нам воспроизводить слово Naturwissenschaft. Прово­дя эксперименты, в которых форма предъявляемых слов оказывала влияние на опознание сходных форм слов («морфологическая преднастройка»), исследо­ватели сообщают, что результаты подтверждают кон-некционистскую точку зрения, согласно которой данный эффект объясняется характеристиками акти­визации коннекционистской сети, несмотря на отсут­ствие эксплицитной репрезентации словесных форм в данной сети (Rueckl et al.,1997). Следует отметить, что коннекционистская теория расходится по данному вопросу с когнитивной ней­ропсихологией, настаивающей на том, что функции мозга должны быть локализованы, а коннекционизм практически не дает биологического объяснения ког-ниций (Kosslyn & Koenig, 1992). Коннекционистская теория также расходится с точкой зрения на когни­ции как основанные на правилах или символические репрезентации. Оппоненты коннекционизма утверж­дают, что его позиция является возвратом к ассоци-анизму в компьютерообразном облачении (Pinker & Mehler, 1988). Динамические репрезентации. Данный подход (Port & van Gelder, 1995) разделяет представления о ментальных (внутренних) состояниях, но отвергает концепции манипулирования символами и коннек­ционистской обработки. Он гласит, что ментальные состояния представляют собой взаимоотношения мозг — среда, а также функции мозга. Сторонники данного подхода считают, что для того чтобы репре-зентационные свойства биологического поведения обрели стабильность, требуется время, и следова­тельно, время является неотъемлемым свойством такого поведения. Как символические, так и коннек-ционистские репрезентации рассматриваются как статичные дискретные вещи, что несовместимо с не­прерывным временным характером биологических событий. Именно динамические временные измене­ния координируют тело и среду, благодаря чему об­разуются значения, а значения определяют менталь­ные состояния. Такие ментальные состояния, как, например, память или восприятие, не предполагают наличия внутреннего набора символов для внешне­го объекта, а являются «динамической репрезентаци­ей», специфической для события окружающего мира. Нервная система поддерживает отношения орга­низм-среда, однако она не порождает и не репрезен­тирует их. Это подтверждается тем фактом, доказы­вают сторонники данного подхода, что у биологичес­ких видов, обладающих совершенно различными нейронными структурами, наблюдаются функцио­нально эквивалентные формы поведения. Источни­ком вдохновения для данного подхода явились рабо­ты Гибсона (глава 13, с. 328) по экологическому вос­приятию, свидетельствующие о том, что среда обеспечивает информацию о значащих событиях, когда такие события происходят во взаимодействии организма и среды. Память Память как хранилище и как обработка данных. Один из важнейших экспериментов не только для понимания феномена памяти, но и для когнитивной психологии в целом был проведен Стернбергом (Sternberg, 1966, 1969), изучавшим мысленное ска­нирование (mental scanning) объектов в памяти. Он просил испытуемых запомнить список слогов или цифр, а затем предъявлял им еще один слог или циф­ру. Их задачей было как можно скорее определить, относится ли данный слог или цифра к заученному ими списку, и соответственно ответить «да» или «нет». Стернберг обнаружил, что чем длиннее был список, тем большим было время реакции испытуе­мых, независимо от того, содержался ли конт­рольный слог в списке или нет. Он пришел к заклю­чению, что поиск в памяти предполагает серию по­следовательных сравнений нового элемента с 2 Заметьте, что автор делает акцент на окружении нервной системы (nervous system) и обучаемости нервной систе­мы, а не индивидуума. 92 каждым из содержащихся в памяти и продолжается до конца списка даже в том случае, если соответствие найдено. Но зачем продолжать сканирование после того, как соответствие обнаружено? Возможный от­вет содержался в более детальных данных его экспе­риментов: добавление каждого нового пункта к спис­ку увеличивало время реакции на 38 миллисекунд, что дает скорость сканирования от 25 до 30 пунктов в секунду. Благодаря такой большой скорости скани­рования, вероятно, является более эффективным пройти по всему списку, прежде чем решить «да» или «нет», чем делать это после каждого сравнения. Дан­ный результат противоречил ожиданиям и не мог быть получен каким-либо иным способом, кроме эк­сперимента. Стернберг составил схему, отображаю­щую поток информации между запоминаемым спис­ком и тестовым пунктом, и согласовал ее с линейным уравнением, описывающим эти соотношения. Пред­ложенная им теория оказала значительное влияние на когнитивную психологию и положила начало многочисленным экспериментам, преследующим цель проверки данной теории. Многие когнитивисты рассматривают память как состоящую из двух типов хранилищ. В одном из них хранятся данные кратковременной, а в другом — дол­говременной памяти. Когда мы слышим имя челове­ка, с которым только что познакомились, имя попа­дает в сенсорное хранилище, а оттуда перемещается в краткосрочное хранилище, когда мы внутренне по­вторяем его, чтобы использовать снова. Если мы не осуществляем этого внутреннего повторения и не используем имя, информация о нем быстро затухает или замещается новой информацией в кратковре­менном хранилище. Если мы связываем новое имя с кем-то или чем-то нам уже известным, оно может переместиться в долговременное хранилище. Про­должение внутреннего повторения или использова­ния имени также может привести к такому переме­щению. Содержимое кратковременного хранилища кодируется в звуках, а долговременного — в значе­ниях. Извлечение информации из долговременного хранилища часто бывает более замедленным вслед­ствие огромного количества содержащейся в нем информации, среди которой необходимо осуще­ствить поиск. Кроме того, часто предполагается, что дополнительное кратковременное хранилище содер­жит сенсорную информацию. Классический эксперимент, призванный продемон­стрировать постоянное и неизменное сохранение дан­ных опыта в памяти, был проведен Пенфилдом (Penfild, 1958a, 1958b), нейрохирургом Монреаль­ского неврологического института. Он проводил элек­трическую стимуляцию различных участков поверх­ности коры головного мозга у больных эпилепсией со вскрытой для операций черепной коробкой. Пенфилд использовал только местный наркоз черепа, так что скальп, череп и мозг были нечувствительны к прикос­новению и даже хирургическому вмешательству, од­нако пациенты находились в бодрствующем состоя- нии и могли сообщать о своих ощущениях при элект­рической стимуляции. Некоторые замечания пациен­тов описывали чисто биологические ощущения, такие как покалывание или онемение в тех или иных частях тела. Другие носили психологический характер, как, например, зрительные сцены или воспоминания о прошлых событиях. Третьи ограничивались звуковы­ми, цветовыми и тактильными ощущениями. Скиннер (Skinner, 1963) считает, что «...легче предположить, что при этом вызыва­ется само поведение видения, слышания и т. д., чем то, что активизируется некая копия предше­ствующих средовых событий, которую испытуе­мый в этот момент видит или слышит. В обоих слу­чаях следует предположить, что при этом имеет место поведение, аналогичное реакции на исход­ные события, — испытуемый видит или слышит, — однако предположение о воспроизведении со­бытий, воспринимаемых зрением или слухом, яв­ляется излишним усложнением» (р. 955). Всего реагировало на экспериментальное воздей­ствие менее 8% пациентов, причем часть из них, ве­роятно, сообщали о реконструируемых событиях, а не о воспоминаниях. Большинство отчетов были ту­манными. Серьезным недостатком процедуры явля­лось отсутствие независимых наблюдателей, которые могли бы проверить точность наблюдений и описа­ний Пенфилда. Валенстайн (Valenstein, 1973) отме­чает: «Создается впечатление, что помещение элект­родов на специфические участки мозга с неизбежно­стью вызывает те или иные формы поведения. Однако те, кто участвовал в данных исследованиях, определенно могут сказать, что это не так» (р. 87). Была предложена альтернатива двухуровневой (или трехуровневой, если включать сенсорное храни­лище) теории памяти, утверждающая, что память функционирует в соответствии с последовательнос­тью стадий обработки информации (Craik & Lockhart, 1972). На первой стадии такая информация, как имя, которое мы слышим при встрече с человеком, обраба­тывается в соответствии с воспринимаемыми акусти­ческими (звуковыми) характеристиками. На следую­щей стадии происходит обработка семантической со­ставляющей в соответствии с тем значением, которое мы придаем полученной информации. При переходе на более глубокие уровни обработки информация приводится в соответствие с организованным комп­лексом знания. Например, имя нового знакомого на­чинает означать члена команды по боулингу, чье вы­сокое мастерство становится важным для успеха всей команды. Если двухуровневая теория гласит, что ин­формация переходит из кратковременной в долговре­менную память благодаря заучиванию наизусть, то теория стадий обработки утверждает, что для сохра­нения в памяти существенным оказывается осмыслен­ное и организованное внутреннее повторение новой информации в процессе ее обработки. 93 Согласно другой теории памяти, память состоит из (а) процедурной памяти, обеспечивающей связь между стимулами и реакциями, включая взаимосвя­зи комплексных стимулов; (б) семантической памя­ти, позволяющей иметь внутренние репрезентации и обработанные конструкции (manipulative constructions) мира и (в) эпизодической памяти, по­зволяющей индивидууму сохранять воспоминания о личном опыте и возвращаться в памяти назад для просмотра воспоминаний. Далее эта теория предпо­лагает три рода отношений: (а) процедурная память независима от остальных двух, тогда как семантичес­кая память до некоторой степени привязана к про­цедурной памяти, а эпизодическая — и к той и к дру­гой; (б) каждый тип памяти связан с определенной формой осознавания — процедурная с неосознавани-ем (non-awareness), семантическая — с осознаванием и эпизодическая — самоосознаванием; и (в) каждая из систем памяти является частью отдельной ней­ронной системы, имеющей свою собственную эволю­цию (Tulving, 1985)3 . Поскольку позитронная эмис­сионная томограмма показала, что более интенсив­ный кровоток в правой части расширенной лимбической системы мозга связан с новой, в проти­вовес знакомой информации, а также в определен­ных участках мозга — со сложными изображениями, Тулвинг и его коллеги (Tulving et al.,1994) пришли к выводу, что в соответствующих участках мозга рас­положены сети, кодирующие визуальные / простран­ственные новые стимулы. Проведя обзор литерату­ры, описывающей, каким образом четыре системы памяти справляются с четырьмя типами диссоциа­ции, Тулвинг (Tulving, 1996) находит свидетельства в пользу существования множественных систем дол­говременной памяти и их нейронной основы. Конструкт разума часто рассматривается как про­странственный; при этом различные элементы памя­ти располагаются в отдельных точках этого про­странства. Поскольку воспоминания, предположи­тельно, хранящиеся в долговременной памяти, отличаются значительным разнообразием — навыки катания на роликовых коньках, названия улиц род­ного города, рецепты приготовления печенья, коман­ды компьютерных программ, речевые навыки и т. д. -маловероятно, что все они сохраняются в одной и той же форме. А предположение о том, что информация попадает в долговременную память благодаря внут­реннему повторению, игнорирует тот факт, что и без такого повторения человек в течение длительного времени способен помнить подробности собственной свадьбы или основную сюжетную линию художе­ственного фильма. Пытаясь разрешить ряд возникающих проблем, некоторые исследователи памяти обратились к тео­риям PDP (распределенной параллельной обработ­ки). Хотя данная модель также предполагает нали­чие пространственных характеристик памяти, со­гласно ей различные компоненты памяти имеют различную пространственную локализацию. Теория PDP предполагает, что у человека обработка инфор­мации, как правило, осуществляется параллельно, а не в соответствии с линейной или последовательной сменой стадий. Согласно предложенной Мак-Клел-ландом (McClelland, 1981, 1986) теории PDP, науче­ние — это процесс укрепления связей между сохра­няемыми в памяти блоками, в совокупности со­ставляющими репрезентацию целостного события. В процессе вспоминания осуществляется доступ к одному или нескольким блокам, каждый из которых содержит репрезентацию связанных между собою вещей, которые, в свою очередь, активизируют дру­гие блоки, участвующие в процессе целостного из­влечения из памяти. Такой тип памяти и характер извлечения требует наличия единственного ключево­го признака (cue) либо нескольких частичных или даже ошибочных признаков для активизации памя­ти. При последовательном характере обработки единственный неверный признак делал бы извлече­ние невозможным. Параллельная обработка, соглас­но данной теории, также позволяет восполнять недо­стающую информацию — не благодаря знанию о дан­ной конкретной вещи, а благодаря сохраняемой в памяти информации аналогичного типа о других ве­щах. Данный тип памяти также обладает достаточной гибкостью, позволяющей каждому человеку хранить и извлекать самую разнообразную, уникальную для него информацию, а кроме того, такая модель объяс­няет факт хранения информации в долговременной памяти без повторения. Поскольку адаптивные сети свободны от традиционных медиаторов и репрезен­таций, они просто адаптируются в соответствии с историческими условиями отбора. Эстес (Estes, 1980) провел обзор исследований, ав­торы которых выступают в пользу аналогии между компьютерной и кратковременной человеческой па­мятью. Он рассматривает шесть пунктов, по которым компьютерная память сопоставляется с человеческой, и находит существенные различия по всем пунктам. В целом, разница состоит в том, что компьютеры от­личает высокая скорость доступа и точность воспро­изведения, тогда как для человеческой памяти харак­терны «робастность» («robust») и универсальность. У людей не возникает необходимости в такой быстроте и точности, какой достигают компьютеры, однако со- 3 Некоторые представители когнитивизма выделяют весьма внушительное количество типов памяти. Так, Нейворт (Neiworth, 1995) перечисляет долговременную, кратковременную, рабочую (оперативную), справочную, процедурную, декларативную, эпизодическую, семантическую, имплицитную и эксплицитную память. Это напоминает способ, каким Кларк Халл продолжал умножать количество гипотетических внутренних побуждений, так чтобы они соответствовали разнообразию получаемых им экспериментальных данных, а предшествующее ему поколение психологов множило число инстинктов. 94 храняемая ими информация обеспечивает быструю адаптацию к условиям окружающей среды. Далее, «...чем больше мы узнаем о человеческой па­мяти, тем меньше наши знания о ней вписывают­ся в стереотипное представление о простом хра­нилище. Вероятно, наша память мало чем напо­минает склад, библиотеку или запоминающее устройство на магнитных сердечниках (core memory) — место, куда информация помещается и где она хранится до тех пор, пока не окажется востребованной; человеческая память скорее представляет собой сложную динамическую си­стему, которая может в любой момент времени предоставлять нам информацию об отдельных событиях или объектах, связанных с нашим пред­шествующим опытом. Фактически мы вообще не может говорить о том, что человеческая память в буквальном смысле хранит что-либо; она просто изменяется, являясь функцией опыта. Аналогия с хранилищем... может оказаться даже вредной при определении целей, на которыхдолжны быть сконцентрированы усилия исследователей, или при размышлении о том, каким образом челове­ческая интеллектуальная функция в целом может быть усовершенствована» (р. 68). Альтернативные направления. Согласно мнению Дженкинса (Jenkins, 1981), для того чтобы предсказать поведение субъекта, необходимо знать его цели, харак­тер задачи и окружающей его обстановки и, что наибо­лее важно, операциональные или личностные характе­ристики («управляющие структуры»). Однако теоре­тики когнитивизма обычно используют схемы последовательности операций вместо того, чтобы пы­таться определить операциональные характеристики субъекта, которые практически никогда ими не моде­лируются. Без учета этих операциональных характери­стик, утверждает Дженкинс, число альтернативных воз­можностей выполнения конкретной задачи становит­ся почти бесконечным, так что теоретические вопросы остаются без ответа. Когнитивные теории разума прак­тически представляют собой модели конкретных спо­собов выполнения субъектом тех или иных задач. При появлении новых данных или новых задач ментальную модель оказывается необходимым укомплектовывать «новыми воспоминаниями, новыми функциями и т. д., пока она не становится столь громоздкой, что от нее в конце концов приходится отказаться» (р. 216-217), и так продолжается бесконечно. «Мы попусту тратим время, пытаясь получить общую модель путем созда­ния многочисленных мелкомасштабных моделей вы­полнения частных (и произвольно выбранных) лабора­торных заданий» (р. 217). Дженкинс приводит примеры экспериментов, пы­таясь доказать, что предлагая испытуемым глупые или бессмысленные задачи, мы вынуждаем их вести себя соответственно. «...Если мы проводим глупые эксперименты, мы приходим к глупым теориям. Эти глупые теории кажутся нам верными, поскольку ис­пытуемые могут вести себя настолько глупо, на­сколько мы того от них требуем» (р. 219). Он отме­чает, что даже некоторые классические экспери­менты являются иллюстрацией данного принципа. В исследованиях Торндайка кошки, помещенные в «проблемный ящик», действуют исключительно пу­тем проб и ошибок, поскольку это единственная воз­можность, которую оставляют им условия экспери­мента. В экспериментах Келера обезьяны решают проблемы «посредством инсайта», поскольку ника­кой другой возможности экспериментальная ситуа­ция им не предоставляет. Аналогичным образом у Халла крысы усваивают подкрепляемые реакции, приводящие к ослаблению внутренних побуждений, а у Толмена они научаются посредством когнитив­ных карт, в силу ограничений, накладываемых в каж­дом случае на условия эксперимента. В подтвержде­ние своей точки зрения Дженкинс ссылается на ис­следования, свидетельствующие о том, в сколь ограниченных пределах мы можем распространять результаты, полученные в ходе одного эксперимен­та, на другой. В лучшем случае мы можем делать обобщения, распространяемые лишь на незначитель­но отличающиеся от исходных классы событий. Небольшой экскурс в историю указывает нам и на другие проблемы. Пытаясь прийти к пониманию ос­новных принципов, лежащих в основе обучения и памяти, Эббингауз ввел метод заучивания бессмыс­ленных слогов как наиболее элементарных единиц информации, которые он только мог представить. Эти бессмысленные слоги явились воплощением представлений английских эмпириков-ассоцианис-тов об атомах разума. Слоги устраняли контекст, а также операциональные характеристики и влияние предыдущего опыта, полученного в эксперименталь­ной ситуации. Аналогично последователи Уотсона и методологического бихевиоризма полагали, что если им удастся досконально изучить условные реакции, они в конце концов смогут перейти к изучению наи­более сложных форм человеческого поведения. Од­нако психологи-системщики и инженерные психоло­ги продемонстрировали, что для того чтобы достичь успеха в усовершенствовании сложных систем, необ­ходимо сначала научиться управлять условием, огра­ничивающим наибольшую вариацию. Влияние на второстепенные источники не может дать эффекта, пока нам не удастся контролировать основные. Тем не менее господствующим операциональным прин­ципом в психологии стала противоположная, идущая от английского эмпиризма к бихевиоризму и когни-тивизму точка зрения, согласно которой мы должны сначала изучить простейшие, поддающиеся анализу элементы и постепенно переходить к более сложным формам поведения. В силу этого обстоятельства про­гресс психологии оказался весьма скромным. Джен­кинс настаивает на том, что мы должны отказаться от данного подхода, поскольку «для того чтобы изу- 95 чать сложные формы отношений, необходимо рас­сматривать такое количество элементов, которое до­статочно для формирования данных типов отноше­ний» (Jenkins, 1981, р. 225). Осуществив широкомасштабную программу иссле­дований, Дженкинс (Jenkins, 1974,1981; Jenkins, Wald & Pittenger, 1978; Pittenger & Jenkins, 1979) продемон­стрировал, что запоминание находится во взаимозави­симости с контекстом, включающим ситуацию, в ко­торой происходит запоминание, задачу, стоящую пе­ред запоминающим лицом, его знания и навыки, а также его представления и убеждения. Источники представлений и убеждений индивидуума, как и свой­ственные ему способы структурирования опыта, так­же имеют большое значение. Кроме того, «мы не мо­жем рассматривать память, не рассматривая инструк­ции экспериментатора, восприятие, понимание, операции логического вывода и решения задач, а так­же все другие процессы, участвующие в конструиро­вании событий» (Jenkins, 1974, р. 794). «Память — это не прямоугольник в блок-схеме последовательнос­ти операций» (р. 794, курсив автора). Чтобы ответить на вопросы, касающиеся памяти, мы должны опреде­лить, какие виды ее анализа будут наиболее адекват­ными для конкретной цели исследования или спосо­ба понимания происходящего, а также какого рода события представляют для нас интерес. Уоткинс (Watkins, 1990) утверждает, что поиск гипотетических медиаторов памяти непродуктивен. Под медиаторами понимаются либо хранилища, либо следы, оставляемые в мозге исходными событи­ями. Медиационизм (mediationism) порождает мно­жество теорий, представляющих интерес почти ис­ключительно для тех, кто их выдвигает, и редко от­брасываемых до тех пор, пока их авторы не сходят со сцены. Эти теории, считает Уоткинс, претендуют на уровень сложности, которым не могут адекватно опе­рировать экспериментальные методики исследова­ний. Он рекомендует процедуру, использованную им в собственных исследованиях памяти, в соответствии с которой память рассматривается как функция (а) среды и «состояния души» («state of mind») запоми­нающего лица и (б) его личной истории. Данный под­ход, утверждает Уоткинс, ведет к постановке «пря­мых» («straightforward») исследовательских вопро­сов и получению результатов, обладающих свойством кумулятивное™ (accumulative). Такой подход будет принципиально отличаться от суще­ствующего положения дел, при котором существует множество теорий, в то время как результаты иссле­дований никак не соотносятся между собой. Следуя предложенным Уоткинсом рекомендациям, некото­рые исследователи памяти обратились к изучению естественных условий, в которых функционирует память (см. работу Найссера: Neisser, 1982, содержа­щую обзор этих исследований). Семантические сети Данная модель (Anderson, 1983; Collins & Loftus, 1975; Meyer & Schvaneveldt, 1971) основана на пред­положении, согласно которому знание состоит из ас­социаций. Эти ассоциации помещаются в узлах, свя­занных между собой с различной степенью силы. Слово «подушка» имеет более сильную связь со сло­вом «кровать», чем со словом «дверь», тогда как сло­ва «голова» и «простыня» имеют с первым связи средней силы. «Кровать», «подушка» и «простыня» могут являться частью сети взаимосвязей, в которой «подушка» занимает центральное положение, и в различной степени обладать активизирующей силой. Другим примером семантических ассоциаций могут служить «где здесь» (хороший ресторан) и «пляжное солнце»*. Информация о сходстве может усилить имеющуюся ассоциацию или способствовать возник­новению новой. Так, если ребенок узнает, как звук «в» произносится в словах «здравый», «здорово», «поздравить» и что все они связаны со словом «здо­ровье», ему, возможно, будет легче образовать и но­вую связь: например, что слово «здравствуйте» пи­шется с «в» после «а», хотя эта буква и не читается. Лицам с болезнью Альцгеймера, участвовавшим в Балтиморском лонгитюдном исследовании старения (Baltimore Longitudinal Study of Aging), было дано задание назвать как можно больше слов за 60 секунд — либо названий фруктов и овощей (закрытые катего­рии), либо слов, начинающихся с букв Ф, А, или С (открытые категории). За 2'/2 года до предположи­тельного времени наступления болезни им удалось придумать меньше слов, относящихся к закрытым категориям (в особенности названий малоизвестных фруктов и овощей), чем здоровым испытуемым, од­нако по количеству слов, относящихся к открытым категориям, они не уступали здоровым. Мы можем предположить, что способность к формированию ма­лораспространенных ассоциаций в семантических сетях подвержена изменению на ранних стадиях бо­лезни, и данный показатель может быть использован с целью ранней диагностики заболевания (Weingartner et al., 1993). Шварц и его коллеги (Schwartz et al., 1996) предъявляли страдающим бо­лезнью Альцгеймера (с деменцией в легкой и уме­ренной форме) последовательности отдельных слов на экране компьютера. Слова относились к объектам, которые испытуемые могли себе представить (а не к абстрактным категориям). В качестве контрольной группы выступали здоровые лица пожилого возрас­та и учащиеся колледжа. Перед появлением слов на экране экспериментатор устно называл категорию. Задачей испытуемых было определить, относится ли слово к данной категории или нет, и указать ответ на­жатием правой или левой кнопки. Измерения време­ни реакции и электрической активности мозга (выз­ванных потенциалов) показали, что между результа- * «where is» (a good restaurant) и «sand-beach-sun»; поскольку на английском языке оба элемента рифмуются, воз­можно, они являются строками из известного стихотворения или песни. — Примеч. пер. 96 тами испытуемых, страдающих болезнью Альцгейме-ра, по крайней мере, при легкой форме слабоумия, и здоровыми испытуемыми не наблюдалось суще­ственных различий, и, следовательно, свидетельство­вали об отсутствии явных нарушений в семантичес­ких сетях больных, обычно предполагавшихся ранее. Продукционные системы Данные системы основаны на правилах имплика­ции («если — то»), как, например: «если плату за обу­чение опять поднимут, (то) я, наверное, не смогу за­писаться на следующий семестр...». Этот тип правил уже давно используется в логических системах и стал предметом интереса когнитивной психологии вслед­ствие предположения, что долговременное хранили­ще памяти содержит большое количество правил «если — то», тогда как хранилище оперативной памя­ти содержит информацию, которая обрабатывается в настоящий момент. Оперативная память (а) получа­ет информацию о том, что плата за обучение может быть повышена, (б) производит в долговременной памяти поиск соответствующего правила «если» и (с) формирует соответствующее заключение — «то», что записаться на данный курс, вероятно, окажется невоз­можным. В случаях, когда возможен более чем один вариант, оперативная память отбирает наилучший. Продукционные системы эффективны при анализе таких видов деятельности, как игры, — шахматы, лю­бимый пример когнитивистов, — а также поиск неис­правностей в механическом и электронном оборудо­вании. Данная модель применялась также при реше­нии задач (Newell & Simon, 1972), а кроме того и по отношению к другим — как когнитивным, так и неког­нитивным формам поведения; примером первого яв­ляется научение, а второго — оперантное обусловли­вание у животных (Holland et al., 1986). Томпсон и Манн (Thompson & Mann, 1995) показали, что вос­принимаемая испытуемыми степень необходимости условия зависит от того, представлено ли им выска­зывание в форме «А только тогда, если Б» или «если А, то Б». Восприятие формы высказывания, а не толь­ко логическое отношение, также является важной пе­ременной. Авторы приходят к заключению, что пред­ставляется маловероятным, чтобы различные задачи на логические рассуждения опосредовались одним и тем же механизмом. Психолингвистика Важной вехой на пути развития данной области явились работы Хомского (Chomsky, 1957, 1965), лингвиста из Массачусетского Технологического Института (MIT). Хомский утверждал, что в каждом человеке генетически заложена универсальная фор­ма грамматики. По мере взросления ребенка грамма­тическая форма разворачивается и модифицируется языковым сообществом, к которому он принадлежит. Этим объясняется определенное структурное сход­ство всех языков. Работы Хомского стимулировали многочисленные исследования в области языкового развития. Эти исследования показали, что конструкт врожденно порождаемой грамматики (innately generated grammar) не соответствует моделям рече­вой деятельности (performance models) (Smith, 1982); они также не выявили четкой последовательности в овладении грамматикой, как и каких-либо универ­сальных принципов иного рода (Schlesinger, 1984, цит. по Eysenck & Кеапе, 1990). В то же время они показали, что процесс языкового развития более сложней, чем полагал Хомский, и в высшей степени индивидуализирован. Темпы развития и последова­тельность овладения грамматическими структурами варьируются от ребенка к ребенку. Развитие синтак­сиса находится во взаимозависимости с контекстом, памятью и другими факторами (Lachman, Lachman & Butterfield, 1979). Полученные результаты согла­суются с концепцией психолингвистики, предложен­ной Кантором (Kantor, 1928, 1977), утверждавшим, что живой язык не является набором статических структур, таких как слова или фонемы, которые кон­струирует лингвист, как не является он и передачей символов от одного разума другому. Язык — это ин­терактивный процесс, разворачивающийся между говорящим и слушающим, и включающий референ­ты (вещи, обозначаемые словами), жесты, интона­ции, контекст, предыдущие высказывания и знание говорящего об уровне понимания слушающего. Все эти факторы непрерывно изменяются по мере того, как развивается дискурс, а говорящий и слушающий меняются ролями. Аналогичной точки зрения при­держивается Гарфилд (Garfield, 1990a), считающий, что язык состоит не только из информации, содержа­щейся в высказываниях, но также и из того, «.. .что предполагается социальным контекстом и соответствующими конвенциями, определяющими рамки, в которых осуществляется дискурс и кото­рые способствуют передаче информации и вос­приятию ее реципиентами... Он включает учитыва-ние импликативной формы, предположительных мотивов, стереотипных интеракций, этикета и бес­конечной паутины подобных внелингвистических обстоятельств, которые, тем не менее, определя-ютзначимость лингвистических событий, подлежа­щих пониманию участниками дискурса» (р. 13). Хотя в настоящее время теория Хомского не име­ет большого веса в психологии, она послужила сти­мулом для широкомасштабных психолингвистичес­ких исследований. Зейденберг (Seidenberg, 1997) полагает, что врож­денные способности к овладению языком могут про­являться в форме «предпочтений или восприимчи­вости по отношению к определенного типа информа­ции, содержащейся в средовых событиях, таких как речь (language)» (p. 1603), а не в изначально зало­женном грамматическом знании. Как он считает, раз- 97 нообразные источники указывают на то, что органи­зация мозга может ограничивать способы, посред­ством которых мы изучаем язык, но не определяет принципов овладения языком и его использования. Искусственный интеллект Корни данного подхода отчасти восходят к рабо­там Тьюринга (Turing, 1950), английского математи­ка, предложившего тест для определения того, обла­дает ли компьютер человеческим интеллектом. Ин­тервьюер с заранее заготовленным списком вопросов предлагает их компьютеру и человеку, которых он не видит. Человек, как и компьютер, выводит свои от­веты на экран и старается отвечать добросовестно, пытаясь убедить интервьюера, что он является чело­веческим существом. Компьютер отвечает на основе программы, спроектированной так, чтобы ответы по своей форме напоминали ответы, типичные для лю­дей. Если интервьюер не сможет регулярно и пра­вильно отличать ответы человека от компьютера в серии тестов, это означает, что компьютер прошел «тест Тьюринга» и считается обладающим человечес­ким интеллектом. Критики могут возразить на это, что успешное прохождение теста будет свидетель­ствовать лишь о возможности имитации машиной человеческого интеллекта, но не о тождественности с ним. Сторонники же искусственного интеллекта утверждают, что оба в этом случае фактически идентичны: машинный интеллект (по своему харак­теру) является человеческим интеллектом, а челове­ческий — машинным. Философ Сёрль (Searle, 1990, 1992) утверждает, что как люди, так и машины ма­нипулируют символами, но что лишь люди придают символам значения. Он полагает, что биологический мозг производит психологические события и исполь­зует ряд аналогий для демонстрации того, что собы­тия мозга отличаются от компьютерных событий. Например, «вы не можете завести машину с помо­щью компьютерной имитации процесса окисления бензина... Представляется очевидным, что аналогич­ным образом имитация когнитивной способности (cognition) не сможет произвести те же эффекты, что и нейробиологический субстрат когнитивной способ­ности» (1990, р. 29). В наиболее ранних эмпирических исследованиях, посвященных данному вопросу, проведенных Ньюэл-лом и Саймоном (Newell & Simon, 1961), испытуе­мых просили думать вслух, решая задачи по симво­лической логике. На основании этих исследований авторы разработали машинные программы, повторя­ющие аналогичные процедуры. Поскольку один объект сравнения мог имитировать деятельность другого, они пришли к заключению, что деятельнос­тью как компьютеров, так и людей управляют одни и те же принципы. Вслед за этим удалось смодели­ровать выполнение других интеллектуальных задач, таких как формирование понятий (Gregg & Simon, 1967) и вербальное научение (Feigenbaum, 1970). Машинные программы требовали, однако, специаль- ного программирования для каждой отдельной зада­чи и не могли использовать единые базовые принци­пы для решения разнообразных задач, как это свой­ственно людям. Чтобы устранить этот недостаток, Саймон и Ньюэлл (Simon & Newell, 1964, 1971) раз­работали программу Общего Решателя Задач (ОРЗ), позволяющего выводить логические доказательства, решать криптографические задачи и играть в шахма­ты. По аналогии с особенностями человеческой ин­теллектуальной деятельности данная программа не была ориентирована на решение специфического рода задач, а могла использоваться для решения са­мых разнообразных задач. При игре в шахматы про­грамма работала на основе дерева решений, в кото­ром оценивались альтернативные варианты ходов и последствия каждого из них. Каждое решение или подцель вели к новому процессу решения. Саймон и Ньюэлл, в отличие от ряда других сто­ронников теории искусственного интеллекта (ИИ), не считают, что люди подобны компьютерам, а ско­рее, что компьютеры могут быть запрограммирова­ны таким образом, чтобы функционировать подобно людям. Они используют блок-схемы последователь­ности операций для графического представления ги­потетических психических структур. Степень соот­ветствия между функционированием машинной программы и человека показывает, в какой степени ре­ализован искусственный интеллект. Согласно точке зрения Вейценбаума (Weizenbaum, 1976), специали­ста по компьютерам из Массачусетского Технологичес­кого Института (MIT), Общий Решатель Задач — это язык программирования, который может быть ис­пользован для написания программ, направленных на выполнение специфических задач, а не общая те­ория. Если его и можно назвать интеллектом, то этот интеллект совершенно отличен от человеческого, принимающего во внимание контекст. Другой специ­алист по компьютерам, Курцвайл (Kurzweil, 1985), отрицает, что искусственный интеллект, созданный Саймоном и Ньюэллом, моделирует человеческий интеллект. То, что машинные программы действуют на основе алгоритма, еще не означает, что тот же са­мый алгоритм используется мозгом, а только то, что он может быть тем же самым. Мы должны, считает он, продолжать развивать машинный интеллект для отведенных ему собственных задач. Когда компьюте­ры смогут обрабатывать информацию параллельно, а не последовательно, это достижение приблизит нас к сложным системам, подобным функциям мозга. Кэмпбелл (Campbell, 1989), автор научно-попу­лярных книг, замечает, что системам ИИ (искусст­венного интеллекта) для эффективной работы недо­статочно опоры на одни только продукционные пра­вила, особенно при распознавании образов. Очевидно, пишет он, что люди не действуют на ос­нове правил, как это делают компьютеры, даже в тех случаях, когда они пытаются использовать логичес­кие рассуждения. Вместо этого они, по-видимому, ис­пользуют накопленные ими знания и опыт для на- 98 хождения удовлетворяющего их решения. Он счита­ет коннекционизм более эффективным подходом, чем искусственный интеллект. Проведя обзор литературы по ИИ, Дрейфус и Дрейфус (Dreyfus & Dreyfus, 1986) приходят к за­ключению, что ИИ не оправдал возложенных на него ожиданий, и нет никаких свидетельств в пользу того, что это когда-либо может произойти. Сегодня лишь немногие сторонники теории ИИ утверждают, что машинные программы моделируют человеческое мышление. Они просто пытаются писать программы, способные выполнять интеллектуальные задачи, сто­ящие перед людьми, такие как перевод с одного язы­ка на другой или игра в шахматы. Однако даже та­кие машинные программы перевода текстов, как «Systran», используемый Европейской комиссией, могут предложить лишь приблизительный вариант перевода, так что заинтересованной стороне предо­ставляется право решать, не попробовать ли добить­ся более точного результата, прибегнув к помощи специалистов (Browning, 1996). Когнитивная нейронаука Одним из первых технических методов, использу­емых для изучения тончайших биологических ком­понентов психологических реакций, была электро­миография (ЭМГ). Данный метод позволяет изме­рять электрический потенциал, генерируемый в мышцах, — показатель, используемый для определе­ния уровня активации мышцы или мышечной груп­пы, когда испытуемый представляет себе виды дея­тельности, в которых задействуются данные мышцы. Так, например, электрический потенциал генериро­вался мышцами руки, когда человек представлял себе поднятие веса, мышцами языка — при внутрен­ней речи, глазными мышцами — при зрительном представлении и мышцами предплечий — при пред­ставлениях у глухонемых (Jacobson, 1932; Мах, 1937). Когда испытуемые находились в состоянии полной релаксации и электрические потенциалы в мышцах не генерировались, испытуемым было труд­но представить себе что-либо (Jacobson, 1930, 1932). Шоу (Shaw, 1938) не смог получить данные о лока­лизации этих потенциалов, однако он сообщает об повышенных потенциалах действия во всех мышеч­ных группах в процессе воображения. Некоторые исследователи на основе данных результатов предпо­ложили, что такие слабо проявляющиеся на внешнем уровне действия, как воображение, также представ­ляют собой поведение в форме едва различимых мы­шечных движений, а не нечто, считающееся чисто психическим. Данную точку зрения отражает, напри­мер, высказывание: «Поскольку мышцы рук являют­ся центральными для механизма речи у глухих, по­лученные нами результаты подтверждают бихевио­ристскую формулировку моторной теории сознания» (Мах, р. 337). Шоу (Shaw, 1938) считает мышечные движения в процессе воображения остаточными сле­дами исходной реакции: «Во время оживления оста- точной реакции мы можем ожидать проявления лю­бого рода мышечной активности, сопровождающей исходную реакцию» (р. 215). Когнитивисты же, на­против, считают, что эксперименты с использовани­ем ЭМГ свидетельствуют о функционировании разу­ма. Касиоппо и Петти (Cacioppo & Petty, 1981) с по­мощью ЭМГ пытались показать, как мышечные движения сопровождают умственную обработку ин­формации и дополняют вербальные и другие пове­денческие измерения разума. Вдобавок к допущению дуализма «разум—тело» или «мозг—тело» они рас­сматривают скелетно-мышечные реакции «как вход в нервно-мышечные пути, связывающий мозг с вне­шним окружением» (р. 454). Касиоппо и Петти (Cacioppo & Petty, 1981) прове­ли серию экспериментов с целью продемонстрировать данный характер отношений. В одном из них задачей испытуемых было определить, напечатано ли слово только заглавными буквами или описывает ли прила­гательное их самих (self-descriptive). Для выполнения второй задачи испытуемые должны были сравнить значение слова с образом себя, тогда как для выпол­нения первой им нужно было только обратить внима­ние на внешний вид букв. После исчезновения стиму­лов они должны были нажать кнопку, соответствую­щую ответу «да» или «нет». Ожидалось, что задача на самоописание потребует большего количества внут­ренних речевых ассоциаций, чем задача на распозна­вание, что должно выражаться в большей ЭМГ-актив-ности мышц, используемых при обработке речевых сигналов. Аналогичным образом суждение о несоот­ветствии между прилагательным и образом себя дол­жно также вызывать большую скрытую лингвистичес­кую активность, чем суждение о соответствии. Элек­троды помещались около губ — над мышцами, использующимися при формировании губных звуков, и на не ведущей (nonpreferred) руке. Результаты под­твердили ожидания: речевые мышцы показывали большую ЭМГ-активность, чем мышцы руки. Во вто­ром эксперименте испытуемые должны были обра­щать внимание на те или иные характеристики рече­вых стимулов, как, например, рифмуется ли последу­ющее слово с предыдущим или является близким с ним по значению. Характер мышечных реакций со­ответствовал полученному в первом эксперименте. В случаях, когда имела место внутренняя обработка речевых сигналов, активизировались только мышцы губ, но не мышцы руки. Дополнительные эксперимен­ты также показали, что речевые мышцы губ, подбород­ка и гортани участвовали в «активной обработке», а не бездействовали в тех случаях, когда испытуемые слышали рассуждения, с которыми они могли либо соглашаться, либо не соглашаться. Результаты этих экспериментов, конечно, не по­зволяют различить бихевиористскую и когнитивис-тскую трактовку данных ЭМГ. Бихевиорист мог бы точно так же заменить бихевиористскую терминоло­гию компьютерной, как когнитивисты заменили по­веденческие термины терминами, взятыми из облас­ти компьютерной обработки информации. 99 Цель когнитивной науки — установить, каким об­разом нейрофизиологические механизмы произво­дят когнитивные события или каким образом психо­логическое событие выступает в качестве функции нейрофизиологических механизмов, то есть устано­вить их взаимно однозначное соответствие (Sarter, Berntson & Cacioppo, 1996). Устройства для визуаль­ного исследования мозга значительно облегчили изу­чение связи функций мозга с такими формами пове­дения, как мышление или воображение. Эти методы включают магнитно-резонансную томографию, по-зитронную эмиссионную томографию, компью­терную томографию и магнитоэнцефалографию (Beardsley, 1997; Posner & Raichle, 1994; Raichle, 1994). Наиболее совершенным методом является позитронная эмиссионная томография. Позитронная эмиссионная и магнитно-резонансная томография измеряют не нейронную активность, а кровоток. Электроэнцефалография (ЭЭГ) также продолжает оставаться ценным методом исследования, в особен­ности для записи потенциалов с поверхности мозга. В качестве дополнительных мер используются пока­затели кровотока и кровенаполнения, обмена ве­ществ, баланса кислот и оснований, химических реа­гентов рецепторов и медиаторного обмена (transmitter metabolism). Исследования, включаю­щие удаление участков мозга у животных и наблю­дения за людьми с повреждениями мозга, также ока­зываются полезными, как и эксперименты по стиму­ляции мозговых клеток. Эти методы часто используются в сочетании с методами визуализации (Gabrieli, 1998). Методы когнитивной нейронауки предполагают манипулирование когнитивными событиями и изу­чение соответствующих нейронных событий (neural events) либо манипулирование нейронными событи­ями и изучение их влияния на когнитивные события. Методики позитронной эмиссионной и магнитно-резонансной томографии показывают функциональ­ную анатомию, а записи электрической активности регистрируют последовательность нейронных собы­тий. Используя сочетание этих методов, можно по­лучить информацию (а) об активности различных областей мозга и последовательности их активиза­ции в процессе речи, решения задач, воображения и т. д. или (б) о характеристиках активности мозга при поведенческих отклонениях (Andreasen, 1997). Вот пример результатов, иллюстрирующих последний вариант: исследования с помощью позитронной эмиссионной и магнитно-резонансной томографии свидетельствуют о снижении активности подколен­ной области префронтальной коры (subgenual prefrontal cortex) у некоторых лиц, страдающих би­полярными расстройствами; последствия такого сни­жения пока неизвестны (Drevits et al., 1997). Если с помощью методов визуализации регистри­руется активность в определенной зоне, скажем, ко­гда человек радуется, это еще не является свидетель­ством того, что чувство радости локализовано в дан- ной зоне, поскольку при этом могут также быть за­действованы другие «уровни анализа», как отмечают Сартер, Бернтсон и Купер (Sarter, Berntson & Cooper, 1996). (Под «уровнями анализа» авторы, очевидно, понимают различные уровни неврологической орга­низации, а не организованный характер отношений между организмом и условиями среды, вместе с ин­дивидуальной историей таких отношений, как это свойственно некоторым другим психологическим системам, например, диалектической, интербихеви-оральной и феноменологической.) Авторы отмечают, что на основании исследований мозга методами ви­зуализации мы можем говорить лишь о том, что ак­тивность данной зоны является необходимым усло­вием. Она была бы достаточным условием, если бы электрическая или химическая стимуляция произво­дила когнитивное событие. Иными словами, если бы стимуляция участка головного мозга вызывала речь или решение задачи, можно было бы заключить, что речь или решение задач локализовано в данном уча­стке, и взаимно однозначное соответствие было бы установлено. Авторы полагают, что мы уже близки к получению таких данных в отношении мозговой ак­тивности при слежении за стимулами. В серии экспериментов, в которых исследователи предъявляли испытуемым слова различными спосо­бами или испытуемые сами образовывали слова по заданной схеме, полученные томограммы мозга по­казали, что употребление глаголов связано с двумя нейронными путями: один из них образован облас­тями, называемыми передним пояском (anterior cingulate) левой лобной и левой височной коры, вместе с левой половиной мозжечка, а другой — билатеральной корой островка (bilateral Sylvan-insular cortex) и медиальной экстрастриарной корой левого полушария (the left medial extrastriate cortex). В дальнейших исследованиях была выявлена роль дорсальной области задней коры левого полушария при восприятии слов на слух и ее более вентральной области — при зрительном восприятии слов. Рейчл (Raichle, 1994) в своем обзоре этих исследований го­ворит об «обработке» слов данными участками моз­га, однако обработка — это, безусловно, конструкт. Наблюдаемое же событие состоит в повышенном кровотоке как одном из биологических компонентов реакции на слова, воспринимаемые как стимулы. Сама по себе динамика кровотока не доказывает, что данные области мозга хранят, продуцируют или вспоминают слова, а только свидетельствует о том, что они участвуют в этих процессах — как необходи­мые, но, вероятно, недостаточные условия. В экспериментах, посвященных изучению памяти, исследования префронтальной коры методом маг­нитно-резонансной томографии показали, что когда испытуемые запоминают лицо, наиболее активен средний отдел (middle section) (Courtney et al., 1997). Когда испытуемые пытаются запомнить последова­тельность букв, активная зона частично перекрыва­ет область, обнаруженную Кортни и его коллегами 100 (Cohen et al., 1997). Авторы полагают, что обнаружи­ли области, соответствующие хранилищам оператив­ной памяти, и обсуждают разнообразные вопросы, например, позволяют ли полученные ими результа­ты говорить об исполнительной функции. Обзор ис­следований памяти с применением методов визуали­зации показывает, что знания любого типа требуют участия нескольких долей головного мозга (Gabrieli, 1998). В исследованиях «слепого зрения» и аналогич­ных им (Milner, 1971; Weiskrantz et al., 1974; Weiskrantz, 1986) даже при разрушении затылоч­ной коры исследуемые лица правильно указывали на предметы, но сообщали, что не могут видеть их. Аналогично при перерезании мозолистого тела та­кие пациенты могли правильно подбирать в пару предметы, расположенные на «слепой» стороне, или указывать на них, но сообщали, что они не ви­дят эти предметы. (Однако данный эффект прояв­лялся очень слабо, и некоторые реакции испытуе­мых указывают на то, что им почти удавалось рас­познать нечто в «слепой» зоне.) Слепое зрение получило название «расщепленного сознания» («divided consciousness») и иногда описывалось как перцептивная обработка без осознавания. Ана­логичной является ситуация со слепым пятном, присутствующим у всех людей. Данная область сетчатки занята оптическим нервом, а потому фо­торецепторы в ней отсутствуют. Принято говорить, что мозг «заполняет» тот участок нашего поля зре­ния, на который приходится слепое пятно, так что мы никогда не замечаем его присутствия. Деннетт (Dennett, 1991) утверждает, что мозг скорее игно­рирует наличие пробела, чем заполняет его. Он также полагает, что мозг пренебрегает скачкооб­разными движениями наших глаз, называемыми «саккадами». Однако если предположить, что мозг скорее накладывает ограничения или обеспечива­ет возможности, а не выступает в качестве причин­ного агента, мы можем прийти к совершенно дру­гим выводам. Мы можем заключить, что мы не ви­дим пустого участка в поле зрения или скачкообразного образа мира, соответствующего движению глаз, только потому, что не располагаем для этого соответствующим биологическим осна­щением (Smith, 1997). Когнитивной нейронауке приходится иметь дело с физическими дефектами мозга, в некоторых случа­ях—в тяжелой форме, которые не приводят, однако, к когнитивной дефицитарности. Английский невро­лог Джон Лорбер (Berker et al., 1992; Lewin, 1980; Priestly & Lorber, 1981) сообщает, что сканирование мозга пациентов, страдающих гидроцефалией, свиде­тельствует о том, что в половине даже крайне тяже­лых случаев, когда 95% черепа заполнено спинномоз­говой жидкостью, у больных не было обнаружено нарушений интеллектуальной деятельности. Извес­тен случай, когда студент, у которого практически не было мозга, имел IQ = 126, сдавал экзамены по ма- тематике на «пять с плюсом» и не проявлял никаких социальных отклонений. Томпсон (Thompson, 1959) обнаружил, что даже после удаления 99% коры го­ловного мозга у крыс они сохраняли в памяти за­ученные ими в ходе предыдущих экспериментов ре­акции на расположение пищи в Т-образном лабирин­те — даже при использовании отсроченного подкрепления. Более того, они могли запомнить но­вые положения пищи столь же успешно, как и конт­рольная группа животных, не имеющих кортикаль­ных повреждений. Как можно объяснить данные слу­чаи с точки зрения таких конструктов, как обрабатывающий информацию мозг или локализа­ция функций? Приведенные примеры подрывают фундаментальные основы когнитивной нейронауки: поскольку данная система полагает, что мозг содер­жит и продуцирует психологические события, ее до­стоверность может быть поставлена под угрозу, если она будет игнорировать подобные факты. Новые тенденции Некоторые направления развития теории памяти и исследования в этой области уже были рассмотре­ны нами выше в разделе «Исследования памяти». Здесь мы рассмотрим ряд других направлений. Найссер (Neisser, 1967) был не только одним из ос­нователей систематической когнитивной психологии, он также являлся одним из первых представителей этой системы, сменивших, по крайней мере отчасти, свою научную ориентацию (1976). Его работы пред­восхитили ряд более поздних тенденций. Отказав­шись от представления о том, что «познающий субъект представляет собой закрытую систему, а не часть мира» (Bern & Keijer, 1996, p. 465), Найссер (1976,1982,1985) придает равное значение (а) инфор­мации, которую предоставляет мир (вслед за Гибсо-ном, глава 13, с. 328), и (б) «схемам» («schema») или «схематическим конструкциям» («schemata») орга­низма, получающим информацию. Схемы (schema) представляют собой организации предыдущих реак­ций способами, позволяющими адекватно реагировать на новые ситуации (Bartlett, 1932). Схемы оказывают влияние на каждую такую ситуацию, а также испыты­вают влияние с их стороны. Найссер полагает, что схе­мы являются частью нервной системы, включая ре­цепторы, афферентные и эфферентные волокна, а так­же, вероятно, многие другие структуры и процессы, служащие для отбора строго определенных порций информации. Направляя свое основное внимание на процесс восприятия, он спрашивает: «Каким образом, если организмы конструируют восприятие мира, их восприятия оказываются столь точными?» А если информация из внешнего мира просто «улавливает­ся» (picked up) ими, почему восприятия оказывают­ся ошибочными? Найссер настаивает на том, что мы видим объекты, а не их репрезентации: в наших го­ловах нет никаких существ, наблюдающих картины, образующиеся в мозге. В то же время мир предостав­ляет нам информацию, которую мы используем. 101 «Конструируя антиципирующие схемы (anticipatory schema), воспринимающий осуществляет акт, включа­ющий информацию из внешней среды, а также свои собственные когнитивные механизмы. Он изменяет­ся под влиянием информации, которую он улавлива­ет». Это изменяет «перцептивные схемы таким обра­зом, что следующий акт носит уже другой характер» (1976, р. 57).. Заимствуя некоторые положения экологической психологии и других энвайронментально ориентиро­ванных направлений, ряд представителей когнити-визма используют этот более широкий подход в та­ких областях, как старение и познание, психобиоло­гия, социальное познание, личность, половые различия в овладении различными когнитивными навыками, и в других областях (Schlechter & Toglia, 1985). Бем и Кейзер (Bern & Keijer, 1996) считают, что когнитивизм изменяет свою концепцию разума с «бестелесной рациональной сущности, погружен­ной в свои собственные мысли» (р. 450), на адапти­рованную к окружающей среде. Разум — не агент, являющийся причиной самого себя, «а способ кон­струирования значений в мире» (р. 450). Бем и Кей­зер видят в телеологических или функциональных конструктах новое направление. Функция, утверж­дают они, это нечто большее, чем внутренняя струк­тура или мозговая структура. Это адаптивность организма к своему окружению. Согласно данному сценарию, разум становится группой функций, свя­занных с целями индивида, использующего эти функции. Формы деятельности, которые когнити­визм до сих пор игнорировал, а не сущности, начи­нают играть центральную роль. Иными словами, представления, желания и воспоминания уступают место деятельности представляющего, желающего или вспоминающего субъекта. Далее эти функции реализуются не в отдельных частях тела, но части тела лишь обеспечивают условия, позволяющие вы­полнять данные функции. Разум также обеспечива­ет интерпретации объектов, наделяя их значениями. Бем и Кейзер цитируют специальный выпуск жур­нала «Когнитивная наука» (Cognitive Science, 1993), озаглавленный «Ситуационное действие» («Situated Action»), рассматривая его как важное свидетельство смены направления когнитивизма. Они отмечают, что данная тенденция исходит пре­имущественно не от традиционного когнитивизма, а от «социально и культурно ориентированных пси­хологов» (р. 464), а также от социального конструк-ционизма, робототехники и нейроэтологии. Мы мо­жем указать на то, что данные тенденции находят свои параллели в диалектической психологии (см. главу 9), интербихевиоральной психологии (см. главу 10), феноменологической психологии (см. главу 12), а также ряде других психологических си­стем (см. главу 13). Говоря о взятой из реальной жизни задаче, когда учителя разрабатывают методику преподавания ал- гебры, исследователь (Hall, 1996) относит данную задачу к «ситуационной когнитивной деятельнос­ти» («situated cognition»). Он утверждает, что в та­ких реалистических ситуациях репрезентации пред­ставляют собой совместно осуществляемую дея­тельность (shared activities), а не ментальные структуры. Это скорее общий процесс, в котором активно занят ряд людей, чем нечто, принадлежа­щее этим людям самим по себе. Такие процессы си­туационного взаимодействия не становятся предме­том когнитивных исследований, однако, утвержда­ет автор, они играют принципиальную роль в эффективном обучении. ИМПЛИЦИТНЫЕ ПОСТУЛАТЫ Ни один когнитивный психолог не дает экспли­цитных точных указаний на то, какая система исход­ных положений (система постулатов) им использу­ется. Те указания, которыми авторы работ по когни­тивной психологии снабжают своих читателей, представляют собой лишь общие тезисы, касающие­ся обработки информации, ментальных (внутрен­них) структур и других конструктов, а также поло­жения, касающиеся роли биологии. Таким образом, мы можем вывести исходные постулаты когнитивиз­ма лишь на основании этих тезисов. Поскольку не­возможно выделить единственного лидера или иде­олога данной системы, целый ряд персоналий может быть выбран в качестве ее характерных представите­лей. Нами были выбраны формулировки Герберта Саймона в силу той основополагающей роли, кото­рую они сыграли для развития когнитивизма в пси­хологии: • Протопостулаты (общие руководящие допуще­ния, касающиеся науки в целом) 1. Наука включает в себя как наблюдение событий, так и использование культурных конструктов, таких как душа (mind) и тело. 2. Знание есть результат интерпретации наблюда­емых событий в терминах данных конструктов. • Метапостулаты (поддерживающие допущения для конкретной науки) 1. Психология базируется на биологии. • Следствие: Психология не является самостоя­тельной наукой, а зависит от биологии. 2. Биология предполагает дуалистическую роль биологических функций и психологических функ­ций. 3. Психологические события обусловлены функ­ционированием отдельных биологических тканей и не требуют участия всего организма. • Постулаты (допущения, относящиеся к предме­ту изучения) 102 1. Человек представляет собой отчасти — тело и отчасти — душу (mind); при этом душа (mind) отлич­на от поведения. 2. Конструкт экзистенциональной души охватыва­ет мнемические (storage) и трансформационные свойства. 3. Опыт есть результат деятельности души (mind) конкретного человека. • Следствие: Душа (mind) есть причина самой себя (self-causative). 4. Душа (mind) устроена таким образом, чтобы преобразовывать информацию. • Следствие: Люди живут в дуальном мире — внешнем, физическом мире, и внутреннем мире, от­ражающем внешний мир в том виде, как он транс­формируется и воссоздается душой (mind). 5. Причинность линейна: входные сигналы обра­батываются в последовательности операций кодиро­вания, сохранения и реконструкции. 6. Когнитивная (познавательная) деятельность человека в достаточной степени аналогична компью­терной обработке информации, чтобы ее можно было эффективно изучать, пользуясь компьютерными ана­логиями. 7. Роль среды в процессе познавательной деятель­ности сводится к обеспечению сенсорных входных сигналов, на основе которых мозг создает свой соб­ственный мир. 8. Психология придает первостепенное значение конструктам; события (факты) рассматриваются лишь в качестве индикаторов соответствующих кон­структов. ПСИХОТЕРАПИЯ Когнитивная терапия пытается работать с теми способами, посредством которых люди структуриру­ют свои жизненные ситуации и пытаются справлять­ся со своим восприятием этих ситуаций. Ее основное внимание обращено к тому, как люди могут улуч­шить свое восприятие, и совладание путем выполне­ния различных когнитивных упражнений. Наиболь­шие споры вызывает положение когнитивной те­рапии, что в любых формах психопатологии присутствуют когнитивные искажения, хотя конк­ретный характер этих искажений различается от слу­чая к случаю (Haaga & Davidson, 1991). Одним из пионеров когнитивной терапии был Бек (Beck, 1963,1964,1967), который наблюдал у депрес­сивных клиентов не отражение в их сновидениях гне­ва, обращенного внутрь, как это должно было бы иметь место согласно теории психоанализа, а снови­дения, в которых больные выступали в качестве жертв. Он предложил теорию депрессии, базирующу­юся на негативных мыслительных процессах, и разра­ботал метод терапии, позволявший клиентам работать со своим негативизмом на когнитивном уровне. Бек дает своим клиентам упражнения, помогающие им идентифицировать и заместить ощущение ничтожно­сти, уныния, непосильного бремени, безнадежности и другие отрицательные переживания. Клиентам пред­лагается отслеживать и записывать свои автоматичес­кие негативные мысли, устанавливать взаимосвязи между мыслями и чувствами и замещать негативные мысли более объективными и позитивными. При тяжелой форме депрессии отправной точкой работы может стать составление расписания, вклю­чающее простые повседневные виды активности, вы­полнение которых легко отслеживается, такие как, например, утренний подъем или чистка зубов. Посте­пенно к этому списку добавляются простые, но кон­кретно сформулированные задания, с которыми со­глашается клиент. Они могут касаться и образа мыш­ления. По мере увеличения количества видов активности вводятся все новые когнитивные про­цедуры, такие как запись негативных мыслей и чувств и нахождение им альтернатив. На дальнейшей стадии лечения клиента могут попросить проанали­зировать представления, лежащие в основе его нега­тивизма, и сравнить их с фактическим положением вещей или рациональными рассуждениями. Аналогичные процедуры Бек (Beck, 1989) исполь­зовал и в супружеском консультировании. Он пере­числяет девять стадий процесса консультирования; некоторые из них перекрываются (могут проходить параллельно). (1) Идентифицировать негативные эмоциональ­ные реакции, определить ситуации, вызывающие их, и подойти к признанию того, что автоматические мысли связывают эмоции с ситуациями. (2) Представить себе сцену, в которой данные ре­акции имеют место, идентифицировать автоматичес­кие мысли и записать их. (3) Практиковать идентификацию автоматических мыслей, например, таких, как: «Ему на меня напле­вать», «Я ничего не могу сделать по-человечески» или «Она постоянно предъявляет ко мне претензии». (4) Воскресить в своем воображении неприятное событие и идентифицировать свою автоматическую мысль. (5) Спросить себя, насколько оправданной явля­ется данная мысль, есть ли подтверждающие ее фак­тические свидетельства, существуют ли факты, сви­детельствующие об обратном, и возможны ли альтер­нативные объяснения произошедшего. (6) Поискать рациональное объяснение имевшего место поведения, которым можно заменить автомати­ческое объяснение. Так, например, «Ему на меня на­плевать» может превратиться в «Он не обращает на меня особого внимания, когда ему нужно расслабить­ся, но в другое время он проявляет обо мне заботу». 103 (7) Проверить данное объяснение. Например, муж считает, что жена к нему безразлична, потому что она его больше не любит. На рациональном уровне он может спросить себя (стадия 6), а не вызвана ли ее реакция тем, что я недостаточно внимателен к ней; возможно, она не видит проявления достаточного интереса к ней с моей стороны. Он может проверить это предположение, поинтересовавшись у жены, что ее волнует, и предложив ей свое участие. (8) Реструктурировать ситуацию (reframe): реин-терпретировать как положительную характеристику то, что воспринималось в негативном свете. Напри­мер, то, что жена воспринимала как критику со сто­роны мужа, может быть реинтерпретировано как конструктивные предложения. (9) Пытаться классифицировать (label) свои иска­жения на поляризацию (все или ничего), неоправ­данные обобщения (выводы на основании лишь от­дельных наблюдений), туннельное видение (выхва­тывание отдельных деталей из многопланового события), персонализацию (тенденция считать себя причиной негативного поведения, в то время как за него ответственны другие факторы), навешивание негативных ярлыков (приписывание негативных ха­рактеристик человеку, а не совершенному им дей­ствию). Такая классификация помогает человеку опознать свои неверные интерпретации и преувели­чения, касающиеся поведения супруга. Само собой разумеется, что для достижения поло­жительного эффекта прохождение всех этих стадий требует выполнения тщательно разработанных уп­ражнений и многодневной практики. Акцент на межличностном процессе развития те­рапевта и клиента относится к числу многих адапта­ции и вариаций, которые были разработаны в рамках когнитивной терапии (Safran & Segal, 1990). Суть данной терапии заключается не в интерпретациях — авторы отвергают интерпретации, — а в модифика­ции когнитивных схем, тесно связанных с эмоциями. Терапевт использует собственные чувства в процес­се исследования гипотез относительно паттернов межличностного общения клиента. Клиенту предла­гается выступить в качестве активного партнера те­рапевта в исследовании мыслей и чувств, чтобы от­бросить те из них, которые не имеют под собой осно­вания. Практики когнитивной терапии распространили ее на широкий спектр проблем, лишь небольшая часть которых, взятая из составленного Даттилио и Фрименом (Dattilio & Freeman, 1992a) компенди­ума, приводится ниже в целях иллюстрации: гене­рализованная тревога, тревога деятельности (performance anxiety), социофобия, посттравмати­ческое стрессовое расстройство, острое тревожное состояние, стресс, дистимия (психическая депрес­сия), суицидальные тенденции, сексуальное наси­лие над детьми, булимия, ожирение, кокаиновая аддикция, шизофрения, пограничная личность, го- мосексуализм, постинсультная депрессия, множе­ственная личность и хронические боли. Даттилио и Фримен (Dattilio & Freeman, 1992b) перечисляют также (а) двенадцать стратегий когни­тивной терапии, (б) семь поведенческих техник и (с) домашние задания, используемые в когнитивной терапии. Некоторые из этих когнитивных методик кратко описаны ниже: • Нисходящий путь (Downward arrow). Терапевт отвечает на заявления клиента вопросом: «Если так, то что это означает?» для того, чтобы стимулировать мысли и систему представлений/убеждений клиен­та, что способствует выявлению допущений, лежа­щих в основе его реакций. Это помогает клиенту осознать, каким образом одни мысли вызывают дру­гие и какая логика (либо отсутствие таковой) их свя­зывает. • Маркирование искажений (Labeling of distortions). Данный прием помогает клиенту иден­тифицировать свои мысли и увидеть общие паттер­ны этих мыслей. • Запрос доказательств (Questioning the evidence). Эта методика помогает клиенту научить­ся определять обоснованность своих представлений/ убеждений, так что в конце концов такая проверка становится для него автоматической процедурой. • Изучение вариантов и альтернатив (Examining options and alternatives). Клиент рассматривает все возможные варианты и альтернативы; это помогает ему убедиться в том, что он не находится-в безвыход­ном положении и у него есть возможности действо­вать, а также генерировать новые варианты. • Реатрибуция (Reattribution). Клиент осознает, что не должен винить самого себя во всех своих про­блемах, ведь причиной могут быть другие люди и обстоятельства. • Когнитивная репетиция (Cognitive rehearsal). В своем воображении клиент демонстрирует уверен­ное поведение, знакомится с людьми и т. д. Другие методики включают: идиосинкразическое значение (idiosyncratic meaning), декатастрофизацию (decatastrofizing), анализ положительных и отрица­тельных сторон, парадокс или преувеличение, обраще­ние недостатков в достоинства и замещение образов. Поведенческие методики отличаются от когнитив­ных тем, что они имеют дело с явными, а не со скры­тыми реакциями, и включают тренинг ассертивнос-ти, поведенческую репетицию (фактическую отра­ботку поведения, а не представление его в воображении, как при когнитивном репетировании), градуированные задания, библиотерапию (чтение как поддерживающую меру), релаксацию и медита­цию, тренинг социальных навыков, упражнения на подавление чувства стыда (shame-attacking exercises). Домашние задания обеспечивают возможность до­полнительной практики, выходящей за рамки того, что происходит на терапевтических сеансах, и пред­полагают сотрудничество клиента с терапевтом. 104 Домашние задания могут отличаться значитель­ным разнообразием (и использоваться также в дру­гих видах терапии). Иногда при практике когнитив­ного реструктурирования используются письменные формы. В одном из примеров такой формы (Sank & Shaffer, 1984) в верхней ее части, озаглавленной «До­машнее задание по когнитивному реструктурирова­нию», значится рубрика «Активизирующее собы­тие», под которой находится пустая строка. Под ней располагаются строки с рубриками «Иррациональ­ные представления» (автоматические мысли), «Об­суждение» (возражения) и «Рациональные представ­ления» (ответы). Далее помещены рубрики «Послед­ствия» (эмоциональный, физический дискомфорт) и «Эффекты/Результаты» (аффективные, поведенчес­кие, когнитивные). Существует также «Расширен­ный лист к домашнему заданию по когнитивному ре­структурированию», в котором к указанным выше пунктам добавляются рубрики «Последствия ирра­циональных представлений» и «Эффекты рацио­нальных представлений». Известный автору психиатр использует для рабо­ты с клиентами, склонными водить машину в не­трезвом состоянии, задание, обязывающее их ежед­невно отыскивать в газетах сообщения о задержа­нии употребляющих алкоголь водителей и дорожно-транспортных происшествиях, вызванных употреблением алкоголя. Клиенты должны прино­сить вырезки на сеансы терапии и обсуждать их со­держание. Это задание помогает помнить о пробле­ме «алкоголь и вождение» в промежутках между сеансами, что удерживает их от вождения автомо­биля в нетрезвом виде. В когнитивной терапии, в отличие от классичес­кого когнитивизма, учитываются ситуационные фак­торы. Фактически в большинстве разновидностей когнитивной терапии ее специфические процедуры сочетаются с поведенческой терапией. Начало этому объединению было положено уже в пионерских ра­ботах Бека, и в настоящий момент существует об­ширная литература по когнитивно-поведенческой терапии. Авторы текстов сборника, изданного под редакцией Драйдена и Голдена (Dryden & Golden, 1987), описывают различные разновидности данно­го гибрида, включая рационально-эмотивную тера­пию (см. главу 4), рациональную поведенческую те­рапию, когнитивно-поведенческую гипнотерапию, мультимодальную терапию и когнитивную модифи­кацию поведения. Некоторые из этих комплексных форм возникли по инициативе не когнитивной тера­пии, а других направлений, так как представители поведенческой терапии начали включать в свою практику когнитивные методы. Также развивается сотрудничество между когнитивным бихевиоризмом и общественной психологией (см. главу 13, с. 325) (Kirchenbaum & Ordman, 1984); в большинстве слу­чаев это сотрудничество направлено на психотера­певтическое вмешательство. СОПОСТАВЛЕНИЕ С ДРУГИМИ ПОДХОДАМИ Анализ поведения Когнитивизм предполагает наличие гипотетических внутренних сил, выступающих в качестве причин по­ведения. Анализ поведения обращается в поисках при­чинных факторов к наблюдаемым условиям среды. Когнитивизм конструирует теории, из которых он вы­водит гипотезы, осуществляет их экспериментальную проверку с использованием групповых методов и при­меняет статистический анализ для сравнений группо­вых различий. В противоположность ему анализ пове­дения не использует теорий, дедуктивных выводов или групповых сравнений, а на примере отдельных субъек­тов исследует функциональные отношения между по­ведением и средой. Данная система является эмпири­ческой и индуктивной, тогда как когнитивная психоло­гия является гипотетической и дедуктивной. Гуманистическая психология Представители гуманистической и когнитивной психологии сходятся лишь в том, что придают разу­му центральное значение и считают его внутренним и преимущественно автономным или самопричин­ным фактором. Разум в версии гуманистической пси­хологии представляет собой «я» и наделен потенци­алом для самореализации, тогда как когнитивизм рассматривает его как обрабатывающий информа­цию мозг. Гуманистический конструкт разума с его актуализующими тенденциями и самореализацией основан на биологической аналогии, предложенной Куртом Гольдштейном (Kurt Goldstein), согласно которой организмы реорганизуют и реактуализиру-ют себя. Разум у кошитивистов основан на аналогии с машинными программами. В обеих системах основ­ным предметом изучения является человек, тогда как животным не уделяется особого внимания. Гуманистическая психология рассматривает когни­тивизм лишь как бихевиоризм в новом обличье. С ее точки зрения, он сохранил искусственность лабора­торных экспериментов и лишь заменил механизмы обусловливания компьютерными механизмами. Гума­нистические психологи отмечают, что когнитивизм игнорирует значимые, по их мнению, факторы: целе­направленность человеческих поступков, целостность индивида, самоактуализацию, радостные стороны жизни, в отличие от пессимистических и негативных, рассмотрение человека с точки зрения всей его жиз­ни и свободу выбора в противовес детерминизму. Интербихевиоральная психология Когнитивисты и интербихевиористы придержива­ются почти противоположных мнений. Когнитивисты 105 исходят из конструктов, касающихся внутренних ме­ханизмов обработки информации, ментальных репре­зентаций, кодирования, и соответствующим образом интерпретируют получаемые ими данные. Иными словами, конструкты предшествуют наблюдениям вместо того, чтобы выводиться из них. Интербихеви-ористы начинают с наблюдаемых событий взаимодей­ствия организмов со своим окружением и отмечают изменения, происходящие по мере накопления исто­рии таких взаимодействий. В позднейших версиях когнитивизма, рассматривающих разум как актив­ность в окружающей среде (Bern & Keijer, 1996), обе взаимодействующие стороны сближаются, однако данные версии продолжают трактовать разум как са­мостоятельный агент, наделяющий значениями объек­ты, составляющие дуализм «разум-тело», который отвергается интербихевиоризмом. Для интербихеви­оризма взаимодействие и есть значение; значение не приписывается объекту неким гипотетическим само­стоятельным агентом. Например, распознавание обра­зов состоит не в том, что мы сначала видим лицо, а затем обрабатываем информацию о нем или получа­ем психический продукт, так что лицо начинает озна­чать Алису Коллинз. Вместо этого видеть лицо это и есть воспринимать Алису Коллинз. Когнитивизм ре­дуцирует психологические события к биологии — ак­тивности мозга. Интербихевиоризм рассматривает мозг лишь как один из многих факторов, — таких как другие биологические функции, особенности сеттин-га и история взаимодействий, — составляющих пси­хологическое действие. Оперантный субъективизм Данная система ориентирована на объективные измерения субъективных реакций. Следовательно, по идее она должна была бы представлять интерес для когнитивистов, однако они игнорируют ее. Ког­нитивная психология использует R-методологию (см. главу 11), которая рассматривает среднегруппо-вые значения и отбрасывает индивидуальные харак­теристики как «вектор ошибок» («error term»). Опе­рантный субъективизм, известный также как Q-ме-тодология, сосредоточен на уникальном: переменными являются индивиды, а не тестовые задания, и имен­но люди разбиваются на статистически независимые факторы (или группы). R-измерения проводятся с точки зрения исследователя, а Q-измерения — с точ­ки зрения участника происходящего. Q-методология отвергает гипотетико-дедуктив-ные модели (выводящие гипотезы из теорий, в про­тивовес эмпирико-индуктивному процессу вывода гипотез из наблюдаемых событий), редукцию разу­ма к мозгу, линейную причинность моделей машин­ной обработки информации, а также дуализм «ра­зум—тело». Если когнитивизм предполагает, что по­ведение представляет собой лишь поверхностные проявления скрытых процессов, Q-методология рас­сматривает поведение как основополагающий эле­мент. Таким образом, когнитивизм начинает с конст- руктов скрытых операций, осуществляемых в мозге, тогда как Q-методология начинает с наблюдаемых событий — выполнения людьми стоящих перед ними задач,,и благодаря Q-сортировке определяет разде­ляемые людьми (в процессе реализации этих задач) значения. Несмотря на эти различия, строгие изме­рения субъективности, обеспечиваемые Q-методоло-гией, могли бы оказаться полезными когнитивизму и когнитивной терапии, но только при условии, что эти измерения не будут переводиться в R-форму, в результате чего субъективные значения оказывают­ся завуалированными. Феноменологическая и экзистенциальная психология Предпосылка когнитивизма, согласно которой па­мять, восприятие и другие психологические события производятся внутренними гипотетическими струк­турами, в корне отличается от акцента феноменоло­гической психологии на значениях и их зависимости от отношений человека с миром. Для когнитивиста стул — это входной сенсорный стимульный сигнал, который должен быть превращен в репрезентацию объекта, производящую впечатление, что объект нахо­дится в комнате, а не в голове. Для феноменолога стул находится не в сознании, а в мире, и его значение как стула принадлежит системе отношений «человек-мир», охватывающей сознание, поскольку сознание — это направленность на объект. Мир это не то, что мы думаем, а то, что мы проживаем. «Для теоретика когнитивизма эта направлен­ность является односторонней, обращенной на объект, который в данном случае не может стать ничем иным, как абстракцией: он порождается моими психическими актами, и условием его воз­никновения является разрыв связи между этими актами и объектом; познание — это отстранение отчего-то, освобождение его от субъективных ха­рактеристик собственного «я». Познаваемое од­новременно и создается нами, и отделяется от нас. Если мы примем (феноменологическую) точ­ку зрения, что объект является основанием наших актов, а не их продуктом, мы должны будем при­знать, что познающий формируется актом позна­ния точнотакже, как познаваемый объект. Говорить о мире как о сконструированном является столь же истинным (или ложным), как и говорить о том, что индивид конструируется миром, поскольку «я» и мир совместно раскрывают себя друг другу. Я определяюсь миром в той же степени, как и сам определяю мир» (Bolton, 1987, р. 239). Для феноменолога роль испытуемого как субъек­та в эксперименте действительно субъективна. Для когнитивиста испытуемый субъект является объек­том, чьи реакции измеряются объективно в крайне условных, как сказал бы феноменолог — искусствен­ных — ситуациях. 106 Психоанализ Предпосылка классического психоанализа, соглас­но которой причинами поведения являются такие внутренние силы, как Оно, Я и Сверх-Я, находит свои параллели в когнитивистской предпосылке о том, что внутренние психические структуры производят ког-ниции. Некоторые когнитивисты даже разрабатывают теории и методы исследования бессознательных сил, получивших также отражение в психоанализе. Но если фрейдовский психоанализ рассматривает в каче­стве фундаментального источника психической энер­гии силу либидо (удовольствие/секс), когнитивизм не проявляет никакого интереса к сексу. Наиболее близ­кой параллелью всепроникающему либидо может служить разве что когнитивистский конструкт обра­ботки информации. Поскольку некоторые современ­ные разновидности психоанализа отвергли фундамен­тальные конструкты сексуальных и агрессивных сил, в этом случае даже такие аналогии оказываются не­уместными. Психоаналитическая теория подчеркивает роль личной истории, формирующей Оно и Я и создаю­щей Сверх-Я или, как в некоторых новейших верси­ях, историю взаимоотношений с воспитывающими лицами, формирующими индивидуальное «я». С це­лью объяснения таких наблюдаемых форм поведе­ния, как обучение или воображение, когнитивизм выдвигает отдельные теории, касающиеся каждой гипотетической структуры, однако не уделяет особо­го внимания истории реакций индивида или каким-либо условиям окружающей среды. КРИТИКА Несмотря на тот факт, что когнитивизм домини­рует в современной психологии, у него, по-видимо­му, не меньше оппонентов, чем приверженцев. Далее мы рассмотрим различные критические замечания в его адрес. Поскольку большинство из них не имеют непосредственной связи друг с другом, мы не будем придерживаться какой-либо последовательности в их рассмотрении. Последний подраздел будет посвя­щен контркритике. Контекст против неестественных экспериментальных заданий Найссер (Neisser, 1976), отошедший от своих ран­них когнитивистских представлений, относит к ког-нитивизму многие из тех критических положений, которые когда-то были обращены в адрес бихевиори-стов: «Удовлетворительная теория человеческой по­знавательной способности (cognition) вряд ли может возникнуть на основе экспериментов, предоставляю- щих не имеющим соответствующей практики испы­туемым лишь кратковременную возможность попы­таться выполнить новые и бессмысленные для них задания» (р. 8). Психология, считает он, не должна исходить из предположений о существовании фик­сированных механизмов выполнения задач по обра­ботке информации, но должна «принять во внимание (высокую степень) совершенства и сложности когни­тивных навыков, которыми люди в действительнос­ти в состоянии овладеть, а также тот факт, что эти на­выки поддаются систематическому развитию» (р. 8). Хотя он находит, что когнитивная психология пре­тендует на такие достижения, как обнаружение не­скольких типов памяти и описание стратегий, ис­пользуемых при решении задач, он считает, что она не отдает должного человеческой природе. Она опе­рирует вне контекста, использует схемы эксперимен­тов, игнорирующие окружающую среду, и тестирует способности испытуемых на выполнение неесте­ственных заданий (Neisser, 1985). Дженкинс (Jenkins, 1981) выдвигает сходные аргументы. Рид (Reed, 1987), как и Найссер, черпая вдохновение у Гибсона, отвергает и когнитивистскую внутреннюю причин­ность, рассматривающую в качестве источника ког-ниции, и бихевиористскую внешнюю причинность, рассматривающую в качестве источника стимулы. Он обращается к тому, что считает «корректным во­просом», а именно «как люди приходят к познанию своего значимого окружения» (р. 166). Факторы развития и социальные факторы Обращая внимание на растущий интерес психоло­гов к детскому познанию, Вальзинер (Valsiner, 1991) упрекает когнитивизм в том, что ему присуща «сис­тематическая недооценка аффекта, контекста, куль­туры и истории (организма)» (р. 483). Когнитивизм обращается к ментальным репрезентациям, в кото­рых процессы развития находят лишь ограниченное место. Репрезентации — это статические концепты, не имеющие отношения к развитию. Хотя исследо­вания показывают, что модели вычислительных про­цессов не способны адекватно отражать получаемые учеными данные, восхищение технологическими до­стижениями не дает им отказаться от машинных ана­логий. Предпосылки когнитивизма уводят исследо­вателей от изучения процессов развития и сосредо­точивают их внимание на том, что уже сформировано. Когнитивная психология развития интересуется тем, какие специфические когнитивные функции детей могут быть активизированы в определенном возрас­те и в различных ситуациях, а не тем, какие события позволяют ребенку достичь соответствующего уров­ня функционирования. Обзор публикаций по когни­тивной психологии развития свидетельствует о том, что авторы этих работ редко задаются вопросом, что именно развивается и каким образом. Их исследова­ния, как правило, ограничиваются констатацией при- 107 сутствия или отсутствия тех или иных функций в определенном возрастном периоде. Вальзинер утвер­ждает, что развитие — это социальный процесс, на­ходящийся в отношении взаимозависимости с совер­шенствованием когнитивных навыков. Когнитивная психология не сделала теоретического прогресса «в своем предположении о стабильности самих объяс­нительных механизмов» и фактически является «не "революцией", а не более чем реставрацией ментали-стской аргументации 1890-х гг., подновленной ком­пьютерными моделями» (р. 490). В Китае также предъявлялись претензии к когни­тивной психологии, вызванные ее неспособностью признать роль социальных влияний. Жу (Zhu, 1985, цит. по: Yue, 1994) утверждает, что когнитивисты не рассматривают психологическую активность как со­циальную практику и как тип объектно-субъектных взаимодействий, а также игнорируют механизмы объединения когниций и эмоций в процессе взаимо­действия и взаимообмена. В результате они не в со­стоянии обнаружить креативность, инициативу и социальность. Герген (Gergen, 1994) также обвиняет когнитивизм в том, что тот не придает значения про­блемам реального мира, в котором функционируют люди. Почему когнитивисты не обращаются к изуче­нию таких проблем, как конфликт, агрессия, сотруд­ничество, отчуждение, власть, эксплуатация или по­литические и религиозные убеждения? Сарбин и Китсьюз (Sarbin & Kitsuse, 1994) согласны с когни-тивистами в том, что человек обрабатывает инфор­мацию, однако они настаивают, что эта обработка заключается в социальной практике. Компьютерный мозг С критической оценкой аналогии «компьютерного мозга» выступил Кантор (Kantor, 1978), который при­шел к выводу, что оперирование такими аналогиями есть не что иное, как процесс «измышления или пере­носа терминов без анализа соответствующих объектов и событий» (р. 581). Кантор утверждает, что работа мозга — это одна из взаимодействующих между собой биологических функций организма, и превращение его в психологический орган, способный к мышлению и восприятию, «вырывает важнейший орган из соответ­ствующего ему места в биологической системе». Он находит, что «в научной психологии нет места каким-либо воображаемым операциям мозга или вымышлен­ным психическим процессам» (Kantor, 1979, р. 19). Скиннер (Skinner, 1989) обнаружил пробел в нашем знании о том, что происходит между стимулом и ре­акцией организма, а также между последствиями (его реакций) и изменениями в поведении, являющимися результатами этих последствий. Он считает, что толь­ко наука о мозге может заполнить этот пробел, одна­ко рассматривает этот процесс лишь как заполнение информационного пробела, а не как нахождение ино­го объяснения для тех же феноменов. Мозг не может объяснить поведение, поскольку он сам составляет часть того, что подлежит объяснению (Skinner, 1990). Один из ранних критиков когнитивизма, Зварц (Swartz, 1958), не ограничивается критикой аналогий между компьютерами и мозгом и задает вопрос, поче­му психология с такой легкостью отказывается от сво­их законных владений и уступает принадлежащие ей по праву области событий, приписывая их биологии, химии или физике. Почему она сама не распростра­няет сферу своих научных познаний на изучение вза­имодействий между организмами и объектами, вмес­то того чтобы передавать их в ведение другой науки? Аналогично Марр (Магг, 1988) спрашивает, почему необходимо обращаться к компьютеру для объясне­ния поведения организма, который его спроектировал, построил и запрограммировал? Согласно Обсерверу (Observer, 1978), психологи «бросили взгляд в далекое прошлое психологии и вытащили на свет теорию познания из двухчастно­го (bipartite) деления души, разума или сознания» (р. 158). В отличие от вторичной переработки про­мышленных отходов, которые можно использовать для изготовления новых ценных продуктов, вторич­ная переработка спиритуалистских конструктов яв­ляется препятствием для научного прогресса. Одна­ко, утверждает Обсервер, сконструированные психи­ческие структуры и функции когнитивизма следует отличать от наблюдаемых когнитивных событий, та­ких как вспоминание и мышление. Аналогичным образом Блюитт (Blewitt, 1983) подвергает сомнению уместность заимствования аналогий из области непсихологических событий, таких как вычислительные машины, и настаивает на том, что любые психологические описания должны основываться на фактических событиях, включаю­щих психологические факторы. Он отмечает, что когда компьютеры трактуются так, «как будто» они функционируют как люди (см., в частности: Simon, 1990), в результате мы рассматриваем психологи­ческие события как то, чем они не являются. Когда мы начинаем рассматривать компьютеры так же, как и людей (см., в частности: Jonhson-Laird, 1993), мы упускаем из виду очень важные различия. Ког­нитивные события, утверждает он, появляются как отношения между индивидом и познаваемой ве­щью, а не возникают в существующем автономно, самоуправляемом компьютерном мозге. Окружаю­щая среда вовсе не оказывается внутри организма для того, чтобы он обрабатывал ее; она остается на своем месте. То, что происходит в самом организме, это физиологические процессы, включающие хими­ческие, электрические и физические, а не психоло­гические события. Психологические события — это взаимодействия организма и среды. «Организм не поглощает среду, чтобы обрабо­тать ее, а затем извергнуть в виде реакции; факти­чески не происходит никакого «входа» или «выхо­да» («input» or «output»). Организм и среда вступа­ют в контакт друг с другом, и именно различные 108 формы этого контакта и составляют предмет пси­хологических событий. В терминах психологичес­ких событий ничего не происходит между «входом» и «выходом», потому что ничего не входит и не вы­ходит. Предметом психологии является вовсе не «набивка» («stuffing»), заполняющая пространство между стимулом и реакцией. Скорее, взаимодей­ствие между стимулом и реакцией составляет пси­хологическое событие» (Blewitt, 1983, р. 397). В приведенном ниже отрывке из книги, посвящен­ной мышлению, авторы — представители когнитив­ной психологии — утверждают, что гипотетические механизмы мозга на самом деле представляют собой формы поведения: «Хотя не подлежит сомнению, что индивиды на­капливают и хранят воспоминания о своем пове­дении и в норме ведут себя в соответствии с акту­альными на данный момент обстоятельствами, мы не располагаем явными свидетельствами —- ни логическими, ни эмпирическими — того, что эти формы поведения действительно представляют собой внутренние психические единицы, которые сохраняются, обрабатываются, отыскиваются, от­бираются и извлекаются с помощью некоего на­бора внутренних устройств хранения и обработки. Такая точка зрения приводит нас только к регрес­сивным (бесконечным) вопросам о механизмах, лежащих в основе механизмов. Не случайно, что описание символических процессов (функций яко­бы существующего символического устройства) дается в поведенческих терминах, таких как хране­ние, сортировка и отбор. Сам по себе этот факт подводит нас к мысли о том, что данные процессы являются функцией не какого-либо устройства, а человека, являясь неотъемлемой частью или, точ­нее, характеристиками его поведения» (Bourne, Eckstrand&Dominowski, 1971, p. 13). Марр (Marr, 1983) также замечает, что физиоло­гические объяснения основываются скорее на пове­дении, чем на физиологии, и предлагаются обычно психологами, а не физиологами. Он утверждает, что если мы хотим понять работу мозга, мы должны изу­чать сам мозг. Исследования паттернов реакций моз­га при зрительном восприятии показывают нам сложные физиологические процессы, но они не гово­рят нам о том, как мы видим человеческое лицо. Предположения о гипотетическом извлечении ка­жутся ему (в высшей степени) «странными»: «Механизмы, предлагаемые в качестве объясне­ния этого якобы имеющего место процесса, пред­ставляются настолько странными, что даже трудно понять, как можно воспринимать их всерьез. Давай­те еще раз рассмотрим процесс узнавания. В од­ном случае мне говорят, что я узнаю ваше лицо, со­поставляя его с репрезентацией, хранимой в моей памяти. Но откуда я знаю, какую репрезентацию я должен извлечь, чтобы сравнить ее с вашим лицом? Сам по себе процесс ее выбора уже должен пред­ставлять собой форму узнавания—таким образом, такое объяснение не решает проблему, а просто от­кладывает ее решение. Мы вынуждены распростра­нить это рассуждение на узнавание образа вашего лица. Предполагается, что я должен иметь в своем распоряжении репрезентацию образа вашего лица, которую я должен сопоставить с самим обра­зом, и т. д., и т. п.» (р. 18). Пронко (Pronko, 1988) отмечает, что у нас отсут­ствуют какие-либо свидетельства того, что мозг об­рабатывает, контролирует, хранит, помнит или вы­полняет функции. Даже если мы предположим, что он действительно делает все это, мы должны объяс­нить, каким образом это возможно, прежде чем смо­жем применить данное объяснение к человеческой деятельности. Он заключает, что все эти компьютер­ные атрибуты мозга — не более чем чистая мифоло­гия: что нам фактически известно — так это то, что мозг участвует в таких событиях, как мышление и вспоминание, но в них также участвует и множество других условий, как биологических, так и небиоло­гических, и именно их совместное действие охваты­вает когнитивные и другие виды взаимодействий. Когниция как управляющий фактор Согласно точке зрения Миксона (Mixon, 1987), представление когнитивной психологии о том, что че­ловек является иерархически организованным суще­ством — не более чем иллюзия. Не существует никакой пирамиды, на вершине которой находится мозг или когнитивный процессор, спускающий команды вниз по инстанциям. Вместо этого в работу вступает сложная система отношений — способов мышления, движения, чувствования и речи, а также условий внешней среды. «Люди просто не являются (даже по аналогии) маши­нами, невосприимчивыми к окружающей среде и кон­тролируемыми когнитивными процессами» (р. 40). Мы делаем то, что мы делаем, не благодаря когнитивному указанию, а благодаря овладеваемым со временем и практикой навыкам. Например, мы не можем просто решить думать так, как мастер дзен. Мы должны прой­ти соответствующую практику, чтобы овладеть этим искусством. Флора и Кестнер (Flora & Kestner, 1995) также утверждают, что когниции не являются причи­нами, инициирующими поведение. Эвристики Широко известна претензия когнитивистов, в осо­бенности Саймона (Newell & Simon, 1972; Simon, 109 1990), на то, что модель обработки информации обес­печивает эффективное средство поиска научных принципов, лежащих в основе познавательной дея­тельности. С другой стороны, по мнению Морриса, Хиггинса и Бикела (Morris, Higgins & Bickel, 1982), у нас нет никаких гарантий, что вопросы, на которые выводят нас эвристики, могут принести результат или даже являться научными по своей природе; бо­лее того, формулирование вопросов определенного типа может явиться препятствием для постановки других вопросов, не менее, а возможно, и более важ­ных. Кроме того, вопросы и ответы, исходящие от когнитивизма, до сих пор были настолько далеки от реальных событий, связанных с людьми и их окру­жением, что трудно интегрировать их с чем-либо конкретным. Репрезентационизм Скиннер (Skinner, 1977) подвергает сомнению ло­гику, лежащую в основе предположения, что мы реа­гируем на репрезентации мира, а не на сам мир. «Если познание заключается в конструировании психических (ментальных) копий реальных вещей, как мы познаем копии?» — спрашивает он. Быть мо­жет, мы создаем копии копий, копии копий копий и т. д.? Когда мы передвигаемся по определенной мест­ности, конструируем ли мы карты, по которым ори­ентируемся, или мы ориентируемся на самой мест­ности? А если у нас есть карта, создаем ли мы карту карты? Напротив, считает он, «тело реагирует на мир в точке контакта; создание копий было бы пустой тратой времени» (р. 6). Аналогичным образом он подвергает сомнению «теорию копий», рассматривая память (Skinner, 1989). Мы можем создать копии ве­щей, которые мы видим, но как мы можем создать копии того, что мы делаем? Даже если мы модели­руем поведение, мы не можем сохранить его. Когда мы вспоминаем, как нечто выглядит, мы делаем то же, что делали тогда, когда впервые увидели это. В тот момент видение не требовало копий, как не тре­бует их в настоящий момент вспоминание. Узнава­ние, это у-знавание (повторное познание, re­cognizing), повторение той реакции, которая возник­ла у нас впервые. Запоминание — это действие, направленное на то, чтобы в будущем отреагировать таким же образом, каким мы реагируем в настоящем. Теория прямого реализма (см. главу 13, с. 326) также подхватывает аргументацию, критикующую репрезентационизм. Герген (Gergen, 1994) также счи­тает, что конструкт ментальных репрезентаций дол­жен предполагать, что и ученые имеют дело только с собственными репрезентациями, а не с реальным ми­ром; и в конечном итоге научная психология стано­вится просто невозможной, а мир оказывается ли­шенным познаваемой реальности. В таком случае мы может знать мир только в том виде, как он репрезен­тируется. Однако когнитивисты, стремящиеся к объективному знанию о таких конструктах, как схе- мы и ментальные узлы, своими рассуждениями под­рывают значимость тех самых конструктов, которые они пытаются понять (Gergen, 1985). Далее Герген (Gergen, 1994) утверждает, что если когнитивные схемы — это средства, используемые нами для позна­ния мира, и если они являются врожденными, нам требуется практически бесконечное количество та­ких схем. А поскольку многие из них с очевидностью должны брать начало во внешней среде, как, напри­мер, огромное количество новых слов, которые мы узнаем на протяжении жизни, остается неясным, ка­ким образом ребенок, который еще не имеет этих схем, может понимать своих родителей, чтобы усво­ить от них эти схемы. Он также указывает на нераз­решимые вопросы и противоречия, связанные с ког­нитивными картами и когнитивным порождением внешнего (overt) поведения, и приходит к заключе­нию, что источником всех этих проблем является разделяемое когнитивизмом представление о дуа­лизме «душа — тело». Рассматривая аргументы в защиту теорий репре­зентации, важно отметить, что ряд представителей когнитивизма в значительной степени отошел от те­ории копий, которую критиковал Скиннер. Ряд пред­ставителей этой системы отбросил представления о медиаторах, а некоторые начали рассматривать мозг как участвующий в психологических событиях, а не определяющий их фактор. Разум или поведение Скиннер (Skinner, 1989) находит, что из спектра традиционных значений слова «разум» (mind) ког-нитивизм принял то, под которым разум понимает­ся как деятель или исполнитель. Он становится ав­тономным агентом, берущим управление на себя. Это разум — не человек, а двойник человека — организу­ет то, что приходит к нам через органы чувств, и вос­принимает мир. Однако если в данной формулиров­ке «индивидуум» заменяется на «разум», ее смысл нисколько не изменяется: «скорость, с которой разум производит вычисления, ограничена» вместо «ско­рость, с которой индивидуум производит вычисле­ния, ограничена». Скиннер приходит к заключению, что «когнитивные процессы — это поведенческие процессы; это то, что люди делают» (р. 17). Даже по­пытка описывать разум как то, что делает мозг, ста­новится конструктом, вводящим в заблуждение, за­мечает он (Skinner, 1987). Поскольку мозг — это тело, следовательно, разум — это то, что тело делает, что индивидуум делает. Это поведение. Яремко (Jaremko, 1979) находит два недостатка менталистских объяснений. Во-первых, использова­ние внутренних событий в качестве объяснения за­ставляет прибегать к представлению о каком-то дру­гом поведении для того, чтобы объяснить наблюдае­мое. Предположение, что поведение вызывается внутренними событиями, уводит от анализа слож­ных событий, которые мы можем наблюдать. Причи- 110 ны поведения лежат в истории отношении с окружа­ющей средой, а менталистские объяснения игнори­руют этот факт. Когниции также представляют собой формы поведения и являются причинами не в боль­шей степени, чем любые другие. Во-вторых, менталь­ные события, как гипотетические конструкты, пред­лагаются для объяснения того, что происходит меж­ду входным сигналом стимула и выходным сигналом реакции. Таким промежуточным событием может быть объявлено предвосхищение (anticipation). Мы испытываем воздействие стимула, затем предвосхи­щаем нечто и после этого реагируем. Но что такое предвосхищение? Оно не может быть причиной, а лишь компонентом в цепи событий, охватываемых взаимодействиями со средой. Наступит момент, ко­гда мы вынуждены будем прервать рассуждения о том, что промежуточные конструкты являются при­чиной друг друга, и вновь обратиться к наблюдаемым событиям. Если предвосхищение является подлин­ным событием, то оно является поведением и может быть описано как поведение. «Когниции никто ни­когда не наблюдал, но когнитивное поведение всегда поддается наблюдению, по крайней мере, одним ли­цом» (р. 551). Лихтенштейн (Lichtenstein, 1995) замечает, что формы поведения представляют собой фундамен­тальные исходные данные, используемые для про­верки менталистских теорий, а Дженкинс (Jenkins, 1981) в том же ключе утверждает, что когнитивис-ты принимают в качестве моделей разума модели способов, посредством которых испытуемые выпол­няют определенные задачи. С появлением новых моделей приходится добавлять все новые, не свя­занные между собой фрагменты воспоминаний, ста­дий и функций, от которых в конце концов прихо­дится отказаться, когда картина становится слиш­ком запутанной, отмечает он. Найссер (Neisser, 1976) полагает, что абстракции и предположения должны уступить место акценту на том, «что фак­тически происходит» (p. xi). Ричлак (Rychlak, 1995) критикует когнитивис-тов за то, что те полагают существование незави­симого процесса, который думает за человека, вме­сто того чтобы признать роль человека, который осуществляет акт мышления. Высказывая точку зрения, аналогичную замечанию Дженкинса о том, что когнитивисты игнорируют поведение,