Несколько слов относительно а Ивана Меркурьева Евгений Анисимов /доктор исторических наук, профессор Европейского Университета в Санкт-Петербурге/ Замечания историка Несколько слов относительно а Ивана Меркурьева: Очень приятно, что человек бизнеса искренне заинтересовался вопросом религии и исторического пути России. Значит, он собирается жить здесь и хочет, чтобы жизнь и работа в его стране была логичной, естественной, продуктивной и честной. В е есть много неточностей, в том числе тех, на которые указывал Андрей Митрофанов, но есть и главное – автор хочет дышать одним воздухом с Европой, хочет видеть свою страну счастливой и процветающей, хочет видеть в этой стране энергичных, целеустремленных и порядочных сограждан. Этим он мне напомнил русских людей, патриотов 18 века, которые мыслили в какой-то степени схоже. Русский ум не хуже европейского, просто мы позже стартовали. И то, что люди бизнеса начинают интересоваться не только наращиванием капитала, но и религиозно-историческими проблемами, это говорит о медленном, но поступательном изменении сознания. Я поддерживаю также и позицию журнала, напечатавшего этот . Теперь о статье Андрея Митрофанова: По поводу конкурентоспособности православной цивилизации. Для меня нет сомнений, что православные люди ничем не уступают прочим народам в предприимчивости и даже в чем-то их превосходят. Верно и то, что святой Владимир сделал правильный выбор. Дело не в том, что православие стимулирует или не стимулирует деловую активность, а в том, что для делового человека нового и новейшего времени религия мало что значит. Прагматизм, умение считать деньги, некоторый цинизм и вера в себя – вот, что объединяет первых банкиров-итальянцев-католиков, голландских купцов-протестантов, евреев-откупщиков, русских промышленников из старообрядцев и православных, индусов – сталелитейных королей и синтоистов из МИЦУБИСИ. Да, конечно, корабль надо освятить, но главное, чтобы он плыл. И протестантизм тут не причем. Не он рождает деловитость и хватку. Голландия процветала еще задолго до Лютера в лоне католической церкви и только неоправданно жестокая политика Альбы бросила голландцев в объятия Реформации. То же самое с половиной немецких государей, уставших от капризов папы. А приведенные в статье цифры относительно успехов дореволюционной России – лукавы. Можно с таким же успехом подобрать ряд цифр, говорящих о том, что Россия далеко отставала от развитых стран, что темпы ее роста были фиктивные по существу. А если сравнить с насыщенностью страны дорогами, то мы и сейчас, вероятно, в седьмом десятке с конца и т.д. Я тоже убежден, что в 1917 году Россию постигла катастрофа невиданных масштабов, но я не уверен, что если бы большевики не захватили власть, все было так лучезарно, как пытается представить Андрей Митрофанов. Думаю, что Россию ждали бы тяжелые (хотя и не апокалипсические) испытания. Последствия войны, даже если бы мы тоже сидели среди победителей в версальском вагоне, были бы тяжелыми в России, как и в других странах. Оказавшись победителями, мы остались бы империей, которая, наверняка приросла бы за счет Восточной Пруссии, владений Австро-Венгрии, да еще бы требовала часть германской Африки. Наверняка власть бы нещадно давила освободительные движения в Польши, Финляндии и других окраинах империи (а они бы обязательно восстали) и опять бы про нас повторяли польскую пословицу: «Куда вступает русский солдат, там не растет трава». Плюс – рабочее движение, фашизм, левые. Влияние православия на социальное развитие в России. Бесспорно, что древнерусская церковь (как и католическая в Ирландии и в других странах) была главным проводником знаний и просвещения в России. Однако спорно утверждение, что в перспективе господство византийской традиции было оптимальным для развития русской культуры. Зачем же с таким пренебрежением говорить о католических славянских народах, которые якобы не имели такого своеобразия, как мы – наследники ослабевшей Византии. После таких утверждений можно понять, что такое национальная и конфессиональная спесь. Без далеких экскурсов в историю культуры чехов, поляков и других славян ясно, что это своеобразие существует и им есть чем гордиться за свою культуру. И вообще, нужны ли доказательства, что каждая культура славян и неславян своеобразна, а все они взаимосвязаны! Да и мы сами, при всем неприятии «богомерзких папистов», когда у нас рушились в Московском кремле строющиеся нашими мастерами соборы, не побрезговали обратиться к итальянским зодчим-католикам. К сожалению, так уж получилось, что мы отвергли решения Флорентийского собора, после гибели Византии почувствовали свое церковное одиночество, и взяли на себя неудобоносную тяжесть быть наследниками Третьего Рима, а из этого получилась самоизоляция и вот упомянутая, через губу, ксенофобия в отношении наших братьев-христиан, славян и неславян. В вопросе об отношениях церкви и государства Андрей Митрофанов прибегает к формуле, по его мнению, «убийственной»: «Церковь никогда не была порабощена в дореволюционной России, ибо государство было воцерковлено». Замечательный по своей откровенности вывод, из которого следует, что церковь в полной мере разделяет ответственность за все, что произошло с нами в имперский период, в то время, которое Митрофанов называет «православной государственностью начала XX века». Тут можно включить в список пороков и упомянутые автором и «недостаток православной веры у простонародья» (и что это за пренебрежительное выражение в устах верующего во Христа?), и «социальная неразвитость масс», и «проблема крепостного права». Как тут не вспомнить высказывание церковного историка П.В.Верховского, писавшего в 1916 году в книге «Учреждение Духовной коллегии и Духовный регламент» о том, что «современное государственное положение церкви в России, коренящееся в церковной реформе Петра, всегда обязывало и обязывает духовенство защищать и оправдывать не только наличный государственный строй, независимо от его нравственных достоинств, но вытекающие из него события и явления. Так, например, духовенство защищает клятву именем Божиим, впервые введенную Петром и Феофаном по политическим соображениям, раньше защищало крепостное право, телесные наказания и до сих пор защищает смертную казнь». Собственно, так было и раньше. Политические задачи государства, даже если они были безнравственны с точки зрения православия (и даже преступны!), с московских времен стали приоритетом для иерархов церкви. Летопись передает ужас, охвативший псковичей в 1336 году (накануне они приняли бежавшего от Ивана Калиты тверского князя Александра), когда они узнали, что Калита прибег к неслыханному ранее на Руси способу борьбы с единоверцами: бывший в его обозе митрополит Феогност стал угрожать псковичам церковным проклятьем в случае поддержки тверского князя. Страшнейшее наказание! И Александр, чтобы не губить души своих покровителей, добровольно покинул Псков и уехал в Литву. Нет сомнения, что церковь, как институт, не может быть независимой от государства, особенно национального, но люди в рясах – это все-таки не чиновники, не царедворцы, в их деятельности должны воодушевлять идеи высшего порядка и есть пределы, за которые они не могут ступать. Однако многие церковные деятели могли повторить слова патриарха Иоакима, послушно выполнявшего волю царя: «Не знаю старые веры, ни новые, но что велят начальники, то и готов творити и слушать их во всем». Не случайно, большинство православных даже не знают, что есть святой Иоанн Непомук, погибший за отказ открыть королю тайну исповеди своей духовной дочери – королевы, и его сбросили за это во Влтаву. У нас же с 1722 г. и до эпохи исчезновения КГБ нарушения этого таинства было нормой – священник был обязан по закону открыть тайну исповеди для властей. Когда же в 18 веке умирал в застенке преступник, к нему приходил священник, а рядом садился секретарь, который записывал исповедальный допрос – ведь все знали, что в своей смертный час человек, страшась вечных мук, будет говорить только правду. И таких фактов можно привести множество – ссылка на историзм, учет исторической обстановки, тут не причем – христианская мораль неизменна два тысячелетия. Словом, что я хочу сказать? Церковь, созданная Христом, ни в чем неповинна – в этом автор прав, - но люди церкви, ее иерархи в полной мере отвечали за судьбы России. Опять же подчеркиваю, что церковь не может не зависеть от государства, но деятели церкви были обязаны защищать ее ценности, свято блюсти интересы униженных и оскорбленных – а часто это и есть народ. Таких, как святитель Филипп, публично осудивший тирана Ивана Грозного, или как патриарх Гермоген в церковной истории имперского периода не было. Это не случайно, после полного подчинения церкви светской властью шел естественный отбор послушных власти иерархов. К 1917 году, благодаря откровенному сервилизму (сервилизм – рабская психология, раболепие, прислужничество, угодливость) деятелей церкви (часть из которых замарала себя близостью к Распутину), церковь окончательно утратила свой высший моральный авторитет. И дело не в невежестве, темноте «простонародья» – не думаю, чтобы польский крестьянин был более просвещен, чем русский пахарь, но он не позволил никогда (ни при царе, ни при коммунистах) так поступить с его костелом, как в России поступили с церквями сами же прихожане. Моя бабушка рассказывала, что в 1930 году местную церковь разграбили сами прихожане (без всяких солдат и уполномоченных) и во всей беснующейся толпе было только пять человек, которые стояли на коленях и плакали от горя и стыда. И так было повсюду. Поэтому и рухнуло сначала «воцерковленное» государство, а потом увлекло за собой и его «церковную контору». При мысли об этом я испытывают только горечь, печаль и сострадание. Иногда мне кажется, что после 1917 года в России воцарился дьявол и все, что произошло было наказанием за общие грехи наших предков – светских и церковных людей, которые потом вместе испили одну смертную чашу.