Актуальность исследования. Социокультурный слом, переживаемый Россией на стыке тысячелетий, по мнению современных философов, лишь один из фрагментов общего к Введение Введение Актуальность исследования. Социокультурный слом, переживаемый Россией на стыке тысячелетий, по мнению современных философов, «лишь один из фрагментов общего кризиса христианской цивилизации, мировоззрения в целом» (Н.Н.Моисеев, 1993). Отмечается также, что фактором, все более определяющим судьбу человечества, становится духовность. Ценностное же содержание этого понятия во многом измеряется взаимодействием в синхронии и диахронии двух культурных традиций — язычества и христианства. Эти явления вызывают принципиальный интерес, так как, будучи факторами сознания, определяют модальность переживаний человека, его психоментальные ориентиры, формируют социокультурное пространство. В ситуации кризиса, когда проблема выживания или спасения становится важнейшей; закономерна актуализация христианской идеи с ее программой духовного совершенствования. В качестве противостоящей ей рассматривается идея рационализма, культивирующая научно-технический прогресс как способ развития человечества. Одна из концепций христианской идеи, прозвучавшая еще в XIII веке в декларациях Фомы Аквинского, заключалась в том, что спасение возможно и на земле при условии установления справедливого порядка. Эта установка .возлагала личную ответственность на каждого, стимулировала внутреннюю духовную работу и социальную активность. Постепенно с появлением учений об избранности, наиболее отчетливо отразившихся в доктрине кальвинистов, гугенотов, пуритан и католиков, - идея спасения деформировалась. В наименьшей степени новые тенденции обнаруживались в православной вере, в связи с чем именно она, с идеей возможности соборного спасения, и получила в России XIX века в программе славянофилов статус истинно христианской веры, духовного светоча в деформированном обществе. Вероисповедание же в Западной Европе (прежде всего в католической Польше) с выраженным элементом рационализма, схоластики, «латинства» в России расценивалось как новая форма язычества (А.Хомяков, И.Киреевский). Таким образом, ситуация противостояния рационализма и христианства, обозначенных в современную эпоху как два аксиологических полюса, между которыми формируется концепция нового человека и мира, имеет ретроспекцию в 30-х годах XIX века, когда католичество, с выраженным элементом рационализма, «латинства», противопоставлялось славянофилами православной вере, ее сердечно-экстатической сути. Именно русская философская мысль (в лице славянофилов прежде всего) обозначила качественно новый уровень понимания функциональных явлений социо- и психоментальной культуры - язычества и христианства, - выделив последнее как путь спасения не только для России, но и для Европы. Закономерно в связи с этим предположить, что современная идея развития общества сообразно идее христианства в его православной сути, а именно как идея спасения для гибнущей цивилизации, имеет истоки в 30-х годах XIX века, «критической» эпохе крушения Просветительской, «утешительной системы» (В;А.Зеньковский), вызвавшей у современников этого исторического процесса внутренний надлом, зафиксированный в эстетике романтизма, этого результирующего феномена кризисного сознания. Именно актуализация христианской идеи как конструктивной на эпохальном разломе II и III тысячелетий отсылает нас к подобному историческому опыту, заставляя уже на этом более раннем этапе обнаруживать мощные импульсы, определяющие в; течение двухсот лет социальную, политическую и духовную жизнь в России. Цель работы в связи с этим — выявить в социокультурной ментальности России 30-х годов XIX века христианскую идею как концептуальную в формировании личности нового времени, отвечающую чаяниям кризисной эпохи. В соответствии с этим — высветить дополнительные смыслы нового понимания язычества через призму социокультурных ассоциаций обозначенного исторического периода как формирующих качественно иной аксиологический фокус, задающий иную перспективу развития русского общества, трансформирующий русскую идею в ее традиционном историко-культурном понимании. В соответствии с этим в задачи данного исследования входит: - рассмотреть романтизм как результирующий феномен эпохи социокультурного слома; - выявить специфику ключевых образов-символов в поэтике романтизма как художественной проекции кризисного сознания; - рассмотреть новый ракурс понимания католичества в русской ментальности 30-х годов; - определить значимость христианской идеи в социуме анализируемого периода; - рассмотреть художественный текст как меморат (термин В.Н. Топорова) идей в фокусе языческой и христианской культур; - выявить идею деструкции мира в мотивах трансформации образов фольклорной демонологии; - проследить идею становления нового исторического, а именно христианского сознания в хронотопе цикла Гоголя «Миргород». Материал исследования. В контексте сказанного качественно новое осмысление получают классические тексты литературы как художественно материализованные концепты памяти. В свете именно этого цикл «Миргород», созданный в 30-е годы, является концентрированным меморатом социально-политических, философских идей обозначенной эпохи. В выбранном ракурсе темы диссертации тексты произведений Н.В.Гоголя, писателя, «синтезировавшего самые различные стихии национальной жизни» (Ю.М.Лотман), могут рассматриваться как ключ к пониманию феномена эпохи. Объект исследования в связи с этим — язычество и христианство как содержательно-смысловой фокус традиционных социокультурных и психоментальных явлений в России 30-х годов XIX века. Предмет исследования в соответствии с поставленными задачами — художественный текст как материализованный продукт ментальности. Специфика феномена художественного произведения отмечается и современными философами: «Произведение искусства никогда нельзя рассматривать только как некую чувственную данность, «картинку», образ -ибо смысловые связи этой данности идут в глубину, в сферу сущностных, порождающих отношений (что есть лишь иное название всеобщего или типического)» (С.Е.Ячин, 1992). Именно Н.В.Гоголь, с его гениальным «апокалиптическим слухом» (Г.Флоровский, 1937), отразил определяющие тенденции 30-х годов XIX века, предвосхитив акценты, проявившиеся откровенно в философско-политических дебатах 40-60-х годов о путях развития России и обозначенных с новой силой в конце XIX - начале XX века. Степень разработанности проблемы. Ракурс темы, подразумевающий рассмотрение ее в философском, культурологическом и литературоведческом ракурсах, определяет методику формирования элективно-научной базы, на основе которой и выстраивается предлагаемая концепция диссертационной работы. В связи с тем, что язычество традиционно рассматривается на мифологическом материале, прежде всего необходимо указать на фундаментальные труды А.Н.Афанасьева и Б.Н.Рыбакова, посвященные изучению язычества на Руси и предоставляющие обширную базу для исследования языческой славянской символики, работу Дж. Фрэзера «Золотая ветвь» и Э. Тайлора «Первобытная культура», которые выявляют общее значение языческих символов в культуре разных народов, тем самым подтверждая теорию К.Юнга о коллективном бессознательном. Исследование швейцарского ученого, его понимание архетипа является: методологической основой для данной работы (при том, что в настоящее время понятие архетипа определяется по-разному в работах Е.М.Мелетинского, А.И.Иваницкого, Л.В.Карасева). Работы Я.Э.Голосовкера («Логика мифа» - 1987), демонстрирующие методику структурирования мифологизированного сюжета текста, когда восстанавливаются утраченные звенья «силами самодвижущейся логики» (Голосовкер ЯЗ.), помогают выявить идею через гносеологическую модель мифа, выступающую в сфере фабулы, в сфере образа, в сфере смысла. В науке последних лет вопросу взаимовлияния языческой и христианской культур, становлению христианской антропологии уделяется все большее внимание. Так, вопрос бытования язычества как культурной традиции, механизм взаимодействия его с христианской культурой основательно разрабатывался АЛ.Гуревичем на материале памятников литературы средневековой Европы. Методически ценными нам представляются работа О.Р.Николаева и Б.Н.Тихомирова «Эпическое православие и русская культура (к постановке проблемы)» (1994), в которой прослеживается логика языческого и христианского мышления, а также исследование Т.А.Михайловской «Витязь на распутье в пространстве и во времени: к проблеме выбора судьбы» (1994). В вышеуказанной научной литературе взаимодействие язычества и христианства рассматривается в период Средневековья, когда наиболее наглядно обнаруживались принципиальные черты двух традиций, наиболее откровенно проявлялись грани их размежевания и в то же время просматривались нити преемственности. Большое значение в исследовании заявленной проблемы имеет, на наш взгляд, и книга В.М.Найдыша «Философия мифологии: от античности до эпохи романтизма» (2002), в которой на широком историческом фоне исследуются формы культурно-исторической трансляции мифов, прослеживается эволюция мифологии, особенности неомифотворчества ив связи с этим затрагиваются вопросы бытования язычества в России, отражение народных суеверий в художественной литературе. Большой вклад в исследование концепта античности в сознании русского общества'XIX века внесли работы Г.С.Кнабе, определившие новое русло культурологической науки. Методологическую и методическую ценность в понимании творчества Гоголя представляют работы Ю.М.Лотмана, Ю.В.Манна, М.Н.Виролайнен, О.Г.Дилакторской, В.Ш.Кривоноса, М. Вайскопфа, дающие опыт анализа художественного текста в широком историко-культурном контексте, в интерконтексте, синтезе культур, в частности. Методология. Предлагаемый в работе анализ проведен на основе герменевтического метода, признанного универсальным методологическим инструментом при анализе культурно-исторических текстов, в том числе художественных. В интерпретации художественного текста посредством анализа культурной традиции, социальной ситуации, «вживания» в художественную логику текста, расширения историко-культурного контекста герменевтический метод ориентирует на выявление конкретно-исторического содержания художественного произведения и на целостный подход к его анализу. В рамках этого метода при взаимодействии специальных методов исследования -исторического, историко-культурного, сравнительно-типологического, структурно-семиотического, текстуального, интертекстуального — и формируется методология исследования. Научная новизна исследования определяется совокупностью поставленных в работе задач и заключается в следующем: • впервые рассматривается оценка католицизма в социокультурной ментальности России XIX века как формы нового язычества в проекции художественного текста; • впервые образ Мирового Древа рассмотрен как художественный символ, отражающий кризисное сознание «критической» эпохи в межкультурном контексте творчества русских (В.А.Жуковский, Н.В.Гоголь) и зарубежных (У.Блэйка и Э.По) романтиков; • впервые комплексно выведены парадигмы символических рядов — солярных и демонологических образов - в их динамике, трансформации и взаимодействии, что позволило в данной диссертации предложить новую концепцию единства цикла «Миргород»; • впервые хронотоп цикла «Миргород» выявлен и рассмотрен как проекция идеи становления нового исторического сознания, а именно в соответствии с христианской идеей. На защиту выносятся следующие положения: 1. Католицизм в социокультурной ментальности России 30-х гг. XIX века оценивается как новая форма язычества в проекции художественного текста; 2. Романтизм является результирующим феноменом кризисного сознания, что находит выражение в характерной трансформации ключевых образов-символов (например, в выраженной ущербности образа Arbor Mundi); 3. Деструкция мира находит отражение в мотивах трансформации образов фольклорно-языческой демонологии; 4. Хронотоп художественного текста является проекцией идеи становления нового исторического сознания (на примере цикла «Миргород»). Теоретическая значимость диссертационной работы заключается в расширении представлений о формировании философской и политико-эстетической платформы в России 30-х гг. XIX века, в полимерном рассмотрении явлений язычества и христианства как факторов структурирования социокультурного пространства. Результаты работы позволяют глубже осознать культурный феномен России кризисного периода, выявить специфику культурно-социальных процессов, обусловленность патриотической тематики в публицистических и художественных текстах указанного периода. Практическая значимость исследования. Материал, представленный в данной работе, может быть использован для работы в учебных курсах по истории русской культуры и литературы XIX века, русскому фольклору, по культурологическим и философским дисциплинам, в спецсеминарах, в спецкурсах. Апробация работы была проведена в ходе выступлений на аспирантских семинарах, на заседаниях кафедры с научными докладами; региональных научно-практических конференциях очной и заочной формы участия: «Вологдинские чтения» (Владивосток, ДВГТУ, октябрь 2000), «Гуманитарные науки в контексте международного сотрудничества» (г. Владивосток, ДВГТУ, апрель 2002), «Науки о человеке, обществе, культуре: история, современность, перспективы» (Комсомольск-на-Амуре, Комсомольский-на-Амуре государственный технический университет, 19-20 марта 2004), II Всероссийской научно-практической конференции «Современные технологии в российской системе образования» (г. Пенза, Пензенский государственный педагогический университет, апрель 2004). Структура диссертации определяется спецификой предмета исследования и логикой работы. Диссертационная работа изложена на 153 страницах печатного текста и состоит из введения, 4-х глав (16 параграфов), заключения, примечаний и списка литературы, представленного 212 наименованиями. Публикации. По теме диссертации опубликовано 11 работ общим объемом 4,4 печатных листа. ю Глава I. 30-е годы XIX века как «критическая» эпоха в социокультурной ментальное™ России § 1. Романтизм как результирующий феномен кризисного сознания (на примере образа Мирового Древа) Характеризуя XIX век в целом, Карл Ясперс пишет: "Go времен французской революции <...> живет специфически новое сознание эпохального значения времени. В XIX веке оно расщепилось: вере в прекрасное будущее противостоит ужас перед развертывающейся бездной, от которой нет спасения", и далее: "<...> ощущение опасности проходит через все последнее столетие: человек ощущает угрозу".1 Характерно то, что и для русских писателей, Н.М.Карамзина в частности, французская революция имела не только местное значение, но связывалась со всей системой европейской цивилизации. "Конец нашего века, - пишет Карамзин, - почитали мы концом главнейших бедствий человечества и думали, что в нем последует соединение теории с практикой, умозрения; с деятельностью... Где теперь эта утешительная система? Она разрушилась в самом основании ..."2 Именно как критическую эпоху оценивали свое время многие деятели русской культуры 1830-1840-х годов: П. Чаадаев, Н.Гоголь, Ф.Достоевский, А.Герцен и другие, ибо для России смена глобальных культурных ориентации (согласно концепции А.В.Михайлова,3 произошедшая на Западе на рубеже XVIII -XIX вв.) оттягивается как раз до 1830-х - начала 1840-х годов. Отечественная война 1812 года в России, восстание декабристов (1825 г.), мощное южноамериканское восстание под руководством Боливара (1819 г.), восстание в Греции (1823 г.), чартистское движение в Англии, Июльская революция во Франции (1830 г.), восстание в Польше (1834 г.) - все эти драматические узлы Истории обусловили кризисное мироощущение у современников этих событий, что нашло отражение, в частности, в поэтике романтизма. п "Никакой мирной идиллии, обретенного душевного мира, небесного покоя и тишины не было в искусстве и литературе XIX века, и со всей ясностью это определилось именно в это время - с конца 1810-х до конца 1830-х годов," - пишет известный культуролог А.Д.Чегодаев.4 Ощущение дестабилизации мира в художественном творчестве выражается в том, что истуканы трогаются с мест, "кумиры падают". Примером тому могут служить произведения Пушкина, (в частности, поэма "Медный всадник" (1833), "Сказка о золотом петушке" (1833), картина К.Брюллова "Последний день Помпеи" (1834), вызвавшая самый живой отклик у современников, Н.В.Гоголя в частности. По мнению Г.К.Леонтьевой, "глубже всех, проницательнее всех уловил сокровенную суть творения Брюллова Герцен. Он не раз в письмах, дневниках возвращается к размышлениям о "Помпее": "На огромном полотне теснятся в беспорядке испуганные группы; они напрасно ищут спасения. Они погибнут от землетрясения, от вулканического извержения, среди целой бури катаклизмов. Их уничтожает дикая, бессмысленная, беспощадная сила, против которой всякое сопротивление невозможно."5 Свое суждение Герцен заключает чрезвычайно интересной мыслью: "Это вдохновения, навеянные петербургскою атмосферою".6 Это высказывание Герцена созвучно отзыву Н.Гоголя о картине: "Картина Брюллова может назваться полным, всемирным созданием. В ней все заключилось <...> Мысль ее принадлежит совершенно вкусу нашего века, который вообще, как бы сам чувствуя свое страшное раздробление, стремится' совокуплять все явления в общие группы и выбирает сильные кризисы, чувствуемые целою массою."7 Именно чувственное, осязательное, пластическое восприятие мира свойственно языческому сознанию, и именно в таких образах предстает перед нами мир легенды, с энтузиазмом изображаемый поэтами-романтиками (нагляднее же всего это проявляется в живописи, что косвенно отмечено Гоголем в статье об указанной картине Брюллова). Именно этот живой, 12 трепетный мир распадается на глазах испуганного обывателя, заставляя чувствовать совершенную беспомощность перед происходящим катаклизмом. Перспектива катастрофы, к которой близится мир, на наш взгляд, выражена в литературе, в частности, в образе Мирового Древа. Arbor Mundi представлено в творчестве писателей-романтиков в особом художественном преломлении, а именно как обломленная вертикаль. Выраженная ущербность мировой оси предопределяет возникновение парадигмы образов, характеризующих мироощущение представителей романтизма. Разрушенные башни, заброшенные дома, таинственный лес - все эти непременные атрибуты «готического» романа и других жанров романтической литературы и являются образным выражением "хаоса", царящего в мире. Недоверие к действительности, неприятие её явилась основой нового, романтического, метода с его основным эстетическим принципом двоемирия. Мечта как способ самоутверждения и самосохранения в этом мире явилось своеобразной формой «ухода» из мира жестокой действительности. Именно такая мировоззренческая установка, в частности, и обусловила интерес романтиков к прошлому, к национальной истории, фольклору, неизбежно увлекающему в мир язычества. Интерес к мироощущению далеких предков, с одной стороны, способствовал переживанию страха перед наступившим «железным веком», а с другой — предоставлял богатейший арсенал художественных средств. Так, народная демонология часто становится ничем иным, как персонификацией «темных сил» в душе человека. Тема трагической борьбы с «темными силами», происходящая в душе человека, звучит и в творчестве Эдгара По, современника Н.Гоголя. Не. случайно поэтому этот писатель был очень популярен в Европе, России в частности, уже в 40-е годы. Одним из произведений, наиболее полно отразившим романтическое мировосприятие в 30-х гг. XIX в. и свидетельствующим об универсальном осознании кризиса как в Европе, так и в Новом Свете, является, на наш взгляд, его новелла «Падение дома Ашеров» («The Fall of the House of Usher»). Мы 13 ограничимся лишь этимологическим исследованием имен главных героев новеллы с целью подтверждения приведенного выше мнения об образе Arbor Mundi как концепта Судьбы. На странность и двусмысленность названия дома - «Дома Ашеров» - есть прямое указание в тексте: «<...> which had, at length, so identified the two as to merge the original title of the estate in the quaint and equivocal (разрядка наша Г. Л.) appellation of the «House of Ushen> - an appellation which seemed to include, in the minds of the peasantry who used it, both the family and the family mansion». «(Быть может, думал я, мысленно сопоставляя облик этого дома со славой, что шла про его обитателей, и размышляя о том, как за века одно могло наложить свой отпечаток на другое, - быть может, оттого, что не было боковых линий и родовое имение всегда передавалось вместе с именем только по прямой, от отца к сыну, прежнее название поместья в конце концов забылось, его сменило новое, странное и двусмысленное. (Пер. Н.Галь)».8 Отметив попутно смысловые аллюзии английский слов «usher» (['ujdr]) и ash ([dj]) - 1) зола, пепел; 2) ясень, - мы видим, что можно возвести фамилию владельцев дома к санскритскому слову «user» - заря, отсюда имя «Ушас» («утренний свет»). В древнеиндийской мифологии это божество утренней зари, имеющей теснейшую связь с солярными божествами. Знаменательно в связи с этим, думается, указано на древность рода Ашеров и. забвение прежнего названия поместья... Имя главного героя - Родерик — восходит к имени Родос и связано с культом Гелиоса. Солярное начало выражено во внешности героя: сияющие глаза, лицо в ореоле мягких шелковистых волос. Имя "Родерик" нам представляется возможным возвести к латинскому rodo (rosi, rosum, eve), имеющим общий корень с rado ("скоблить"), откуда radix, Icis — женский род: 1) корень, 2) добродетель, прочная база, 3) начало, источник, корень. Причем отнесенность слова к женскому роду подчеркивает в латинском языке выраженное семантическое значение дерева. (Нет необходимости здесь подробно останавливаться на рассмотрении общей семантики дерева и огня (Солнца), это известный пункт в культурологии.) 14 В свою очередь, солярные мотивы, явственно ощущаемые в описании дома Ашеров, подчеркнуты аналогией замка с сияющим дворцом, воспетым в старинной балладе (в действительности в стихотворении самого Э.По), которую исполняет Родерик Ашер. Это подтверждается прежде всего на лексическом уровне такими словосочетаниями, как: "radiant palace", "banners yellow",."<...> golden", "two luminous windows". Баллада занимает центральное место в новелле, тем самым являясь ее композиционным центром и выполняя функцию метатекста в тексте. Сам Э.По в письме Р.Грисуолду от 29 мая 1841 г. указал на то, что под "заколдованным чертогом" он имел в виду разум, преследуемый; фантомами, поэт неоднократно подчеркивал аллегорический характер стихотворения и новеллы, но для нас принципиальное значение представляет образ замка Ашеров, их дома, как образ вертикали, своего рода Arbor Mundi, крушение которого ввергает мир в доисторический хаос. Возможность такой интерпретации дает финал повести: "Теперь, у меня на глазах, трещина эта быстро расширялась... налетел северный порыв урагана... и слепящий лик луны полностью явился предо мною... я увидел, как рушатся высокие древние стены, и в голове у меня помутилось... раздался дикий оглушительный грохот, словно рев тысячи водопадов... и глубокие воды зловещего озера у моих ног безмолвно и угрюмо сомкнулись над обломками дома Ашеров"9 Эта же тема крушения вертикали своеобразно интерпретирована еще раньше в стихотворении Уильяма Блейка "Человеческая сущность" ("The Human Abstract") из цикла "Песен Опыта" (1794 год). Творчество У.Блейка затронуто нами в связи с тем, что поэт стоял у истоков романтизма и, будучи визионером, исключительно чутко реагировал на бурные события времени; 1789 год явился поворотным в его творчестве, заставив пережить глубочайший мировоззренческий кризис. (Заметим попутно, что с середины XIX века творчество Блейка вызывает постоянный и пристальный интерес в России). Стихотворение "Человеческая сущность" полемически обращено против 15 центрального стихотворения "Святой образ" из книги Первой - "Песни Невинности". Блейк строит новую аллегорию внутреннего мира человека, в основе которой лежит излюбленный им образ Древа. Этот символический образ вырастает из Страха и Смирения. Наконец Древо приносит плод Обмана, т.е. лжи и притворства (потому он сладок), и на Древе появляется Ворон - символ смерти: И это Древо принесет And it bears the fruit of Deceit, Обмана сладкий плод; Ruddy and sweet to eat: И Ворон сядет, недвижим, And the Raven his nest has made. Под пологом глухим, (с. 121) In its thickest shade. Образ Мирового Древа приобретает дополнительные негативные смыслы и в стихотворении с характерным названием «Древо Яда». («A poison Tree»). Древо выросло, и вот - And it grew both day and night, Золотистый вызрел плод, Till it bore an apple bright. Глянцем радуя меня And my foe beheld it shine, И врага к себе маня. And he knew that it was mine: Он тайком во тьме ночной And into my garden stole, Плод отведал наливной... When the night had veild the pole; Мертвым я врага нашел - In the morning glad I see, И с улыбкою ушел! (с. 125) My foe outstretchd beneath the tree. Такими видятся Блейку внутренний мир человека и духовный путь человечества. Тема Мирового Древа, интерпретированного У.Блейком как Древо Яда, Эдгаром По - как высокая постройка в виде замка или колокольни10, находит своеобразное развитие в творчестве Гоголя в 30-х гг. XIX в., в частности в цикле "Миргород". 16 В России именно в творчестве Н.В.Гоголя, писателя "визионерского" типа, наиболее ярко отражены сложные психические и психологические процессы, происходящие в человеке переходного времени, остро ощущающего свою уязвимость, незащищенность. Страх перед этим миром, с одной стороны, сублимируется в уже знакомых, освоенных фольклорных образах, находит готовые формы для проживания мистического ужаса перед миром в старинных легендах, волшебных сказках. Человек технократического, "железного", века вновь ощущает ужас перед темными силами бытия, и в связи с этим естественна актуализация в нем архаических форм сознания. Образ Мирового Древа в повестях Гоголя цикла "Миргород" можно увидеть в образах дубов в лесу "старосветских" помещиков. Опустошение, происходящее в господских лесах за счет вырубки этих столетних деревьев ["Пульхерия Ивановна не могла не заметить страшного опустошения в лесу и потери тех дубов, которые она в детстве знавала столетними." - II, 14] непосредственно связано с тем щемящим чувством тоски, лейтмотивом проникающим весь цикл, начиная с первой повести ("Грустно! мне заранее грустно!" - И, 8) до финальных строк цикла: "Скучно на этом свете, господа!" (II; 245). Как проекцию этих образов нам представляется возможным интерпретировать своеобразную ограду, представленную "галереею из маленьких почернелых деревянных столбиков, идущею вокруг всего сада" (II, 7) "старосветских" помещиков. В повести "Тарас Бульба" образ Arbor Mundi просматривается как на внешнем структурном уровне, так и на внутреннем. На внешнем уровне к образу Мирового Древа явно апеллирует образ кручи головокружительной высоты с одиноким, пораженным молнией деревом, на котором распят главный герой. Вполне закономерна и художественно оправдана и аналогия, проводимая автором к образу Бульбы, рухнувшего, "как подрубленный дуб", на землю. Образ обламывающейся оси-вертикали, апеллирующий к образу Мирового Древа, угадывается и в описании гусиного хлева в "Повести о том, 17 Список литературы