Главная Учебники - Разные Лекции (разные) - часть 19
|
Введение
………………………………………………………………………....С. 3. Глава 1. Жизнь и смерть в различных бытийных регистрах.
§ 1.1. «Двойственность» в жизни и поэтические оппозиции творчестве А.А. Фета…………………. ………………………………………………………С. 13. § 1.2. Жизнь и смерть в любовной лирике, посланиях и посвящениях А.А. Фета..……………………………………………………………………... С. 31. § 1.3. Категория времени в функциональном взаимодействии с темой жизни и смерти………………………………………………………………….……….. С. 46. Глава 2. Философское осмысление темы жизни и смерти в творчестве А.А. Фета.
§ 2.1. Вопрос о человеческом существовании в философской лирике А.А. Фета………………………………………………………………………. С. 62. § 2.2. Философия жизни и смерти в художественной и автобиографической прозе А.А. Фета………………………………………………………………... С. 77. Глава 3. Жизнь и смерть в образно-поэтической системе А.А. Фета.
§ 3.1. Жизнь в образно-поэтической системе А.А. Фета…………………… С. 98. § 3.2. Смерть в образно-поэтической системе А.А. Фета…………………. С. 110. § 3.3. Пограничные образы, передающие отношение к жизни и смерти.…С. 125. Заключение………………………………………………………………….... С. 143. Список использованной литературы…………………………...…………....С. 148. В отечественной культуре достаточно пристальное внимание уделяется вопросам жизни и смерти, осмысление которых происходит в рамках философских, религиозных и нравственных размышлений. «Изучение установок в отношении к смерти может пролить свет на установки людей в отношении к жизни и основным её ценностям. Поэтому восприятие смерти, загробного мира, связи между живыми и мёртвыми – темы, обсуждение которых могло бы существенно углубить понимание социально-культурной реальности минувших эпох». [1]
С течением времени окружающая действительность заставляет человека все более серьёзно и сознательно подходить к различным онтологическим проблемам. «… одна из очевидных тенденций конца XIX – начала XX века угадывается в неодолимом, до самозабвения и самопожертвования, стремлении значительной части русской интеллигенции обрести некий безусловный абсолют…».[2]
Это время характеризуется как период отрицания привычных жизненных форм, выявляется ориентация на самые разнообразные философские и эзотерические учения, особое значение придаётся общей оккультной традиции, обнаруживаются новые возможности толкования религиозных вопросов, всевозможных обрядов, преданий, а шире и представлений о человеческом существовании. В ХХ веке развивается многофункциональная наука танатология, охватывающая медицинский, религиозный, философский и психологический аспект смерти. В литературе проблема человеческого существования решается неоднозначно, а изображение жизни и смерти в произведениях многих писателей отличается таким же многообразием, как и трактовка других «вечных» тем – любви, дружбы, природы или религиозной веры. Можно выделить метафизические стихотворения Ф.Н. Глинки, В.К. Кюхельбекера, философскую лирику Д.В. Веневитинова, переводы английской «кладбищенской» поэзии Томаса Грея В.А. Жуковским. Особо показательны искания А.С. Пушкина, Е.А. Баратынского, Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, Н.А. Некрасова, Ф.М. Достоевского, Ф.И. Тютчева. Оппозиция «живое-неживое», «жизнь-смерть» зачастую выступает как основа всякого знания не только в произведениях научно-философского, но и литературного характера. Л.Н. Толстой пишет: «Если жизнь благо, то благо и смерть, составляющее необходимое условие жизни».[3]
В повести «Смерть Ивана Ильича» данное положение наглядно иллюстрирует состояние главного героя, находящегося на грани жизни и смерти. Писатель демонстрирует «одно из самых поразительных описаний умирания»[4]
в русской литературе, где физическое угасание человека ведёт к его моральному возрождению. Только осознав свою смерть, он стал со всей полнотой воспринимать духовные явления, недоступные ему раньше. Зачастую невозможность познания жизни и смерти Толстой объясняет объективными биологическими законами: «Вся телесная жизнь человеческая есть ряд незаметных ему, но подлежащих наблюдению изменений. Но начало этих изменений, совершившееся в первом детстве, и конец их – в смерти – недоступны человеческому наблюдению».[5]
В своей «Исповеди», произведении, представляющем собой результаты долгих идейных исканий, он говорит уже о другом противопоставлении «бессмысленная жизнь – осмысленная жизнь». Здесь писатель отходит от биологической трактовки вопроса о человеческом существовании, сосредотачивая основное внимание на этической проблематике. Темы, обращённые к фундаментальным свойствам бытия, затрагиваются практически в каждом произведении Ф.М. Достоевского. Вопрос о смысле жизни обозначается автором в знаменитом разговоре Ивана Карамазова с Алёшей, одной из ключевых является проблема человеческого существования для Родиона Раскольникова. В «Братьях Карамазовых» писатель дает достаточно емкие описания, характеризующие жизнь его героев: лишь царапанье крыс напоминает Фёдору Павловичу о жизни в мёртвой ночной тишине. Уже по одному евангельскому эпиграфу к этому произведению можно понять авторские идеи о необходимости человеческой жертвы, сделанной во имя осознания жизни и духовного бессмертия: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то принесёт много плода».[6]
В начале XX века пристальное внимание вопросам человеческого существования уделяют И.А. Бунин, В.С. Соловьёв, достаточно широкий круг поэтов Серебряного века. Гордое отречение декадентов от мира приводит их к общефилософскому и социальному пессимизму. Проповедуется культ «туманного очарования»[7]
смерти, которая мыслится как окончательное освобождение «я» от действительности. Исследуя круг наиболее частотных метафор в поэзии начала ХХ века, Н.А. Кожевникова приходит к выводу, что «на первом месте и по распространённости, и по значимости стоят вариации на тему жизнь – смерть, смерть – рождение, смерть – бессмертие…»[8]
: Я хочу, чтобы белым немеркнущим светом Засветилась мне – смерть![9]
(К. Бальмонт «Гимн огню»). Не жду необычайного: Всё просто и мертво. Ни страшного, ни тайного Нет в жизни ничего.[10]
( З. Гиппиус «Глухота»). Рассмотрение отношения того или иного писателя к проблемам жизни и смерти позволяет проследить эволюцию его творчества, философских и религиозных воззрений, степень близости к духовным источникам искусства. «Когда писатель на протяжении длительного периода своей жизни часто обращается к теме смерти, мы можем вычитать из его произведений многое о нем самом».[11]
При этом одним из ключевых моментов является то, в какое время и в связи с какими событиями, осознанно или бессознательно, происходит обращение к теме смерти. Так, будучи начинающим поэтом и студентом Петербургского университета, А. Добролюбов внушает знакомым мысль о самоубийстве, а в книге «Natura naturans. Natura naturata» воспевает свое одиночество и смерть. А.С. Пушкин создаёт онтологические стихотворения ещё в Царскосельском Лицее («Безверие»). В них уже чувствуется особая авторская манера, но нет правдивости и глубины, которая отличает более поздние пушкинские опыты рассмотрения вопросов о человеческом существовании, где перед лицом смерти он исповедует верность жизни: Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать; И ведаю, мне будут наслажденья Меж горестей, забот и треволненья…[12]
(А.С. Пушкин «Элегия») Во многих случаях художественное обращение к теме смерти происходит под воздействием усиливающихся жизненных переживаний. Так, произведения А. Белого из сборников «Пепел» и «Урна», в которых звучит трагедия самосожжения и смерти, были продиктованы поэту временем серьезных драматических событий. Эпоха революций совпала для него с периодом неразделенной любви к Л.Д. Блок, поэтому пессимистические настроения и горькие выводы автора в этих книгах кажутся совершенно оправданными: Бесследна жизнь. Несбыточны волненья. Ты – искони в краю чужом, далеком… Безвременную боль разуверенья Безвременье замоет слезным током.[13]
(А. Белый «Разуверенье»). Среди поэтов ХIХ века, демонстрирующих собственные методы передачи жизненных впечатлений и имеющих особую систему взглядов по поводу вопроса о человеческом существовании, можно выделить А.А. Фета. Современники, продолжатели и исследователи фетовского творчества подчеркивают мысль о жизнеутверждающей основе его поэзии. Ближайший друг поэта Н.Н. Страхов на пятидесятилетие фетовской музы отмечает характерные особенности его лирики: «…мы не найдём у Фета ни тени болезненности, никакого извращения души, никаких язв, постоянно ноющих на сердце. Всякая современная разорванность, неудовлетворённость, неисцелимый разлад с собой и с миром, – всё это чуждо нашему поэту. … он сам отличается совершенно античной здравностью и ясностью душевных движений, он нигде не переходит черты, отделяющей светлую жизнь человека от всяких демонических областей. Самые горькие и тяжёлые чувства имеют у него бесподобную меру трезвости и самообладания. Поэтому чтение Фета укрепляет и освежает душу».[14]
По мнению символистов, поэзия А. Фета ценна именно своей жизнеутверждающей силой. В произведении «Элементарные слова символической поэзии» К. Бальмонт пишет, что его любимый поэт поистине «влюблен в жизнь»[15]
. В статье «А.А. Фет. Искусство или жизнь?» В. Брюсов отмечает, что Фет не находил другого назначения поэзии, как «служение жизни», но не той, которая «шумит на рынках и крикливых базарах», а той, «когда просветлённая, она становится окном в вечность, окном, сквозь которое струится свет «солнца мира»[16]
. В публичной лекции, прочитанной в 1902 году, говорит о Фете как о поэте полноты и прелести жизни в её быстротекущих мгновениях. Как собственное жизненное кредо на своём пятидесятилетии в Российской Академии художественных наук символист цитирует четверостишие своего предшественника: «Покуда на груди земной / Хотя с трудом дышать я буду, / Весь трепет жизни молодой / Мне будет внятен отовсюду». В работе «Мир как красота» Д.Д. Благой причисляет лучшее в лирике Фета к величайшим образцам философской лирики, в которой, как и в жизни, он «торжествует… свое собственное бессмертие».[17]
В статье «Лирика А.А. Фета (истоки, метод, эволюция)» Н. Скатов показывает, что Фет, воссоздавая отдельное состояние души, «стремится перекинуть мост от этого состояния ко всему миру, установить связь данного момента с жизнью в конце концов в её космическом значении».[18]
Исследователь утверждает, что фетовское творчество являет собой могучую жизненную силу, бросающую вызов смерти. Г.Б. Курляндская подчеркивает: «Именно пантеистическое созерцание жизни, утверждающее не единство природы и духа, а их тождество являются основополагающей для поэзии Фета. В ней господствует слиянность внешнего и внутреннего, природного и духовного. Лирическое «я» и его природное окружение нераздельно объединяются общей основой, уходят в единый источник бытия, в единый корень жизни».[19]
Е.А. Тинякова говорит о поэте: «А.Фет создал философию духовной жизни человека после его физической смерти».[20]
Большинство исследователей отмечают противоречивость фетовской натуры, подчеркивая, что поэзия помогала ему в преодолении жизненного трагизма: «Для угрюмого, озлобленного человека, не верящего в людей и жизнь, акт поэтического творчества был актом освобождения, актом преодоления трагизма жизни, воспринимался как выход из мира скорбей и страданий в мир светлой радости».[21]
При этом отношение А.А. Фета к жизни и смерти достаточно противоречиво. Так, на вопрос «Альбома признаний» дочери Л.Н. Толстого Татьяны «Долго ли бы вы хотели жить?» поэт отвечает: «Наименее долго».[22]
Своё существование поэт рассматривает лишь как тоскливое пребывание на этой земле, где всё бессмысленно, низменно и скучно. Зачастую в поздних произведениях А. Фет не просто «примеряет» смерть на лирического героя, а рисует её с перспективой на себя («На пятидесятилетие музы»). В жизни поэта нет такого периода, о котором он вспоминает с восторгом или упоением. Но зато его духовная жизнь интенсивна и богата, но «не бурнопламенными страстями, не демоническими взлетами и падениями, а несметной множественностью оттенков восприятия мира. Где обычно слышится один единственный тон, там Фет улавливает бесчисленное количество переходящих друг в друга полутонов. Нескончаема цепь его переживаний, чувствований, ощущений, воплощенных в слове».[23]
Нельзя однозначно сказать, что поэт сознательно отгоняет от себя мысль о бренности человеческого существования или вообще обходит тему смерти, тем не менее, в его поэзии очевидно преобладание стремления передать движение, процесс, трепет жизни: Тут сердца говорит мне каждое биенье Про все, чем радостной обязан я судьбе, А тихая слеза блаженства и томленья, Скатясь жемчужиной, напомнит о тебе. Нет, даже не тогда, когда, стопой воздушной…(1, 75). В недавнее время появилось довольно много работ, обращающихся к некоторым частным аспектам осмысления вопросов человеческого существования в творчестве А.А. Фета. Например, в ряде исследований анализируются вопросы философского осмысления жизни и смерти и, прежде всего, с точки зрения влияния произведений А. Шопенгауэра (Монин М.А. Толстой и Фет: два прочтения Шопенгауэра. Диссертация на соискание учёной степени кандидата философских наук. – М., 2001). В работах Г.Б. Курляндской представления Фета о жизни и смерти рассматриваются не только под углом шопенгауэровской философии, но и платоновской идее о красоте, и христианских религиозно-нравственных тенденций. Существуют работы, направленные на изучение семантики и трансформации отдельных значительных для творчества поэта образов, передающих отношение к жизни и смерти. Так, в одном из наиболее обстоятельных исследований Козубовской Г.П. «Фет и проблема мифологизма в русской поэзии ХIХ – начала ХХ веков» внимание обращается на следующие фетовские мифологемы, связанные с онтологическими категориями: день/ночь, утро/вечер, ворон, нить (как судьба) и некоторые другие. В работе В.А. Шеншиной, освещающей вопросы жизненного пути и творчества Фета (Шеншина В.А. А.А. Фет-Шеншин. Поэтическое миросозерцание. – М., 2003), проблемы жизни и смерти частично анализируются в связи с рассмотрением религиозных воззрений поэта и концепцией вечности. Таким образом, проанализировав ряд предшествующих работ, мы пришли к выводу, что вопрос о необходимости создания специального исследования, посвященного осмыслению жизни и смерти в фетовском творчестве, является достаточно актуальным. Объектом исследования
является весь корпус оригинальных произведений Фета (за исключением переводов) и фрагменты его переписки. Предметом исследования
являются элементы картины мира, воспринимаемые сквозь призму творческих, философских и религиозных исканий А.А. Фета. Научная новизна работы
определяется тем, что динамическая оппозиция жизнь/смерть в творчестве А.А. Фета впервые рассматривается системно, устанавливается связь данной онтологической категории с другими антитезами и различными темами фетовского творчества как в лирических, так и в прозаических произведениях. Большая часть исследования посвящена комплексному изучению семантики и трансформации образов, передающих отношение автора к жизни и смерти. Актуальность исследования
определяется тем, что к настоящему времени нет работы, где проблемы жизни и смерти (применительно к фетовскому творчеству) рассматриваются не только с религиозно-философских позиций. Поэтому цель исследования
состоит в развернутом, преимущественно художественном и лингвопоэтическом, анализе вопроса о человеческом существовании в фетовском творчестве. Для достижения данной цели были выдвинуты следующие задачи
исследования: а) выделить и рассмотреть основные антитезы фетовского творчества; б) раскрыть основные особенности темы жизни и смерти в любовной лирике, посланиях и посвящениях поэта; в) рассмотреть временные пласты фетовской лирики в их функциональном взаимодействии с темой жизни и смерти; г) проследить эволюцию взглядов поэта в осмыслении категорий жизнь и смерть в философской лирике Фета и частично в его переписке; д) рассмотреть особенности восприятия жизни и смерти автором и его героями в художественной и автобиографической прозе; е) выделить основные образы/образные средства, передающие отношение поэта к жизни и смерти. Характер поставленных в данном исследовании задач определил ряд подходов
, использованных в нашей работе: историко-культурный, сравнительный, биографический, генетический. Методологической основой
диссертации послужили труды Д.Д. Благого, Б.Я. Бухштаба, Г.Б. Курляндской, В.А. Кошелева, В.А. Шеншиной, Г.П. Козубовской и ряда других исследователей истории русской литературы конца XIX – начала XX века. Практическая значимость.
Результаты диссертации могут быть использованы в дальнейших исследованиях, касающихся рассмотрения темы жизни и смерти в русской литературе, а также при разработке проблемы репрезентации образов, связанных с вопросом о человеческом существовании. Особенности материала и подходы к его анализу, цели и задачи исследования обусловили структуру диссертации
, которая включает в себя введение, три главы, заключение и список использованной литературы (190 наименований). Современники А.А. Фета, даже его близкие друзья, или не принимали его поэтической дерзости, или не понимали, откуда такой прижимистый помещик черпает источник своего вдохновения. Во многом это было обусловлено тем, что отношение к жизни Фета-человека и Фета-поэта не было одинаково. Его лирическая чуткость, провозглашение жизни природы высшей реальностью, а зоркости поэта – непременным условием подлинности художественных открытий дало возможность проникновения в поэзию многочисленных не замеченных другими жизненных подробностей. Не раз подчёркивалась двойственность фетовской натуры, противостояние двух противоположностей, уживающихся в одном человеке: «…Может показаться, что имеешь дело с двумя совершенно различными людьми, хотя оба они говорят иногда на одной и той же странице. Один захватывает вечные мировые вопросы так глубоко и с такой шириной, что на человеческом языке не хватает слов, которыми можно было бы выразить поэтическую мысль, и остаются только звуки, намёки и ускользающие образы; другой как будто смеётся над ним и знать не хочет, толкуя об урожае, о доходах, о плугах, о конном заводе и о мировых судьях. Эта двойственность поражала всех, близко знавших Афанасия Афанасьевича».[24]
вырезано
- «скука внешнего земного бытия – мечтания и радости мира внутреннего, интимного»[25]
(«Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный / К тебе просился беззакатный день»); - космос (небо) – земля («Так, для безбрежного покинув скудный дол, / Летит за облака Юпитера орёл…»); - противопоставление он – она («Она ему – образ мгновенный, / Чарующий ликом своим, / Он – помысл её сокровенный…»); - душа/сердце – мысль/разум (рождает противопоставление науки искусству или науки и природы); - пространство комнаты – мир за окном; - антитезы при передаче движения («Серебро и колыханье сонного ручья…»); - просвещение – природное чутьё человека («…вследствие образования он уже считал для себя неприличным отвечать на вопросы о погоде, а я подозреваю, что он совершенно утратил своё второе зрение и вошёл в чреду обыкновенных людей…»); - радость – страдание («Я вами осуждён, свидетели немые / Весны души моей и сумрачной зимы…», «Страдать! – Страдают все – страдает тёмный зверь…»); - свет – мрак («…И тем ужасней сумрак ночи, / Чем ярче светоч мой горит»); - добро – зло («…Не бойся горького сравненья / И различай добро и зло», «И вот всю жизнь с тех пор ошибка за ошибкой, / Я всё ищу добра – и нахожу лишь зло»); - боль от красоты («И в эту красоту невольно взор тянуло…»); - верх – низ, которые «обнаруживают свою тождественность и сливаются в ту «тайную бездну», над которой, подобно Богу, поднимается у Фета «прозревший» человек»[26]
; вырезано
Противоречивость и неоднозначность различных жизненных явлений оформляются А. Фетом в виде постоянно встречающихся лирических противопоставлений. Антитезы художественного мира А. Фета (речевые, понятийные и др.) способствуют внутреннему динамическому развёртыванию содержания, увеличивая пластичность и объёмность поэтического текста. Противопоставления ночь – день, молодость – старость, город – деревня, звук – тишина, земля – небо север – юг, родина – чужбина, внешняя скука и глубокие внутренние переживания являются достаточно традиционными в отечественной литературе. Однако, прибегая к их толкованию фетовском творчестве, можно обнаружить ряд дополнительных (порой очень тонких) символических значений, повышающих образный потенциал русской поэзии в целом. Одной из самых показательных является оппозиция жизни и смерти, излюбленная фетовская тема позднего периода творчества. Данное противопоставление, которое, как правило, обнаруживается даже на уровне отдельно взятого стихотворения (некоторые антиномии не так наглядны), характеризует его философские, религиозные и творческие искания в течение жизни. В русской литературе мотив смерти, связанный с любовной темой, получает довольно широкое распространение: любящие герои встречаются по смерти в загробной жизни, описываются переживания о смерти одного из возлюбленных, а в некоторых случаях повествование ведётся от лица умершего человека (М.Ю. Лермонтов «Сон», «Любовь мертвеца»). При этом неоднократно демонстрируется мысль о всепобеждающей силе любовного чувства, которое оказывается сильнее смерти: «Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь».[27]
Для А. Фета тема испытания любви смертью – это не просто следование поэтической традиции. Она была продиктована поэту самой жизнью и нашла отклик в произведениях «Старые письма», «Ты отстрадала, я ещё страдаю», «Долго снились мне вопли рыданий твоих», «Alter ego». Большая часть трагических переживаний Фета о взаимоотношениях с возлюбленной и её нелепой гибели отразилась в переписке с друзьями. «Я ждал женщины, которая поймёт меня, – пишет он И. П. Борисову, – и дождался её. Она, сгорая, кричала «Au nom du ciel sauvez les lettres!»– и умерла со словами: он не виноват, – а я. После этого говорить не стоит. вырезано
Антитеза молодость/старость с отчётливостью обнаруживается при обращении поэта к местам, где начинался его нелёгкий жизненный путь. В рассказе «Дядюшка и двоюродный братец» автор останавливает внимание на мыслях молодых людей, мечтающих поскорее расстаться с детством: «В первой юности воображение так и рвётся вдаль, жизнь обещает так много, а часто окружающие так мало умеют приворожить нас, раззолотить родимое гнёздышко, что многие легко из него вылетают. Хорошо ещё, если жизнь, унося нас всё далее и далее, в состоянии окружить это гнёздышко прелестью невозвратно минувшего» (2, 44). Но время меняет человека и его отношение к себе: «Опять на родине! Сколько раз завидовал я поэтам! Что за чудный дар сказать самую простую речь, которая, при известных обстоятельствах, каждому так и просится на язык, так и ложится под перо! Вот и теперь так и хочется продолжать: «Я посетил тот мирный уголок…» Кто не пережил, подобно мне, воротясь после долгого отсутствия, опять на родину, во всех родах этого стихотворения? «Уже старушки нет…» (2, 79). Обращаясь к саду, поэт одновременно обращается к ушедшему прошлому и ценностям, которые были утрачены в течение жизни: …Скажи: где розы те, которые такой Весёлой радостью и свежестью дышали? Одни я раздарил с безумством и тоской, Другие растерял – и все они увяли… В саду (1, 217). Поэт обращается к молодому поколению от собственного имени, а также вводит мотив мертвеца, «поучающего внуков»[28]
, который постоянно варьируется в лирике Фета. Так, в произведении «Севастопольское братское кладбище» Фет не просто отдаёт дань уважения умершим, но и вместе со звучащими из гробов голосами («из каменных гробов их голос вечно слышен») воскрешает идеализированные в своей нравственной чистоте души. Поэт сознаёт своё литературное одиночество и непонимание со стороны окружающих («…Чего он ищет здесь, средь жизни молодой / С своей тоскою непонятной?»). Обращаясь к юношам с призывами «вкушать и труд и наслажденье», он надеется на собственное литературное возрожденье светлой весенней порой: Спешите, юноши, и верить и любить, Вкушать и труд и наслажденье. Придёт моя пора – и скоро, может быть, Моё наступит возрожденье. Приснится мне опять весенний, светлый сон На лоне божески едином, И мира юного, покоен, примирён, Я стану вечным гражданином. Кричат перепела, трещат коростели… (1, 237). Похожее «обживание» трагической ситуации встречается в пушкинском стихотворении 1829 года «Брожу ли я вдоль улиц шумных»: И пусть у гробового входа – Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа – Красою вечною сиять.[29]
(А.С. Пушкин «Брожу ли я вдоль улиц шумных»). В стихотворении «А.Л. Бржеской» А. Фет говорит о сжимающем поэта колючем венце, его жизни под могильным покровом и осознании собственной ненужности средь шумной волны непонимающего света. Такое отношение к поэтической судьбе является достаточно распространенным. Так, вскоре после смерти А.С. Пушкина Вяземский пишет произведение, где не просто скорбит о рано ушедших друзьях Как много уж имён прекрасных Она отторгла у живых, И сколько лир висит безгласных На кипарисах молодых. но и передаёт ощущение потерянного единства с новым поколением: …Живых нам чужды впечатленья, А нашим – в них сочувствий нет. Связь времён прерывается, в заключение автор приходит к горькому выводу (Фет также размышляет о «жизненном кладбище»): Так, мы развалинам подобны И на распутии живых Стоим, как памятник надгробный Среди обителей людских. [30]
(П. Вяземский «Смерть жатву жизни косит, косит…»). Говоря о любовной теме фетовской лирики, Е.А. Маймин приводит следующее высказывание Б. Пастернака: «Любовь так же проста и безусловна, как сознание и смерть, азот и уран. Это не состояние души, а первооснова мира. Потому, как нечто краеугольное и первичное, любовь равнозначительна творчеству. Она не меньше его, и ее показания не нуждаются в его обработке».[31]
Однако именно в любовной лирике Фета тема жизни и смерти обозначена с особым поэтическим чувством. Здесь автор не боится открыто говорить о своих переживаниях (что зачастую происходит в художественной и автобиографической прозе, где скрываются истинные чувства), представляя смерть с различных сторон: это трагедия, где поэт выставляет себя «несчастным палачом», и блаженная бесконечность, которая позволяет соединиться любящим сердцам, и выступает высшей реальностью, помогающей преодолеть привычные пространственно-временные рамки. Среди художественных приёмов, использующихся в фетовской лирике, можно выделить особое восприятие категории времени. Современники поэта и исследователи его творчества не раз обращали внимание на удивительную способность поэта жить настоящим моментом, мгновением. Так, А.В. Дружинин отмечает, что Фет «…весь живёт моментом им схваченным, он как бы отрешается от своей личности и воссоздаёт поразившую его картину, не выпуская из неё ни малейшей подробности»[32]
. Современный исследователь категории времени в русской литературе Б.Ф. Егоров пишет, что Фета «не интересует ни историческое, ни внеисторическое время, не интересует вообще временная протяжённость, он берёт момент из жизни героя и подробно его описывает. Лишь косвенно миг у Фета противопоставлен всем временным категориям: вечности … длительности…».[33]
Время, в котором живёт фетовский герой, противопоставляется просторам вечности: «Прямо смотрю я из времени в вечность…». «Впечатление вневременного образа, создаваемого Фетом, не воспринимается как момент во времени, а как пульсация вечности».[34]
Поэта не интересуют сменяющие друг друга хронологические периоды, что приводит практически к абсолютной свободе от временных границ. В некоторых случаях, и это особенно чувствуется в произведениях более позднего периода, поэт достаточно остро ощущает дыхание времени. Вслед за Шопенгауэром, в своих стихотворных произведениях Фет обозначает время как одну из главных человеческих мук. У философа: «Мучительности нашего существования немало способствует и то обстоятельство, что нас постоянно гнетет время, не дает нам перевести дух и стоит за каждым, как истязатель с бичом».[35]
Однако временные переживания поэта могут актуализировать семантику интенсивности движения времени или создавать ощущение его плавности, незаметности течения. Однако во всех случаях автор отрицательно окрашивает обозначения жизненного времени: «Чем доле я живу, чем больше пережил, / Чем повелительней стесняю сердца пыл…» (1, 472), «Где время пил я по минутам из урны жизненной моей» (1, 394), «Ужели подошли к устам моим года с такою горькою отравой» (1, 285), «…маятник грубо-насмешливо меряет время» (1, 132). В метафорах живого макромира лирики А.А. Фета длительные периоды времени (времена года, месяцы, периоды суток и др.) служат постоянным активным деятелем. Рассматривая категорию времени в её функциональном взаимодействии с темой жизни и смерти, мы выделяем следующие временные пласты фетовской лирики: - культ момента, как принципиальная творческая установка Фета; представления о миге, выступающем как завершённый цикл человеческого бытия, с которым идентифицирует себя поэт; вырезано
При этом дерзость лирического героя, встречающего осень, заключалась в том, что он вопреки всепокоряющей силе времени противопоставил свой выбор в пользу возможностей личности. Так, драматический мотив осенних листьев у Фета по существу разрешается «признанием права человека вносить «коррективы» в более общие законы бытия, подчиняющиеся времени…».[36]
И болью сладостно суровой Так радо сердце вновь заныть; И в ночь краснеет лист кленовый Что, жизнь любя, не в силах жить. Опять осенний блеск денницы (1, 103). Тема жизни и смерти в лирике Фета представлена не только в циклическом повторении времён года. Ситуация, обрисованная в некоторых произведениях поэта, достаточно часто зависит от времени суток. Радостное восприятие жизни может происходить в момент утреннего пробуждения «Что душа всё так же счастью / И тебе служить готова» (1, 211), под вечернюю трель соловья «Что за вечер! А Ручей / Так и рвётся. / Как зарёй-то соловей / Раздаётся!» (1, 143), ночью «Слышит сердце, сколько радостей земли, / Сколько счастия сюда мы принесли…» (1, 213). В творчестве А. Фета обнаруживается не только своеобразное сцепление, постепенный переход от одного времени суточного цикла к другому, но и их взаимопроникновение: «…вздохи дня есть в дыханье ночном» (1, 154). Несмотря на тесную связь светлых и тёмных составляющих суток, для творчества А. Фета весьма характерно их противопоставление. Так, Г.П. Козубовская отмечает: «Утро и вечер оформляют миф об умирающем/воскресающем божестве. Пейзаж с заходящим солнцем, где солнце обретает могилу в «траурных» деревьях, основывается на семантике смерти, восходящей к древним мифологическим представлениям (умирание дневного света, иглы – мертвые листы, косые лучи заходящего солнца – лучи иглы)»[37]
. Противопоставление жизни и смерти обнаруживается в произведениях, основанных на антиномии ночи, олицетворяющей собой радостную песнь соловья, и дня, крадущего ночное счастье: Не так ли, чуть роща одеться готова, В весенние ночи, – светила дневного Боится крылатый певец? – И только что сумрак разгонит денница, Смолкает зарёй отрезвлённая птица, – И счастью и песне конец. Не нужно, не нужно мне проблесков счастья…(1, 139). В русской литературе романтическая метафорика ночи строилась на следующих основаниях: «Мрак и молчание ночи ведут к исключению из сферы сознания визуальных и слуховых ощущений, но глаз романтика таинственным образом «зрит» темноту, а ухо слышит молчание, ощущается незримое присутствие чужих объектов внимания, определяется граница конечного с бесконечным».[38]
С одной стороны, (что характерно не только для романтиков) ночное окружение снимает с человека дневные иллюзии, открывая путь к некому чуду и самоуглублению души. С другой стороны, темнота ночи зачастую ассоциировалась с темой смерти. У Ф.И. Тютчева ночь – это пора «уничтожения»[39]
, у С.А. Сафонова – «саван гробовой, траурная тога»[40]
, у А.А. Блока ночь – это время, когда приходит «очередь смертная».[41]
вырезано
Философская лирика А. Фета – это синтез его литературного и жизненного опыта, освоенных и переработанных философских учений и переведённых трудов, религиозных исканий и веяний со стороны ближайшего окружения. Поэт, воспевающий различные проявления красоты, предстаёт мыслителем, раскрывающим всю жизненную глубину своих раздумий и переживаний. Пессимистические произведения Фета заставляют говорить о нём как о продолжателе некоторых лермонтовских традиций, во многом открывшем русскому читателю немецкую философию. «… пессимистический покров Фета непроизвольно связан с глубиной лермонтовского трагизма, а у Гейне разрывается между бесплотным
романтизмом и бесцельным скептицизмом. Вот почему Фет глубже, чем Гейне. Впрочем, поэзия Фета не является нам как дальнейшее развитие поэзии Лермонтова, а лишь побочным дополнением; она – соединительное русло между Лермонтовым и европейской философией».[42]
вырезано
Проблема жизни и смерти, обозначенная поэтом в стихотворении «Никогда», поднимает вопрос о его отношении к религии. Лирический герой, доверяясь своим зрительным ощущениям и возникшему вследствие эмоциональному состоянию, не думает, что помимо вещественного мира, в котором его могли бы ждать, на земле существуют и божественные силы. Об этом говорит Фету Л. Толстой в письме от 31 января 1879 года: «…вопрос духовный поставлен прекрасно. И я отвечаю на него иначе, чем вы. Я бы не захотел опять в могилу. Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, всё ещё не кончено. Для меня остаются ещё мои отношения к Богу, то есть отношения к той силе, которая меня произвела, меня тянула к себе и меня уничтожит или видоизменит».[43]
А.А. Фет долго не отвечает на вопросы Л.Н. Толстого об идее стихотворения «Никогда». Лишь спустя время в ответном письме своему другу он выводит достаточно обобщённое положение о своём восприятии сущности человеческой жизни: «Вы знаете, что по вопросам Ваших интимных (Фет) убеждений я всегда был нем как бы глухонемой. Теперь Вы сами вызываете моё суждение по данному предмету… всё вне меня есть объект, то есть моё собственное представление + по Шопенгауэру, die Welt ist mein Wille <мир есть моя воля>… Высшая, разумная, по-своему для меня не постижимая воля, с непостижимым началом и самодержанием – ближе моему человеческому уму, противящемуся пантеистическим фразам без всякого содержания. На этом пути эта первобытная воля – причина, а я только микроскопическое последствие. Этим всё сказано».[44]
вырезано
Бесспорно, поздняя лирика А. Фета во многом формировалась под влиянием идей его любимого философа. Но, тем не менее, мы не можем считать основные положения работ Шопенгауэра определяющими для фетовской поэтики позднего периода, поскольку «…философская идея не может отразиться в лирике, тем более тот или иной образ, даже если он бесспорно заимствован из работы того или иного философа, не может свидетельствовать об усвоении поэтом той или иной философской системы».[45]
К тому же, стихотворения, созвучные шопенгауэровским идеям, наполнены достаточной долей противоречивости, что обнаруживает зачастую параллельное, т.е. существующее в пределах одного произведения, отрицание высказанных мыслей. В художественной прозе А.А. Фета антиномия «жизнь-смерть» звучит не менее выразительно, чем в лирических произведениях. Несмотря на небольшое количество атрибутивных характеристик типа «живой», «мёртвый», «безжизненный» и т. п., происходит достаточно частое обращение к данным категориям. А.А. Фет не ставит перед собой задачи описать обычные жизненные явления с позиций философа, а тем более моралиста. «Муза рассказывает, но не философствует»[46]
, – говорит он. Однако эта задача решается сама собой, выливаясь не только в итоги жизни его героев, но и собственно авторские. Анализирующий автор художественной и автобиографической прозы во многих моментах берет верх над художником. вырезано
Достаточно противоречивым выглядит образ тётушки, внешне излучающий жизненную энергию: «…живое, бойкое, хотя покрытое морщинами лицо, осенённое широкими блондовыми оборками чепца, большие, быстрые, голубые глаза и вся фигура составляли резкую противоположность с наружностью её супруга, выражавшей невозмутимый душевный мир и желание покоя». Однако внутренне Вера Петровна лишена жизни. Вокруг тётушки и дядюшки образовывается как бы временная мёртвая дыра. Дневник Ковалёва обрывается коротким описанием полуразрушенной могилы Павла Ильича и словами, за которыми скрывается боль о бесполезно прожитой жизни: «Бедный дядюшка! что бы он сказал, если бы…». В «Семействе Гольц» (1870) писатель говорит о разных вариациях смерти. Реальная смерть госпожи Зальман, слёгшей в горячке, моральная деградация её дочери, закончившаяся насильственной смертью Луизы, предположение о смерти самого Гольца, сделанное в конце повествования. Фет вновь подчеркивает соответствие внешнего облика героев их собственному внутреннему ощущению, моральному душевному состоянию. Тридцатипятилетняя женщина г-жа Гольц выглядит старухой, которая всем своим видом как будто спрашивает: «…зачем я здесь и зачем я вообще где-нибудь? Чтобы никому не мешать, мне бы надо занимать самое маленькое местечко – точку, пылинку какую-нибудь, да и того для меня много» (2, 113). Переставая работать физически, она становится деградантом, впадает в какое-то тупое отчаяние, близкое к помешательству. Ветеринар убивает жену своим «безобразием» и говорит перед столом, на котором лежала покойница: «Собаке собачья смерть» (2, 121). Гольц окончательно деградирует и его конец поистине ничтожный и жалкий. Произведение заканчивается пренебрежительной фразой рассказчика, которая перекликается со словами, сказанными Гольцем в адрес умершей супруге: «Переменив в скорости место служения, я ничего не знаю о дальнейшей судьбе Гольца. Вероятно, зимой замёрз где-нибудь под забором» (2, 122). (Смертью двоих супругов, сначала жены, а затем мужа заканчивается и фетовская поэма «Две липки». Однако здесь Руссов прозревает, открывая как прекрасна его покойная супруга. В этот момент он будто освобождается от своей довлеющей воли и вскоре умирает сам). В рассказе «Не те» (1874) цель жизни офицеров, стирающая границы должного, состоит в желании «приложить все силы, словом, отличиться». Один из полковых командиров рассказчика больше, чем самой жизнью дорожит своей трудовой карьерой и заслуженной известностью. «Сколько раз во время царских смотров я слышал от него: – Скажите, что в сравнении с этим значит броситься в атаку? Чем я рискую? Жизнью, и только! а тут всё может рухнуть, начиная с чести![47]
» Бесспорно, годы армейской жизни – достаточно важный отрезок и в биографии самого Фета. Однако поэт демонстрирует довольно противоречивое отношение к военной службе. В воспоминаниях «Ранние годы моей жизни» Фет думает об «изречении» эскадронного командира Оконора по поводу его «жизненного поприща»: «Вам надо идти дорожкой узкой, но верной». Он с явным восторгом рассказывает о красоте военного кавалерийского строя, вспоминая слова ротмистра Э.А. Гайли: «Для молодого человека нет ничего благороднее, чем воинский строй». В то же время он жаловался Борисову, что во время военной службы «насилует» свой «идеализм» «жизнью пошлой», а «его идеальный мир давно разрушен».[48]
Вырезано
Художественная проза Фета при всей своей автобиографичности не может дать нам того, о чём рассказывается в произведениях «Ранние годы моей жизни» и «Мои воспоминания». Здесь, согласно режиму фетовской поэтики, «в каждый данный момент лирический герой видит всю свою жизнь от самого давнего – рождения, до вдали предстоящего – смерти».[49]
Сам автор указывает на особую способность воспоминаний останавливать внимание на преходящем, незаметном в повседневной жизни, сравнивая их с фотографией. Его мемуары наполнены будничной обыденностью и житейскими мелочами, в которых автор стремится фотографически точно запечатлеть ушедший «жизненный поток». Во многом фетовские воспоминания можно обозначить как весьма неоднозначное произведение, ведь зачастую их автор говорит о своей жизни не просто как об «избитой книге», но и как о «грязной луже», в которую лучше не влезать. «Я могу жизнь свою сравнить только с грязной лужей, которую лучше не трогать ни описаниями, ни воспоминаниями, а то сейчас завоняет».[50]
Эпиграфом к автобиографической прозе «Мои воспоминания» А. Фет берет слова, взятые из «Фауста» Гете: Старайтесь почерпнуть из жизни-то людской! Все ей живут, не всем она известна; А где ни оглянись, повсюду интересна. (Слова, предваряющие «Воспоминания» А. Фета были выбраны им далеко не случайно. Одновременно с автобиографией он работает над переводом «Фауста» Гете и шопенгауэровского трактата «Мир как воля и представление». Во многом это обусловило сходство в восприятии пространственно-временных категорий, служащих для обозначения жизненного пути: «поток мирового течения» встречается у Шопенгауэра, «поток вечности» – у Гете, «жизненный поток» – у Фета). Читатель получает книгу, дающую последовательную картину всей жизни её создателя. Это жизнь ребенка и студента, жизнь военного, литератора и помещика. Мемуары А. Фета раскрывают практическую сторону фетовской личности, где более чем эмоции, действуют интуиция и рассудок. Мемуарист пишет о мотивах, побудивших его к написанию воспоминаний, обращаясь к Марциалу («В воспоминаньях его неприятного, тяжкого дня нет…») и Лермонтову («И как-то весело и больно / Тревожить язвы старых ран»). Эта апелляция к двум поэтам, демонстрирующая несколько противоречивое отношение к собственному существованию, подводит, прежде всего, к ответу на закономерный вопрос, которым задаётся автор: «что же значит эта долголетняя жизнь?» Вырезано
Физическая смерть в художественной прозе Фета – явление достаточно редкое. Чаще автор обращается к теме морального умирания своих героев, вокруг которых как будто образуются временные мёртвые дыры. Раскрывая, насколько применимо понятие «жизнь» к тому или иному персонажу, он может не описывать их непосредственных действий, не рассказывать о нравственных убеждениях и взглядах на происходящее. В одних случаях, Фет просто даёт небольшую (в пределах одного или двух предложений) внешнюю характеристику своего героя, которая соответствует его внутреннему состоянию, в других, показывает окружающую обстановку или возможность влияния на их жизнь определённых событий извне. Анна Ахматова говорила: «Чтобы добраться до сути, надо изучать гнёзда постоянно повторяющихся образов в стихах поэта – в них и таится личность автора и дух его поэзии».[51]
Литература создаёт целый комплекс значимых символов, имеющих отношение к вопросу о человеческом существовании. Сближение жизнь – смерть лежит в основе многих оксюморонов: «живой мертвец» (П. Вяземский), «живая могила», «цветущий Тлен» (В. Иванов), «толпа живых могил» (К. Бальмонт) и т.п. Широкое распространение в различных поэтических системах получили метафоры о жизни и смерти, которые с течением времени сделались весьма ходовыми и даже перешли в разряд бытовых. Среди них такие как «жизнь – это путешествие (плавание)», «дорога жизни», «телега (барка, поезд) жизни», «жизнь – горение», «жизнь – пир», «чаша жизни», «ночь – смерть», «покрывало смерти», «коса смерти»: В дорогу жизни снаряжая, Своих сынов, безумцев нас, Снов золотых судьба благая Даёт известный нам запас: Нас быстро годы почтовые С корчмы довозят до корчмы, И снами теми путевые Прогоны жизни платим мы.[52]
(Е. Баратынский «В дорогу жизни снаряжая…»). Зачастую идеи жизни и смерти в поэтическом мире воплощаются при «изображении перемещения масс людей, движения живых существ, неживых предметов, а также при обрисовке движения в конкретно-предметных сферах окружающего мира»[53]
: Не хочу в этом коробе женских тел Ждать смертного часа! Я хочу, чтобы поезд и пил и пел: Смерть – тоже вне класса![54]
(М. Цветаева «Поезд жизни»). Я брошен в жизнь, в потоке дней Катящую потоки рода, И мне кроить свою трудней, Чем резать ножницами воду.[55]
(Б. Пастернак «Пока мы по Кавказу лазаем...»). Вырезано
В поэзии Фета исследователи не выделяют лирического героя, поскольку у него нет ни внешней, биографической, ни внутренней определенности, позволяющей говорить о нем как об известной личности[56]
. Тем не менее, в редких случаях мы прибегаем к понятию лирический герой, употребляя его применительно к произведениям, где внутренняя или внешняя определённость в какой-то мере угадывается (н-р, в стихотворении «Был чудный майский день в Москве…», «Когда читала ты мучительные строки»). У А.А. Фета существует единственная сфера для человеческой радости, складывающаяся в особый, отличный от повседневных будней, мир красоты. «Без чувства красоты, – пишет поэт, – жизнь сводится на кормление гончих в душно-зловонной псарне».[57]
Этот мир выступает для него источником вдохновения, природа персонифицируется и живёт вместе с людьми, органичнее и лучше их. Своё отношение к окружающему, косвенно обозначенную жизненную позицию он выражает в дидактических миниатюрах: «Учись у них – у дуба, у берёзы» (1, 63), «В пример себе певцов весенних ставим…» (1, 75), «От людей утаиться возможно, // Но от звёзд ничего не сокрыть» (1, 89) и т. п. Многочисленные проявления жизни для Фета замыкаются в двух объёмных (и идеальных для него) составляющих: природа и искусство. В своих записках о путешествиях «Из-за границы» (1856 –1857гг.) Фет впервые сформулировал своё отношение к искусству и его роли в жизни общества: «…искусство есть высшая нелицемерная правда, беспристрастнейший суд, перед лицом которого нет предметов грязных или низких»[58]
. Искусство, как сфера человеческой жизни, рождается благодаря слиянию двух моментов – действительной красоты и шестого чувства поэта. Автор требует всеобщего соответствия и соучастия для возможности существования искусства, цель которого состоит в увековечивании преходящих моментов и фиксации мига. Истинное искусство для Фета всегда выступает синонимом красоты, которая в его поэзии может сама выступать своеобразным символическим образом. Д.Д. Благой отмечает, что понятию «красота» поэт придаёт философское значение: «поэзия для него, помимо доставляемого ею эстетического наслаждения, – это проникновение в «самую сокровенную суть мира», его гармонический строй, а тем самым и ответ на «конечные» вопросы о цели и смысле бытия».[59]
Автор воспевает «неувядающую красоту» Венеры Милосской, любуется на полотно с «пречистой Мадонной», не раз упоминает Феба, покровителя поэзии и искусства. С явным восторгом поэт повторяет слова любимого философа: «Цельный и всюду себе верный Шопенгауэр говорит, что искусство и прекрасное выводит нас из томительного мира бесконечных желаний в безвольный мир чистого созерцания; смотрят Сикстинскую Мадонну, слушают Бетховена и читают Шекспира не для получения следующего места или какой-либо выгоды».[60]
Вырезано
В стихотворении «Ты прав: мы старимся. Зима издалека…» жизнь – это нитка в руках у Парки (Парки – богини судьбы): «быть может, коротка в руках у Парки нитка наша» (1, 467). С судьбой-нитью метафорически связывается паутина: «Когда сквозная паутина разносит нити ясных дней…» (1, 243). Жизнь воспроизводится с помощью словосочетания «жизненный цветок», социальная жизнь – это «мертвая суша», где правит непреодолимая «земная злоба». Жить в поэтическом лексиконе А.А. Фета – «пить чашу жизни», проходить по жизни – быть «странником» или «путником» («И всё, что видимо для ока, / Земного путника манит…»). Также поэт воспроизводит понятие «жизнь» путём создания ряд ярких окказиональных метафор и перифрастических сочетаний («базар крикливый бога»), сравнительно устойчивых в русской литературе оборотов или их синонимичных вариантов («роковое бремя», «житейская гроза», «степь мирская», «урна жизненная») и т. п. Некоторые гиперболизированные обороты («список бытия»), использующиеся Фетом для обозначения жизни, не имеют прямой расшифровки и угадываются с помощью традиционных обозначений, которые и определяют их смысл (жизнь – книга). В ряде фетовских метафор конкретные слова, материализующие идею жизни, отсылают к традиционным представлениям («плеск житейских волн» у Фета передаёт традиционную метафору жизнь – плавание). В фетовских стихотворениях практически не встречается случаев описания поэтапного человеческого угасания, ведущего к смерти, смертельно больных людей и непосредственно акта смерти. И, тем не менее, «смерть» в его стихах, взятая как философская категория – это одно; «смерть возлюбленной» – совсем другое; а «предчувствуемая поэтом собственная смерть» – нечто третье, непохожее ни на первое, ни на второе»[61]
. Чаще поэт либо обращается к умершим людям и самой смерти, либо воспроизводит уже знакомые сюжеты (произведения художественной литературы, мифы, фольклор), косвенно или прямо связанные с темой смерти. Так, интерпретируя античный миф о гибели Фаэтона, Фет рассказывает о красивой смерти молодого юноши, но сожалеет при этом о его безвременной гибели. «Красота юного мертвеющего тела поразительна со сходством со статуей; отчётлив «скульптурный код» в смерти Фаэтона: «…округленные бедра белели, будто мрамор, приявший изгибы от рук Праксителя…». Оппозиция мёртвого/живого оказывается снятой превращением одного в другое»[62]
: Весь был разодран хитон, округленные бедра белели, Будто бы мрамор, приявший изгибы от рук Праксителя, Ноги казали свои покровенные прахом подошвы, Светлые кудри чела упадали на грудь, осеняя Мертвую силу лица и глубоко-смертельную язву. вырезано
Показательно, что в программной статье «Заветы символизма» В. Иванов говорит о Фете именно как об авторе лебединой песни, что «несётся, как дым, и тает, прозревая «Солнце мира».[63]
В своём произведении «Лебеди» символист создает сильнейшую зарисовку, в которой убийство лебедей на озере в Таврическом парке ассоциируется с захоронением старой культуры: Кличут над сумраком лебеди белые – Сердце исходит в последних томлениях![64]
(В. Иванов «Лебеди»). Птицы в большинстве произведений А.А. Фета ассоциируются с жизнью (хотя не редко упоминание маленькой и беззащитной птички, укрывающейся от жизненных бурь в уютном гнёздышке), тогда как птицы, предвещающие смерть, – настоящая редкость. Так, не единожды у А.А. Фета встречается образ грачей – птиц, окраской своих перьев соотносящихся с черным цветом и имеющих в мифологических и фольклорных представлениях многих народов траурную семантику печали и смерти.[65]
Однако, в его произведениях («Грачи кружатся темным стадом», «Первая борозда») эти птицы хоть и упоминаются как «темное стадо», но напрямую не связываются с вопросом о человеческом существовании. В стихотворении «Что за звук в полумраке вечернем» автор говорит о трёх птицах, издающих различные звуки. Это болотный кулик, сыч, предвещающий смерть и орёл, за образом которого стоит обозначение «далёкий неведомый клич». Несмотря на недоброе предзнаменование – плачущий звук, определяющий тональность произведения, автор намекает на другую жизнь, в которой звучит орлиная песня. Топос ворона, связывающийся в литературе с царством мертвых и зачастую изображающийся сидящим на могильном кресте, упоминается поэтом лишь трижды.[66]
В некоторых религиях эта птица наделяется шаманским могуществом и выполняет «посреднические функции между мирами – небом, землёй, загробным царством…».[67]
У Фета зловещий ворон символизирует состояние без любимой женщины, подруги игр, которое, пользуясь словами самого поэта, граничит со «смертною истомой»: А над колодезем, на вздернутом шесте, Где старая бадья болталась, как подвеска, Закаркал ворон вдруг, чернея в высоте, – Закаркал как-то зло, отрывисто и резко. Не спрашивай, над чем задумываюсь я… (1, 218). Среди традиционных атрибутов смерти в лирике А.А. Фета практически не встречается главный христианский символ – крест. Крест «символизирует жизнь или, точнее, спасение ради жизни (загробной), так что этот знак сохранил и после перехода в христианскую символику своё жизнеутверждающее значение». (Так как символику креста по преимуществу связывают с загробной жизнью (или жизнью после смерти), то данный топос мы будем рассматривать в этом параграфе нашей диссертации). вырезано
Параллелью к произведению Ф.И. Тютчева выступает фетовское стихотворение «Смерть», названное А.И. Лагуновым одной «из самых бескомпромиссных антиномий»[68]
поэтического мира Фета, где вырываются наружу все диссонансы трагедийного восприятия автора. Именно в данном фетовском противопоставлении обнаруживается явная оппозиция ко многим фетовским произведениям, воспевающим красоту и гармонию жизни. Хотя и здесь наблюдается авторская способность говорить «целомудренно, но без ханжества», воспевая «храм – обитель души, фрагмент вечной жизни, представленной здесь, на земле», но не уходя и не отрицая того, что происходит вокруг, ведь «базар – нашенское, земное, телесное»[69]
: Слепцы напрасно ищут, где дорога, Доверяясь чувств слепым поводырям; Но если жизнь – базар крикливый Бога, То только смерть – его бессмертный храм. Смерть (1, 55). В других случаях смерть в творчестве А.А. Фета предстаёт как «бездонный океан», «небытие», «сиротливый сон одинокой гробницы», «безрассветная» ночь или «закат дня», когда «суровый ангел Бога» «тушит факел жизни». О потустороннем бытии автор говорит как о «рубеже могилы» или «входе»: «И там, за рубежом могилы, / Навек обнять тебя придём» («Памяти С.С. Боткиной»), «Только минем / Сумрак свода, – Тени станем мы прозрачные / И покинем / там у входа / Покрывала наши мрачные» («Сны и тени»). Предчувствие смерти обозначается поэтом прямыми характеристиками («смертная истома», «и счастью, и песни конец») и раскрывающимися в контексте мотивами («устало всё кругом», «роковая игра»). Сочетания, относящиеся к теме смерти, в творчестве Фета составляют менее значительную группу, чем те, с помощью которых выражается отношение поэта к жизни. В поэзии А.А. Фета достаточно большое количество образных средств, одновременно олицетворяющих жизнь и имеющих отношение к угасанию, умиранию, смерти. Многие из образов восходят к мифам и фольклору, хотя и получают новое звучание. Другие являются достаточно традиционными в русской образной системе, но при этом отличаются широтой лексико-семантического варьирования и богатством ассоциативного наполнения. Одним из наиболее прочувствованных и притягательных для Фета является символ огня, во многом определяющий все его творчество. В русской литературе огонь/пламя зачастую выступает «источником жизни».[70]
В стихотворении К. Случевского «Памяти А.А. Григорьева» автор пишет «не только о бессилии смерти с её ночью и темнотой перед негасимым светом поэтической души, но и о том, что смерть способствует более яркому проявлению величия и могущества этого «сияния»: Григорьев спит Сном непробудным! Но живая Его душа, вся огневая, И сквозь металл, и сквозь гранит Что день – то ярче проступает… Да! Темень смерти свет рождает, И почек будущей весны Все ветви кладбища полны.[71]
«Огненные» лексемы в творчестве поэта представляют собой неисчерпаемый источник для передачи в поэзии практически неограниченного круга смыслов во всех сферах материальной и духовной жизни человека. Такое разнообразие символических значений образов «огня» оказывается далеко не случайным. «Как душа и жизнь, так и частные проявления жизни: голод, жажда, желание, любовь, печаль, радость, гнев – представлялись народу и изображались в языке огнем»[72]
. Пронизывая весь текст, образы огненной стихии нередко становятся конструктивной основой развертывания лирической мысли. В фетовском творчестве слова «огонь», «огненные слёзы», «гореть», «разгораться», «пламя/пламень» – яркие метафоры, несущие большую смысловую нагрузку и обозначающие различные жизненные реалии. Лирический герой Фета, испытывающий бурю эмоций, сравнивает себя с фейерверком («Ракета»), огонь в его произведениях символизирует трагедию, произошедшую с Марией Лазич: «Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: / «Там человек сгорел!» («Когда читала ты мучительные строки…»). вырезано
У М.Ю. Лермонтов возникает мотив путешествия души над умершим телом («Ночь»), поэт вводит понятие «сна во сне». В его произведении «Сон» мёртвый герой («спал я мёртвым сном») видит во сне свою возлюбленную, которая жива, но спит наяву: И в грустный сон душа её младая Бог знает чем была погружена; И снилась ей долина Дагестана: Знакомый труп лежал в долине той...[73]
(М.Ю. Лермонтов «Сон»). Фет дорабатывает сложившиеся в литературе традиции в описании сна и в его раннем творчестве, согласно романтическому взгляду, сон представляется состоянием, контрастным действительности. В поэме «Сон», где сделана попытка эпической интерпретации сна, герой окружён мертвецами и смертной атрибутикой. Однако, оттолкнувшись от романтической трактовки этого мотива, поэт стал представлять весь видимый и чувственный мир в состоянии погружения в сон-грёзы (мотив, заимствованный у Фета символистами)[74]
: Мне снился сон, что сплю я непробудно, Что умер я и в грёзы погружён. Грёзы (1, 235). (По мнению В.Н. Касаткиной, в его лирике сновидения приобретают философско-психологический характер, поскольку в них представлено душевное состояние человека, грезящего во сне[75]
). В произведении «Сон и смерть» поэт рисует их близнецами. Идея сна и смерти, в отличие от идеи сна-жизни, решается здесь не совсем не по-шопенгауэровски. Так, философ приходит к выводу, что «между сном и смертью нет радикального различия, что смерть столь же безопасна для бытия, как сон», а «насекомое, которое умирает осенью,…столь же тождественно с насекомым, которое родится весною, как человек, идущий спать, тождествен с человеком, который встанет поутру».[76]
Используя шопенгауэровскую идею жизни-сна, Фет отмечает, что смерть и сон для – только рождённые вместе, но во всём несхожие «бессмертные боги»: … Только несходны во всём между собой близнецы: Смуглоликий, как мать, творец, как всезрящий родитель, Сон и во мраке никак дня не умеет забыть; Но просветлённая дочь лучезарного Феба, дыханьем Ночи безмолвной полна невозмутимая Смерть… Сон и смерть (1, 174) Стихотворение Ф.И. Тютчева «Близнецы» во многом созвучно фетовскому «Сон и смерть». Сопоставляя иные категории, любовь и самоубийство, автор как будто продолжает историю своего современника и начинает своё произведение с того, о чём уже было написано Фетом: Есть близнецы – для земнородных Два божества – то Смерть и Сон, Как брат с сестрою дивно сходных – Она угрюмей, кротче он…[77]
(Ф.И. Тютчев «Близнецы») Сон для поэта – это особая реальность, место, которое существует независимо от земного пространства, образуя новый мир человеческой жизни. Во многих случаях в фетовских произведениях происходит неразличение реальной обстановки и сна, слово «сон» утрачивает свою смысловую определённость и обладает достаточно подвижной семантикой. Однако царство, в которое погружает Морфей, всегда отличается от окружающей действительности отсутствием человеческих страданий. При этом, оттолкнувшись от романтической традиции, поэт все же отходит от нее, представляя весь чувственный мир в состоянии грезы-сна: И дай коснуться мне целебного фиала, Чтоб тихо я уснул, чтоб сердце не страдало. К Морфею (1, 78) Сон представляется временем, где реализуется вся потенциальность духа: всё понимать, всё уметь сказать, всё осуществить, жить одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, встречать усопших, испытывать к ним те же чувства, что и при жизни. Его сны переносят в счастливое время с любимой женщиной, разделяющей прекрасное чувство с поэтом: «И снится мне, что ты встала из гроба…», «Я в моих тебя вижу всё снах с той же яркою искрой в глазах» и т. д. Лирика Фета включает в себя небольшое количество единожды встречающихся образов, имеющих отношение к теме жизни и смерти и наглядно демонстрирующих состояние самого поэта. Он по-своему развивает процесс художественного обобщения через единичное, получающее «потенцию символических значений».[78]
Так, в произведении «На качелях» образ взлетающих качелей символизирует балансирование человеческого тела между землёй и небом, а человеческой души между жизнью, сравниваемой с шаткой доской, и смертью. Поэт пишет стихотворение в семидесятилетнем возрасте, объясняя историю его возникновения следующим образом: «…Сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, а платье её трещало от ветра…».[79]
Здесь появляется не характерный для Фета оборот «играть жизнью»; но эта роковая игра совсем не страшит поэта, если он оказывается вместе с любимой. Автор выражает смирение человека перед лицом неизведанного, воспринимая смерть как предначертание судьбы: И опять в полусвете ночном Средь веревок, натянутых туго, На доске этой шаткой вдвоем Мы стоим и бросаем друг друга. Правда, это игра, и притом Может выйти игра роковая, Но и жизнью играть нам вдвоем – Это счастье, моя дорогая! На качелях (1, 270). вырезано
Образные средства лирики А.А. Фета, одновременно имеющие отношение к теме жизни и смерти, составляют достаточно объёмную группу. Это происходит из-за того, что, с одной стороны, автор выражает смирение человека перед лицом неизведанного, воспринимает смерть как предначертание судьбы, но в то же время не склонен раньше времени признавать её могущества. Многие из образов восходят к мифам и фольклору, являясь достаточно традиционными в русской образной системе, хотя и получают новое звучание. Образы, связанные с онтологическими категориями, являются компонентами более широких или компаративных образов, а реализованные в контексте прямые значения лексем, переосмысливаются в образно-символические. Наиболее показательными являются символ огня (особенно в метафорическом значении), воды (и всего, что связано с водной стихией) и звёзд. Цветы в его произведения, как правило, символизируют жизнь (роза, ландыш, обобщённый образ ночных цветов). При этом практически все деревья (ива, сосна, ель, дуб, берёза) косвенно или прямо соотносятся с темой смерти. Многие образы в лирике А.А. Фета нельзя однозначно отнести к теме жизни или смерти не только из-за ситуации, в которой они появляются, а благодаря характеристикам, которые даёт им автор (особенно с помощью полярных эпитетов). Апеллируя к образу, поэт может намеренно не раскрывать его полностью, оставляя необходимую долю абстракции (даже в отношении категорий жизнь / смерть), которая повышает степень эмоционального воздействия произведения. Творчество А.А. Фета насквозь антиномично. Жизненные противоречия раскрываются путём создания поэтических антитез, которые напрямую или косвенно выражают авторскую позицию. В его произведениях встречаются временные, звуковые, пространственные, цветовые оппозиции, противопоставление космоса и земли, души/сердца – мысли/разуму, деревни и города, радости и страдания, добра и зла и др. Одной из самых показательных является оппозиция жизни и смерти, излюбленная фетовская тема позднего периода творчества. Данное противопоставление, которое, как правило, обнаруживается даже на уровне отдельно взятого стихотворения (некоторые антиномии не так наглядны), во многом характеризует его философские и творческие искания в течение жизни. Восприятие А.А. Фетом жизни и смерти происходит через обращение к различным мифам, нравственно-эстетическим тенденциям и философско-религиозным традициям, столкновение которых может происходить даже в пределах одного произведения. Создаются взаимоисключающие друг друга образы, рассматривая которые в отдельно взятых стихотворениях поэта, достаточно сложно говорить о его жизненной позиции, мировоззрении и философских взглядах. Фет размышляет о человеческом существовании то с позиции атеиста, то мистика, то истинно верующего христианина. Будучи «чистым лириком», поэт, так или иначе, синтезирует шопенгауэровские, платоновские и христианские идеи. С наибольшей полнотой тема жизни и смерти раскрывается в посланиях, посвящениях, любовной и философской лирике Фета. Поэт пишет произведения об умерших (отклики на смерть Дружинина, Боткина, Данилевского и др.), послания к живущим близким людям (жене М.П. Боткиной, А.Л. Бржеской и т.д.), стихотворения с образными обращениями (многочисленные произведения-обращения к Музе), жизненные поучения будущему поколению (внукам, молодым). Тема жизни и смерти во многом раскрывается при её рассмотрении с помощью временных категорий. Их функциональное взаимодействие позволяет выделить несколько регулярно повторяющихся моделей. Среди наиболее частотных мы выделяем статическое движение времени, когда время жизни уподобляется пространству («путь», «дорога»), синхронное движение времени, время жизненного счастья, заключающееся во всеобъемлющем миге, иллюзия пребывания в описываемом жизненном процессе в реальном времени, остановившееся/потерявшееся время, преодоление границ реального времени, представление о метафизическом времени, вечности. Тема жизни и смерти в творчестве А.А. Фета достаточно объёмно представлена в таких произведениях, где говорится о циклическом времени, т. е. о времени года или времени суток. Объединяя в себе все чувства певца красоты и весны, видящего жизнь в каждой росинке и цветке, и старца, всё острее ощущающего дыхание смерти, он создаёт взаимоисключающие друг друга картины, рисующие тонкую грань между жизнью и смертью. В своих немногочисленных прозаических произведениях автор как будто мельком рассматривает такие категории как «жизнь», «смерть», «бессмертие», «смысл жизни». Быстротечность человеческой жизни у А. Фета сравнивается с мимолетным цветением и угасанием кактуса, а его собственное состояние в конце жизни наиболее полно отражается в характеристиках героя произведения «Вне моды» («перелистывание избитой книги жизни», «ему просто надоело и претило перевёртывать и перечитывать затрёпанную книгу жизни»). При этом физическая смерть в художественной прозе Фета – явление достаточно редкое, а в автобиографической прозе описание реальной смерти близких автору людей никогда не сопровождается его комментариями и выражением чувств. Бесспорно, лирика А. Фета во многом формировалась под влиянием идей его любимого философа. Но, тем не менее, мы не можем считать основные положения работ Шопенгауэра определяющими для фетовской поэтики позднего периода: стихотворения, созвучные шопенгауэровским идеям, наполнены достаточной долей противоречивости, что обнаруживает зачастую параллельное, т.е. существующее в пределах одного произведения, отрицание высказанных мыслей. Его поэтическое самоопределение в вопросах о человеческом существовании, прежде всего, представляет собой интуитивное признание жизни, которое предшествовало анализу различных философских представлений. Несмотря на широкие культурные связи, фетовский образ всегда скрывает за собой индивидуальное авторское чутьё и чувство. Слова и сочетания, относящиеся к теме смерти, в творчестве Фета составляют менее значительную группу, чем те, с помощью выражается отношение поэта к жизни. Многочисленные проявления жизни для Фета замыкаются в двух объёмных составляющих: природа и искусство. В произведениях Фета встречаются случаи достаточно традиционного обозначения жизни как пути-дороги или цепи («трудный путь», «тоскливой жизни цепь», «молчу, потерянный, на дальний путь глядя…»). Поэт воспроизводит понятие «жизнь», используя ряд ярких окказиональных метафор и перифрастических сочетаний («базар крикливый бога»), сравнительно устойчивых в русской литературе метафор или их синонимичных вариантов («житейская гроза», «роковое бремя») и т. п. Некоторые гиперболизированные обороты («список бытия»), использующиеся Фетом для обозначения жизни, не имеют прямой расшифровки и сочетаются с обозначениями, которые определяют их смысл (жизнь – книга). В ряде фетовских метафор конкретные слова, материализующие идею жизни, отсылают к традиционным представлениям («плеск житейских волн» у Фета передаёт традиционную метафору жизнь – плавание, море жизни). В лирике Фета топосы, традиционно относящиеся к теме смерти, представляют собой самую малочисленную группу. Многие из них – это лишь часть целостной картины, которая не только не пугает, но и более того приятна поэту. Так, крест в его произведениях – это промежуточный образ, олицетворяющий светлое начало или человеческую судьбу (лишь единожды сочетание «жизненный крест» дополняется у Фета атрибутивной характеристикой «тяжкий»). В одних случаях смерть выступает в качестве абсолюта, представляется как «бессмертный храм» («Смерть») или блаженная бесконечность, которая позволяет соединиться любящим сердцам: «И там, за рубежом могилы, / Навек обнять тебя придём» («Памяти С.С. Боткиной»), «Вневременной повеем жизнью оба, / И ты и я – мы встретимся – теперь» («Теперь»). В других случаях смерть предстаёт как «бездонный океан», «небытие», «сиротливый сон одинокой гробницы», «безрассветная» ночь или «закат дня», когда «суровый ангел Бога» «тушит факел жизни». О потустороннем бытии автор говорит как о «рубеже могилы» или «входе»: «И там, за рубежом могилы, / Навек обнять тебя придём» («Памяти С. С. Боткиной»), «Только минем / Сумрак свода, – Тени станем мы прозрачные / И покинем / там у входа / Покрывала наши мрачные» («Сны и тени»). Предчувствие смерти обозначается поэтом прямыми или достаточно прозрачными характеристиками («смертная истома», «и счастья, и песни конец») и раскрывающимися в контексте мотивами («устало всё кругом», «роковая игра»). В поэзии А.А. Фета достаточно большое количество устойчивых образов, одновременно олицетворяющих жизнь и имеющих отношение к угасанию, умиранию, смерти. Это происходит из-за того, что, с одной стороны, автор выражает смирение человека перед лицом неизведанного, воспринимает смерть как предначертание судьбы, но в то же время не склонен раньше времени признавать её могущества. При этом Фет значительно расширяет значение многих эпитетов, которые зачастую дают полярную характеристику образу с точки зрения жизни/безжизненности. В результате проведенного исследования мы пришли к выводу о том, что в фетовском творчестве нет определённой строгой концепции, касающейся обсуждения вопросов о человеческом существовании. В отличие от романтиков поэт не делает противопоставление жизни и смерти своей излюбленной темой, но, так или иначе, проводит данную антиномию через все свое творчество. Лишь в зрелом возрасте под влиянием шопенгауэровской философии, накопившихся знаний и мыслях о бренности собственного существования с позиций прожитых лет А.А. Фет осмысленно обращается к теме смерти, являющейся центральной в его поэтике внешнего самоотрицания. На наш взгляд, дальнейшее исследование, касающееся изучения онтологических категорий жизнь и смерть в русской литературе ХIХ-ХХ вв., кажется достаточно перспективным. Данная проблематика, хотя и носит частный характер, наиболее наглядно отражает авторское мироощущение, религиозно-философские искания, базируется на личном опыте и преодолении прожитого самим писателем. Несмотря на отнюдь не однозначное отношение писателей к вопросу о бренности человеческого существования, контекстуальные связи обнаруживаются не только на уровне отдельно взятого образа или мотива, как, скажем, сон-смерть, жизнь-море, но и на уровне трактовки темы вообще. Так, столь важный у Л.Н. Толстого мотив страха смерти, практически отсутствующий в творчестве А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, А.А. Фета, в творчестве символистов зачастую получает бытовую трактовку. Во многих случаях вопросы жизни и смерти связываются не с отдельной личностью, а с общественно-политической обстановкой в стране, настроениями целого поколения: персонифицированное восприятие жизни и смерти всегда уступает место гражданской лирике во время войн и революций. 1. Абрамянц А. Звёздные руны Ивана Бунина // Русская речь. – 2002. – №2. – С. 29–33. 2. Авраменко А.П. А. Блок и русские поэты XIX века. – М., 1990. 3. Алексеева О.Я. Рецепция лирики А.А. Фета в творчестве русских символистов: В.Я. Брюсов, А.А. Блок, А. Белый. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. – М., 2003. 4. Анненский И.Ф. Избранное. – СПб., 1998. 5. Анпилогова Д.В. Владимир Соловьёв как литературный критик А.А. Фета // 175 лет со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета: Сборник научных трудов. – Курск, 1996. – С. 26–38. 6. Асланова Г. Усилить бой бестрепетных сердец // Фет А.А. Проза поэта. – М., 2001. – С. 5–9. 7. Астафьев П.Е. Урок эстетики (Памяти А.А. Фета) // Афанасий Афанасьевич Фет (Шеншин). Его жизнь и сочинения: Сб. и ст. – лит. статей. / Сост. В.И. Покровский. – М., 1904. 8. Аторина О.Г. А.А. Фет и русский символизм: К.Д. Бальмонт, В.Я. Брюсов, А.А. Блок, А. Белый. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. – Смоленск, 2005. 9. Ауэр А.П. К вопросу о «щедринском начале» в поэтике А.А. Фета // 175 лет со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета: Сборник научных трудов. – Курск, 1996. – С. 217–222. 10. Афанасьев А.Н. Живая вода и вещее слово / Сост., вступит. ст., коммент. А.И. Баландина. – М., 1988. 11. Африкантова Л.К. Образы водной стихии в поэзии Б. Пастернака // Вестник Самарского университета. Сер. Языкознание. – 2001. – №3. – С. 121–130. 12. Ахапкин Д.Н. От «телеги жизни» к «барке жизни» и далее: об одной структурной метафоре // Символизм и русская литература ХIХ века (памяти А.С. Пушкина и А. Блока). – Санкт-Петербург, 2002. – С. 123–132. 13. Ачкасов А.В. Проза жизни в поэзии Фета: философский анализ // А.А. Фет: Проблемы изучения жизни и творчества: Сборник научных статей. – Курск, 1998. – С. 27–36. 14. Баевский В.С. К поэтике пространственно-временных отношений у Фета, Блока и Пастернака // Пространство и время в литературе и искусстве. Конец XIX века – XX век: Методические материалы по теории литературы. Даугавпилс: Даугавпилский педагогический институт им. Я.Э. Калнберзина, 1987. 15. Бальмонт К.Д. О русских поэтах. Элементарные слова символической поэзии // Горные вершины. Сборник статей. Книга 1. – М., 1904. – С. 63–67, 89–92. 16. Бальмонт К.Д. Хочу быть дерзким: Стихотворения и поэмы. – М., 2000. 17. Баратынский Е.А. Стихотворения. Проза. Письма. – М., 1983. 18. Батюшков К.Н. Сочинения. – М.-Л., 1977. 19. Белый А. Апокалипсис в русской поэзии // Символизм как миропонимание. – М., 1994. – С. 408–418. 20. Белый А. Урна. Стихотворения. – М., 1909. 21. Берковский Н.Я. О мировом значении русской литературы. – Л., 1975. 22. Благой Д.Д. Мир как красота. О «Вечерних огнях» А. Фета. – М., 1975. 23. Блок А.А. Собрание сочинений: В 6-ти т. Т.1. Стихотворения и поэмы. 1898 – 1906. – Л., 1980. 24. Блок А.А. Собрание сочинений: В 6-ти т. Т. 5. Лирическая проза. 1906 – 1921. Автобиография. 1915. Из дневников и записных книжек. 1901 – 1921. Последние дни императорской власти. 1918. – Л.: Худож. лит., 1982. 25. Блок Г.П. Рождение поэта: Повесть о молодости Фета / Труды Пушкинского дома при Российской Академии Наук. – Л., 1924. 26. Бобунова М.А. Тютчев и Фет: опыт контрастивного словаря / М.А. Бобунова, А.Т. Хроленко, – Курск, 2005. 27. Боткин В.П. Стихотворения А.А. Фета // Литературная критика. Публицистика. Письма. – М., 1984. 28. Брюсов В.Я. А.А. Фет. Искусство или жизнь // Собрание сочинений. В 7-ми томах. Т. 6. Статьи и рецензии 1893 – 1924. «Далекие и близкие». – М., 1975. – С. 209 – 218. 29. Бунин И.А. Собрание сочинений в 2-х т. Т. 1. Стихотворения и переводы. – М., 1985. 30. Бухштаб Б.Я. Русские поэты: Тютчев, Фет, Козьма Прутков, Добролюбов. – Л., 1970. 31. Бухштаб Б.Я. А.А. Фет. Очерк жизни и творчества. 2-е изд. – Л., 1990. 32. Власова М. Русские суеверия. Энциклопедический словарь. – СПб., 2000. 33. Всемирная энциклопедия: Религия / Гл. ред. М.В. Адамчик: Гл. науч. ред. В.В. Адамчик – Мн., 2003. 34. Вяземский П.А. Стихотворения. Сост., вступит. статья и примеч. В.И. Коровина. – М., 1978. 35. Гавриленко Т.А. «Огонь», «свет» и «пламя» поэтического труда в лирике А.А. Фета и поэтов – его современников // 175 лет со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета: Сборник научных трудов. – Курск, 1996. – С.260–273. 36. Гаспаров М.Л. Фет безглагольный (композиция пространства, чувства и слова) // Гаспаров М.Л. Избранные статьи. – М.: Новое литературное обозрение, 1995. – С. 139–149. 37. Генералова Н.П. «НА РАСПУТЬЕ»: Фет об исторических судьбах России // Афанасий Фет и русская литература: ХХ Фетовские чтения: (Курск, 15 – 18сентября 2005 г.) / Под ред. Н. З. Коковиной, М. В. Строганова. – Курск, 2006. – С. 69–83. 38. Гинзбург Л.Я. О лирике. Изд. 2, доп. – Л., 1974. 39. Глебов И. Видение мира в духе музыки // Блок и музыка. – М.; Л., 1972. – С. 8– 57. 40. Гиппиус З.Н. Собрание сочинений. Т. 2. Сумерки духа. – М., 2001. 41. Гоголь Н.В. Старосветские помещики // Собрание сочинений в 6-ти томах. Т. 2. М., 1966. – С. 7–34. 42. Голле Г.Е. Подходы к анализу стихотворения А.А. Фета «Одним толчком согнать ладью живую» // А.А. Фет. Проблемы изучения жизни и творчества: Сборник научных трудов. – Курск, 1994. – С. 123–139. 43. Гончаров И.А. Собрание сочинений. В 8-ми томах. Т.4. Обломов. – М., 1979. 44. Григорьев А. Литературная критика. – М., 1967. 45. Григорьева А.Д. Символы в «Вечерних огнях» А.А. Фета // Филологические науки. 1983, №3. – С. 16–22. 46. Громов П.П. А. Блок, его предшественники и современники: монография. – Л., 1986. 47. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. – М., 1965. 48. Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии: о новом направлении в зарубежной историографии // Одиссей. Человек в истории. М., 1989. – С. 114–136. 49. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 4. – М., 1979-1980. 50. Дельвиг А.А. Стихотворения. Сост., вступит. ст., примеч. и словарь В.И. Коровина. – М., 1976. 51. Добролюбов Н.А. Собрание сочинений в 9-ти томах. Т. 6. Статьи и рецензии. 1860. – М.; Л., 1963. 52. Долгополов. На рубеже веков. О русской литературе конца ХIХ – начала ХХ века – Л., 1985. 53. Дружинин А.В. Литературная критика. – М., 1983. 54. Достоевский Ф. М. Об искусстве. Статьи и рецензии. Отрывки из «Дневника писателя». Письма. Из записных тетрадей и записных книжек. Из художественных произведений. – Из воспоминаний о Ф.М. Достоевском. – М., 1973. 55. Евангелие от Иоанна. Глава ХII. 56. Егоров Б.Ф. Категория времени в русской поэзии ХХ века // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. – Л., 1974. – С. 160–172. 57. Ермилова Е.В. Н.А. Некрасов и русская литература. 1821 – 1917. – М., 1971. 58. Жемчужный И.С. Баллады А.А. Фета. К проблеме романтической поэтики // Проблемы изучения жизни и творчества А.А. Фета. Тезисы докладов к фетовским чтениям 1991 года. – Курск, 1992. – С. 26–29. 59. Жемчужный И.С. Образно-поэтическая система А.А. Фета // А.А. Фет. Проблемы творческого метода, традиции: Межвузовский сборник научных трудов. – Курск, 1989. – С. 31–47. 60. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика: Избр. труды. – Л., 1977. 61. Жуковский В.А. Сочинения в 3-х т. Т. 1. – М., 1980. 62. Жюльен Н. Словарь символов. Иллюстрированный справочник. – Челябинск, 1999. 63. Земледельцева Т., Евгеньев С.Т. Сюжетная проза и мемуары Фета: проблемы комментария. На материале повести «Дядюшка и двоюродный братец» (К постановке проблемы) // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «XVII Фетовские чтения» / Под ред. В.А. Кошелева, М.В. Строганова, Н.З. Коковиной. – Курск, 2003. – С. 113–122. 64. Иванов В.В., Топоров В.Н. Птицы // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. – Т. 2. – М., 1998.– С. 346–349. 65. Иванов В.И. Два лада русской души // Родное и вселенское. – М., 1994. – С. 373–377. 66. Иванов В.И. Заветы символизма // Родное и вселенское. – М., 1994. – С. 180– 191. 67. Иванова Н.Н. Словарь языка поэзии (образный арсенал русской лирики конца XVIII– начала ХХ в.): Более 4500 образных слов и выражений / Н.Н. Иванова, О.Е. Иванова. – М., 2004. 68. Ильченко Н.М. «Черная женщина» Н.И. Греча // Русская речь. – 2004. – № 2. – С. 6–13. 69. Иншаков А.С. Философия в мире художественного образа. Учебно-методическое пособие по философии и литературе. – М., 1995. 70. Казак В. Смерть в творчестве Пушкина // Символизм и русская литература ХIХ века (памяти А.С. Пушкина и А. Блока). – Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2002. – С. 19–41. 71. Катунин Д.А. Метафорические модели времени в русской языковой картине мира // Резанова З.И., Мишанкина Н.А., Катунин Д.А. Метафорический фрагмент языковой картины мира: ключевые концепты. Часть 1. – Воронеж, 2003. – С. 147–202. 72. Касаткина В.Н. Лирика сновидений А.А. Фета // А.А. Фет. Поэт и мыслитель: Сборник научных трудов / ИМЛИ РАН, Академия Финляндии. – М., 1999. – С. 72–80. 73. Кашина Н.К. Еще раз о фетовских реминисценциях в поэзии русских символистов // А.А. Фет. Поэт и мыслитель: Сборник научных трудов / ИМЛИ РАН, Академия Финляндии. – М.: Наследие, 1999. – С. 91–100. 74. Квятковский А. Поэтический словарь. – М., 1966. 75. Кедровский А.Е. Типология фетовских мотивов в стихотворении В. Луговского «Кленовый лист» // А.А. Фет. Проблемы творческого метода, традиции: Межвузовский сборник научных трудов. – Курск, 1989. – С. 80–88. 76. Керлот Х.Э. Словарь символов: Мифология. Магия. Психоанализ. – М., 1994. 77. Кожевникова Н.А. Словоупотребление в русской поэзии начала ХХ века. – М., 1986. 78. Кожинов В. Книга о русской лирической поэзии ХIХ века: Развитие стиля и жанра. М.: Современник, 1978. 79. Козубовская Г.П. Фет и проблема мифологизма в русской поэзии ХIХ – начала ХХ веков. Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук. – СПб., 1994. 80. Козубовская Г.П. Афанасий Фет и Вячеслав Иванов (проблема мифологизма русской поэзии) // А.А. Фет: Проблемы изучения жизни и творчества: Сборник научных статей. – Курск, 1998. – С. 59–66. 81. Козубовская Г.П. Ольфакторный код поэзии Фета: благовония // Афанасий Фет и русская литература: XIX Фетовские чтения (Курск, 7 – 9 октября 2004 г.) / Под ред. Н.З. Коковиной, М. В. Строганова. – Курск, 2005. – С. 26–38. 82. Козубовская Г.П. Проза Фета: «Проза как поэзия» // Афанасий Фет и русская литература: ХХ Фетовские чтения: (Курск, 15 – 18сентября 2005 г.) / Под ред. Н. З. Коковиной, М. В. Строганова. – Курск, 2006. – С. 83–95. 83. Коковина Н.З. Формы репрезентации памяти в «Воспоминаниях» Фета // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «XVII Фетовские чтения» / Под ред. В.А. Кошелева, М.В. Строганова, Н.З. Коковиной. – Курск, 2003. – С. 127–134. 84. Константинова С.К. День и ночь в персонификациях А.А. Фета. // Курское слово. Выпуск второй. Курск, 2005. – С. 75–82. 85. Константинова С.К. Концепт глаза в лирике Фета: Семантика и образный потенциал // Афанасий Фет и русская литература: ХХ Фетовские чтения: (Курск, 15 – 18сентября 2005 г.) / Под ред. Н. З. Коковиной, М. В. Строганова. – Курск, 2006. – С. 154–164. 86. Корман Б.О. Лирика Некрасова. – Ижевск: Удмуртия, 1978. 87. Кошелев В.А. Афанасий Фет: Преодоление мифов. – Курск, 2006. 88. Кошелев В.А., Лебедева М.В. «Вечерние огни» Фета и «Евгений Онегин» Пушкина. Книга стихов и роман в стихах (К постановке проблемы) // А.А. Фет: Проблемы изучения жизни и творчества: Сборник научных статей. – Курск, 1998. – С. 5 – 13. 89. Кошелев В.А. К творческой истории сборников Фета «Вечерние огни» // Афанасий Фет и русская литература: ХХ Фетовские чтения: (Курск, 15 – 18сентября 2005 г.) / Под ред. Н. З. Коковиной, М. В. Строганова. – Курск, 2006. – С. 9 – 30. 90. Кошелев В.А. Лирика Фета и «усадебная поэзия» (К постановке проблемы) // А.А. Фет. Проблемы изучения жизни и творчества: Сборник научных трудов. – Курск, 1994. – С. 10–23. 91. Кошелев В.А. Первый поэтический манифест Фета // Афанасий Фет и русская литература: ХХ Фетовские чтения / Под ред. Н.З. Коковиной, М.В. Строганова. – Курск, 2005. – С. 10–26. 92. Криволапова Е.М. «Преодолеть без утешенья.» Зинаида Гиппиус и ее время (В помощь учителю). – Орел, 2005. 93. Кузнецова В.В. Проблема смерти и бессмертия в западноевропейской художественной культуре. (Средневековье и романтизм). Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. – Санкт-Петербург, 1995. 94. Курляндская Г.Б. Тургенев и Фет // А.А. Фет. Традиции и проблемы изучения. – Курск, 1985. – С. 46–63. 95. Курляндская Г.Б. Философия гармонии в поздней лирике Фета // Литературная срединная Россия. – Орел, 1996. 96. Курляндская Г.Б. Эстетическая гармония в поэзии Фета // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «ХVI Фетовские чтения» / Курск – Орел (1 – 5 июля 2000г.) / Под ред. В.А. Кошелева, Р.Д. Аслановой. – Курск, 2000. – С. 76–82. 97. Линков В.Я. Мир и человек в творчестве Л. Толстого и И. Бунина. – М., 1989. 98. Лагунов А.И. А. Фет и А. Блок: мифопоэтический аспект // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «ХVI Фетовские чтения» / Курск – Орел (1 – 5 июля 2000г.) / Под ред. В.А. Кошелева, Р.Д. Аслановой. – Курск, 2000. – С. 272 – 282. 99. Лагунов А.И. Фетовская традиция и русская поэзия «конца века» // А.А. Фет. Проблемы творческого метода, традиции: Межвузовский сборник научных трудов. – Курск, 1989. – С. 66–80. 100. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4-х т. – Т. 1. Стихотворения. – М., 1983. 101. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. Институт научной информации по общественным наукам. РАН. – М., 2001. 102. Лотман Л. К. К вопросу об адаптации поэзии Фета художественным сознанием конца – начала ХХ вв. // Классическое наследие и современность. – М., 1981. – С. 181–193. 103. Магина Р.Г. Русский философско-психологический романтизм (Лирика В.А. Жуковского, Ф. И. Тютчева, А.А. Фета). Учебн. пособие по спецкурсу. – Челябинск, 1982. 104. Майкльсон Д. Жанр «лебединой песни» в русской лирике (Символизм и ХIХ век) // Символизм и русская литература ХIХ века (памяти А.С. Пушкина и А. Блока). Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2002. – С. 104–109. 105. Майков А.Н. Избранные произведения. – Л., 1977. 106. Маймин Е.А. Афанасий Афанасьевич Фет: Кн. для учащихся. – М.: Просвещение, 1989. 107. Мандельштам О. Избранное / Сост. М. Латышева. – М., 2003. 108. Михайлова С.Ю. Реминисцентный анализ рассказа «Дядюшка и двоюродный братец» (К постановке проблемы) // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «XVII Фетовские чтения» / Под ред. В.А. Кошелева, М.В. Строганова, Н.З. Коковиной. – Курск, 2003. – С. 98–113. 109. Монин М.А. Толстой и Фет: два прочтения Шопенгауэра. Диссертация на соискание учёной степени кандидата философских наук. – М., 2001. 110. Мурашов А.А. Лирическое «Я» Фета в образной семантике Анненского // Проблемы изучения жизни и творчества А. А. Фета: Сборник научных трудов. – Курск, 1992. – С. 227–245. 111. Мусатов В.В. Фет и проблема традиции в советской поэзии // Советская поэзия 20-х – 30-х годов. Вып. 5. – Челябинск, 1977. 112. Мышьякова Н.М. К вопросу о творческом методе А. Фета // А.А. Фет. Проблемы творческого метода, традиции: Межвузовский сборник научных трудов. – Курск, 1989. – С. 4–21. 113. Огарёв Н.П. Избранные произведения. В 2-х тт. Т. 2. – М., 1956. 114. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В. Виноградова – 4-е изд., дополненное. – М., 1998. 115. Озеров Л.А. А.А. Фет. О мастерстве писателя. – М., 1970. 116. Партэ К. Метаморфоза смерти у Л.Н. Толстого. // Русская литература, 1991. – №3. – С. 107–111. 117. Пастернак Б.Л. Строку диктует чувство: Стихотворения. – М., 2004. 118. Перцов П.П. Литературные воспоминания. – М., 1933. 119. Платон Сочинения: В трех томах. – Т. 2. – М., 1970. 120. Порошенков Е.П. Подтекст в лирике А. Фета // Проблемы изучения жизни и творчества А. А. Фета. Тезисы докладов к VI фетовским чтениям. – Курск, 1992. – С. 10–13. 121. Потебня А.А. О некоторых символах в славянской народной поэзии // Слово и миф. – М., 1989. – С. 285–379. 122. Похлёбкин В.В. Словарь международной символики и эмблематики. 3-е издание. – М., 2001. 123. Поэты «Искры». В 2 т. – Т. 1. – Л., 1955. 124. Поэты 1820 - 1830-х годов. – Л., 1961. 125. Поэты 1880 - 1890-х годов. – Л. 1972. 126. Пушкин А.С. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 3. Стихотворения 1827 – 1836. Сказки. – М., 1968. 127. Русская стихотворная пародия (XVIII – начало ХХ в.). – Л., 1960. 128. Русская эпиграмма второй половины XVII – начала ХХ века: [Сборник свыше 2000 образцов]. – Л., 1975. 129. Самсонова Н.В. Образ «золота» как текстопорождающий символ в лирике А.А. Фета // 175 лет со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета: Сборник научных трудов. – Курск, 1996. – С. 212–217. 130. Саянов В. Фет, Бунин, Фидлер (К вопросу о новаторстве) // Саянов В. Статьи и воспоминания. – М., 1958. – С. 13–21. 131. Симчич О. А. А. Фет Дж. Томази Ди Лампедуза: смерть, ночь и звёзды… // А.А. Фет. Поэт и мыслитель: Сборник научных трудов / ИМЛИ РАН, Академия Финляндии. – М., 1999. – С. 140–157. 132. Скатов Н. Н. Лирика А. А. Фета (истоки, метод, эволюция) // Русская литература, 1972. – №4. – С. 75–92. 133. Смирнов А.А. Романтика «ночи» в лирике А.А. Фета и Пушкинские романтические традиции // Проблемы изучения жизни и творчества А.А. Фета. Тезисы докладов к IV Фетовским чтениям 1989 года. – Курск, 1989. – С. 3–5. 134. Смирнов А.А. Романтическая ассоциативность в лирике А.А. Фета // Проблемы изучения жизни и творчества А. А. Фета: Сборник научных трудов. – Курск, 1992. – С. 111–123. 135. Смирнова Л.А. Русская литература конца XIX – начала ХХ века: Учеб. Для студентов пед. ин-тов и ун-тов. – М., 2001. 136. Соколова Н.К. Слово в русской лирике начала ХХ века: Из опыта контекстуального анализа. – Воронеж, 1980. 137. Соловьёв В. О лирической поэзии // Философия искусства и литературная критика. – М., 1991. – С. 399–425. 138. Сологуб Ф.К. Стихотворения. – Л., 1975. 139. Солопова И.В. Топосы смерти в лирике И.А. Бунина // «Поэтика» литературных гнёзд: филология, история, краеведение: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. – Тула, 2005. – С. 122–125. 140. Страхов Н.Н. А.А. Фет // Литературная критика: Сборник статей. СПб., 2000. – С. 416–432. 141. Строганов М.В. К истолкованию поэтики фетовской прозы, или Комментарий к рассказу «Вне моды» // Афанасий Фет и русская литература: ХХ Фетовские чтения / Под ред. Н.З. Коковиной, М.В. Строганова. – Курск, 2005. – С. 106–135. 142. Строганов М.В. Из комментария к рассказу Фета «Каленик» //А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «XVII Фетовские чтения» / Под ред. В.А. Кошелева, М.В. Строганова, Н.З. Коковиной. – Курск, 2003. – С. 83–92. 143. Сухова Н.П. Лирика Афанасия Фета. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. – М., 2000. 144. Тархов А.Е. Поэт Афанасий Плющихинский // Фет А.А. «Был чудный майский день в Москве...»: Стихи. Поэмы. Страницы прозы и воспоминаний. Письма. – М., 1989. – С. 3–14. 145. Тархов А.Е. Человек со вздохом // Афанасий Фет. Стихотворения, Проза, Письма. – М., 1988. 146. Тинякова Е.А. Философия жизни в поэзии А. Фета // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «ХVI Фетовские чтения» / Курск – Орел (1 – 5 июля 2000г.) / Под ред. В.А. Кошелева, Р.Д. Аслановой. – Курск, 2000. – С. 94–98. 147. Токарев С.А. Религиозные верования восточнославянских народов ХХ – начала ХХ века. – М. - Л., 1957. 148. Толстой Л.Н. Война и мир // Собрание сочинений в 12-ти томах. Т. 4. – М., 1984. 149. Толстой Л. Н. Об истине, жизни и поведении. – М., 1998. 150. Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями. В 2-х томах. Изд. 2-е, дополн. – М., 1978. 151. Толстой Л.Н. Три смерти // Собрание сочинений в 12-ти томах. Т. 2. – М., 1984. – С. 237–250. 152. Толстая С.А. Моя жизнь // Новый мир. 1978. – № 8. – С. 153. Толстой С.Л. Очерки былого. – Тула, 1965. 154. Топоров В.Н. Ворон // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. – Т. 1. – М. 1998. – С. 245–247. 155. Топоров В.Н. Ласточка // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. – Т. 2. – М. 1998. – С. 39. 156. Топоров В.Н. Пчела // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. – Т. 2. – М. 1998. – С. 354–355. 157. Топоров В.Н. Роза // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. – Т. 2. – М. 1998. – С. 386–387. 158. Труфанова И.В. Проза А.А. Фета в контексте русской прозы // А.А. Фет. Поэт и мыслитель: Сборник научных трудов / ИМЛИ РАН, Академия Финляндии. – М., 1999. – С. 115–139. 159. Турбин В.Н. И храм, и базар // Фет А.А. Лирика: Стихотворения. – М., 2003. – С. 360–365. 160. Тургенев И.С. Воробей // Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. Т. 10. – М. 1982. – С. 142–143. 161. Тютчев Ф.И. Стихотворения. – М., 1986. 162. Фаустов А.А. «Я» и «Ты» в лирике А.А. Фета // 175 лет со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета: сборник научных трудов. – Курск: КГПУ, 1996. – С. 204–212. 163. Федина В.С. А.А. Фет (Шеншин); Материалы к характеристике. – П., 1915. 164. Фет А.А. «Был чудный майский день в Москве...»: Стихи. Поэмы. Страницы прозы и воспоминаний. Письма. – М., 1989. 165. Фет А.А. Воспоминания / Предисл. Д. Благого. Сост. и прим. А. Тархова. – М., 1983. 166. Фет А.А. Лирика: Стихотворения. – М., 2003. 167. Фет А.А. Из деревни // Русский вестник, 1863. – №1. – С. 438–470. 168. Фет А.А. Из деревни // Русский вестник, 1864. – №4. – С. 575–626. 169. Фет А.А. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Стихотворения; Поэмы; Переводы. / Сост., вступ. статья и коммент. А.Е. Тархова. – М., 1982. 170. Фет А.А. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Проза. – М., 1982. 171. Фет А.А. Проза поэта. – М., 2001. – 317с. 172. Философский энциклопедический словарь. – М., 2005. 173. Флора и фауна: мифы о животных и растениях / Сост. В.М. Федосеенко. М., 1998. 174. Хомяков А.С. Стихотворения. – М., 1910. 175. Цветаева М. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. – М., 1980. 176. Цветаева М.И. Стихотворения. Ашхабад, 1986. 177. Цертелев Д.Н. А.А. Фет как человек и художник // Русский вестник, 1899. №3. – С. 217 – 238. 178. Черемисинова Л.И. А.А. Фет и Л.Н. Толстой. Творческие связи. Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук. – Л., 1989. 179. Чичерин А.В. Очерки по истории русского литературного стиля. – М., 1997. – С. 424–431. 180. Чичерин В.А. Движение мысли в лирике Фета: Сила поэтического слова. – М., 1985. – С. 9–18. 181. Шарафадина К.И. «Энциклопедия розы» в поэзии А.А. Фета // Афанасий Фет и русская литература: ХIХ Фетовские чтения / Под ред. Н.З. Коковиной, М.В. Строганова. – Курск: Курск. гос. ун-т, 2005. – С. 38–48. 182. Шахнович М.И. Первобытная мифология и философия. – Л., 1971. 183. Шеншина В.А. А.А. Фет-Шеншин. Поэтическое миросозерцание. – М., 2003. 184. Шеншина В.А. Молитва Отче наш в переложении А.А. Фета // А.А. Фет. Поэт и мыслитель. Сборник научных трудов. – М., 1999. – С. 54–68. 185. Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы / Авт. предисловия Ю.В. Перов. – Л., 1990. 186. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление / Перевод А. Фета. Изд 4-е. СПб., 1898. 187. Шопенгауэр А. Смерть и её отношение к неразрушимости нашего существования // Избранные произведения. – М., 1992. – С. 81–133. 188. Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: Система пейзажных образов в русской поэзии. – М., 1990. 189. Эпштейн М. Н. Парадоксы новизны. – М., 1988. 190. Яковлева Е.А. Контраст как стилеобразующая черта поэтики Афанасия Фета // А.А. Фет. Проблемы изучения жизни и творчества: Сборник научных трудов. – Курск, 1994. – С. 44–48. [1]
Гуревич А. Я. С. Смерть как проблема исторической антропологии: о новом направлении в зарубежной историографии // Одиссей. Человек в истории. М., 1989. С. 114. [2]
Криволапова Е.М. «Преодолеть без утешенья» Зинаида Гиппиус и ее время (В помощь учителю). – Орел, 2005. С. 36. [3]
Толстой Л. Н. Об истине, жизни и поведении. – М., 1998. С. 588. [4]
Партэ К. Метаморфоза смерти у Л.Н. Толстого. // Русская литература, 1991. №3. С. 108. [5]
Толстой Л. Н. Об истине, жизни и поведении. С. 862. [6]
Евангелие от Иоанна. Глава ХII. С. 24.
[7] Мандельштам О. Избранное. – М., 2003. С. 93. [8]
Кожевникова Н.А. Словоупотребление в русской поэзии начала ХХ века. – М., 1986. С. 36. [9]
Бальмонт К.Д. Хочу быть дерзким: Стихотворения и поэмы. – М., 2000. С. 142. [10]
Гиппиус З.Н. Собрание сочинений. Т. 2. Сумерки духа. – М., 2001. С. 481. [11]
Казак В. Смерть в творчестве Пушкина // Символизм и русская литература ХIХ века (памяти А.С. Пушкина и А. Блока). – Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2002. С. 40.
[12] Пушкин А.С. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 3. Стихотворения 1827 – 1836. Сказки. – М., 1968. С. 154. [13]
Белый А. Урна. Стихотворения. – М., 1909. С. 52. [14]
Страхов Н. Н. А.А. Фет // Литературная критика: Сборник статей. – СПб., 2000. С. 426. [15]
Бальмонт К.Д. О русских поэтах. Элементарные слова символической поэзии // Горные вершины. Сборник статей. Книга 1. – М., 1904. С. 67. [16]
Брюсов В. А.А. Фет. Искусство или жизнь // Собрание сочинений. В 7-ми томах. Т. 6. Статьи и рецензии 1893 – 1924. «Далекие и близкие». – М., 1975. С. 216. [17]
Благой Д.Д. Мир как красота. О «Вечерних огнях» А. Фета. – М., 1975. С. 94. [18]
Скатов Н. Лирика А. Фета (истоки, метод, эволюция) // Русская литература, 1972, №4. С. 86. [19]
Курляндская Г.Б. Тургенев и Фет // А.А. Фет. Традиции и проблемы изучения. – Курск, 1985. С.48. [20]
Тинякова Е.А. Философия жизни в поэзии А. Фета // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «ХVI Фетовские чтения». – Курск, 2000. С. 98. [21]
Бухштаб Б.Я. А.А. Фет. Очерк жизни и творчества. 2-е изд. – Л., 1990. С. 70. [22]
Цит. по: Фет А.А. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Проза. – М., 1982. С. 435. [23]
Озеров Л.А. А.А. Фет. О мастерстве писателя. – М., 1970. С. 70. [24]
Цертелев Д.Н. А.А. Фет как человек и художник // Русский вестник. 1899. №3. С. 218. [25]
Константинова С.К. День и ночь в персонификациях А.А. Фета. // Курское слово. Выпуск второй. Курск, 2005. С. 75 [26]
Фаустов А.А. «Я» и «Ты» в лирике А.А. Фета // 175 лет со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета: сборник научных трудов. – Курск, 1996. С. 205. [27]
Тургенев И.С. Воробей // Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. Т. 10. – М., 1982. С. 142. [28]
Кошелев В.А. Афанасий Фет: Преодоление мифов. С. 237.
[29] Пушкин А.С. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 3. Стихотворения 1827 – 1836. Сказки. С. 116. [30]
Вяземский П.А. Стихотворения. – М., 1978. С. 176. [31]
Маймин Е.А. Афанасий Афанасьевич Фет: Кн. для учащихся. – М.: Просвещение, 1989. С. 83. [32]
Дружинин А.В. Литературная критика. – М., 1983. С. 93. [33]
Егоров Б.Ф. Категория времени в русской поэзии ХХ века // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. – Л., 1974. С. [34]
Шеншина В.А. А.А. Фет-Шеншин. Поэтическое миросозерцание. С. 91. [35]
Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. – Л., 1990. С. 198. [36]
Кедровский А.Е. Типология фетовских мотивов в стихотворении В. Луговского «Кленовый лист» // А. А. Фет. Проблемы творческого метода, традиции: Межвузовский сборник научных трудов. – Курск, 1989. С. 87. [37]
Козубовская Г.П. Фет и проблема мифологизма в русской поэзии ХIХ – начала ХХ веков. С. 215. [38]
Смирнов А.А. Романтика «ночи» в лирике А.А. Фета и Пушкинские романтические традиции // Проблемы изучения жизни и творчества А.А. Фета. Тезисы докладов к IV Фетовским чтениям 1989 года. – Курск, 1989. С. 3. [39]
Тютчев Ф.И. Стихотворения. С. 60. [40]
Поэты 1880-1890-х годов. – Л. 1972. С. 516. [41]
Блок А.А. Собрание сочинений: В 6-ти т. Т.1. Стихотворения и поэмы. 1898 – 1906. – Л., 1980. С. 329. [42]
Белый А. Апокалипсис в русской поэзии // Символизм как миропонимание. – М., 1994. С. 414. [43]
Письмо Л.Н. Толстого А.А. Фету от 31 января – 1 февраля 1879 года. // Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями. В 2-х томах. Т. 2. С. 43. [44]
Письмо А.А. Фета Л.Н. Толстому от 19 февраля 1879г. // Толстой Л.Н. Переписка с русскими писателями. В 2-х томах. Т. 2. С. 51. [45]
Строганов М.В. К истолкованию поэтики фетовской прозы, или Комментарий к рассказу «Вне моды» // Афанасий Фет и русская литература: ХХ Фетовские чтения. – Курск, 2005. С. 114. [46]
Письмо П.П. Перцову от 17 марта 1891г. // Перцов П.П. Литературные воспоминания. М., 1933. С. 103. [47]
Фет А.А. Проза поэта. М., 2001. С. 183. [48]
Фет А.А. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Проза. С. 199. [49]
Коковина Н.З. Формы репрезентации памяти
в «Воспоминаниях» Фета // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «XVII Фетовские чтения» / Под ред. В.А. Кошелева, М.В. Строганова, Н.З. Коковиной. – Курск, 2003. С. 134. [50]
Цит. по: Кошелев В.А. Афанасий Фет: Преодоление мифов. С. 87. [51]
Цит. по: Ахапкин Д.Н. От «телеги жизни» к «барке жизни» // Символизм и русская литература ХIХ века (памяти А.С. Пушкина и А. Блока). – Санкт-Петербург, 2002. С. 123. [52]
Баратынский Е.А. Стихотворения. Проза. Письма. – М., 1983. С. 43. [53]
Африкантова Л.К. Образы водной стихии в поэзии Б. Пастернака // Вестник Самарского университета. Сер. Языкознание. – 2001. – №3. С. 124. [54]
Цветаева М. Цветаева М.И. Стихотворения. Ашхабад, 1986. С. 267. [55]
Пастернак Б. Л. Строку диктует чувство: Стихотворения. С. 354. [56]
См.: Бухштаб Б.Я. А.А. Фет. Очерк жизни и творчества. С. 89-94; Гинзбург Л.Я. О лирике. – Л., 1974. С. 159; Корман Б.О. Лирика Некрасова. – Ижевск: Удмуртия, 1978. С. 109-110. [57]
Фет А.А. Из деревни // Русский вестник, 1863. – №1. С. 467. [58]
Фет А.А. Из-за границы. С. 314. [59]
Благой Д.Д. Мир как красота. О «Вечерних огнях» А. Фета. С. 79.
[60] Фет А.А. Лирика: Стихотворения. С. 123. [61]
Монин М.А. Толстой и Фет: два прочтения Шопенгауэра. – М., 2001. С. 8. [62]
Козубовская Г.П. Ольфакторный код поэзии Фета: благовония // Афанасий Фет и русская литература: XIX Фетовские чтения (Курск, 7 – 9 октября 2004 г.) / Под ред. Н.З. Коковиной, М. В. Строганова. – Курск, 2005. С. 28. [63]
Иванов В.И. Заветы символизма // Родное и вселенское. М., 1994. С. 189. [64]
Цит.по: Майкльсон Д. Жанр «лебединой песни» в русской лирике (Символизм и ХIХ век) // Символизм и русская литература ХIХ века (памяти А.С. Пушкина и А. Блока). 2002. – С. 108. [65]
Иванов В.В., Топоров В.Н. Птицы // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. – Т. 2. – М., 1998. С. 347 – 348. [66]
Бобунова М.А. Тютчев и Фет: опыт контрастивного словаря. С. 104.
[67] Топоров В.Н. Ворон // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. Т. 1. С. 245. [68]
Лагунов А.И. А. Фет и А. Блок: мифопоэтический аспект // А.А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции «ХVI Фетовские чтения» / Курск – Орел (1 – 5 июля 2000г.) / Под ред. В.А. Кошелева, Р.Д. Аслановой. – Курск, 2000. С. 276. [69]
Турбин В.Н. И храм, и базар // Фет А.А. Лирика: Стихотворения. – М., 2003. С. 363. [70]
Веневитинов Д.В. // Поэты 1820-1830-х годов. – Л., 1961. С. 323. [71]
Гавриленко Т.А. «Огонь», «свет» и «пламя» поэтического труда в лирике А. А. Фета и поэтов – его современников // 175 лет со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета: Сборник научных трудов. – Курск, 1996. С. 267. [72]
Потебня А.А. О некоторых символах в славянской народной поэзии // Слово и миф. С. 289. [73]
Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1. – М., 1983. С. 79.
[74] Алексеева О.Я. Рецепция лирики А.А. Фета в творчестве русских символистов: В.Я. Брюсов, А.А. Блок, А. Белый. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. – М., 2003. [75]
Касаткина В.Н. Лирика сновидений А.А. Фета // А.А. Фет. Поэт и мыслитель: Сборник научных трудов / ИМЛИ РАН, Академия Финляндии. – М., 1999. [76]
Шопенгауэр А. Смерть и её отношение к неразрушимости нашего существования // Избранные произведения. – М., 1992. С. 81 – 133. [77]
Тютчев Ф.И. Стихотворения. С. 100. [78]
Гинзбург Л.Я. О лирике. С.54.
| |||||