Главная      Учебники - Разные     Лекции (разные) - часть 17

 

Поиск            

 

Лекция по литературе роль сновидения в произведениях Ф. М. Достоевского

 

             

Лекция по литературе роль сновидения в произведениях Ф. М. Достоевского

МОУ Лицей № 49

ПО ЛИТЕРАТУРЕ

Роль сновидения в произведениях Ф.М. Достоевского

выполнила:

ученица 11 «Э» класса

Ненахова Анастасия

руководитель:

Сыроватко Лада Викторовна

Калининград

2006 г.

Содержание:

Введение стр. 3

1.

2.

3.

4.

Заключение стр.

Список использованной литературы стр. 16

Введение

Изучение богатейшего материала литературных снов с точки зрения философии, эстетики, культурологи, психоанализа – это проблемы до настоящего времени глубоко и всесторонне не исследованные в русской науке.

Не существует, на мой взгляд, ни одного сколько-нибудь самобытного достойного внимания литератора, который не использовал бы в своих произведениях художественный прием сновидения. Для усиления фантастического, мистического, сатирического эффекта, либо с целью достижения психологической достоверности поведения героя, его духовного формирования.

Форма литературного сна благодаря своим исключительно богатым идейно-эстетическим художественным возможностям оказалась необычайно плодотворной. Большинству знаменитых героев русской словесности являются по ходу развития того или иного сюжета загадочные, таинственные, необычайные, фантастические сновидения существенно дополняющие, а порой и определяющие социальный облик персонажей.

Некоторые герои (Раскольников, Свидригайлов, Анна Каренина, Пьер Безухов, Андрей Болконский) переживают по мере развития действия целые своеобразные циклы странных, сложных по своей символике событий и ситуаций, снов.

Важнейшую роль здесь играет прежде всего интуиция самого автора, без активного творческого содействия которой было бы невозможно представить какое именно сновидение и почему в тот или иной момент развития сюжета могло присниться Свидригайлову, Петруше Гриневу или Ольге Ильинской.

Сон – не что иное, как случайная встреча персонажа с самим собой, воплощение сакральных, душевных переживаний, которые скрыты наяву не только от других действующих лиц, но и от него самого. Отсюда и основная функция литературного сновидения - осмысливая свой сон, персонаж (как и читатель) к порой субъективному знанию себя изнутри добавляет знание себя со стороны, достигая посредством этого более полного бытия.

«Человек не из одного какого-нибудь побуждения состоит, человек- целый мир», - лаконично резюмировал эту идею Ф.М.Достоевский.

З.Фрейд открыл, что за покрывалом сознания скрыт глубинный пласт неосознанных личностью могущественных стремлений, влечений и желаний, находящих свое воплощение в сновидениях, свободных от контроля сознания. Его работы осветили основные вопросы устройства внутреннего мира личности, и побуждений причины душевных надломов, фантастическое представление человека о себе и окружающих. И теория З.Фрейда удивительно переплелась с работами другого великого психолога и гениального писателя XIX столетия Ф. М. Достоевского.

В своих произведениях он рассматривает целые социальные пласты, выявляет проблемы и пороки общества. Достоевский своим изумительным чутьем угадывает все болезни времени, болезни человеческой личности и рассматривает их изнутри, глазами самих созданных им героев.

Будучи художником трех ипостасей: человеческой, художественной и духовной, Федор Михайлович вкладывает огромный, глубинный смысл в каждый из снов своих героев.

Уже в одном из своих ранних произведений, в рассказе «Господин Прохарчин» автор раскрывает задуманную идею сострадания человека к чужому горю посредством сна. Именно во сне Прохарчина, как в кульминационной сцене рассказа, ярко прослеживаются особенности найденного Достоевским в 1840-е собственного художественного метода – фантастического реализма. «Намеренное соединение, сложное переплетение фантастического и реального во сне героя создают особую двуликую природу важнейшей сцены и всего рассказа в целом. С одной стороны, сон является крупнейшей точкой в развитии сознания героя, которое разрушается из-за высвобождения человеческого в Прохарчине, и он погибает. С другой стороны, подчеркнуто символическое пробуждение Прохарчина во сне от духовной спячки, связанное со сложным взаимодействием мотива огня с кукольным, петрушечным мотивом, выход героя навстречу живой жизни, ощущение себя частью всех - позволяют иначе взглянуть на самый жестокий и мрачный, по мнению многих критиков, рассказ Достоевского.»9

Говоря о роли снов в творчестве Ф.М. Достоевского нельзя не упомянуть рассказ «Сон смешного человека», представляющий собой весь мыслительный, идейный и фантастический мир автора, его «Евангелие» в миниатюре. В этом произведении собраны нити всех больших романов Достоевского. Князь Мышкин в «Идиоте» близок к целостности жизни, он обладает той искренностью, которую мы узнаем в людях на планете смешного человека; Версилов в «Подростке» мечтает о «золотом веке», где люди пребывают в таком же состоянии рая; старик Зосима в «Братьях Карамазовых» проповедует ту же истину, что и смешной человек; жизнь – это рай, если бы мы только осознали это, то сразу и очутились бы в раю. Идея мечты о « золотом веке» плавно перекочевала в сон еще одного героя Достоевского Ивана Карамазова («Братья Карамазовы». Знаменитая девятая глава «Черт. Кошмар Ивана Федоровича».) Сам Федор Михайлович этим эпизодом явно дорожил. Впоследствии он введет слова черта в формулу собственного миросозерцания («Стало быть, не как мальчик же я верую во Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений, моя осанна прошла, как говорит у меня в романе черт».) Боль, заботы, мечты о человеческом счастье в сознании Ивана самоценны. Дискредитирует их дьявол. «Сопротивление черту – свидетельство того, что душа в главном не подчинена злу. Сам же дьявол наделен в романе двойным бытием. Он одновременно и порождение сознания героя, и самостоятельная сущность. Писатель «угадал» иррациональный момент становления зла: он проникает в земной мир через душу человека, через его сны…»

Сны и видения Родиона Раскольникова составляют своего рода повесть его духовной жизни, развертывающуюся в связях снов с проходящими наяву эпизодами романа. Их всего пять, и если рассматривать сны в контексте композиции произведения, то можно составить следующий план:

1. Сон о лошади

Часть I, глава 5

«Проба» преступления

Активно вмешивается, сострадает

2. Грезы о том, что он в Африке, Египте?

Часть I, глава 6

Решение преступить

Пытается напиться

3. Сон о том, как бьют хозяйку

Часть II, глава 2

После преступления

Наблюдает, боится, прячется

4. Сон о старухе которую убивает и не может убить

Часть III, глава 6

После первого разговора с Порфирием Петровичем

Совершает сам

5. Сон об эпидемии

Эпилог

Отказ от идеи

Наблюдает

Все сны связаны между собой единой сюжетной линией. Перед нами разворачивается картина развенчания идеи Родиона Раскольникова. От сострадания – к убийству – к мировой катастрофе. Постепенно в герое происходит переоценка не только психических, но и общечеловеческих ценностей. Благодаря такому психологическому приему, использованному Достоевским, становится понятно, что речь идет о духовной борьбе, подобно язве поразившей сознание Раскольникова и породившей Идею, которая заполнила все его существование.

Итак, перед нами путь духовного становления Раскольникова, развитие его внутренней болезни. В представленных мною далее эпизодах снов раскрывается суть тех глубинных процессов, которые происходят в душе главного героя, тех мыслей и чувств, которые скрыты, подавлены Идеей. И потому каждое сновидение решающее, символично и необходимо для создания психологической картины мира Раскольникова. Для того, чтобы дать наиболее правильное толкование снам, я решила обратиться к статьям исследователей – достоевистов, материалы которых использованы на страницах моего а. Своеобразным «скелетом» работы стала статья Т.А.Касаткиной «Воскрешение Лазаря: опыт экзегетического прочтения романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»» . На мой взгляд, её интерпретация наиболее близка самому Достоевскому. Итак, приступим непосредственно к толкованию снов.

Первый сон Раскольникова – сон о забитой насмерть лошади, от которой хозяин хочет добиться непосильного и невозможного для неё, запрягая её в воз, наполненный пьяным народом, который ей не свезти. Теснейшая связь эпизодов текста, где все подхвачено чем-то, все в чем-то отразилось, позволяет применить к «Преступлению и наказанию» многоуровневое истолкование.

Первый уровень – социальный. Эпизод с избиением лошади во сне Раскольникова традиционно считается аллюзией на стихотворение Некрасова «О погоде». Причем предполагается, что Достоевский солидаризируется с Некрасовым в отношении к происходящему, то есть в ужасе, жалости, негодовании. «Некрасовское» восприятие лошади, пытающейся стронуть непосильный воз, лошади, как бы олицетворяющей страдания и несчастья этого мира, его несправедливости и безжалостность, мало того – само существование этой лошади, слабосильной и забитой, - все это факты сна Раскольникова. Бедная Савраска, запряженная в огромную телегу, в которую влезла толпа пьяных, - лишь представление Раскольникова о состоянии мира. А вот то, что существует на самом деле: «…один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромной ломовой лошадью…» Эта телега точно выехала из сна Раскольникова. Таким образом, адекватно воспринимается только телега, её размеры, но не груз и не силы лошади, в эту телегу впряженной. То есть вызов Богу бросается на основании несуществующих несправедливостей, ибо всем дается ноша по силам и никому не дается больше, чем может снести. Аналогом лошади из сна является в романе Катерина Ивановна, падающая под грузом не реальных своих бед и забот, которые очень велики, но сносимы, а под грузом бед и забот ею себе романтически примысленных , и именно от этих бед, оскорблений и скорбей, существующих почти только в мозгу её, она в конце концов и гибнет – как «загнанная лошадь».

Если еще раз взглянуть на сон немного в другом ракурсе, и уделить внимание развитию отношений Раскольникова с отцом, то перед нами предстает очень интересная картина. Видя общий грех людей, избивающих лошадку, он сначала кидается за помощью к отцу, затем к мудрому старику, но, поняв, что они ничего не могут или не хотят сделать, бросается защищать лошадку и наказывать обидчика сам. Но лошадка уже мертва, а обидчик даже не замечает его кулачков, и, наконец, отец ловит его и вытаскивает из ада и содома, в который он вверг себя своей ненасытной жаждой справедливости, в тот момент он теряет веру в могущество отца и его способность устроить так, чтобы страдания не было. В этот момент он теряет веру в могущество Бога. Эта идентичность отца с Богом заметна во многих местах романа. Смерть отца делает Раскольникова «единственным упованием и надеждой» его сестры и матери, он теперь «их все» - т. е. вершитель их судеб, тот, для кого всем жертвуют, но лишь потому, что на него только надеются. Написав ему об этом, Пульхерия Александровна беспокоится в конце письма, не посетило ли его модное безверие , и просит вспомнить, как они молились вместе, когда был жив отец Раскольникова. Вера, благодать напрямую соотносится здесь с жизнью отца – Бога. Во время романного действия отец мертв, «мертв» и Бог в сердце Раскольникова.

Для Раскольникова, как для личности трагической мироориентации весь мир, пространство мира поделено на части, на два ряда противостоящих друг другу ценностей, на два пространства: пространство церкви и пространство кабака. Еще раз обратимся к тексту: «Местность совершенно такая же, как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо больше изгладилась, чем представлялась теперь во сне. Городок стоит открыто, как на ладони, кругом ни ветлы; где-то очень далеко, на самом краю неба, чернеется лесок. В нескольких шагах от последнего городского огорода стоит кабак, большой кабак, всегда производивший на него неприятнейшее впечатление и даже страх, когда он проходил мимо него, гуляя с отцом. Там всегда была такая толпа, так орали, хохотали, ругались, так безобразно и сипло пели и так часто дрались. Кругом кабака шлялись всегда такие пьяные и страшные рожи… встречаясь с ними, он тесно прижимался к отцу и весь дрожал. Возле кабака дорога, проселок, всегда пыльная, и пыль на ней всегда черная. Идет она, извивается, далее и в шагах в трехстах огибает вправо городское кладбище. Среди кладбища каменная церковь с зеленным куполом, в которую он два раза в год ходил с отцом или матерью к обедне, когда служили панихиды по его бабушке. <…> Он любил эту церковь и старинные в ней образа, большею частию без окладов, и старого священника с дрожащею головой. Ребенок любит церковь и ненавидит кабак, его пугают «пьяные и страшные рожи», спасение от которых он пытается найти у отца (Бога), но дорога к церкви лежит мимо кабака. Раскольников должен выбирать ибо не знает, оба эти ряда ценностей включены в целое мира, а не противопоставлены друг другу.

Он любит храм, но его отец, ведущий его в церковь, его Бог, бессилен перед бушующей толпой, бессилен остановить убийство лошадки. Видя немощность своего Бога, Раскольников присоединяется к кабаку.

Видение Раскольникова накануне убийства, грезы наяву о Египетской пустыне – пребывании его души до преступления в месте, антогонически ему не присущем, в месте, прославившемся монашеством первых веков христианства. О том, что Раскольников монах, аскет, подвижник будет неоднократно сказано. На кануне окончательного извращения Раскольниковым своего призвания ему как бы напоминают, какой земли житель он есть: «<…> он где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе. Караван отдыхает, мирно лежат верблюды; кругом пальмы растут целым кругом; все обедают. Он же все пьёт воду, прямо из ручья, который тут же течет и журчит. И прохладно так, и чудесная – чудесная такая голубая вода, бежит по разноцветным камням и по такому чистому с золотыми блестками песку…» Эта греза соотносится с мигом его пробуждения после совершения убийства, свидетельствующего о том, как изменилось общество его души: «Он лежал на диване навзничь, еще остолбеневший от недавнего забытия. До него редко доносились страшные, отчаянные вопли с улицы, которой, впрочем, он каждую ночь выслушивал под своим окном, в третьем часу. Они – то и разбудили его теперь. «А! Вот уж и из распивочных пьяные выходят, - подумал он, - третий час, - и вдруг вскочил, точно его сорвал кто с дивана. – Как! Третий час уже!» Он сел на диване, - и тут все припомни! Вдруг, в один миг все припомнил!» Пьяных он слышал каждую ночь, но впервые ему приходит мысль о своей с ними схожести: «Если бы кто зашел, - рассуждает Раскольников, - чтобы он подумал? Что я пьян, но …» Вместо тишины, красоты, чинного обеда, чистой воды – отчаянные вопли, безобразия, грязь, пьянство. Каждой душе даровано прекрасное место для жизни, каждая душа может его покинуть или разрушить, растлить. Недаром в грезе Раскольникова прочитывается аллюзия на «Три пальмы » М.Лермонтова.

Третий сон Раскольникова, а точнее не сон - а видение наяву случился сразу после совершения преступления. «Он очнулся в полные сумерки от ужасного крику. Боже, что за крик! Таких неестественных звуков, такого воя, вопля, скрежета, слез, побой и ругательств он никогда ещё не слыхивал и не видывал. Он и вообразить не мог такого зверства, такого исступления. <…> И вот, к величайшему своему удивлению, он вдруг расслышал голос своей хозяйки. Она выла, визжала и причитала, спеша, торопясь, выпуская слова так, что и разобрать нельзя было, о чем-то умоляя, - конечно, о том, чтобы её перестали бить, потому что её беспощадно били на лестнице. Голос бившего стал до того ужасен от злобы и бешенства, что уже только хрипел, но все-таки бивший тоже что-то такое говорил, и тоже скоро, неразборчиво, торопясь и захлебываясь.»

Характерно, что Раскольников ни минуты не сомневаясь, связывает избиение хозяйки со своим преступлением. «Но за что же, за что же, и как это можно!» - повторял он, серьезно думая, что он совсем помешался но нет, он слишком ясно слышит… Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если так, « потому что… верно, все это из то же из-за вчерашнего… Господи!»

В сущности, перед нами описание того, что претерпевает душа, её истязание. На мой взгляд, одним из наиболее ярких образов этого сна и снов вообще, на протяжении всего романа «Преступление и наказание», является лестница. В грезах героя каждый пролет лестницы – особое мытарство. Посвященное определенному греху, и в системе романа соответствие «этажей» греха и истязания остро соблюдено: на четвертом этаже находится квартира хозяйки Раскольникова, на четвертом – квартира убитой Алены Ивановны. Лестница, по которой восходят разлучившиеся с телом души, для того, чтобы предстать перед Богом.

Четвертый сон Раскольникова о том, как он вновь убивает и не может убить старушку. Своего рода сон – издевательство, сон – глумление «старой ведьмы» и толпы над героем. Мне кажется, его можно рассматривать и как сон – прощение, так как к этому моменту Раскольников признал себя «тварью дрожащей» и вспомнил, и пожалел Лизавету. «Он бьет и бьет по голове старушку, но от ударов его столько же вреда, как от брыкания и лягания кобыленки в его первом сне. Он думает, что может убить и что его боятся, но оказывается, что он бессилен совершить преступление, и над ним смеются.»10

«Он постоял над ней: «боится!»- подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже не шелохнулась от его ударов, точно деревянная. Он испугался, нагнулся ближе и стал ее разглядывать, но она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась, - так и заливалась тихим неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтоб он ее не услышал. Вдруг ему показалось, что дверь из спальни чуть-чуть приотворилась и что там тоже как будто засмеялись и шепчутся. Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались все сильнее и сильнее, а старушонка так вся и колыхалась от хохота. Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице отворены настежь, и на площади, на лестнице и туда вниз- все люди, голова с головой, все смотрят, но все притаились и ждут, молчат…»5 Раскольников обнаруживает, что старуха живая, когда заглядывает ей снизу в лицо- пока он смотел сверху вниз, она для него и живая была- мертвая(«деревянная»5 ). Смех прощает его и уравнивает с людьми, которые ждут, что он спустится к ним, смешается с ними, тоже будет «голова с головой.»

«Таким образом, смех, юмор гармонизирует разорванную трагическим сознанием действительность, требуя от каждой ценности принять свою относительную «цену» в ряду других и не претендовать на абсолютную «цену» и значение.»10

В своей статье Татьяна Касаткина проводит параллель со сном Григория Отрепьева («Борис Годунов» А. С. Пушкина). Дух – самозванец, забивший тело, предавший душу на поругание, узурпировавший право « решать, кому жить, кому умереть», оказывается неспособным осуществить это право: плоть может убить плоть, но при встрече духа с духом насильник терпит сокрушительное осмеяние.

В этом сне получает развитие и образ лестницы, продолжающий мотив самозванства, развенчанного на вершине лестницы на виду у площади, разоблачение неправедно поднявшегося к вершине.

Анализируя этот сон, я не могла не отметить очень интересную деталь.

Старуха и Лизавета- сестры, но у них противоположные характеры: одна- мнительная и корыстолюбивая, другая- доверчивая и кроткая. Эти персонажи живут в одной квартире, Свидригайлов и Соня- тоже противоположности: Свидригайлов приносит женщин себе в жертву, а Соня отдает свое тело в жертву мужчинам и этим содержит свою семью. Эти два персонажа тоже живут в одном доме «об стену» друг с другом.

При убийстве дверь квартиры старухи была открыта, что вызвало второе убийство – Лизаветы. Признание же Раскольникова Соне через стену подслушивает Свидригайлов. Признание одному лицу сопровождается неумышленным признанием другому. Здесь мы видим, что убийство и исповедь были совершены в местах, где живут пары противоположных лиц,и поступки, нацеленные только на одного из каждой пары, «нечаянно» распространяются и на другого.

Интересно и то, что члены второй пары имеют преемственную связь с членами первой пары. Ясно, что Соня- преемница Лизаветы: они обменялись крестами, и одна дала другой Новый Завет. Интересна же взаимосвязь Свидригайлова и старухи. Во время убийства в квартире старухи летала муха, потом, когда Раскольников уверяет себя в том, что никто не видел его преступление, он вспоминает о мухе: « Муха летала, она видела!» После этого, когда Раскольникову снилось повторное убийство, при котором старуха не умирает после удара топором, а во сне летала муха, и здесь же сидит Свидригайлов. Муха – своеобразный свидетель убийства, связующее звено между старухой и Свидригайловым. Весьма логично, что Свидригайлов позже узнает тайну убийства. Таким образом, Лизавета и Соня связаны крестами и Новым Заветом, а старуха и Свидригайлов связаны мухой – существом, в котором можно увидеть намек на дьявола. 6

Пятый и последний сон – картина мира, гибнущего от «страшной моровой язвы», которая является сознанию Раскольникова в страшных апокалипсических снах, увиденных им в болезни, в бреду, на Святой неделе, - непосредственная и ближайшая причина произошедшего с героем на последней странице переворота. « Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видел этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».

Таким образом, каторжные сны Раскольникова – это не только самоотрицание его теории; не только обнаружения чувства личной вины за все состояние мировой жизни. В снах отчетливо просматриваются контуры новой, трагической концепции всемирной истории – концепции исторического развития через всеобщую катастрофу. Борис Тихомиров в своей статье «К осмыслению глубинной перспективы романа «Преступление и наказание»» считает исключительно важным, что мотив «всемирной катастрофы» и мотив «избранных», спасающих «род людей» сведены вместе, сосуществуют в единой картине сновидений героя: готовность признать себя виновным за ход мировой жизни и готовность к спасительному подвигу самоочищения зарождаются в душе Раскольникова синхронно. Само осуждение оказывается спасительным для героя только на путях обретения нового смысла жизни, жажда подвига рождается в глубинах переживания героя.

Немного отыщется в мировой литературе писателей, которые с той же проницательностью, как Достоевский, смогли бы приблизить нас к разгадке пленительных онирических таинств. «Сны – чрезвычайно странная вещь,- читаем на страницах «Сна смешного человека», - во сне перескакиваешь через пространство и время и через законы бытия и рассудка, и останавливаешься лишь на точках, о которых грезит сердце».

Сон, по Достоевскому, тем и замечателен, что в нем, как и «по ту сторону» действительности, начисто отсутствуют привычные нам формы логических умопостроений. Индивидуальная, особая черта в творчестве Федора Михайловича отсутствие грани между сном и действительностью, может быть даже между бытием и небытием. Сначала видение больной призрак воображения, потом реально действующее лицо- грань исчезает, и ее точно не чувствует автор (например появление Свидригайлова «Преступление и наказание»). Нередка манера рассказывать от чьего-то лица, как бы участника событий, но в то же время не играющего в них значительные роли. Бледная, точно призрачная фигура – она всюду присутствует, она все видит и все знает, но сама остается за кулисами.

Есть объективные свидетельства, что Достоевскому была присуща способность размежевывать в сновидениях «я» переживающее и «я» наблюдающее. Н.Н. Страхов в своих воспоминаниях говорит о Достоевском: «С чрезвычайной ясностью в нем обнаруживалось особенного рода раздвоение, состоящее в том, что человек предается очень живо известным мыслям и чувствам, но сохраняет в душе неподдающуюся и неколеблющуюся точку, с которой смотрит на самого себя, на свои мысли и чувства». Да и сам Достоевский хорошо знал в себе эту черту, ведь именно он писал следующие строки: «Что Вы пишите о вашей двойственности? Но это самая обыкновенная черта у людей…не совсем, впрочем, обыкновенных. Черта, свойственная человеческой природе вообще, но далеко-далеко не во всякой природе человеческой встречающаяся в такой силе, как у Вас. Вот и поэтому Вы мне родная, потому, что это раздвоение в Вас точь-в-точь как и во мне, и всю жизнь во мне было. Это большая мука, но в то же время и большое наслаждении».

Наличность этой черты подтверждается и произведениями Достоевского. У него странная страсть к изображению расщепленности сознания: его герои постоянно видят со стороны, мучительно, но и наслаждаясь этой мучительностью, переживают свое двойное бытие. На эту особенность творчества Достоевского неоднократно уже обращал внимание Вячесла Иванов, например, в своей известной статье «Достоевский и роман-трагедия» писал: «Оставив внешнего человека в себе жить, как ему живется, он предался умножению своих двойников под многоликими масками своего отныне уже не связанного с определенным ликом, но вселикого, всечеловеческого я».

Список использованной литературы

1. Интернет:

Т. А. Касаткина «Воскрешение Лазаря: опыт экзегетического прочтения романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»» http://magazines.russ.ru/authors/k/tkasatkina/

2. Б. Тихомиров «К осмыслению глубинной перспективы романа «Преступление и наказание»»

3. Ф. М. Достоевский «Сон смешного человека. Фантастический рассказ» //Ф.М. Достоевский Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый – Государственное издательство художественной литературы Москва 1958 г.

4. Ф. М. Достоевский «Господин Прохарчин. Рассказ» //Ф.М. Достоевский Собрание сочинений в десяти томах. Том первый – Государственное издательство художественной литературы Москва 1958 г.

5. Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание» //Ф.М. Достоевский «Преступление и наказание» – Советская Россия Москва 1988 г.

6. Синъя Кори ««Овнешнение» внутреннего героя в «Преступлении и наказании»» //«Достоевский и мировая культура»1997 Альманах № 8

7. Т. А. Касаткина « Об одном свойстве эпилогов пяти великих романов Достоевского» //«Достоевский и мировая культура» 1995 Альманах № 5

8. П. Воге «Люцифер Достоевского» о рассказе «Сон смешного человека» //«Достоевский и мировая культура» 1999 Альманах № 13

9. Н. В. Чернова «Сон господина Прохарчина. Фантастичность реальности». //«Достоевский и мировая культура» 1996 Альманах № 6

10. Т. А. Касаткина «Категория пространства в восприятии личности трагической мироориентации» //«Достоевский. Материалы и исследования» 1994 № 11

11. Р. Н. Поддубная «Двойничество и самозванство» //«Достоевский. Материалы и исследования» 1994 № 11