Н. В. Трубникова Томск: изд-во тпу, 2004. 105 с Федеральное агентство по образованию Томский политехнический университет Методологическое введение к курсу «Отечественная история» Хрестоматия-практикум Издательство ТПУ Томск 2004 ББК Т3(2)ОЯ73 М 54 Методологическое введение к курсу «Отечественная история»: хрестоматия-практикум /Сост.: Н.И. Гузарова, В.Н. Гузаров, Н.В. Трубникова – Томск: изд-во ТПУ, 2004. – 105 с. М 54 Методологический практикум предназначен для студентов дневного отделения всех специальностей, изучающих базовый курс «Отечественная история». Первая тема курса, согласно программе, посвящена методологическим проблемам исторической науки. Изучение этой сложной, во многом философской темы представляет значительные трудности для первокурсников. Данный практикум призван помочь студентам в овладении материалом, рекомендованным для изучения темы. ББК Т3(2)ОЯ73 Рекомендовано к печати Редакционно-издательским советом Томского политехнического университета Рецензенты: Кандидат исторических наук, доцент Томского государственного университета С.А.Шпагин кандидат исторических наук, старший преподаватель Томского государственного университета О.П.Бондарь © Томский политехнический университет, 2004 © Оформление. Издательство ТПУ, 2004 Содержание Введение 4 Раздел I. Гегель и его понимание всемирной истории……………………….. 6 Раздел II. Позитивизм О. Конта и исторический материализм К. Маркса……………………………………………….. 16 Раздел III. Культурно-цивилизационные модели истории……………………... 34 Раздел IV. Социальная история XX века и движение «Анналов»……………... 56 Раздел V. Психоистория и её роль в познании прошлого……………………… 70 Раздел VI. Панорама новых историографических направлений………………. 95 Введение История – одна из древнейших разновидностей человеческого познания, возникшая еще в античной Греции VI в. до нашей эры. Первоначально греки распространяли понятие «история» как на весь свод достоверных знаний о природе, так и на безграничные сферы неизведанного. Геродот углубил это понятие, включив в него функции «распознавания», «спрашивания». В длительный период античности и средневековья термин «история» еще не устоялся и зачастую применялся для обозначения всякой научной деятельности. Лишь к концу XVIII в. утверждается близкое к современному представление об истории как о науке, изучающей человеческое прошлое, и одновременно об истории, как о самом прошлом человечества. Эта двойственность самого понятия истории предопределяет и основную проблему исторического познания: насколько научные представления о прошлом совпадают с самой прошлой действительностью? У мыслителей ХIX в., поистине, «золотого века» истории, сомнений на этот счет не было: историки способны дать истинную картину прошлого, и для этого достаточно лишь внимательного изучения источников и честного, непредвзятого отношения к предмету исследования. Трагический излом исторических событий ХХ века застиг историю-науку врасплох: несколько десятилетий назад сохраняя высокий статус «учительницы жизни», она так и не смогла предвидеть грядущие мировые войны и революции, предупредить человечество о нарастающей конфликтности ближайшего будущего. В последнем веке второго тысячелетия в исторической науке появляются самоликвидаторские тенденции, она во многом утрачивает свой прежний смысл. На вопросы, связанные с определением места истории в современных процессах познания, лимитами ее возможностей, отвечает специальная историческая дисциплина – методология истории. Методология истории изучает природу, принципы и методы исторического познания. Главная цель методологии истории – организовать и систематизировать сложный и многообразный исторический материал. В методологических подходах к познанию прошлого нет единства. В центре научных дискуссий стоят такие проблемы, как определение предмета исторической науки, поиски смысла истории, закономерностей, определяющих факторов и направленности исторического процесса. Наиболее известными и часто противопоставляемыми подходами к изучению прошлого являются теории формаций и цивилизаций. В предлагаемом Вам пособии включены основные тексты, необходимые для более глубокого понимания указанных выше методологических подходов к постижению истории. Вместе с тем в современной исторической науке в изучении прошлого все чаще используется междисциплинарный подход. Ученые полагают, что понять поведение человека в прошлом возможно, опираясь на методы исторической психологии, социологии, антропологии, демографии и т.п. Оригинальные тексты, характеризующие некоторые из выше указанных подходов к познанию прошлого, также нашли место на страницах нашего пособия. Методология истории – это большая, специальная область научного знания. Мы, составители данного практикума, предлагаем тексты, которые помогут Вам разобраться в сложных методологических концепциях, понятиях и выбрать приемлемые для Вас принципы изучения исторического материала. При отборе текстов мы стремились к тому, чтобы они соответствовали требованиям университетской программы по истории, уяснению, прежде всего, формационного, цивилизационного и социо-культурного подходов к истории, отражали как классические, так и современные достижения мировой философской мысли. В практикуме студенты смогут познакомиться с научными текстами, которые трудно найти в библиотеке. Пособие состоит из введения и шести разделов. Каждый раздел включает: ¨ Консультацию – вводный текст, который поможет Вам разобраться в хрестоматийных материалах. ¨ Хрестоматию, которая включает оригинальные тексты по методологии истории, исторические исследования, опирающиеся на предложенные методологические принципы. ¨ Вопросы к текстам раздела, которые помогут Вам проверить свои знания. Разделы для Вас писали и cоставляли: Первый раздел: «Гегель и его понимание всемирной истории» – В.Н. Гузаров. Второй раздел: «Позитивизм О. Конта и исторический материализм К. Маркса» – В. Н. Гузаров. Третий раздел «Культурно-цивилизационные модели истории» – Н.И. Гузарова. Четвертый раздел «Социальная история XX века и движение «Анналов» – Н.В. Трубникова. Пятый раздел «Психоистория и её роль в познании прошлого» – Н. И. Гузарова. Шестой раздел «Панорама новых историографических направлений» – Н. В. Трубникова. Мы надеемся, что материалы практикума помогут поднять планку Вашей исторической культуры, обогатят Вас новыми идеями и представлениями об изучении прошлого. Раздел I Гегель и его понимание всемирной истории Консультация Гегель построил цельную философскую систему. Он пытался логизировать историю, превратить всякую реальность в дух. Гегель предложил в качестве инструмента исследования логическую триаду – «тезис – антитезис – синтез». Тем самым история предстает у Гегеля как порождение духа, который в разложении на противоположности осуществляет и восстанавливает свое собственное единство. Гегель видит сущность мирового духа в том, чтобы никогда не успокаиваться; сущность духа – это принцип движения. Для понимания смысла истории существенным становится закон движения; в нем изначально и конкретно объединяются в каждой точке индивидуальное и всеобщее, и в то же время единичное вытекает из движения и возвращается в движение. При этом дух движется и развивается в массах, народах и группах: «Мы должны определенно познавать конкретный дух народа, и так как он есть дух, он может быть понимаем только духовно, мыслью. Но высшее достижение для духа заключается в том, чтобы знать себя, дойти не только до самосозерцания, но и до мысли о самом себе. Он должен совершить и он совершает это; но это совершение оказывается в то же время его гибелью и выступлением другого духа, другого всемирно-исторического народа, наступлением другой эпохи всемирной истории. Этот переход и эта связь приводят нас к связи целого, к понятию всемирной истории как таковой». У Гегеля принципом периодизации истории выступает становление народов и держав. Центральным историческим институтом при этом является государство. Оно появляется в мире людских интересов и страстей, возникает в борениях и трениях как институт умиротворения и порядка. Государство – диалектическое единство противоположностей общности и индивидуализма, первое самоупорядочение и концентрация разума. Именно оно выступает предпосылкой всех дальнейших развертываний ценностей разума – религии, искусства, науки: «Для государственной жизни как таковой необходимо формальное образование, а следовательно, и возникновение наук, и развитие поэзии и искусства вообще». Государство у Г. Гегеля глубоко национально, ибо уже в догосударственном, географически и этнографически обусловленном групповом единстве содержится духовный росток, дух народа, его национальный гений. Он формирует и преобразует себя в правовое государство со свойственным ему точным соответствием между всегда особой идеей и общенациональным духом. Естественное право заменено у Г. Гегеля индивидуализацией разума: историческое право принадлежит только тем нациям, духовное содержание которых (и всегда соответствующая последнему физическая мощь) достаточно глубоко и значительно для того, чтобы выразить новую форму самосозидания божественного духа. При этом, если государство – объективный разум, то культурные ценности – разум абсолютный. В них развертывается внутреннее содержание космического тождества природы и духа, покоя и движения. Культурные ценности не вступают в противоречие с первоначальным национализмом и духом государства, поскольку абсолютный разум есть нечто всегда конкретное, вырастающее в условиях определенной государственности. Одновременно гегелевская концепция истории глубоко универсальна, поскольку ее венцом выступает идея всечеловеческой или универсальной истории. Из противоположностей и борьбы между нациями выкристаллизовывается диалектически скрытое единство человечества. Последнее, по Гегелю, мыслимо лишь как синтез противоположных, и именно поэтому единых коллективных индивидуальностей. Равным образом, и религия, искусство, философия остаются национально окрашенными, но лишь в соединении своих цветов образуют «чистый, нигде в действительности не встречающийся свет», потому что свет абсолютного разума всегда преломляется. Роковым изъяном гегелевской философии истории является так называемый «принцип снятия»: народы-авангарды, воплощающие новейшую поступь истории в своем развитии, снимают всю предшествующую историю культуры и тем самым делают ее ненужной. Таким образом, в гегелевской философии истории заложен тезис, сыгравший столь большую роль в марксистской философии истории: прошлое и настоящее являются всего лишь средством для будущего. Из гегелевской историософии прямо вытекает монологическая теория авангарда: авангард монополизирует историю, ибо в нем воплощен мировой дух. Поэтому все остальные народы и культуры (а также классы), не относящиеся к авангарду, не имеют права голоса в истории. Более того, их специфическая позиция может исказить проект истории, олицетворенный в деятельности авангарда. Отсюда деление народов на исторические и неисторические, имеющие и не имеющие право голоса в истории. Марксизм применил эту дихотомию в своем учении о классах, выделив передовые классы, имеющие «исторические права», и все остальные, не имеющие никаких прав перед лицом истории. Мировая история подразделяется Гегелем на три эпохи: восточную, античную и германскую. История, начавшаяся на Востоке, связана с полной несвободой людей (так, в Китае разум еще спит, в Индии начинает только грезить, в Вавилоне и Египте дух начинает себя ощущать). В этот период осознает себя только один человек – глава государства. В античный период осознание свободы свойственно уже некоторым множествам людей. Те, кто своей свободы осознать не в состоянии, пребывают в рабстве. В связи с этим тирания восточного типа сменяется демократическим режимом. Высшим и последним этапом этого процесса является «христианско-германский мир», где все люди сознают свою свободу сообразно христианским принципам. Прусская конституционная монархия представляется Гегелю оптимальным вариантом общественного устройства, а «Европа есть безусловный конец всемирной истории». Впервые после античной философии Гегель попытался свести в единую систему все достижения человеческого духа. Универсальная система Гегеля оказала сильное влияние на его многочисленных последователей, и прежде всего Карла Маркса. Хрестоматия ГЕОРГ ВИЛЬГЕЛЬМ ФРИДРИХ ГЕГЕЛЬ (1770–1831). ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ Милостивые государи. Темой этих лекций является философская всемирная история, т.е. не общие размышления о всемирной истории, которые мы вывели бы из нее и желали бы пояснить, приводя примеры, взятые из ее содержания, а сама всемирная история. Для выяснения того, что такое философская всемирная история, я считаю необходимым, прежде всего, рассмотреть другие формы историографии. Вообще существует три вида историографии: А) первоначальная история, Б) рефлективная история, С) философская история. Аа) Что касается первой, то, чтобы тут же дать конкретный образ, я назову для примера имена Геродота, Фукидида и других подобных им историков. Эти историки описывали преимущественно протекавшие на их глазах деяния, события и состояния, причем сами они были проникнуты их духом и переносили в сферу духовных представлений то, что существовало вовне. Таким образом, внешнее явление преобразуется во внутреннее представление. Подобно тому, как поэт перерабатывает материал, данный ему в его ощущениях, чтобы выразить его в представлениях. Конечно, эти первоначальные историки пользовались сообщениями и рассказами других (один человек не может видеть все), но лишь таким же образом, как и поэт пользуется, как ингредиентом, сложившимся языком, которому он обязан столь многим. Историки связывают воедино переходящие явления и увековечивают их в храме Мнемозиды. К такой первоначальной истории не относятся легенды, народные песни, предания, так как все это еще неясные способы представления, свойственные непросвещенным народам. Мы же имеем здесь дело с такими народами, которые знали, что они собою представляли и чего они желали. Действительность, которую мы обозреваем или можем обозреть, следует признать более твердой почвой, чем то ускользнувшее прошлое, к которому относится возникновение легенд и поэтических произведений, уже не выражающих исторической жизни народов, достигших ясно выраженной индивидуальности. Такие первоначальные историки преобразуют современные им события, деяния и состояния в систему представлений. Поэтому содержание таких исторических произведений не может быть очень обширно по своему внешнему объему (например, исторические труды Геродота, Фукидида, Гвиччардини); то, что существует и живет в окружающей их среде, составляет их существенное содержание; образованность автора и культура, выражающаяся в тех фактах, излагая которые он создает свое произведение, дух автора и дух тех действий, о которых он повествует, тождественны. Он описывает то, в чем он более или менее принимал участие, или то, что он, по крайней мере, переживал. Он воспроизводит непродолжительные периоды, индивидуальные образы людей и происшествий; нарисованная им картина воспроизводит без рефлексии отдельные черты так, чтобы вызывать у потомков столь же определенное представление об изображаемом, сколь определенно оно представлялось ему в воззрении или в наглядных повествованиях. Он не прибегает к рефлексии потому, что сам духовно сжился с излагаемым им предметом и еще не вышел за его пределы; если же он, как например Цезарь, принадлежит к числу полководцев или государственных деятелей, то именно его цели сами по себе являются историческими. Таких историков следует основательно изучать и внимательно читать и перечитывать тому, кто хочет понять, что пережили народы, и углубиться в их жизнь, – таких историков, у которых можно найти не только ученость, но глубокое и чистое наслаждение, не так много, как можно было бы думать: Геродот, отец, т.е. родоначальник истории, и Фукидид уже были упомянуты; оригинальной книгой является «Анабазис» Ксенофонта; «Комментарии» Цезаря составляют настоящий шедевр великого духа. В древности такие историки непременно должны были быть великими полководцами и государственными людьми; в Средние века, за исключением епископов, стоящих в центре государственной деятельности, к их числу принадлежали монахи как наивные летописцы, которые были столь же изолированы, сколь вышеупомянутые государственные люди древности находились во взаимной связи. В новейшее время обстоятельства совершенно изменились. Наша образованность, по существу дела, воспринимает и тотчас же образует все события в повествования, для того чтобы о них составлялось определенное представление. Второй вид истории мы можем назвать рефлективным. Это такая история, изложение которой возвышается над современной эпохой не в отношении времени, а в отношении духа. В этом втором виде истории следует различать совершенно различные подвиды. А, а) Требуется написать обзор всей истории какого-нибудь народа или какой-нибудь страны или всего мира, одним словом, то, что мы называем всеобщей историей. При этом главной задачей является обработка исторического материала, к которому историк подходит со своим духом, отличающимся от духа содержания этого материала. В этом случае особенно важны те принципы, которые автор вырабатывает для себя отчасти относительно содержания и цели самих описываемых им действий и событий, отчасти относительно того способа, каким он хочет писать историю. У нас, немцев, проявляющиеся при этом рефлексия и рассудительность чрезвычайно разнообразны: каждый историк усвоил себе, в этом отношении, свою собственную манеру. Англичане и французы знают, в общем, как следует писать историю: они более сообразуются с общим и национальным уровнем культуры; у нас же всякий стремится придумать что-нибудь особенное, и, вместо того чтобы писать историю, мы всегда стараемся определить, как следовало бы писать историю. Если этот первый подвид рефлективной истории ставит своей единственной целью изложить всю историю какой-нибудь страны, то он приближается к первому виду историографии. Такие компиляции (например, история Ливия, Диодора Сицилийского, история Швейцарии Иоганна фон Мюллера) заслуживают большой похвалы, если они хорошо составлены. Конечно, всего лучше, если историки приближаются к историкам первого рода и пишут столь наглядно, что у читателя может получиться впечатление, как будто современники и очевидцы излагают события. Но тот тон, который должен быть свойственен индивидуму, принадлежавшему к определенной культуре, часто модифицируется так, что он не соответствует описываемым эпохам, и тот дух, которым проникнут историк, оказывается иным, чем дух этих эпох. Например, Ливий заставляет древних римских царей, консулов и полководцев произносить речи, которые были бы уместны лишь в устах искусного адвоката его эпохи, причем обнаруживается самый резкий контраст между этими речами и такими сохранившимися подлинными старинными сказаниями, как, например, басня Менения Агриппы. Тот же Ливий дает описания сражений, составленные так, как будто бы он был их очевидцем, хотя изображаемыми им чертами можно пользоваться для описания сражений всех эпох, причем опять-таки обнаруживается контраст между этою определенностью и теми бессвязностью и непоследовательностью, которыми часто страдает изложение важнейших обстоятельств других событий. Такая история, которая задается целью дать обзор продолжительных периодов или всей всемирной истории, должна в самом деле отказаться от индивидуального изображения действительности и прибегать к сокращенному изложению путем применения абстракций, – это сокращение производится не только в том смысле, что пропускаются события и действия, но и в том смысле, что мысль резюмирует богатое содержание. Сражение, великая победа, осада перестают быть сами собой, но резюмируются в простых определениях. Когда Ливий повествует о войнах с вольсками, он иногда говорит очень кратко: в этом году была война с вольсками. В, в) затем вторым подвигом рефлективной истории является прагматическая история. Когда мы имеем дело с прошлым и занимаемся далеким от нас миром, духу открывается такое настоящее, которое, являясь собственностью деятельного духа, вознаграждает его за усилия. События различны, но общее и внутреннее в них, их связь едины. Это снимает прошлое и делает события современными. Таким образом, прагматические рефлексии при всей их абстрактности в самом деле являются современностью и благодаря им повествования о прошлом наполняются жизнью сегодняшнего дня. От духа самого автора зависит, будут ли такие рефлексии в самом деле интересны и жизненны. Здесь следует в особенности упомянуть о моральных рефлексиях и о моральном поучении, которое следует извлекать из истории и для которого история часто излагалась. Хотя можно сказать, что примеры хорошего возвышают душу и что их следует приводить при нравственном воспитании детей, чтобы внушить им превосходные правила, однако судьбы народов и государств, их интересы, состояние и переживаемые ими осложнения являются иною областью. Правителям, государственным людям и народам с важностью советуют извлекать поучения из опыта истории. Но опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее. В каждую эпоху оказываются такие особые обстоятельства, каждая эпоха является настолько индивидуальным состоянием, что в эту эпоху необходимо и возможно принимать лишь такие решения, которые вытекают из самого этого состояния. В сутолке мировых событий не помогает общий принцип или воспоминание о сходных обстоятельствах, потому что бледное воспоминание прошлого не имеет никакой силы по сравнению с жизнедеятельностью и свободою настоящего. В этом отношении нет ничего более нелепого, как столь часто повторяемые ссылки на греческие и римские примеры в эпоху Французской революции. Нет ничего более различного, как природа этих народов и природа нашего времени. Ставя себе такие моральные цели, Иоганн фон Мюллер имел в виду преподнести в своей «Всеобщей истории» и в своей «Истории Швейцарии» такие поучения для государей, правительств и народов, в особенности для швейцарского народа (он составил особый сборник поучений и размышлений, и в своей переписке он указывает точное число размышлений, формулированных им в течение недели), но эти поучения нельзя считать лучшими из того, что им сделано. Лишь основательный, свободный и всеохватывающий взгляд на положение дел и понимание глубокого смысла идеи (например, в «Духе законов» у Монтескье) могут сделать размышления истинными и интересными. Поэтому одна рефлективная история сменяет другую: материалы доступны каждому писателю; каждый легко может считать себя способным привести их в порядок, обработать их и выдать свой дух за дух времени, в них проявляющийся. Когда такие рефлективные истории приедались, часто возвращались к такому описанию какого-нибудь события, при котором исходили из всех точек зрения. Такие описания, конечно, имеют некоторую ценность, но в большинстве случаев они представляют лишь материал. Мы, немцы, довольствуемся этим, французы, наоборот, остроумно создают для себя настоящее и относят прошлое к современному состоянию. С, с) Третьим подвигом рефлективной истории является критическая история: о ней следует упомянуть, так как именно таким образом преимущественно трактуется история в наше время в Германии. Здесь излагается не сама история, а история истории, дается оценка исторических повествований и исследуются их истинность и достоверность. То необычайное, что заключается, а главное – должно заключаться в этом, состоит в проницательности писателя, который что-то выторговывает у повествований, а не в предметах. Французы дали в этом отношении много основательных и продуманных трудов. Но они не хотели выдавать такой критический метод за исторический, а выражали свои оценки в форме критических статей. У нас, так называемая, высшая критика завладела как филологией вообще, так и историческими книгами. Эта высшая критика узаконивает допущение всевозможных неисторических порождений праздного воображения. Другим способом находить в истории современность является тот способ, когда исторические факты заменяют субъективными выдумками, и притом такими выдумками, которые признаются тем более удачными, чем они смелее, т.е. чем ничтожнее те мелкие обстоятельства, на которых они основываются, и чем более они противоречат важнейшим фактам истории. D, d) Наконец, последним подвигом рефлективной истории является такая история, которая тут же выявляет себя как нечто частное. Хотя она прибегает к абстракции, однако, она составляет переход к философской всемирной истории, так как она руководится общими точками зрения (например, история искусства, права, религии). В наше время этот вид истории в понятиях более разрабатывался и выдвигался на первый план. Такие отрасли находятся в связи со всей историей народа, и дело только в том, выявляется ли связь целого, этой связи ищут лишь во внешних отношениях. В последнем случае они представляются совершенно случайными частностями в жизни народов. Если же рефлективная история дошла до того, что она стремится к установлению общих точек зрения, то следует заметить, что, если такие точки зрения в самом деле истинны, они являются не только внешнею нитью, внешним порядком, но и внутренней душой, направляющей сами события и факты. Ведь подобно водителю душ, Меркурию, идея воистину является водителем народов и мира, и руководит ходом мировых событий: изучить дух, поскольку ему принадлежит эта руководящая роль, является здесь нашей целью. Это приводит к E, e) третьему виду истории, а именно к философской истории. Если вам не нужно было давать пояснения относительно обоих вышеупомянутых видов истории, так как их понятие ясно само по себе, то относительно этого последнего вида истории дело обстоит иначе, так как она, по-видимому, в самом деле нуждается в разъяснении или оправдании. Всеобщим является то, что философия истории означает не что иное, как мыслящее рассмотрение ее. Но мы никак не можем обойтись без мышления; благодаря мышлению мы отличаемся от животного и в ощущении, в знании и в познании, в стремлениях и в воле, поскольку они являются человеческими, содержится мышление. Но здесь эта ссылка на мышление может показаться недостаточной, так как в истории мышление подчинено данному и сущему, основано на нем и руководствуется им, философии же, наоборот, приписываются самостоятельные мысли, которые умозрение порождает из самого себя, не принимая в расчет того, что есть. Если бы философия подходила к истории с такими мыслями, то она рассматривала бы ее как материал, не оставляла бы ее в том виде, как она есть, но располагала бы ее соответственно мысли, а следовательно, как говорят, конструировала бы ее a priori. Но история должна лишь охватывать то, что есть и было, события и деяния, и она тем ближе к истине, чем более она придерживается данного; поскольку задача философии как будто противоречит этому стремлению, здесь следует выяснить это противоре­чие и опровергнуть вытекающие отсюда обвинение против умозрения. При этом мы не намерены заниматься исправлением тех бесконечно многих и специальных неправильных взглядов на цель, интересы и способы рассмотрения истории и на ее отношение к философии, которые очень распространены или постоянно выдаются за нечто новое. Но единственной Мыслью, которую привносит с собой философия, является та простая мысль разума, что разум господствует в мире, так что, следовательно, и всемирно-исторический процесс совершается разумно. Это убеждение и понимание являются предпосылкой по отношению к истории как таковой вообще; в самой философии это не является предпосылкой. Путем умозрительного познания в ней доказывается, что разум – здесь мы можем продолжать пользоваться этим выражением, не выясняя точнее его отношение к Богу – является как субстанцией, так и бесконечною мощью; он является для самого себя бесконечным содержанием всей природной и духовной жизни, равно как и бесконечной формой, – проявлением этого ее содержания. Разум есть субстанция, а именно – то, благодаря чему и в чем вся действительность имеет свое бытие; разум есть бесконечная мощь, потому что разум не настолько бессилен, чтобы ограничиваться идеалом, долженствованием и существовать как нечто особенное лишь вне действительности, неведомо где, в головах некоторых людей. Разум есть бесконечное содержание, вся суть и истина, и он является для самого себя тем предметом, на обработку которого направлена его деятельность, потому что он не нуждается, подобно конечной деятельности, в условиях внешнего материала данных средств, из которых он извлекал бы содержание и объекты для своей деятельности; он берет все это из самого себя и сам является для себя тем материалом, который он перерабатывает; подобно тому как он является для себя лишь своей собственной предпосылкой и абсолютной конечной целью, как и сам он является и осуществлением этой абсолютной конечной цели, и ее воплощением, благодаря которому совершается ее переход из внутреннего мира в явление не только мира природы, но и духовного мира, а именно: во всемирной истории. Но именно в философии доказывается и, следовательно, здесь предполагается доказанным, что такая идея является истинным, вечным, безусловно могущественным началом, что она раскрывается в мире и что в мире не раскрывается ничего, кроме нее, ее славы и величия. Ведь всемирная история есть выражение божественного, абсолютного процесса духа в его высших образах, она есть выражение того ряда ступеней, благодаря которому он осуществляет свою истину, доходит до самопознания. Эти ступени находят свое выражение во всемирно-исторических духах, в определенности их нравственной жизни, их конституции, их искусства, религии и науки. Реализация этих ступеней является бесконечным стремлением мирового духа, его непреодолимым влечением, потому что, как в этом расчленении, так и в его осуществлении, выражается его понятие. Всемирная история только показывает, как в духе постепенно пробуждаются самосознание и стремление к истине; в нем появляются проблески сознания, ему выясняются главные пункты, наконец, он становится вполне сознательным. Достоинству философского рассмотрения соответствует только такая точка зрения, согласно которой история начинается лишь с того времени, когда в мире начинает осуществляться разумность, а не с того времени, когда она является еще только возможностью в себе, – с того времени, когда существует такое состояние, при котором она проявляется в сознании, воле и действии. Неорганическое существование духа, неорганическое существование свободы, т.е. не сознающая добра и зла, а следовательно, и законов. Тупость или, если угодно, превосходство, само не является предметом истории. Естественная и вместе с тем религиозная нравственность есть семейный пиетет. Следовательно, всемирная история есть вообще проявление духа во времени, подобно тому, как идея, как природа, проявляется в пространстве. Дух, по существу дела, действует, он делает себя тем, что он есть в себе, своим действием, своим произведением; таким образом, он становится предметом для себя, таким образом, он имеет себя, как наличное бытие перед собой. Таким образом, действует дух народа: он есть определенный дух, создающий из себя наличный действительный мир, который в данное время держится и существует в своей религии, в своем культе, в своих обычаях, в своем государственном устройстве и в своих политических законах, во всех своих учреждениях, в своих действиях и делах. Это есть его дело – это есть этот народ. Народы суть то, чем оказываются их действия. Каждый англичанин скажет: мы – те, которые плавают по океану и в руках которых находится всемирная торговля, которым принадлежит Ост-Индия с ее богатствами, у которых есть парламент и суд присяжных и т.д. Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Философия истории. – В кн.: Философия истории: Антология: Учеб. пособие для студентов гуманит. вузов. – М.: Аспект Пресс, 1995. С.70–99. Вопросы для самоконтроля 1. Какие виды истории выделял Гегель? 2. Насколько объективен, по мнению Гегеля, историк в своих оценках и суждениях о прошлом? 3. Может ли современный историк проникнуться духом средневековья? 4. Как относились народы и правители к опыту истории? 5. Как Гегель определил всемирную историю? Раздел II Позитивизм О. Конта и исторический материализм К. Маркса Консультация Позитивизм (латинское – положительный) – направление в философии и науке, которое исходит из «позитивного», т.е. из данного, фактического, устойчивого, неизменного, и ограничивает им свое исследование, «метафизические» (философские) объяснения считает теоретически неосуществимыми и практически бесполезными. Будучи реакцией на схоластически умозрительную философию, позитивизм тем самым считает, что все подлинное положительное знание может быть получено лишь как результат отдельных специальных наук и их синтетического объединения. Философия как особая наука, претендующая на самостоятельное исследование реальности, не имеет смысла, а значит и права на существование. Главным лозунгом позитивизма является утверждение, что каждая наука – сама себе философия. В качестве причины появления позитивизма можно считать бурный процесс естественных наук на рубеже XIX–XX столетий и доминирование в области методологии спекулятивных философских воззрений, которые по своим принципам не соответствовали конкретным целям и задачам естествоиспытателей. Философские вопросы, считают позитивисты, – это псевдовопросы, не имеющие никакой познавательной ценности; единственным источником истинного действительного знания объявляются частные (специальные, конкретные) науки и научные дисциплины. Огюст Конт (1798–1857) – французский философ, один из основоположников позитивизма и социологии. Применяя принцип историзма, т. е. полагая, что «ни одна идея не может быть хорошо понята без знакомства с ее историей», Конт показывает, что человечество пришло к позитивной философии в ходе развития его ума. В этой связи он выделяет три основных стадии (состояния) интеллектуальной (теоретической) эволюции человечества. В первом, теологическом (или фиктивном) состоянии человеческий дух объясняет природу вещей воздействием многочисленных сверхъестественных факторов. Во втором, метафизическом (или абстрактном), состоянии сверхъестественные факторы заменены абстрактными силами, настоящими сущностями («олицетворенными абстракциями»), с помощью которых и объясняются все наблюдаемые явления. В третьем, научном (или положительном) состоянии человек стремится к тому, чтобы, правильно комбинируя рассуждения с наблюдениями и экспериментами, познать действительные законы явлений. При этом, согласно Конту, необходимо отказаться от возможности достижения абсолютных знаний и от познания внутренних причин явлений. Прохождение трех указанных состояний (стадий) Конт называет главным, основным законом развития человеческого ума в различных сферах его деятельности. Исходя из этого общего закона, он определяет истинную природу положительной философии. Эта природа (т.е. основная характеристическая черта последней) состоит, по его мнению, в признании всех явлений, подчиненным неизменным естественным законам, открытие и низведение числа которых до минимума и составляет цель всех познавательных усилий. В качестве примера Конт приводит ньютоновский закон тяготения, с помощью которого объясняются все общие явления Вселенной. Указывая на «разъединяющее влияние» специализации научного труда, Конт выводит отсюда необходимость «новой науки» (т.е. положительной философии), которая и призвана к тому, чтобы «предупредить разрозненность человеческих понятий». Создателем концепции исторического материализма был выдающийся немецкий социолог XIX века Карл Маркс. Карл Маркс был учеником знаменитого Г. Гегеля. Он сохранил диалектику учителя, но отказался от абсолютного духа. Будучи материалистом, К. Маркс утверждал, что бытие определяет сознание. В теорию познания немецкий ученый ввел такие понятия (абстракции) как «базис» и «надстройка», «производительные силы» и «производственные отношения». «Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка». Общество в своем развитии проходит несколько ступеней, отличающихся друг от друга способом производства. Маркс в разные периоды своего творчества выделял пять таких этапов: азиатский, античный, феодальный, буржуазный (современный) и общество будущего. Кроме экономических параметров, типы общества различаются у него еще и характером связи гражданского общества с государством. Маркс был не согласен с Гегелем, отождествлявшим общество и государство. В основу периодизации эволюции общества положен материальный фактор (вначале Маркс говорил о форме собственности, а затем о способе производства). При его применении историческая канва распадается на периоды; их называли общественно-экономическими формациями. Механизм исторического развития Маркс объяснил следующим образом. На определенной ступени развития материальные производительные силы приходят в конфликт с существующими производственными отношениями (отношениями собственности). Наступает эпоха социальной революции. Общество раскалывается на два противоположных класса: пролетариат и буржуазию. Последняя уже сыграла в истории свою революционную роль. Передовым революционным классом становится пролетариат. Он продолжает традиции классовой борьбы рабов и крестьян. При этом Маркс подчеркивал, что классовая борьба неизбежно ведет к диктатуре пролетариата. Иными словами, общество переходит от одной формации к другой. Маркс предрекал падение буржуазной общественной формации и наступление светлого будущего. Марксистская концепция исторического развития, несмотря на свою цельность и стройность, имеет существенные изъяны. Прежде всего, довольно часто сознание определяет бытие. Поэтому надстройка длительное время играла руководящую роль. Достаточно вспомнить средневековье, коммунистические режимы. Идеология занимала главенствующее положение, отодвигала экономическую выгоду на второй план. К. Маркс изображает производительные силы (заводы, технику) как нечто само собой возникающее и развивающееся. На самом деле фабрики строятся на семейные деньги конкретных людей. Это огромный риск, на который далеко не все готовы. К. Маркс уклонился от детального анализа конфликта производительных сил и производственных отношений. Сокращение производства и даже его остановка диктуется не капризом (паразитизмом) хозяина, а потребностями рынка. Чтобы продавать товар, необходимо совершенствовать технологию, обновлять ассортимент изделий. К. Маркс пытался доказать, что капиталист будет тормозить производство и породит революцию. К. Маркс упростил социальную структуру современного ему общества, игнорировал целый ряд социальных групп. Тезис о том, что буржуазия уже исчерпала себя, не выдерживает критики. Ежегодно в бизнес вливается новое пополнение молодых, активных людей. Передовая роль пролетариата абсолютно не доказана. К. Маркс настаивал на диктатуре такого класса, который не мог быть самостоятельным. Апологетика диктатуры и отрицание парламентской демократии были заимствованы последователями Маркса. Историческая концепция К. Маркса вполне укладывается в один из вариантов линейно-поступательного развития общества. Высшей целью человечества Маркс объявил коммунизм, весьма схожий с христианским раем. Пролетариату же отводилась роль коллективного мессии, призванного спасти униженных и оскорбленных. История не подтвердила пророчеств К. Маркса, тем не менее число его сторонников остается довольно значительным. Хрестоматия ОГЮСТ КОНТ (1798–1857). ОСНОВНЫЕ ЗАКОНЫ СОЦИАЛЬНОЙ ДИНАМИКИ, ИЛИ ОБЩАЯ ТЕОРИЯ ЕСТЕСТВЕННОГО ПРОГРЕССА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА Если рассматривать с высшей научной точки зрения все человеческое развитие в его целом, то, прежде всего, мы придем к такому, в общем, пониманию: это развитие в существенных чертах состоит в том, что все более и более выделяются характерные способности человечества по сравнению с таковыми же способностями животного мира, являющимися для нас общими со всем органическим царством, хотя последние по необходимости продолжают составлять первоначальную основу человеческого существования, как и всякой иной животной жизни. С такой философской точки зрения, наша социальная эволюция фактически является лишь самым внешним итогом общего процесса, который происходит беспрерывно через все живое царство от простых растений и самых низших животных, затем переходит по порядку к простейшим двуполым животным, потом поднимается до птиц. Таким путем обнаруживается существенный характер нашего социального организма, если ограничиться сперва рассмотрением его чисто-статического состояния и абстрагироваться от необходимого его движения. Но этот характер должен, естественно, еще яснее выступить при непосредственном изучении его постоянных изменений, как это легко подтверждает первая же общая оценка его постепенного последовательного развития. Развивая в огромной и все растущей степени воздействие человека на внешний мир, цивилизация должна, как будто, прежде всего, сосредоточивать наше внимание все больше и больше на заботах одного лишь нашего материального существования, сохранение и улучшение которого, видимо, составляет главную цель большинства социальных действий. Но более глубокое исследование, напротив, доказывает, что это развитие обнаруживает постоянную тенденцию дать господство самым выдающимся способностям человеческой природы, будь то просто благодаря обеспеченности, которую оно неизбежно приносит в отношении физических потребностей, начинающих требовать к себе все меньше внимания, будь то благодаря непосредственным и постоянным толчкам, которые оно дает интеллектуальным функциям и даже социальным чувствам. При чем двойственное постепенное развитие последних, очевидно, неизбежно связано с этим развитием. В этом смысле индивидуальное развитие непременно воспроизводит перед нашими глазами в более быстрой и более систематической последовательности, совокупность которой, хотя и менее ясно выражена, но может быть лучше понята, главные фазы социального развития. После того, как этими предварительными соображениями мы достаточно определили необходимое направление совокупности человеческого развития, мы должны теперь рассмотреть эту эволюцию в отношении ее основной и общей скорости, независимо от тех или иных различий, какие могут зависеть от климата или даже от расы. Если ограничиться в этом отношении одними только универсальными причинами, то с самого начала будет ясно, что эта скорость должна, по существу, определяться совместным влиянием главных естественных условий, которые, с одной стороны, относятся к человеческому организму, а с другой стороны – к среде, в которой он развивается. Но именно неизменяемость этих различных основных условий, полная невозможность прервать или ограничить их господство не дают возможности точно рассчитать их относительное значение. Социологический анализ по природе своей может в этом отношении правильно определить лишь чисто побочные общие условия на основе заметных изменений, которым они самопроизвольно должны пользоваться. Среди этих вторичных, но длительно действующих сил, которые сообща определяют естественную скорость человеческого развития, можно привести, следуя Жоржу Дюруа, постоянное, впрочем сильно преувеличенное и даже неправильно оцениваемое этим остроумным философом, влияние скуки. Как и всякое другое живое существо, и человек не может быть счастлив без достаточно полного применения своих различных способностей. Большая трудность, которую он должен находить в осуществлении связанного с особым превосходством его природы развития, по необходимости подчиняет его в большей степени, чем другие живые существа, тому удивительному состоянию давящей скуки, которое указывает как на фактическую наличность способностей, так и на недостаточное их применение. Это состояние должно было бы в действительности быть одинаково несовместимым как с совершенной бездеятельностью, из которой не могла бы произойти какая-либо принудительная тенденция, так и с идеальной жизненной силой, которая по природе была бы способна к неустанной работе. Такая, одновременно интеллектуальная и моральная наклонность, которая, как мы ежедневно видим, побуждает всех, хоть сколько-нибудь энергичных людей к такому множеству напряжений, несомненно должна была мощно содействовать ускорению нашего самопроизвольного развития на заре человечества, благодаря сильному беспокойству, которое она пробуждает, будь то с целью более интенсивного развития нашей собственной непосредственной деятельности. Равным образом, это вторичное влияние могло ясно проявиться лишь при социальных отношениях, которые уже достаточно далеко продвинулись вперед, чтобы сделать чувствительной столь слабую первоначальную потребность проявить самые значительные способности нашей природы, которые непременно являются также и наименее энергичными. Во-вторых, я должен указать здесь на среднюю продолжительность человеческой жизни, как на нечто такое, что, быть может, еще глубже влияет на ту скорость, чем какой-либо другой элемент поддающийся оценке. В принципе не следует скрывать от себя, что наш социальный прогресс, главным образом основан на смерти; это значит, что последовательные шаги человечества непременно предполагают постоянное, достаточно быстрое обновление действующих сил общего движения, которое, будучи обычно почти незаметным в процессе каждой индивидуальной жизни, действительно бросается в глаза лишь при переходе от одного поколения к другому. В этом отношении социальный организм не менее повелительно подчиняется тому же основному условию, что и индивидуальный организм, где по прошествии определенного времени различные главные составные части, неизбежно ставшие вследствие жизненных явлений совершенно неприспособленными к продолжению общей работы с другими частями, должны мало-помалу замещаться новыми элементами. Чтобы правильно оценить эту социальную необходимость, было бы излишне прибегать к химерическому предположению неограниченной продолжительности человеческой жизни, каковая, очевидно, привела бы к почти полному прекращению прогрессивного движения. Было бы, может быть, достаточно, не доходя до этих крайних пределов, представить себе, что фактическая продолжительность жизни увеличилась в десять раз, вообразив при этом, что ее различные естественные периоды сохранили те же самые соответственные пропорции. Если бы во всем остальном ничего не изменилось в основном строении человеческого мозга, то, как мне кажется, подобная гипотеза привела бы к неизбежному, хотя и неподдающемуся исчислению, замедлению нашего социального развития. Ибо тогда неизбежная и постоянная борьба, которая сама собой завязывается между социальным стремлением к сохранению обычной характерной чертой старости и жаждой нового, этим постоянным атрибутом молодости, существенно изменилось бы в пользу первого элемента этого необходимого антагонизма. Вследствие исключительного несовершенства нашей моральной природы, именно те, кто в своем зрелом возрасте самым энергичным образом способствовали всеобщим успехам человеческого духа или общества, не могут слишком долго сохранять свое заслуженное преимущественное положение без того, чтобы невольно противиться более или менее враждебно позднейшему развитию, в котором они уже не могли бы участвовать достойным образом. Но если, с одной стороны, нельзя сомневаться, что слишком долгая продолжительность человеческой жизни неизбежно стремится замедлить наше социальное развитие, то, с другой стороны, не менее неоспоримо, что слишком короткое существование, по другим причинам, представляет не менее существенное препятствие для всеобщего прогресса, представляя, наоборот, слишком большое господство жажде новаторства. Неизбежное сопротивление, оказываемое самопроизвольно этому новаторству упорным консервативным стремлением страсти, в действительности одно только может заставить чувство усовершенствования подчинить те или иные свои усилия совокупности прежних достижений. Без этой, весьма важной узды наша слабая природа была бы, наверное, слишком склонна довольствоваться, по большей части, лишь начинаниями и неоконченными планами, которые отнюдь не могли бы способствовать основательному и устойчивому прогрессу; так, действительно, сильно выражено наше непроизвольное отвращение к тяжелому постоянству трудов, которого неизбежно требует каждая истинная зрелость каких-либо наших планов. Наконец, нам следует указать среди общих причин, которые модифицируют существенную скорость нашего социального развития, на естественный рост человеческого населения, который, главным образом, способствует ускорению этого великого движения. Этот рост всегда справедливо рассматривался, как самый ясный симптом постепенного улучшения человеческого положения, и, несомненно, это неопровержимо, если рассматривать рост населения во всей совокупности нашего рода, или, по крайней мере, у всех до известной степени действительно солидарных между собой наций. Если же рассматривать теперь это уплотнение также в связи с большей или меньшей скоростью этого процесса, то легко будет открыть тут новую причину для всеобщего ускорения социального движения, ввиду настоящего переворота, который должен испытать решительный антагонизм между стремлением к сохранению с жаждой новизны, при чем последняя, очевидно, должна значительно возрасти в своей энергии. В этом смысле социологическое влияние более быстрого увеличения населения, по природе своей, должно быть вполне аналогично тому, которое мы только что установили в отношении продолжительности человеческой жизни; ибо не имеет большого значения, зависит ли частое обновление индивидов от более короткой продолжительности жизни одних или от быстрого размножения других. Если это уплотнение и эта быстрота когда-нибудь перейдут за известную определенную степень, то они неизбежно перестанут способствовать подобному ускорению, и, напротив, сами создадут для него огромные препятствия. Таким образом, мы должны при всяком изучении человечества избрать или, вернее, сохранить в качестве естественного и постоянного руководителя всеобщую историю человеческого духа. При этой интеллектуальной истории мы должны заняться рассмотрением самых общих и самых абстрактных идей, требующих более специального участия наших самых выдающихся умственных способностей, органы которых соответствуют передней части лобной области. Таким образом, при рациональном порядке нашего исторического анализа неизбежно должна идти впереди последовательная оценка основной системы человеческих воззрений в отношении совокупности явлений, всеобщая история философии, каков бы ни был ее фактический характер: теологический, метафизически или позитивный. Мне кажется, что истинный научный принцип такой теории заключается всецело в том великом философском законе, который я открыл в 1822 году, о постоянной и необходимой последовательности трех состояний: одного, первоначального теологического, затем метафизического и, наконец, позитивного; в каждой науке наш ум проходит последовательно через эти три стадии. Неизбежная необходимость подобной интеллектуальной эволюции должна, в качестве первого элементарного принципа, невольно перенести первоначальную тенденцию человека, глубочайшее сознание его собственной природы, на всеобъемлющее основное объяснение всех любых явлений. Одной лишь этой философии удалось, при помощи ее удивительной, характерной самопроизвольности, фактически освободить человеческий дух от той дилеммы, в которой он сперва, казалось, безвозвратно завяз, между двумя противоположными, равно повелительными необходимостями: сначала наблюдать, чтобы дойти до правильных представлений, и сперва придумать какие-либо теории, чтобы иметь возможность с успехом предпринять систематическое наблюдение. Этот злосчастный логический антагонизм, очевидно, не мог допустить никакого другого решения, кроме естественно обусловленного неизбежным первоначальным развитием теологической философии; последняя приравнивала всевозможные явления к человеческим поступкам или непосредственно, соответственно первоначальной фикции, которая наделяет каждое тело жизнью, более или менее сходною с нашей, или впоследствии косвенно, в соответствии с более устойчивой и более плодотворной гипотезой, которая ставит над всем видимым миром обычно невидимый, населенный более или менее общими сверхчеловеческими силами мир; его суверенное воздействие постоянно вызывает все наблюдаемые явления, модифицируя по своему желанию материю, обреченную без него на полную бездеятельность. Первоначальный перевес теологической философии над другой общей точкой зрения был политически неизбежен для интеллектуального развития человечества, поскольку только эта философия могла создать в недрах общества особый класс, посвятивший себя регулярной научной деятельности. О. Конт. Основные законы социальной динамики, или общая теория естественного прогресса человечества. – В кн.: философия истории. – М.: Гардарики, 2001. – С.116–130. Вопросы для самоконтроля 1. Как относятся позитивисты к философским системам прошлого? 2. Какие стадии интеллектуальной истории человечества выделял О. Конт? 3. От каких факторов зависит развитие социального организма? 4. Чему, по мнению О. Конта, должен отдавать предпочтение исследователь: теории или эксперименту? К. МАРКС (1818–1883). К КРИТИКЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ 1859 г. Мои исследования привели меня к тому результату, что правовые отношения, так же точно, как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру английских и французских писателей XVIII века, называет «гражданским обществом», и что анатомию гражданского общества следует искать в политической экономии... В общественном производстве своей жизни люди вступают в определённые, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определённой ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественно-научной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства, от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче – от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что он о себе думает, точно также нельзя судить о подобной эпохе переворота по её сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она даёт достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия её решения имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления. В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации. Буржуазные производственные отношения являются последней антагонистической не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни индивидумов; но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают вместе с тем материальные условия для разрешения этого антагонизма. Поэтому буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества. К. Маркс. К критике политической экономии. – В кн.: К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в трёх томах.– Т.1.– М.:1970. – С.535–537. Вопросы для самоконтроля 1. Что понимал К. Маркс под базисом? 2. Какова роль отношений собственности в конфликте производительных сил и производственных отношений? 3. Назовите способы производства, выделенные К. Марксом. К. МАРКС, Ф. ЭНГЕЛЬС. МАНИФЕСТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ 1848 г. История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый, находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов. Вышедшее из недр погибшего феодального общества современное буржуазное общество не уничтожило классовых противоречий. Оно только поставило новые классы, новые условия угнетения и новые формы борьбы на место старых. Общество всё более и более раскалывается на два большие враждебные лагеря, на два большие, стоящие друг против друга, класса – буржуазию и пролетариат. Современная буржуазия сама является продуктом длительного процесса развития, ряда переворотов в способе производства и обмена. Каждая из этих ступеней сопровождалась соответствующим политическим успехом. Современная государственная власть – это только комитет, управляющий общими делами своего класса. Буржуазия сыграла в истории чрезвычайно революционную роль. Итак, мы видели, что средства производства и обмена, на основе которых сложилась буржуазия, были созданы в феодальном обществе. На известной ступени развития этих средств производства и обмена отношения, в которых проходили производство и обмен феодального общества, феодальная организация земледелия и промышленности, одним словом, феодальные отношения собственности, уже перестали соответствовать развившимся производительным силам. Они тормозили производство, вместо того, чтобы его развивать. Они превратились в его оковы. Их необходимо было разбить, и они были разбиты. Место их заняла свободная конкуренция, с соответствующим ей общественным и политическим строем, с экономическим и политическим господством класса буржуазии. Подобное же движение совершается на наших глазах. Современное буржуазное общество, с его буржуазными отношениями производства и обмена, буржуазными отношениями собственности, создавшее как бы по волшебству столь могущественные средства производства и обмена, походит на волшебника, который не в состоянии более справиться с подземными силами, вызванными его заклинаниями. Вот уже несколько десятилетий история промышленности и торговли представляет собой лишь историю возмущения современных производительных сил против современных производственных отношений, против тех отношений собственности, которые являются условием существования буржуазии и её господства. Достаточно указать на торговые кризисы. Буржуазные отношения стали слишком узкими, чтобы вместить созданное ими общество. Оружие, которым буржуазия уничтожила феодализм, направляется теперь против самой буржуазии. Буржуазия породила и людей, которые направят против неё это оружие, – современных рабочих, пролетариев. Из всех классов, которые противостоят теперь буржуазии, только пролетариат представляет собой действительно революционный класс. Средние слои: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин – все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти своё существование. Они не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть колесо истории назад. Если они революционны, то постольку, поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата. Ближайшая цель коммунистов та же, что и всех остальных пролетарских партий: формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии, завоевание пролетариатом политической власти. Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности. Когда в ходе развития исчезнут классовые различия и всё производство сосредоточится в руках ассоциации индивидов, тогда публичная власть потеряет свой политический характер. Политическая власть в собственном смысле слова – это организованное насилие одного класса для подавления другого. Если пролетариат в борьбе против буржуазии непременно объединяется в класс, если путём революции он превращает себя в господствующий класс и в качестве господствующего класса силой упраздняет старые производственные отношения, то вместе с этими производственными отношениями он уничтожает условия существования классовой противоположности, уничтожает классы вообще, а тем самым и своё собственное господство как класса. На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. К. Маркс, Ф. Энгельс. Манифест коммунистической партии. 1848 г. – В кн. К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в трёх томах.– Т.1.– М.:1970. – С.107–127. Вопросы для самоконтроля 1. Какую роль отводил К. Маркс борьбе классов в истории? 2. Какова по К. Марксу роль буржуазии в истории? 3. Подтвердите примерами положение К. Маркса о том, что буржуазные отношения стали слишком узкими, чтобы вместить созданное ими богатство. ИСТОРИЯ СССР С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО КОНЦА XVIII ВЕКА. – М.: ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВЫСШАЯ ШКОЛА», 1975 г. 4.11.2 Начало массового народного движения. Авантюра Лжедмитрия I. Голод 1601–1603 гг. Вступая на престол, Борис Годунов освободил заключенных, сложил недоимки по налогам и податям, дал некоторые льготы служилым и посадским людям. Но события ближайших лет показали, что никакими мерами предотвратить народные выступления было нельзя. Положение в стране еще более ухудшилось вследствие неурожая в 1601 г. Быстро поднялись цены на хлеб – в шесть и более раз. Попытка Годунова установить предельную цену не хлеб была безуспешной, хотя и была подкреплена репрессивными мерами. … Между тем хлеб в стране был. В Кирилло-Белоозерском монастыре было 250 тыс. пудов хлеба, его хватило бы на прокормление 10 тыс. человек в течение года. Был хлеб в других монастырях. Соловецкие монахи занимались спекуляцией … Народные движения В 1602–1604 гг. произошли волнения крестьян в дворцовой Комаринской волости, вотчинах Ново-Печерского Свенского, Болдина Дорогобужского, Новодевичьего и других монастырей. Зимой 1602 г. и в 1603 г. многие подмосковные районы были охвачены массовыми «татьбами и разбоями». Рост народного недовольства старались использовать в своих интересах те феодальные группировки, которые были враждебны Годунову… Выступление Лжедмитрия I Слухами о том, что царевич Дмитрий жив, воспользовались для выдвижения самозванца. По всей видимости, человек, объявивший себя «чудесно спасшимся» «Дмитрием», был беглым монахом Чудова монастыря в Москве Григорием Отрепьевым… Авантюра «Дмитрия» не была его личным делом. По меткому замечанию В. О. Ключевского, он был «лишь испечен в польской печке, а заквашен в Москве». Знать откровенно ориентировалась на иноземные силы, на Речь Посполитую, подобно тому, как это делал в свое время А. М. Курбский, а еще раньше – соперники Московского великого князя…. Воцарение Лжедмитрия I Служилые люди получили новые привилегии. Уход крестьянам разрешался только теперь в случае угрозы голодной смерти, пятилетний же срок сыска беглых крестьян был восстановлен…. Духовные феодалы тоже стали враждебно относиться к Лжедмитрию, потому что тот обложил налогами монастыри и находился в очевидных связях с католической церковью. Но главной силой, решившей судьбу Лжедмитрия, были народные массы, которые довольно скоро распознали действительное лицо этого авантюриста. Восстание в Москве и воцарение В. И. Шуйского Подъем народного недовольства знать опять решила использовать в своих интересах – теперь уже против Лжедмитрия. На рассвете 17 мая 1606 г. над Москвой зазвучал набатный колокол. Началось поднятое Шуйским восстание. Лжедмитрий был убит, Марину спасли бояре… Крах иллюзий, связанных с «Дмитрием», тяжесть положения измученного народа создали благоприятную обстановку для начала нового всенародного движения. Оно началось на Северной Украине, давно уже охваченной народными волнениями. Возглавил его бывший холоп Иван Исаевич Болотников. 4.11.3. Крестьянская война под предводительством И. И. Болотникова Начало движения На Юго-Западной Украине, в районе Путивля, скопилась масса населения, бежавшего в недавние годы из центральных и северо-западных районов страны… Ход войны В сентябре 1606 г. Болотников еще раз разбил правительственные войска в устье р. Угры. В движение влились отряды рязанских крестьян. А также рязанские дворяне под предводительством Прокопия Ляпунова. Пал Серпухов, и 7 октября войска Болотникова подошли к Москве. Затем, соединившись с отрядом Истомы Пашкова, пришел в село Коломенское сам Болотников. Его войско насчитывало в тот момент свыше ста тысяч человек. Не только центр и юг страны, но также Поволжье, Западный Урал, Псков, Астрахань были на стороне Болотникова. Никогда еще народные движения в России не достигали такого размаха. Это была настоящая всенародная крестьянская война. Такой подъем классовой борьбы в России был закономерным ответом народных масс на закрепощение, происшедшее в конце XVI в. 4.11.5. Подъем народного освободительного движения. Освобождение Москвы. Конец интервенции Подъем освободительного движения В этой тяжелой обстановке в стране поднимались патриотические силы, бравшие в свои руки дело освобождения ее от иностранных интервентов и замены правительства бояр-изменников другим правительством. Продолжал героически обороняться Смоленск. В Зарайске успешно отбивал нападения интервентов воевода князь Д. М. Пожарский. До последнего человека сопротивлялись шведам жители Корелы… Первое ополчение Одним из центров организации сил стала в этот период Рязанская земля, где начало создаваться во главе с Прокопием Ляпуновым – энергичным деятелем, склонным, однако, к политической авантюре. Ляпунов не раз менял свою ориентацию, то поддерживая Болотникова против Шуйского, то служа Шуйскому против Болотникова, то пытался завязать связи с Лжедмитрием II. Все эти колебания отражали изменчивую позицию служилого дворянства, стремившегося максимально упрочить свои позиции в сложной политической обстановке начала XVII в. Состав первого ополчения был сложным. В него вошли ополчения дворян и горожан Нижнего Новгорода, Мурома, Суздаля, Владимира, Вологды, Ярославля, Галича, Костромы и др. Пришли в первое ополчение казаки-тушинцы во главе с Заруцким и Трубецким, добившимися руководящего положения в ополчении наряду с Ляпуновым. В ополчение влились также остатки отрядов Скопина-Шуйского… Второе ополчение Вопреки колебаниям и изменам значительной части феодалов народные массы все упорнее боролись за освобождение страны от интервентов. Осенью 1611 г. в Нижнем Новгороде начало формироваться второе народное ополчение, во главе которого стали посадский староста Козьма Минин и воевода князь Дмитрий Пожарский. По городам рассылались грамоты с призывом поддержать ополчение… Руководители ополчения в созданном ими «Совете всей Земли», нечто вроде Земского собора, обсудили и приняли программу действий. Главную роль в «Совете» играли представители посадского населения и служилого дворянства…. История СССР с древнейших времен до конца XVIII века. – М.: Издательство «Высшая школа», 1975. – С.233–244. Вопросы для самоконтроля 1. Какой методологией руководствовались авторы данного раздела хрестоматии? 2. Как оценивается роль церкви в событиях смутного времени? 3. Разделяете ли Вы оценку Лжедмитрия, данную авторами хрестоматии? 4. Какие политические силы, принимавшие участие в «смуте», считаются авторами хрестоматии главными? 5. Какими факторами авторы хрестоматии объясняют поведение Болотникова и Ляпунова? ИСТОРИЯ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА В ШЕСТИ ТОМАХ. ТОМ ПЯТЫЙ. КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ НАКАНУНЕ И В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ, В ПЕРИОД УПРОЧЕНИЯ И РАЗВИТИЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА 1938–1959 гг. КНИГА ВТОРАЯ (1945–1959 гг.) Глава двадцать шестая Двадцатый съезд КПСС Съезд о руководящей роли партии В конце работы съезда на закрытом заседании с докладом «О культе личности и его последствиях» выступил Н.С. Хрущев. Съезд принял по докладу постановление, в котором предложил ЦК осуществить меры, обеспечивающие полное преодоление чуждого марксизму-ленинизму культа личности, ликвидацию его последствий во всех областях партийной, государственной и идеологической деятельности, строгое соблюдение ленинских норм партийной жизни и принципа коллективности руководства. Для разъяснения коммунистам, всем трудящимся причин возникновения такого явления, как культ личности, Центральный Комитет принял после съезда, 30 июня 1956 года, постановление «О преодолении культа личности и его последствий». В нем ЦК КПСС дал анализ как конкретно-исторических условий, так и субъективных факторов, связанных с личными качествами Сталина, которые способствовали созданию культа его личности. Социалистическое строительство в СССР в условиях капиталистического окружения, угрозы империалистической агрессии, ожесточенной классовой и внутрипартийной борьбы требовало напряжения всех сил для укрепления обороны страны, твердой дисциплины, постоянной бдительности, централизации руководства. Находясь с 1922 г. на посту Генерального секретаря Центрального Комитета партии, И. В. Сталин вместе с другими руководящими партийными и государственными деятелями активно боролся за претворение в жизнь ленинских заветов. Советский народ под руководством Коммунистической партии осуществил гигантскую по своему всемирно-историческому значению, по своей трудности задачу социалистического преобразования страны, совершил бессмертный подвиг в Великой Отечественной войне. Как крупный теоретик и организатор, Сталин возглавлял борьбу партии против троцкизма, правого оппортунизма, буржуазного национализма. Своими теоретическими трудами и практической работой он внес важный вклад в идейно-политическую борьбу партии с врагами ленинизма. В этой борьбе Сталин приобрел большой авторитет и популярность. У него имелись серьезные заслуги перед мировым коммунистическим, рабочим и национально-освободительным движением. Однако с его именем стали неправильно связывать все наши победы Культ личности привел к нарушениям норм партийной и государственной жизни, социалистической законности, нанес серьезный ущерб партии и советскому обществу, развитию социалистической демократии, делу коммунистического строительства. Но культ личности не изменил и не мог изменить природы советского общественно-политического строя, ведущей силой которого является рабочий класс во главе с КПСС. «Думать, что отдельная личность, даже такая крупная, как Сталин, могла изменить наш общественно-политический строй, значит впасть в глубокое противоречие с фактами, с марксизмом, с истиной, впасть в идеализм, – говорилось в постановлении ЦК КПСС. – Это значило бы приписывать отдельной личности такие непомерные, сверхъестественные силы, как способность изменить строй общества, да еще такой общественный строй, в котором решающей силой являются многомиллионные массы трудящихся». Выдающиеся победа социализма в СССР были достигнуты благодаря громадной организаторской работе партии. КПСС всегда выступала как коллективный вождь и организатор масс в решении задач социалистического строительства. Центральный Комитет наметил меры, обеспечивающие преодоление последствий культа личности. Это – развитие внутрипартийной демократии, соблюдение ленинских норм партийной жизни и принципов партийного руководства, прежде всего коллективности, широкое развертывание критики и самокритики. При этом КПСС руководствовалась положениями марксизма-ленинизма о роли народных масс и личности в историческом процессе, о недопустимости культа политического руководителя, как бы велики ни были его заслуги. Устраняя последствия культа личности, партия тем самым укрепляла позиции социализма, открывала простор для инициативы и творческого почина масс, для развития внутрипартийной и советской демократии. Критика культа личности партией отнюдь не означала отрицания роли руководителей в революционном движении в строительстве нового общества. Партия руководствовалась указанием В. И. Ленина: «Ни один класс в истории не достигал господства, если он не выдвигал своих политических вождей, своих передовых представителей, способных организовать движение и руководить им». Их авторитет завоевывается самоотверженным служением делу рабочего класса, основывается на том, что они всецело живут интересами народных масс. Служа народу, они могут сыграть серьезную роль как организаторы масс, понимающие события глубже других. Враги социализма, стремясь отвлечь внимание прогрессивной общественности всего мира от главных вопросов, решавшихся на XX съезде, сосредоточили внимание на недостатках, о которых было сказано Центральным Комитетом. Развертывая клеветническую кампанию, идеологи буржуазии пытались бросить тень на великие достижения партии и народа, подорвать доверие трудящихся к первой в мире стране социализма, внести замешательство в ряды международного коммунистического и рабочего движения. История Коммунистической партии Советского Союза в шести томах. Том пятый. Коммунистическая партия накануне и в годы великой отечественной войны, в период упрочения и развития социалистического общества. 1938–1959 гг. Книга вторая (1945–1959 гг.). – М.: издательство политической литературы, 1980. – С. 454–457. Вопросы для самоконтроля 1. 1.Какой методологией руководствовались авторы данной работы? 2. Как авторы хрестоматии-практикума называют и характеризуют политический режим, установленный в СССР И.Сталиным? 3. Какими причинами авторы объясняют некоторые негативные особенности политического режима, установленного Сталиным? 4. С каких позиций авторы учебника критикуют так называемый «культ личности Сталина»? Насколько глубокой и последовательной является эта критика? Раздел III Культурно-цивилизационные модели истории Консультация Исследователи, придерживающиеся культурно-цивилизацион­ного подхода к истории, считают, что понять прошлое можно на основе выяснения и осмысления цивилизационной специфики стран и народов-участников исторического процесса. Предметом изучения для них являются общества определенного культурного типа. Чаще всего, критериями цивилизационной типологизации выступают религия, традиции, менталитет, дух народа. Российский философ Н.Я. Данилевский распределил все страны и народы по нескольким культурно-историческим типам или цивилизациям. Россию он включил в состав славянской цивилизации. Понять Россию, её историю, по Данилевскому, возможно лишь через осмысление славянского культурно-исторического типа. Значительный вклад в теорию цивилизаций внес английский историк и социолог А. Д. Тойнби. Он полагал, что цивилизации появляются там, где окружающие человека условия ставят его в ситуацию затруднения, размышления над проблемами выживания, обеспечения безопасности и т.п. Эти неблагоприятные условия Тойнби назвал «вызовом», на который общество должно дать «ответ». Например, для россиян важнейшими вызовами были суровый климат («вызов сурового климата» по Тойнби), постоянные набеги «народов степи» («вызов человеческого окружения» по Тойнби), что и определило, во многом, специфику раннего русского государства. Кроме этого, А. Д. Тойнби систематизировал стимулы цивилизационного развития, среди которых важнейшими для России, например, можно считать факторы «ущемления» (отставание от стран Запада), «ударов и давлений» (завоевание Руси монголами и т.п.) и другие. Английский социолог считал, что главной движущей силой общественного развития является элита, творческое меньшинство, которая даёт ответы на вызовы природы и общества. Массы же, сознательно или через механизм мимесиса (социального подражания) воспринимают идеи элиты. Как только элита закрывается, замыкается в своем собственном узком кругу, не допускает пополнения своих рядов свежими творческими силами из всех социальных слоев, так следует ожидать цивилизационного распада Показателями распада цивилизаций Тойнби считал наличие «универсального государства» и создание новой вселенской церкви. Как это понимать? Тотальность государственного начала в жизни общества, стремление государства взять под свой контроль все сферы жизни человека, а также появление новой религиозной идеи, а, следовательно, новой, пока неформальной элиты приводит к общественным расколам, крушению прежней цивилизации и одновременному созданию условий для рождения новой. А. Тойнби отстаивал концепцию «локальных» цивилизаций, не находя оснований для выводов о существовании единой мировой цивилизации. Локальность цивилизации он ограничивал распространением той или иной религиозной идеи. Россию, например, он называл «восточным православным обществом». Рассуждая о проблемах специфики российской цивилизации, Тойнби полагал, что московское централизованное государство, не успев стать «на ноги» стремительно шло к универсальности, к тотальности. Этот факт повлиял на становление российского социума. Свой вклад в развитие цивилизационного подхода к истории внесли немецкие философы О. Шпенглер, К. Ясперс. Они считали основными факторами исторического процесса культуру, «народный дух», развитие философии, науки. О. Шпенглер в своей работе «Закат Европы» (1913), прогнозируя гибель европейской культуры, полагал, что причиной этого является быстрый переход Европы к цивилизации, устрашающими символами которой он считал «мировой город – мировой паразит», войны, безудержное развитие техники. Таким образом, Шпенглер противопоставлял культуру цивилизации. В культуре воплощается «душа народа». Шпенглер попытался систематизировать и назвать культурные коды некоторых народов. Например, «душу» греков он назвал «апполоновской», европейцев – «фаустовской» и т.п. К сожалению даже Шпенглер, не определил специфику загадочной русской души. К. Ясперс, в своих работах особую роль в развитии мировой цивилизации придавал так называемым «осевым цивилизациям» (Древняя Греция, Древний Китай, Древний Иран и т.п.). Ученый подверг критике общепринятую в христианских странах «ось» мировой истории – рождение Христа. К. Ясперс пытался обосновать единую для большинства цивилизованных народов «ось», определяя её как «осевое время» – 800–200 гг. до нашей эры. Именно в это время зародились все основные религиозно-философские системы, произошло осмысление людьми своей человеческой сущности. Для понимания истории России методологический подход К. Ясперса важен, ибо он помогает осмыслить тот факт, что Россия не вошла в число «осевых цивилизаций», она восприняла достижения некоторых из них опосредованно, через Византию. Этот факт, безусловно, не мог не повлиять на темпы и специфику цивилизационного развития России. В целом же идеи Ясперса в практическом плане оказались невостребованными, ибо пока в современном мире, не смотря на глобализацию не преодолена тяга к культурной локальности. Хрестоматия Н.Я.ДАНИЛЕВСКИЙ (1822–1885). РОССИЯ И ЕВРОПА. (ВЗГЛЯД НА КУЛЬТУРНЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ СЛАВЯНСКОГО МИРА К ГЕРМАНО-РОМАНСКОМУ) 1869 г. Деление истории на древнюю, среднюю и новую, хотя бы с прибавлением древнейшей, или вообще деление по степеням развития – не исчерпывает всего богатого содержания ее формы. Формы исторической жизни человечества, как формы растительного и животного мира, как формы человеческого искусства…, как формы языков… не только изменяются и совершенствуются повозрастно, но еще и разнообразятся по культурно историческим типам. Поэтому только внутри одного и того же типа или, как говорится, цивилизации – и можно отличить те формы исторического движения, которые обозначаются словами: древняя, средняя и новая история. Это деление есть только подчиненное, главное же должно состоять в отличии культурно-исторических типов, как сказать, самостоятельных, своеобразных планов религиозного, социального, бытового, промышленного, политического, научного, художественного, одним словом, исторического развития. Отыскание и перечисление этих типов не представляет никакого затруднения, так как они общеизвестны. Это культурно-исторические типы или самобытные цивилизации, расположенные в хронологическом порядке, суть: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский или древне-семитский, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) ново-семитский или аравийский и 10) германо-романский. К ним можно еще причислить два американских типа: мексиканский и перуанский, погибшие насильственной смертью и не успевшие совершить своего развития. Только народы, составлявшие эти культурно-исторические типы, были положительными деятелями в истории человечества; каждый развивал самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особенностях его духовной природы, так и в особенностях внешних условий жизни и этим вносил свой вклад в общую сокровищницу. Начну с изложения некоторых общих выводов или законов исторического развития, вытекающих из группировки его явлений по культурно- историческим типам. Закон 1. Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группою языков, довольно близких между собой – для того чтобы сродство их ощущалось непосредственно, составляют самобытный культурно-исторический тип. Закон 2. Дабы цивилизация, свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо чтобы народы, к нему принадлежавшие, пользовались политическою независимостью. Закон 3. Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя, при большем или меньшем влиянии чуждых ему предшествовавших или современных цивилизаций. Закон 4. Цивилизация, свойственная каждому культурно-истори­ческому типу, тогда только достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, – когда они не будут поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию или политическую систему государств. Закон 5. Ход развития культурно-исторических типов всегда ближе уподобляется тем многолетним одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения – относительно короток и истощает раз навсегда их жизненную силу. Н. Я. Данилевский. Россия и Европа. (взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому). – СПб.: 1889. – С. 88–96. Вопросы для самоконтроля 1. Можно ли рассматривать Н. Я. Данилевского как одного из основателей цивилизационного подхода к изучению истории? Обоснуйте ответ. 2. Что включал Н. Я. Данилевский в понятие «культура», «цивилизация»? 3. Ознакомьтесь с концепцией Н. Я. Данилевского, попробуйте определить, как его учение согласуется со славянофильскими взглядами автора? 4. Подумайте, какие выводы можно сделать из «законов исторического развития» Н. Я. Данилевского? ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР (1880–1936). ЗАКАТ ЕВРОПЫ. 1913 г. …Средством для понимания мертвых форм служит математический закон. Средство для уразумения живых форм – аналогия. В этом различии между полярностью и периодичностью Вселенной дело не в том, что сами по себе представляют исторические факты любого времени, а в том, что означает или на что указывает их влияние. Существует глубокая общность форм между дифференциальным исчислением и династическим государственным принципом эпохи Людовика XIV, между государственным устройством античного полиса и эвклидовой геометрией, между пространственной перспективой западной масляной живописи и преодолением пространства при помощи железных дорог. Приходится признать, что еще не существует специфически исторического рода познания. То, что этим именем принято называть, заимствует свои методы из физики. Кроме необходимости причины и действия – я назову ее логикой пространства, в жизни существует еще необходимость судьбы – логика времени, являющаяся фактором глубочайшей внутренней достоверности, который направляет мифологическое, религиозное и художественное мышление и составляет ядро и суть всей истории. Вместо монотонной картины линейной всемирной истории я вижу феномен множества мощных культур, с первобытной силой вырастающих из недр породившей их страны, к которой они строго привязаны на всем протяжении своего существования, и каждая из них налагает на свой материал – человечество – свою собственную форму и у каждой своя собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования и, наконец, собственная смерть. Культуры эти, живые существа высшего порядка, вырастают со своей возвышенной бесцельностью, подобно цветам в поле. Подобно растениям и животным, они принадлежат к живой природе Гете, а не к мертвой природе Ньютона. Во всемирной истории я вижу картину вечного образования и изменения, чудесного становления и умирания ограниченных форм. А присяжный историк видит в ней подобие какого-то ленточного червя, неутомимо наращивающего эпоху за эпохой. Что такое цивилизация, понимаемая как логическое следствие, завершение и исход культуры? У каждой культуры своя собственная цивилизация. Цивилизация – это те самые крайние и искусственные состояния, осуществить которые способен высший вид людей. Они завершение, они следуют как ставшие за становлением, как смерть за жизнью, как неподвижность за развитием, как умственная старость и окаменевший мировой город за деревней и задушевным детством. Они – неизбежный конец, и тем не менее с внутренней необходимостью к ним всегда приходили. Переход от культуры к цивилизации протекает в античности в IV столетии, на Западе – в XIX. С этого момента ареной больших духовных решений становится не вся страна, а эти три или четыре мировых города, которые всосали в себя все содержание истории и по отношению к которым вся остальная страна культуры нисходит на положение провинции, имеющей своим исключительным назначением питать эти мировые города остатками своего высшего человеческого материала. Мировой город – это космополитизм вместо отечества, холодный практический ум вместо благоговения к преданию и укладу, научная иррелигиозность в качестве окаменелых остатков прежней религии сердца, «общество» вместо государства, естественные права вместо приобретенных. Культуры суть организмы. История культуры – их биография…В качестве находящейся в возникновении перед нами культура русская. Культура зарождается в тот момент, когда из первобытно-душевного состояния вечнодетского человечества пробуждается и выделяется великая душа, некий образ из безобразного, ограниченное и переходящее из безграничного и пребывающего. Она расцветает на почве строго ограниченной местности, к которой она и остается привязанной, наподобие растения. Культура умирает после того, как эта душа осуществит полную сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств и наук и, таким образом, вновь возвратится в первичную душевную стихию. О. Шпенглер. Закат Европы. – Новосибирск: «Наука», 1993. К. ЯСПЕРС (1883–1969). ИСТОКИ ИСТОРИИ И ЕЁ ЦЕЛЬ Осевое время. Человечество имеет единые истоки и общую цель. Эти истоки и эта цель нам не известны, во всяком случае в виде достоверного знания. Они ощутимы лишь в мерцании многочисленных символов. Наше существование ограничено ими. Смысл же доступной эмпирическому познанию мировой истории – независимо от того, присущ ли он ей самой или привнесён в неё нами, людьми, – мы постигаем, только подчинив её идее исторической целостности. Эмпирические данные мы рассматриваем под углом зрения того, насколько они соответствуют идее единства или противоречат ей. На Западе философия истории возникла на основе христианского вероучения. В грандиозных творениях от Августина до Гегеля эта вера видела поступь Бога в истории. Моменты божественного откровения знаменуют собой решительные повороты в потоке событий. Так, ещё Гегель говорил: весь исторический процесс движется к Христу и идёт от него. Явление Сына Божьего есть ось мировой истории. Ежедневным подтверждением этой христианской структуры мировой истории служит наше летоисчисление. Ось мировой истории, если она вообще существует, может быть обнаружена только эмпирически, как факт общезначимый для всех людей, в том числе и для христиан. Эту ось следует искать там, где возникли предпосылки, позволившие человеку стать таким, каков он есть; где с поразительной плодотворностью шло такое формирование человеческого бытия, которое, независимо от определённого религиозного содержания, могло стать настолько убедительным, – если не своей эмпирической неопровержимостью, то, во всяком случае некоей эмпирической основой для Запада, для Азии, для всех людей вообще, – что для всех народов были бы найдены общие рамки понимания исторической значимости. Эту ось мировой истории следует отнести, по-видимому, ко времени около 500 лет до нашей эры, к тому духовному процессу, который шёл между 800 и 200 гг. до н.э. Появился человек нового типа, какой сохранился и по сей день. Это время мы будем вкратце называть осевым временем. В это время произошло открытие того, что позже стало называться разумом и личностью. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-Цзы, возникли все направления китайской философии... В Индии возникли Упанишады, жил Будда. В философии... были рассмотрены все возможности философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, до материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идёт борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки – Илия, Исаия, Иеремия, Второисайя; в Греции – это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, трагиков, Фукидида и Архимеда... Новое, возникшее в эту эпоху... сводится к тому, что человек осознаёт бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познаёт абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцедентного мира. Всё это происходило посредством рефлексии. Сознание осознавало сознание, мышление делало своим объектом мышление... Мифологической эпохе пришёл конец... Началась борьба рациональности и рационально проверенного опыта против мифа (логоса против мифа), затем борьба за трансцедентного Бога, против демонов, которых нет, и вызванная этическим возмущением борьба против ложных образов Бога. Человек уже не замкнут в себе. Вместе с ощущением мира и самого себя человек начинает ощущать и самого себя бытие, но не полностью... Впервые появились философы. Человек может теперь внутренне противопоставить себя миру. Он открыл в себе истоки, позволяющие ему возвыситься над миром и над самим собой. Это – подлинный человек, который, лишь смутно осознавая самого себя, стремится к освобождению и спасению и действительно способен обрести его уже в этом мире в порыве вознесения к идее, в несокрушимом спокойствии души, в медитации, в понимании того, что он сам и весь мир есть атман, в состоянии нирваны, в единении с Дао или в покорности воле Божьей. По своей настроенности и по содержанию веры эти пути к спасению сильно отличаются друг от друга, но общее здесь то, что человек выходит за пределы своего индивидуального существования, сознавая своё место в целостности бытия, что он вступает на путь, пройти который он должен в качестве данной индивидуальности. Он может отказаться от всех мирских благ, уйти в пустыню, в лес, в горы; став отшельником, познать творческую силу одиночества и вернуться в мир обладателем знания, мудрецом, пророком. В осевое время произошло открытие того, что позже стало называться разумом и личностью. Новому духовному миру соответствует определённое социальное устройство... В этот период существовало множество мелких государств и городов, шла борьба всех против всех, и при этом оказывалось возможным поразительное процветание, рост могущества и богатства... Напряжение растёт и становится основой бурного, стремительного движения. И это движение осознаётся – человеческое существование в качестве истории становится теперь предметом размышлений... У человека создаётся впечатление, что он живёт на поздней стадии развития, более того, в период упадка. Люди ощущают близость катастрофы, стремятся помочь пониманием, воспитанием, введением реформ. Эпоха, в которой всё это происходило на протяжении веков, не была периодом простого поступательного развития. Это было время уничтожения и созидания одновременно. Из беспорядка, ставшего невыносимым, возникло тяготение к новому в деле воссоздания прочных условий жизни. Завершение носит, прежде всего, политический характер. Почти одновременно в ходе завоеваний насильственно создаются большие могущественные империи – в Китае (Цинь Ши-Хуанди), в Индии (Маурья), на Западе (эллинистические государства и Римская империя). повсюду сохранилось воспоминание о духе предшествующей эпохи... Его творения и великие люди стояли у всех перед глазами и определяли содержание обучения и воспитания (династия Хань конструировала конфуцианство, Ашока – буддизм, эпоха Августа – эллинистически-римскую образованность). Предполагалось, что сложившиеся в конце осевого времени мировые империи будут существовать вечно. их стабильность была иллюзией... Гибель и возрождение великих империй составляли историю послеосевого времени..., однако возникшее в осевое время духовное напряжение с той поры не переставало оказывать своё воздействие, придавая их деятельности новую неопределённость и новое значение. Попытка наметить структуру мировой истории, отправляясь от осевого времени. 1. Осевое время знаменует собой исчезновение великих культур древности, существовавших тысячелетиями. Оно растворяет их, вбирает их в себя, предоставляет им гибнуть. Всё то, что существовало до осевого времени, пусть оно даже было величественным, подобно вавилонской, египетской или китайской культуре, воспринимается как нечто дремлющее, не пробудившееся. Древние культуры продолжают существовать лишь в тех своих элементах, которые вошли в осевое время, восприняты новым началом. Идея империи, которая к концу осевого времени вновь обретает силу в политическом отношении, завершает этот период, заимствована у великих культур древности. если первоначально эта идея была творческим принципом культуры, то теперь она становится принципом консервации и стабилизации гибнущей культуры. 2. Воспоминание и возрождение возможностей осевого времени – Ренессанс – ведёт к духовному подъёму. Возврат к этому началу – постоянно повторяющееся явление в Китае, Индии и на Западе. 3. В начале осевое время ограничено в пространственном отношении, но исторически оно становится всеохватывающим. Народы, не воспринявшие идей осевого времени, остаются на уровне «природного» существования... Первобытные народы в период, когда уже существует история, являют пережиток доистории, сфера которой всё время сокращается вплоть до того времени, когда она – и это происходит только теперь, полностью исчезает. 4.Между тремя сферами возможно, если они соприкасаются, глубокое взаимопонимание. При всей отдалённости они поражают своим сходством. (Вопрос о смысле осевого времени): а) ... найти то, что свойственно всему человечеству... б) Поскольку в проявлении осевого времени существует троякая модификация, она как бы призывает нас к безграничной коммуникации. Способность видеть и понимать других помогает уяснить себе самого себя, преодолеть возможную узость каждой замкнутой в себе историчности. Притязание на исключительность... может быть преодолено именно пониманием того, что Бог являл себя в истории различным образом и что к нему ведёт множество путей; в) является ли это время, его творения масштабом для всего последующего...? Безусловное утверждение такого рода было бы неверным. Явления более позднего периода имеют свою ценность... Но из постижения осевого времени следует определённая постановка вопроса и быть может определённая предвзятость по отношению к более поздним феноменам. Мы различаем: 1. Осевые народы. Это те народы, которые, последовательно продолжая свою историю, совершили скачок, как бы вторично родились в нём, тем самым, заложив основу духовной сущности человека и его подлинной истории. К этим народам мы относим китайцев, индийцев, иранцев, иудеев и греков. 2. Народы, не знавшие прорыва. Прорыв был решающим по своему универсально-историческому значению, но не повсеместным событием. Ряд народов великих культур древности, существовавших до прорыва в осевое время и даже одновременно с ним, не были им затронуты и, несмотря на одновременность, остались внутренне чужды ему. 3. Последующие народы. Все народы делятся на тех, основой формирования которых был мир, возникший в результате прорыва, и тех, кто остался в стороне. Первые – исторические народы, вторые – народы первобытные. Вся история человечества делится на три последовательно сменяющие друг друга фазы: доисторию, историю и мировую историю. 1.Длительный период доистории охватывает время человека – от возникновения языка и рас до начала исторических культур. Здесь мы соприкасаемся с тайной человеческой сущности. 2.История охватывает события приблизительно пятитысяче­летней давности в Китае, Индии, на Ближнем Востоке и в Европе. 3.С возникновением в наши дни глобального единства мира и человечества фактически начинается универсальная история земного шара, мировая история. Её подготовили эпоха великих географических открытий, начало её относится к нашему веку. Вернёмся к схеме мировой истории. Человек четыре раза как бы возвращался от новой основы. Сначала от доистории, от едва доступной нашему постижению прометеевской эпохи (возникновение речи, орудий труда, умения пользоваться огнём), когда он только становится человеком. Во втором случае, от возникновения великих культур древности. В третьем, от осевого времени, когда полностью формируется подлинный человек в его духовной открытости миру. В четвёртом – от научно-технической эпохи, чьё преобразующее воздействие мы испытываем на себе. К. Ясперс. Смысл и назначение истории. – М.:1994., – с.32–53, 92–93. А. Д.ТОЙНБИ (1889–1975). ПОСТИЖЕНИЕ ИСТОРИИ 1961 г. В наш век в сознании общества главным является осмысление себя как части более широкого универсума. Каково умопостигаемое поле исторического исследования? Пространственная протяжённость «умопостигаемого поля» шире пределов распространения отдельной нации, но 'уже всей освоенной человечеством поверхности Земли и длительность его во времени больше, чем срок жизни любой отдельной нации, но в то же время меньше срока, отпущенного человеку в целом. Общество, а не государство есть тот социальный «атом», на котором следует фиксировать своё внимание историку. В свете этих выводов можно сделать ряд заключений, подходя к истории как исследованию человеческих отношений. Её подлинный предмет – жизнь общества, взятая как во внутренних, так и во внешних её аспектах. Внутренняя сторона есть выражение жизни любого данного общества в последовательности глав его истории, в совокупности всех составляющих его общин. Внешний аспект – это отношения между отдельными обществами, развёрнутые во времени и пространстве. Вселенская церковь является основным признаком, позволяющим предварительно классифицировать общества одного вида. Другим критерием является степень удалённости от того места, где данное общество первоначально возникло. Попытаемся вывести единую классификацию. Получается последовательность: египетское + андское китайское + минойское + шумерское + майянское сирийское индское + хетское + эллинское западное православное христианское (в России) + дальневосточное (в Корее, Японии) православное христианское (основное) + дальневосточное (основное) иранское арабское = индуистское мексиканское юкатанское вавилонское. Эти общества ничего не объединяет, кроме лишь того, что они предстают как «интеллигибельные поля исторического исследования», образуя род, вбирая в себя 21 общество одного вида. Общества этого вида принято называть «цивилизациями», чтобы отличать их от «примитивных обществ». Известных примитивных обществ значительно больше, приблизительно 650 таких обществ. Тезис о «единстве цивилизации» является ложной концепцией, весьма популярной среди западных историков. Тезис об унификации мира на базе западной экономической системы как закономерном итоге единого и непрерывного процесса развития человеческой истории приводит к грубейшим искажениям фактов и к поразительному сужению исторического кругозора. Подобный взгляд на современный мир следует ограничить только экономическими и политическими аспектами социальной жизни, но никак не распространять его на культуру, которая не только глубже первых двух слоёв, но и фундаментальнее. Они попросту игнорируют истории других цивилизаций, если те не вписываются в их общую концепцию, опуская их как полуварварские, или «разлагавшиеся», или, относя их к Востоку, который фактически исключался из цивилизации. Православное христианство, по этой версии, зародившись, служило оплотом западного общества в борьбе с Востоком. Исчерпав свои функции, нарост этот атрофировался и исчез, подобно тому, как у головастика отваливаются жабры и хвост на стадии превращения его в лягушку. Что же касается трёх других не западных цивилизаций – исламской, индуистской, дальневосточной, – они вообще отвергаются как «туземные» по отношению к колеснице западного общества. В сравнении с периодом жизни отдельного индивида период жизни цивилизации столь огромен, что нельзя и надеяться измерить его кривую, пока не окажешься на достаточном удалении. А получить эту перспективу можно, только исследуя умершее общество. Историк никогда не сможет освободиться от того общества, в котором живёт. Брать на себя смелость утверждать, что ныне существующее общество – итог человеческой истории, значит, настаивать на правильности вывода, исключив возможность его проверки. Цивилизации ещё очень молоды. Если возраст человечества равняется приблизительно 300 тыс. лет, то возраст цивилизаций равен менее чем 2% данного отрезка. На этой временной шкале жизни все выявленные нами цивилизации распределяются не более, чем в три поколения обществ, и сосредоточены в пределах менее пятой части времени всей жизни Человечества. С философской точки зрения жизнь их протекает в одно и то же время. Стоит ли, преодолев заблуждение относительно уникальности своей цивилизации, вновь впадать в старый грех, настаивая, что одна цивилизация может быть значимее другой? Ценность, подобно времени, относительна. Чтобы построить для сравнения оценочную шкалу, которая была бы в известной степени абсолютной, необходимо сравнивать цивилизации не только друг с другом с учётом конечной целевой установки каждой, но и с примитивными обществами, необходимо определить, сколь далеко они продвинулись в достижении своей и общей цели и насколько отстоят от наиболее низкого уровня, достигнутого примитивными обществами. Лишь осуществив эти измерения, можно будет говорить о значимости каждой отдельной цивилизации и попытаться установить высшую точку развития их, поскольку цивилизации представляют собой не статические формации, а динамические образования эволюционного типа. Они не только не могут пребывать в состоянии покоя, но не могут и произвольно менять направление, как если бы они двигались по улице с односторонним движением. Если провести эмпирическое исследование фактов человеческой жизни, отражённых в истории цивилизаций, то обнаружится регулярность и повторяемость их, что открывает возможность использовать для анализа сравнительный метод. Приступая к исследованию генезиса цивилизаций, подумаем, с чего начать? с мутации примитивных обществ в независимые цивилизации или с появления родственно связанных цивилизаций. Второй способ возникновения цивилизаций встречается в истории чаще и будущее, по нашему мнению, принадлежит ему. Однако мутация приводит к гораздо большим изменениям. Глубина мутации примитивного общества, становящегося цивилизацией, отражена в различиях между двумя видами обществ. Они не в наличии или отсутствии институтов, ибо институты, будучи регуляторами межличностных отношений, представляют собой атрибуты всего рода, а следовательно, могут быть обнаружены в обществах обоих видов. Не представляется возможностей провести различие между цивилизациями и примитивными обществами на основании разделения труда, потому что рудименты процесса разделения труда можно заметить и у примитивных обществ. Дополнением или противоположностью разделения труда является социальное подражание, или мимесис, что можно определить и как приобщение через имитацию к социальным ценностям. Мимесис – общая черта социальной жизни. В примитивных обществах мимесис ориентирован на старшее поколение и на уже умерших предков, авторитет которых поддерживается старейшинами, в свою очередь, обеспечивая влияние и престиж власти. В обществе, где мимесис направлен в прошлое, господствует обычай, потому такое общество статично. В цивилизациях мимесис ориентирован на творческих личностей, которые оказываются первооткрывателями на пути к общечеловеческой цели. В обществе, где мимесис направлен в будущее, обычай увядает, и общество динамично устремляется по пути изменений и роста. Динамичное движение характерно для цивилизаций, тогда как статичное состояние свойственно примитивным обществам. Начав с мутаций, преобразовавших примитивные общества в цивилизации, мы обнаружили процесс перехода от статичного состояния к динамичной деятельности. Эта же формула характеризует и альтернативный способ возникновения цивилизации – через отчуждение пролетариата от правящего меньшинства ранее существовавших обществ, утративших свою творческую силу. Правящее меньшинство такого рода обществ статично и отделение пролетариата представляет собой динамичную реакцию именно на эту статичность, что, в конечном счёте оказывается главным условием возникновения нового общества. Негативный фактор – сила инерции, воплощённая в обычае, хорошо объясняет задержку человечества на примитивном уровне приблизительно на 300 тыс. лет. Но почему же примерно 6000 лет назад некоторые индивиды направили свои усилия на то, чтобы преодолеть эту инерцию? Эту неизвестную силу мы исследуем, определив её пока как позитивный фактор. Введённый нами закон камня на камне не оставляет от того ошибочного предположения, что какой-то особый расовый признак определённой части человечества послужил тем позитивным фактором, который на протяжении последних 6000 лет мобилизовал человечество. Генезис цивилизации требует творческих усилий более чем одной расы. Фактор Среды может рассматриваться как положительный фактор, обусловивший появление цивилизаций. Гипотеза, согласно которой своеобразие православного христианства – продукт русских лесов, рек и зимы, может быть опровергнута указанием на то, что аналогичные условия не породили цивилизации в Канаде. Причина генезиса цивилизаций кроется не в единственном факторе, а в комбинации нескольких. Общество в своём жизненном процессе сталкивается с рядом проблем и каждая из них есть вызов. Функция «внешнего фактора» заключается в том, чтобы превратить внутренний творческий импульс в постоянный стимул, способствующий реализации потенциально возможных творческих вариаций. Если в качестве примера внешнего фактора взять климатические и географические условия, то мы обнаружим, что наше утверждение согласуется со словами Хантингтона: «Относительно частые шторма и продолжительные ежегодные циклоны, очевидно, были характерны для тех мест, где цивилизации достигли высокого уровня развития». Первые вызовы, которые можно зафиксировать в человеческой истории, были сделаны дельтами рек – Нила, Иордана, Тигра, Евфрата. В нильской долине ответом стал генезис египетской цивилизации, в долине Тигра и Евфрата – шумерской. По окончании ледникового периода афразийская территория стала испытывать сильные климатические изменения, что привело к иссушению земель. Процесс иссушения – вызов, ответом на который стало возникновение цивилизаций. Общины охотников и собирателей афроазиатской саваны, не изменив в ответ на вызов ни своего местопребывания, ни своего образа жизни, поплатились за это полным вымиранием. Но те, которые изменили свой образ жизни, превратившись из охотников в пастухов, искусно ведущих свои стада по сезонному маршруту миграции, стали кочевниками Афразийской степи. Те же общины, что не переменили своего образа жизни, но, следуя за циклонным поясом, движущимся на север, оказались помимо своей воли перед другим вызовом – вызовом северного холода – и сумели дать ответ; между тем общины, ушедшие от засухи на юг, в пояс муссонов, попали под усыпляющее влияние тропического климата. Наконец, были общины, которые ответили на вызов засухи изменением родины и образа жизни, и эта редкая двойная реакция означала динамический акт, который из исчезающих примитивных обществ Афразийской степи породил древнеегипетскую и шумерскую цивилизации. Строптивость природы была покорена трудом человека. Отсутствие вызовов означает отсутствие стимулов к росту и развитию. Традиционное мнение, согласно которому благоприятные климатические и географические условия, безусловно способствуют общественному развитию, оказывается неверным. Наоборот, исторические примеры показывают, что слишком хорошие условия, как правило, поощряют возврат к природе, прекращение всякого роста. Цивилизации существуют благодаря постоянным усилиям человека. Стимулы роста цивилизации можно разделить на два основных вида: стимулы природной Среды и стимулы человеческого окружения. Среди стимулов природной Среды можно выделить стимул «бесплодной земли», «новой земли», «суровых стран», «новых земель», особый стимул «заморской эмиграции», «ударов», «давлений». 21 развитая цивилизация и 4 неродившихся (дальнезападная, христианская, дальневосточная христианская, скандинавская, сирийская) не исчерпывают списка цивилизаций. Продолжив исследование, мы обнаружим третий класс цивилизаций – примеры обществ, которые родились, но были остановлены в своём развитии. Таких обществ можно назвать полдесятка. Среди цивилизаций, родившихся в результате ответа на вызов природной Среды, – и полинезийцы, и эскимосы, и кочевники. А среди цивилизаций, родившихся в результате ответов на вызовы социального окружения – некоторые специфические общины типа османов в православно-христианском мире, или спартанцев в эллинском мире, ответ которых был интенсивен, но не продолжителен в силу чрезмерной суровости этих вызовов. Все задержанные цивилизации потерпели фиаско, пытаясь преодолеть возникшие препятствия рывком. Неподвижность – их неизменное состояние, пока они живы. В конце концов, они гибнут, либо потому, что отважились всё-таки двинуться, либо потому, что окоченели, застыв в неудобной позе. Рост цивилизации по своей природе является поступательным движением. Цивилизации развиваются благодаря прорыву, который влечёт их от вызова через ответ к дальнейшему вызову, от дифференциации через интеграцию и снова к дифференциации. Этот процесс не имеет пространственных координат, ибо прогресс, который мы называем ростом, представляет кумулятивное поступательное движение, и кумулятивный характер его проявляется как во внутреннем, так и во внешнем аспектах. В макрокосме рост проявляется как прогрессивное и кумулятивное овладение внешним миром, в микрокосме – как прогрессивная и кумулятивная внутренняя самодетерминация и самоорганизация. Прогрессивное и кумулятивное завоевание человеческого окружения напрямую связано с территориальной экспансией, направленной от географического центра цивилизации к периферии, но это ни в коей мере не может считаться правомерным показателем роста цивилизации. Единственным социальным последствием территориальной экспансии можно считать ретардацию, или замедление роста. Территориальные завоевания приводят не к росту, а к распаду. Ветвь православно-христианского общества в России обладает схожими историческими чертами. В этом случае также имел место перенос власти из центра, который самобытная православная культура создала в бассейне Днепра в Киеве, в новую область, завоёванную русскими лесными жителями из варварских финских племён в бассейне Верхней Волги. Перенос центра тяжести с Днепра на Волгу – из Киева во Владимир – сопровождался социальным надломом. Социальный спад и здесь оказался ценой территориальной экспансии. Московское государство сумело объединить разрозненные русские княжества под единой властью универсального государства (условной датой создания российского универсального государства можно считать 1478 г., когда был покорён Новгород), экспансия русского православного христианства продолжалась с беспрецедентной интенсивностью и в невиданных масштабах. Московитам потребовалось менее столетия, чтобы распространить свою власть и культуру на Северную Азию. К 1552 г. восточная граница русского мира пролегала в бассейне Волги западнее Казани. К 1638 г. граница была продвинута до Охотского моря. Но и в этом случае территориальная экспансия сопровождалась не ростом, а упадком. Милитаризм является наиболее общей и распространённой причиной надломов цивилизации. Эмпирический обзор показывает, что не существует какого-либо соответствия между прогрессом в области техники и прогрессом в развитии цивилизации в целом. Железный меч, равно как и стальной танк, подводная лодка, бомбардировщик или любая другая машина уничтожения может быть символом победы, но не символом культуры. По мере роста всё меньше и меньше возникает вызовов, идущих из внешней Среды, и всё больше и больше появляется вызовов, рождённых внутри действующей системы или личности. Растущие цивилизации отличаются от примитивных обществ поступательным движением за счёт творческого меньшинства. Характерным типом индивида, действия которого превращают примитивное общество в цивилизацию является сильная личность, «гений», «медиум», «сверхчеловек», но в растущем обществе представители этого типа всегда находятся в меньшинстве. Они лишь дрожжи в общем котле человечества. Подтягивание нетворческого большинства растущего общества до уровня творческих пионеров на практике решается благодаря свободному мимесису. Если в примитивном обществе мимесис сориентирован на старшее поколение и на образы предков, то в обществах, растущих образцом для подражания, эталоном становится творческая личность, лидер, прокладывающий новый путь. Догматически твердить вслед за Шпенглером, что каждому обществу предопределён срок существования, столь же глупо, как и требовать, чтобы каждая пьеса состояла из одинакового числа тактов. А теперь обратимся к ещё одной гипотезе предопределения, согласно которой цивилизации следуют одна за другой по закону природы, заданному космосом в бесконечно повторяющемся цикле чередований рождения и смерти. Применение теории циклов к истории человечества было естественным следствием сенсационного астрономического открытия, сделанного в вавилонском мире в конце третьего тыс. до н.э. Открытие это сводилось к тому, что три астрономических цикла – смена дня и ночи, лунный месячный цикл и солнечный годовой – есть проявления космической взаимосвязи, значительно более широкой, чем солнечная система. Из этого проистекало, что вегетационный цикл, полностью определяемый солнцем, имеет свой аналог в космическом чередовании рождений и смерти. Индуистские мыслители развили циклическую теорию времени, цикл стал называться «кальпе» и был равен 4320 млн земных лет. Кальпа разделена на 14 периодов, по истечении каждого из которых Вселенная возрождается. По этой теории мы находимся в седьмом из 14 периодов нынешней кальпы. Каждый период подразделяется на 71 Большой промежуток, а каждая из этих частей разделена на 4 Юги, или периода времени. Юги содержат соответственно 4800 , 3600, 2400, 1200 божественных лет (один божественный год равен 360 земным годам). Мы в настоящее время находимся в четвёртой из Юг, когда мир полон зла и несправедливости, и таким образом конец мира сравнительно недалёк. Мы не можем принять циклическую версию предопределения как высший закон человеческой истории; цивилизации, которых уже нет, не являются «жертвами судьбы», а посему живая цивилизация, как, например, западная не может быть априори приговорённой к повторению пути цивилизаций, уже потерпевших крушение. Божественная искра творческой силы заложена внутри нас, и если ниспослана нам благодать возжечь из неё пламя, то звёзды не могут повлиять на стремление человека к своей цели. По мере укрепления власти над окружением начинается процесс надлома и распада, а не роста. Проявляется это в эскалации внутренних войн. Череда войн ведёт к надлому, который, усиливаясь, переходит в распад. Война может стимулировать развитие техники, а значит, способствует углублению наших знаний о законах материального мира. Поскольку уровень человеческого процветания обычно оценивают по масштабам власти и богатства, часто случается так, что уже познанные главы истории трагического общественного упадка в обыденном народном сознании воспринимаются как периоды изумительного взлёта и процветания. Однако рано или поздно заблуждения проходят. Прозрение наступает, когда общество, неизлечимо больное, начинает войну против самого себя. Эта война поглощает ресурсы, истощает жизненные силы. Общество начинает пожирать самого себя. В движении распада такты – это всего лишь повторяющиеся представления одной и той же пьесы. Вызов, на который даётся успешный ответ, порождает новый вызов, на который вновь следует успешный ответ и так до надлома – формула прогрессирующего роста. Формулой же для прогрессирующего распада будет следующее заключение: «Вызов, на который даётся безуспешный ответ, порождает другую попытку, столь же безуспешную, и т.д., вплоть до полного уничтожения». В истории падения любой цивилизации можно уловить ритм распада, имеющий, по меньшей мере, полтора такта. За спадом, который начинается в момент надлома, следует оживление, что совпадает с моментом основания универсального государства. Но и этот процесс завершается надломом, знаменующим начало нового спада, за которым уже не наступит оживления, но последует окончательный распад. Универсальное государство возникает после, а не до надлома цивилизации. Универсальные государства – продукт доминирующих меньшинств, то есть тех социальных групп, которые когда-то обладали творческой силой, но затем утратили её. Универсальные государства – симптомы социального распада, это одновременно попытка взять его под контроль, предотвратив падение в пропасть. Наблюдатель, который может оценить ситуацию со стороны, ясно видит, что универсальные государства находятся в состоянии агонии. Сами жители универсального государства неизбежно воспринимают свою страну не как пещеру в мрачной пустыне, а как землю обетованную, как цель исторического прогресса. Очень многие становятся жертвами этой странной галлюцинации. А. Д. Тойнби. Постижение истории.– М.:1991. – С.20, 38, 40–41,80–81,83, 86,87–89,94–95,100, 104, 108, 113, 114–140, 181–182, 214, 217, 218, 220–222, 228–234, 250, 260–261, 295, 298, 300, 335, 475. Ф. ФУКУЯМА. КОНЕЦ ИСТОРИИ? В ХХ веке мир был охвачен пароксизмом идеологического насилия, когда либерализму пришлось бороться с остатками абсолютизма, затем с большевизмом и фашизмом и, наконец, с новейшим марксизмом, грозившим втянуть нас апокалипсис ядерной войны. Этот век возвращается не к своему началу ..., не к конвергенции капитализма и социализма, не к концу идеологии, а к неоспоримой победе экономического и политического либерализма. Триумф Запада, западной и идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. То, чему мы свидетели – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Либерализм победил пока только в сфере сознания, идей; в реальном материальном мире до победы ещё далеко... Ведь человеческая история с её конфликтами зиждется на существовании «противоречий». В общечеловеческом же государстве разрешены все противоречия и утолены все потребности. Нет борьбы, нет серьёзных конфликтов, поэтому нет нужды в генералах и государственных деятелях, а что остаётся – так это, главным образом, экономическая деятельность. Я считаю, что и экономика, и политика предполагают автономное предшествующее им состояние сознания, благодаря которому они только и возможны. Состояние сознания, благоприятствующее либерализму, в конце истории стабилизируется, если оно обеспечено изобилием... Общечеловеческое государство – это демократия в политической сфере с видео и стерео в свободной продаже – в сфере экономики. Действительно ли мы подошли к концу истории? Другими словами, существуют ли ещё какие-то фундаментальные противоречия, разрешить которые современный либерализм бессилен, но которые разрешались бы в рамках некоего альтернативного политико-экономического устройства? В уходящем столетии либерализму были брошены два главных вызова – фашизм и коммунизм. Согласно первому, политическая слабость Запада, его материализм, моральное разложение, утеря единства – суть фундаментальные противоречия либерального общества; разрешить их могли бы, с его точки зрения, только сильное государство и «новый человек», опирающийся на идею национальной исключительности. Как жизнеспособная идеология фашизм был сокрушён второй мировой войной. Гораздо более серьёзным был идеологический вызов, брошенный либерализму второй великой альтернативой – коммунизмом. Маркс утверждал, что либеральному обществу присуще фундаментально неразрешимое противоречие – между трудом и капиталом. Разумеется, классовый вопрос успешно решён Западом. Как отмечал Кожев (русский философ-эмигрант), современный американский эгалитаризм и представляет то бесклассовое общество, которое предвидел Маркс. Корни экономического неравенства – не в правовой и социальной структурах нашего общества, которое остаётся фундаментально эгалитарным, умеренно перераспределительным; дело скорее в культурных и социальных характеристиках составляющих его групп, доставшихся по наследству от прошлого. Негритянская проблема в США – продукт не либерализма, но рабства, сохранившегося ещё долго после того, как оно было формально отменено. В Азии либеральная идея набирает силу. В настоящее время в СССР (1990 г.) никак не может считаться либеральной и демократической страной. в конце истории нет никакой необходимости, чтобы либеральными были все страны, достаточно, чтобы были забыты идеологические претензии на иные, более высокие формы общежития. Восстановление авторитета власти после разрушительной работы Горбачёва возможно лишь на основе новой и сильной идеологии, которой, впрочем, пока не видно на горизонте. Остаются у либерализма ещё какие-нибудь идеологические конкуренты? Напрашиваются две возможности: религия и национализм. Оживление религии свидетельствует о том, что люди глубоко несчастны от безличия и духовной пустоты либерального потребительского общества. хотя пустота имеется и это, конечно, идеологический дефект либерализма, из этого не следует, что нашей перспективой становится религия. Вовсе не очевидно, что этот дефект устраним политическими средствами. Ведь сам либерализм появился тогда, когда основанные на религии общества, не столковавшись по вопросу о благой жизни, обнаружили свою неспособность обеспечить даже минимальные условия для мира и стабильности. Теократическое государство в качестве политической альтернативы либерализму и коммунизму предлагается только исламом. эта доктрина малопривлекательна для немусульман. Ещё одно «противоречие», потенциально неразрешимое в рамках либерализма – это национализм. Неясно, действительно ли национализм является неразрешимым для либерализма. Этническую и националистическую напряжённость можно объяснить тем, что народы вынуждены жить в недемократических политических системах, которые сами не выбирали. Исчезновение марксизма-ленинизма сначала в Китае, затем в СССР не означает, что международные конфликты вообще исчезнут, ибо и в это время мир будет разделён на две части: одна будет принадлежать истории, другая – постистории. Сохранится высокий и даже всё возрастающий уровень насилия на этнической и националистической почве. Палестинцы и курды, сикхи и тамилы, ирландские католики и валлийцы, армяне и азербайджанцы будут копить и лелеять свои обиды. Из этого следует, что на повестке дня останутся и терроризм, и национально-освободительные войны. для серьёзного конфликта нужны крупные государства, всё ещё находящиеся в рамках истории, а они-то и уходят с исторической сцены. Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, вместо всего этого – экономический расчёт, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворении изощрённых запросов потребителей. В постисторический период нет ни искусства, ни философии, есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Я ощущаю в самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. Какое-то время эта ностальгия всё ещё будет питать соперничество и конфликт. Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 г., с её североатлантической и азиатской ветвями. Быть может, эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять ещё один старт? Ф. Фукуяма. Конец истории?// Вопросы философии.1993. № 3. – С.134–155. Вопросы для самоконтроля 1. Что общего в понимании предмета исторической науки у Н. Данилевского, А. Тойнби, О. Шпенглера, К. Ясперса? 2. Какие критерии использует Н. Данилевский в своей культурно-исторической типологии? 3. Каково методологическое значение введенного в научный оборот К. Ясперсом понятия «осевое время»? 4. В чем суть концепции «вызова – ответа» А. Тойнби? 5. С какими факторами исторического процесса связывали гибель культуры и цивилизации О. Шпенглер и А. Тойнби? 6. Правомерны ли, на ваш взгляд, выводы Ф. Фукуямы, изложенные в его статье «Конец истории?», в которой использован методологический подход А. Тойнби? 7. Каким факторам исторического процесса отдают предпочтение сторонники культурно-цивилизационного подхода к истории? 8. Используя материалы предыдущего раздела, проведите сравнение формационного и культурно-цивилизационного подходов к изучению истории. Раздел IV Социальная история XX века и движение «Анналов» Консультация В ХХ веке главным объектом изучения в истории были социальные группы и отношения. В основе проекта «социальной истории» лежало французское движение «Анналов», основателями которого стали историки Люсьен Февр (1878–1956) и Марк Блок (1886–1944). Блок и Февр остро критиковали традиционную позитивистскую «событийную» историографию, которая, по выражению Блока, прозябала «в эмбриональной форме повествования»[1] . Они утверждали, что история призвана не просто описывать события, а выдвигать гипотезы, ставить и решать проблемы. Основную задачу исторической науки Блок и Февр видели в создании всеобъемлющей синтетической «глобальной» истории, охватывающей все стороны жизни человека, – «истории, которая стала бы центром, сердцем общественных наук, средоточием всех наук, изучающих общество с различных точек зрения – социальной, психологической, моральной, религиозной и эстетической, наконец, с политической, экономической и культурной»[2] . Решение подобной задачи предполагало широкий контакт и взаимодействие истории с другими науками, прежде всего – науками о человеке. Февр настойчиво обосновывал мысль о существовании «внутреннего единства, связующего между собою – нравится нам это или нет – все научные дисциплины». Он говорил в 1941 г., обращаясь к студентам: «Историки, будьте географами! Будьте правоведами, социологами, психологами; не закрывайте глаза на то великое течение, которое с головокружительной скоростью обновляет науки о физическом мире». Основываясь на выдвинутом ими новом подходе к изучению истории, Блок и Февр подвергли пересмотру оба главных понятия исторической науки: исторический факт и исторический документ. Они доказывали, что к числу исторических фактов относятся не только «события», но и «процессы», в том числе процессы социально-экономического развития и общественной психологии. Обесценение монеты, понижение заработной платы, возрастание цен – все это, – писал Л. Февр, «бесспорно, тоже исторические факты, причем, с нашей точки зрения, куда более важные, чем смерть какого-нибудь государя или заключение непрочного договора»[3] . Стремясь к созданию всеобъемлющей, «глобальной» истории, Блок и Февр не придерживались однородных объяснений исторического процесса. На первый план в их объяснении выступали географическая среда и рост населения, развитие техники и экономики, коллективное сознание – ментальность. Нередко именно ментальность представала как ведущее начало, поскольку все явления общественной жизни осуществляются, проходя через сознание и субъективную психологическую мотивацию человека, а история всегда понималась Февром и Блоком как «наука о человеке», «наука о людях» – «единственных подлинных объектах истории». «Удобства ради, – писал Февр, – человека можно притянуть к делу за что угодно – за ногу, за руку, а то и за волосы, но, едва начав тянуть, мы непременно вытянем его целиком. Человека невозможно разъять на части – иначе он погибнет»; а между тем, продолжал он, историки «нередко только тем и занимаются, что расчленяют трупы». Полемизируя с историками-позитивистами, основатели «Анналов» доказывали, что материал источников и удостоверяемые ими факты всегда являются результатом творческой активности ученого, проведенного им отбора, который зависит от поставленной им проблемы, от выдвинутой гипотезы. «Всякая история есть выбор», – писал Февр. Историк «сам создает материал для своей работы», постоянно «конструирует» свой объект изучения, отбирая и группируя необходимые ему источники и факты. Отсюда Блок и, особенно, Февр делали релятивистские выводы, утверждая, что исторические факты не существуют без историка, они созданы или «изобретены» историками[4] . В 1929 г. Блок и Февр основали новый общеисторический журнал с программным названием «Анналы экономической и социальной истории» (Annales d'histoire économique et sociale). Вокруг «Анналов» сплотилась группа единомышленников – школа «Анналов», – которые считали необходимым уделить главное внимание изучению социально-экономических проблем и обновить методы исторического исследования. Среди последователей Блока и Февра выделяют уже четыре поколения, связанных с 70-летней деятельностью журнала «Анналы». Это течение истрической мысли называют еще «nouvelle histoire» – новая история. Сегодня она представлена целым спектром историографических течений, таких как новая экономическая история, новая социальная история, историческая демография, история ментальностей, история повседневности, микроистория, а также рядом более узких направлений исследования – история женщин, детства, старости, тела, питания, болезней, смерти, сна, жестов и т.д. Хрестоматия БЛОК МАРК (1886–1944) . АПОЛОГИЯ ИСТОРИИ ИЛИ РЕМЕСЛО ИСТОРИКА Знаменитая формула старика Ранке гласит: задача историка – всего лишь описывать события, «как они происходили»... Геродот говорил это задолго до него: «рассказывать то, что было»… Другими словами, ученому, историку предлагается склониться перед фактами. Эта максима, как и многие другие, быть может, стала знаменитой лишь благодаря своей двусмысленности. В ней можно скромно вычитать всего-навсего совет быть честным – таков, несомненно, смысл, вложенный в нее Ранке. Но также – совет быть пассивным. И перед нами возникают сразу две проблемы: проблема исторического беспристрастия и проблема исторической науки как попытки воспроизведения истории (или же как попытки анализа). Но существует ли на самом деле проблема беспристрастия? Она возникает только потому, что и это слово, в свою очередь, двусмысленно. Есть два способа быть беспристрастным – как ученый и как судья. Основа у них общая – добросовестное подчинение истине. Ученый регистрирует и, более того, провоцирует опыт, который, возможно, опровергнет самые дорогие для него теории. Честный судья, каково бы ни было его тайное желание, допрашивает свидетелей с одной лишь заботой – узнать факты во всей их подлинности. И для ученого и для судьи – это долг совести, о котором не спорят.Но наступает момент, когда их пути расходятся. Если ученый провел наблюдение и дал объяснение, его задача выполнена. Судье же предстоит еще вынести приговор. Если он, подавив личные симпатии, вынес приговор, следуя закону, он считает себя беспристрастным. И действительно будет таковым, по мнению судей. Но не по мнению ученых. Ибо невозможно осудить или оправдать, не основываясь на какой-то шкале ценностей, уже не связанной с какой-либо позитивной наукой. Что один человек убил другого – это факт, который в принципе можно доказать. Но чтобы покарать убийцу, мы должны исходить из тезиса, что убийство – вина, а это по сути – всего лишь мнение, относительно которого не все цивилизации были единодушны.И вот историк с давних пор слывет неким судьей подземного царства, обязанным восхвалять или клеймить позором погибших героев. Надо полагать, такая миссия отвечает прочно укоренившемуся предрассудку. …Тут особенно уместно замечание Паскаля: «Все играют в богов, творя суд: это хорошо, а это плохо». При этом забывают, что оценочное суждение оправдано только как подготовка к действию и имеет смысл лишь в отношении сознательно принятой системы нравственных рекомендаций. В повседневной жизни необходимость определить свою линию поведения вынуждает нас наклеивать ярлыки, обычно весьма поверхностные. Но в тех случаях, когда мы уже не в силах что-либо изменить, а общепринятые идеалы глубоко отличны от наших, там эта привычка только мешает. Достаточно ли мы уверены в самих себе и в собственном времени, чтобы в сонме наших предков отделить праведников от злодеев? … Нет ничего более изменчивого по своей природе, чем подобные приговоры, подверженные всем колебаниям коллективного сознания или личной прихоти…Полбеды, если бы приговор только следовал за объяснением; тогда читатель, перевернув страницу, легко мог бы его пропустить. К несчастью, привычка судить в конце концов отбивает охоту объяснять. Когда отблески страстей прошлого смешиваются с пристрастиями настоящего, реальная человеческая жизнь превращается в черно-белую картину.…Урок, преподносимый нам интеллектуальным развитием человечества, ясен: науки оказывались плодотворными и, следовательно, в конечном счете практически полезными в той мере, в какой они сознательно отходили от древнего антропоцентризма в понимании добра и зла. Мы сегодня посмеялись бы над химиком, вздумавшим отделить злые газы, вроде хлора, от добрых, вроде кислорода. И хотя химия в начале своего развития принимала такую классификацию, застрянь она на этом, – она бы очень мало преуспела в изучении веществ.Остережемся слишком углублять эту аналогию. Терминам науки о человеке всегда будут свойственны особые черты. В терминологии наук, занимающихся миром физических явлений, исключены понятия, связанные с целенаправленностью. Слова «успех» или «неудача», «оплошность» или «ловкость» можно там употреблять лишь условно, да и то с опаской. Зато они естественны в словаре исторической науки. Ибо история имеет дело с существами, по природе своей способными ставить перед собой цели и сознательно к ним идти.… в наших трудах царит и все освещает одно слово: «понять». Не надо думать, что хороший историк лишен страстей – у него есть по крайнеймере, эта страсть. Слово, сказать по правде, чреватое трудностями, но также и надеждами. А главное – полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: «На виселицу!» Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас – иностранец, политический противник, – почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история – это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если встреча эта будет братской. Блок Марк. Апология истории или Ремесло историка. – М., 1986. – с. 77–79. ЛЕ РУА ЛАДЮРИ ЭММАНУЭЛЬ. ЗАСТЫВШАЯ ИСТОРИЯ «…я приступаю … к исследованию …традиционного аграрного общества эпохи от конца Средневековья до начала XVIII в. Известно, что количественные характеристики этого объекта, несмотря на значительные отклонения, все же достаточно постоянны. …та же самая страна (Франция – прим. сост.) , находясь в тех же самых границах (правда, в 1320 г. их еще не существовало, и для нас они являются не более чем условными), к 1300–1340 гг. насчитывала худо-бедно 17 млн душ. Но за целые четыре столетия, с 1300–1340 гг. по 1700–1720 гг. прирост населения составил всего лишь 2 млн человек. Куда уж меньше! …На самом деле стихийные средства, использовавшиеся традиционной системой для поддержания собственной стабильности, совершенно непривлекательны для нашей эпохи (я имею в виду, например, эпидемии, вписанные в экосистему, объединяющую человека с его биологической средой, бациллами и хищниками). …обнаруживается удивительное экологическое равновесие, не исключавшее, естественно, ужасных, но быстро проходящих потрясений, а также негативных тенденций, столь характерных для популяционных изменений в животном мире. Это общее равновесие, столь же чувствительное к внешним воздействиям, как и экономическое, можно представить в виде пасторали. Находясь в рамках периода 1320–1720 гг., я могу, учитывая длительную квазистабильность его демографических параметров, а также показателей урожайности зерновых, вступить в дискуссию с убежденными сторонниками концептуализма. …общество, знавшее прежде расширенное воспроизводство, или, говоря более общо, вся экосистема (природа плюс сельское хозяйство, фауна и бациллярная флора плюс человеческий род) в пределах нашей географической выборки оказалась способна к выработке определенных механизмов сдерживания (или давления), блокирующих подъем, стесняющих рост и периодически возвращающих глобальную человеческую массу к точке равновесия. Этот процесс нормализации обусловлен, прежде всего, действием внешних сил торможения. Как бы то ни было, а с XI в. западный мир постепенно улучшал свои демографические показатели, расширял взаимный обмен, торговые, колониальные, религиозные, военные контакты и, находясь на подъеме, в конце концов встретился или столкнулся с другими мирами, такими же массивными, точнее такими же экспансионистскими: начиная с XIII в. – с китайским, а с XVI в. – с индо-американским. Что касается первого, то проклятые Богом задворки Центральной Азии, кишащие блохами и зачумленными крысами, начиная с XIV в. оказались пересеченными длинными путями монгольских походов и шелковых караванов, причем последние, благодаря политическому и торговому замирению в сердце старого континента, осуществленному потомками Чингисхана, получили полную свободу передвижения. Таким образом, миграция бацилл и вирусов, усиленная ростом паломничества, начала осуществляться в масштабах Евразии, а затем Атлантики, стала и европейским, и американским явлением. Этот процесс, как ни прискорбно, не прекратился и по сей день. В результате стали возможными, в неизвестных до 1300 г. масштабах, вспышки инфекционных болезней. 161 …Микробная унификация мира, совершившаяся не без жертв в период между 1300 и 1650 гг., явилась одним из наиболее мощных факторов стабилизации нашей экосистемы, произошедшей между этими двумя датами. …. Не только микробная унификация выступала в качестве сдерживающего элемента, стабилизирующего экосистему. Другим внушительным «фактором» блокировки, действовавшим с XIV в. и вплоть до середины XVIII в., были войны. И наконец, кроме войн – это государство или образование, претендующее на это название. Здесь можно говорить о более широкой, межгосударственной (международной) системе, так как на ее фоне очень хорошо видны периоды проявления воинственности на Западе. В самом деле, в предшествующую эпоху (XI–XIII вв.), когда вооруженные конфликты лишь слегка разрывали простое, плотно связанное платье старого доброго феодализма, они имели все шансы оставаться локальными. Ведь повреждали они только один, небольшой кусок ткани, который в этих условиях можно было быстро залатать. По мере формирования больших королевств ситуация кардинально меняется. Великие государства вырастали, следуя своей внутренней логике. Их возглавляли личности, которые, как правило, отличались близорукостью, длинными руками и короткими мыслями. Они ввязывались в войны, затрагивавшие многие народы и, как оказывалось впоследствии, не в состоянии были их завершить по 30, 100 и более лет. Эти войны не обязательно были кровопролитными, так как их смертоносная сила, помимо всего прочего, зависела от размеров 162 армии, которая на протяжении длительного периода, как правило, не превышала 10 тыс. человек... Как следствие, масштабы прямых потерь в результате военных действий были не очень велики... Маленькие армии «красно-мордых разбойников» (trognes armees) запускали механизм действия побочных причин. Во время войн стремительно растет число солдат, беженцев, странников, торговцев. Они-то и сеяли эпидемии, переносили вирусы тифа и чумы…. Война имела и другие последствия. Так, когда солдаты мародерствовали, отбирая коров и лошадей, уничтожая мельницы и фермы, сжигая амбары, полные зерна, дезинтегрировался сельскохозяйственный капитал. К этому зачастую добавлялись дополнительные факторы роста смертности, а также безотчетная паника, которая во время полевых работ (сев, возделывание почвы, жатва) удерживала напуганных крестьян за стенами защищенных городов. С тех пор крестьянство, обескровленное и обнищавшее, ощущало себя в некотором роде раздавленным и обобранным до нитки. Итак, в определенных условиях даже незначительные сами по себе военные действия оказывались достаточными, чтобы сделать невозможным простое воспроизводство экономики и экодемографии. Может ли этот факт устойчивого эпидемического регулирования подвергнуть сомнению теорию, которой придерживались на протяжении тридцати лет и согласно которой численность городского и сельского населения в эпоху Старого режима регулировалась благодаря голоду? Не обязательно. Остается неоспоримым только, что периоды голода XVII в., счастливо преодоленные после 1741 г., были ужасными для своего времени. В этой связи особую ценность представляют последние работы по этой проблеме, поскольку они заставляют вспомнить о том, что феномен голода не должен отрываться от своего контекста, в котором он является «глобальным социальным фактом». На раннем этапе развития голод был связан с 166 войнами. Сопровождавший их рост страданий и налогов часто порождал нищету, превращая войны в фон, на котором голод обретал свои конкретные очертания в этой связи (см. яркую работу: Debard, 1972). Позднее голод и эпидемии, которые ими вызываются, шли нога в ногу, так как, во-первых, истощение является благоприятной почвой для инфекций, а, во-вторых, голод порождает нищих, главных носителей вирусов. В конце концов голод мне представляется последним способом регулирования, к ужасам которого иногда вынуждена прибегать природа, стремясь во что бы то ни стало установить верховенство демографического баланса. Обычно еще до того как произойдет истощение ресурсов до уровня голода, вступают в силу экзогенные и эндогенные регуляторы, такие как чума, войны, эпидемии, поздние браки. Они, эти ограничители демографического роста, делают свое дело до тех пор, пока не заходят слишком далеко, приводя к избыточным негативным изменениям. Ле Руа Ладюри Эммануэль. Застывшая история //Теория и история экономических и социальных институтов и систем. Структуры и институты.. 1993. – Т.1. – Вып. 2. – с. 153–173. Шмитт Жан-Клод. Культура imago Сегодня изображения проникли во все сферы нашей культуры. Они заполняют собой планету через кинематограф, телевидение, компьютер. Большинство из них являются новыми, очень отличными от картин, фотографий, гравюр, которые еще совсем недавно были единственными выразителями коллективного и индивидуального воображения. Самые современные изображения называются виртуальными: судя по всему они имеют происхождение в самих себе, как образы сновидений, они рождаются случайно из своего собственного движения. Для историка же любое новшество вписывается в историю большой длительности, предлагающую реконструировать процессы, которые мы рискуем упустить из виду при непосредственном наблюдении настоящего. Если мы обязательно воссоздаем прошлое, отталкиваясь от известного нам результата, мы не должны недооценивать специфические черты каждой предшествующей эпохи, и следующих друг за другой, неповторимых социальных и идеологических контекстов. И если история изображений вписывается в один из этих непрерывно длящихся процессов, не следует скрывать от себя определившие ее изменения и разрывы в формах и способах использования. Пытаясь охарактеризовать культуру средневекового Запада в ее соотношении с изображениями в течение десяти веков, я намереваюсь, с одной стороны, подчеркнуть, что проблемы Средневековья чужды нам менее чем когда-либо, с другой, – что правильное понимание специфических терминов этой культуры и этого общества – абсолютно необходимое условие всякого сопоставления их с современностью. Используя латинское слово imago вместо изображение , я хочу абстрагироваться от обычного, сразу ощущаемого смысла, который мы вкладываем сегодня. … Я буду говорить не только о материальных изображениях, но и о других «образах», … неотделимых от первых, особенно в средневековой культуре. Слово imago отсылает к трем комплексам понятий. Первое из них – богословско-антропологическое. Оно имеет фундаментальное значение, ибо в иудео-христианской традиции человек описывается именно как образ. Уже в начале книги «Бытия»… Бог говорит, что Он творит человека «по образу и подобию Своему» (ad imaginem et similitudinem nostram). Так слово imago освещает основную связь между человеком и «первым художником», Богом. Для христианских толкователей предлог ad означает также, что связь человека с Богом не есть наличное состояние, но что она должна совершиться во времени. Действительно, вслед за грехопадением, человек был лишен непосредственного созерцания Бога. Время человеческой истории разворачивается в пространстве, названном богословами «областью разрыва»…, неизмеримым расстоянием между человеком и Богом. Лишь Спасение приведет к возвращение потерянного образа (imago). С точки зрения христиан Бог даровал им этот обет, послав им Христа. Воплощение Сына Божия, пришедшего во спасение людей, обозначило поворот в истории, «время спасения»… На Боговоплощении также завязывается история христианских изображений. Ибо Бог принял человеческий облик, ибо Сын был на земле «образом Отца», чтобы тут же уйти от человеческого взгляда. Поэтому христианам позволено запечатлеть память, изображая Бога в Его человеческом облике. Во-вторых, imago обозначает также все символическое творчество людей, особенно образы и метафоры, которые они используют в языке, а также материальные изображения, представляющие самые разнообразные формы, способы применения и функции. Создавая их, человек не без дерзости повторяет творческий акт божественного художника. Наконец, слово imago указывает на мысленные образы, нематериальные и мимолетные продукты мира воображения, памяти, грез, отпечатками которых мы вынуждены довольствоваться. Но в нашем веке психология и психоанализ научили нас осознавать ключевую важность этих образов в истории индивидов и групп. Каждая из этих сфер относительно независима, что оправдывает посвященные им специальные исследования. Но для того, чтобы дать определение культуры imago как таковой и ее историческим изменениям, чтобы понять ее основной смысл, следует внимательно изучить взаимосвязи, соединявшие … материальные изображения и их использование, содержание образов снов, видения и чуда, споры и основанные на них размышления. … Мне кажется, что рассматриваемые здесь отношения можно представить в виде треугольника. Одну из его вершин занимает imago во всех значениях этого понятия. Другую вершину представляют собой общество и все составляющие его группы, создающие изображения и использующие их с различными целями: религиозными, литургическими или политическими. Третья вершина – субъект, такой, каким он предстает в снах перед невидимыми силами или в молитве перед образом. Таковы дополняющие друг друга характеристики средневековой культуры imago. Шмитт Жан-Клод. Культура imago. //Анналы на рубеже веков – антология. М., 2002.– С. 79– 81. ДЕ БЕК АНТУАН. РАСКАТЫ СМЕХА. ПОЛК В ЕРМОЛКАХ ИЛИ АРИСТОКРАТИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ НАСМЕШКИ ВО ФРАНЦИИ (1702–1752) Об основании общества «В конце царствования Людовика Х IV… собрались однажды …офицеры, да принялись вышучивать на разные лады одного из товарищей своих, страдавшего от головной боли, и для исцеления оной предложили водрузить сему бедняге на голову свинцовую ермолку. Разговор завязался жаркий. Дошло до намерения исправлять нравы, поднимать на смех стили, вошедшие в моду, и основать трибунал, противоположный трибуналу академическому. Для исполнения подобного замысла требовались войска испытанные. Посему решено было основать полк, в который принимать особ, ,известных сумасбродством речей и поступков. Имя же ему тотчас отыскалось: нарекли сей полк Полком в ермолках». Приведенный фрагмент – единственный дошедший до нас рассказ об основании Полка в ермолках, сообщества шутников, которые в течение полувека без устали подвергали «цензуре смеха» французский высший свет. … Ермолка в данном случае выступает … скорее, в роли симптома безумия и шутовства. Свинцовая шапочка на голове больного либо сумасброда – средство, призванное не дать уму покинуть голову несчастного, не дать его органическим жидкостям – гуморам – сбиться с пути… Выразителен сам период, когда совершилось рождения Полка в ермолках, – период литературных споров и политических конфликтов. Сам смех и формы, которые он принимает, выдают глубочайший кризис, переживаемый в начале XVIII столетия французской культурой. Полк в ермолках пытается сберечь определенную культуру смеха, которой, как кажется его участникам, грозит гибель, стремится сохранить «исконно французское» расположение ума, и принимает активное участие … в споре о смехе правильном и неправильном, о сравнительных достоинствах фарса, сатиры и комедии. … Замысел полка в ермолках – замысел стратегический; предполагается вернуть смех к традиционным формам, очистить его, облагородить его обряды и приемы. Полк в ермолках призван, таким образом, покончить с «упадком» комизма и положить начало возрождению дворянской культуры. …Все тексты, сочиненные членами Полка в ермолках, свидетельствуют о … маниакальной тяге к очищению ума и языка: стиль «шутовской канцелярии» исполнен скрытого морализма, он вытекает из определенной этической концепции, которой смех служит поддержкой и порукой. …Идеальный носитель «ермолки» – порядочный человек, умеющий смеяться и называющий себя «остроумцем». Это слово члены Полка в ермолках употребляют очень часто, совершая при этом понятийный и лексический переворот: в самом деле, в течение всей второй половины XVII века «остроумцами» именовали претенциозных и даже смешных педантов. … Полк в ермолках состоит из двух различных групп. … Это, во-первых, «остроумцы», которые грамоты сочиняют, и, во-вторых, жертвы, которые их получают. Первые составляют реальное сообщество, действительных членов Полка в ермолках; вторые – Полк воображаемый, к которому насмешники причисляют своих противников «в ироническом смысле», высмеиваемых в грамотах за их притязания и пороки. Впрочем, и первая группа не так однородна, как можно было бы судить по ритуальным самовосхвалениям ее членов, ибо и она сама, в свою очередь, разделяется на две части: с одной стороны, просвещенные весельчаки-офицеры, те, кто основали Полк и определили царящие в нем смеховые порядки; с другой – блестящие литераторы-сатирики, те, кто сочиняет грамоты. По всей вероятности, строгие правила, которым с самого начала стали подчиняться «ермолочники», очень быстро сообщили текстам, выходящим из под их пера, вполне профессиональный характер. … «Ермолочное» ритуальное пространство весьма причудливо. … Члены Полка в ермолках сторонятся солнечного света; заседания проходят либо «в лунном свете», либо при свете факелов, укрепленных «по всей окружности громадной залы». … свои заседания «ермолочники» мыслят как собрания ночные, а свой Полк – как своего рода тайное общество, выносящее приговоры в атмосфере строжайшей секретности, с тем, чтобы назавтра, при свете дня огласить во всеуслышанье решения, принятые накануне, и сделать достоянием публики, грамоты, выписанные тем или иным особам. …Очевидно, что в основании Полка в ермолках следует видеть попытку дворянства защитить своё сословие от непочтительных нападок, культурную реакцию на «грубые нравы и грубые зрелища сего века». … Это беспокойство дворян о сохранении собственного статуса, которое в деятельности Полка в ермолках проявляется на уровне смеховой культуры, – частный случай пришедшегося на последние годы царствования Людовика XIV общего кризиса дворянского самосознания. … Мысль о том, что дворяне призваны быть хранителями культуры, составляет основу всех сочинений начала XVIII века, отстаивающих приоритет дворянства. Мысль эта – плод тревожных предчувствий возможного и скорого упадка дворянского сословия. де Бек Антуан. Раскаты смеха. Полк в ермолках или аристократическая стратегия насмешки во Франции (1702–1752). //Анналы на рубеже веков – антология. М., 2002. – С. 244–269. ДЮБИ ЖОРЖ. ВРЕМЯ СОБОРОВ. ИСКУССТВО И ОБЩЕСТВО 980–1420 гг. В значительной степени новизна XIV века заключается в обновлении религиозного восприятия мира и в новых формах религиозности, ставших итогом средневекового обращения в христианство. Проделав долгий путь, … христианская религия в конце концов перестала ограничиваться ритуалами и быть делом лишь священнослужителей. В XIV веке она стала привлекать к себе народные массы. …начался период избавления от влияния Церкви. это не было отходом от христианства. Наоборот, к христианству проявлялся все более сильный интерес, отношение к нему становилось более личным, более глубоким благодаря распространению и укоренению в сознании евангельского учения. До тех пор в Европе существовала только видимость христианства. Лишь очень немногие действительно жили в соответствии с учением Христа. С кардинальным изменением отношения к миру христианство становится народной религией. В связи с этим христианство стало более наивным. Приобретая грубые формы народной религии, оно тем самым в определенной степени защитило себя от колебаний в вере. …спустившись с высот, оно стало более подвержено влиянию страха. …в религии народа, который Церковь принимала в свое лоно и пыталась приучить к дисциплине, большое место занимали сумрак и страх. Из тьмы выступили демоны, которых свет готики прежде оттеснял в дальние углы соборов и которые нашли тайное прибежище в сектах еретиков, в лесах, близ деревьев, на которых жили феи, или около чудесных источников. Миряне XIV века боялись их так же сильно, как и Небесного Судию. Религиозная жизнь … выдвигает на первое место в повседневной жизни совершение религиозных профилактических действий, которые должны были отогнать злые силы и привлечь божественное милосердие. … Художественное творчество было одной из составных частей этой жизни… Одной из главных перемен было то, что творчеством теперь управляло светское общество. …отношения между духовенством и верующими стали радикально иными. …Новое пасторское учение призывало верующих молиться сами, самостоятельно произносить слова священных текстов, читать и проникать в их смысл. Новое учение открывало мирянам богослужение, совершаемое в монастырях и соборах, перенеся его в повседневную жизнь, поместив в глубины сердца. Стремясь воспитать народ и придать разумность обрядам, совершаемым в различных братствах, нищенствующие ордена широко использовали такие средства массового воспитания, как проповедь и театр, тесно соединив их друг с другом. К восьмидесятым годам XIV века относится начало великих миссионерских экспедиций и странствий проповедников. Этих людей, предваряемых славой об их духовных подвигах, встречали у ворот все горожане. Церкви или площади заполнялись слушателями, горячо внимавшими каждому их слову. Собравшиеся ждали чудес, изгнания чумы, но особенно – очищения своей жизни, открытия пути к благочестию. Эти люди, волновавшие народные толпы, часто прибегали к банальностям. Они желали, чтобы слушатели плакали, внимая им, стремились затронуть потаенные глубины души, вызвать эмоции, способные привести к массовому обращению. … Но благодаря их нескончаемому красноречию, в сердцах народа запечатлевался трогательный и близкий образ Христа. Этот образ был тем более убедителен, что фоном проповеди служило представление, народное гуляние. Проповедь проходила в окружении наглядных символов, живописных или скульптурных, религиозных процессий, смешивалась с театральным действом. Театр возник из богослужения. Начиная с Х века театральное представление стало переложением литургии, доступным пониманию простого народа. Тем не менее его подъем и массовое распространение относится к XIV веку и идут параллельно с распространением проповеди. …Приуроченные к двум главным христианским праздникам, Рождеству и Пасхе, … мистерии разыгрывались … в виде картин, которые, постепенно оживая, смешивались с процессиями. Они начинали отличаться все более умелой постановкой, на сцене звучал диалог, появлялась музыка, декорации. …Изображая страдания Христа, легче было понять все значение Его жертвы, отождествить себя с Ним. В конце века, с началом первых массовых проповедей, театр еще более укрепил свои позиции. Он укрепился в своем предназначении – коллективном прославлении Бога. В Париже, Лондоне и других крупных городах братства основывались именно для того, чтобы ежегодно устраивать большое представление в напоминание о Страстях Господних. Начались пятьдесят самых плодотворных лет в истории религиозного европейского театра. Дюби Жорж. Время соборов. Искусство и общество 980–1420. М, 2002. Подражание Христу. – С. 246–250. Вопросы для самоконтроля 1. Проанализируйте материалы «консультации». В чем, по мнению основателей движения Анналов, состоял смысл проекта «социальной истории» ? 2. Как, с точки зрения Марка Блока, различаются функции «ремесла» судьи и ученого? 3. В чем специфика призвания историка, по сравнению с другими учеными? Что включает в себя функция «понимания» в исторической науке? 4. Представленный фрагмент из текста Ле Руа Ладюри Эммануэль относится к направлению «квантитативной» (количественной) или «сериальной» истории. На основании анализа фрагмента попытайтесь объяснить специфику данного метода исследования. 5. Насколько убедительным и достоверным вам представляется уровень обобщения исторической информации в тексте Ле Руа Ладюри Эммануэль ? Аргументируйте свой ответ. 6. Текст Шмитт Жан-Клод « Культура imago» относится к направлению «истории изображений». Объясните, что в нем является объектом исследования? 7. На ваш взгляд, почему автор «Культуры imago» считает возможным сравнивать культуру изображений современности и средневековья? Как бы вы могли объяснить фразу «…самые современные изображения называются виртуальными: судя по всему, они имеют происхождение в самих себе, как образы сновидений, они рождаются случайно из своего собственного движения» ? 8. Представленный текст «Раскаты смеха. Полк в ермолках или аристократическая стратегия насмешки во Франции (1702–1752)» относится к направлению исследований «социальной символики». Попытайтесь объяснить данное понятие, привлекая материал фрагмента. 9. Направление исследований «социальной символики» склонно объяснять глобальные социокультурные кризисы, сопровождающие смену эпох, на примерах малых социальных групп. Представляется ли вам такой подход правомерным? Иллюстрируйте свой ответ примерами из текста «Раскаты смеха. Полк в ермолках или аристократическая стратегия насмешки во Франции». 10. На примере текста Дюби Жорж. Время соборов. Искусство и общество 980–1420 поясните, почему, рассуждая об искусстве и обществе средневековой Европы, автор говорит в основном об утверждении и трансформациях христианской веры? 11. Какие взаимосвязи прослеживает Жорж Дюби между развитием христианства и становлением европейского средневекового театра? Раздел V Психоистория и её роль в познании прошлого Консультация Особый интерес у историков вызывает историческая психология. Она изучает психологические основания деятельности людей в конкретные исторические эпохи, поведенческие модели людей прошлого. Как научное направление историческая психология складывается во второй половине XIX в. Историческая психология позволяет объяснить исторические явления, не осовременивая и не подвергая их излишней идеологизации. Осмыслить какую-либо эпоху – это значит, во-многом, понять психологию её людей. Одним из основателей исторической психологии считается немецкий психолог и философ В. Вундт (1832–1920), который считал психологию теоретической основой для всех наук, в том числе и истории. Историческая психология призывает нас за событиями и фактами прошлого видеть не только социальный, политический, культурный, но и психологический контекст, эмоции, чувства, настроения, ценности и другие психологические характеристики. Немецкий ученый В. Дильтей (1833 –1911) полагал, что науки о духе, в том числе и история, должны иметь свой собственный метод, основу которого составляет «понимающее чтение» текстов (герменевтика). В XX веке значительный вклад в создание теоретических основ для исторической психологии внес основатель психоланализа, австрийский врач-психиатор, психолог З.Фрейд (1856–1939). Он отмечал, что довольно часто человек поступает нерационально, вопреки законам логики, сознанию, повинуясь слепым чувствам обиды, корысти, зависти. Поэтому, полагал ученый, неправильно изучать лишь рациональные причины, мотивы поведения людей. Согласно психоаналитическому учению З.Фрейда, определенную роль в развитии каждого индивида, общества и человечества играют бессознательные влечения и желания человека, прежде всего сексуальные, основанные на принципе «удовольствия» (либидо), в отличие от сознательных интенций, соотнесенных с требованиями окружающего мира и придерживающихся принципа «реальности». Ошибки между бессознательными влечениями человека и социальной реальностью, нравственными нормами культуры могут привести к внутренним коллизиям и драмам, разыгрывающихся в глубинах человеческой психики. Острота внутрипсихических конфликтов сглаживается благодаря возникновению разнообразных психологических механизмов защиты, когда асоциальные влечения вытесняются из сознания индивида. Эти защитные механизмы создают лишь видимость разрешения внутрипсихических конфликтов, ибо часто люди бегут от действительности и погружаются в мир иллюзий и фантазий. Цель психоанализа – способствовать осознанию человеком своих бессознательных влечений. Для этого необходимо выявить закономерности функционирования бессознательных процессов, понять язык бессознательного и его символику, что возможно осуществить средствами толкования сновидений, выявлением смысла оговорок, ошибок, описок и иных «мелочей жизни», интерпретацией «свободных ассоциаций». В конечном счете психоаналитическое исследование бессознательного предполагает обращение к детско-родительским комплексам (прежде всего Эдипову комплексу – совокупности психических процессов, которые согласно Фрейду, формируются у мальчика в результате вытеснения в раннем детстве влечения к матери и соответственно враждебности к отцу как к «сопернику». Термин обязан своим происхождением древнегреческому мифу об Эдипе, который, женившись на вдове убитого им царя Фив, узнал, что супругой стала его собственная мать. В психоанализе также используется понятие «комплекс Электры» для выражения враждебных чувств дочери к матери как «сопернице» по отношению к отцу, сексуальным и агрессивным желаниям, проявляющимся на ранних стадиях развития ребенка и в образе жизни взрослого человека. Доктрина З.Фрейда (психоанализ) уже им самим и его последователями была приложена к анализу исторического материала, к исследованию истоков цивилизации, появления религии, морали, постижению поведенческой мотивации некоторых исторических личностей (выдающегося итальянского живописца конца XV– начала XVI вв. Леонардо да Винчи, американского президента Вудро Вилсона и др.). Общей посылкой этих исследований явилось то, что деятельность личности или развитие человечества невозможно понять, исходя только из социальных, политических, экономических условий. Например, Фрейд подметил некие странности в жизни Леонардо да Винчи, который часто не завершал своих работ, никогда не был женат, не увлекался женщинами др. Психологи, изучавшие биографию И. Сталина, пишут о том, что с экономической и военно-политической точки зрения «большой террор» не имел большого смысла. Объяснить эти факты призвана историческая психология. В том и другом случае психоаналитики ищут корни явлений зрелой психики своих героев в их детстве. З.Фрейд написал, пожалуй, первые исторические психобиографии. З.Фрейд, объясняя причины странного поведения Леонардо да Винчи, предлагал погрузиться в мир его детства. Леонардо был незаконнорожденным сыном нотариуса, господина Пьера да Винчи. Мальчику вместе с матерью пришлось долгое время жить отдельно от отца. Эти первые годы жизни будущего живописца оказали на него вредное влияние. Он был заласкан матерью и в силу этого очень рано развился в сексуальном отношении. Любовь к матери у мальчиков в детстве, основанная на сексуальном влечении к ней, на непонимании половых различий, часто в период половой зрелости юношей приводит их к гомосексуальности. В психобиографических исследованиях, посвященных И. Сталину, также большое внимание уделяется психологическим комплексам, которые сложились у «вождя всех времен и народов» в детстве. В настоящее время жанр психобиографии необычайно популярен как в западной, так и в отечественной историографии. Карл Густав Юнг (1875–1961), швейцарский психолог и философ развил учение о коллективном бессознательном, в образах которого, названных им архетипами, ученый видел источник поведенческих установок человека. Согласно концепции Юнга, архетипы – некие первоначальные образы – имеют архаичный характер и являются врожденными психическими структурами, которые создают питательную среду для поведенческих установок человека. Мифология, фольклор являются историческими источниками для постижения архетипических представлений народа. Кроме психоаналитического, в исторической психологии следует охарактеризовать герменевтически – феноменологическое направление, основанное на интерпретации исторических текстов, выяснении смыслов и значений предметного поля бытия, явлений прошлого. Одним из основателей герменевтики – учения об интерпретации текстов является немецкий историк культуры и философ Вильгельм Дильтей (1833–1911). Герменевтика полагает, что текст необходимо понять исходя из него самого, не подменяя его содержания социально-экономическими причинами или культурными «влияниями». Одним из первых применил герменевтический подход к изучению прошлого нидерландский историк Йохан Хёйзинга (1872–1945). Опираясь на средневековые тексты, историк в своей работе «Осень средневековья» представляет полную драматизма картину средневековой Европы, тонко подмечает символы гибели средневековой цивилизации. Блестящим исследователем символов русской культуры был Ю.М.Лотман (1922–1993). В своей книге «Беседы о русской культуре». Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начала XIX вв.), опираясь, прежде всего, на художественные тексты, автор погружает читателей в мир русского дворянства в сложный, переломный для этого сословия период истории. Мы находим людей в детской комнате и за дуэли, на службе и в бальной зале, на поле сражения и за карточным столом. Повседневная жизнь людей, для Лотмана, – категория исторически – психологическая, знаковая система, то есть своеобразный текст, осмысление и интерпретация которого позволяют понять язык культуры и истории. Перспективным направлением исторической психологии является история ментальностей, получившая наибольшее развитие в историографической школе «Анналов». (раздел IV). Отцы – основатели «Анналов» Марк Блок (1866–1944) и Л.Февр (1878–1956) критиковали традиционную историографию, которая, по их мнению, превратилась в «сундук для хранения фактов». Марк Блок неоднократно отмечал, что предметом истории являются «люди во времени», понимая под «временем» менталитет, то есть склад ума, умонастроения, коллективные представления, предрассудки той общественной среды, в которой разворачивается историческое событие. Таким образом, понять событие – это означает осмыслить ценности, установки той общественной среды, в которой это событие происходило. Историки ментальностей использовали метод исторической реконструкции, воссоздания всех сторон жизни ушедших поколений, на основе фактов, полученных вообщем-то из традиционных исторических источников. В помощь истории они привлекали методы других наук – географии, антропологии, демографии, социологии и, конечно же, психологии. Реконструкцию картины мира прошлого предлагается начинать с воссоздания условий повседневного существования человека: питания, жилищных условий, гигиены, физического самочувствия, отношения к смерти, то есть всего того, что влияло на эмоциональную жизнь человека. В настоящее время весьма популярной является специальная отрасль исторической науки – история повседневности. (раздел VI). Например, в книге французского историка и демографа Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти» поднимается проблема восприятия смерти людьми прошлых эпох. Большое внимание уделяется изучению психологических основ взаимоотношений между людьми. Огромная литература посвящена семейным, деревенским, общинным отношениям, изучение которых даёт основание для весьма нетрадиционных выводов в оценке некоторых фактов социальной жизни. Изучая, например, отношения семейно-клановые в эпоху средневековья, историки сделали заключение о том, что в деревне преобладала не феодальная эксплуатация, а семейно-клановая. Таким образом, использование психоанализа, понимание знаковых, символических систем того или иного времени, интерпретация текстов разных исторических эпох, уяснение специфики менталитета людей позволяют глубже разобраться во внутренней мотивации поведения человека как творца истории. Хрестоматия ЗИГМУНД ФРЕЙД (1856–1939). «Я» И «ОНО» I. Сознание и бессознательное Разделение психики на сознательное и бессознательное является основной предпосылкой психоанализа и дает ему одному возможность понять в такой же мере частые, как и важные патологические процессы психической жизни и причислить их к научным явлениям. …Психоанализ не может считать сознательное сутью психики, которое может присоединиться к другим качествам или может отсутствовать. Состояние осознательности быстро проходит; осознанное сейчас представление в следующий момент делается неосознанным, но при известных легко осуществимых условиях может снова вернуться в сознание… Состояние, в котором они находились до осознания, мы называем вытеснением, а силу, которая привела к вытеснению и его поддерживала, мы ощущаем во время аналитической работы как сопротивление. Назовем «Я» существо, исходящее из системы В и сначала являющееся ПСЗ (предсознательным); всё остальное психическое, в котором оно себя продолжает и которое проявляется как БСЗ (бессознательное), назовём по обозначению Гроддека «Оно». … Индивид для нас – психическое «Оно», неузнанное и бессознательное, на котором поверхностно покоится «Я», развитое из системы В как ядра… «Я» нечетко отделено от «Оно», … оно с ним сливается. Но и Вытесненное сливается с «Оно»… Восприятие для «Я» играет ту роль, какую в «Оно» занимает инстинкт. «Я» репрезентирует то, что можно назвать рассудком и осмотрительностью. «Оно», напротив, содержит страсти. Мотивы, побудившие нас предположить в «Я» еще одну ступень – дифференциацию внутри самого «Я» – назвать эту ступень «Идеалом Я» или «Сверх-Я», разъяснены в других местах. Эти мотивы обоснованные. Новостью, требующей объяснения, является то, что эта часть «Я» имеет менее тесное отношение к сознанию. Первоначально в примитивной оральной фазе индивида, вероятно, нельзя отличить загрузку объектом от идентификации. В дальнейшем можно только предположить, что загрузки объектом исходят из «Оно», для которого эротические стремления являются потребностями… Воздействие первых идентификаций, происходивших в самые ранние годы, будет общим и длительным. Это возвращает нас к возникновению «Идеала Я», так как за ним кроется самая первая и самая значительная идентификация индивида, а именно идентификация с отцом личного правремени… Но выборы объекта, протекающие в первый сексуальный период и относящиеся к отцу и матери, по-видимому, завершаются такой идентификацией, и таким образом усиливают первичную идентификацию. … А теперь, когда мы осмеливаемся приступить к анализу «Я», мы можем давать следующий ответ … «Идеал Я» или «Сверх-Я» – репрезентация нашего отношения к родителям … является наследием Эдипова комплекса и, следовательно, выражением наиболее мощных движений и наиболее важных судеб либидо в «Оно». Легко понять, что «Идеал Я» удовлетворяет всем требованиям, которые предъявляются к высшему существу в человеке. Как замену тоски по отцу, он содержит зародыш, из которого образовались все религии. Суждеение о собственной недостаточности при сравнении «Я» с его идеалом вызывает смиренное религиозное ощущение, на которое ссылается исполненный страстью томления верующий ... Социальные чувства основываются на идентификации себя с другими на почве одинакового «Идеала Я». Религия, мораль и социальное чувство – эти главные содержания высшего в человеке – первоначально составляли одно целое. По гипотезе, изложенной в работе З. Фрейда «Тотем и табу», они филогенетически приобретались в отцовском комплексе; религия и моральное ограничение – путем преодоления прямого Эдипова комплекса; социальные же чувства вышли из необходимости побороть соперничество между членами молодого поколения… Зигмунд Фрейд. «Я» и «Оно». – В кн.: «Я» и «Оно». Труды разных лет. Книга 1, Тбилиси: «Мерани», 1991. – с.352–372. КАРЛ ГУСТАВ ЮНГ (1875–1961). ЛИЧНОЕ И СВЕРХЛИЧНОЕ, ИЛИ КОЛЛЕКТИВНОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ …В каждом отдельном человеке помимо личных воспоминаний есть великие «изначальные» образы, как их удачно однажды назвал Якоб Буркхардт, т.е. унаследованные возможности человеческого представления в том его виде, каким оно было издавна. Факт этого наследования объясняет тот по сути дела странный феномен, что известные сказочные образы и мотивы повторяются на всей Земле в одинаковых формах. Он объясняет далее, как например, наши душевнобольные оказываются в состоянии репродуцировать точно такие же образы и взаимосвязи, которые нам известны из старинных текстов… Итак, на этой следующей стадии лечения, когда воспроизводятся фантазии, уже не основывающиеся на личных воспоминаниях, речь идет о манифестациях более глубокого слоя бессознательного, где дремлют общечеловеческие, изначальные образы. Эти образы и мотивы я назвал архетипами (а также «доминантами »). Это открытие означает дальнейший шаг вперед в развитии нашей концепции, а именно признание наличия двух слоёв в бессознательном. Дело в том, что мы должны различать личное бессознательное и не- или сверхличное бессознательное. Последнее мы обозначаем так же как коллективное бессознательное – именно потому, что оно отделено от личного и является абсолютно всеобщим, и потому, что его содержания могут быть найдены повсюду, чего как раз нельзя сказать о личностных содержаниях. Личное бессознательное содержит утраченные воспоминания, вытесненные (намеренно забытые) тягостные представления, так называемые подпороговые (сублиминальные) восприятия, т.е. чувственные перцепции, которые были недостаточно сильны для того, чтобы достичь сознания, и наконец, содержания, которые еще не созрели до сознания. Оно соответствует часто встречающемуся в сновидениях образу Тени . Изначальные образы – это наиболее древние и наиболее всеобщие представления человечества. Они в равной мере представляют собой как чувство, так и мысль; они даже имеют нечто подобное собственной самостоятельной жизни, вроде жизни частичных душ… Величайшие и наилучшие мысли человечества формируются поверх изначальных образов, представляющих собой как бы первичный рисунок. Меня уже часто спрашивали о том, каково же происхождение этих архетипов, или первообразов. Мне кажется, что дело обстоит так, как если бы их возникновение нельзя было объяснить никак иначе, как только предположив, что они представляют собой отражение постоянно повторяющегося опыта человечества. Одно из самых обычных и вместе с тем самых впечатляющих явлений, данных человеческому опыту, – это ежедневное кажущееся движение Солнца. Мы, во всяком случае, не можем обнаружить в бессознательном ничего имеющего к этому отношение до тех пор, пока речь идет об известном нам физическом процессе. Напротив, мы обнаруживаем миф о солнечном герое во всех его бесчисленных вариациях. Этот миф, а не физический процесс есть реальность, образующая архетип Солнца… Архетип есть своего рода готовность снова и снова репродуцировать те же самые или сходные мифические представления… Бессознательное содержит как бы два слоя, а именно – личностный и коллективный. Личностный слой оканчивается самыми ранними детскими воспоминаниями; коллективное бессознательное, напротив, охватывает период, предшествующий детству, т.е. то, что осталось от жизни предков. В то время как образы воспоминаний личного бессознательного являются как бы заполненными, ибо пережитыми, образами, архетипы коллективного бессознательного представляют собой формы незаполненные, ибо они не пережиты индивидуумом лично. Если же регрессия психической энергии, выходя за пределы даже периода раннего детства, выходит на наследие жизни предков, тогда пробуждаются мифологические образы: архетипы. Читатель заметит, что здесь в понятие архетипа привносится новый элемент, не упоминавшийся ранее. Это привнесение означает не какую-то нечаянную неясность, а намеренное расширение понятия архетипа посредством введения столь важного в индийской мифологии фактора кармы. Аспект кармы необходимо учитывать для более глубокого понимания сущности архетипа. Карл Густав Юнг. Личное и сверхличное, или коллективное бессознательное. – В кн.: Психология бессознательного. – М.: ООО «Издательство АСТ»; «Канон+», 2001. – с. 70–85. КАРЛ ГУСТАВ ЮНГ. К ВОПРОСУ О ПОДСОЗНАНИИ Человек использует устное или печатное слово, чтобы передать окружающим некоторое осмысленное сообщение. При этом помимо слов-символов… часто применяются слова – обозначения, или своего рода опознавательные знаки, неявляющиеся строго описательными. Таковы сокращения, представляющие ряд прописных букв (ООН, ЮНЕСКО), известные торговые марки… Не имея значения сами по себе, они стали узнаваемы в ходе обыденного или целенаправленного употребления. Подобные слова суть не символы, а знаки, лишь называющие объекты, за которыми закреплены. Символом же мы называем термин, название или даже образ, обладающий помимо своего общеупотребительного ещё и особым дополнительным значением, несущим нечто неопределенное, неизвестное. Многие памятники критской культуры, например, отмечены знаком двойных чисел. Это знакомый нам предмет, однако его потайной смысл скрыт от нас… Еще более яркий пример – это известные каждому колесо и крест. В соответствующем контексте и у них появляется символическое значение, которое до сих пор является предметом дискуссий. Следовательно, символическим является такое слово или образ, значение которого выходит за рамки прямого и не поддается точному определению или объяснению. Когда разум пытается объяснить некий символ, то неизбежно приходит к идеям, лежащим за пределами логики. Размышления о колесе как об образе «божественного» солнца приводят разум к порогу, за которым он должен признать свою некомпетентность, ибо невозможно дать определение «божественному». Мой подход к «останкам древности», которые я называю «архетипами» или «первообразами», постоянно подвергался критике со стороны людей, не имеющих достаточно знаний в психологии сновидений и в мифологии. Термин «архетип» часто понимают неправильно – как означающий некоторые вполне определенные мифологические образы или сюжеты. Таковые, суть лишь осознанные представления, и было бы нелепо полагать, что они с их изменчивостью могут передаваться по наследству. Архетип проявляется в тенденции формирования этих представлений вокруг одной центральной идеи: представления могут значительно отличаться деталями, но идея, лежащая в основе, остается неизменной. Существует, например, много представлений о братской вражде, но сама идея не меняется. …У коммунистической системы есть один большой миф (мы называем его иллюзорным, тщетно надеясь на его исчезновение под давлением нашей точки зрения как более весомой). Это освященная временем архетипическая мечта о «Золотом веке» (или о Рае), где человечество наслаждается изобилием всего и вся под великим, справедливым и мудрым руководством вождя, возглавляющего этот грандиозный детский сад. Этот мощный архетип в его инфантильной форме до сих пор удерживает позиции в умах жителей Восточного блока, и ему не суждено исчезнуть лишь по причине превосходства наших идей. Наоборот, мы все время подпитываем его нашей собственной незрелостью, ибо западная цивилизация охвачена той же мифологией. Не осознавая этого, мы культивируем те же предрассудки, надежды и мечты. Мы тоже верим в государство общего благоденствия, во всеобщий мир, равенство, в вечные права человека и справедливость и (не заявляя об этом громогласно) в Царство Божье на Земле. Карл Густав Юнг. К вопросу о подсознании. – В кн.: К.Г. Юнг, М.Л. фон Франц, Дж. Хендерсон, И. Якоби, А. Яффе. Человек и его символы. – М.: Серебряные нити, 1997. – с. 15–100. М. БЛОК (1886 – 1944). АПОЛОГИЯ ИСТОРИИ ИЛИ РЕМЕСЛО ИСТОРИКА Поколения последних десятилетий XIX и первых лет XX века жили как бы заворожённые очень негибкой, поистине контовской схемой мира естественных наук. Распространяя эту чудодейственную схему на всю совокупность духовных богатств, они полагали, что настоящая наука должна приводить путём неопровержимых доказательств к непреложным истинам, сформулированным в виде универсальных законов. Применённое к исследованиям историческим, оно породило ... две противоположные тенденции. Одни действительно считали возможной науку об эволюции человечества, которая согласовалась бы с этим, так сказать, «всенаучным» идеалом... Они сознательно шли на то, чтобы оставить за пределами этой науки о людях многие реальные факты весьма человеческого свойства, которые казались им абсолютно не поддающимися рациональному познанию. Такова была, в общем, позиция социологической школы, основанной Дюркгеймом. Другие исследователи, видя, что историю не втиснуть в рамки физических закономерностей, ... видели в ней (истории) не столько подлинно научное знание, сколько некую эстетическую игру или, на худой конец, гигиеническое упражнение, полезное для здоровья духа... Умственная атмосфера настоящего времени уже не та. Кинетическая теория газов, эйнштейновская механика, квантовая теория коренным образом изменили то представление о науке, которое ещё вчера было всеобщим. На место определённого последние открытия выдвинули бесконечно возможное, на место точно измеренного – понятие вечной относительности меры. Мы лучше подготовлены к мысли, что некая область познания, где не имеют силы евклидовы доказательства или неизменные законы повторяемости, может, тем не менее, претендовать на звание научной. Предметом истории является человек. Скажем точнее – люди. Науке о разнообразном больше подходит не единственное число, благоприятное для абстракции, а множественное, являющееся грамматическим выражением относительности. За зримым очертанием пейзажа, орудий или машин, за самыми казалось бы сухими документами и институтами, совершенно отчуждёнными от тех, кто их учредил, история хочет увидеть людей. Кто это не усвоил, тот, самое большее, может стать чернорабочим эрудиции. Настоящий же историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человеченой, там, он знает, его ждёт добыча. История – наука или искусство? Человеческие факты – феномены слишком тонкие, многие из них ускользают от математических измерений. Чтобы хорошо их передать и благодаря этому хорошо понять (ибо можно ли понять до конца то, что не умеешь высказать?), требуется большая чуткость языка, точность оттенков в тоне. Там, где невозможно высчитать, очень важно внушить. Между выражением реальностей мира физического и выражением реальностей человеческого духа – контраст в целом такой же, как между работой фрезеровщика и работой мастера, изготовляющего лютни: оба работают с точностью до миллиметра, но фрезеровщик пользуется механическим измерительным прибором, а музыкальный мастер – чувствительностью своего уха и пальцев. «Наука о людях» – сказали мы. Это ещё очень расплывчато. Надо добавить: «О людях во времени». Историк не только размышляет о «человеческом». Среда, в которой его мысль естественно движется, – эта категория длительности. Для многих наук время не что иное, как некая мера. Напротив, конкретная и живая действительность, необратимая в своём стремлении, время истории - это плазма, в которой плавают феномены, это как бы Среда, в которой они могут быть поняты... Ни один историк не удовлетворится констатацией факта, что Цезарь потратил на завоевание Галлии восемь лет, что понадобилось пятнадцать лет чтобы Лютер из эрфуртского новичка-ортодокса вырос в виттенбергского реформатора. Историку гораздо важнее установить для завоевания Галлии его конкретное хронологическое место в судьбах европейских обществ. И, никак не собираясь отрицать того, что духовный кризис, вроде пережитого братом Мартином, связан с проблемой вечности, историк всё же решится подробно его описать лишь после того, как с точностью определит этот момент в судьбе самого человека, героя происшествия, и цивилизации, которая была средой такого кризиса. Это подлинное время – по природе своей некий континиум. Оно такое непрестанное изменение… Надо ли считать знание более старого периода необходимым или излишним для понимания более нового? Объяснение более близкого более далёким, естественно, любезное сердцу людей, которые избрали прошлое предметом своих занятий, порой гипнотезирует исследователей. Этот идол можно было бы назвать «манией происхождения». Надо ли понимать под истоками причины? К прошлому для объяснения настоящего прибегали так активно лишь с целью убедительно оправдать или осудить настоящее. Так что во многих случаях «демон истоков» был, возможно, лишь воплощением другого сатанинского врага подлинной истории – мании судить... Вернёмся к изучению христианства. Разумеется, что необходимое для правильного понимания современных религиозных феноменов знание их начал недостаточно для их объяснения. Вопрос не в том, был ли Иисус распят, а затем воскрес. Нам теперь важно понять, как это получается, что столько людей вокруг нас верят в распятие и Воскресение. Приверженность к какому-либо верованию, очевидно, является лишь одним аспектом жизни той группы, в которой эта черта проявляется. Она становится неким узлом, где переплетается множество сходящихся черт, будь то социальная структура или способ мышления. Короче, она влечёт за собой проблему человеческой Среды в целом. Из жёлудя рождается дуб. Но он становится и остаётся дубом лишь тогда, когда попадает в условия благоприятной Среды, а то уже от эмбриологии не зависят. Исторический феномен никогда не может быть объяснён вне его времени... Об этом задолго до нас сказано в арабской пословице: «Люди больше походят на своё время, чем на своих отцов». Забывая об этой восточной мудрости, наука о прошлом нередко себя дискредитировала. М. Блок (1886–1944). Апология истории или ремесло историка. 1941–1942.– М.:1986. – С.12–13, 17–18, 19, 22–23. ДАНИЕЛЬ РАНКУР – ЛАФЕРРИЕР. ПСИХИКА СТАЛИНА. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ (Автор книги – профессор русской литературы Калифорнийского университета, сторонник использования психоанализа в исторических и литературных исследованиях, в 1988 г. написал книгу о Сталине, в которой он попытался ответить на вопросы о том, как относился Сталин к людям, проявлявших в отношении его агрессивные чувства, каков онтологический статус паранойи, мегаломании и нарциссизма человека, пребывавшего в лоне советской культуры, какое влияние психическое состояние Сталина оказывало на становление советского общества?) Работа Роберта К.Такера «Сталин как революционер» является наиболее полной научной психобиографией Сталина… Такер утверждает, что личность Сталина является решающим фактором в понимании хода советской истории вплоть до 1953 года – года смерти Сталина… Такер утверждает, что Сталин на самом деле был умственно больной («патологическая личность», «где-то на континууме психиатрических проявлений, означающих паранойю»)… В период политики гласности Горбачева даже в Советском Союзе стало возможным выдвинуть предположение, что Сталин страдал умственным недугом («душевная болезнь»). Но важно понять, что … общий психоаналитический подход к объяснению поведения Сталина в действительности не требует решения вопроса о его умственном здоровье или болезни. Необходимо рассмотреть, как и в какой степени Сталин воплощал свои «личные» и «первичные» интересы на общественной арене. Даже применение таких клинических терминов, как «паранойя», «мегаломания», «садизм» etc., к Сталину не означает обязательно утверждения о его психопатологии. Фрейд и другие психоаналитики часто используют эти термины вне клинического контекста. Например, они могут быть применены при описании поведения ребёнка во время игры или при анализе народных выражений. Психоанализ не эквивалентен психиатрии, как психобиография не эквивалентна патографии. По наблюдениям Вольского и Суварина, уже сам по себе характер того, как относилась к Сталину пресса тех лет, может служить доказательством его мегаломании… Вот список некоторых грандиозных эпитетов, использовавшихся средствами массовой информации по отношению к Сталину при его жизни: Великий вождь советского народа Великий вождь мирового пролетариата Великий вождь Великий друг детей, а также – Друг женщин, колхозников, художников, шахтеров и актеров, водолазов и бегунов на длинные дистанции … Продолжатель дела Ленина Великий мастер смелых революционных решений и крутых поворотов Творец Сталинской конституции Преобразователь природы Великий Кормчий Великий стратег революции Величайший полководец Маршал Генералиссимус Знаменосец коммунизма Отец народов Отец, Вождь, Друг, Учитель Великий интернационалист Почетный пионер Почетный академик Гений человечества, Корифей науки Величайший гений всех времен и народов Ни одно ego – используя этот термин в разговорном смысле – никогда не восхвалялось столь высоко и столь многими людьми. Или, если выражаться соответствующими психоаналитическими терминами, никогда нарциссические потребности индивида не встречали столь обильного «нарциссического предложения». Конечно, некоторые грандиозные титулы Сталина обнаруживают иллюзорный аспект его мегаломании… Но другие описывают подлинное величие Сталина… И только из-за его действительного могущества миллионы людей верили в поддельные эпитеты. Все то, что сказано в связи с мегаломанией Сталина, может быть сказано и о его паранойе. Когда Сталин был у власти, он мог в какой-угодно степени быть параноиком. Хрущев в своей речи на XX съезде партии в 1956 году описывает то, что является очевидными параноидальными симптомами: «Сталин был очень недоверчивым человеком; он был болезненно подозрителен; мы знаем это по работе с ним. Он мог посмотреть на кого-нибудь и сказать: «почему ты сегодня не смотришь прямо?» или «почему ты сегодня отворачиваешься и избегаешь смотреть мне в глаза?»… Паранойя Сталина особенно ярко проявилась в его антисемитизме. К концу жизни он был поглощен идеей «сионистских» заговоров и организовал кампанию против так называемых «безродных космополитов». Гитлеровское решение еврейского вопроса он считал «правильным» и даже «гениальным». Процессы 30-х годов, связанные с чистками, были, безусловно, самыми яркими публичными проявлениями того, что Сталин постоянно ощущал себя кем-то преследуемым (это, безусловно, не означает, что у этих процессов не было также и других причин, таких как разногласия в партии или потребность Сталина получить более жесткий контроль над своими подчиненными)… Такер говорит: «мы можем рассматривать процессы как приводной механизм, передающий вовне работу чего-то похожего на параноидальную маниакальную систему, составляющими которой являются центральная тема (великий заговор) и злобная псевдообщность («Блок правых и троцкистов»). Последнее утверждение предполагает, что не только Сталин, но и вся политическая общность вокруг него была «патологической». Паранойя Сталина, другими словами, была заключена в нетипичный социальный контекст. Это была привилегированная паранойя, так же, как была привилегированная мегаломания. Советское общество приспосабливалось к этой паранойе, уничтожая себя… Известная садистская жилка Сталина – один аспект его личности, который можно было бы считать патологическим вне контекста деятельности Сталина. Эрих Фромм говорит, что садизм Сталина был «несексуальным садизмом»… То есть Сталин наслаждался, причиняя боль другим, но при этом, якобы, не испытывал сексуального возбуждения. … Одной из излюбленных жертв Сталина был его личный секретарь Александр Поскребышев: «Однажды под Новый Год Сталин решил поразвлечься таким образом: сидя за столом, он стал сворачивать бумажки в маленькие трубочки и надевать их на пальцы Поскребышева. Потом он зажег эти трубочки вместо новогодних свечей. Поскребышев извивался и корчился от боли, но не смел сбросить эти колпачки»… Что делает садизм Сталина более интересным и имеющим большие последствия, чем другие виды садизма, так это то, что он имел несравнимую систему поддержки, громадную политическую машину, состоящую из многочисленных послушных чиновников (многие из которых сами были садистами)… Мстительность была еще одним важным компонентом характера Сталина. Многие из его жертв – Троцкий, Смирнов, Енукидзе, Тухачевский, Бухарин и другие – ранее каким-то образом обидели его. В попытке найти причину возникновения некоторых черт личности диктатора Такер обращается к его детству. Мать Сталина, Екатерина (Като, Кеке) Джугашвили, была обремененной тяжелым трудом женщиной-пуританкой, которая часто колотила единственного оставшегося в живых ребенка, но была безгранично предана ему… Отец Сталина, Виссарион (Бесо), был сапожником, подверженным пьянству и приступам жестокости… Жестокого отца и мужа постигла страшная участь. Когда Сосо было одиннадцать лет, Виссарион погиб в пьяной драке… Несмотря на жестокость Виссариона, он все же до этого момента был самым важным человеком в жизни Сосо… Ранее испытанное им желание смерти отца исполнилось буквально. Мысль о том, что можно фактически уничтожать своих противников, должно быть закралась в подсознание Сталина задолго до того, как он начал осуждать, ссылать, сажать в тюрьму, казнить и другими способами уничтожать своих настоящих и воображаемых врагов. Современники Сталина, похоже, знали о его одержимости идеей битья. Грузинский меньшевик Ираклий Церетели шутил, что в устах Сталина, говорившего с сильным грузинским акцентом, фраза «Бытие определяет сознание» звучала, как «Битие определяет сознание»…Страна избивалась самим Сталиным. Он бил тех, кто «отстал», кто не смог угнаться за «большевистскими темпами». Таким образом, в переносном смысле в «побоях», которые Сталин наносил своей стране, начиная с 1929 года, присутствовал аспект Эдипова комплекса. К тому времени все ассоциируемые с отцом потенциальные соперники в соревновании за материнскую фигуру России – царь, Ленин, Троцкий, Бухарин и др. – фактически отсутствовали на сцене. Остался лишь Сталин, победитель, владеющий «матушкой Русью». Но независимо от того, скольких он побил, Сталин оставался весьма неуверенным в своей безопасности человеком…. За всем видимым публике величием было запрятано чувство личной непригодности и неполноценности. Главным образом, это было связано с оставшимся чувством унижения, испытанного от руки обидчика – отца. Но были и другие причины… Сталин был выходцем из низшего сословия в Грузии. Он имел небольшие физические недостатки. В результате болезни или несчастного случая в детстве левая рука стала неправильно развиваться, оставшись заметно короче правой… Лицо его было в щербинах после перенесенной в детстве оспы. Второй и третий пальцы на левой ноге были сращены вместе. Он так и не вырос выше 160 см.. Сталин не научился говорить по-русски без акцента, … не владел ни одним европейским языком… выражаясь традиционными психоаналитическими терминами. Нарциссизм Сталина в некоторые моменты его жизни ущемлялся. Ущемление нарциссизма, если оно не вызывает депрессивной тенденции или тенденции к самоубийству, может привести чрезмерную защитную компенсационную реакцию к мании величия или чувству превосходства…. Как говорит Хорни, «индивид создает свой идеализированный образ, потому что не может выносить себя таким, каков он есть на самом деле». В отличие от здорового чувства всемогущества в ребенке или в уверенном в среде взрослом человеке, мания величия носит защитный характер и маскирует скрытое беспокойство. Но все же несоответствие завышенной самооценки и реальности иногда становилось слишком очевидным. Поэтому Сталину приходилось прибегать к другим способам защиты своего «Я» и избавления от беспокойства. Он использовал то, что в ортодоксальном психоанализе носит название «механизмы защиты». В арсенале психологических средств защиты, как показывает Такер, наиболее очевидной является проекция. Сталин стал верить, например, что это Бухарин, а не он сам защищал идею необходимости явки Ленина в суд Временного правительства в 1917 году….Он также был склонен использовать для самозащиты рационализацию. Примером может служить то, как Сталин поступил со знаменитым «Завещанием» Ленина 1922–1923 годов… Когда однажды Сталин был вынужден признать эту нападку на свое ego, он сказал: «Да, я груб, товарищи, по отношению к тем, кто грубо и вероломно нарушает и раскалывает партию… Возможно, к раскольникам следует применить снисходительность. Но от меня её не будет». Среди защитных механизмов, которые использовались Сталиным, … есть механизм недостаточно точно описанный Такером. Я имею в виду отождествление с агрессором. … Возможно, самым интересным и дающим наибольшую пищу для выводов примером отождествления с агрессором в жизни Сталина является невероятное доверие по отношению к Гитлеру до того, как его войска напали на Советский Союз 22 июня 1941 года. Интересно проследить, какими метафорами пользуются историки и биографы при описании нацистско-советского пакта: «Гитлер безошибочно стал искать дружбы со Сталиным. Кавалер становился все более и более настойчивым»… И конечно же никто из них не пользуется концепциями Фрейда для объяснения своеобразных отношений между Сталиным и Гитлером. И все-таки использование метафор ухаживания и любви говорит о том, что они, пусть непреднамеренно, почувствовали элемент гомосексуальности в этих отношениях. Был ли в отношении Сталина к Гитлеру хотя бы некоторый элемент гомосексуальности? Были ли гомосексуальными (в любом смысле этого слова) его отношения с теми людьми, которые играли в его жизни важную роль (отец, Троцкий, Бухарин, Черчилль и т.д.)? Все люди до некоторой степени бисексуальны и близость к матери в сочетании с жестоким поведением отца является первичной причиной для проявления у мальчика женских черт. Но такая предварительная аргументация должна быть подкреплена конкретными фактами из детской биографии Сталина. Но никакие факты прямо на его гомосексуальность не указывают. У взрослого Сталина было эмоциональное отношение к гомосексуальности. Он не любил гомосексуалистов, таких как советский министр иностранных дел Георгий Чичерин. Хотя ему нравилось, когда его сравнивали с Иваном Грозным, он не мог не знать, что Ивана влекло к молодым мужчинам… Именно при Сталине гомосексуализм стал в Советском Союзе уголовно наказуемым деянием. Криминолог Валерий Чалидзе говорит, что «не вполне понятно, почему в 1933 году было введено наказание за добровольное мужеложство между взрослыми». Но возможно все объясняет личное враждебное отношение Сталина к гомосексуализму. Однако враждебность Сталина в отношении гомосексуализма не исключает наличия в его жизни гомосексуальных фантазий и даже гомосексуальных поступков. С точки зрения психоанализа враждебность в отношении каких-либо явлений только указывает на повышенное внимание к ним. В анналах истории содержится только одно упоминание о действительно гомосексуальной связи в жизни Сталина. Предположительно, любовником был венгерский еврей К.В.Паукер, начальник личной охраны Сталина в начале 30-х годов. Если свидетельства явного гомосексуализма Сталина весьма скудны, то доказательства его гетеросексуальной деятельности – масса… Если Сталин был параноиком, и если психоанализ прав, заключая, что паранойя основана на подавленной гомосексуальности, тогда Сталин был «подавленным» гомосексуалистом. Когда бы Сталин ни предпринимал действий против воображаемых «врагов», таких как старые большевики, инженеры, армейские офицеры, евреи и т.д., он частично пытался справиться с подспудными гомоэротическими импульсами. Я говорю «частично», так как он, безусловно, решал тем самым и многие другие задачи: осуществлял проекцию своей вины на других, концентрировал все большую власть в своих руках или расчищал путь к пакту с Гитлером… Даниель Ранкур – Лаферриер. Психика Сталина. Психоаналитическое исследование. Перевод с английского. – М.: «Прогресс-Академия, 1996. – С.29–172. М. ЛОТМАН. БЕСЕДЫ О РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ. БЫТ И ТРАДИЦИИ РУССКОГО ДВОРЯНСТВА ( xviii – начало xix века) … Понятие «культура», принадлежащее к наиболее фундаментальным в цикле наук о человеке, … включает в себя и нравственность, и весь круг идей, и творчество человека, и многое другое. Культура – понятие коллективное. Отдельный человек может быть носителем культуры, может активно участвовать в её развитии, тем не менее, по своей природе культура, как и язык, – явление общественное, то есть социальное. Следовательно, культура есть нечто общее для какого-либо коллектива – группы людей, живущих одновременно и связанных определенной социальной организацией. Из этого вытекает, что культура есть форма общения между людьми и возможна лишь в такой группе, в которой люди общаются… Всякая структура, обслуживающая сферу социального общения, есть язык. Это означает, что она образует определенную систему знаков, употребляемых в соответствии с известными членами данного коллектива правилами. Знаками же мы называем любое материальное выражение (слова, рисунки, вещи и т.д.), которое имеет значение и, таким образом, может служить средством передачи смысла. Следовательно, культура имеет, во-первых, коммуникационную и во-вторых, символическую природу. Остановимся на этой последней. Подумаем о таком простом и привычном, как хлеб. Хлеб вещественен и зрим. Он имеет вес, форму, его можно разрезать, съесть. Съеденный хлеб вступает в физиологический контакт с человеком. В этой его функции про него нельзя спросить: что он означает? Он имеет употребление, а не значение. Но когда мы произносим: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», - слово «хлеб» означает не просто хлеб как вещь, а имеет более широкое значение: «пища, потребная для жизни»… Меч также не более чем предмет. Как вещь он может быть выкован или сломан, его можно поместить в витрину музея, и им можно убить человека. Это все – употребление его как предмета, но когда, будучи прикреплен к поясу или поддерживаемый перевязью помещен на бедре, меч символизирует свободного человека и является «знаком свободы», он уже предстает как символ и принадлежит культуре. В XVIII веке русский и европейский дворянин не носит меча – на боку его висит шпага (иногда крошечная, почти игрушечная шпага, которая оружием практически не является). В этом случае шпага – символ символа: она означает меч, а меч означает принадлежность к привилегированному сословию. Принадлежность к дворянству означает и обязательность определенных правил поведения, принципов чести, даже покроя одежды… Итак, область культуры – всегда область символизма. Приведем ещё один пример: в наиболее ранних вариантах древнерусского законодательства («Русская правда») характер возмещения («виры»), которое нападающий должен был заплатить пострадавшему, пропорционален материальному ущербу (характеру и размеру раны), им понесенному. в дальнейшем юридические нормы развиваются, казалось бы, в неожиданном направлении: рана, даже тяжелая, если она нанесена острой частью меча, влечет за собой меньшую виру, чем не столь опасные удары необнаженным оружием или рукояткой меча, чашей на пиру, или «тылесной» (тыльной) стороной кулака. Как объяснить этот, с нашей точки зрения, парадокс? Происходит формирование морали воинского сословия, и вырабатывается понятие чести. Рана, нанесенная острой (боевой) частью холодного оружия, болезненна, но не бесчестит. Более того, она даже почетна, поскольку, бьются только с равным. Не случайно в быту западноевропейского рыцарства посвящение, то есть превращение «низшего» в «высшего», требовало реального, а впоследствии знакового удара мечом. Тот, кто признавался достойным раны (позже – знакового удара), одновременно признавался и социально равным. Удар же необнаженным мечом, рукояткой, палкой – вообще не оружием – бесчестит, поскольку так бьют раба. …Культура всегда подразумевает сохранение предшествующего опыта. Более того, одно из важнейших определений культуры характеризует её как «негенетическую» память коллектива. Культура есть память. Поэтому она всегда связана с историей, всегда подразумевает непрерывность нравственной, интеллектуальной, духовной жизни человека, общества, человечества… Поэтому же культура всегда, с одной стороны, – определенное количество унаследованных текстов, а с другой, – унаследованных символов. Символы культуры редко возникают в её синхронном срезе. Как правило, они приходят из глубины веков и, видоизменяя свое значение (но не теряя при этом памяти и о своих предшествующих смыслах), передаются будущим состояниям культуры. Такие простейшие символы, как круг, крест, треугольник, волнистая линия, более сложные: рука, глаз, дом – и еще более сложные (например, обряды) сопровождают человека на всем протяжении его многотысячелетней культуры. Следовательно, культура исторична по своей природе. Само её настоящее всегда существует в отношении к прошлому (реальному или сконструированному в порядке некоей мифологии) к прогнозам будущего. Эти исторические связи культуры называют диахронными. Как видим, культура вечна и всемирна, но при этом, всегда подвижна и изменчива. В этом сложность понимания прошлого (ведь оно ушло, отдалилось от нас). Но в этом и необходимость понимания ушедшей культуры: в ней всегда есть потребное нам сейчас, сегодня. Человек меняется, и чтобы представить себе логику поступков литературного героя или людей прошлого – а ведь мы равняемся на них, и они как-то поддерживают нашу связь с прошлым, – надо представлять себе, как они жили, какой мир их окружал, каковы были их общие представления и представления нравственные, их служебные обязанности, обычаи, одежда, почему они поступали так, а не иначе. Определив, таким образом, интересующие нас аспекты культуры, мы вправе, задать вопрос: не содержится ли в самом выражении «культура и быт» противоречие, не лежат ли эти явления в различных плоскостях? … Быт – это обычное протекание жизни в её реально-практических формах; быт – это вещи, которые окружают нас, наши привычки и каждодневное поведение… Итак, быт всегда находится в сфере практики, это мир вещей, прежде всего. Как же он может соприкасаться с миром символов и знаков, составляющих пространство культуры? … Сомнения наши рассеются, если мы вспомним, что все окружающие нас вещи включены не только в практику вообще, но и в общественную практику, становятся как бы сгустками отношений между людьми и в этой своей функции способны приобретать символический характер… Макар Девушкин в «Бедных людях» Достоевского изобретает особую походку, чтобы не были видны его дырявые подошвы. Дырявая подошва – реальный предмет; как вещь она может причинить хозяину сапог неприятности: промоченные ноги, простуду. Но для постороннего наблюдателя порванная подметка – это знак, содержанием которого является Бедность, а Бедность – один из определяющих символов петербургской культуры: он страдает не оттого, что ему холодно, а оттого, что ему стыдно. Стыд же – один из наиболее мощных психологических рычагов культуры. Итак, быт, в символическом его ключе, есть часть культуры. Но у этого вопроса имеется еще одна сторона. Вещь не существует отдельно, как нечто изолированное в контексте своего времени. Вещи связаны между собой. В одних случаях мы имеем в виду функциональную связь и тогда говорим о «единстве стиля». Единство стиля есть принадлежность, например мебели, к единому художественному и культурному пласту, «общность языка», позволяющая вещам «говорить между собой». С другой стороны, вещи властно диктуют жесты, стиль поведения и конечном итоге психологическую установку своим обладателям. Так, например, с тех пор, как женщины стали носить брюки, у них изменилась походка, стала более спортивной, более «мужской»… Вещи навязывают нам манеру поведения, поскольку создают вокруг себя определенный культурный контекст… Мало сшить себе фрак у лучшего портного – для этого достаточно иметь деньги. Надо еще уметь его носить, а это – целое искусство, дающееся лишь истинному денди. Вещь включала человека в традицию. Однако быт – это не только жизнь вещей, это и обычаи, весь ритуал ежедневного поведения, тот строй жизни, который определяет распорядок дня, время различных занятий, характер труда и досуга, формы отдыха, игры, любовный ритуал и ритуал похорон. Связь этой стороны быта с культурой не требует пояснений. Ведь именно в ней раскрываются те черты, по которым мы узнаем своего и чужого, человека той или иной эпохи, англичанина или испанца. …Без знания простой жизни, её казалось бы, «мелочей» нет понимания истории. Именно понимания, ибо в истории знать какие-либо факты и понимать их – вещи совершенно разные. События совершаются людьми. А люди действуют по мотивам, побуждениям своей эпохи. Если не знать этих мотивов, то действия людей часто будут казаться необъяснимыми или бессмысленными. Сфера поведения – очень важная часть национальной культуры, и трудность её изучения связана с тем, что здесь сталкиваются устойчивые черты, которые могут не меняться столетиями, и формы, изменяющиеся с чрезвычайной скоростью. Когда вы стараетесь объяснить себе, почему человек, живший 200 или 400 лет тому назад, поступил так, а не иначе, вы должны одновременно сказать две противоположные вещи: «Он такой же, как ты. Поставь себя на его место». – и: «Не забывай, что он совсем другой, он – не ты. Откажись от своих привычных представлений и попытайся перевоплотиться в него. М.Лотман. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). – Санкт-Петербург: «Искусство – СПБ». – 1994. с.5–16. ФИЛИПП АРЬЕС. ЧЕЛОВЕК ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ Сначала зададимся наивным вопросом: как умирают рыцари в «Песне о Роланде», в романах о рыцарях Круглого стола, в поэмах о Тристане? Они умирают отнюдь не как придется. Их смерть регулируется строгим ритуалом, услужливо описанным поэтами. Смерть обычная, нормальная не приходит к героям исподтишка, незаметно, даже если она наступает как следствие случайной раны, даже если к ней приводит, что случалось, слишком сильное волнение … Благочестивые монахи не отличались в этом отношении от рыцарей. Согласно хронисту Раулю Глаберу (начало XI в.), после четырех лет заточения в монастыре Сен-Мартен-де-Тур достопочтенный Эрве почувствовал, что скоро покинет этот мир и многочисленные паломники сбежались туда в надежде на какое-нибудь чудо… Некоторые предчувствия имели характер чуда; особенно верным признаком было явление умершего…Только в новые и новейшие времена, наблюдатели стали подчеркивать чудесный характер предчувствия смерти, в которое они, разумеется, больше не верили и которое отныне рассматривалось как народное суеверие. Эта оговорка появляется с начала XVII в., в одном из текстов Жальбера Гримо … Из главы «Mors repentina» Чтобы о приближении смерти можно было оповестить заранее, она не должна была быть внезапной, repentina. Если она не предупреждала о своем приходе, она уже не рассматривалась как необходимость, хотя и грозная, но ожидаемая и принимаемая волей-неволей. Внезапная смерть нарушала мировой порядок, в который веровал каждый. Она была абсурдным орудием случая, иногда выступавшим под видом Божьего гнева. Вот почему Mors repentina считалась позорной и бесчестящей того, кого она постигла. Когда Гариес скончался, отравленный плодом, который в неведении поднесла ему королева Гвениевра, он был похоронен со всеми почестями. Но на память о нем был наложен запрет. Король Артур и все те, кто был при его дворе, были так опечалены столь некрасивой и столь низменной смертью, что почти не говорили между собой. В этом мире, столь знакомом со смертью, внезапная кончина казалась некрасивой, пугающей и чуждой. Сегодня, когда мы изгнали смерть из нашей повседневной жизни, как раз такое внезапное и абсурдное несчастие нас особенно бы взволновало и скорее именно с этого необыкновенного случая мы сняли бы привычные запреты. В Средневековье низкой и позорящей была не только внезапная и абсурдная смерть, но также смерть без свидетелей и церемоний, как, например, кончина путешественника в дороге, утопленника, выловленного в реке, неизвестного человека, чьё тело нашли на краю поля, или даже соседа, сраженного молнией без всякой причины. Неважно, был ли он в чем-то виновен, – подобная смерть клеймила его проклятием. Это представление было очень древним. Ещё Вергилий заставил прозябать в самой жалкой части ада ни в чем не повинных, которые были преданы смерти по ложному обвинению и которых мы, современные люди, захотели бы, разумеется, полностью оправдать. Христианство пыталось, конечно, побороть такое представление, накладывавшее на внезапную смерть отпечаток бесчестия. Но и позиция христианских авторитетов была полна малодушных недомолвок. По мнению Гийома Дюрана, епископа Мендского (13 в.), умереть скоропостижно – значит «умереть не по какой-либо явной причине, но по одному только произволению Божьему»… Гийом пытался все же сделать уступку господствующему мнению: «Если кто-либо умирает внезапно, предаваясь распространенным играм, таким, как игра в мяч или в шары, то он может быть похоронен на кладбище, ибо не помышлял причинить зло кому бы то ни было». То есть речь шла лишь о допустимости христианского погребения в этом случае. Отсюда те оговорки, которые делали некоторые толкователи – канонисты: «Поскольку он предавался развлечениям мира сего, то иные говорят, что он должен быть похоронен без пения псалмов и других погребальных обрядов». Если по поводу скоропостижной смерти честного игрока еще можно было дискутировать, то в случае с честным человеком, умершим от порчи, сомнений уже не было. Жертва не может быть объявлена невинной, она неизбежно запятнана «низменностью» своей смерти. Гийом Дюран объединяет жертву колдовства с людьми, умершими во время прелюбодеяния, кражи или языческих игрищ, то есть вообще всех игр, за исключением рыцарских турниров (многие канонисты не делали снисхождения и для турниров). Народное осуждение, постигавшее жертву злодейского убийства, если и не препятствовало ей быть похороненной по-христиански, то иногда налагало на неё нечто вроде штрафа. Канонист Томассен, писавший в 1710 г., сообщает, что в XIII в. архипресвитеры Венгрии имели обыкновение «взимать мерку серебра с тех, кто был злосчастно убит мечом, или ядом, или иным подобным же способом, прежде чем позволить предать их земле» Из главы «Россия XIX–XX вв.» Слова «все мы смертны» никому не казались в средние века напыщенной банальностью. В поэме о Тристане его рыцарь, утешая королеву Бланшфлёр, говорит: «Разве все те, кто рождается, не должны умереть? Да примет Бог мертвых и сохранит живых!» В более близкие нам времена, в «Смерти Ивана Ильича», опубликованной в 1887 г., Толстой вновь извлекает на поверхность старую формулу русских крестьян, чтобы противопоставить её современным ему представлениям, ставшим тогда достоянием высших классов общества. Иван Ильич был очень болен. Ему приходило в голову, что, может быть, смерть уже близка, но жена, врач, все домочадцы молчаливо сговорились обманывать его насчет его состояния и обходились с ним, как с ребенком. «Один Герасим не лгал». Герасим, молодой слуга, взятый из деревни, был ещё близок к деревенским, народным корням сознания. «По всему было видно, что он один понимал, в чем дело, и не считал нужным скрывать этого, и просто жалел исчахшего барина». Герасим не боялся показать свою жалость и со всей простотой исполнял те неприятные обязанности, которых требует уход за тяжелобольным. Однажды, тронутый его преданностью, Иван Ильич стал особенно настойчиво отсылать его отдохнуть. Герасим ответил ему, совсем как рыцарь Тристана королеве Бланшфлёр: «Все умирать будем. Отчего же не потрудиться?». Толстой добавляет: «…выражая этим то, что он не тяготится своим трудом именно потому, что несет его для умирающего человека и надеется, что для него кто-нибудь в его время понесет тот же труд». Все ту же присказку находим мы и в прекрасном рассказе Бабеля «Гапа Гужва», увидевшем свет в 1931 г. Шесть свадеб справляют разом в одной деревне на Украине. Бушует неистовый праздник… вдова Гапа доплясывает одна, кружась, простоволосая, в пустом сарае с багром в руках, которым она колотит о стены. «Мы смертельные», – шептала Гапа, ворочая багром. Затем она врывается к уполномоченному, присланному проводить коллективизацию, зовет его гулять с ней, – но он уныл и серьезен. «Почему ты должность свою помнишь, секретарь, – сказала баба, – почему ты смерти боишься?.. Когда это было, чтобы мужик помирать отказывался?» В дикарском кодексе распутной деревенской вдовы Гапы Гужвы слова «мы смертельные» передают радость жизни в опьянении танца, веселого пира. Это знак безразличия к завтрашнему дню, знак жизни, знающей только одно сегодня. Напротив, страх смерти обозначает в этом же кодексе современное – рациональное и волюнтаристское – видение мира, дух предусмотрительности и хорошей организации. Интимно близкий людям, образ смерти становится в языке народа символом жизни патриархальной и простодушной… Есть два способа не думать о смерти: один – наш, присущий нашей технизированной цивилизации, которая отвергает смерть и налагает на нее строгий запрет, а другой – тот, что присущ традиционным цивилизациям. Здесь нет отвержения смерти, но есть невозможность слишком много о ней думать, ибо смерть очень близка и в слишком большой мере составляет часть повседневной жизни. Из главы «Мертвые спят» Расстояние между жизнью и смертью не воспринималось… как некая «радикальная метабола». Не было представления об абсолютной отрицательности, о разрыве перед лицом пропасти, где нет больше памяти. Люди не испытывали также головокружения и экзистенциальной тоски, или по крайней мере ни то, ни другое не находило себе места в стереотипных образах смерти. Зато не было и веры в простое продолжение жизни по ту сторону земной кончины… Тогда думали, что мертвые спят. Представление это древнее и неизменное: уже в гомеровском Аиде умершие, бесплотные призраки, «спят в объятиях смерти»…Христианство еще более настаивало на гипнотической нечувствительности и даже бессознательности мертвых, несомненно, именно потому, что их сон должен быть всего лишь ожиданием счастливого пробуждения в день воскрешения плоти… В латинских надписях часто можно прочесть не только «здесь лежит», но и «здесь покоится», «здесь отдыхает», «здесь спит». Соборование, предназначенное в средние века для клириков, называлось dormentium exitium, последнее таинство спящих. Образ смерти как сна пережил столетия: мы находим его в литургии, в надгробной скульптуре, в завещаниях. Ведь и сегодня после чьей-либо смерти люди молятся «за упокой его души». Образ покоя воплощает в себе самое древнее, самое народное и самое неизменное представление о мире мертвых. Филипп Арьес (1914–1984). Человек перед лицом смерти. – М.: Прогресс, 1992. – с. 38–39, 42–43, 53–55. Вопросы для самоконтроля 1. Что является предметом психоистории? 2. Каковы основные направления исторической психологии? 3. Какое значение для познания прошлого имеет концепция психоанализа З.Фрейда? 4. Какую роль в познании прошлого играет учение К.Г.Юнга об архетипах? 5. Используя материалы «консультации» и хрестоматии (отрывки из книги Д. Ранкур-Лаферриер о Сталине) попытайтесь сформулировать цели и методологические приемы психобиографического исследования. 6. Сравни оценки Сталина и его политической роли, предложенные в книге «История Коммунистической партии Советского Союза в шести томах» (Раздел II настоящего практикума) и в книге Д. Ранкур-Лаферриер о Сталине (Раздел V настоящего практикума). Попытайся сформулировать различия методологических подходов авторов в оценке личности Сталина и его исторического поведения. 7. Каковы методологические основания «Бесед о русской культуре» Ю. М. Лотмана? 8. Какую роль играет предпринятая Ф. Арьесом реконструкция отношения людей к смерти в познании истории традиционных обществ? 9. .Является ли, по вашему мнению, полезным использование психологии в исторических исследованиях? Поясните свой вывод на примерах. Раздел VI Панорама новых историографических направлений Консультация 1. «Итальянская» микроистория Сам термин «микроистория» использовался еще в 1950 – 60-х годах, но имел уничижительный или иронический подтекст: это история, занимающаяся пустяками. В конце 60-х гг. этот термин употребил мексиканский исследователь Л.Гонсалес-и-Гонсалес уже в серьезном смысле, как подзаголовок книги о своей родной деревне. Но только в конце 70-х годов группа итальянских историков сделала термин microstoria знаменем нового научного направления, и под этим названием оно стало известно во всем мире. Трибуной итальянской микроистории стал журнал Quaderni storici , в нем печатались программные статьи лидеров этого направления: Карло Гинзбурга, Эдоардо Гренди и Джованни Леви. С 1981 г. туринское издательство «Эйнауди» приступило к изданию книг по микроистории (к середине 90-х годов вышло более двадцати томов). К числу наиболее известных работ, выполненных в этом ключе, относятся книги: «Галилей-еретик» Пьетро Редонди (1983), «Нематериальное наследство» Джованни Леви (1985), «Рабочий мир и рабочий миф» Маурицио Грибауди (1987), «Мастера и привилегии» Симоны Черутти (1992) и др. Микроистория возникла как реакция на традиционную в Италии «риторическую» историю, историю-синтез; как противовес упрощенным представлениям об автоматизме общественных процессов и тенденций. Как признает Э.Гренди, сильное влияние на формирование этого направления оказала социальная антропология. Тот же автор отмечает внутреннюю неоднородность микроистории, и это понятно, поскольку теоретические манифесты стали появляться лишь через десять и более лет после возникновения этого движения, а определяющим моментом всегда была конкретная исследовательская практика. Говоря о микроистории, всегда обращенной к уникальным чертам исторической действительности, трудно выделить ее общие теоретические принципы. Отличительной ее чертой является экспериментальность в методах исследования и в формах представления его результатов. Но самой заметной частью эксперимента, давшей название и всему направлению, является изменение масштаба изучения: исследователи прибегают к микроанализу, чтобы, словно под увеличительным стеклом, разглядеть существенные особенности изучаемого явления, которые обычно ускользают от внимания историков. Дж. Леви подчеркивает, что изучение проблемы на микроуровне отнюдь не демонстрирует масштаб изучаемой проблемы. Напротив, микроанализ позволяет увидеть преломление общих процессов «в определенной точке реальной жизни». Таким образом, изучение небольших объектов – жизни отдельного человека, семьи, локального сообщества – позволяет уловить неповторимо своеобразные черты исторической эпохи, выявить пределы социальной «нормы» и «исключения», показать значение индивидуальных событий, которым суждено было стать «рубежными» на грани двух эпох. В 1990-е годы микроистория вышла за пределы Италии; сейчас у этого направления есть активные сторонники во многих странах, включая Россию. 2. История повседневности в Германии Особое направление исследований, альтернативное итальянской микроистории, но также привязанное к изучению микрообъектов, получило название «истории повседневности» и сформировалось в Германии конца 1980-х годов. C начала 1980-х годов Западную Германию, возможно, впервые после второй мировой войны, охватил настоящий «исторический бум», связанный, в первую очередь, с настоятельной потребностью разобраться с тем, что же случилось со страной в ХХ веке. Возник массовый интерес к изучению прошлого своего города или поселка, к истории своей семьи. В некотором смысле, энтузиасты бросили вызов профессионалам – историкам. Большое распространение получили «исторические мастерские», открытые к участию всех желающих; широко практиковалась «устная история», основанная на записях воспоминаний пожилых людей о своей жизни. Этот интерес к опыту и переживаниям «маленького человека», получивший название «истории повседневности» (Alltagsgeschichte ), или «истории снизу» (Geschichte von unten ), стал частью более широкого процесса демократизации общественной жизни и неслучайно совпал с зарождением движения «зеленых» и феминистского движения в Германии. Представители академической науки выступили поначалу с критикой «истории повседневности» как малооригинальной дилетантской попытки подорвать основные принципы исторической профессии. Но на фоне усилий энтузиастов-любителей по созданию «истории повседневности» профессиональные ученые создали наконец под тем же названием свою концепцию этого направления. Среди внутринаучных импульсов, способствовавших созданию истории повседневности , можно назвать влияние трудов английского историка Э.Томпсона, интерес к работам этнологов и социологов и т.д. Наибольший вклад в разработку научной «истории повседневности» внес сотрудник Института истории имени Макса Планка в Геттингене Альф Людтке. Предметом его основного внимания стала история германских рабочих в XIX–XX вв., а главным вопросом – проблема принятия и/или сопротивления пролетариев, навязываемым им «правил игры», фабричных порядков, идей национал-социализма и т.д. Ключевым в его концепции является труднопереводимое понятие Eigensinn («своеволие», «самоуважение»): как показывает А.Людтке, зависимость рабочих от заводского начальства не была абсолютной; они находили ниши в фабричной дисциплине для самоутверждения, используя для этого несанкционированные перерывы в работе, «валяние дурака» и т.д. К концу 80-х годов «история повседневности» стала общепризнанным научным направлением, получила широкую известность за пределами ФРГ. И все же ее основным экспериментальным полем остаются жизнь и быт людей в истории ХХ века, которую «историки повседневности» стремятся избавить от искажающих историческую действительность идеологических интерпретаций. Большой вклад историки этого направления внесли в изучение феномена нацизма, рассматривая его изнутри, с точки зрения тех «рядовых людей», которые вольно или невольно содействовали утверждению фашистской диктатуры в Германии. Хрестоматия РЕПИНА Л.П. «ПЕРСОНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ»: БИОГРАФИЯ КАК СРЕДСТВО ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ Ставшие заметными в конце 80-х годов увлечение историков биографиями и обновление проблематики и методологии биографических исследований получили теоретическое обоснование в известной программной статье историка Джовани Леви. В ней он, в частности, предложил и свою типологию исторических биографий. Один из вариантов был обозначен им как «модальная биография», которая выполняет служебную роль и в которой задача исследователя сводится к иллюстрации типичных форм поведения, присущих наиболее многочисленным социальным группам. речь в данном случае, естественно, идет не о собственно биографии, не об изучении жизненного пути индивида, а лишь об использовании биографических данных в статистических целях. Повышенное внимание к контексту характеризует второй подход, при котором своеобразие судьбы героя объясняется атмосферой его эпохи, среды, ближайшего окружения. Представителям этого направления, которое можно было бы назвать контекстуальным, по мнению Дж. Леви, большей частью удается, используя общий культурно-исторический контекст для реконструкции по имеющимся параллелям утраченных фрагментов биографии своего героя, не растворить в нем индивидуальные черты, «сохранить равновесие между специфичностью частной судьбы и совокупностью общественных условий». В основном все же этот метод применяется в историко-антропологических исследованиях, в которых воссоздание так называемых биографий простых людей занимает некоторое промежуточное положение между целью и средством. В основе третьего подхода, который описывает атипичные и, как правило, экстремальные случаи, – именно исследование самого контекста, проявление границ его возможностей. … Несомненным преимуществом исследования таких казусов («пограничных случаев») мне представляется способность продемонстрировать гетерогенность (разнородность – прим. сост .) данной социальной и культурной среды, обнажая ее ранее скрытые фрагменты, а значит делая наше представление о ней более полным и менее зависимым от деформаций все усредняющей статистики, для которой главное – частота случаев, а вовсе не их разнообразие. Не исчерпывая, разумеется, всех направлений биографического жанра, Дж. Леви упоминает в этом ряду четвертый, «герменевтический» подход, в котором подчеркивается роль диалога, коммуникации между индивидами и культурами, и завершает на этом перечень «подлинно крупных направлений», «представляющих собой новые пути, которыми идут те, кто пытается сделать биографию инструментом исторического познания». Традиционные виды исторических биографий, впрочем вполне оправданно, выводятся за рамки обсуждения. Согласно Дж. Леви, «между биографией и контекстом существует постоянная обратная связь, а всякое изменение является результатом множества их взаимодействий». …выведенная Дж. Леви из этого основополагающего и достаточно широко разделяемого методологического принципа задача биографического исследования – специфическим (прежде всего относительно социальной истории) способом «описать нормы и их реальное функционирование», определяя «границы свободы и принуждения, внутри которых складываются и действуют формы социальной солидарности», – оказывается существенно суженной как раз за счет изучения индивидуально-психологических аспектов. Подобно «усекновение головы» биографического жанра, представляется мне неоправданным, так же как и сомнительный тезис о том, что исследовательский поиск, подчиняясь этому императиву, должен быть направлен на косвенные источники, содержание которых в наименьшей степени носит следы контроля со стороны культурной среды». Репина Л.П. «Персональная история»: биография как средство исторического познания. // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. М., 1999. – С. 78–80. МАРАСИНОВА Е.Н. «ДУШЕВНО ОТСТАЛ Я ОТ ВСЯКИХ ВЕЛИКОСВЕТСКИХ ЗАМЫСЛОВ» (ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ СОЗНАНИЯ РОССИЙСКОЙ ДВОРЯНСКОЙ ЭЛИТЫ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XVIII – НАЧАЛА XIX ВЕКА) Две фразы, встреченные мной в частной переписке последней трети XVIII в., охарактеризовать важнейшие эпицентры социальной жизни русского дворянства, которые притягивали устремления его представителей: «желал бы… заслужить в свети имени сходнаго с моим усердием и чрезмерным желанием служить Отечеству и всемилостивейшей Государыне нашей… дабы… государство бы чувствовало власть самодержавства» и «…буду жив… ни о чем ином помышлять не буду, как весть тихую и беспечную жизнь; удалюсь от большаго света, который довольно знаю. Конечно не в нем совершенное благополучие почитать надобно; но собственно в себе». Эти исполненные неподдельной искренности и экспрессии признания определяют два полюса социального пространства русского дворянина – государственную службу, свет, самодержавную власть и партикулярную сферу, частные интересы личности. Напряжение, возникающее между этими двумя полюсами, и составляло нерв духовного развития господствующего сословия. Картина общественного сознания особенно сложна в переходную эпоху… Именно таким периодом для развития сознания элиты российского дворянства была последняя треть XVIII – начала XIX века. …Реконструкция сложнейших процессов, протекавших в сознании элиты российского дворянства рассматриваемого периода, была предпринята на основе 2 тыс. писем 50-ти авторов. Данный эпистолярный материал исследовался с помощью специально разработанных методик контент-анализа, позволивших более или менее полно учесть взаимосвязь между мотивами и ожиданиями автора, обстоятельствами его жизни во время переписки, отношениями с адресатом, функциями данного письма, и тем самым попытаться через текст источника уловить преломившуюся в нем нетекстовую реальность. Легкораскрываемое по материалам писем содержание господствующих ценностей свидетельствовало о высокой степени их зависимости от воздействовавшей на сознание дворянина официальной идеологии. Общепринятая норма укладывалась в монолитную чиновную формулу «ревностной преданной службы Государыне и Отечеству, за которую полагается всемилостивейшая награда». Общепринятый стереотип ни в коем случае не был персонифицирован и не исчерпывал сложную мотивационную систему личности. Ориентация на господствовавшую норму присутствовала лишь как составляющая часть многочисленных и противоречивых потребностей. Вливаясь в равнодействующую устремлений человека, которая и реализовывалась в поступке. Далеко не все действия, реакции и оценки авторов писем укладывались в общепринятый шаблон. За нетипичными поступками и реакциями, как правило, стоят либо уже угасающие тенденции развития общественного сознания, либо нарождающиеся – и те, которые разовьются в новые стереотипы, и те, которым суждено будет остаться нереализованной возможности. Новая ценностная система проявлялась как в традиционной сфере деятельности служилого сословия, так и на социальной периферии… В области государственной службы сбой стереотипа был зафиксирован по эпистолярным источниками, в частности, в следующих фактах: резкая, порой озлобленная критика блестяще отработанной и не вызывающей у большинства никакой рефлексии системы прошений, протекций, «выхаживания чина», «идолопоклонства в передней»; появление морально-этических определений у понятий, казалось бы, не имеющих качества и тем более нравственных градаций (заслуженная награда, сторонняя награда, выпрошенная награда, награда, полученная без искательств, и т.п.); нарастающее равнодушие к собственной карьере и служебным успехам потенциальных конкурентов; разрушение тождества между службой государыне, службой Отечеству, придворной службой; утрата осознания принадлежности к чиновной элите, формирование иной, отчасти мистифицированной, референтной группы «умных, прямо почтения достойных, благородных людей». Марасинова Е.Н. «Душевно отстал я от всяких великосветских замыслов» (Опыт исследования сознания российской дворянской элиты последней трети XVIII – начала XIX века). //Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. М., 2000. – с. 209–213. ЛЮДТКЕ АЛЬФ. ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ В ГЕРМАНИИ ПОСЛЕ 1989 ГОДА Проект «Истории повседневности» всегда имел два плана. Он был ориентирован на цели и задачи исторической науки в той же мере, как и на критику ее традиционных концептов, теорий и методов. Начнем с первого. Здесь подразумеваются две вещи. С одной стороны, не следует сбрасывать со счетов дилетанские фикции, те рассказы о собственной истории с их интерпретации, а также умышленным сокрытием фактов, что имеют хождение вне рамок …профессиональной истории. С другой стороны, к данной теме относится и проблема формулировки целей и задач истории как научной дисциплины, как возникает и изменяется спектр допустимых вопросов и перспектив. В отношении первого пункта вопрос состоит в том, чтобы понять и построить «историю снизу», в частности, проверяя «солидную историографию», но прислушиваясь и к иным голосам, повествующим о своей (или же чужой) истории. В прежней ФРГ это практиковалось, в частности, применительно к истории немецкого фашизма и национал-социализма. Биографические интервью – так называемые голоса дилетантов – существенно помогли раскрыть различные формы причастности к совершению нацистских преступлений… В этой перспективе общественный, т.е. укорененный в повседневной практике, «базис» диктаторского режима и его ничем не ограниченной захватнической и истребительской деятельности, направленной на уничтожение людей, были показаны совершенно иначе. Теперь о критике прежних концептов. В центре ее – проблема форм и способов «усвоения». Под «усвоением» здесь подразумеваются взаимоотношения между отдельными людьми и группами. А также воспринимаемые ими стимулы и принуждения… Мы изменяем взгляд на условия действий людей в обществе. … «Усвоение» …подразумевает практику самовыявления в уже наличествующем; при этом процесс «усвоения» находится в состоянии постоянного изменения. Вырисовывающийся взгляд на действующих лиц истории более не нацелен на те мнимо автономные личности, которые рассматривались… как последний оплот существования мира и истории. … В своей концепции индивида сторонники «Истории повседневности» используют понятие актер. В актерах они видят не «выразителей» неких анонимных сил, не их «агентов» (которые лишь реализуют находящиеся за ними силы). Актеры совершают поступки, они действуют исходя не только из свободной воли, но и ни как простые марионетки. Они зависимы, но действуют таким способом, который позволяет им определить свои шансы, и они пользуются этими шансами». Людтке Альф. «История повседневности в Германии после 1989 года». // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. М., 1999. – С. 119–125. Вопросы для самоконтроля 1. В чем специфика микроисторических исследований? 2. Чем, на ваш взгляд, различаются итальянская микроистория и «история повседневности»? 3. Какие подходы к жанру исторической биографии выделяет Л.П . Репина ? 4. Попытайтесь объяснить, за что критикует Л.П. Репина биографический подход Джовани Леви? 5. Какие выводы о самосознании русского дворянства делает Е.Н.Марасинова на основании анализа переписки? 6. Почему, на ваш взгляд, современные немецкие историки, например, Альф Людтке, стремятся утвердить в исследовании тему «маленького человека»? Методологическое введение к курсу «Отечественная история» Хрестоматия-практикум Составители Надежда Ивановна Гузарова Владимир Николаевич Гузаров Наталья Валерьевна Трубникова Подписано к печати 18.04.2004 Формат 60х84/16. Бумага офсетная Печать RISO. Усл. печ. л. 6,1. Уч.-изд. л. 5,53. Тираж 500 экз. Заказ .Цена свободная. Издательство ТПУ. 634050, Томск, пр. Ленина, 30. [1] [7] "Annales". Economies, Sociétes, Civilisations, 1953, p. 514. [2] [8] Блок М. Апология истории. с. 11. [3] [13] Там же, с. 13. [4] Февр Л.