содержание   ..  10  11  12  13  ..

II. Телесные наказания*(2049)

235. В близком соотношении с лишением жизни стоит причинение преступнику телесного страдания, боли как наказания*(2050). Его происхождение столь же древнее, как и смертной казни, так как оно является таким же естественным выражением стремления отмстить человеку, причинившему нам боль, воздать оком за око и зубом за зуб. От частного мстителя оно перешло к общественному как средство воздаяния и надолго заняло одно из первенствующих мест в законодательствах средних веков и даже нового времени, идя об руку со смертною казнью*(2051).

Обширность применения телесных наказаний объяснялась многообразием той роли, которую они играли в уголовном правосудии. Прежде всего, самые разнообразные телесные муки являлись простым дополнением или придатком смертной казни. Все виды квалифицированной смертной казни в сущности представляются соединением двух наказаний: лишения жизни и причинения телесного страдания. Далее, те же телесные страдания являлись необходимым судопроизводственным условием. Пытка была центральным пунктом розыскного процесса, наиболее надежным средством получения "лучшего доказательства всего света", "царицы доказательств" - собственного сознания. Пытка была телесным страданием, но применяемым в уголовном правосудии не ради возмездия за вину, а ради удостоверения и раскрытия вины и виновных. Затем, причинение телесного страдания входило в область уголовного правосудия и как полицейская предупредительная мера, как средство распознания лихого человека, бывшего в суде и приводе. Рваная ноздря, поротая губа, урезанный язык, выжженное на лице или на теле пятно или тавро - это были примитивные справки о судимости.

Наконец, не менее многочисленны были случаи применения телесного наказания как самостоятельной карательной меры, и притом в различных типах. Во-первых, оно являлось в виде членовредительного или изувечивающего наказания, состоящего в отнятии какого-либо органа тела, лишении его способности действовать или в причинении неизгладимого повреждения*(2052); во-вторых, в виде болезненного наказания, причиняющего тяжкую физическую боль, оставляющего расстройство здоровья, а иногда даже бывшего причиной смерти, и в-третьих, в виде наказания, рассчитанного не столько на физическое страдание, сколько на испытываемый преступником позор и унижение, на причинение нравственного страдания.

Критическая литература конца XVIII века в ее борьбе с непорядками уголовной юстиции поставила на первый план отмену пытки. Беккариа, Монтескье, Вольтер, Томазий, Зонненфельс с неоспоримой силой доказали прежде всего бесчеловечность этой меры, причиняющей жестокие мучения лицу, виновность которого не доказана, против коего возникло лишь предположение виновности. "Человека, - говорила Екатерина в своем Наказе, повторяя слова Беккариа, - не можно почитать виновным прежде приговора судейского, и законы не могут его лишить защиты своей прежде, нежели доказано будет, что он нарушил оные. Чего ради какое право может кому дати власть налагати наказание на гражданина в то время, когда еще сомнительно, прав он или виноват". Не менее убедительно доказывала она бесполезность и вред этой мерыдля уголовного правосудия, для разыскания истины. "Обвиняемый, - продолжает Наказ, - терпящий пытку, не властен над собою в том, чтоб он могговорить правду. Можно ли больше верить человеку, когда он бредит в горячке, нежели когда он при здравом рассудке и добром здоровье?.. И невинный закричит, что он виноват, лишь бы только мучить его перестали... Посемупытка есть надежное средство осудить невинного, имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силу и крепость свою уповающего". С почвылитературной борьба против пытки переносится в законодательство, и еще до наступления великой революции начинается постепенная ее отмена (1754 г. - в Пруссии, 1770 г. - в Дании, 1772 г. - в Швеции, 1776 г. - в Австрии, 1780 г. - во Франции, 1801 г. - в Poccии и т.д.), и уже к первой четверти XIX столетия эта суровая мера, как говорил Указ императора Александра I (1801 г.), стыд и зазор человечеству наносящая, исчезла из уголовного процесса*(2053).

Провозглашенная Учредительным собранием, скоро перешедшая в законодательства всех европейских государств, отмена квалифицированной смертной казни нанесла еще более сильный удар телесному наказанию. Затем, под влиянием тех же начал гуманности, того же признания и в преступнике человека исчезли наказания членовредительные и наиболее тяжкие кровавые формы наказаний болезненных. А затем был поставлен и принципиальный вопрос о целесообразности и допустимости вообще причинения телесной боли как особого вида наказания.

Доктрина XVIII века весьма колебалась в этом отношении: борьба против смертной казни, в особенности квалифицированной, борьба против пытки иизувечивающих наказаний лишала возможности поставить на очередь вопрос об отмене всяких телесных наказаний*(2054). Даже Монтескье, Беккариа не восставали против этих наказаний вообще. Глобиг и Густер находили, что вправомерности телесных наказаний нет сомнения, но они не должны быть жестоки; они допускали болезненные наказания до 200 ударов. Энгельгардт всвоем опыте уголовного права, основанного на мировой мудрости и на началах естественного права, не отрицал необходимости даже членовредительныхнаказаний. Но доктрина XIX века подавляющим большинством дала на этот вопрос отрицательный ответ, энергически доказывая не только непригодность, но и прямой вред этой меры для уголовного правосудия. Результатом этого и явилось исчезновение телесного наказания из новых уголовных кодексов*(2055).

Но, как и по отношению к смертной казни, процесс вымирания телесных наказаний далеко еще не завершился. Еще и ныне не только встречаются в литературе и практике голоса в защиту этого наказания, но в недавнее время замечается как бы подъем его защитников. Стоит вспомнить то впечатление, которое еще недавно вызвала в Германии брошюра члена Reichsgericht'a*(2056) - Миттельштедта. Отказываясь от применения этих наказаний к взрослым, некоторые считают желательным удержание их для малолетних. Значительное число защитников встречают телесные наказания и среди пенитенциаристов, видящих в них необходимую меру тюремной дисциплины*(2057). Поэтому и ныне в учебнике едва ли можно избежать обозрения, хотя бы и в кратком виде, тех доводов, которые приводятся pro и contra этого наказания.

236. Относительно восстановления членовредительных наказаний в тесном смысле едва ли могут быть серьезные опасения. Кровавые операции в виде отсечения руки, ноги или пальцев, отрезания ушей или носа, урезания языка, совершаемые во имя правосудия, не только возмущают наше нравственное чувство, противоречат началам христианской нравственности, не только не своевременны, но и наглядно бесцельны, создавая ряд калек, содержание коих падает бременем на государство и общество. Даже как мера полицейская, последний тип этих наказаний, клеймение, оказалось несостоятельным, так как всегда находится средство для вытравления этих знаков, и в распоряжении государства есть более верные средства распознавания судимости в виде справок о судимости, антропометрической системы и т.д.

Но едва ли более устойчивы и доводы защитников болезненных наказаний. Слов нет - выполнение телесных взысканий просто: пришел, отсекся, ушел; для них не нужно ни дорогостоящих тюремных построек, ни сложной администрации, ни требующей так много знания, труда, самоотвержения тюремной службы; но разве эти отрицательные качества могут определять юридическую годность карательной меры?

Говорят, телесное наказание является прекрасным средством возмездия, давая возможность соразмерить его с самыми разнообразными оттенками виновности. Как много видоизменений допускает это наказание благодаря различию употребляемых средств, от кнута до розог включительно, различию мест и условий нанесения ударов, их количеству и т.д.! Оно одно способно восполнить всю лестницу наказаний, примыкая, с одной стороны, к смертной казни, а с другой - к выговорам и внушениям.

Но ближайшее рассмотрение подрывает в корне все эти соображения, так как в действительности сила и значение телесных наказаний зависят от таких привходящих условий, которые предвидеть и устранить не может законодатель.

Такова, во-первых, полная зависимость тяжести наказания от исполнителя, его физической силы, его ловкости, а в особенности от его воли и желания. Нельзя не вспомнить приведенные выше указания князя Щербатова, адмирала Мордвинова, официальной комиссии Зубкова*(2058). Если палач имел возможность с трех ударов засечь насмерть здорового преступника или же дать несколько десятков ударов так, что наказываемый кричит только для отвода глаз*(2059), то как же говорить о справедливости? Мера справедливого воздаяния будет, следовательно, определяться не законом, не судом, а настроением палача, размером полученной взятки. Отверженец общества в действительности является единственным применителем правосудия. Были, правда, теоретики, как Генке, даже Бентам, которые хлопотали об устройстве механического "секуна", равномерно отпускающего удары; но практического осуществления этой мысли мы не знаем. Во-вторых, организм самого наказанного. Как определить степень отзывчивости к боли организма, способность его реагировать против понесенных страданий? Не знаем ли мы по ежедневному опыту, как разнообразны по последствиям для организма удары и поранения? Пол, возраст, различные болезни, телосложение, общее состояние нервной системы - кто же в состояния рассчитать и взвесить все эти оттенки и их влияние? В тех случаях, когда по роду и размеру наказания физическое страдание отходило на задний план, где вся репрессия заключалась в испытываемых наказываемым нравственных страданиях, в ощущении позора и унижения, являлся новый, столь же мало поддающийся определению индивидуальный фактор - степень развития сознания о личном достоинстве.

Но если бы даже законодатель или суд и были в состоянии оценить все эти оттенки, то затем возникает другой, столь же трудно разрешаемый вопрос: когда именно должно применять это наказание? Сечь - по делу или по человеку глядя? Естественнее, казалось бы, первое, но история телесных наказаний указывает иное. Везде, где практиковались телесные наказания, возникало различие наказуемости по сословиям и классам. Везде появлялся класс избранных, которых не должна касаться рука палача. Телесные наказания, как замечает Спасович, предназначались для черни, т.е. для той грязной гущи народонаселения, которую в течение многих веков законодатель не считал способной к образованию, к сознанию чести личной, а лишь пригодной к такой дрессировке, какой подвергают лошадей и собак посредством хлыста. Едва ли нужно говорить, насколько не соответствует такое сословное неравенство понятию правосудия. Нужно ли серьезно опровергать, что проевшийся и пропившийся потомок столбового рода, сбирающий по дворам подачки, или хотя бы и титулованная, но попавшая в списки проституированных женщина, тем не менее сохраняют более развитое понятие о личном достоинстве, чем всякое лицо податного сословия.

Но ведь наказание не есть простое воздаяние, оно должно быть целесообразной охранительной мерой; могут ли быть признаны таковыми плети или розги?

Много говорили прежде о спасительном страхе, внушаемом тяжкими телесными наказаниями, всякая попытка их смягчения встречала крики ужаса за погибшую общественную безопасность; стоит вспомнить, например, рассуждения Комитета 1817 г.; но не сбылись их предсказания, и кнут, а за ним и плети, отошли в область истории.

Если, как мы видим, поколеблены ныне доводы устрашительности смертной казни, то что же сказать об угрозе 10, 20 ударами розог? Отмена публичного исполнения казни была в этом отношении последним и решительным ударом. А такая отмена представлялась еще более необходимой, чем отмена публичности смертной казни. Эти брызги крови, летящие из-под ударов, крики и стоны наказываемых, это торжество животной силы над беззащитным было такой развращающей школой для народа, что можно удивляться, как находились еще защитники публичности казни среди людей, по-видимому, понимающих задачи государственной политики. Могло ли государство, запрещая кулачные бои, публичное жестокое обращение с животными, сохранять публичное истязание людей?

Но чем более падала вера в устрашительность розги, тем сильнее обрисовывался весь вред этого наказания с точки зрения пенитенциарной. Наказание тем ощутительнее, чем выше нравственный уровень наказываемого, так что для лиц, давно утративших сознание стыда и позора, репрессивная сила легких телесных наказаний сводится к нулю. Высеченный теряет способность сознавать позор - теряет сознание своего личного достоинства, а поднятие этого сознания составляет одну из задач правоохранительной деятельности государства.

Спорить против того, что телесное наказание нужно сохранять в интересах самих наказываемых, так как денежное наказание, лишение свободы и т.д. может оказаться слишком разорительным наказанием для неимущих классов, едва ли необходимо, ибо такой аргумент противоречит самым элементарным требованиям карательной политики. Если наказание является необходимым злом, то можно ли защищать какую-либо карательную меру только потому, что она не ощутительна для наказываемого? Не лучше ли тогда вовсе не наказывать преступника, не возбуждать против него дорогостоящего государству уголовного преследования? И как не вспомнить ввиду этих аргументов слова Росси: "Если в обществе развито нравственное достоинство, то оно изгонит сеченного из своей среды, и это послужит для него препятствием для снискания пропитания своим трудом, сделает из него врага общества навеки. Но подобная страна еще счастлива; хуже там, где только что высеченный палачом принимается в общество, к которому он принадлежал до осуждения, где наказанному стоит только отряхнуться, чтобы изгладить последствия наказания; это свидетельствует о грубости народа, об его отсталости. Телесное наказание - характеристическая черта и печальная необходимость для стран варварских".

Остается еще его дешевизна для государства; но едва ли можно говорить о значении этого довода: плох тот хозяин, который необходимый, но не произведенный расход зачислит на действительный приход.

Но полная непригодность телесного наказания как карательной меры невольно возбуждает сомнение и о его тюремно-дисциплинарном значении. Дисциплинарные взыскания не настолько отличаются от карательных, чтобы можно было допустить, что то, что бесполезно и даже вредно в одной сфере, было бы необходимо и полезно в другой.

III. Ограничение и лишение свободы

237. Центром современной карательной системы является лишение свободы. Оно заняло то место, которое в древнейшем периоде принадлежало денежным взысканиям, а позднее - смертной казни и телесным наказаниям.

В полном своем объеме лишение свободы означает уничтожение всякой возможности располагать собою и своими действиями, в частности, возможности двигаться. Такой вид лишения свободы, в виде прикования к стене или помещения в каменные мешки и т.п., мы встречаем в древнем и средневековом праве, но ныне подобные карательные меры исчезли из кодексов, сохраняясь разве только в виде дисциплинарных тюремных взысканий, как, например, прикование на цепь, связывание. Поэтому ныне и доктрина, и законодательства понимают под лишением свободы только ограничение, более или менее значительное, свободы распоряжаться собою, но не полное ее отнятие.

Сообразно с объемом этих ограничений теория и разделяет лишение свободы на виды, которые, по моему мнению, могут быть сведены к трем: 1) надзор, 2) удаление и 3) заключение. При этом такие виды применяются или отдельно, или совместно, служа основанием целой группы смешанных форм наказания.

Надзор*(2060). Отдача под надзор полицейских органов или других учреждений заключается не в одном только усиленном наблюдении за жизнью и деятельностью поднадзорного, но сопровождается для него и рядом других, более или менее существенных, ограничений, например, выбора места жительства, права переезда и т.д., а потому и составляет не одну только предупредительную меру, но и действительное наказание, хотя и назначаемое преимущественно в виде дополнительной меры.

Необходимость таких дополнительных мер оправдывается соображениями двоякого рода. Во-первых, интересами самого преступника, находящегося по выходе из тюрьмы весьма часто в крайне затруднительном положении, а потому нуждающегося в материальной поддержке; во-вторых, интересами общественного спокойствия и безопасности, основанными на том, что современное устройство тюрем не дает вполне достаточной гарантии общественной безопасности по отношению к лицам, освобожденным из заключения, и, естественно, вызывает необходимость особенно тщательного надзора за этим классом со стороны полицейских властей.

В силу этой разнородности и даже, отчасти, противоположности задач, правильная организация надзора и представляла всегда весьма значительные затруднения для законодателей, как это особенно можно видеть из поучительной истории этого института во Франции*(2061). Возникнув в эпоху Великой революции, по Декрету XIII года, надзор пережил там много изменений. По Кодексу 1810 г. всякий отбывший наказание лишением свободы, начиная от rйclusion, по требованию правительства или заинтересованного третьего лица (по Закону 1812 г.), а прежде и по собственному почину, мог представить залог хорошего поведения, сумма которого определялась судом при постановлении приговора, и тем избежать надзора. Лицо, не внесшее залога, отдавалось под надзор полиции, которая могла ему воспретить жительство в определенной местности или указать местожительство; в последнем случае полиция получала безграничное право посещать арестанта и делать у него обыски. Нарушение запрета влекло за собою заключение в порядке административном на все время надзора. Закон 1832 г. отменил эти постановления, сохранив только ограничение выбора места жительства, а Декрет 1851 г. возобновил систему code pйnal, но без права заменять надзор залогом и с допущением, в случае нарушения правил надзора, депортации в административном порядке. Республика Законом 1870 г. отменила действие Декрета 1851 г., а Законами 23 января 1874 г. и 15 августа 1875 г. создала новую, довольно сложную систему надзора, устранившую, между прочим, пожизненность надзора, но оказавшуюся также недолговечной. Закон 27 мая 1885 г. отменил отдачу под надзор полиции и заменил ее (ст.19) запрещением осужденному пребывать (de paraоtre) в местах, в коих cиe будет ему воспрещено правительством до его освобождения*(2062), причем это воспрещение (linterdiction de sejour), так же как и надзор, почитается наказанием и не может превышать 20 лет. Нарушение этого предписания влечет за собою тюремное заключение не свыше 5 лет*(2063).

Англия ввела Биллями 1869 и 1871 гг. правила о надзоре как дополнительном наказании, сходные с французской системой, требуя от всех отбывших наказаниe за корыстные преступления или освобожденных условно заявки полиции о месте жительства и его переменах и даже предоставляя полиции право задерживать поднадзорное лицо по первому подозрению, а для рецидивистов установив специальные наказания за некоторые проявления дурного поведения, как, например, за снискание себе пропитания бесчестным способом, за сокрытие перед судом имени и места жительства и т.д. Рядом с этим Англия сохранила и древненемецкую систему ручательства в хорошем поведении (recognizances)*(2064), на основании коей суд, приговаривая кого-либо к наказанию, может вместе с тем взять с него залог или потребовать поручительства в том, что он не будет нарушать общественного мира, под угрозою потери залога.

По Германскому уложению в определенных в законе случаях суд, постановляя приговор, может предоставить право высшей местной полицейской власти учредить за виновным после отбытия наказания особый надзор. Этот надзор может быть учрежден полицией только по соглашению с управлением тюрьмы и на срок не долее 5 лет со дня освобождения. Надзор выражается в том, что поднадзорному запрещается жить в известных местах и обыски у него делаются без всяких ограничений; поднадзорные подлежат некоторым ограничениям в занятии известными промыслами; иностранцы же в этих случаях могут быть высылаемы за границу. Кроме того, приговаривая к аресту за некоторые маловажные проступки, как, например, за нищенство, бродяжество, проституцию (_ 361, N 3-8), суд может предоставить полицейской власти право по окончании срока наказания поместить виновных в работные дома или употребить их на общественные работы на срок не свыше 2 лет*(2065).

Трудность правильного устройства надзора не служит еще достаточным основанием к полному исключению его из числа карательных мер, в особенности в тех государствах, в которых, как у нас в Poccии, реформа тюрем находится в зародыше, а патроната почти не существует.

Как указано выше, необходимость особого полицейского надзора объясняют двоякого рода интересами: общества и преступника. С одной стороны, общество не может не опасаться человека, просидевшего более или менее долгий срок в тюрьме и даже, может быть, побывавшего в ней неоднократно, а потому и не может обойтись без особого за ним надзора. С другой стороны, и преступник, вышедший из тюрьмы, нуждается также в особой о нем заботливости: онотвык руководить собою благодаря условиям тюремной жизни, он чужой для той среды, в которой ему приходится начинать новую жизнь; весьма нередко тщетно ищет он работы, поддержки, сочувствия; его стремления бросить преступную дорогу замирают, и в эту-то трудную минуту должна явиться к нему на помощь государственная власть в лице надзирающих за ним ее органов.

Обе указанные цели одинаково важны, но они едва ли совместимы в одном каком-либо учреждении; они требуют слишком разнородных условий для своего осуществления. Мало того, вторая задача и не по силам государственной полиции, она стоит вне круга ее деятельности: забота об участи освобожденных, как это мы видим в западноевропейских государствах, должна быть делом особых обществ, частной благотворительности. В этом отношении государство должно заботиться только о том, чтобы учрежденный им надзор не противодействовал деятельности таких обществ.

Но как средство общественной охраны, заключающее в себе весьма существенное ограничение прав личности, надзор является, несомненно, мерой карательной, дополняющей лишение свободы в тесном смысле или как бы служащей ее непосредственным продолжением; поэтому надзор может быть назначаем только в случаях, прямо указанных в законе, по постановлению суда, а не по усмотрению администрации. Назначение надзора должно составлять часть приговора, причем в приговоре, соответственно с законом, должен быть установлен и высший его срок.

Вместе с тем, так как цель надзора оградить общество от тех преступников, которые по выходе из тюрьмы могут представить для него действительную опасность, то нельзя не признать вполне целесообразной систему Германского кодекса, на основании коей суд только предоставляет администрации право установить надзор, а действительное применение этой меры ставится в зависимость от усмотрения местной администрации, которая, по совещанию с управлением тюрьмы, может вернее решить вопрос о необходимости надзора по отношению к данному преступнику.

По содержанию своему надзор прежде всего предполагает ограничение в выборе места жительства, и притом в двояком отношении. Во-первых, в виде воспрещения жить в известных местностях, например, в центрах промышленной или торговой жизни, где скопление массы порочных или преступных лиц действительно может угрожать общественной безопасности; или же в местностях, имеющих особенное значение для данного преступника, например, в месте учинения преступления, где можно опасаться вражды и даже ненависти населения к преступнику, или, наоборот, мести преступника - свидетелям, потерпевшему. Нужно только иметь в виду, чтобы излишний объем запретных для жительства пунктов не затруднил для поднадзорного добывание средств существования, а с другой стороны, нельзя также не иметь в виду, что в маленьких местечках, и особенно в деревнях, поднадзорный с трудом найдет средства существования и что действительный надзор за такими лицами органов полиции может быть легче организован именно в больших городах, а потому удаление поднадзорных из всех населенных пунктов может быть вредно для общественного спокойствия. Во-вторых, прямое определение правительством места жительства; но подобное ограничение может быть допускаемо с значительной осторожностью. Не надо забывать, что оно может сделать надзор крайне тягостным, превышающим главное наказание лишением свободы, как скоро, например, назначенное место жительства окажется вредным для здоровья, лишает возможности заработка и т.д. Вместе с тем скопление в одной какой-либо местности поднадзорных может оказаться вредным и для общественной безопасности. Поэтому такую меру можно допустить или для особенно опасных преступников, или для тех, кои по выходе из тюрьмы не изберут для себя места жительства.

Другим также неизбежным условием надзора является ограничение права перемены жительства, в особенности в первое время, так как постоянное передвижение поднадзорных из одного места в другое может создать опасную форму бродяжества, хотя, конечно, с другой стороны, и безусловное прикрепление к первоначально выбранному месту может создать огромные невыгоды для поднадзорного, как скоро его выбор окажется неудачным. Удачное разрешение этих затруднений, по моему мнению, давал французский Закон 1874 г., послуживший образцом и для нашего нового Уложения; по этому закону свобода передвижения наступала только после 6 месяцев пребывания в избранном месте жительства, а до того времени переселение могло быть допущено только с разрешения полиции по обстоятельно мотивированному ходатайству подсудимого. В связи с этим условием стоит и обязанность поднадзорного заявлять каждый раз о предполагаемой перемене жительства полиции с указанием и той местности, куда поднадзорный пожелает переселиться. Без такой обязательной заявки полиция будет лишена возможности иметь надлежащее наблюдение за лицами этой группы.

Более спорными представляются другие ограничения поднадзорных, встречающиеся в отдельных законоположениях, как, например, обязательная явка в определенные сроки поднадзорного в полицию, возможно частые посещения агентами полиции поднадзорных в местах их жительства, расширение права обысков и выемок у поднадзорных. Там, где полиция не придает действительного значения этим своим правам и мало пользуется ими, подобные ограничения получают характер ненужных формальностей; но как скоро полиция ревностно исполняет свои обязанности, эти ограничения становятся гибельными для поднадзорных. Они постоянно напоминают прошлое не только преступнику, но и окружающему его обществу, возбуждая недоверие и презрение к бывшему преступнику, а иногда даже вредят поднадзорному материально. Кто возьмет к себе поднадзорного жильцом, слугой, рабочим, если он знает, что тот обязательно еженедельно сообщает полиции подробный отчет о своем образе жизни, о времяпрепровождении, если он знает, что во всякий момент к нему на дом, на фабрику могут пожаловать незваные гости и учинить осмотр или обыск? А в результате, благодаря этим условиям надзора получится неутешительный, как бы заколдованный круг: преступление вызывает надзор, надзор - невозможность заработка, а отсутствие заработка - преступление.

238. Высылка*(2066). Удаление как ограничение свободы по природе своей представляет две формы: удаление откуда-либо, высылка с предоставлением высланному выбора места для жительства по его усмотрению, и удаление куда-либо - ссылка, т.е. определение государством места жительства высылаемому в известном местечке, городе или в пространстве какого-либо округа, губернии.

Высылка, в свою очередь, по объему распадается на два вида: на высылку за пределы государства и в пределах его.

Высылка за пределы государства была известна и древнему миру. Она широко применялась к римским гражданам в эпоху процветания Римской республики в виде добровольного удаления осужденного из отечества. В новое время она была особенно распространена, например, в Германии до конца тридцатилетней войны, соблазняя правительство своею кажущейся дешевизной. Позднее, в эпоху господства доктрины договорного возникновения государств, она встречала много защитников и между теоретиками. Но увлечение ею продолжалось недолго. Взаимное снабжение преступниками до такой степени противоречит самым примитивным понятиям о правильных международных отношениях, о солидарной охране правовых интересов, что едва ли нужно и объяснять причины почти полного исчезновения этого наказания из современных кодексов.

Теперь изгнание сохраняется только для иностранцев и в весьма редких случаях - для собственных подданных.

Так, высылку последних как самостоятельное наказание сохранил Французский кодекс в виде bannissement, т.е. изгнания за пределы Франции. Изгнание это срочно, от 5 до 10 лет, и назначается (после Закона 13 мая 1863 г.) за маловажные проступки политические. Само осуществление этого наказания зависит от согласия правительства того государства, в которое высылают; в противном случае изгнание заменяется заключением в крепость.

Многие из французских писателей, как F. Helie (I, N 56), возражают против изгнания на основании его неравенства для отдельных подсудимых и трудности осуществления; но мне кажется, что при ограниченном употреблении его для маловажных политических преступлений, имеющих в особенности национальный характер, срочное изгнание представляется несравненно целесообразнее тюрьмы, тем более что в таких случаях нет основания ожидать отказа в принятии высланного от соседних государств *(2067).

Шире применяется изгнание к иностранцам. Современные международные отношения, как замечает Haus (N 711), обязывают принимать на свою территорию иностранцев, оказывать им покровительство; но эта обязанность исчезает, как скоро пребывание данного иностранца в стране грозит ее внутренней безопасности и спокойствию или как скоро деятельность его получает преступный характер. В последнем случае виновные или подвергаются ответственности по законам местопребывания, или же правительство удаляет их из государства. Таким образом, изгнание иностранцев практикуется или как самостоятельное наказание, или как элемент полицейского надзора. В действительной жизни оно еще чаще применяется как простая административная мера, но в этом отношении против него можно сделать те же возражения, как и против административной ссылки.

Второй вид данного типа представляет высылка из определенных пунктов внутри государства или воспрещение жительствовать и приезжать в столицы или некоторые другие города и местечки. Так, по французскому праву при нанесении обиды действием чиновнику (_ 229) назначается, как дополнительное наказание, запрещение на срок от 5 до 10 лет жить в округе, где служит обиженный. По германскому праву высылка применяется в виде дополнительного наказания по специальному Закону о социалистах (21 октября 1878 г.). По _ 22 этого закона суд относительно лиц, занимающихся социалистическою пропагандою, может предоставить местной полиции право воспретить виновным пребывание в известных округах и местечках.

239. Ссылка. Ссылка в определенное место для пребывания в нем в современных законодательствах является также с разными оттенками: во-первых, по объему того пространства, из которого воспрещается выезд: губерния, уезд, город; во-вторых, по тому, назначается ли ссылка самостоятельно или же ей предшествует более или менее продолжительное лишение свободы; в-третьих, по характеру места, в которое ссылают: в места населенные или ненаселенные, причем в последнем случае задачею ссылки становится не только удаление преступника, но и снабжение заселяемой местности рабочими руками, ее колонизация, разработка ее естественных богатств в интересах метрополии и т.д. При теоретической оценке этого наказания заслуживает особенного внимания последнее деление.

Ссылка неколонизационная. Я говорил уже о значении этого рода ссылки, излагая систему наказаний нашего права: она представляется одинаково несостоятельною и по отношению к наказываемому, и по отношению к обществу*(2068).

Репрессивный элемент такой ссылки состоит из двух частей: во-первых, из порвания навсегда всех прежних связей, привычек и т.д. наказываемого, и во-вторых, из невыгодных для него условий новой обстановки. Но первый элемент имеет чисто индивидуальный характер, он теряет всякое значение, если преступник не имеет никаких связей, если его привычки и образ жизни, например шулерство, карманное воровство, таковы, что он может не покидать их с одинаковым успехом и в Туле, и в Перми. Второй же элемент представляется крайне неравномерным: житель Ярославля или Твери, сосланный в Колу или Мезень, конечно почувствует тяжесть наказания; но обыватель Повенца или Пудожа, оказавшийся на жительстве в Самаре, может только благодарить судьбу.

А кроме того, нельзя же не иметь в виду интересов местностей, в которые ссылают, в особенности там, где, как у нас, это наказание употребляется именно за преступления против собственности, совершенные лицами привилегированными. Едва ли выгодно для Архангельска или Петрозаводска служить стоком для привилегированных мошенников или воров обеих столиц.

Таким образом, невыгода этого наказания очевидна. Если и можно сохранить его в законе, то разве только в виде исключения, назначая за маловажные нарушения с политическим оттенком, да и то предполагая ссылку на короткие сроки.

240. Ссылка колонизационная. Иное значение имеет этот тип ссылки. Хотя из больших западноевропейских государств ныне такая ссылка практикуется только во Франции и в небольшом объеме в Испании и Португалии, да и прежде она встречалась весьма не во многих кодексах, но ввиду той роли, которую играет эта ссылка у нас, ввиду теоретических споров, ею возбужденных за последнее время, я считаю необходимым остановиться на ней несколько подробнее)*(2069).

Ссылка в Риме. В древнем мире в более организованной форме мы встречаем ссылку в Рим, где она появляется в любопытную эпоху римской истории, в период цвета, силы и могущества мирового государства, когда властители вселенной, граждане державного Рима, правда небольшим числом, резко противопоставили себя всему остальному миру. Это противоположение проникало во все сферы права и всего полнее отразилось на их карательной системе, редко отличавшей наказания для honestiores и humiliores*(Более почтенных и более презренных (лат.).") - рабов, иностранцев. Юридическая чернь расплачивалась за все своим телом: для них розги и палки; для них вонючая тюрьма и тяжелые работы в рудниках, на постройках; для них, наконец, все виды смертной казни. Но что же делать с преступными гражданами? Древняя сакрально-родовая система, с ее элементами возмездия, с ее мистическими обрядами, правда, еще держалась в законе, но уже давно вымирала в жизни; телесное наказание во всех его видах по законам Порция не могло быть применимо к гражданам, и оставались одни только денежные взыскания да смертная казнь. И вот, как реакция против последней, является изгнание, ссылка. Она прежде всего встречается в виде добровольного удаления из Рима того гражданина, которому угрожала смертная казнь. Первый пример такого удаления, как замечает Гольцендорф, дал Кориолан; но уже к эпохе Суллы удаление из Рима, inlerdictio tecti, aquae et ignis, являлось обыкновенной формой замены смертной казни. Это изгнание, говорит Цицерон, не было наказанием, а убежищем от наказания, к которому прибегали из страха тюрьмы, смерти и позора. Тем не менее изгнанный терял права римского гражданина; никто из граждан не должен был иметь с ним общения; он был отлучен от крова и пищи (aquae et ignis interdictio) и подлежал capitis diminutio media*(Частичному "умалению личности" (лат.).")*(2070), а иногда конфисковалось и его имущество*(2071). Но, чтобы понять действительное значение римского изгнания, нам нужно оживить перед собой условия жизни Древнего Рима, весь тот круг идей, убеждений, привычек, среди которых вырастал и жил римлянин. "Деятельность политическая, - говорит Спасович, - стояла в Древнем Риме неизмеримо выше всякой иной и составляла для каждого гражданина все счастье, все благо, все достоинство и назначение его жизни, так что пребывание вне государства, хотя бы и не сопровождаемое никакими физическими страданиями, лишениями и неудобствами, было, однако, столь тяжелым злом, что большего и не требовалось".

С падением Республики постановка вопроса об изгнании должна была измениться: "Звание гражданина потеряло свою цену, жизнь опошлела, единственным источником наслаждений стал быт частный, чувственные удовольствия и изысканная роскошь. Для многих удаление из Рима могло казаться скорее благодеянием, нежели наказанием: удаляемое лицо делалось безопаснее, за глаза о нем могли и забыть". В эпоху Империи нельзя было более говорить о тождестве удаления и смертной казни; но сама идея, заключающаяся в этом виде наказания, не вымерла; она послужила основой двух наказаний императорского Рима: высылки - relegatio и ссылки - deportatio, назначавшихся также для знати, но выдвигавших на первый план не тяжесть удаления из мирового центра, а трудности новой жизни.

Первые следы релегации, как принудительного поселения в известном месте, мы находим еще в эпоху Республики*(2072); но полное свое развитие она получила в императорском Риме, и притом в двоякой форме. Прежде всего, она явилась в виде политической меры, как средство борьбы с разнообразными врагами всемогущего цезаризма. В этом своем виде она отличалась полной неопределенностью: она назначалась императорами, и от них же вполне зависел и ее объем; она могла продолжаться несколько месяцев или делаться пожизненною. Особенно же варьировался выбор места жительства, начиная от цветущих колоний Рима и кончая бесплодными и безлюдными скалистыми островами Средиземного моря или архипелага, отсылка на которые была равносильна осуждению на смерть. Вскоре релегация является и в качестве судебного наказания, и притом при вновь появившихся в законе преступлениях (crimina extraordinaria), не представлявших особенной важности. Поэтому она не сопровождалась ни потерей прав гражданства, ни лишением имущества; наказанный только стеснялся в праве передвижения. При этом различали три ее вида: 1) воспрещение жить в Риме или вообще в определенном, более или менее значительном от него расстоянии; 2) поселение в каком-либо месте на континенте Европы и 3) ссылку на острова. В первых двух случаях релегация могла быть и срочною *(2073).

Одновременно с релегацией и в связи с прежним interdictio aquae et ignis выработалась и наиболее тяжкая форма римской судебной ссылки - депортация*(2074), занявшая место между смертной казнью и релегацией. Депортация состояла из трех элементов. Ей предшествовал позорный обряд вывезения или вынесения из города, от которого она и получила свое имя. Затем она всегда влекла потерю прав римского гражданина, так что ссыльный лишался patria potestas, супруге и детям запрещалось следовать за осужденным. В сфере имущественных прав депортированный был не только граждански умершим, но его имение по большей части конфисковывалось, так что только в виде изъятия часть имущества сохранялась его детям, иногда патрону, а еще реже, и то в незначительном количестве, самому наказанному. Сама правоспособность его существенно ограничивалась, так как он не мог ничего приобретать ex jure civile. Наконец, депортированный навсегда поселялся на каком-нибудь острове или в отдаленной провинции, причем выбор места, зависевший от императора, играл немалую роль при определении силы наказания, так как депортация на какой-нибудь необитаемый остров в сущности была смертной казнью*(2075). Бывали, впрочем, примеры при Калигуле и Нероне, что и при ссылке в места не столь страшные императоры в действительности обращали это наказание в смертную казнь, посылая пиратов перебить ссыльных.

Со времени христианских императоров, особенно после Константина, депортация, не изменяясь по существу*(2076), отодвинулась на второй план: для кровавой расправы отживающей империи и депортация была слишком мягким средством.

Римская ссылка вовсе не интересовалась судьбою ссыльного на месте его жительства; для нее было безразлично, занимался ли наказанный на месте ссылки какими-нибудь работами или оставался праздным; как наказание для привилегированных, она никогда не соединялась с обязательными работами. Только во время Константина мы встречаем пример осуждения в ссылку с работами на мукомольных мельницах, damnatio in pistrinum urbis Romae. Также мало занималось государство и вопросом о колонизации путем ссыльных, опять-таки не потому, чтобы Рим не придавал важного значения колониальной политике, не потому, чтобы он был не способен к колонизации, - этому противоречат примеры Сиракуз, Марселя, Тарента, - а потому, что он не додумался до истинного значении карательной ссылки. Все ее формы в Риме были обставлены условиями, противодействовавшими всяким колонизационным стремлениям. Такова система правопоражения ссыльных, запрещение семье следовать за ним в ссылку, страшная разбросанность самих мест ссылки и т.д. Римская ссылка, как говорит Гольцендорф, явилась своеобразным плодом римской культуры: она вымерла вместе с Римом, не оставив никакого наследия новому миру. Эта страшная масса ссыльных*(2077), разбросанных по островам архипелага и Средиземного моря, не оставила по себе никакого воспоминания, не привила к местам высылки высокой культуры, господствовавшей в метрополии.

Ссылка в Англии. С иным культурно-историческим значением является ссылка в Англии*(2078), по крайней мере во втором ее периоде. Англия, как и все европейские государства, в древнейший период знала как наказание изгнание из отечества. Magna charta, исчисляя права свободных англичан, специально упоминает и о том, что никто не может быть изгнан из отечества иначе как по суду.

Но действительное значение в ряду других наказаний получает принудительная ссылка гораздо позднее, а именно с начала ссылки в Америку *(2079). Древнейшие постановления об этой ссылке относятся к эпохе Елизаветы: так, Статутом 1597 г. дано право четвертным мировым съездам ссылать бродяг, нищих, вообще опасных негодяев в те заморские владения государства, которые будут указаны тайным советом; но мы не знаем, впрочем, осуществились ли эти постановления или нет. С несомненными и весьма оригинальными примерами ссылки мы встречаемся при Иакове I. Из штата Виргиния вследствие отсутствия женщин бежала молодежь, и вот метрополия в 1619 году посылает туда транспорт проституток в 100 персон, которые не только были приняты с радостью, но пошли даже в мену, по 120 фунтов табаку за каждую. В следующем году сделка повторилась, и вновь присланы 60 женщин, уступленные еще дороже, по 150 фунтов. Затем такая посылка неоднократно возобновлялась, и за проститутками двинулись бродяги, воры и еще в большем числе политические и религиозные преступники.

При Карле II транспортация введена в общую лестницу наказаний и поставлена непосредственно за смертной казнью наравне с галерами. Назначалась онаили как взыскание самостоятельное, или взамен смерти, по усмотрению короны или даже вследствие просьбы виновного. Число случаев, обложенных ссылкою, возрастало, но еще сильнее росло число ссыльных, особенно когда из этой ссылки сделали доходную статью люди, приближенные к трону. Известны в этом отношении при Иакове I подвиги судьи Poyham, богатого владельца в Виргинии. Особенно разыгрывался этот коммерческий дух после торжества какой-либо политической партии, как, например, после усмирения восстания герцога Monmouth*(2080).

Таким образом, с первых же шагов английская ссылка резко отделилась отссылки римской. Здесь не было и речи о тяжести устранения ссылаемого от участия в политической жизни державной родины; ссылка имела исключительно меркантильный характер, была или казалась выгодной торговой сделкой, английский национальный характер торгаша - эгоиста сказался и в этой организации ссылки. Метрополия сравнительно дешево освобождалась от опасных элементов, фабриковавшихся большею частью из общественных подонков. С другой стороны, и колония, богатая землями, материалом для труда, не брезгала рабочими руками, хотя бы даже это и были руки подневольных преступников. Статут Георга I 1717 г. прямо ставит целью ссылки колонизацию английских владений, а ее существенным элементом - не удаление из родины, а принудительную работу на месте.

Один только фактор был забыт при этом расчете - сам преступник; не было речи не только о каких-либо правах этого "раба наказания", но и о каких-либо гарантиях его жизни и здоровья. Государство освобождается от тяжелого груза, освобождается выгодно, а какое ему дело до того, что будет с его отверженцем, какое ему дело до того, что благодаря откупной системе пересылки (Assignationsysterm) это наказание становилось иногда тяжелее смертной казни.

Обязанность пересылки лежала на графствах, но, во избежание дороговизны, они вступали в договор с частными лицами, бравшими подряд на пересылку за ничтожную сумму и за то получавшими полное право пользоваться трудом ссыльных. Подрядчик обязывался доставить их в Америку и освободить по истечении срока, назначенного судом, но до этого времени ссыльные были в полном его распоряжении, он мог пользоваться их трудом лично или продавать этот труд другим, и притом не от имени государства, а от себя*(2081). Откупщик обязывался доставить осужденных в ссылку, но он вовсе не брал на себя ответственности за их жизнь и здоровье, а между тем для него было выгодно нагрузить возможно более ссыльных и поместить их на корабле так, чтобы устранить всякую попытку восстания или сопротивления. В течение многих месяцев переезда ссыльные безвыходно помещались в темном трюме, без различия полов, по 4 и по 5 человек на койке, в цепях; в трюм кидали им пищу, как диким зверям, и в таком количестве, что нередко товарищи по койке скрывали несколько дней умершего, чтобы получать его порцию. Смертность была невероятная.

С другой стороны, и главные элементы ссылки были осуществляемы далеко не уравнительно: очищение метрополии всегда преобладало над интересами колонизации. Англия снабжала колонию лицами не только преступными, но и систематически развращенными вследствие условий переезда, системы закабаления и даже, по большей части, разрушенными физически. Что могла делать колония с калекой - нищим, с пропойцей - бродягой, не владеющим своими членами, или даже с чахоточным джентльменом, никогда не знавшим физического труда.

Поэтому с конца XVII века начинают раздаваться протесты отдельных штатов против ввоза преступников, в XVIII веке они заявляются все громче и громче, причем на первый план выдвигаются соображения политические: могучая и цветущая колония не хочет быть клоакой метрополии, носить позорное название "ссылочной страны".

Война за независимость 1776 г. прекратила фактически ссылку в Америку. Предполагалось было в эту эпоху ссылать преступников в Канаду, но мысль эта была брошена из боязни усилить ссыльными ряды борцов за независимость. К тому же в это время в Англии началась борьба против самого принципа ссылки, раздались требования о замене ее реформированной тюрьмой.

Но противники ссылки, считавшие в своих рядах таких талантливых борцов, как Говард и Бентам, на этот раз потерпели поражение: ссылка снова воскресла, хотя и в измененном виде.

В 1770 г. Кук исследовал восточную часть материка Австралии, на которую уже указывали голландские путешественники, и присоединил ее к Англии под именем Нового Южного Валлиса. В донесениях своих о новом открытии он не пожалел красок, описывая богатство растительности, климат, удобства поселенья, в особенности бухту Ботани - бей. Эти натуральные богатства новооткрытого края, естественно, обратили на себя внимание и сторонников ссылки. Тюремная реформа была еще призрачною, а между тем все места заключения уже переполнились; поэтому правительство решилось открыть штрафную колонию в Австралии, не производя даже никаких новых разысканий. В 1786 г. состоялось постановление королевского кабинета об открытии ссылки, а 13 мая 1787 г. снялся первый транспорт*(2082). Он состоял из двух казенных кораблей и 9 купеческих, на нем было более 1000 пассажиров, в том числе около 730 ссыльных. Начальником флотилии и губернатором колонии был назначен капитан Филипп, человек умный и энергичный, способный вести новое дело твердой рукой. Поселенцы прибыли в Валлис в январе 1788 г., потеряв дорогой не свыше 30 человек*(2083). Местом поселения был выбран не Ботани - бей, оказавшийся непригодным по отсутствию пресной воды, a Port Jackson, в нынешнем Сиднее, который и сделался зародышем новой колонии.

Губернатору Филиппу были даны чрезвычайные и крайне широкие полномочия как по отношению к ссыльным, так и вообще по управлению колонией.

Офицерам и солдатам, прибывшим с ссыльными, раздавались участки земли, а для первоначальной обработки, корчевки, для постройки необходимых зданий и т.п. употреблялся труд ссыльных. Точно так же выдавались наделы и ссыльным эманципистам, отбывшим наказание или помилованным властью губернатора, причем и им оказывалась на первое время правительственная поддержка. Участки раздавались в собственность условно, с обязательством получившего обрабатывать их; отводились они преимущественно по берегам рек, и притом не подряд, а так, чтобы подле каждого участка оставалась правительственная земля как резервный фонд.

Правда, первоначально большинство освобожденных уезжало в Европу, но известная доля их оставалась, осталась также и часть гарнизона, который по миновании срока должен был возвратиться в Англию, так что ко времени отъезда Филиппа в колонии насчитывалось до 4000 европейцев, в том числе до 1900 эманципистов.

Экономическое положение колонии вначале было весьма плачевное: голодовки повторялись почти беспрерывно, необходимо было строгое наблюдение за раздачей правительственных порций, чтобы не погибла вся колония от голода; все предметы первой необходимости получались извне. Но через какие-нибудь 5, 6 лет картина совершенно изменилась: колония не только вполне пропитывала себя, но к 1802 г., т.е. через 13 лет после ее основания, она имела огромные стада мериносов, разведенных капитаном Мак-Артуром, и вывозимая из колонии шерсть соперничала уже на рынках с испанскою; земледелие занимало более 6 тысяч акров, у колонии были свои китоловные суда, она торговала тюленьим жиром, в Сиднее и Парамате существовали довольно значительные фабрики; в Сиднее был театр, была типография, а с 1803 г. издавалась правительственная газета*(2084).

Конечно, условия колониальной жизни требовали поддержания суровой дисциплины, требовали крутых и энергических мер. Расправа была короткая и простая, наказания назначались или дисциплинарной властью губернатора, или - в важнейших случаях - судом из шести офицеров. В числе наказаний фигурировала прежде всего смертная казнь, применявшаяся, в особенности вначале, весьма нередко; затем шли телесные наказания, доходившие до тысячи ударов, и, наконец, чисто местные наказания - высылка в особые штрафные поселения и на публичные работы. Штрафные поселения особенно содействовали росту колонии, образовывая новые центры оседлости. Так, еще в 1788 г. началось заселение острова Норфолька, в 1804-м - Вандименовой земли, не считая множества мелких пунктов на материке Австралии. Еще более значения имели публичные работы, довольно щедро назначаемые губернаторами*(2085), так как приговоренные к ним употреблялись на наиболее трудные работы первообзаведения: корчевку полей, расчистку местностей, проведение дорог.

Преобладающим преступлением была кража, особенно съестных припасов, что вполне объясняется голодовками, незначительностью казенных порций и, наконец, прежней профессией большинства ссыльных. Были примеры побегов внутрь страны, куда бежали ссыльные, особенно вначале, благодаря распространенному между ними мнению, что можно добраться сухим путем в Ост-Индию или в Китай. Но большинство бежавших погибли от голода и туземцев. Были иногда попытки восстаний и неповиновения, по преимуществу сосланных ирландцев, но кончавшиеся без особенных последствий. В общем, разумеется, нельзя сказать, чтобы нравственность новых поселений представляла что-либо идеальное, но во всяком случае безопасность в Сиднее, особенно после устройства полиции из ссыльных, была такова же, как и на улицах Лондона.

Таким образом, Австралия представила любопытнейший пример возникновения цветущего государства из колонии преступников, и притом, как справедливо замечают Блоссевилль и Гольцендорф, несмотря на крайне неблагоприятные условия, которыми были обставлены первые шаги колонии.

При отсылке первых транспортов в Англии не существовало никакого плана ссылки; все определялось только одним желанием: очистить тюрьмы Англии от опасного населения. О каком-либо подборе первого контингента ссыльных не было и речи. "Ни возраст (Гольцендорф), ни телосложение, ни физические способности не принимались во внимание. Безразлично посылались туда и увечные, и больные. Так же мало различались и роды преступлений. В ссылке оказались и мошенники, и убийцы, и виновные в нарушении законов о печати". "В числе прибывших (Фойницкий) в новую неведомую местность почти не находилось мастеровых и вообще лиц, знакомых с какою-либо отраслью труда; для преподавания первых уроков земледелия нашелся только один человек - лакей губернатора". Непропорциональность между полами была огромная, да сверх того большинство сосланных женщин было много старше среднего возраста.

Так же мало забот оказалось и по снабжению ссыльных предметами необходимости. Присылались вещи ни на что не годные, и оказывался недостаток в самонужнейших предметах; с одним из первых транспортов не прислали даже бумаг ссыльных, так что путем присяги самих ссыльных пришлось определять число лет, на которое они были осуждены в Англии.

Еще более опасностей представляло свободное население, сопровождавшее ссыльных. Конечно, между ними были такие личности, как сам губернатор Филипп, духовник Джонсон и другие, но большинство гарнизона, как солдаты, так и офицеры, представляли сброд, едва ли не более безнравственный, чем сами ссыльные. Их поездкой в далекую неведомую страну руководил только один дух наживы, и для достижения этой цели они не останавливались ни перед какими мерами, особенно после отъезда из колонии Филиппа. Спаивание ссыльных, ввиду выгодного сбыта спиртных напитков, открытая торговля развратом, всевозможная эксплуатации ссыльного труда - все это составляло обычное явление; число преступников между солдатами, пропорционально к общей их сумме, вовсе не уступало числу преступников между ссыльными. Этот элемент был тем опаснее, что по отношению к нему власть губернаторская оказывалась бессильной. Любопытным примером в этом отношении может служить так называемая австралийская революция при губернаторе Bligh, пытавшемся ограничить торговлю спиртными напитками со стороны гарнизонных офицеров; восстание, окончившееся не только самовольной сменой губернатора, но и взятием его в плен.

Наконец, затруднения увеличивались крайней неопределенностью самого юридического значения австралийской ссылки. "У ссыльных (Фойницкий) не было убеждения в постоянстве жизни в ссылке, которая для большинства назначалась как наказание срочное; не было поэтому убеждения и в прочности тех учреждений, которые создавались в колонии, и тех общественных уз, которые здесь завязывались". В Англии не было даже решено, как смотреть на Австралию: как на страну ли, исключительно предназначенную для штрафной ссылки, в которой свободная эмиграция допускается в пределах необходимости, или же, наоборот, как на такую колонию, где вспомогательную роль должен был играть элемент преступный.

Все первые губернаторы Австралии ставили на первый план интересы ссыльного населения; но особенное развитие получает этот принцип в правление пятого губернатора - Macquarie (1810-1821), доведшего ссыльные поселения до цветущего состоянии*(2086). Его главной заботой было улучшение материального положения ссыльных, и притом их же собственным трудом. Массу преступников направил он на разные публичные работы и сооружения: проведение новых дорог, устройство порта, постройка общественных зданий, расчистка лесов и земель, основание новых центров поселения - все это производилось в колоссальных размерах; он затрачивал огромные суммы, но они сторицей возвратились позднее. Являясь в колонию, каждый ссыльный поступал на обязательные работы под надзором правительства, а затем переходил в разряд эманципистов и получал даровой участок земли, который должен был обрабатывать под страхом уголовной ответственности. За всякий проступок назначалось строгое наказание, но зато исправный эманципист мог надеяться на полное забвение своего прошлого. Губернатор обращался с ними так же, как и со свободными эмигрантами или офицерами гарнизона: они приглашались на его парадные обеды, они занимали разные должности, требующие доверия, был даже пример, что один из бывших ссыльных сделался членом высшего суда. Неоднократно протестуя против привоза в Австралию ссыльных женщин, Macquarie заботился о том, чтобы привлечь в колонию семьи ссыльных, в особенности освобожденных; он требовал, чтобы они присылались немедленно после их заявления и на счет государства. При нем эманциписты, замечает Гольцендорф, составили наиболее богатую и наиболее деятельную часть населения. В их руках было большинство промышленных заведений, им принадлежало много плодородных земель. Между ними оказалось довольно людей интеллигентных и только дурно направленных; в торговых сделках, в договорах на их честность можно было иногда скорее положиться, чем на свободных эмигрантов*(2087).

Но, заботясь исключительно о ссыльных, Macquarie, естественно, стал в нехорошие отношения к эмигрантам в тесном смысле. Он добился, что правительство стало требовать от лиц, желавших ехать в Австралию, удостоверения в имущественной их состоятельности. Прежние поселенцы, владевшие значительными землями, оказались также в невыгодном положении: они лишились возможности эксплуатировать ссыльных, рабочие руки сильно вздорожали. И вот между ними и губернатором началась систематическая борьба, приведшая к возбужденно над Macquarie парламентского следствия по обвинению в произвольной трате казенных денег и деспотизме, следствия, кончившегося его увольнением.

Смена Macquarie означала перемену всей колониальной политики в пользу интересов свободной эмиграции, получившей в свои руки и управление колонией. Положение эманципистов изменяется прежде всего в силу перемены системы раздачи земель, а потом - благодаря введению системы закабаления или батрачества. Возникают условия, при внимательном изучении которых можно было безошибочно предсказать разложение, а затем и прекращение ссылки в Австралию.

Прежде раздача земель зависела вполне от губернатора: она являлась как бы правительственной поддержкой для эмигрантов, наградой для эманципистов. Но уже при преемнике Macquarie раздача перестает быть даровой: за земли назначается или небольшая плата, или ежегодная рента. С 1824 г. продажа земли становится правилом; право же даровой раздачи оставляется только за короною.

В силу этого, замечает Гольцендорф, губернатор не мог дать даром ни одного клочка земли бедному освобожденному ссыльному, между тем как богатые предприниматели, имевшие руку в министерстве, приближенные ко двору получали в подарки по 1000 и более акров.

Эти законы по крайней мере не препятствовали продаже мелкими участками, сравнительно дешевые цены которых устраняли скопление земель в руках крупных землевладельцев, но скоро и это изменилось. Один из богатых сиднейских землевладельцев, Wakefield, в брошюре, пользовавшейся в Австралии большой популярностью, жаловался на то, что для своих обширных земель он не может найти достаточно арендаторов, как в Англии, так как здесь каждый может сделаться собственником за небольшую сравнительно сумму, так что работа становится дороже земли. Поэтому он и предлагал поднять продажную цену коронных земель, чтобы затруднить покупку их в розницу, а полученный от того правительством избыток употребить для перевозки в Австралию свободных безземельных рабочих и тем понизить заработную плату.

Действительно, в 1830 г. правительство прекратило продажу земель по таксе, заменив ее аукционом, причем первоначальная отправная стоимость, 1 руб. за акр 1/3 десятины), весьма скоро возросла до 14 руб.

Система мелкого хозяйства была убита: ее заменила система аренды и наемных рабочих. Даже свободный переселенец, с капиталом в 500-600 руб., был устранен из земельной конкуренции, тем менее можно было говорить об эманципистах. Забота об их будущей участи отошла на второй план; из них нужно было подготовлять не будущих поселенцев - хозяев, а рабочих батраков.

Прежде эманциписты рассеивались по всей стране в качестве мелких собственников, теперь они скучивались в городах, где можно было легче достать работу.

Прежде освобожденный мог рассчитывать, что, сделавшись владельцем участка средней величины, он будет иметь доход, достаточный для поддержания семьи, теперь ему в будущем предстояла та же участь пролетария, которую он вел и в Англии.

Прежде в ссылке суровость тяжких работ первого периода смягчалась надеждой на самостоятельное будущее, теперь исчез этот последний стимул, поддерживавший энергию и дух предприимчивости ссыльного.

Вместе с тем изменился и сам порядок работ ссыльных. При ссылке, как мы видели, в распоряжение государства предоставлялась рабочая сила ссыльного. Это было государственное имущество, распорядителем которого был губернатор; употреблялась она на публичные работы или, в редких случаях, на труд в пользу частных лиц. С 1822 г. эта последняя форма получила предпочтение: вновь прибывшие ссыльные поступали обыкновенно в качестве рабочих к частному владельцу, заранее заявившему о том требование. В его распоряжении ссыльный оставался или до истечения срока наказания, или до получения условного помилования, которое могло быть дано для бессрочных по истечении 8лет, а для приговоренных на время менее 14 лет - после 6 лет. Закабаленный оставался в полном распоряжении нанимателя, который за это обязывался давать ему стол и одежду; хозяин мог налагать на ссыльного дисциплинарные взыскания, за исключением телесного наказания, которое налагалось земской полицией, состоявшею, впрочем, тоже из землевладельцев. В случае наиболее тяжких нарушений ссыльные переводились на правительственные работы или в дорожные команды, или в партии по расчистке почвы и осушению болот.

В договорах об уступке государством рабочей силы ссыльного определялись, конечно, только общие условия; в действительности участь каждого закабаленного зависела от темперамента, характера и образования нанимателя, поэтому положение их было крайне неравномерно и морально, и материально*(2088). Случай решал судьбу ссыльного: все зависело от того, попадал ли он к хозяину, желавшему извлечь только всю выгоду из его рабочей силы, или же к лицу, заботившемуся и о его нравственно-религиозном развитии; приходилось ли ему жить в Сиднее или в другом благоустроенном месте или работать в девственных лесах при первоустройстве какого-нибудь поселка. Нередко чем суровее и взыскательнее являлся наниматель, тем непокорнее и своевольнее становился и закабаленный: на пинки и брань он отвечал порчей инструментов, поджогами*(2089).

Последствия этой системы не замедлили обнаружиться: скопление в населенных пунктах эманципистов без занятий, без надежды на будущее значительно увеличило цифры преступлений; разбои на больших дорогах и убийства становятся чаще, повсюду были ссоры и распри закабаленных с хозяевами*(2090).

Одновременно со всей этой неурядицей началось гонение на ссылку вообще, отрицание ее карательного значения. Любопытно, что это гонение появилось в Англии и только позднее и, так сказать, искусственно перешло в Австралию*(2091). Отправной точкой оппозиции были интересы не колонии, а метрополии, и в рядах ее соединились самые разнообразные элементы: здесь были и защитники старого порядка, скорбевшие об уменьшении смертной казни, вопиявшие о страшном возрастании преступности и общественного разврата, и горячие сторонники тюремной реформы, видевшие в пенитенциариях, и особенно одиночных, краеугольный камень общественного спасения.

Начало систематического гонения ссылки положено Парламентской комиссией 1831-1832 гг. Разбирая причины возрастания преступлений в Англии, комиссия усмотрела их в существующей системе наказаний, а в частности - в ссылке. Начертав в розовых красках положение закабаленного в Валлисе, легкость заработка, обеспеченность эманципистов, комиссия делает такой вывод: ссылка не есть наказание, а льгота, и потому не может предотвращать преступлений. Это мнение еще более было раздуто многими влиятельными органами прессы, как, например, Law Magazin. "Находили, что ссылка не только не полезна, но и вредна, так как не воздерживает от преступления страхом предстоящего страдания, скрывает наказание от толпы и в то же время образует в колонии общество величайших негодяев, выкидываемых из тюрем. Еще более значение имела оппозиция Парламентской комиссии 1837 г. под председательством Моллесворса, в состав которой входили такие влиятельные члены, как Iohn Russel, George Gray, Robert Peel. Главные выводы комиссии сводились к необходимости немедленной отмены ссылки в Южный Валлис и замене этого наказания тюремным заключением с тяжкими работами в Англии или вне ее, но в местностях, непригодных для свободной колонизации*(2092). Ссылка австралийская рекомендовалась только для лиц, уже отсидевших свои сроки в тюрьмах.

Но сама колония, опрошенная в 1836 г., высказалась в пользу ссылки, а против выводов комиссии Моллесворса даже выразила протест. Она находила непригодными некоторые частности существующей системы, но не отрицала ссылки в принципе.

Мнение комиссии, однако, восторжествовало, и Декретом 1840 г. была отменена ссылка в Валлис, а оставлена только в Вандименову землю и Норфольк. Взамен же ссыльных правительство на свой счет стало перевозить свободных эмигрантов, и притом в таком количестве, что в одном 1841 г. было доставлено в Валлис до 12 тысяч человек.

Но закон оказался несколько скороспелым: пенитенциарии в Англии не были готовы, да и деньги на них отпускались неохотно; мест же в Австралии, сохраненных для ссылки, оказалось недостаточно; и вот правительство снова вступило в 1848 г. в переговоры с Валлисом. Колония согласилась принимать к себе ссыльных, выставив только ряд своих условий, и в том числе требуя, чтобы ежегодное количество ссылаемых не было менее 5 тысяч и чтобы тяжкие преступники присылались по отбытии одиночного заключения, а другие - немедленно после приговора. Но пока шли эти переговоры, правительство Англии необдуманно уже прислало транспорт ссыльных в Сидней и этим перевернуло все дело. Вопрос перешел с экономической на политическую почву; такая присылка нарушала автономию австралийского управления: образовалась "антитранспортационная лига", для которой борьба против ссылки сделалась символом защиты национальной чести; присланный транспорт был принят, но он был действительно последним *(2093).

В то же время были сделаны в Англии попытки комбинировать ссылку с тюремной реформой в виде пробной или испытательной системы (Probationssystem). По этой системе наказание разделилось на 4 степени: 1) одиночное заключение; 2) период испытания; 3) ссылка; 4) условное освобождение; приговоренные сначала отбывали заключение в Мильбанке или Пентонвилле и других местах, потом занимались работами в Портсмуте, Портланде, Дармуте, а затем, получив удостоверительное свидетельство, уже отправлялись в Вандименову землю*(2094); здесь они проходили несколько стадий, начиная с обязательных публичных работ и доходя до срочного освобождения, но и эта мера не гарантировала колонию от переполнения. В 1845 г. в Вандименовой земле было до 25 тысяч человек, еще отбывающих наказание; для такой массы невозможно было доставить даже публичных занятий, а о достаточном количестве работ для освобожденных нечего было и думать; точно так же не удалась и попытка основать новые штрафные колонии в северной и южной Австралии.

Открытие в 1851 г. в нескольких местах Австралии золотоносных россыпей вносит новый элемент в историю ссылки. Наплыв эмигрантов принимает такие огромные размеры, перспектива попасть в Австралию представляется столь заманчивой, что правительство не находит возможным давать поддержку даже добровольным переселенцам, а не только сохранять принудительную ссылку. Кроме того, изменяются сами условия жизни в Австралии: бывшие штрафные местечки и поселки вырастают, как, например, порт Филипп в Виктории, Брисбан на севере, - в цветущие города, делаются центрами независимых провинций, имеющих свою конституцию, свое управление, которыми распоряжаться уже не может английское министерство. Законодательные собрания этих колоний еще в 1852 г. постановили безусловно воспретить ввоз даже преступников, досрочно освобожденных или помилованных.

Этим и объясняется известный Билль 1853 г., по которому взамен краткосрочной ссылки, менее 14 лет, введены каторжные работы (penal servitude) дасверх того судам предоставлено право и в более тяжких случаях заменять ими ссылку. Каторжные работы отбывались или в Англии, или в ее владениях,но на весь срок в тюрьме с тяжкими работами. Число ссыльных уменьшилось значительно, спустясь от 4000 до 700, но положение дел не улучшилось, так как отсидевшие срок в тюрьмах серьезно грозили общественному спокойствию.

Новый поворот общественного мнения, значительно разочаровавшегося в надеждах на пенитенциарии, представляет Парламентская комиссия Верхней и Нижней палаты 1837 г. Вопреки своим предшественницам, комиссия нашла, что наказание ссылкою действительнее, устрашительнее, более способно к прочному исправлению и более благодетельно для Англии, чем всякий другой вид лишения свободы. Но, рекомендуя удержание ссылки, комиссия нашла необходимым прибавить, что при устройстве не должны быть забыты интересы колонии и согласие колонистов; что при этом нужно выбирать такую местность, где бы существовал спрос на труд и где можно было бы сколько-нибудь уравновесить взаимное отношение полов*(2095).

Ввиду этих последних условий новый Билль 1857 г. не восстановил ссылки по суду: везде, где она назначалась до сих пор, ее заменяли каторжные работы на те же сроки, но отбывавший их мог быть, по усмотрению администрации, выслан в одно из владений Англии для употребления на колониальные работы на тех же основаниях, как и при ссылке. Однако осуществление и этого права оказалось весьма ограниченным, так как и такая ссылка практиковалась только в западную Австралию.

Ссылка в нее началась, по собственному почину колонии, в начале 50-х годов, причем колония поставила условием присылать ежегодно не более 600 человек, получивших освободительные свидетельства, и притом преимущественно с семьями. Метрополия не вполне, впрочем, исполнила эти предположения: она высылала, во-первых, нередко более указанной нормы *(2096), а во-вторых, кроме освобожденных, присылала и преступников, только начавших отбытие наказания. Последние помещались в особые пенитенциарии с публичными работами, причем, по свидетельству самого правительства, туда отправлялись самые худшие арестанты, от которых нужно было освободить тюрьмы Англии. В результате, однако, и здесь, как в Валлисе, ссыльные оказались пригодными для улучшения материального быта и благоустройства колонии; тем более что их положение по отношению к надзору, к распределению по работам и т.д. было устроено несравненно рациональнее.

Но и эта ссылка была только временной мерой. Антитранспортационная лига через правительства отдельных провинций потребовала прекращения высылки и в западную Австралию, считая ее существование позором для всей страны; мало того, забывая недавнее прошлое, лига на представление западных колоний, что они нуждаются в рабочих руках, отвечала, что позорно создавать свое благосостояние преступлением и безнравственностью. В случае же упорства западной Австралии лига решилась порвать всякие с нею сношения и оградиться заставами. По отношению же к метрополии раздалась угроза отпадения, а в 1865 г. из Мельбурна был даже отправлен корабль в Лондон с туземными преступниками.

Ввиду этой агитации Англия должна была прекратить и эту ссылку в 1868 г., не отказываясь, впрочем, от восстановления этого наказания, как скоро к тому представится возможность. Последний же транспорт ссыльных был отослан в Австралию в 1870 году.

Так кончилась ссылка в Австралию. Нельзя не сказать, замечает Гольцендорф, что колонизация преступников не только послужила основой развития ныне столь цветущей страны, но и всего более содействовала ее благосостоянию, что ссыльные достигли этого при весьма неблагоприятных условиях, без всякого морального и нравственного воспитания, с виселицами и плетьми, со спаиванием их администрацией, достигли одною надеждою на будущую самостоятельность и возможную равноправность.

В этом отношении едва ли можно оспаривать, что австралийская ссылка дала поучительный пример наказания как меры колонизационной*(2097).

Из британских колоний - Индия возобновила у себя ссылку в 1858 г. на Андоманскиe острова в Бенгальском заливе*(2098).

Ссылка во Франции. Перехожу к ссылке французской*(2099). В числе значительно распространенных наказаний в средневековой Франции встречаем мы изгнание - "bannissement", разделявшееся или по своей продолжительности - на пожизненное и срочное, или по пространству действия - на изгнание из всего государства или только из определенного округа и даже города. Рядом с изгнанием мы встречаем также и ссылку на жительство в определенное место - exile, но как меру административную, а не судебную, назначавшуюся по усмотрению короля или в силу его "lettres de cachet Королевского приказа об изгнании (фр.)."". Такова высылка в Канаду в 1540 г., в Луизиану, на берега Миссисипи, проституток, бродяг и нищих в 1650-1719 гг.; еще более известна высылка проституток, бродяг и нищих в 1763 г. в Гвиану и т.д.*(2100)

Ссылка в тесном смысле, deportation, появляется впервые в Кодексе 1791 г., но не как самостоятельное наказание, а как мера безопасности по отношению к рецидивистам, уже наказанным за crimes, и притом после отбытия ими и нового уголовного наказания. Более значения имела высылка административная, возобновленная в 1793 г., по знаменитому loi des suspects, за такие поступки, которые, хотя и не предусмотрены законами уголовными, но представляются опасными в силу проявившегося в них непатриотического настроения, или возбуждают беспокойство в народе, или заставляют подозревать в данном лице врага республики. Место ссылки обоими законами не определялось, но практика направила ссыльных в Гвиану *(2101).

Code penal 1810 г. в статье 17-й сохранил deportation как наказание за преступления политические, непосредственно следовавшее за смертной казнью. Оно состояло в обязательном пребывании в определенной, вне французской территории находящейся, местности. Но эта высылка существовала только в законе; приговоренные в действительности содержались в крепости Mont Saint-Michel*(2102).

За отменой в 1848 г. смертной казни для политических преступников депортация разделилась на два вида: на ссылку в укрепленные местности (deportation dans une enceinte fortifiee) и ссылку простую. Местом ссылки по Декрету 1850 r. были назначены Маркизские острова, а именно два из них - Waithau и Noukahiva, приобретенные Францией в 1842 г. Различие между этими видами ссылки было, впрочем, крайне незначительно, так как оба они сопровождались одинаковыми правопоражениями*(2103) и были обставлены сходными условиями. Депортация не соединялась с обязательными работами, но правительство приняло на себя обязанность устроить занятия ссыльных и продовольствовать неимущих, а равно приняло на свой счет пересылку их семейств. Однако и после Февральской революции эта ссылка оставалась по-прежнему мифом*(2104). На остров Waithau не было сослано ни одного ссыльного, а на Noukahiva - всего трое, в 1851 г., где они и оставались до 1854 г. Для них были выстроены помещения, устроена цитадель; их сопровождали, кроме чинов управления, взвод пехоты и 10 жандармов, так что вся эта комедия обошлась правительству до 150 тысяч франков.

Главная причина такой малочисленности политических ссыльных, даже в эпоху декабрьского переворота, объясняется восстановлением административной ссылки (transportation comme mesure de sыrete generate) Декретами 1848, 1850 и 1851 гг. Первыми жертвами ее были участники июньского движения 1848г., сосланные массами в колонию Ламбессу в алжирской провинции Константина; за ними последовали члены разных тайных обществ, а за ними, после Декрета 8 декабря 1851 г., и всякие враги вновь возникшей империи. Ссылка была срочная, не свыше 10 лет; сосланные должны были заниматься работами в земледельческих пенитенциарных фермах, в мастерских или вполе. С 1851 г. сосланные лишались на время ссылки своих гражданских иполитических прав и на месте ссылки подчинялись строгому военному режиму.

В то же время, рядом с ссылкою в Алжир, ссыльные этой категории направлялись и в Кайенну, где даже впоследствии и сосредоточилась административная ссылка*(2105), отмененная только Декретом правительства национальной обороны 24 октября 1870 г.

В эпоху Наполеона III возникает и третий вид французской ссылки, получивший ныне первенствующее значение, - транспортация за общие преступления. Эта ссылка, с самого своего появления и доныне, рассматривается законодательством не как самостоятельное наказание, а как известный порядок отбытия каторжных работ, что и объясняет некоторые ее юридические особенности.

С прекращением в 1748 г. работ галерных приговоренные к ним преступники были переведены на работы крепостные и портовые, в так называемые bagnes*(Каторга (фр.).)*(2106). По Кодексу 1791 г. эти bagnes сделались местом отбытия для приговоренных к les fers, т.е. к содержание в оковах, наказанию, стоявшему непосредственно за смертной казнью, а после Уложения 1810 г. - для осужденных к travaux forcйs*(Каторжным работам (фр.).). В bagnes преступники подлежали тяжким принудительным работам, в цепях, с прикованным к ним ядром; на ночь они приковывались к пруту. Женщины, а равно мужчины старше 70 лет в bagnes не отправлялись, а отбывали каторжные работы в maisons centrales*(Централах (тюрьмах) (фр.).). После 1830 г. все каторжники сосредоточивались всего в трех пунктах: Тулоне, Бресте и Рошфоре, где занять их работами в bagnes было весьма затруднительно. Праздная же жизнь в общем заключении крайне гибельно действовала на нравственность, а плохое гигиеническое устройство помещений разрушало физически, хотя в то же время эти bagncs дорого стоили государству*(2107). Благодаря этому и в обществе и в прессе постоянно слышались требования об их переустройстве или отмене. В 40-х годах их предполагали устроить в виде одиночных пенитенциариев, а в президентском послании палатам 1850 г. Наполеон предложил сделать это наказание более исправительным, менее дорогим и более энергичным, направив приговоренных в колонии*(2108).

В исполнение этой мысли уже Декретом 1852 г. было постановлено отправить часть содержащихся в bagnes в ссылку. Выбор ссыльных был сделан по системе добровольной записи самих каторжных, причем сразу же оказалось желающих более 3 тысяч человек. Порядок занятий и содержания ссыльных в колонии был окончательно регулирован Законом 30 мая 1854 г. (loi sur l'execution de la peine des travaux forces)*(Закон о наказании каторжными работами (фр.).). По этим постановлениям ссыльные подлежали самым тяжким работам колонизации: обработке земель, расчистке лесов и т.п. Но они работали без оков и не сковывались попарно*(2109); после двух лет работы в пенитенциариях они могли получить право работать у частных лиц, вступать в брак и получать для обработки участок земли, который поступал в их собственность, если они оставались в колонии. Во время пребывания в колонии им могло быть восстановлено, вполне или отчасти, пользование правами; оставшиеся в колонии по окончании наказания получали большие преимущества. Но зато для высылаемых удлинялся срок наказания: приговоренные к каторжным работам свыше 8 лет оставались в колонии навсегда, а для приговоренных на меньшие сроки время пребывания удваивалось. В колонию ни в каком случае не ссылались лица*(2110)старше 60 лет, для которых каторжные работы заменялись reclusion*(Заключением в тюрьму (фр.).).

Мест для ссылки было предложено несколько: указывали на Алжир, Корсику, Мадагаскар, Сенегал, но комиссия выбрала в 1851 г. Гвиану*(2111).

Французская Гвиана лежит на берегу Атлантического океана в Южной Америке, занимая пространство от реки Марони до Ояпока (Oyapock). Ее поверхность резко разделяется на две части: сплошную возвышенность внутри страны, покрытую девственными лесами, в которых бродят индейские племена, и прибрежную низменность, лежащую лишь на несколько футов над уровнем моря, составившуюся из наносов и органических отложений. Низменная часть во всех направлениях перерезана массой рек, которые в период великих дождей нередко соединяются друг с другом, образуя обширные водные пространства; но несмотря на это обилие рек, благодаря геологическому строению побережья, Гвиана почти не имеет удобных гаваней, что сильно отражается на ее торговле.

Влажность воздуха при тропическом климате и богатом орошении создала роскошную растительность. Наибольшая часть низменности покрыта великолепными лесами, которые делаются часто действительно непроходимыми благодаря цепким лианам, опутывающим их стволы. С лесами перемежаются не менее роскошные саванны - естественные цветущие пастбища, по свидетельству Гаффареля, занимающие около 1/3 низменности. Леса гвианские (Спасович) доставляют обильный материал для кораблестроения и для самых изящных столярных работ (сандал, красное дерево). Почва неистощимо плодородна; на ней могут быть разводимы с успехом сахарный тростник, кофе, индиго, табак.

Менее благоприятна местная фауна - ягуар в лесу и кайман в воде представляют весьма неприятных соседей, но всего опаснее из врагов этого рода змеи всех сортов и родов, и притом по большей части ядовитые. Они проникают повсюду, их можно одинаково встретить и в лесу, и в поле, и в жилье, и даже в одежде. За ними идут более мелкие, но не менее сильные враги - это насекомые разного рода; одни комары делают совершенно необитаемыми некоторые местности; за ними идут скорпионы, пауки, крабы, муравьи, вампиры и т.д.*(2112)

Но всего гибельнее для колонизации оказался климат. Правда, средняя температура не особенно высока, около 20°*(2113), но зато она никогда не падает ниже 16°, крайне изнуряя непривычные организмы. Даже защитники Гвианы говорят, что акклиматизация переселенцев требует времени и строгого плана, что для европейцев, в первое время в особенности, необходимо наименьшее напряжение мускульной деятельности и, следовательно, отсутствие физической работы. Затем, в период тропических дождей страшная сырость, масса разлагающихся органических веществ распространяют повсюду миазмы, порождающие, в свою очередь, лихорадки и дизентерии, а позднее, с 1850 г., к этому присоединился еще страшный бич тропических стран - желтая лихорадка, унесшая массы жертв.

Гвиана, как место колонизационной ссылки, имела уже некоторую известность*(2114). Первые поселения в Гвиане относятся еще к 1604 г.; но колонизация ее в XVII веке была слишком незначительна, несмотря даже на неоднократно возникавшие общества эксплуатации колонии, как, например, в эпоху Кольбера. В более значительном объеме явилась колонизация в XVIII веке, после Версальского мира 1763 г., лишившего Францию Канады. Министр Шуазель получил для себя и своей семьи обширные владения между реками Courou и Maroni и энергически принялся добывать рабочие руки. Частью принудительно (бродяги, нищие), а частью обещанием всех возможных выгод было направлено от 13 до 14 тысяч переселенцев, преимущественно из Эльзаса и Лотарингии, которые и высадились на островах Спасения, против устья Куру. Переселениебыло выполнено самым непредусмотрительным образом: на месте высылки не было приготовлено жилищ, но зато был наскоро устроен театр, в котором давали феерии и пасторали. С колонистами не было прислано достаточно съестных припасов, но зато был большой выбор галантерейных товаров. Результаты эмиграции были поистине ужасны: непривычный климат, лихорадки, отсутствие воды для питья и голод начали страшные опустошения. В два года, говорит Гаффарель, умерло до 13 тысяч, и в 1765 г. воротились по Францию из обетованной земли всего 918 человек, больных и изможденных.

Такими же последствиями сопровождалась и административно-судебная ссылка эпохи революции. На берегах Sinnamarie, выбранных местом для ссылки, умирали поочередно и роялисты и якобинцы, умирали не десятками, а сотнями; ничтожный процент возвратился на родину.

Не более благоприятным оказалось и XIX столетие. Неоднократно бывали попытки выселения в Гвиану и белых, и цветных рабочих; переселенцы временно поднимали цифру населения, но, предоставленное самому себе, оно быстро затем шло к вымиранию, не подвигая колонизацию: девственные леса по-прежнему оставались нерасчищенными, болота и реки нерегулированными.

При таких условиях началась ссыльная колонизация пятидесятых годов. Mестом первоначальной высылки были опять выбраны острова Спасения, но самая транспортация начата со значительными предосторожностями. Прежде всего были отправлены транспорты с одеждой, припасами, медикаментами; на месте ссылки было прежде прибытия ссыльных построено несколько жилищ, вырыты колодцы, устроены цистерны для запаса дождевой воды и т.п.; наконец, в состав первых высланных были выбраны лица наиболее здоровые и сравнительно хорошего поведения.

Уже в 1852 году было доставлено в Гвиану ссыльных свыше 2 тысяч, а всего до 31 декабря 1877 г. было сослано 21 тысяча 906 человек*(2115). На островах Спасения, недостаточных по своему незначительному пространству для работ, ссыльные оставались до половины 1853 г., когда были открыты два первых пункта работ на реке Oyapock, брошенные, впрочем, по нездоровости места в 1864 г. Здесь ссыльные занимались разработкой кофейных плантаций и культурой сахарного тростника. Затем, постепенно открывались и иногда немедленно закрывались новые пункты поселения, по большей части без всякой системы, без предварительной оценки возможности и выгодности колонизации этих пунктов. Наиболее прочными оказались поселения на островах Спасения и на оle-la-Mere (для престарелых и больных), и при устье Куру в Кайенне, и в особенности открытые с 1858 г. поселения на Марони, с местечком св. Лаврентия во главе.

Порядок отбытия ссылки во многом напоминал устройство французских каторжных работ*(2116). Равным образом на ссыльных распространялись и все правопоражения. По ст.12 Закона 1854 г. управлению было дано право тех из ссыльных, которые были приговорены к срочным каторжным работам, восстанавливать вполне или отчасти в их гражданских правах (Droits civils), нo не в правах политических. Все ссыльные предварительно помещались в пенитенциариях по системе общего заключения с разделением на группы. Они обязательно занимались публичными работами, за которые с 1857 г. выдавалось, и то для лучших, небольшое вознаграждение от 10 до 25 сантимов в день. Работы эти были или наружные, или в мастерских, но во всяком случае по системе уроков. За нарушения дисциплины и порядка виновные отвечали перед начальником заведения, а в важнейших случаях - перед военным советом колонии; обыкновенными дисциплинарными наказаниями были наложение оков или телесные наказания.

Tе ссыльные, которые своим поведением заслужили одобрение, переводились на льготные работы, как, например, обработка полей, пастьба скота, а подающие надежду на исправление назначались колонистам в услужение или даже получали во временное пользование участок земли, уже несколько подготовленный, с жильем, с проложенными дорогами; затем концессионеру в течение двух лет продолжали выдавать пищевое продовольствие и необходимые земледельческие орудия.

По истечении срока каторжных работ ссыльный оставался в колонии на срок или пожизненно и во все это время не выходил из-под опеки администрации, с ведома которой он или поступал к кому-либо в рабочие, или получал собственный участок.

Неудачными оказались климатические условия: страшные эпидемические лихорадки и дизентерия уносили ежегодно целые сотни жертв, особенно между вновь прибывающими, и создали Гвиане страшную репутацию колонии смерти *(2117).

Все это побудило правительство в 1867 г. почти прекратить фактически ссылку в Гвиану, а Республика в 1872 г. признала эту отмену и юридически *(2118), так что к 1 января 1878 г. в Гвиане значилось ссыльных всего 3 тысячи 663, в том числе европейцев только 1 тысяча 709 человек, но Законы 1885 г., а в особенности Декрет 16 ноября 1889 года снова восстановили ссылку в Гвиану, и притом не только приговоренных к депортации, но и каторжников*(2119).

Приостановление ссылки в Гвиану вызвало ссылку в Каледонию. Острова Каледонии - океанический архипелаг, на восток от Австралии, между 20 и 23градусами южной широты, открытый Куком в 1774 г. и присоединенный к Франции в 1853 г., - состоят из двух параллельных цепей: восточная состоит, по Гаффарелю, из пяти небольших островов, в том числе острова Nou, Mare, а западная - из главного острова Новая Каледония и двух малых: Huon - на севере и L'ile des Pins (Остров сосен) - на юге*(2120).

Новая Каледония представляет гигантский коралловый риф, окружающий остров, длинный и узкий, тянущийся с северо-запада на юго-восток. Весь остров кораллового происхождения, обязан своим бытием действию животных и вулканическому огню. Остров весьма горист. С гор падает много рек, в особенности в северной части, но судоходны из них немногие. Климат Каледонии сравнительно умеренный, благодаря влиянию океана и гор, и считается весьма здоровым. Остров не имеет диких животных, но домашние, в особенности свиньи, разводятся с большим успехом; из минералов разрабатываются в особенности никель, кобальт и хром; главное богатство Каледонии до сих пор составляет царство растительное. В ее лесах встречается большинство представителей тропической флоры: пальмы, в особенности кокосовые, бананы, сандал, ванильные, апельсинные деревья и т.п. - и один из любопытнейших представителей каледонской растительности - niaouli (melaleuca leucadendron), весьма распространенное и в долинах и на горах, ствол которого дает превосходный строевой лес, а листья и ветви имеют замечательное ассенизирующее свойство, втягивая миазмы и значительно содействуя оздоровлению Каледонии; затем идет хинин, ваниль, разводятся также кофе, табак, сахарный тростник. Более неблагоприятный элемент представляют туземцы, бродящие по неизведанным местностям внутри страны, крайне свирепые, доселе не расставшиеся с каннибализмом и еще в 1878 г. поднявшие общее восстание на острове, дорого стоившее французам*(2121); но туземцы постоянно вымирают от пьянства и болезней. В 1892 г. всех жителей на островах Каледонии было до 68 тысяч.

Правильная ссылка в Новую Каледонию началась с января 1864 г. и сообразно*(2122) с Законом 1854 г. явилась простой переменой места отбытия каторжных работ, вполне зависевшей от усмотрения администрации. Первоначальный транспорт был составлен из людей наиболее здоровых, не старше 45 лет, сведущих в мастерствах, так как они предназначались для производства на месте предварительных сооружений, необходимых для помещения ссыльных в Новой Каледонии. Прибывшие высадились на маленьком острове Nou, против Noumea, главного пункта Новой Каледонии; вскоре здесь были построены бараки, склады, госпиталь и часовня. И теперь остров Nou остался пунктом, в который поступают все вновь прибывающие ссыльные; в нем устроен обширный пенитенциарий с мастерскими*(2123).

Порядок управления в Каледонии был сначала организован одинаково с изложенным выше порядком управления Гвианой; теперь же регулирован Законом 27 апреля 1878 г. об управлении ссылкой, а отчасти Законом 1879 г. об устройстве муниципальных учреждений в Нумеа. Точно так же Законом 31 августа 1878 г. и 18 июня 1880 г. был изменен и порядок содержания ссыльных во всех колониях, равно как и их дисциплинарная ответственность*(2124).

Все ссыльные разделялись на 5 классов в зависимости от их нравственности, поведения и трудолюбия. Арестанты 1-го класса могут получать участки земли в качестве концессионеров, т.е. на праве пользования согласно Закону 1878 г.*(2125) Участки обращались в их собственность, хотя и с известными ограничениями: или по истечении 5 лет пользования, или по окончании срока каторжных работ, и под условием вполне хорошего поведения. Лица этого класса могли поступать в частную службу на условиях и за вознаграждение, определяемое губернатором по представлению директора тюремной администрации*(2126); или же употреблялись на различные публичные работы в качестве начальников мастерских или рабочих отрядов. Ссыльные 2-го класса употреблялись на работы земледельческие или общественные, с определенным вознаграждением; ссыльные 3-го класса получали вознаграждение только в виде исключения, по особому постановлению директора. Ссыльные 4-го и 5-го классов употреблялись на работы самые тяжкие, без вознаграждения, в молчании и по возможности с разделением на ночь, причем ссыльные 5-го класса не получали ни табаку, ни вина. Каждый класс мог быть подразделяем на отделения. По прибытии в колонию все ссыльные зачислялись в 4-й класс, а рецидивисты в 5-й. Из класса в класс они переводятся с разрешения директора, но по пробытии в нем не менее 6месяцев.

Законом 1880 г. изменен, между прочим, порядок наказания ссыльных, причем по _ 11 этого закона телесные наказания вовсе отменены*(2127). Кроме ответственности дисциплинарной, ссыльные подлежат и наказаниям уголовным, причем по Закону 27 марта 1879 г. прежде существовавшие, по Декрету 1866 г., военно-судные комиссии отменены и введены общие судебные учреждения, с некоторыми только изменениями в их составе и порядке процесса. Так, между прочим, присяжные заменены 4 ассистентами, выбираемыми по жребию из листа нотаблей, составляемого губернатором; Декретом же 4 октября 1889 г. для каждой колонии учреждены особые военно-морские суды из судей и ассистентов из чиновников управления и тюремного персонала.

Работы низших двух классов сосредоточены по преимуществу в тюрьме на острове Nou, с переводом же в 3-й класс ссыльные делятся на две категории. Одни из них поступают в рабочие роты, где и занимаются разнообразными общественными сооружениями: проложением дорог, постройкой и ремонтом зданий, работами на местной верфи, у устья реки Proni и т.п.; так, например, трудами ссыльных устроен водопровод в Noumea, страдавшей недостатком пресной воды. Другая группа поступает на земледельческие фермы и занимается разведением риса, табака, сахарного тростника и т.п. Главным пунктом таких работ считается теперь ферма в Bourail, на западном берегу острова. Другая такая же тюрьма - ферма, устроенная на восточном берегу, в Canala, назначалась прежде преимущественно для ссыльных, не подчиняющихся дисциплине; здесь царствовала самая строгая военная дисциплина с телесными наказаниями во главе, но теперь неисправимые сосредоточиваются в пенитенциарии на острове Nou.

Режим, установленный Законом 1880 г., оказался слишком мягким и был существенно изменен Декретом 1891 г. 4 сентября*(2128). По этому декрету все ссыльные разделяются на три класса, причем назначение во второй и третий класс определяется еще перед ссылкой, по их прежней наказуемости и по их способностям. В третий класс назначают особенно опасных и рецидивистов. Арестанты 3-го класса употребляются на самые тяжкие работы, совершенно отдельно от прочих заключенных, и содержатся с соблюдением полного молчания и днем, и ночью. Неисправимые третьего класса выделяются в особые отряды (camps disciplinaires), подлежащие более тяжкой дисциплинарной ответственности и более суровому содержанию. Для арестантов этой группы по-прежнему предназначается тюрьма на острове Ну. Во второй класс помещаются приговоренные к более легким наказаниям и подающие надежду на исправление; они содержатся в обыкновенном общем заключении. Наконец, в третий класс попадают только признанные исправившимися и притом пробывшие на каторге не менее 1/2 назначенного срока, а приговоренные к каторге на срок более 20 лет или пожизненно - не менее 10 лет; арестанты первого класса могут получить условное освобождение или помилование; арестанты же прочих классов - только в исключительных случаях. Арестантам первого класса могут быть даны во владение участки земли (concession), разрешена торговля и производство ремесел за их счет или же поступление в услужение к частным лицам (assignation). С распределением на классы стоит в зависимости и содержание арестанта; здоровый арестант, отказывающийся от работы, получает только хлеб и воду, так как отказ от работы составляет провинность; а затем, по мере прилежания к работе, арестанты получают улучшение пищи; вознаграждения за работу не полагается, так как работа не заслуга, но часть наказания. Но 3/10 чистого заработка откладывается как сбережение (pйcule) арестанта и выдается ему при выходе.

Дисциплинарные взыскания: отделение на ночь до 1 месяца; одиночное заключение до 2 месяцев с обязательными работами, с ограничением пищи на хлеб и воду, с наложением наручников (la boucle simple); темный арест, с ограничением пищи, с наложением двойных наручников, соединенных прутом, препятствующим ложиться (la double boucle); наконец, для неисправимых - la salle de discipline, которая по _ 45 Декрета состоит в помещении в комнату под постоянный надзор одного или нескольких надзирателей; в этом отделении арестанты должны ходить друг за другом шагом в полном молчании от восхода и до заката солнца; хождение прерывается через 1/2 часа на 1/4 часа, в течение которого наказанные сидят на камне; в один из таких отдыхов им дается пища.

Затем Декретом 13 декабря 1894 г. был изменен порядок отдачи в частные заработки (assignation individuelle), причем введена отдача не только группами, но и отрядами до 50 человек, а Декретом 18 января 1895 г. был изменен порядок раздачи земель; концессионер получает теперь участок земли от 3 до 10 гектаров в обработанном виде, с жилищем и инвентарем; участок не может быть ни заложен, ни отдан в наем, он дается не как дар, а через два года за него платится рента; через 5 лет участок обращается в собственность арендатор*(2129).

Наказание ссылкой прекращается или в силу отбытия срока, или в порядке условного освобождения, практикуемого в довольно обширных размерах.

Ссыльные, отбывшие наказание, но обязанные, согласно Закону 1854 г., жить в Каледонии, разделяются распоряжениями губернатора от 1872 и 1875 гг. на два разряда. Худшие помещаются в особые колонии (depфts speciaux), лучшие или поступают к частным лицам, или остаются рабочими при правительственных фермах, или получают участки земли в качестве концессионеров. Этот последний способ устройства ссыльных наиболее предпочитается правительством. Каждый ссыльный холостой получает 2 гектара, женатый - 4, а имеющий двух детей - 6; поселенца снабжают инструментами, домашним скотом; некоторое время он получает от казны провизию, она же заботится о доставлении ему сбыта продуктов, об устройстве его семейной жизни и т.д.*(2130)

Теперь транспортация направляется и в Гвиану, и в Каледонию, так как Декрет 1889 г. предоставил помощнику государственного секретаря колоний (sous-secretaire d'Elat aux colonies) одному определять место, куда должны быть направляемы каторжники.

Со времени Республики началась ссылка в Каледонию и политических преступников - deportation. Закон 1872 года, 23 марта, постановил: лиц, приговоренных к депортации в укрепленные места, ссылать на полуостров Ducos, близ Noumea, приговоренных к простой депортации - на остров des Pins, а за недостатком места - на остров Mare*(2131).

Депортация по-прежнему имеет характер простой пересылки*(2132), ссыльные не подлежат обязательным работам, следовательно, колонизационный элемент стоит на втором плане; но в случае требования с их стороны работ правительство обязано приискать таковые. Это безделье создает весьма сильные затруднения, поэтому правительство старалось поощрить к работам разными льготами: раздачей земельных участков, высокой заработной платой, разрешением прилежным селиться на самом острове и т.п.

Коммуна 1871 г. дала богатый материал для депортации; всего было выслано до конца 1876 г. 3 тысячи 900 человек, но все они смотрели на высылку как на меру временную и ждали возвращения на родину.

Численный состав депортированных постоянно уменьшался путем отдельных помилований, а амнистия 1880 года фактически почти прекратила этот вид ссылки.

Закон 9 февраля 1895 г. восстановил ссылку на острова Спасения близ Кайенны, куда, между прочим (на оle de diable), был сослан в 1895 г. Дрейфус.

Законы 27 мая и 14 августа 1885 г., вызванные страшным усилением рецидива*(2133), создали во Франции еще одну новую форму удаления преступников - релегацию в колонии (l'internement perpetuel)*(2134). Релегация составляет дополнительное наказание, назначаемое в общем приговоре с главным наказанием за общие преступления для опасных рецидивистов. Релегация назначается обязательно*(2135), но ей, однако, не подлежат лица, достигшие 60 лет или, наоборот, не достигшие 21 года во время постановления приговора, коим они могли бы быть осуждены к релегации. Место высылки и порядок ее отбытия определяются особыми административными постановлениями 1886-1889 гг. Высылка пожизненна, но после истечения пяти лет высланный может ходатайствовать перед местным трибуналом о прекращении этого наказания, представив удостоверение хорошего поведения, доказываемого содействием делу колонизации и обеспеченностью*(2136). Подлежащий высылке может также получить полное освобождение в порядке помилования, и притом или одновременно с прекращением главного наказания, или отдельно, по его отбытии.

Высланные должны находиться безотлучно в месте поселения; но закон допускает для них временные отпуски во Францию, но каждый раз с разрешения Министерства внутренних дел и на срок не свыше 6 месяцев. Первоначально предполагалось, что высылка, в отличие от ссылки, не будет соединена с обязательными работами, что по прибытии в колонию эти лица, как отбывшие уже наказание, будут совершенно свободны; но эта перспектива сосредоточения в главных городах Каледонии и Гвианы нескольких тысяч бродяг из наиболее опасных преступников вызвала справедливые протесты лиц, практически знакомых с ссылкою, в особенности проф. Левелье, а потому при рассмотрении проекта в сенате и при окончательной редакции закона работа признана обязательною для всех высланных, не имеющих самостоятельных средств существования. Декрет 26 ноября 1885 г. подразделил всех высылаемых на два разряда: высылаемых порознь, лично (relegation individuelle), и высылаемых в отряды (relegation collective), а Декрет 18 февраля 1888 г. выделил из последней группы еще группу высылаемых в так называемые "подвижные отряды" (sections mobiles), составляющие как бы переход к ссылке личной. В группу ссылаемых порознь могут быть зачисляемы лишь заключенные одобрительного поведения, признанные способными добывать себе средства существования посредством ремесла, промысла или иного небесчестного занятия; те, которые будут признаны достойными получить для обработки земельный участок, и те, коим будет разрешено поступать в общественные или частные работы или в услужение; все же прочие высылаются в отряды*(2137). В подвижные отряды могут быть назначаемы заключенные удовлетворительного поведения и хорошего здоровья. Высланные первой группы отбывают наказание в одной из французских колоний, не исключая Алжира; они пользуются свободой и подлежат действию общих законов. Высланные в отряды направляются преимущественно в Гвиану или Новую Каледонию*(2138), и только временно на работы в другие местности; работают они в мастерских или вне тюрем, но под постоянным надзором, а на ночь всегда возвращаются в тюрьму; но находящиеся в "подвижных отделениях" выходят из тюрьмы в свободное от работы время. Распределение высылаемых по разрядам и перевод их из одного разряда в другой и т.д. делаются особенной комиссией из 7 членов (commission de classement); ее постановления утверждаются министром внутренних дел. Как видно из отчета*(2139), общее число приговоренных к высылке было в 1886 г. - 1710 человек; в 1887 г. - 1934 человека; и в 1888 г. - l625 человек; в 1889 г. - 1231 человек, в 1890 г. - 1035 человек, в 1891 г. - 965 человек, в 1892 г. - 925 человек, что составляет около 1% всех приговоренных за эти годы за преступления и проступки. Всего же с введения в действие Закона 1885 г. до 1893 г. было приговорено к релегации 9425человек, а действительно выслано в Гвиану с 1886 по 1891 г. 2207 человек, и в Каледонию - 1790 человек; между ними число высланных первой группы крайне незначительно; так, по указанию Гарро, в 1886 г. их было только 9. Из официальных позднейших указаний видно, что впоследствии число их хотя и увеличилось благодаря переводам из ссыльных в отряды, но, во всяком случае, оставалось крайне незначительным*(2140).

В последнее время область применения релегации еще более расширилась. Так, по Закону 19 декабря 1893 г. (loi sur les associations des malfaiteurs*("Закон о сообществах злоумышленников (фр.)."), релегация поставлена параллельно с каторжными работами для участников сообществ, имеющих целью совершение преступления против личности или имущества; по Закону 28 июля 1894 г. (loi contre les menaces anarchistes*(Закон против угроз анархистов (фр.).") - за публичное подстрекательство к учинению некоторых преступлений и за некоторые случаи рецидива.

Новый проект Французского уложения сохраняет высылку, но несколько изменяет условия ее назначения. Высылке будет подлежать всякий, который, будучи приговорен к тюрьме на срок не менее 5 лет (по одному или нескольким приговорам), вновь будет приговорен за преступление или проступок к тюрьме на срок не менее 1 года. Они отсылаются не ранее как по отбытии по крайней мере половины вновь назначенного наказания, а по прибытии в место ссылки отбывают там оставшуюся часть и после того остаются еще 5 лет, занимаясь обязательно работами в тюрьме или вне оной. Но в течение этого времени тюремное управление может дать каждому высланному условное помилование. По истечении пятилетнего срока высланные получают свободу, но остаются на всю жизнь в колонии. Высылке не подлежат лица старше 60 лет и неспособные к труду в колониях.

Сверх сего, проект вводит еще один вид высылки - по просьбе заключенного, допуская, что приговоренные к тюрьме, имеющие от 21 до 60 лет, по отбытии 1/4 определенного им срочного наказания, а приговоренные к бессрочному наказанию по истечении 5 лет от начала отбытия могут быть высланы в колонию, где они отбывают оставшуюся часть наказания; при этом приговоренные к бессрочному заключению по истечении еще 5 лет, а приговоренные к срочному по истечении второй четверти могут получить условное освобождение.

Кроме Франции, мы встречаемся ныне с ссылкой в Португалии и Испании *(2141). В Португалии штрафная колонизация началась с открытиями Васко да Гама, и преступники Лиссабона были первые обитатели вновь приобретенных в Африке и Азии колоний Португалии. В 1547 г. началась ссылка в Бразилию, а в XVIII веке мы встречаемся с колонизациею Мозамбика. По Кодексам 1852 и 1867 гг. ссылка и теперь занимает значительное место в лестнице наказаний; ссылка производится в восточную и западную Африку (с 1893 по 1895 гг. ежегодно 274 мужчин и 27 женщин). Главные места поселения острова S-ao Thomй и Principe в Гвинейском заливе, причем первый из них, считающийся одной из лучших колоний Португалии, обработан и заселен исключительно трудами ссыльных, а затем Ангола, с главным городом Лисада (100 тысяч жителей); все сосланные первоначально содержатся в крепости св. Михаила, а потом более надежные водворяются в стране. В Испании попытка колонизации преступников началась с третьей поездкой Колумба в Америку в 1498 г., где и была основана колония Hispaniola на острове Гаити. В XVI столетии местом ссылки были Канарские острова, позднее Мексика, Калифорния, Филиппины, в последнее время, хотя в самом незначительном размере, Куба и острова Марианны, а после последней войны и эта ссылка прекратилась; остались только существующие в Испанском кодексе не колонизационные высылка и изгнание.

241. Таковы исторические данные ссылки; я счел необходимым подробно остановиться на них ввиду того, что в теории вопрос о целесообразности и карательном значении ссылки остается и доселе открытым и спорным, причем весьма немногие из лиц, писавших о ссылке, относятся к ней достаточно объективно*(2142).

В Англии, как мы видели, взгляд на ссылку неоднократно изменялся. Австралийская карательная колонизация, встреченная вполне сочувственно при ее появлении, вызвала потом против себя сильную оппозицию, в особенности в Парламентских комиссиях 1831 и 1837 гг., признавших полную ее несостоятельность как наказания и как средства колонизации. Но в такой же Парламентской комиссии 1887 г. мы находим совсем противоположные выводы - полную апологию ссылки, признание ее наказанием не только действенным, но и благодетельным для Англии, что повторила потом и Комиссия 1863 г. Затем, на Конгрессах 1876 и 1878 гг., представители Англии явились наиболее ярыми противниками ссылки*(2143). Всего же сильнее, несомненно, была оппозиция против ссылки, и практическаяи теоретическая, в Австралии, начиная с 1853 г.; но она, как я указывал ранее, имела преимущественно политический характер*(2144).

Во Франции литературное движение в пользу ссылки началось, главным образом, в 40-х годах как противовес идеям пенитенциаристов (Токвилль, Beaumont, Lucas, Moreau-Christophe), ратовавших за одиночную систему; но общественное мнение высказалось еще ранее в ее пользу. До 50-х годов весь спор имел более теоретический, отвлеченный характер; единственным опытом являлся пример английской ссылки, но и то известной более из популярных журнальных статей да из труда маркиза Blosseville, также не отличающегося особенно тщательной разработкой фактов. Эпоха Второй империи значительно усилила число сторонников ссылки вследствие поддержки, которую нашло это наказание в Наполеоне III. Но зато, казалось, неутешительный опыт ссылки в Гвиану после падения империи должен был вызвать оппозицию против нее, а между тем и республика отнеслась к ней сочувственно. Изменено место ссылки, но идея ее пользуется и ныне большой популярностью как между теоретиками-криминалистами*(2145), так и между практиками, как это блистательно показала Парламентская тюремная комиссия 1872-1874 гг. Достаточно указать, что на вопросы этой комиссии о желательных изменениях системы наказаний из 27 апелляционных судов Франции только два высказались против ссылки, да и то условно, а в числе ее защитников явился даже и высокоавторитетный Французский кассационный суд*(2146). Точно так же общественное мнение Франции горячо высказалось за удержание ссылки в 80-х годах, что и вызвало закон о релегации.

Германия не практиковала в числе своих карательных мер ссылку в тесном смысле*(2147), поэтому постановка вопроса об этом наказании имела в ней всегда характер теоретический. Капитальным трудом по вопросу о ссылке является не раз вышеназванное сочинение Гольцендорфа, представившего кроме исторического описания ссылки и подробный юридико-политический ее анализ. Гольцендорф же явился защитником ссылки колонизационной, т.е. такой, которая не только удаляла бы преступника из метрополии, но и содействовала бы развитию колонии, так как только при этих условиях ссылка получает, по его мнению, и устрашительный, и исправительный характер. Он предлагал ссылать наиболее тяжких преступников, уже начавших отбывать наказание и проявивших первые признаки раскаяния, и считал возможным ее применение даже в странах, не имевших колоний, как, например, в Германии. Позднее, в реферате, представленном в 1878 г. Стокгольмскому конгрессу, проф. Гольцендорф уже значительно отступил от прежнего мнения, находя, что ссылка, во-первых, возможна только для некоторых государств и, во-вторых, что хотя она вообще и не противоречит целям уголовного правосудия, но представляет однако такие практические затруднения для ее успешного осуществления, что должна быть признана скорее мерою переходною, а не необходимым элементом карательной системы *(2148).

С развитием германских колоний поднялся и в литературе, и в законодательных сферах вопрос о включении ссылки в число наказаний. Хотя австралийские владения, восточная Африка, Камерун, Конго, благодаря их страшно высокой температуре, мало пригодны для европейской колонизации, но для таковой являются возможными владения в юго-западной Африке. Так на нее, как на возможное место ссылки, указывает проф. Брук в своих брошюрах *(2149). Он предлагает ссылку в самых широких размерах, распространяя ее не только на приговоренных к цухтхаузу и рецидивистов корыстных преступлений и телесных повреждений, но и на рецидивистов нищих и бродяг, т.е. по расчету Корна на 10 тысяч человек в год. Сам Брук в последней своей брошюре 1897 г., возражая против подобного же указания графа Пфеля, замечает, что, конечно, ссылка в таких размерах была бы для юго-западной Африки крайне обременительна, но возможность такого переполнения устраняется основным положением, что численность ссылаемых должна соответствовать местным условиям. Брук не говорит, однако, что же делать с другими преступниками? Ранее Брука, еще в конце 70-х годов, за ссылку высказались Фабри и Миттельштедт, в последнее время к Бруку присоединились проф. Франк, Пристер, проф. Г. Мейер. Против ссылки - в особенности практики тюремного дела Кроне, Ашрот*(2150).

Наконец, вопрос о ссылке обсуждался на тюремных конгрессах*(2151). На лондонском Конгрессе 1876 г. влиятельным ее сторонником оказался только делегат Италии, граф Фореста, защищавший притом Французский тип ссылки, т.е. необходимость более или менее долгосрочного предварительного заключения ссылаемых на месте поселения; значительное же большинство членов отделения, состоявшее преимущественно из англичан, находило ее и практически и теоретически несостоятельной. На конгрессе в Стокгольме 1878 г. за ссылку особенно горячо говорили делегаты Франции, опиравшиеся на удовлетворительные результаты, которые достигнуты ново-каледонской ссылкой. Противниками ссылки явились представители России и Италии, а главным образом Beltrani-Scalia, блестящая речь которого несомненно повлияла и на резолюцию конгресса, выразившего, что применение ссылки представляет такие затруднения, что она может употребляться не во всех государствах и не дает надежды на практический успех. Конгресс римский вовсе не касался этого вопроса; равным образом, он не подвергался подробному обсуждению и на Конгрессе Санкт-Петербургском, хотя им и была признана ссылка допустимым наказанием. По на Парижском конгрессе 1898 г. был прямо поставлен вопрос: можно ли при целесообразной системе наказаний включать в число их и ссылку? Из трех докладов, поступивших по этому вопросу (в том числе и мой), все высказались в принципе за сохранение ссылки отчасти как самостоятельного наказания, отчасти как составной части тяжких наказаний*(2152); в пользу ее высказался и докладчик, член Французского кассационного суда Pierret, и большинство участников прений в отделении: Пти, проф. Левелье, член кассационного суда Babinet, Wilhelm, пастор Арбу, и наконец, после двухдневных оживленных прений отделение большинством 34 голосов против 14 приняло Формулу Бабине: "ссылка в различных формах, при наличности внесенных в ее устройство усовершенствований и возможности внесения дальнейших, обладает качествами, одинаково полезными как для долгосрочных наказаний тяжких преступников, так и для наказания людей, у которых совершение преступлений вошло в привычку - упорных рецидивистов. Горячий спор вопреки обычаю возбудил вопрос о ссылке и в общем собрании, но, несмотря на красноречивую речь маститого сенатора Беранже против ссылки, и общее собрание приняло формулу Бабине. Особенно интересно то обстоятельство, что из лиц, говоривших против ссылки, Prins, не признавая ее необходимой и постоянной принадлежностью карательной системы, все-таки допускал применение ее по административному усмотрению как временной меры. Убежденными противниками ссылки и в отделении, и в общем собрании были наши представители И.Я. Фойниций, Д.А. Дриль и Вульферт, но в отделении и они заявляли, что в теории ссылка представляется вполне целесообразным наказанием, дающим удовлетворительные результаты, а возражали только на основании ее практической непригодности. При этом не могу не указать, что слишком обобщенное замечание И.Я. Фойницкого, что о Сахалине не стоит говорить, так как это остров, производящий лишь хлеб, встретило надлежащее возражение со стороны Левелье, в особенности в его речи в общем собрании, где Левелье так закончил свою речь: "Тюрьма - первобытное орудие прошлого времени, ссылку же я считаю усовершенствованным орудием будущего". Вообще заявления наших криминалистов страдали голословностью. Дриль говорил о невероятной преступности в Сибири, о том, что от ссыльных не осталось и следа, о страшной дороговизне ссылки (по Фойницкому - 400, а по Дрилю - 500 руб. в год). Фактические неточности были отмечены и на конгрессе Лихачевым и Галкиным-Врасским.

Но в чем же состоят доводы обеих партий? Даже многие из главных противников ссылки, как Токвилль во Франции в 40-х годах или у нас теперь проф. Фойницкий, не отрицают теоретического значения этого наказания.

Ссылка, несомненно, имеет главнейшие свойства кары: удаление из места родины навсегда или на весьма долгие сроки, порвание всех прежних связей, привычек, сам далекий переезд, по необходимости соединенный со значительными стеснениями, работы принудительные и тяжкие по устройству поселения - все это придает ссылке значение тяжкого наказания*(2153). Указания противников на ее неустрашительность, опирающиеся, во-первых, на примеры совершения преступления только ради будущей ссылки, т.е. дарового переезда в места, куда и без того стремится эмиграция, и, во-вторых, на факт добровольного согласия в 1852 г. 3 тысяч французских каторжников на отправку их в Гвиану, едва ли представляются особенно убедительными. С одной стороны, мы знаем случаи совершения преступления ради будущей тюрьмы и даже смертной казни, а с другой - никто не мог указать числа таких, вызванных ссылкою, преступлений, так что и сам аргумент является шатким*(2154). Что касается добровольного согласия, то нужно только вспомнить, как заманчиво рисовало французское правительство будущую жизнь в Каледонии сравнительно с bagnes, чтобы и этому обстоятельству не придавать особого значения*(2155).

Далее, ссылка бесспорно заключает в себе важные исправительные моменты. Это обусловливается, как замечал еще Гольцендорф, свойством самих работ, по преимуществу земледельческих; возможностью сокращения сроков наказания и введения в широких размерах предварительного освобождения; большою легкостью приискания заработков по выходе из тюрьмы; возможностью приобретения земельных участков и, следовательно, самостоятельного хозяйства; наконец, совершенно иными условиями среды, в которую попадает освобожденный и которая по природе своей не может относиться к нему с тою же отчужденностью, а иногда и презрением, которые встречают выходящего из обыкновенных тюрем*(2156).

Наконец, ссылка освобождает метрополию от преступников. Конечно, было бы неблагоразумно придавать этому обстоятельству первенствующее значение, так как тогда разрушалось бы колонизационное значение ссылки; но оно, по моему мнению, не должно быть, однако, вовсе игнорируемо, в особенности при обсуждении применения ссылки к тем преступникам, для которых долгосрочное сидение в пенитенциарных тюрьмах было бы бесполезною жестокостью и которые в то же время не представляют ничего опасного для колонии, как, например, у нас для некоторых преступлений религиозных.

С другой стороны, ссылка, как указывает пример Восточной и Западной Австралии, а отчасти и Новой Каледонии, несомненно, может с успехом служить целям колонизационным. Она подготовляет колонию для будущей культуры: проведением дорог, обработкой полей, устройством гаваней, постройкой зданий; она дает рабочие руки даже и в период отбытия ссыльными наказания; она создает из освобожденных ссыльных ядро будущего населения.

Но, конечно, правильная постановка ссылки требует равного внимания к обеим целям - и к карательной, и к колонизационной, так как они далеко не всегда совпадают друг с другом. В этом отношении, как справедливо замечает Michaud, удачная постановка ссылки есть вопрос меры.

Вопрос меры по отношению к выбору местности, с точки зрения климата и почвы, так как принцип освобождения от преступников метрополии не может оправдать ссылки в местности смертоносные или неспособные к обработке. При подобных условиях, не удовлетворяя требованиям колонизации, ссылка, будучи маскированной смертной казнью, противоречила бы основным началам справедливости.

Вопрос меры относительно степени населенности мест ссылки, так как в жизни каждой колонии наступает такой момент развития, когда новый значительный наплыв преступников превышает местные потребности и влияет вредно и экономически, и нравственно. Штрафная колония должна быть тюрьмою без стен, в которую допускается свободный элемент, но в которой преобладает интерес карательный, пригодность для наказания; как скоро перевес интересов, и притом значительный, на стороне свободного населения, то нужно искать другого места для ссылки. Оппозиция прежних штрафных колоний против ссылки, если только она не имеет под собою искусственной подкладки, служит, по моему мнению, аргументом в пользу, а не против ссылки*(2157).

Вопрос меры по отношению к преступлениям, за которые ссылаются. Ссылка, не соединенная с предшествующим ей заключением может быть назначаема только за некоторое весьма ограниченное число преступлений; ссылка же, дополняющая лишение свободы, по природе своей составляющая тяжкое наказание, может быть назначаема или за важнейшие преступления, или, как указывает пример Франции, для преступников, многократно судимых, хотя бы и за незначительные проступки. Ввиду этого, конечно, ссылка не может рассчитывать на исключительное или даже преобладающее значение в карательной системе.

Наконец, вопрос меры относительно ссылаемых преступников. В этом отношении, во-первых, судам должно быть предоставлено в известных случаях факультативное право ссылки, а во-вторых, в интересах колонизации при назначении ссылки и в законе, и на практике должно быть обращено внимание на возраст, пол, физические силы ссыльных, возможность их исправления, пригодность к тем или другим работам и т.п.

Что касается до теоретических возражений против ссылки как наказания, то за устранением сомнений в ее устрашительности другие аргументы представляются не особенно существенными*(2158). Так, например, упрек в ее неравномерности и неделимости, основывающийся на том, что ссылка, как пожизненное или весьма долгосрочное удаление, не допускает оттенков, падает сам собою, как скоро мы вспомним, что с ссылкою соединяются обязательные работы и тюремное заключение, дающие полную возможность придать ей индивидуальный характер. Далее, часто повторяемый афоризм Лелю: "La societй, qui est la vie, ne nait pas du crime, qui est la mort*("Общество, которое является жизнью, не возникает из преступления, которое является смертью" (фр.)."") является блестящей фразой, не подтвердившейся историей. Наконец, возражения, сделанные бывшим гельсингфорским проф. Mechelin на Стокгольмском конгрессе, что при ссылке приходится подвергать незаслуженным наказаниям стражу, охраняющую ссыльных, или что снабжение колонии отребьями человечества не соответствует цивилизаторской роли Европы, - едва ли нуждаются в опровержении*(2159).

Единственной ареной серьезных нападок на ссылку является, по моему мнению, ее практическая сторона, трудность осуществления. В этом отношении некоторые из указаний ее противников представляются в высшей степени важными.

Таково, во-первых, приискание подходящего места для ссылки, в особенности ввиду интересов колонизации. На этом основании, несомненно, ссылка должна быть отнесена к числу карательных мер, входящих в лестницу наказаний только некоторых стран и в ограниченном размере.

Во-вторых, трудность перевозки ссыльных в колонию, проявляющаяся в двояком направлении: в отягощении самого наказания более суровым режимом, которому по необходимости подчиняются пересылаемые, и во вредном нравственном влиянии, зависящем от скучения арестантов разных возрастов, разной степени испорченности, и притом в течение сравнительно долгого времени при полной их праздности.

В-третьих, благодаря отдаленности ссыльных колоний, трудность устройства хорошей администрации и правильного контроля за нею. В особенности это обстоятельство приобретает большое значение, когда со ссылкою соединяется тюремное заключение на месте ссылки. Опыт Англии и Франции и еще более России свидетельствует о трудности приискать добросовестных исполнителей сложных задач ссылки.

В-четвертых, трудность предупреждения побегов, которые, например в ссылке гвианской или в нашей русской, достигают весьма крупных размеров, что обусловливается географическими особенностями мест ссылки: нельзя забывать, что даже и на островах, как Сахалин, Новая Каледония, число побегов внутрь страны, хотя бы и на верную смерть, весьма значительно.

В-пятых, значительное процентное различие между преступностью мужчин и женщин, делающее крайне трудным установление сколько-нибудь нормального отношения между полами в колонии, в особенности без притока свободной эмиграции. А это отражается, с одной стороны, невыгодно на дальнейшем развитии колонии, а с другой - содействует плотской распущенности со всеми ее вредными последствиями.

Наконец, в-шестых, сравнительная дороговизна ссылки, так как к издержкам содержания арестантов нужно еще присоединить: расходы на устройство колонии, на администрацию, усиленный надзор за ссыльными, на пересылку ссыльных, на материальную поддержку всей колонии в первые годы ее существования и каждого ссыльного, по крайней мере на первое время его освобождения из тюрьмы*(2160).

Но, приводя все эти, очевидно, весьма веские возражения против ссылки, я тем не менее считал бы опрометчивым и преждевременным вычеркивать вполне этот вид кары из общей лестницы наказаний, и в особенности, как я указывал ранее, у нас в России, с ее обширными территориями на Востоке, настоятельно требующими рабочих рук. Во-первых, многие из этих недостатков ссылки могут быть если не устранены, то, по крайней мере, ослаблены, а во-вторых, мы должны помнить, что, устраняя ссылку, мы ставим на ее место тюрьму*(2161). Существо и условия осуществления этого наказания будут изложены далее, но я не могу и теперь не заметить, что в особенности в России едва ли можно питать радужные надежды на скорую и успешную тюремную реформу. Ни одно из западных государств не может похвастаться успешным разрешением тюремного вопроса, не может скрыть страшной цифры рецидива и возрастающей преступности, а там мы имеем и богатую пенитенциарную литературу, и многолетний опыт, и школы, подготовляющие тюремных деятелей, и съезды практиков, и установившиеся традиции. А у нас? Печальна история ссылки, но не многим лучше не только прошедшее, но и настоящее нашей тюрьмы.

242. Заключение*(2162). Третий вид лишения свободы, наиболее стесняющий возможность для преступника располагать собою и своими действиями, составляет тюремное заключение, т.е. принудительное помещение виновного в замкнутое пространство или здание на срок или навсегда.

Возникновение тюрем относится, несомненно, к первому периодугосударственной системы наказаний; оно обусловливалось даже простой необходимостью иметь особые помещения для тех преступников, которых считали почему-либо необходимым не оставлять на свободе уже во время производства оних суда, или для тех, которые ждали применения к ним казни, назначеннойпо приговору. Задачей тюрьмы было сохранение преступника впредь до востребования, nоn ad puniendos, как говорит Ульпиан, sed ad continendos homines*("Не для наказания, но для непрерывного продолжения (лат.).").

Гораздо позднее тюрьма из подследственной обращается в карательную и занимает определенное место среди других наказаний - во Франции в XVI и XVII столетиях, да и то в виде исключения, в Германии в эпоху Каролины, у нас в эпоху Уложения Алексея Михайловича. Но и в этом виде ее первоначальный тип характеризовался тем же признаком хранения арестанта. Тюрьма должна была служить охраной общества, удаляя из него на долгий срок преступника и в то же время тяжестью своих порядков причиняя виновному такое физическое и нравственное страдание, которое делало ее достойным подспорьем смертной казни, телесных бичеваний и пытки*(2163).

Мы видели выше, в каком положении находятся еще и ныне наши тюрьмы, каково положение наших каторжных острогов; но все их ужасы бледнеют пред тем состоянием, в котором мы застаем тюрьмы в Западной Европе, и не только в отдаленные эпохи XV или XVI веков, но даже и в XVIII веке, в эпоху последних дней старого порядка и первых проблесков новой послереволюционной жизни. Мы с любопытством осматриваем теперь в более старых городах Европы или в развалинах замков эпохи феодальной подземные каменные гробы, лишенные света и воздуха, или такие же клетки с раскаляющейся свинцовой кровлей; теперь мы видим в них интересные исторические памятники, но представим мысленно то время, когда они были страшной действительностью, когда в них проводили годы, десятки лет, целую жизнь заживо погребенные, прикованные к стене, или хотя и пользующиеся свободою движения в двух - трехсаженном логовище, но среди скученных товарищей по несчастью - живых, а нередко и мертвых, по неделям остававшихся без погребения, без всякой одежды, или в разодранных лохмотьях, покрытые насекомыми всякого рода, в удушливой атмосфере сырости, плесени, не выносившихся нечистот, поддерживая свои силы заплесневевшим хлебом да какой-нибудь похлебкой, мало отличною от помоев. Тюрьма была действительно юдолью плача и страданий, заставлявшей только удивляться выносливости человеческого организма и силе привычки к жизни.

Читая теперь бессмертную книгу знаменитого английского филантропа Джона Говарда*(2164), лично ознакомившегося с тюрьмами не только Англии, но и Франции, Испании, Голландии, Германии, Дании, Швеции, России и Польши, мы можем убедиться, что в подобном состоянии находилось большинство тюрем всех европейских государств. Англия отличалась разве только тем, что многие из ее тюрем были отданы на откуп, с торгов или даже принадлежали частным лицам (Howard), так что дух наживы, желание выручить затраченный капитал служили к еще большему отягощению участи заключенных. А между тем в Англии, благодаря крайне обширному району применения смертной казни, большинство этих заключенных принадлежало к несостоятельным должникам или к лицам, обвиняемым в маловажных нарушениях закона. Howard свидетельствует, что в 1779 г. в Великобритании на 4379 заключенных было 2078 содержащихся за неуплату долгов, и только 798 обвиняемых в преступлениях. Положение неоплатных должников было нередко хуже арестантов - преступников. "Арестантам со средствами было в тюрьме привольно, они веселились и бражничали, образуя кружки и компании для веселого препровождения времени и игры в карты, кости, кегли. В устроенные внутри тюрем кабаки допускалась и публика до поздней ночи. Зато тюрьма была настоящим адом для бедняков, которые не могли купить снисхождения смотрителей и снискать при входе в тюрьму благорасположение своих товарищей - арестантов посредством приличного угощения. С ними и товарищи и начальство обращались как с собаками: оборванные, полунагие, голодные, покрытые вшами, они содержались в вонючих и влажных подвалах на сыром полу, на полусгнившей соломе. Редкая тюрьма имела отхожие места. Воздух пропитан был столь заразительными миазмами, что посетитель, выходя оттуда, должен был проветривать одежду, бумаги; даже крепкий уксус, взятый с собою, как средство против зловония, терял очень скоро свою силу и приобретал нестерпимый запах" (Спасович). "В лондонской тюрьме Флит (Fleet) (Палюмбецкий) - хозяин тюрьмы, купивший себе должность у прежнего смотрителя за 5 тысяч фунтов стерлингов, занимался разного рода торговлей, включая сюда и предметы продовольствия, отдачей в наем комнат и содержанием трактира. Рассчитывая на большой доход, он назначал на все невероятные цены и неумолимо требовал уплаты, хотя бы это стоило жизни должнику. Деньги составляли для хозяина главное, и с ними можно было у него купить все, даже позволение разломать стены тюрьмы и бежать. Но кто не мог платить, осуждался на безнадежный и пожизненный плен, хотя бы имел полное право па свободу. Когда началось парламентское исследование состояния лондонских тюрем, то во Флите нашли пятьдесят два человека, задержанных незаконно в продолжение девяти, десяти и одиннадцати лет". В тюрьме в Честере под комнатами, где жили днем мужчины и женщины вместе, находился глубокий, темный, со спертым воздухом коридор, а подле него несколько стойл, в каждое из них запирали на ночь трех или четырех человек. В Плимутской тюрьме (Howard) были комнаты, где арестанты содержались без воздуха и света, где им даже нельзя было стоять прямо. Чтобы поддерживать жизнь, они прижимались по очереди к небольшому отверстию в двери. Тюрьмы, предоставленные частной эксплуатации, ветшали, грозили падением, доставляли легкие случаи для побега. Для предупреждения последних нередко принимались меры самые варварские. В Кембриджском графстве арестантов, например, клали спиною на железные полосы, укрепленные в полу, приковывали цепью, надевали на шею железное, с большими иглами, кольцо, мешавшее наклонять голову к земле, и покрывали еще другой тяжелой полосой ноги.

Тюремные сидельцы нередко, впрочем, сугубо расплачивались с обществом за свои страдания. Howard приводит свидетельство Backer, что когда в 1577 году суд присяжных собрался в оксфордском замке, то бывшие на суде подсудимые занесли тюремную горячку, жертвами коей сделались президент суда, шериф и более 300 человек присутствовавших; вся эта масса умерла в течение 40 часов, и сами ассизы получили название черных. Позднее, уже почти ко времени Говарда, в ассизах таунтонских, 1730 года, подсудимые также заразили залу суда, и жертвами тюремной горячки сделались президент, шериф и несколько сотен жителей. В 1755 г. в Оксминстере один освобожденный арестант заразил свою семью, а затем и целый город; то же повторилось в Лондоне в 1750 году.

Разрушая здоровье, делаясь гнездилищем заразы, тюрьмы еще губительнее действовали на нравственность заключенных. В редких тюрьмах существовало разделение no полам; вместе с несостоятельными должниками в тюрьмах Англии обыкновенно сидели их жены и дети, помещавшиеся вместе с другими заключенными, иногда по 14, по 15 человек в одной небольшой комнате. О разделении преступников по возрастам, об отделении тяжких закоренелых злодеев, ожидавших виселицы, от новичков, обвинявшихся в краже, мошенничестве, от малолетних, захваченных в нищенстве и бродяжестве, конечно, не было и речи. Праздное время наполнялось рассказами опытных тюремных сидельцев, игрой, кутежами, самыми непозволительными, разнузданными оргиями. В Англии нередко откупщики - тюремщики содержали в самих тюрьмах кабаки, игорные дома, притоны разврата, в которых вместе с зажиточными арестантами пировали и развратничали местные жители. Тюрьмы были действительно вертепами, в которых гнездились болезни и разврат; над их входными дверями была начертана рукою самого же общества скорбная надпись Дантонова ада: "Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate"*("Оставь надежду всяк сюда входящий" (ит.).").

В большинстве тюрем нравственная порча обусловливалась полной праздностью, но не менее вредным являлся и другой тип лишения свободы - публичная тяжкая работа, так как и здесь не было и речи об интересах наказываемого, а всем руководил лишь один принцип извлечения возможно больших выгод из подневольного труда.

Так, уже Рим эпохи императоров знал, как наказание, работы в рудниках, в каменоломнях и т.п., в цепях (damnatio in metallum) и работы при рудниках (in opus metalli), а равно и простые публичные работы, при проведении дорог, постройках и т.д. (opus publicum perpetuum*("Постоянные публичные работы (лат.)."); но наибольшую распространенность карательные работы получили у новых народов, и притом как в виде работ сухопутных, в рудниках*(2165), так и в виде работ на галерах, бывших наиболее характерным представителем этого типа наказания.

Когда парусное судоходство было еще не развито, всю морскую силу государств, и даже более - единственное средство сообщения составляли гребные суда; количество их было очень велико у всех важнейших морских держав того времени, как, например, у Испании, Генуи, Венеции, Флоренции. Но тяжелая и почти непрерывная гребная работа была гибельна для здоровья, а потому охотников до такой службы было не много, платать же дорого было не под силу государственной казне. Благодаря этому и явилась мысль заменить свободных работников лицами, находящимися во власти государства, преступниками. В конце XV века наказание отдачей на галеры встречается уже в итальянских государствах, а в XVI веке переходит во Францию*(2166), где и получает наибольшее развитие вследствие огромной потребности в рабочих руках. На галеры ссылаются не только преступники, но и вообще лица, опасные для общества: бродяги, нищие, цыгане. Встречаются наставления судьям заменять, по возможности, даже смертную казнь галерами, увеличивать в приговорах срок пребывания и т.д. Впрочем, галерное начальство обыкновенно не стеснялось судебными сроками, преступники оставались там до тех пор, пока могли работать, а работали они до полного истощения сил или до самой смерти.

С уничтожением Нантского эдикта число галерников значительно увеличилось протестантами. По законам Людовика XIV всякое распространение пасквилей против короля или католической церкви или даже простое несоблюдение форм, предписанных законом о книгопечатании, влекло отдачу на галеры временно или пожизненно. При Людовике XV это наказание достигло кульминационного пункта: на галеры отправлялись осужденные за многобрачие и за воровство, за нарушение законов об охоте и за контрабанду*(2167).

Сама галера*(2168) была плоское, узкое судно, с низким бортом и с двумя мачтами, так что могло ходить и греблею и под парусами. На галере находилось до 300 гребцов, прикованных по 5 или 6 человек на одной скамье и приводивших в движение одно весло. На этих скамьях проходила вся жизнь галерников: здесь они обедали, спали, чередуясь по лавкам, чтобы галера могла идти постоянно, не останавливаясь. Здесь же творил над ними суд и расправу начальник галеры: за всякий малейший проступок следовало обыкновенно нещадное бичевание. Для каторжников не было ни буден, ни праздников; только по прибытии в порт работа останавливалась, там избранные получали позволение перейти на земляные работы. Управитель на галерах был, если не de jure, то de facto, полный господин над жизнью и смертью арестантов, и бывали примеры, что он безнаказанно забивал часть своих галерников, чтобы отличиться перед начальством и прийти, например, первым при каком-нибудь состязании. Loiseleu приводит описание положения галерников, сделанное католическим священником Jean Rion, в котором он говорит между прочим: "Больных относили в трюм, где их ожидали уже последние страдания. Этот трюм был лишен света и воздуха, в нем даже стоять было невозможно. Когда мне случалось входить туда, то я скорее спешил назад, задыхаясь, нередко покрытый червями; мне всегда казалось, что я вхожу в жилище смерти".

С развитием парусного судоходства галеры становились все более и более ненужными. С начала XVIII столетия галерников стали употреблять вместо гребли на разные земляные работы, постройки и т.д. в портах, арсеналах, крепостях, и наконец во Франции Указ 1748 г. отменил отсылку на галеры и заменил их принудительными работами (travaux forces), отбывавшимися в так называемых bagnes. Но и эти места работ как во Франции, так и в других частях Европы являлись с теми же красками, как и тюрьмы: тяжесть работ только отягчала, а не улучшала положение арестанта; в особенности мрачную репутацию приобрели французские каторжные тюрьмы, сохранившие ее вплоть до самой отмены их законом, т.е. до 1852 г.

Но, конечно, на этой темной картине состояния тюрем в Европе можно найти места и более светлые*(2169). Уже и в Риме в эпоху христианских императоров встречаются законы, регулирующие тюремное устройство в интересах подсудимых. Император Гонорий в конце IV столетия сделал обязательным для судей посещение тюрем по воскресеньям; они приказывали выводить к себе всех заключенных, допрашивали их и доставляли все для них необходимое. Епископам и прочему духовенству поручалось еженедельно по средам и по пятницам бывать в тюрьмах, расспрашивать о причинах заключения арестантов и подавать помощь и утешение.

В конце XVI и особенно в XVII столетии в Германии, Голландии, Фландрии возникают в отдельных местностях так называемые Zucht und Spinnhauser, в которых могли находить пристанище и приют люди безработные, пропойцы, нищие*(2170). В известном французском Ордонансе 1670 г. есть целый титул (XIII, 39 статей), посвященный регламентации тюремного устройства, в котором являются уже заботы о гигиеническом устройстве тюрем и возлагается обязанность на прокуроров королевских и феодальных еженедельно посещать тюрьмы. В Риме по инициативе Папы Климента XI открылась в 1735 г. тюрьма св. Михаила, надпись над которой гласила: "Бесплодно укрощать падших наказанием, если не исправлять их строгим порядком", свидетельствуя тем самым о стремлении ввести в тюремное дело новые принципы. Говард в своем мрачном описании положения тюрем указывает также на отдельные тюрьмы в Голландии, Германии и даже в Англии, в которых помещение было чисто и светло, а заключенные занимались работами, доставлявшими им, хотя и небольшой, заработок. Но особый интерес представляла в его время тюрьма в Генте, в австрийской Фландрии, открытая в 1773 г.*(2171) В 1778 г. Говард нашел в ней не только сравнительную чистоту и порядок, но и правильно организованную работу на 280 мужчин и 170 женщин. Правда, такой порядок продолжался недолго - уже в 1773 г., как свидетельствует сам Говард, производство прекратилось, машины и инструменты были проданы, и сидевшие остались в совершеннейшей праздности, но это произошло не вследствие естественного течения вещей, а благодаря особому распоряжению императора Иосифа II, уступившего жалобам на вредную конкуренцию тюремной работы свободному труду. Во всяком случае, в самом факте подобного устройства тюрьмы проявлялись уже нововведения. Еще далее пошло филантропическое отношение к тюрьмам в конце XVIII века, особенно в Англии, благодаря трудам и влиянию таких деятелей, как Говарда (1726-1791) и Бентама (1745-1832). По настоянию Говарда парламент издал Статуты 1776 и 1794 гг., положившие основание современному пенитенциарному устройству английских тюрем, и даже открыл в 1790 г. пенитенциарий в Глостере, с разделением арестантов днем и ночью, т.е. по началу, положенному позднее в основу пенсильванской системы, но просуществовавший недолго, - благодаря предпочтению, оказанному правительством системе транспортации, и в 1807 г. обращенный в простую тюрьму (Bridewill). Бентам предлагал английскому парламенту и позднее французскому учредительному собранию свой паноптикон как такой тип тюремного устройства, при котором можно бы было содержать арестантов с наибольшей экономией и безопасностью и в то же время достигать их исправления. Паноптикон должен был состоять из нескольких флигелей, расположенных в виде веера и сходящихся в общем центре, из которого можно бы было обозревать все происходящее в отделениях.

Но главный толчок тюремному вопросу дала Северная Америка, считающаяся как бы родиной тюремной пенитенциарной системы*(2172).

Тюремное движение в Америке началось в конце XVIII века, в эпоху войны за освобождение. В 1774 г. собрался первый конгресс в Филадельфии для обсуждения тюремной реформы, а в 1776 г. было там образовано первое тюремное общество, которое, благодаря стараниям Франклина (1706-1790) и квакеров, открыло в 1786 г. первую пенитенциарную тюрьму в Walnutstreet, одной из улиц Филадельфии, где было устроено 30 келий для безусловно одиночного заключения без работ, но вместе с тем там были устроены и общие мастерские, и спальные, так что тюрьма имела смешанный характер. Примеру Пенсильвании последовали другие штаты, в особенности Нью-Йоркский, и с начала XlX столетия в Америке появляются тюрьмы, преследующие совершенно новые задачи. На тюрьмы не смотрят уже только как на место содержания лиц, удаленных навсегда или на время из общества, а в заключении думают найти средство борьбы с вредным и опасным для государства населением. Заботы о тюремных арестантах не ограничиваются только улучшением тюремной гигиены, пищи и т.п. Надежды идут гораздо далее: появляется стремление придать тюрьме такое устройство, при котором она могла бы влиять на умственную и нравственную природу заключенного.

Конечно, первоначальные попытки ввести пенитенциарный режим в тюрьмах, как свидетельствует нам история, встречались и ранее, даже в XVII веке, в Европе, но Америка придала этим зачаткам большую законченность, сделала из них действительные типы, послужившие образцом для современных тюрем.

Попытка реформы американских тюрем обратила на себя особенное внимание во Франции. Друг Benjamin Franklin'a - Larochefoucauld Liancourt издал в 1796 г. описание пенсильванских тюрем: "Des prisons de Philadelphie par un Europeen", выдержавшее затем несколько изданий. Другое, более подробное описание их было составлено квакером Turnbull и переведено в 1800 г. par Petit Rodel под названием "Visite а la prison de Philadelphie..." Затем посещение и описание американских тюрем входит в такую моду во Франции и Англии, что, по замечанию Ortolan (N 1500), литература тюремная в одной Франции в начале XIX столетия делается почти необозримою*(2173).

Наравне с частными лицами на американскую систему обращают внимание и правительства. Так, в 1831 г. были посланы из Франции для осмотра американских тюрем G. de Beaumont и A. de Tocqneville; в 1839 г. - Demez и A. Blouet; из Англии в 1836 г. - Crawford и Roussel и в 1836 г. из Пруссии - Iulius*(2174). Вместе с тем в Европе начинается постройка собственных пенитенциариев по американским образцам: в Англии - Milbanck (1815-1822) и в Швейцарии - пенитенциарии в Женеве (1822-1825), Лозанне, Берне.

Стремление к тюремной реформе, несколько охладевшее было в двадцатых и тридцатых годах XIX столетия, снова возрастает к концу сороковых годов, благодаря в особенности уменьшению района применения смертной казни и, в частности, отмене в Англии ссылки. Внешним выражением этого движения были тюремные международные конгрессы и громадный рост тюремной литературы.

Еще в 1845 г. между тюремными деятелями различных стран возникла мысль о пользе, которую мог бы принести съезд лиц, посвятивших себя теоретически и практически тюремному делу. Взаимный обмен идей, сообщение фактов, касающихся устройства и состояния тюрем различных стран, рассуждения об условиях и мерах содействия тюремному прогрессу было поставлено целью такого съезда, действительно состоявшегося в 1846 г. во Франкфурте-на-Майне. Съезд был немногочислен, но зато на нем присутствовали чуть ли не все корифеи тюремной науки*(2175).

Затем последовал съезд в Брюсселе в 1847 г., на котором уже участвовало до 200 человек. Съезды предполагалось повторять или ежегодно, или через возможно коpоткие промежутки. Но политические события 1848 г. вызвали долгий перерыв, так что третий съезд состоялся только в 1857 г. во Франкфурте-на-Майне. Этот конгресс, впрочем, имел в виду вообще государственную и общественную благотворительность, так что вместе с тюремным делом на нем обсуждались и меры борьбы с нищенством, надзор за проституцией и т.д.

Все эти три съезда имели частный характер: почин исходил от частных лиц, посвятивших себя тюремным интересам; отдельные государства не имели на съездах официальных представителей, их резолюции представляли скорее пожелания, нежели решения, могущие получить осуществление. С иным характером состоялся четвертый съезд в Лондоне в 1872 г.*(2176) Предложение о съезде было сделано от правительства Североамериканских Штатов, и его представитель, один из маститых, но неутомимых деятелей тюрьмоведения - доктор Wines, лично объездил в 1871 г. большинство европейских государств и заручился согласием их правительств о принятии участия в занятиях конгресса. Действительно, на съезде 1872 г. было около 100 официальных представителей 22 государств. Вместе с тем изменились отчасти и занятия конгресса: вопросы чисто теоретические были исключены из программы; на первый план поставлено собирание сведений о состоянии тюремного дела во всех его подробностях в отдельных государствах и обсуждение мер реформы, имеющих практический характер.

Еще большее развитие получила эта официальная сторона на Стокгольмском конгрессе 1878 г.*(2177), так как и сама подготовка к нему велась при помощи официальных представителей отдельных держав, а затем на нем была организована постоянная международная комиссия, которая должна действовать в промежутках между конгрессами и по возможности содействовать осуществлению принятых им резолюций*(2178). В конгрессе принимали участие представители значительного большинства европейских государств. За ним последовали: Римский конгресс 1885 г., Петербургский 1890 г., Парижский 1895 г. и Брюссельский 1900 г.*(2179)

Другим выражением развития тюремного вопроса является литература, получившая в XIX столетии такое развитие, что она, даже только в Германии, Франции и Англии, поистине может быть названа необъятною. Не сотнями, а тысячами приходится считать официальные и официозные отчеты и донесения об отдельных тюрьмах или о карательных заведениях целой страны за отдельные годы, журнальные статьи, брошюры, описания личных наблюдений, воспоминания, компиляции разного рода и, наконец, более солидные монографии. Но, несмотря на это богатство и обилие этого материала, исследователи по тюрьмоведению не без основания жалуются на недостаточность разработки тюремного вопроса. С одной стороны, громадная часть исследований, по самому описательному характеру своему, является отрывочной и случайной, а с другой - сам сообщаемый материал весьма нередко возбуждает сомнения в своей достоверности. Тенденциозностью, пристрастной окраской данных страдают не одни брошюры частных лиц, фанатических защитников той или другой системы заключения, но иногда даже в еще большем размере официальные сведения. Как часто указания на блистательное положение той или другой тюрьмы, на блестящие результаты ее режима оказывались простым миражем*(2180).

Из обширных собраний фактических данных по тюремному делу заслуживают особого внимания опубликованные труды парламентских комиссий английских и французских и официальные отчеты, а также статистические материалы отдельных государств, касающиеся тюрем*(2181).

Кроме того, весьма важным пособием при изучении тюрьмоведения*(2182) являются специальные журналы, посвященные этому вопросу. Так, в Германии еще в 1829 г. был основан Iulius'ом - "Iahrbucher der Siraf und Besserungs - Anstalten, Erziehungshauser und anderer Werke der christlichen Liebe", просуществовавший до 1833 г. (всего вышло 10 томов); затем возобновленный в 1842 г. под названием "Iahrbucher fur Gefangnisskunde und Besserungsanstalten" и окончательно прекращенный в 1847 г. Позднее, в 1864 г. были основаны обществом немецких тюремных деятелей, под редакцией Экерта, "Blatter fur Gefangnisskunde", продолжающиеся и до сих пор; другим весьма распространенным в Германии органом является "Iahrbucher der Reinisch - Westphalischen Gefangniss Gesellschaft" с 1829 г. Во Франции первый тюремный журнал был основан в 1843 г. Moreau - "Christophe", с определенной программой защиты одиночного заключения, но продолжался всего пять лет. Затем, основанное в 1876 г. главное тюремное общество стало ежегодно издавать свои Bulietins, имеющие вполне характер специального журнала. Такое же значение имеют ежегодные издания и публикации английского "Howard-Association"; наконец, в Италии специально тюремным вопросам посвящены даже два журнала - "Cesare Beccaria" под редакцией Belazzi и крайне богатый по разнообразию содержания "Rivista di discipline carcerarii", основанный в 1868 г. Beltrani-Scalia; у нас - "Тюремный вестник" с 1893 г.

243. Изучение тюремного вопроса шло параллельно с тем значением, которое постепенно приобретал этот вид наказания в уголовных кодексах. Ограничение применения смертной казни, уничтожение телесного наказания невольно заставили сосредоточить уголовную репрессию на лишении свободы с его разнообразными видами и оттенками, и это преобладание представляется тем понятнее, что из всех орудий наказания, которыми располагает большинство государств, лишение свободы сравнительно наиболее гарантирует общественную безопасность, являясь вместе с тем и действенным карательным средством по отношению к преступнику.

Удаляя преступника из общества на известный срок, тюрьма уже тем самым охраняет общество от этого лица; устранить же возможность побегов, на которые нередко указывают противники тюрьмы, не представляет особенных затруднений.

Но, оставляя преступника более или менее продолжительное время под непосредственным наблюдением правительственных органов, тюремное заключение дает возможность ожидать от него более серьезных гарантий безопасности. В этом отношении к правильно устроенной современной тюрьме можно предъявлять требования не только отрицательного свойства - чтобы она не была школой порока и преступлений, чтобы она не выпускала преступника хуже и испорченнее, чем он был при поступлении, но и требования положительные - хорошего воздействия на заключенного.

Конечно, было бы иллюзией ждать от тюрем нравственного перерождения арестанта, для этого и сам арестант представляется материалом непригодным, и орудия - органы управления, за редкими разве изъятиями, недостаточно подготовленными, но тюрьма может содействовать, так сказать, гражданскому перерождению заключенного.

Тюрьма может приучить арестанта к порядку, к надлежащему распределению своего времени, к физической и нравственной чистоплотности. Тюрьма может научить и приучить человека к труду и, следовательно, не только дать ему по выходе из тюрьмы возможность добывать работою средства существования, но, что еще важнее, пробудить в нем охоту к обеспечению себя этим путем; тюрьма, наконец, может приучить арестанта владеть собою, обуздывать порывы страстей, дисциплинировать его; может расширить его умственный инравственный кругозор путем наставления, школы, разумно подобранного чтения.

Конечно, как говорят противники тюрьмы, ее режим, по необходимости, обезличивает преступника, стирает его индивидуальность, делает его пассивным исполнителем чужой воли, тюремной регламентации, в силу чего влияние тюрьмы и является непрочным, скоропроходящим, но это возражение не имеет принципиального характера: оно может быть если не устранено, то ослаблено введением переходных тюрем, патронатства, досрочного освобождения.

Во всяком случае не надо забывать, что тюремное заключение обладает одним из наиболее существенных качеств наказания - приспособляемостью к особенному характеру наказываемых; оно дает возможность назначения наказания сообразно с индивидуальными свойствами преступника, с его характером, наклонностями.

Вместе с тем лишение свободы может и должно сохранять свое репрессивное значение, составляя для наказываемого действительно тяжкое взыскание. Эта тяжесть заключается не только в самом факте лишения свободы, но и в условиях содержания: тюрьма, конечно, не должна быть желательным местом отдохновения, содержания на казенный счет и т.д. Относительно роскошное содержание американских тюрем парализуется в известной мере суровой тюремной дисциплиною*(2183). Как справедливо замечает проф. Фойницкий, "тюрьма должна быть репрессивна, и весьма важно избегать той ложной филантропии, которая желала во что бы то ни стало улучшить участь узников, забывая, что при этом тюрьма могла бы стать наградою вместо кары. Тюрьма не должна превращаться ни в общественную школу, где ученик остается до выдержания экзамена, ни в общественную больницу, где больной остается до выздоровления".

Поэтому нападки, встречавшиеся за последнее время на тюрьму как карательную меру*(2184), представляются преимущественно нападками на известные тюремные системы, на краткосрочное лишение свободы и т.д., но они не колеблют значения этого наказания по существу. Равным образом не имеют принципиального значения указания на то, что современная тюрьма потеряла характер наказания, а является привлекательным убежищем для всех бесприютных. Неговоря уже о том, что сторонники этого взгляда чрезмерно обобщают единичные случаи, роскошь в устройстве тюрьмы есть недостаток, который легко устраняется, с тем, конечно, условием, чтобы через это не нарушались интересы физического и умственного оздоровления арестантов, так как иначе меньшее зло заменялось бы бульшим и тюрьма утрачивала бы свое практическое значение.

Возлагая на тюрьму задачу не только общественной охраны путем удаления и заточения преступника, а более или менее исправительного воздействия на него, благодаря самой продолжительности наказания, мы естественно предполагаем известный тип тюремного устройства, предполагаем ряд условий содержания арестантов, то, что называется пенитенциарной системой.

Но должен ли сам порядок отбытия наказания лишением свободы быть регулирован законом или же его следует предоставить усмотрению тюремной администрации? Вопрос этот многократно поднимался в законодательной практике западных государств и был, между прочим, предметом особого доклада на Стокгольмском тюремном конгрессе*(2185).

Неопределенность тюремного закона, говорят сторонники одного взгляда, одна только может дать возможность осуществить великую задачу пенитенциарной системы - индивидуализацию наказания, приведение его в соответствие с характером и особенностями личности преступника. Всякий закон сожмет живое дело исправления в мертвые формулы; такая заранее установленная регламентация, направленная к однообразному содержанию всех заключенных, была бы равносильна признанию возможным одинакового лечения больных. Если хотят путем рационального устройства тюрем создать истинную гарантию для общества, то надо оставить самый широкий простор тюремной администрации, - гарантия успеха не в законах и регламентации, а в хорошем выборе персонала. "Дайте, - говорил на Стокгольмском конгрессе представитель Италии Canonico, - превосходный устав дурному директору, и вы не достигнете никаких хороших результатов, напротив, при хорошем директоре с посредственным уставом можно ручаться, что все пойдет хорошо".

Но, отдавая справедливость верности этого мнения с точки зрения успеха пенитенциарной системы, нельзя не признать его односторонним. Оно игнорирует другие не менее важные стороны тюремного наказания, имеющие одинаковое значение и для общества, и для преступника.

С одной стороны, законодатель стремится установить известное соотношение наказания со степенью общественного вреда, причиняемого преступлением, опасностью преступника и т.д., а такое соотношение возможно только в том случае, если в самом законе уголовном будут определены главные условия каждого наказания. Иначе сама угроза закона потеряет всякое значение. Так же плачевны будут последствия произвола тюремного управления для самого заключенного. Едва ли нужно доказывать, какая разница, например, просидеть пять лет в общем заключении с работами, хотя и тяжкими, принудительными, но дающими возможность научиться чему-нибудь, обеспечить себе средства заработка, или же быть помещенным в одиночную келью, без всяких гигиенических приспособлений, без работ и занятий, под бесконтрольной властью начальника, преследующего только одну цель - беспрекословное повиновение его воле. Хороший директор тюрьмы поведет дело успешно и при дурном уставе, и при отсутствии такового, но каково будет при таких условиях той тюрьме, в которой окажется посредственный или плохой директор?

По этим практическим соображениям нельзя не согласиться с выводом, сделанным одним из известнейших практиков тюремного дела в Германии, директором брукзальской тюрьмы, бывшим докладчиком по этому вопросу на Стокгольмском конгрессе - Экертом. Докладчик полагал необходимым не только регламентировать в законе способ размещения арестантов и организацию тюремного управления, но и установить в нем сами начала тюремного режима: порядок работ, размер заработка и условия распоряжения им арестанта, пищу, право свиданий и переписки, дисциплинарные проступки и ответственность за них и т.д., признавая за арестантом право законного обжалования распоряжений администрации.

При этом казалось бы полезным сделать одно различие. Те условия, от которых зависит сила и тяжесть наказания, в которых заключается, следовательно, существо кары, должны быть определяемы в законе уголовном; так, сюда должны быть отнесены: способ размещения арестантов, срок содержания и правила о его уменьшении, обязательность работ, размер вознаграждения, идущего в пользу арестанта. Те же условия, которыми определяется порядок заведования и управления тюрьмой, должны войти в особый закон о тюрьмах; таковы: организация управления, меры поддержания дисциплины в тюрьмах, порядок устройства работ, начала морального и умственного воспитания, практикуемого в тюрьмах, право свиданий и переписки, пища, одежда и т.п. Усмотрению же тюремной администрации останется широкая и не менее важная область действительного осуществления начал, установленных в законе*(2186).

По тем же соображениям обзор существенных элементов тюремной системы, хотя и в самых общих чертах, должен быть внесен и в очерк наказания лишением свободы.

244. Способы размещения арестантов*(2187). Способы размещения арестантов, как при настоящем состоянии тюрем, так и в истории, могут быть сведены к трем основным типам: одиночное заключение, общее заключение и смешанное, - допускающим, впрочем, по отдельным тюрьмам разнообразные оттенки и даже отступления от основного принципа устройства *(2188).

Система одиночного заключения в свою очередь распадается на два типа: систему уединения и систему отделения арестантов.

Принцип уединения, или келейная система, выходит из того начала, что обычная форма тюремного заключения вредит не только тем, что сообщество с другими преступниками крайне невыгодно отзывается на нравственности заключенных, но и тем, что арестант никогда не остается наедине с самим собою, а потому не может уразуметь своего преступления, раскаяться в нем и приобрести новые моральные принципы; поэтому тюрьма должна быть устроена так, чтобы арестанты были безусловно отделены от остального мира, и притом по возможности на все время их содержания.

В сущности, этот тип встречался еще и в тюрьмах XVII и XVIII веков, особенно для политических преступников, как "les oubliettes" во Франции, как тюрьмы при многих католических монастырях, как "le cachot" и "la gйne" пo предположениям assomblee constituante и по Кодексу французскому 1791 г., но там такое уединение было только фактической формой лишения свободы, а не осуществлением особого принципа*(2189). Самостоятельный характер оно получило при переустройстве тюрем пенсильванским тюремным обществом благодаря совпадению этой идеи с религиозным миpoсозерцанием квакеров, основателей этого общества: преступник - кающийся, тюрьма - место покаяния (penitentiairies), а средство пробуждения раскаяния - оставление арестанта наедине с самим собою.

По этой системе было устроено сначала небольшое помещение на 30 человек в старой Вальнутстритской тюрьме, а затем, в 1818 г., законодательное собрание Пенсильвании определило устроить тюрьму в Pittsburg на началах полного уединения, и в 1821 г. в нее были помещены арестанты, каждый в особую келью, без работ. Но предположения о полном разъединении скоро оказались неосуществимыми, так как устройство келий не препятствовало общению арестантов между собою, а полная праздность при таких условиях имела самые гибельные результаты, так что питсбургскую тюрьму весьма скоро пришлось подвергнуть коренной переделке. В 1829 г. была открыта также в Филадельфии, в Cherry-Hill, тюрьма, которая и может быть названа представителем этого типа, по крайней мере в первые годы ее существования (solitary system)*(2190).

Тюрьма была окружена высокой стеной в 30 футов вышины; в самой середине пространства, отведенного под тюрьму, находилась восьмисторонняя центральная зала (observatory), от которой расходилось 7 флигелей. Каждый флигель сверху донизу был разделен ходом с галереями перед каждым этажом, на который выходили входные двери келий. Таким образом, расположение келий позволяло разом видеть всю тюрьму, со всеми ее этажами и кельями, а вместе с тем каждый арестант из-за приотворенных дверей своей кельи мог видеть и слышать все, что делалось в центре.

Всех келий было 582 (первоначально предполагалось 266), каждая в 18 футов длины, 71/2 футов ширины и 16 футов вышины; кельи освещались через окна, сделанные в потолке, почему кельи нижнего этажа несколько выступали из-под второго; в каждой келье было устроено отхожее место*(2191) и водопровод; в келью вели две двери - одна внутренняя, решетчатая, железная; другая наружная, деревянная; к первой двери была приделана форточка для снабжения арестантов пищей и всем необходимым, а во второй устроено небольшое отверстие для наблюдения. Первоначально кельи были только в нижнем этаже, и из каждой был выход на маленький огороженный дворик, также 18 футов длины и 8 ширины; но когда возвели еще один этаж, то в нем, за недостатком двориков, сделали кельи более широкими или давали арестанту по две. К этому надо прибавить, что благодаря высоким стенам во дворики никогда не проникало солнце, а кельи нижнего этажа были сыры и холодны.

Каждый арестант по прибытии в тюрьму подвергался осмотру, брал ванну и переодевался в арестантское платье; затем ему завязывали глаза и отводили в центральную залу, где директор сообщал ему о правилах заведения и делал подходящее увещание и наставление. По приводе в келью, из которой он не выходил до окончания срока наказания, ему развязывали глаза, и он оставался там без чтения и занятия; работа давалась только по просьбе арестанта, и весь заработок шел в пользу тюрьмы. Богослужение совершалось в центральной зале, и арестанты слушали его, не выходя из келий; даже в случае болезни, в лазарете, они помещались в отдельных комнатах. Дисциплинарными мерами были лишение работы и чтения, темный карцер, содержание на хлебе и воде, смирительная куртка. Заключенные не имели права ни видеться, ни переписываться с их родными - их могли посещать только члены тюремного управления; в тюрьме они должны были соблюдать полное молчание; обращаясь к надзирателям, арестант должен был говорить вполголоса; мало того, чтобы ничем не нарушалась эта тишина могилы, колеса экипажей, въезжавших на тюремный двор, были обтянуты кожей; чины администрации носили мягкую обувь и в тюрьме, разговаривали также вполголоса.

Примеру Пенсильвании последовали, было, некоторые другие штаты, вводя келейное начало или как основную форму лишения свободы, или как дополнение к системе общей; так, например, Оборнская тюрьма, сделавшаяся впоследствии прототипом общего заключения, в 1822 г. ввела систему уединения для неисправимых, которые должны были безвыходно оставаться в кельях и притом без работ.

Но, как можно видеть из позднейших описаний тюрьмы в Cherry-Hill, уже в самом начале ее существования*(2192) пришлось сделать отступление от строго келейного принципа допущением посещения арестантов членами тюремной администрации и обществ. Могильная тишина, полная праздность, отсутствие движения действовали на этих заживо погребенных столь же разрушительно, как и дореформенные тюрьмы, в особенности в тех случаях, где сроки заключения были сколько-нибудь продолжительны.

Еще более значительным изменениям подверглась эта форма лишения свободы в новейшее время, по переходе ее в Европу, заменив само основание системы, уединение, началом отделения арестантов друг от друга.

По системе келейного заключения существенным средством исправления являлось отделение арестанта от всего мира, поставление его в такое положение, при котором он мог бы, ничем не развлекаясь, оставаясь наедине с самим собою, обдумывать свое прошлое и каяться; по системе отделения арестант отдаляется только от других соарестантов, устраняется от их влияния; но затем в отведенном ему уголке тюрьмы он должен быть предметом забот тюремной администрации: обучение работам, умственное и религиозное воспитание, нравственное влияние персонала должны быть средствами осуществления тюремной задачи.

Таким образом, выходя из общего начала одиночного содержания арестантов, системы келейная и отделения различаются не только в подробностях, но и в основном взгляде на средства воздействия тюрьмы на арестанта, хотя нельзя не прибавить, что в действительности, даже и в ближайшее к нам время, государства, принявшие в своих тюрьмах начало одиночного заключения, смешивают более или менее оба его оттенка.

Так, по системе отделения устроены одиночные тюрьмы в Северной Америке, в тех штатах, которые и ныне остались верными пенсильванской системе.

Из европейских государств келейная система сохранилась теперь в Англии, в особенности в ее больших пенитенциариях, назначенных для приговоренных к каторжным работам; но такое содержание назначается там только для первой стадии наказания на срок не более 9 месяцев.

Во Франции предположения о введении системы отделения были в особенности в ходу в эпоху между 1830 и 1848 годами. Проект закона о введении этой системы*(2193) был принят Палатой депутатов в 1844 г., затем рассматривался в Палате пэров в 1846 г., но не был принят за наступлением Февральской революции. Эпоха Третьей империи была неблагоприятна для системы одиночной*(2194); но Национальное собрание снова подняло тюремный вопрос, образовав в 1872 году по инициативе d'Haussonvill'я Особую парламентскую комиссию, результатом которой был Закон 5 июня 1875 г., по которому одиночное заключение введено для всех подследственных арестантов, а равно для лиц, приговоренных к тюремному заключению на срок не свыше 1 года и 1 дня; приговоренные к тюрьме на высшие сроки помещаются в отдельные кельи только по их желанию, а само наказание отбывается в департаментских тюрьмах; сроки заключения сокращаются на 1/4, если только заключение было продолжительнее 3 месяцев*(2195); но по Законам 1893 и 1894 гг. о взрывчатых веществах и об анархистах одиночное заключение назначается без всякого сокращения.

Новый Германский кодекс по вопросу о порядке отбытия наказания лишением свободы содержит особое правило в _ 22. На основании этого постановления одиночное заключение допускается только при Zuchthaus и Gefangnisstrafe; оно не применимо ни к заключению в крепость, ни к аресту *(2196). Но даже и при первых наказаниях закон не делает применение его обязательным, так что тюрьмы и этого разряда могут быть устроены по системе общего заключения. Порядок отбытия не указывается в приговоре, так как одиночная форма не считается более тяжкой и не влияет на изменение сроков. Там, где введено одиночное заключение, оно состоит в отделении арестантов друг от друга и днем, и ночью, с обязательными работами в Zuchthaus'е, a в тюрьме с допущением таковых по желанию арестантов. Одиночное заключение не может продолжаться более 3 лет по одному и тому же приговору; приговоренные на большие сроки переводятся в общее заключение, если только сами прямо не пожелают остаться в келье.

В действительности цухтхаусы и тюрьмы Германии представляют самые разнообразные типы. Наиболее выдающимися представителями пенсильванской системы считаются: Zuchthaus в Берлине - Moabit и Zuchthaus в великом герцогстве Баденском - Bruchsall*(2197).

Моабит*(2198) построен Фридрихом-Вильгельмом IV, а открыт в 1844 г. по системе одиночного заключения, затем с 1849 по 1856 г. в Моабите арестантов стали занимать днем общими работами, но с 1856 г. снова вернулись к строгому одиночному заключению. Моабит, как и Пентонвилль в Лондоне, построен по системе веерной; он состоит из четырех флигелей, сходящихся в общем центре, где находится наблюдательный пост. Каждый флигель прорезан сверху донизу коридором и состоит из 3 этажей, в которых расположены кельи; около каждого этажа идет чугунная галерея, нижние и верхние этажи соединены посредством лестниц, а противоположные стороны флигелей - чугунными мостиками, перекинутыми в разных местах. Всех келий в Моабите - 520, из них 508 - для арестантов, каждая в 12 футов длины, 8 ширины и 11 вышины, так что вмещает 1056 кубических футов. Освещаются кельи стенными окнами, в двери каждой кельи - форточка для передачи пищи и отверстие для наблюдения. В келье находится постель, которая на день убирается и прикрепляется к стене. Мебель состоит из переносных (в Брухзале же прикрепленных к стене) стола и скамьи, этажерки с необходимой посудой, книгами, принадлежностями для письма, инструментами и орудиями, смотря по роду занятий арестанта*(2199); арестантам дозволяется также в виде награды иметь в кельях цветы и клетки с птицами.

Арестанты в кельях занимаются обязательно работами, выбор коих весьма разнообразен, но арестанты по возможности размещаются так, чтобы занимающиеся одним родом работ находились на одной галерее, чем облегчается ежедневный обход и обучение их мастерами. Арестанты посещают школу и церковь, но и там они помещаются отдельно друг от друга, в будках (stalls), расположенных в несколько этажей, амфитеатром (в церкви 3 таких ящика с 233 будками, а в школе один на 39 человек), открытых только в сторону пастора или учителя. Для прогулок между флигелями отведены три двора; в центре каждого из них находится наблюдательный пост, к нему примыкая и от него расходясь радиусами, идут небольшие дворики или, правильнее, клетки, окруженные со всех сторон высокими стенами, в которых прогуливаются заключенные, также не видя друг друга. Каждого арестанта ежедневно посещают директор, смотрители, мастера, духовные лица, доктор. Число таких посещений в Моабите не определено, но все они вносятся в особую книгу, которую ведет дежурный смотритель. Когда заключенный выходит из кельи, чтобы идти на прогулку, в церковь или в школу, он обязан прикрепить на груди билет с номером и надеть шапку с длинным козырьком или маской; при этом смотрители наблюдают, чтобы арестанты шли друг от друга на известном расстоянии, так как этими мерами думают уничтожить всякое сообщество и знакомство между заключенными.

Впрочем, в Моабите рядом с одиночными кельями существуют и общие отделения. Во-первых, под флигелями и центральной галереей находится подвальный этаж, в котором помещаются мукомольня, пекарня, кухня, прачечная, кузница, слесарня и т.д., здесь помещается от 60 до 80 арестантов, находящихся в общем заключении; во-вторых, в версте от Моабита находится его дополнительное отделение (Filialanstalt), в которое переводятся арестанты, неспособные переносить по своему организму одиночное заключение или которые отсидели предельный срок, для них назначенный, а на остальное время наказания пожелали перейти в общее помещение. Они занимаются главным образом земледелием и огородничеством, и так как это отделение является как бы последней ступенью к свободе, то и само содержание находящихся в нем является весьма льготным.

По тем же общим началам, но в значительно смягченном виде, построена и тюрьма в Bruchsall, открытая в 1848 г. Ее флигели расположены не веером, а крестообразно, камеры в Bruchsall больше, светлее и лучше вентилируются*(2200). Предельный срок обязательного пребывания в кельях в Брухзале был 6лет, а теперь и там действует общий закон, т.е. срок полагается трехлетний.

Но всего полнее привилась одиночная система в Бельгии и Голландии.

Бельгийский кодекс, хотя и говорит о различных видах наказания, как, например, travaux forces, reclusion, forteresse, но при этом кодекс указывает, что по возможности все эти наказания должны быть отбываемы в одиночном заключении. Но так как одиночное заключение считалось всегда более тяжкойформой лишения свободы, то Законом 4 сентября 1870 г. указан порядок уменьшения сроков, причем принята система прогрессивного смягчения, так что первый год общего заключения приравнивается к девяти месяцам одиночного, а двадцатый, например, трем. В силу этого высший предел одиночного заключения при замене 20-летних наказаний будет 9 лет и 9 месяцев, а приговоренные к бессрочным наказаниям остаются в одиночном заключении первые 10 лет*(2201). По заявлению инспектора бельгийских тюрем Stevens'a, в 1879году осталось перестроить по одиночной системе только три maisons d'arret*("Арестных дома (фр.)."), и тогда все тюрьмы будут устроены по одиночной системе, причем вся перестройка произведена в 40 лет со стоимостью в 20 миллионов франков. Главнейшими пенитенциариями в Бельгии считаются тюрьмы в Louvain и в Gand*(2202).

В Голландии по Кодексу 3 марта 1881 года (ст.11) приговоренные к тюремному заключению до 5 лет отбывают его в одиночных помещениях, а осужденные на высшиe сроки остаются там обязательно только первые пять лет, на более же долгие сроки они могут быть оставлены только по их желанию и с разрешения министра юстиции. При аресте (ст.19) одиночное заключение назначается только по желанию заключенного. Во всяком случае не подлежат одиночному заключению осужденные моложе 14 и старше 60 лет (последние могут быть помещаемы в кельи по их желанию), а равно и признанные врачами неспособными для такого заключения.

Другим типом современной пенитенциарной тюрьмы является общее заключение, называемое также оборнской системой или системой молчания. По основаниям своим оно еще ближе стоит к старой тюрьме, чем система отделения. Уже в XVIII веке в голландских и некоторых немецких тюрьмах появляется организация работ; в гентской тюрьме, как мы видели, встречалось уже и отделение на ночь; комиссия Французского учредительного собрания в 1790 г. предположила ввести как особый вид наказания тюрьму с общими работами, с отделением на ночь; требование молчания и тишины также не раз было вносимо в тюремные правила и слово "silentium"*("Молчание (лат.).") было написано на дверях тюрьмы св.Михаила в Риме. Но соединение всех этих разрозненных черт в одно целое, создание особой тюремной системы этого рода принадлежит Америке. Сама система получила название оборнской по имени первой тюрьмы, переделанной по этой системе в 1820 г. в Auburn близ Нью-Йорка*(2203).

"По принципу этой тюрьмы (Спасович) преступления проистекают от лености, непривычности к труду, неспособности подчиняться известному порядку в жизни, склонности к чувственным удовольствиям. Преступник должен быть исправлен не посредством заключения его наедине без работы, но посредством приучения его к труду, к аккуратности, к дисциплине: тюрьма должна быть рабочим домом".

Тюрьмы системы оборнской даже по внешности резко различаются от системы одиночной. Здесь нет флигелей, раскинутых звездою или веером; напротив, они напоминают обыкновенно типы госпиталей, казарм*(2204). В американских тюрьмах этого типа, как в самом Auburn, так и в открытой в 1825 г., также около Нью-Йорка, тюрьме в Sing-Sing, кроме общих дневных помещений, находились ночные кельи, в Auburn каждая в сажень длины и высотыи 1/2 сажени ширины, помещающиеся в особых флигелях в несколько этажей.

Порядок жизни в Auburn был таков: кельи отворялись на рассвете; заключенные немедленно выходили из келий и становились в определенном порядке, у каждого в руках суповая миска, кружка для воды и ночной горшок; все эти вещи ставились в определенные места, а арестанты, соблюдая строгое молчание и порядок, шли в мастерские. В определенный час они в том же порядке шли в столовую для завтрака, обеда и немедленно возвращались к работам. По окончании работ они умывались, брали свой ужин и в порядке их номеров возвращались в кельи, где их и запирали. После ужина, не выходя из келий, они слушали вечернее богослужение. Работы были весьма разнообразны; дисциплина крайне суровая. Главные требования были - неуклонное прилежание и полное молчание. Как за завтраком или обедом, так и во время работ арестанты не имели права обменяться с соседом полусловом или жестом, они не смели даже поднять глаз от работы. Всякий проступок наказывался тут же на месте надзирателем; средство расправы было тоже примитивное - кнут или плеть. Власть надзирателя была громадна и бесконтрольна: он отмечал только в книге, кому и сколько было отпущено в течение дня. Это варварское обращение, естественно вселявшее в арестантах чувства ненависти и мести, эта покорность из-под палки, считавшаяся равносильной с исправлением, были, несомненно, причиной того, что европейские делегаты, бывшие в Америке в начале минувшего XIX столетия, единогласно отдали предпочтение пенсильванской системе перед оборнской*(2205). Но в самой Америке, наоборот, общественное мнение большинства штатов высказалось за систему общего заключения с постоянными работами и молчанием*(2206), и даже некоторые тюрьмы, построенные по одиночной системе, были переделаны в общие, так что, например, к 1847 г. в штатах было 13 больших тюрем по оборнской системе и только 3 по пенсильванской, с некоторыми, впрочем, смягчениями относительно дисциплины, а в материалах, представленных на Стокгольмском конгрессе Санборном, сообщается, что из 44 государственных тюрем одиночная система сохранена только в западном пенсильванском пенитенциарии, в котором содержалось к 1 января 1878 г. 1106 заключенных; во всех же остальных, а равно почти и во всех тюрьмах общинных, и в арестных домах господствовала система оборнская, хотя, за отсутствием в Североамериканских Штатах какого-либо центрального управления тюрьмами, правильнее было бы сказать, что в каждой тюрьме действует своя система, но примененная к принципу общего содержания арестантов.

Из европейских государств всего ближе примкнула к оборнской системе Франция*(2207). Мы видели уже, что высшее из наказаний лишением свободы - travaux forcйs, является ныне в виде публичных тяжких работ, отбываемых в местах, предназначенных для ссылки; затем, низший вид лишения свободы - тюрьма до 1 года и 1 дня - отбывается по Закону 1875 г. в одиночном заключении, но затем все остальные места лишения свободы устроены по системе общего содержания. Таковы maisons centrales в двух типах: maisons de force для лиц обоего пола, приговоренных к rйclusion*("Заточению (фр.)."), а равно и для женщин, отбывающих каторжные работы; и maisons de correction*("Тюрьмы двух типов: смирительные дома и исправительные дома (фр.).") для приговоренных к тюремному заключению свыше одного года*(2208). Все эти заведения устроены по системе полного общения даже ночью, с постоянными обязательными работами и с соблюдением молчания*(2209). Но, как замечает d'Haussonville, на практике теперь это требование, столь противоречащее человеческой природе, распространяется только на запрещение постоянных разговоров, а наказывают разве за шум, хотя, несмотря на это, число нарушений заповеди молчания каждый год громадно*(2210).

Другое дополнение первоначальной оборнской системы, вытекающее из ее основного принципа, была классификация арестантов, распределение их по категориям и группам. Потребность классификации чувствовалась уже при самых примитивных попытках тюремной реформы. Нельзя было говорить о каких-нибудь заботах о нравственности арестантов, не устроив по крайней мере раздельного содержания мужчин и женщин. Столь же естественна была и другая потребность отделить главные группы арестантов: отбывающих наказание, подследственных и сидевших по взысканиям гражданским, за долги. Затем являлась необходимость отделить приговоренных к различным видам лишения свободы, или устраивая для них различные отделения в одном и том же здании, так сказать, различая их не по условиям содержания, а по названиям или ярлычкам камер, или же размещая их в отдельных помещениях, различая порядок содержания по свойству работ, режиму и т.д.

Но, собственно, все эти виды отделения арестантов не входят в понятие так называемой классификационной системы общего заключения. Под ней в тюрьмоведении понимают порядок размещения одного определенного типа приговоренных, содержащихся в одном и том же тюремном здании. Эта классификационная система, в свою очередь, распадается на два оттенка: простую, где арестант помещается в выбранное для него раз навсегда отделение, и прогрессивную, когда допускается переход при известных условиях из одного отделения в другое. При простой системе само размещение по отделениям или вполне зависит от тюремной администрации, или заранее определяется судом в приговоре, на основании мотивов действия, прежней судимости и т.д.

Необходимость разделения арестантов на классы в тюрьмах оборнского типа, даже с постоянными работами и с обязательным молчанием, вытекала из невозможности устранить влияние арестантов друг на друга и из необходимости индивидуализировать средства исправления, в особенности по отношению к тем из заключенных, которые подают надежды на лучшее будущее. Таковы, например, попытки классификации, делаемые, как я указывал выше, в maisons centrales во Франции. Но наиболее выдающимися представителями этой группы считались тюрьмы швейцарские, в Женеве, Лозанне, Сен-Галлене, в особенности же первая, устроенная доктором Обанелем*(2211), которую один из французских тюрьмоведов - Grellet Wammy - назвал в отличие от тюрем американских - европейской пенитенциарной системой.

Женевская тюрьма, ныне переделанная, была открыта в 1825 г. Она была построена по системе полупаноптикона с двумя расходящимися флигелями, впрочем, в весьма миниатюрных размерах, так как первоначально была построена всего на 60 человек. Она была устроена по системе отделения на ночь, но с общими работами и с сохранением строгого молчания. В то же время все арестанты были разделены по Регламенту 1831 г. на четыре класса. В первое отделение помещались рецидивисты и осужденные за тяжкие преступления, если притом администрация тюрьмы по обстоятельствам, сопровождавшим совершение злодеяний, считала их особенно опасными; во второе отделение - осужденные за тяжкие преступления, но без особенных усиливающих обстоятельств, иосужденные за проступки при условиях, которые делали их особенно опасными; в третье - осужденные за обыкновенные проступки и, наконец, в четвертое - малолетние и исправляющиеся. Преступники размещались по этим отделениям по данным, относящимся к моменту их поступления; но в то же время тюремной администрации предоставлялось, по указанию наблюдательного комитета, переводить арестантов из одного разряда в другой, смотря по их поведению, прилежанию и т.д., т.е. к системе простой классификации присоединялось начало прогрессивности. Различие отделений заключалось в большей льготности содержания, лучшей пище, в размере заработка, им уделяемого, в большей строгости взысканий за дисциплинарные нарушения; кроме того, в первых трех отделениях вначале допускалось полное уединение на разные сроки - для перворазрядных, например, от 1 до 3 месяцев, и притом в течение двух недель без всяких работ. Кроме того, одиночное заключение назначалось для них в виде дисциплинарного наказания, и притом или с работами, или без оных, точно так же и само требование молчания в 3-м и 1-м отделениях применялось со значительным смягчением. Этим прогрессивным перемещением значительно видоизменились формальные основания первоначального распределения.

В Германии из весьма значительного числа тюрем, устроенных по системе общего заключения, особенной известностью пользуется тюрьма в герцогстве Ольденбургском в Vechna и в Мюнхене; в последней тюрьме по системе Obermaier'a введена своеобразная система классификации - по роду работ*(2212), так что каждая группа образует как бы одну рабочую семью или артель.

Несколько сходная система с обермайеровскою была проектирована у нас комиссией графа Соллогуба в 1872 г. Увлекшись той мыслью, что в русской рабочей жизни все предприятия и деятельность являются в виде артельной работы, что артельное начало проявляется, хотя и в слабой форме, и ныне на каторге, введенное там не в силу закона, а обычаем, комиссия предположила в домах исправительных и в тюрьмах каторжных принять в законе деление арестантов по артельным группам. Арестанты, по этому проекту, образуют производительно-потребительные артели; каждая артель избирает из своей среды казначея и старосту, который участвует вместе с администрацией в наблюдении за благочинием во время артельных работ и отвечает за порядок в артели. Артель до известной степени связана круговой порукой: она отвечает своим заработком за побег каждого из своих членов мастеров, а на каторге даже и вообще за беспорядок в артелях. Артель при хорошем поведении ее членов получает общие артельные награды, например, право употреблять часть своего заработка на приварок или на чай. Комиссия видела в этом начале проявление народного принципа, не обращая внимания на те условия, при которых создалась нынешняя тюремная артель, и на ее характер, не обращая внимания на ту власть, которую артель приобретает над своими членами, и то полнейшее противодействие, которое скрепленный самим законом преступный кружок будет оказывать всяким пенитенциарным попыткам*(2213). Как справедливо замечает по поводу этого предположения комиссии графа Соллогуба проф. Фойницкий, "имея постоянную возможность негласно проводить тюремное начальство, члены артели будут подчиняться ему только внешним образом, и меры тюремной деятельности осуждаются на полное бессилие. При этом порядке вещей для арестанта существуют два начальства, с разными запросами и различными задачами: начальство тюремное и начальство артельное - община. Подчиняясь первому наружным образом, арестант должен всецело принадлежать второму, не противоречить его вкусам и желаниям, не выдавать его интересы и предположения, нередко направленные на разгул и новые преступления по освобождении. В артели он запасется товарищами, испытанными в тюрьме, и с помощью их смелее может броситься в преступный образ жизни, как только двери тюрьмы для него откроются".

Третий тип размещения арестантов представляет система смешанная, т.е. соединяющая оба основных типа, но не в виде заимствования каких-нибудь отдельных частностей, вроде разделения на ночь, как при системе оборнской, или общего помещения в школе и в церкви, допущенного в некоторых одиночных тюрьмах. Под системой смешанной понимают ту форму, когда арестант подчиняется последовательно тому и другому режиму, когда одиночное и общее заключение являются сменяющими друг друга стадиями. Такой принцип, как мы видели, был отчасти усвоен в женевской тюрьме; но всего полнее выразился он в англо-ирландских тюрьмах*(2214), почему и сама система называется англо-ирландской или прогрессивной в тесном смысле *(2215).

В Англии эта система была введена в 1838 г. для тяжких преступников, приговоренных к penal cervitude*("Право участия в пользовании чужим имуществом (англ.)."), и притом в виде приуготовления (probation-system* Испытание (англ.).") к позднейшей ссылке, а с 1857 г., т.е. со времени прекращения ссылки в Австралию, эта система получила вполне самостоятельный характер*(2216).

Все время тюремного пребывания разделяется на три периода: 1) пробный, 2) исправительный и 3) досрочное освобождение.

Первый период отбывается в одиночном помещении в больших пенитенциариях, каковы в Англии Millbank, открытый в 1822 г. первоначально для общего заключения, а с 1830 г. - для одиночного на 1200 человек (главным образом, для женщин); до 1885 г. знаменитая тюрьма в Pentonville, вмещавшая с 1856 г. более тысячи человек, а в 1885 г. обращенная в местную тюрьму для отбытия тюремного заключения; тюрьма в Wormwood Scrab около Лондона, открытая в 1874 г., а с 1885 г. заменившая Penlonville. В Шотландии для одиночного заключения главной является тюрьма Perth, а в Ирландии - Montjoy близ Дублина. Тюрьма в Пентонвилле считалась образцовой и является прототипом нынешних тюрем этой группы. По своей организации она вполне напоминала тюрьмы пенсильванские: та же форма пятифлигельной звезды, с прорезью посредине каждого флигеля и с кельями в стенах; в кельях арестанты работали, но только в том случае, если заслуживали этого своим поведением; идя на прогулку, они надевали маски с прорезами для глаз. Но тем не менее в сущности это уединение было совершенно иное, чем в Америке: в пенсильванских тюрьмах уединение составляло центр всей карательной системы, оно должно было служить главным средством исправления; здесь же оно имело только значение пробы. Одиночное заключение должно было содействовать тюремной администрации поближе ознакомиться с арестантом, изучить его привычки, наклонности, а с другой, в особенности по ирландской системе, оно должно было дать преступнику возможность почувствовать всю тяжесть наказания; должно было быть острасткой на будущее время. На этом основании срок такого заключения назначался сравнительно короткий: в Англии - 9 месяцев и в Ирландии - 9 месяцев для мужчин и 4 для женщин, и притом с тем, что в случае замеченного дурного влияния одиночества на здоровье арестанта он немедленно переводился из кельи. При этом, несмотря на одиночное заключение, в Пентонвилле была допущена и классификация арестантов, распределение их по роду работ, согласуя выбор последних как с прежними занятиями заключенных, так и с их характером.

Второй период составляли принудительные работы при общем заключении; такими тюрьмами в Англии являлись Portsmouth, Dower (для осужденных в первый раз и подающих надежду на исправление), Chatam и Portland (для тяжких) и др., а в Ирландии - тюрьма в Корке на острове Spike Island. В этих тюрьмах заключенные занимались разработкой железных руд и каменноугольных копей, работами в гавани, и даже земледелием (Dartmoor). Во всех общих тюрьмах была принята прогрессивно-классификационная система *(2217). Переход из класса в класс обусловливался получением известного числа марок, соответствующего наименьшему сроку пребывания. Марки выдаются исключительно за прилежание и успешность в работе, которая и является, таким образом, главным фактором, определяющим судьбу арестанта. Но в высшем классе заключенные остаются до окончания срока. На переход влияют только марки, получаемые за урочную работу; марки же, полученные за работу старательскую (не более, однако, двух в день), считаются особо и определяют количество времени, на которое уменьшается срок, назначаемый по судебному приговору, причем размер сокращения, равно как и размер заработка, получаемого арестантом в свою пользу, возрастает прогрессивно, смотря по классу, в котором арестант находится; точно так же возрастают и другие льготы - право свиданий, переписки и т.п.; в случае дурного поведения заключенного допускаются обратные переходы. В ирландских тюрьмах этого периода способ передвижения тот же, но условия прежде были иными. Там, во-первых, в расчет брались три фактора: работа, прилежание в школе и поведение; во-вторых, баллы вычислялись по месяцам, причем высшим баллом за каждый результат считалось три, а наивысший месячный балл в сумме был 9. Но теперь, с 1883 г., как свидетельствует Ашрот, и в Ирландии введена та же система распределения марок, какая принята в Англии.

В Англии этими работами оканчивается тюремное наказание: заслуживавший требуемое количество марок может получить только досрочное условное освобождение (tickets of leave), которому прежде придавали особенно важное значение и раздавали щедрою рукою, но применение которого ныне сравнительно весьма ограничено.

Напротив того, в Ирландии преступники переходили в третий разряд тюрем, в так называемые переходные тюрьмы (intermediate prisons). Эти переходные тюрьмы, составляющие главную особенность ирландской системы, должны были иметь в виду, по мысли Крафтона, укрепление воли арестанта. Как указывает опыт и как это вытекает из условий тюремного заключения, тюрьма обезличивает арестанта; она делает его точным выполнителем, а не деятелем, вся его жизнь строго размерена и рассчитана, его воля всецело отдана в распоряжение тюремной администрации, улучшение его судьбы, признание исправившимся или подающим надежду на исправление прежде всего зависит от полного подчинения тюремному режиму. Оттого и оказывалось, что весьма нередко арестанты, бывшие строгими исполнителями всех тюремных правил, по выходе из тюрьмы при первом соблазне, при первом столкновении с жизнью являлись бессильными устоять против соблазна, всецело подпадая влиянию других. Пополнить этот пробел должны были переходные тюрьмы. Они устраивались на небольшое число арестантов; преступники содержались так же, как вольнонаемные рабочие, в здании не было вооруженной стражи, заключенные носили обыкновенное платье, они имели право уходить из тюрьмы для покупок или возвращения заказов и т.п.; эти тюрьмы посещали хозяева мастерских, фабриканты, члены благотворительных обществ. Проведшие вполне хорошо известное число лет в этих тюрьмах получали досрочное освобождение или и полное помилование. В виде дисциплинарного наказания практиковалась одна мера - возвращение в обыкновенные тюрьмы. Теперь такая переходная тюрьма только одна в Lusk, а для женщин - приют в Дублине*(2218).

Просматривая этот краткий очерк положения тюремного вопроса относительно порядка размещения арестантов, нельзя не прийти к тому убеждению, что ни одно государство, за исключением разве Бельгии да отчасти Голландии, не остановилось на каком-либо одном определенном принципе и не провело его последовательно во всех категориях тюрем*(2219). Еще менее единства взглядов встретим мы в литературе. В горячую схватку сторонников одиночного и общего заключения вмешались защитники системы прогрессивности, к сожалению, весьма нередко внося свои предвзятые взгляды, предубеждения в сообщаемые ими факты или их освещение и придавая необозримому материалу тюрьмоведения тот хаотический характер, о котором я уже упоминал ранее*(2220). Конечно, и теперь по численности и даже отчасти по авторитетности преобладание за сторонниками системы одиночной; но стоит лишь сравнить то, что они писали и говорили о достоинстве значения одиночного заключения в сороковых годах, с тем, что говорится ими ныне, и мы убедимся, что и для них эти 40 лет борьбы и опыта прошли далеко не бесследно. Теперь уже в одиночестве арестантов не видят панацеи от всех социальных зол, не видят в нем несокрушимого оружия, годного для борьбы со всякой преступностью, способного сломить и пересоздать всякий строптивый характер, укротить самые пылкие страсти. Напротив, теперь требуют его введения с целым рядом ограничений, необходимых для его успешности; требуют целого ряда дополнительных условий: в постановке работ, обучении, характере дисциплинарных взысканий и т.д.; даже нередко ставят на первый план именно этот режим, а в одиночном способе размещения арестантов видят только необходимое пособие для его действия.

К числу главнейших выгод одиночного заключения принадлежит, конечно, возможность тщательного изучения характера и наклонностей арестанта, а вместе с тем и индивидуализация наказания. Опытный смотритель, духовник может видеть и наблюдать арестанта при самых различных условиях и настроениях; сам арестант благодаря одиночеству большею частью гораздо скорее делается откровенным, сближается с надзирателями; напротив того, при общем заключении арестант со скрытым замкнутым характером останется всегда непонятным и недоступным для администрации.

Моральное воздействие на арестанта также несомненно интенсивнее при одиночной системе. Оценка прошлого, слова утешения, совет и наставления могут быть даны именно в подходящее время; они будут звучать иначе в торжественном гробовом молчании кельи, их сила будет иная благодаря непосредственному отношению говорящего к арестанту. В общем заключении все это разобьется о массу, поглощающую индивидуума; за редкими исключениями влияние администрации будет поглощено влиянием среды, товарищества и его заправил; пробуждающаяся совесть, первые проблески раскаяния зачахнут под влиянием опасения показаться смешным, разрушить предания и обычаи тюрьмы.

Даже предполагая, что воздействие на душу арестанта, его моральное перерождение является иллюзией, мечтой, не соответствующей действительности, и тогда одиночное заключение представляет ту выгоду, что оно не портит арестанта, отделяя его от других заключенных, устраняя возможность того страшного тюремного товарищества, которое делает тюрьму рассадником общественных зол, которое неопытного новичка, робко ступающего на скользкую почву преступности, через какие-нибудь два - три месяца выпускает опытным бойцом, основательно прошедшим курс соответствующих знаний.

Точно так же одиночное заключение дает возможность легче ознакомиться с арестантами и посторонним лицам, допускаемым в тюрьмы, дает возможность проверить отзывы о заключенных администрации, т.е. дает возможность успешно действовать патронатам, а потому обеспечивает судьбу арестанта и по выходе его из тюрьмы.

Устраняя возможность удовлетворения одной из коренных потребностей человеческой природы - общежительности, одиночное заключение представляется несомненно грозным наказанием, и в особенности для наиболее испорченных преступников, которые лишаются возможности величаться и хвастаться своими подвигами, играть первенствующую роль благодаря своему преступному прошлому. Наоборот, отделение от других соарестантов будет нередко благодеянием для наименее испорченных натур, испытывающих часто сильное чувство стыда и унижения благодаря преступному сообществу. Таким образом, одиночное заключение одновременно является и устрашительным, и справедливым.

Одиночное заключение с трудом переносится только в первое время; арестант затем легко осваивается с ним и даже привязывается к нему. Доказательством этого может служить тот факт, что в тех государствах, в которых арестанты, просидевшие в одиночном заключении известное число лет, могут быть оставляемы в кельях только по их желанию, значительное большинство, как оказывается, предпочитает келью общему заключению. В то же время одиночное заключение допускает сокращение сроков, заменяя принятые ныне maximum'ы срочных наказаний в 15, 20 лет заключением на 8 или на 10 лет. Через это уменьшается количество помещений для арестантов и, следовательно, сокращаются расходы государств на тюремное дело, а с другой стороны, благодаря коротким срокам не прекращаются связи выходящего из тюрьмы с его семьей, а это, в свою очередь, весьма важно для дальнейшей его судьбы.

Наконец, по самому своему устройству, по невозможности уговора и стачек между арестантами тюрьмы одиночные несравненно более гарантируют общество против побегов, требуя в то же время весьма небольшого численного персонала для охраны и наблюдения*(2221).

Таковы, по словам защитников одиночной системы, несомненные главнейшие ее выгоды; посмотрим, что говорят ее противники*(2222).

Останавливаясь на пенитенциарно-исправительном значении отделения арестантов, справедливо замечают они, необходимо разделить и отдельно оценивать три момента: 1) возможность ознакомиться с арестантом и изучить его характер; 2) устранение вредного влияния соарестантов; 3) доставление возможности воздействия на арестанта тюремной администрации. Различение этих моментов необходимо на том основании, что роль одиночного заключения по отношению к каждому из них несколько иная. Так, возможность осуществления первого условия при отдельном содержании заключенных, конечно, несомненна, но она требует сравнительно коротких сроков отделения и с полным, например, успехом может быть практикуема и в тюрьмах с общим заключением, устроенных по прогрессивно-классификационной системе, при которой она является необходимой первоначальной стадией.

Точно так же нельзя отрицать второго значения уединения; но и оно достигается отделением на ночь и бдительным надзором во время работ, хотя бы и не доходящим до требования молчания, требования противоестественного, потому и неисполнимого: влияние закоренелых, образование артели преступников, связанных круговой порукой прошлых злодеяний, предполагает совместную праздность, с игрой и кутежом, с организацией власти наиболее выдающихся членов.

Совсем иное дело третий момент, в котором и заключается сущность одиночного заключения. Его теоретическое основание бесспорно, но таково ли практическое выполнение?*(2223) Сторонники одиночной системы резко противополагают ее старой пенсильванской системе уединения: преступника, говорят они, вовсе не предоставляют самому себе, а только отделяют от дурных элементов и вводят в непосредственное отношение к тюремному персоналу, способному и готовому содействовать его моральному перевоспитанию; одиночное заключение непременно предполагает, что каждый арестант ежедневно видится с несколькими лицами из тюремной администрации: учителями, мастерами, смотрителями, духовниками, и при этом эти посещения не ограничиваются простым заглядыванием, а должны быть возможно продолжительны, так, чтобы каждый арестант, как и установляется регламентами некоторых одиночных пенитенциариев, имел бы ежедневно посещений от 2 до 4 часов. Но выполнение этого правила прежде всего предполагает такой тюремный персонал, который бы действительно сделал из этих посещений живое дело исправления, а не пустую формальность, который, войдя к арестанту, действительно бы знал, что и как сказать. Поэтому полное введение системы одиночной представляется особенно опасным в начале переустройства тюрем, в тех государствах, которые, подобно, например, России, не имеют кадров, из которых можно бы было пополнять тюремный персонал. Но, кроме того, такая система потребует громадного личного состава. В самом деле, простой расчет свидетельствует нам, что если тюрьма устроена на 300 человек и каждый арестант должен иметь посещений не менее 3 часов в день, то, очевидно, необходим персонал, который бы мог отдавать арестантам ежедневно 900 часов; предполагая, что каждый служащий может каждодневно девять часов вполне добросовестно исполнять свои обязанности, мы получим для такой тюрьмы необходимость не менее 100 служащих, или короче: одного служащего на трех арестантов; расчет очевидно невозможный.

Но представим себе, что все эти посещения действительно выполняются, прибавим к этим 3 часам еще 7 или 8 часов сна, останется все-таки 14, 15 часов одиночества; чем наполнить их? Работой, под контролем и отчетностью самого заключенного? Но нельзя же требовать от него 14, 15 часов непокладной работы; останутся все-таки праздными 5, 6 часов. Арестант интеллигентный наполнит их чтением; запас знаний, идей и представлений даст ему достаточный материал для умственной работы в эти часы досуга; но что будет делать крестьянин или ремесленник, не привыкший к отвлеченному мышлению, к совместной работе памяти и воображения? Для него остаются только воспоминания, картины прошлого: хорошо, если это будут картины семейной жизни, трудолюбивого хозяйства; но если яркими красками обрисуются перед ним оргии кабаков, безграничный разврат, картины, раздражающие чувственность, манящие к прошлому и озлобляющие против настоящего?

Сторонники одиночной системы ссылаются на то, что к одиночеству привыкают, что по прошествии 3-4 лет арестант с сожалением расстается с своей клеткой, не идет в общее помещение. Но справедливо возражают, что подобный аргумент обоюдоострый. Действительно, за редкими исключениями, первое время одиночества вызывает протест, желание вырваться из каменного гроба, вырваться на волю, в общество других, как-нибудь переговорить с соседом по несчастью, шумом и криком нарушить тишину могилы; но мало-помалу бессильная злоба стихает: темный карцер, хлеб и вода или что-нибудь и большее обуздают строптивых, пока наконец не настанет нравственный перелом, апатия мысли, чувств и желаний. Узник не примиряется с кельей, а отучается желать другого и, отказываясь оставить келью по истечении узаконенного срока, напоминает птицу, долго сидевшую в клетке и не летящую из нее, несмотря на открытые дверцы. Пассивное отношение ко всему, даже к свободе, как указывает опыт, составляет одну из невыгод долгосрочного одиночного заключения, невыгоду, всего сильнее сказывающуюся по выходе из тюрьмы, при соприкосновении с соблазнами жизни *(2224).

Но, действуя вредно на умственную и нравственную энергию заключенного, долгосрочное уединение также может вредно сказываться и на его здоровье. Хотя сторонники одиночной системы*(2225) и указывают, что цифры смертности и самоубийств в некоторых общих тюрьмах превышают такие же в одиночных, но точность этих выводов более чем сомнительна, так как для сравнения берутся большей частью, с одной стороны, старые тюрьмы, вроде, например, наших, а с другой - новые пенитенциарии, устроенные со всеми гигиеническими усовершенствованиями и приспособлениями. Несомненно то, что цифры смертности, сумасшествия и самоубийства в одиночном заключении значительно превышают нормальные цифры для лиц того жe возраста. Причина заключается отчасти в отсутствии движения, так как часовые прогулки в каменных клетках на двориках, благодаря именно ограниченности их пространства, не могут пополнить недостатки кельи; а с другой стороны, в биче одиночной системы - онанизм. Если вообще в тюрьмах вопрос о борьбе с проявлениями половой потребности является одним из капитальнейших и наиболее трудно разрешимых, то в одиночных кельях он достигает наивысшего развития благодаря именно сидячей жизни и одиночеству; а плачевные последствия этого порока для духовной и физической жизни организма слишком известны*(2226).

Далее, долгосрочное одиночное заключение весьма затрудняет приискание работ для арестантов, так как приходится исключить все работы, требующие громоздких приспособлений, а с другой стороны такие, которые портят воздух, а потому в маленькой келье крайне вредно действуют на здоровье арестанта. Сама работа в одиночной тюрьме не может быть особенно продуктивна, так как ей недостает элементов сравнения и сопоставления, всегда служащих залогом успеха работы.

Наконец, постройка одиночных тюрем дорого обходится государству; так, например, Cherry-Hill на 582 кельи стоил 638 тыс. долларов; Вгuchsall - 700 тыс. гульденов; по расчету Berenger для Франции предполагаемую стоимость на каждого арестанта нужно положить в 3 тыс. 500 франков, что составит расход на перестройку всех тюрем в 500 миллионов франков, сумма, о которой, впрочем, Ortolan, N 1575, замечает, что она вовсе не представляется чрезмерной ввиду достигаемой этим цели и сообразно с финансовым положением Франции*(2227).

Казалось бы, конечно, надлежащая оценка той и другой системы могла быть сделана по их результатам, по проценту рецидивистов, к чему нередко и прибегают бойцы обеих партий; но этими данными нужно пользоваться с крайней осторожностью*(2228), так как возрастание и уменьшение рецидива зависит далеко не от одного режима тюрьмы, а от многих других условий: от состава ее населения, от обстановки, в которой приходится действовать выпущенным из тюрьмы, и т.д.

Разбор же вышеприведенных доводов и различных указаний опыта, по моему мнению, вынуждает сказать, что огульное порицание той или другой системы будет приемом совершенно нерациональным. Если можно сомневаться в исправительности одиночества, то нельзя отрицать его устрашительности; если слишком смело утверждать, что только при этой системе можно влиять на арестантов, то, с другой стороны, несомненно, что именно этим путем можно всего скорее ознакомиться с арестантом и устроить наиболее целесообразно дальнейшее отношение к нему тюрьмы.

Все же это вместе взятое естественно наводит на мысль: не следует ли при правильной организации тюрем воспользоваться обоими типами.

В этом отношении как в законодательствах, так и в науке можно заметить два течения: одни считают необходимым сохранять различие тюремных типов в одной лестнице наказаний, конечно, не в виде 15 подразделений нашего Уложения, а со значительными упрощениями; другие стремятся ввести единство тюремного типа*(2229). Так, например, как мы видели, в Бельгии по Закону 1870 г. все различные виды лишения свободы, о которых говорит Уложение 1867 г., сведены к одному типу, а Голландское уложение 1881 г. даже и в самом законе знает только два вида лишения свободы: тюрьму и арест.

Наиболее резко был поставлен вопрос на Стокгольмском конгрессе 1878 г., где он был формулирован так: следует ли сохранить в законодательствах уголовных несколько видов лишения свободы или же необходимо принять только один тип этого заключения, различая его виды по срокам и по юридическим последствиям? Докладчик, известный бельгийский криминалист Тониссен, разрешил его в последнем смысле, выходя из следующих положений: 1) так как не наказание, а преступление делает преступника бесчестным, то лишение свободы не может различаться по объему соединенного с ним поражения прав; это последнее взыскание может быть употребляемо законодателем самостоятельно; 2) далее, так как задача всякого лишения свободы одна - исправление, то логика и здравый смысл указывают нам прямо, что и способ его осуществления может быть только один, различие наказуемости может заключаться только в его сроках; 3) это однообразие не устранит другого существенного момента наказания - его примерности или устрашительности, если только таким типом будет выбрана одиночная система, так как она соединяет в себе и средства исправления, и средства устрашения, что доказывается, по заявлению докладчика, примером Бельгии*(2230).

Но хотя большинство ораторов в отделении говорило, по-видимому, за предложение Тониссена, они, однако, допускали столько изъятий из этого вывода, что при формулировании окончательного результата прений большинство членов отделения высказались, вполне справедливо, против этого предложения.

В самом деле, мнение, коего защитником выступил Тониссен, основывается на двух предположениях, по меньшей мере весьма спорных: что единственная цель наказания заключается в исправлении виновного и что одиночество есть безусловно пригодное средство для достижения этой цели.

Но коль скоро мы допустим, что исправление является далеко не единственной целью наказания и что там, где надежды на улучшение преступника возможны, уединение далеко не единственное средство достижения исправительной цели, то мы должны будем признать необходимость различения тюремных систем прежде всего по отношению к преступникам, над которыми государство предполагает возможным производить опыты исправления, и по отношению к тем заключенным, для которых, за краткостью срока наказания, или по свойству совершенных ими деяний, по степени энергии проявленной ими преступности и т.п., такое предположение уже a priori является неосуществимым. Мы должны будем при устройстве тюремного режима принять в соображение свойство классов тюремного населения*(2231): их возраст, в особенности малолетство; пол; прежнюю однократную или многократную судимость; свойства учиненного нарушения, например, для лиц, виновных в преступлениях политического или публичного характера, каковы - возбуждение масс, проступки печати, преступные сообщества и т.д.; наконец, в особенности продолжительность заключения, различая устройство тюрем краткосрочных, среднесрочных и долгосрочных.

По соображениям, изложенным выше, одиночное заключение в полном его объеме казалось бы всего более соответственным тюрьмам краткосрочным, где возможность его вредного влияния на моральное и физическое здоровье парализуется краткостью срока и где главная забота тюремной администрации направлена на то, чтобы преступники чувствовали тяжесть кары и по выходе из тюрьмы, хотя бы не были испорченнее, чем при поступлении в нее. В тюрьмах среднесрочных одиночное заключение может быть как бы карательным добавком, назначаемым сравнительно на небольшие сроки или на основании прямого указания закона, или по усмотрению суда, с правом администрации заменять одиночное заключение общим ввиду болезненного состояния здоровья заключенного, делающего для него вредным пребывание в келье. Наконец, в тюрьмах долгосрочных, казалось бы, одиночное заключение могло бы быть употребляемо только как средство ознакомления, следовательно, в начале заключения и на сроки, еще более короткие. Для тюрем этой группы представлялось бы, по-видимому, наиболее подходящим общее заключение, конечно, с разделением на ночь и размещением заключенных по принципу классификационно-прогрессивному, принимая за основу классификации не какой-либо внешний формальный признак, а по преимуществу индивидуальные свойства преступника, его характер, наклонности, возраст, поведение, прилежание к работе и т.д.*(2232)

245. Другим существенным моментом наказания лишением свободы, влияющим, как только что было указано, и на самую тюремную систему, является срок заключения.

В этом отношении это наказание представляет два главных вида - бессрочное и срочное, различая в последнем, по продолжительности заключения, наказания краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные.

Само определение первого вида заключения в отдельных законодательствах представляется различным. Наше право, начиная с Устава о ссыльных, изгнало название "вечного" наказания, употреблявшееся в законодательстве XVII-XVIII веков, и заменило его термином "бессрочное", указывая этим, что закон лишь не установляет в этих случаях предельного высшего срока, нo вовсе не предполагает, чтобы наказание непременно длилось по смерть, допуская и для лиц этой категории переход в ссыльно-поселенцы, а затем и прекращение наказания. Французский и Бельгийский кодексы называют этот вид вечным, а perpetuite, а Германский, Венгерский, Голландский - пожизненным, как бы указывая, что такое заключение должно иметь только один предел - смерть преступника; но с введением во всех этих законодательствах досрочного освобождения, распространяемого, как это, например, прямо указано в Венгерском кодексе (_ 45), и на пожизненное заключение, и там этот вид лишения свободы сделался в действительности также бессрочным, а не вечным.

Конечно, бессрочность, а тем более пожизненность наказания вызывает против себя одно весьма сильное возражение - оно, будучи неделимым, всегда неравномерно; его соответствие тяжести известных преступлений имеет более кажущийся характер, так как его сила и значение всегда будут зависеть от возраста и здоровья приговоренного, или, другими словами, от вероятной продолжительности жизни заключенного. Равным образом, нельзя не сказать, что эта беспредельность кары придает пожизненному лишению свободы видимую жестокость, рисуя в воображении картину ряда годов страданий, из которых один выход - смерть, так что, по мнению некоторых, суровость этой казни затемняет и отодвигает на второй план даже смертную казнь. Но нельзя не сказать, что все эти мрачные краски значительно ослабляются применением к бессрочным наказаниям досрочного освобождения, зависящего притом в известной степени от самого осужденного, его поведения и трудолюбия. Кроме того, как замечала Редакционная комиссия но составлению нашего Уложения, "чувство сострадания к преступнику, составляя драгоценное свойство всех современных кодексов, не может заставить забыть другую, столь же важную цель уголовного законодательства, - охрану общественного спокойствия и благосостояния, охрану отдельных членов общества от тяжких, направленных против них злодеяний, а такая охрана, при непринятии в особенности в кодексе смертной казни за общие преступления, едва ли будет совместна с устранением из него бессрочной каторги"*(2233). Оттого все даже новейшие законодательства сохранили бессрочное лишение свободы, кроме кодексов Женевы и Цюриха; но область действия последних слишком незначительна, чтобы они могли служить веским аргументом*(2234).

При срочном лишении свободы высшие пределы представляются весьма разнообразными, находясь в соотношении с видом наказания. Так, во Франции по общему правилу таковым считается при каторжных работах 20 лет, а при рецидиве (_ 56) - 40; в Германии, Венгрии и Голландии - предельный срок Zuchthaus'a в 15 лет, а в Голландии при особенно тяжких случаях и 20 лет; в Бельгии, по Кодексу 1867 г., наивысший предел был 20, а по Закону 1870 г., всилу введения одиночного заключения, - 10 лет*(2235).

Установление предела зависит, конечно, от различных условий. В тех государствах, в которых за заключением следует ссылка, сроки заключения должны быть короче, так как, с одной стороны, в этих случаях с прекращением заключения наказание еще не оканчивается, а с другой - возможность осуществления и развития поселений необходимо предполагает, чтобы туда поступали лица, коих физические способности еще не разрушены.

Что касается низшего срока лишения свободы, то он также видоизменяется смотря по роду заключения. В тюрьмах для тяжких преступников - каторга, Zuchthaus, travaux forces, он колеблется между двумя и пятью годами; там, где есть особенные среднесрочные тюрьмы, этим пределом обыкновенно бывает 1 или 1 1/2 года, а в тюрьмах краткосрочных он спускается до 1 дня.

Количество осуждений к краткосрочному лишению свободы представляется чрезвычайно значительным во всех государствах. По данным, собранным Розенфельдом*(2236), в Германии из приговоренных к тюрьме 15% осуждаются на срок от 1 до 3 месяцев, 28% - от 8 дней до 1 месяца, 17% - от 4 до 8 дней и 19% - на срок менее 4 дней*(2237); во Франции осуждение к тюрьме на срок менее 6 дней дает 33% из всех приговоренных к emprisonnement; то же самое явление, приблизительно в тех же размерах, повторяется и в других странах.

Между тем отзывы специалистов всех стран удостоверяют, что именно тюрьмы краткосрочные находятся повсюду в наиболее неудовлетворительном состоянии, а достижение при краткосрочности заключения осуществления задач тюрьмы представляется наиболее затруднительным. Арестанты в тюрьмах этого рода почти повсюду содержатся в общем заключении, без надлежащей классификации, несмотря на все разнообразие лиц, подпадающих под это наказание, так как среди обвиняемых в нарушениях полицейских правил или фискальных предписаний попадается немало настоящих преступников, нередко профессиональных*(2238). Притом же содержатся заключенные также большей частью без работ, так как приискать и устроить работы в тюрьме для арестанта, являющегося в ней гостем, на какие-нибудь два - три дня представляется крайне трудным, а вместе с тем эта праздность с относительными удобствами помещения, с даровым пропитанием уничтожает всякую репрессию наказания.

Поэтому за последнее время во всех странах раздаются голоса специалистов (Bonneville de Marsangy, Prins, Bйrenger, Desportes, Almquist, Valentini, Krohne, V. Liszt и др.), безусловно осуждающие краткосрочное лишение свободы как главную причину неуспеха тюремного дела и повсеместногo роста рецидива. Несостоятельность нынешней организации краткосрочных наказаний была признана и на тюремных конгрессах - Лондонском, а в особенности Римском и Санкт-Петербургском.

В силу этого явился ряд предложений, направленных не только к улучшению, но и к полному устранению краткосрочных наказаний лишением свободы, к замене их другими карательными мерами, как, например, общественными работами, распространением области применения денежных взысканий, выговоров, а в особенности системой условного осуждения. Сами способы предполагаемой замены будут изложены мною далее, но я не могу не сказать, что стремление к полному устранению краткосрочных наказаний представляется, по моему мнению, и недостижимым, и едва ли вполне верным.

Прежде всего, думается мне, что указания на безусловную вредность краткосрочных наказаний лишением свободы представляются несколько преувеличенными*(2239).

Краткосрочное наказание признается вредным по двум главным соображениям: во-первых, говорят, что оно недостаточно репрессивно, не имея устрашающего значения и даже приобретая иногда своеобразную притягательную силу - представляя, например, на время зимы тюрьму желательным убежищем для бесприютных всякого рода; во-вторых, что оно не только не исправляет, но развращающе действует на заключенных, частью благодаря праздному сообществу с людьми, действительно испорченными, частью благодаря тому пятну, которое кладет даже краткосрочное пребывание в тюрьме на ее сидельца, которое заставляет общество отталкивать от себя освобожденного из заключения и направляет его на путь дальнейших преступлений. Но по отношению к первому соображению нельзя не иметь в виду, что если мы признаем, что даже сам акт осуждения для некоторых личностей может иметь репрессивное значение, то почему будем мы безусловно отрицать таковое по отношению к действительному выполнению наказания, к заключению, длящемуся несколько недель или даже месяцев? Кроме того, при нашей зиме указание на завлекательность пришлось бы прилагать и к тюрьме на срок от 4 до 6 месяцев, а можно ли подобное наказание считать краткосрочным и притом завлекательным?

Несколько преувеличено и второе соображение. Если общество смотрит на лицо, выходящее из тюрьмы, как на прокаженного, то это зависит прежде всего от характера преступления, за которое он был наказан, и от способа осуществления наказания. Тот, кто совершил корыстное преступление - мошенничество, шантаж, кражу, хотя бы он и был подвергнут за него краткосрочному лишению свободы, конечно, не может, выходя из тюрьмы, сохранить незапятнанной свою прежнюю репутацию; но это будет естественным последствием учиненного им деяния. Если в одном и том же помещении сидят совместно осужденные за бесчестные и за небесчестные деяния, очень возможно, что по выходе из такого заключения все в нем бывшие будут считаться обществом за тюремных завсегдатаев; но очевидно, что и здесь причина лежит в неправильном совмещении преступников. Можем ли мы утверждать, что несколько дней или даже недель, проведенных на гауптвахте офицером, или даже несколько лет заключения в крепости, например за дуэль, налагают неизгладимый позор на осужденного? Едва ли далее можно утверждать это, например, о помещениях при волостных правлениях, даже о наших арестных домах. Конечно, при краткосрочных наказаниях нельзя ожидать нравственного воздействия тюрьмы на осужденного, нельзя вселить в него благотворных привычек, обучить работе и т.д., но первое и при долгосрочных наказаниях не всегда достижимо, а второе не всегда нужно. Праздность, скученность мелких преступников самых разных категорий в одной тюрьме, без надлежащего за ними надзора, конечно, делают краткосрочное лишение свободы школой преступлений; но почему же, признавая это положение бесспорным, мы будем заботиться не об улучшении этих мест заключения, а об их уничтожении?

Поэтому я полагаю, что применение краткосрочных наказаний должно быть ограничено, между прочим, и возвышением низшего предела за некоторые деяния, относительно коих допускается ныне назначение однодневного лишения свободы, но полное ycтpaнениe таких наказаний не представляется возможным.

Прочие срочные тюрьмы могут быть разделены на среднесрочные, от 3-4 месяцев до 3 или 4 лет; и долгосрочные, причем и весь тюремный режим каждого из этих типов должен быть поставлен в соотношение с этим основным различием тюрем, т.е. желательно, чтобы сумма ограничений и страданий, заключающихся в лишении свободы в тюрьмах высшего порядка, представлялась бы более значительной, так что не могло бы повторяться того явления, встречавшегося не только у нас, но и в Западной Европе, что арестанты среднесрочных заведений совершали новые преступления, чтобы подвергнуться высшему наказанию, представляющемуся для них более легким.

Сам порядок исчисления сроков в отдельных законодательствах различен. Так, по Германскому кодексу в _ 19 указано, что день считается в 24 часа, неделя - в 7 дней, а месяцы и годы - по календарю; напротив того, по кодексам Французскому и Голландскому только годы исчисляются по календарю, а месяц всегда полагается в тридцать дней; эту последнюю систему приняло и наше Уложение.

При таком точном определении сроков исчисление их в отдельных случаях должно делаться от часа к часу, не засчитывая день начала или день освобождения, что особенно важно для наказаний краткосрочных. Таким образом, приговоренный к трем дням ареста, бывший до того на свободе, о коем приговор обращен к исполнению, положим, 1 сентября в 8 часов вечера, не может быть освобожден 3 сентября, а должен досидеть до 8 часов вечера 4 сентября.

При этом закон, установляя предельные сроки отдельных видов лишения свободы, нередко указывает и основания их делимости. Так, по Германскому уложению заключение в Zuchthaus может быть назначаемо только месяцами, а другие виды лишения свободы днями. По нашему проекту срок каторги исчисляется годами и полугодами, срок исправительного дома - годами и месяцами; срок заточения и тюрьмы - годами, месяцами и неделями, а срок ареста - днями.

Наконец, в тех кодексах, которые знают несколько видов лишения свободы, различных по их тяжести, большей частью устанавливается в законе взаимное соотношение этих сроков на случай замены одного вида наказания другими или на случай зачета наказаний - при применении правил о совокупности. Так, поГерманскому уложению (_ 21) 1 год заключения в Zuchthaus'е равняется 1 1/2 тюрьмы и 21/4 крепости; по нашему Уложению 6 месяцев каторги равны 1 году исправительного дома, 1 году 6 месяцам тюрьмы, 2 годам крепости, 4 годам ареста.

246. Сроки лишения свободы, конечно, определяются судом, в пределах, предоставленных ему законом; но с тридцатых годов минувшего XIX столетия стало распространяться сознание о практических неудобствах неизменимости назначенного судом срока наказания, в особенности при наказаниях долгосрочных, а затем выработалось целое учение, которое будет изложено далее, об условиях изменения судебного приговора, отразившееся в современном тюремном устройстве в целом ряде институтов, определяющих условия изменения сроков лишения свободы.

Право изменения тюремной администрацией назначенного судом наказания по существу своему распадается на два вида - на право прекращения наказания и право продолжения такового.

Общего права продления тюремной администрацией назначенного судом срока лишения свободы ввиду неисправимости арестанта не знает ни одно современное тюремное законодательство, но оно допускает таковое при наличности некоторых особенных условий. Таково, например, было по нашему законодательству право продления назначенного судом срока для арестантов, содержащихся в арестантских отделениях, подвергавшихся неоднократно дисциплинарным взысканиям. Таково же отчасти значение практиковавшегося в германских кодексах дополнительного заарестования (korrektionnelle Nachhaft*(2240)). По действующему Германскому уложению, Nachhaft назначается бродягам, нищим, беспристанным, публичным женщинам и т.п. после отбытия ими наказаний за нарушения, указанные в _ 361. Nachhaft определяется на срок не свыше двух лет и отбывается по усмотрению земской полицейской власти в рабочем доме; этот арест может быть заменен отдачей в общественные работы. Таково же по австрийскому Закону 1885 г. дополнительное заключение в работные дома лиц, учинивших преступные деяния вследствие отвращения к работе. Такой же вид взысканий внесен и в наше действующее Уложение в статье 32. Еще значительнее распространено это право в американских штатах по отношению к лицам, присуждаемым к заключению в тюрьмы, устроенные по образцу Эльмиры, но и там, однако, с существенными ограничениями, например, в Эльмире не долее предельного срока наказания, назначенного за преступное деяние, за которое осужден арестант.

Сокращение же назначенного судом срока лишения свободы является в формах безусловного и условного освобождения.

Безусловное досрочное освобождение арестантов, вызываемое их хорошим поведением в тюрьме, сравнительно давно уже вошло в практику тюремного дела, и тюремный опыт всех государств свидетельствует о важном значении, которое имеет досрочное освобождение, поселяя в арестанте уверенность, что его поведение, трудолюбие не только могут улучшить его положение в тюрьме, доставить ему заработок по выходе, но и содействуют скорейшему достижению того, чего наиболее желает каждый заключенный, свободы. Поэтому на практике возможность сокращения назначенного приговором срока сделалась необходимым условием всякой правильной тюремной организации *(2241). Применение досрочного освобождения или предоставляется вполне тюремной администрации, завися от управления местом заключения, или от высшей исполнительной власти; или же условия его применения заранее установляются тюремными правилами, например как в английской системе, получением заключенными известного числа марок, или, как в Брукзале, предоставлением каждому арестанту права по истечении половины назначенного ему срока наказания обращаться к управлению с просьбой о сокращении определенного судом срока.

У нас такое досрочное освобождение было введено еще Уставом о ссыльных 1882 г., и притом как для ссыльнопоселенцев, так и для каторжных, а затем применено и к приговариваемым к отдаче в арестантские отделения, но не распространялось лишь на присужденных к низшим наказаниям. Составители проекта нового нашего Уложения сочли даже необходимым внести правила о досрочном освобождении в текст Уголовного уложения*(2242), которое постановляет в ст.23, что приговоренные к каторге могут быть досрочно переводимы на поселение - срочные по истечении 2/3, а бессрочные через 15 лет; находящиеся же на поселении могут быть освобождаемы от оного по истечении 10 лет. В обоих случаях перевод делается на основании хорошего поведения арестанта, по распоряжению Главного тюремного управления; равным образом срок заключения в исправительном доме может быть сокращаем на 1/6 в особо установленном порядке*(2243). Для низших видов лишения свободы Уложение не допускает никакого досрочного освобождения.

Другой вид сокращения срока наказания составляет условное досрочное освобождение, т.е. освобождение до срока, но с условием соблюдения освобожденным, до окончания полного срока наказания, особых установленных для них правил, с тем, что в случае неисполнения этих правил освобожденный снова возвращается в место заключения, причем время, проведенное им на свободе, не засчитывается в общий срок его наказания. Система условного досрочного освобождения появилась в Англии при австралийской ссылке, а затем, с отменой ссылки, прочно укоренилась в английско-ирландской пенитенциарной системе. Изложение ирландской системы в трудах Миттермайера, Гольцендорфа, Брюггена познакомило с этим институтом континент Европы, а в известном труде Гольцендорфа "О сокращаемости наказаний лишением свободы", 1861 г. ему была дана прочная юридическая основа. В 1862 г. условное освобождение было принято в Саксонии, а затем перешло в Германское уложение. По _ 23-26 сего Уложения досрочное освобождение может быть дано приговоренному к долгосрочному (по мнению комментаторов - более одного года) заключению в Zuchthaus или в тюрьму, если заключенный отбыл 2/3 наказания и во всяком случае был в заключении не менее года, вел себя хорошо и согласился воспользоватьсяусловным освобождением. Освобожденный обязывается соблюдать особо предписанные для него правила поведения, а в случае нарушения этих правил или вообще дурного поведения освобожденный может быть возвращен в место заключения, и время нахождения его на свободе не засчитывается в срок наказания. Освобождение и возвращение в место заключения делается по распоряжению министра юстиции; но предварительное задержание условно освобожденного, в случае необходимости, может быть сделано и по распоряжению местных полицейских властей. По Кодексу венгерскому (_ 48-52) условное освобождение допускается по распоряжению министра юстиции, если приговоренные хорошим поведением и прилежанием подают надежду на исправление, если притом прошло не менее 3/4 назначенного по суду срока, а для бессрочных - 15 лет и если о таком освобождении будет ходатайство как самого заключенного, так и наблюдательного тюремного комитета. Сходные правила знает и Голландский кодекс (ст.14-17), а Закон 14 августа 1885 г. дал довольно широкое применение этому институту и во французском праве. По этому закону условное освобождение вовсе не применяется только к приговоренным к транспортации и пожизненным каторжным работам; для применения же к прочим преступникам требуется непременно отбытие ими 1/2 наказания, а для рецидивистов - 2/3 (Garraud). По Закону 31 мая 1888 г. условное освобождение принято Бельгией вместе с условным осуждением.

Таким образом, условное досрочное освобождение, несмотря на сильные нападки на него, сделалось необходимым условием тюремного режима почти во всей Европе. По отношению к судебному приговору эта мера имеет то же значение, как и простое досрочное прекращение отбытия наказания, а потому и вполне оправдывается вышеуказанными соображениями полезности, особенно если пользование этим правом обставлено достаточными гарантиями*(2244). По отношению же к заключенному эта мера является льготой, даваемой и отнимаемой по усмотрению администрации, подобно переводу из одного отделения тюрьмы в другое, разрешению свиданий, переписки и т.д. Но особенность этой льготы состоит в том, что ее отнятие не только ставит лишенного ее в общий уровень арестантов, но и как бы ухудшает его положение, отдаляя срок окончания отбытия наказания*(2245). Ввиду этого обстоятельства многие кодексы, принявшие этот институт, ставят условием применения этой меры согласиe на то арестанта. Принятие такой меры требует, конечно, крайней осторожности, подробного ознакомления с заключенным, с его характером, силой воли, с его способностью и наклонностью жить своим трудом; поэтому такая мера не может быть применяема к краткосрочным наказаниям (менее двух или трех лет); но нераспространение этого института на наказания бессрочные, как это допускает Французский закон 1885 г., представляется едва ли правильным, потому что указываемое обыкновенно формальное основание такого изъятия - невозможность определить истечение 1/2 или 2/3 наказания, устраняется точным определением наименьшего срока. С другой стороны, целесообразное применение условного освобождения, которое не придавало бы этой мере характер, опасный для общественной безопасности, предполагает развитие обществ патронатства, которые могли бы подать руку помощи преступнику в трудную для него минуту перехода от тюремной жизни к свободе, и правильную организацию надзора за заключенными*(2246).

В нашем праве постановления об условном досрочном освобождении находятся лишь в Законе об устройстве исправительных приютов для малолетних (ст.162 Устава о содержащихся под стражей, изд. 1890 г.). Редакционная комиссия, принимая во внимание указание специалистов тюремного дела, что этот вид досрочного освобождения, независимо от общих выгод этого рода сокращения сроков наказания, дает средство испытать, насколько результаты тюремного воздействия оказываются действительно прочными, предполагала ввести эту форму и в наше Уложение, и это предположение было встречено сочувственно весьма многими из наших практиков. Но при окончательном обсуждении общих положений Редакционная комиссия исключила эти постановления, указав, что хотя такое освобождение составляет необходимое дополнение всякой рационально устроенной тюремной системы, но введение этого института ныне же, ввиду состояния наших тюрем и отсутствия у нас правильно организованного полицейского надзора и обществ патронатства, не представляется своевременным; равным образом и Государственный Совет отклонил введение этого института*(2247).

247. Тюремная работа*(2248). Праздность при совместном помещении арестантов была главным основанием нравственно растлевающего влияния старой тюрьмы. Поэтому при первых же попытках тюремной реформы введение работы в тюрьмы, как главного средства дисциплинирования заключенных и упорядочения тюремной жизни, было выдвинуто на первый план. Равным образом, давно уже выдвинулась и другая - экономическая - сторона данного вопроса. Заключенные представляли несомненную рабочую силу, праздно тратившуюся в заключении; извлечение пользы из этой силы, обращениe арестантов на государственные работы, особенно на такие, куда свободный труд шел неохотно, стоил дорого, представляло несомненную выгоду для государства. Эта возможность извлечения выгод из тюремного труда получила особенное значение, когда началось улучшение внешнего положения арестантов. Постройка и содержание новых тюрем требовали огромных затрат, тяжело ложившихся на государственный бюджет; не естественно ли было облегчить эту тяжесть, воспользовавшись тюремным трудом, заставив самих арестантов покрывать, хотя бы в известном размере, расходы на их содержание. Наконец, пенитенциарная система выдвинула на первый план воспитательное значение тюремного труда для самого заключенного, как важнейшее средство благотворного воздействия на него в самой тюрьме, как средство обеспечения его существования по выходе из тюрьмы.

Таким образом, работа составляет необходимое условие современной тюрьмы, так смотрят на нее и современные законодательства, признавая обязательность работы необходимым условием не только высших видов наказания (каторжные работы, travaux forces), но и среднесрочных, а иногда даже и краткосрочных. Если же мы и встречаем в практике тюремного дела, в особенности, например, у нас в России, тюрьмы даже долгосрочные без правильно организованных работ, то такое явление составляет несомненное зло, требующее возможно скорого устранения.

Но признание работы необходимым условием тюрьмы не устраняет и ныне различия в постановке самого значения работы, а особенно в ее организации.

Дисциплинирующее значение работы привело к стремлению видеть в самом принуждении к работе, и притом к работе известного рода, элемент кары, причем тяжесть наказания обусловливала и соответственное возрастание тяжести работы. Так, Французский кодекс говорит и ныне, что приговоренные к каторжным работам и транспортации должны быть занимаемы par les travaux les plus penibles*("Самыми тяжелыми работами (фр.)."); наши Уложение и Устав о ссыльных также указывают, что каторжные употребляются на тяжкие работы.

Но что считать тяжкой работой? В простейшем виде это будет работа, требующая наибольшего физического напряжения сил арестанта, производящая скоро полное утомление и при известной продолжительности делающаяся мучением для арестанта, калечащая его, доводящая до полного физического ослабления, а иногда и до преждевременной смерти. Другой вид тяжкой работы составляет работа, соединяющая утомление с полной непроизводительностью, подавляющая не только физически, но и нравственно. Примером таких работ могут служить, например, существовавшие в земских тюрьмах Англии по Акту 1856 г. для приговоренных к тяжким работам 1-й и 2-й степени - перетаскивание тяжелых ядер из кучи в кучу на тюремном дворе (shotdrill), ступальная мельница (tread Wheel), т.е. колесо с лопастями, на которые становятся арестанты, приводящие своей тяжестью в движение колесо, причем скорость движения может быть увеличиваема по усмотрению, безрезультатная ручная мельница (cranc), рукоятку коей вертит арестант, и т.д. Наконец, к тяжким работам низшего порядка причисляют работы осрамительные, подавляющие арестанта не физически, а нравственно; таковы, например, употреблявшееся прежде публичное метение улиц заарестованными за буйство, пьянство, и притом в тех костюмах, в которых они были захвачены, публичные работы на цепи и т.п.

Нет никакого сомнения, что работа в тюрьмах не должна быть одним приятным времяпрепровождением, а должна являться действительно упорным, серьезным трудом как по своей обязательности, так и по своей продолжительности и т.д.; но тем не менее взгляд на работу как на наказание представляется неверным по его идее и приводящим к нежелательным результатам. Праздность, как говорит народная пословица, есть мать всех пороков, поэтому труд, как антитеза безделия, есть единственная основа не только благосостояния, но и личного и общественного счастья. Только в труде, замечает Ортолан, может найти человек и здоровье, и довольство собою; труд в тюрьме сократит для арестанта срок наказания, даст возможность провести это время с пользой для себя и других; работа парализует дурные наклонности, облагородит его мысли и стремления; поэтому работа сама по себе не может быть наказанием, а скорее наградой*(2249). На этом основании в современной одиночной тюрьме безработное содержание в келье является первой, самой тяжкой частью наказания или же дисциплинарной мерой.

В особенности в этом отношении являются несостоятельными работы непроизводительные и осрамительные; но и обязательное назначение чрезмерно тяжких физически работ, хотя бы только и для важнейших преступников, допускает серьезные возражения. Против этого не только восстает чувство гуманности, не допускающее квалифицированной смертной казни, каковою была бы в сущности работа, неминуемо приводящая по истечении 3-х, 4-х лет к смерти, но против нее служат и соображения уголовной политики. Нельзя забывать, что и для тяжкого преступника наступает момент выхода из тюрьмы на свободу или, как у нас, на поселение, - на что же окажется пригоден этот физически и нравственно искалеченный, обессиленный арестант? Тюрьма не может сделаться местом отдыха, преступник должен работать не менее, даже более, чем свободный рабочий, но не чрезмерно.

Более правильным представляется, конечно, экономический взгляд на значение тюремной работы. Если мысль о том, что при известном роде работ государство с полной выгодой может заменить подневольным трудом свободный, и признана несостоятельной современной экономической наукой, указавшей на сравнительное несовершенство этого труда и его относительную дороговизну, то это нисколько не колеблет правильности той мысли, что тюрьма должна быть устроена так, чтобы труд арестантов покрывал, если не вполне, то по крайней мере в значительной части, издержки государства на тюремное дело; тюрьма должна быть продуктивна*(2250).

Но исключительно экономический взгляд на тюремную работу, обращениe тюрьмы в правильно организованную фабрику также вызывает некоторые сомнения.

Прежде всего указывают на возможность конкуренции такой тюрьмы - фабрики с местным свободным трудом, конкуренции при таких условиях, что тюрьма может задавить местных, в особенности мелких, конкурентов и тем, естественно, содействовать подъему преступности. Такие указания особенно часто делались во Франции. Правительство в 1848 г. даже декретом объявило прекращение работ в тюрьмах, но действие этого запрета продолжалось недолго. Подобные же возражения делались нередко в Англии; в недавнее время петиции рабочих, направленные против тюремной конкуренции, были представляемы в германский Reichstag и в австрийскую палату депутатов*(2251). Указывали на то, что при готовом помещении, отсутствии личных расходов, наконец, при произвольном определении заработка стоимость тюремных продуктов всегда будет дешевле, чем на свободном рынке, что, обладая значительным запасным капиталом, тюрьма не стеснена временными условиями спроса и предложения, а потому поставлена всегда в более выгодные условия, чем местные, в особенности маленькие, мастерские. Правда, против этих нападок справедливо возражают, что нападающие могут представить весьма мало фактических подтверждений своих жалоб: так, в 1848 г. в Париже петиция была подана от портных, а между тем оказалось, что в Париже в тюрьмах работали всего 60 портных на 15 тысяч свободных рабочих; в 1871 г. в английской палате депутатов Бересфорд заявил, что вэкфильдская тюрьма подавила все соседние свободные мастерские, а между тем оказалось, что не была закрыта ни одна мастерская и даже, после введения обязательных работ в тюрьме, местная заработная плата не понизилась*(2252). В Нью-Йорке Законом 1888 г. была даже воспрещена продуктивная работа в тюрьмах; закон, правда, имел временной характер, но затем сходные законы состоялись и во многих других штатах. В этих тюрьмах ныне, независимо от работ, предназначаемых для потребностей тюрьмы, выполняются только заказы на правительственные потребности, подлежащие оплате государством, например, печатание отчетов, заготовление бланков и т.п.

Но тем не менее нельзя не признать, что устройство обширных тюрем-фабрик с одним специальным родом работ, в местностях со сравнительно небольшим производством этого рода, особенно с производством кустарным, может подавляюще действовать на это производство. Ввиду этого и Санкт-Петербургский тюремный конгресс, признавая преувеличенными опасения о конкуренции тюремного труда со свободным, тем не менее установил, что в тюрьмах наивысший предел известного производства, тариф, заработная плата должны быть рассчитаны так, чтобы не причинять вреда соответствующим отраслям свободной промышленности.

Несравненно важнее другой упрек фабричному устройству тюрем. Всякая значительная мануфактура естественно стремится к однообразию предметов производства и вместе с тем к возможному специализированию занятий отдельных рабочих. А между тем и то, и другое требование противоречит воспитательным задачам тюрьмы. Действительное обучение ремеслу требует его всестороннего изучения, а не специализации; требует устранения работ машинообразных, отупляющих работника*(2253); правильно поставленная тюрьма должна стремиться к тому, чтобы освобождаемый из нее арестант вышел с такими сведениями, которые могли бы обеспечить ему заработок по выходе на свободу, а для этого необходимо разнообразие тюремных работ*(2254).

Поэтому экономический взгляд на значение тюремной работы может быть оправдан только при том условии, что при этом не будет забыта главная задача тюрьмы, интересы обучения арестантов и подготовления их к внетюремной жизни. Работа должна быть средством воздействия на заключенного. При таком взгляде на значение работы, для правильной ее организации, как справедливо замечает проф. Фойницкий, необходимо: 1) чтобы тюремная работа создала или, по крайней мере, удержала в арестанте привычку честного и систематического труда; 2) чтобы создала в нем, если необходимо, капитал механических сил и практических знаний, весьма важный ему по освобождении, как непременное условие возможности честного существования. Поэтому род работы, избираемый тюрьмой, не должен заключать в себе ничего отталкивающего от труда, снижающего его, чтобы арестант не бросил его при первом соблазне бездельем.

Работа должна быть обязательна во всех тюрьмах, не исключая и краткосрочных, хотя, конечно, устройство работы в последних представляет более затруднений ввиду необходимости допустить в них наиболее разнообразия работ, так как в какие-нибудь 5, 10 дней нельзя приспособить человека к такой работе, которой он не занимался на свободе.

Сам выбор рода работ представляет крайнее разнообразие и не поддается регламентации. В этом отношении в законе могут быть делаемы только некоторые общие указания. Так, например, Германский кодекс (_ 17), допуская работы как внутри, так и вне тюрьмы, ставит непременным условием, чтобы последние производились отдельно от свободных рабочих, а по отношению к тюрьме указывает, чтобы заключенным давали работы соответственно их способностям и условиям прежней жизни.

Наше Уголовное уложение указывает, что каторжники и арестанты мужского пола, содержащиеся в исправительных домах, могут быть занимаемы работами и вне помещений, но отдельно от свободных рабочих; приговоренные же к тюрьме или аресту работают в самом помещении, включая сюда и двор, сад, огород, даже поле тюрьмы, причем для приговоренных к тюрьме род работ назначается управлением, а приговоренные к аресту сами избирают род работ.

Род работы, конечно, также зависит от самого способа размещения арестантов. Одиночное заключение по необходимости исключает многие занятия, например, требующие сравнительно большого помещения или участия нескольких лиц. Но, конечно, главным основанием выбора должны служить индивидуальные особенности арестанта, пол, возраст, физические силы, прежние занятия, пригодность работы для внетюремного заработка. Хотя нельзя не заметить, что тюрьма, особенно долгосрочная, дает возможность, а иногда и необходимость направить заключенного на такую работу, которой он не занимался на свободе, в особенности на работы однородные - плотника в столярную, кузнеца в слесарную и т.д. Далее, при устройстве тюремных работ, конечно, необходимо принять во внимание особенности тюремной жизни, требующие исключения работ, производящих сильный шум, распространяющих зловоние, опасных в пожарном отношении и т.п.; равным образом нельзя забывать, что некоторые работы, переносимые на свободе без особенного вреда, делаются вредными в тюрьме благодаря недостаточному пребыванию и движению на воздухе и т.п.

Кроме ремесленных работ, в каждой тюрьме, как большой хозяйственной единице, существуют более или менее значительные хозяйственные работы. Если при одиночной системе за чистотой и порядком в келье обязан заботиться сам заключенный, если при общем заключении работы такого рода могут быть исполняемы по очереди, то остаются затем другие хозяйственные работы, требующие постоянного занятия и известной подготовки к ним, как, например, работы по приготовлению и раздаче пищи, по стирке белья, по отоплению здания, приготовлению топлива и т.д. К числу домашних работ относят также и канцелярские занятия, которые могут быть иногда поручаемы пригодным для того арестантам, хотя некоторые из опытных тюремных деятелей, например Кроне, находят, что такое косвенное участие в управлении тюрьмой затрудняет поддержание дисциплины в тюрьмах и что для таких лиц наказание лишается репрессивного его характера.

Работы по большей части выполняются в самом тюремном помещении, включая сюда и дворы, например при пилке или колке дров и т.п.; но если при тюрьме имеется огород или сад, то, как свидетельствует опыт, употребление на такие работы, хотя бы только арестантов наиболее надежных, может быть одинаково полезно как для самих заключенных, так и для тюремного хозяйства. В тех случаях, когда тюрьма обладает соответственным участком земли, а в числе заключенных находится более или менее значительное количество лиц, принадлежащих к земледельческому классу, можно допускать в тюрьмах работы полевые, хотя против таких работ в тюремной литературе раздаются такие же возражения, как и вообще против употребления арестантов на общественные внетюремные работы*(2255).

Устройство последнего рода работ при тюрьмах, расположенных в значительно заселенных местностях, представляло бы много затруднений для правильного тюремного режима. Отделение арестантов от свободных рабочих являлось бы неудобоисполнимым, а через то, естественно, возникали бы предосудительные сношения заключенных с местным порочным или даже преступным населением; сравнительная легкость побега и трудность надзора принуждали бы прибегать к чрезвычайным мерам предосторожности в виде наложения оков, наручников и т.п., что придавало бы работе, во вред истинным задачам тюрьмы, позорящий характер. Но вопрос становится иначе для тюрем, расположенных далеко от населенных центров, в особенности в местностях, требующих колонизации и земледельческой культуры. Там употребление рабочих рук заключенных на общественные сооружения - на проведение и улучшение дорог, на обкорчевание полей, осушение болот, или на постройку общественных зданий, в особенности тюрем, представлялось бы важным экономическим подспорьем для страны. В этом отношении нельзя не признать справедливым замечание Кенана, что с американской точки зрения представляется непонятным, почему праздносидящие в тюрьмах Сибири рабочие силы не могли бы быть употреблены на постройку и улучшение тюремных зданий, которых полная негодность признана самим правительством*(2256).

Конечно, такие работы требуют известной организации, устройства, надлежащего опытного персонала для надзора, требуют отбора арестантов, не только пригодных для такого труда по их способностям, но и более надежных по их поведению, уже отбывших известную часть наказания и т.д., но польза таких работ едва ли может подлежать сомнению.

Так как положение арестанта в тюрьме не может быть более выгодным, чем положение свободного рабочего, то понятно, что и число часов занятий должно быть то же, как и на свободе, т.е. приблизительно от 10 до 12 часов, видоизменяясь в зависимости от свойства работы, от индивидуальных условий заключенного, а в известном отношении и от условий тюремной жизни. Равным образом размер работы может определяться и поурочно, причем в обоих случаях допустима работа старательская, т.е. сверхурочная или сверхсрочная, доход с которой поступает полностью в пользу заключенного.

Но какова бы ни была работа, ее роль в тюремном деле, как справедливо замечает Ягеманн, всего более зависит от энергии и способности руководителей работ; нельзя забывать, что заключенные как рабочая сила стоят в огромном проценте много ниже среднего уровня свободных рабочих, благодаря иногда глубоко вкоренившейся привычке к праздности, благодаря их слабосилию, результату психического вырождения и разгульной жизни, их незнакомству с приемами труда. Поэтому вопрос о правильной организации заведования работами является весьма серьезным.

В этом отношении современные тюрьмы представляют несколько различных систем.

Первый тип составляют работы за счет тюрьмы (systиme de regie) или хозяйственная система в тесном смысле, когда тюремное управление является исключительно организатором тюремных работ (эта система господствует, по указанию Ягеманна, в Баварии, Бадене, Италии, Англии, Швеции, Норвегии, Бельгии). Тюремное управление определяет род работ, закупает необходимые материалы и орудия производства и сбывает на рынке результаты производства. Этот вид в особенности подходит к понятию тюрьмы - фабрики, но требует совершенно своеобразных знаний и способностей от тюремного начальства, заставляя их быть фабрикантами-предпринимателями, знать потребности рынка, уметь вовремя и в известном месте сделать заготовку материала, приноравливать саму работу к условиям сбыта. Тюрьма - фабрика всегда грозит опасностью чрезмерного развития промыслового характера тюрьмы, в силу коего тюрьма может действительно сделаться опасным конкурентом свободного труда или, наоборот, при известной неумелости руководителей может сделать тюремную работу обременительной для государства и в то же время безвольною для арестанта.

Противоположную форму представляет подрядная система (systиme d'entreprise), распространенная во Франции, Пруссии*(2257), Австрии, Дании *(2258), когда все рабочие руки тюрьмы сдаются одному предпринимателю, определяющему род и свойство работ. При этой системе, конечно, упрощаются заботы тюремного начальства, устраняется тяжелая необходимость приискания казенных мастеров, уменьшается риск предприятия, но зато создается крайне невыгодное для тюрьмы вмешательство в тюремную жизнь чуждых ей элементов. Откупщики по необходимости вводят в тюрьму своих агентов, может быть, вовсе не соответствующих требованиям тюремной дисциплины*(2259); эта система, как указывает опыт, представляет действительные затруднения для тюремной дисциплины - доставлением предметов, воспрещенных к употреблению в тюрьмах, облегчением нарушения известных требований тюремного порядка, а иногда и прямым противодействием различным мерам, предпринимаемым в тюрьме относительно распределения часов занятий, относительно развития школьного обучения и т.д. Эти затруднения немного ослабляются, но далеко не устраняются при так называемой американской системе отдельных подрядов. Даже иногда, при дробимости подряда, сравнительно мелкий интерес отдельных предпринимателей может оказаться еще более невыгодным для осуществления остальных задач тюрьмы, и множество подрядчиков может сделать еще более опасным вмешательство в тюремную жизнь чуждого ей элемента*(2260).

Третий тип составляет так называемая система заказов (accordsystem, travail sur commande), когда тюремное управление является не предпринимателем - коммерсантом, а подрядчиком - исполнителем; когда посторонние элементы определяют общее направление тюремных работ, но сама организация работ, надзор за ними, подготовление к работам арестантов всецело принадлежат тюремной администрации, так что арестант не находится ни в каких непосредственных отношениях с заказчиком*(2261).

Заказчиками могут быть частные лица, фабриканты или иные предприниматели и само государство. Таким образом, тюрьма может прежде всего удовлетворять потребностям самой же тюрьмы или других тюрем, армии, флота, администрации, благодаря чему тюремная работа, не приобретая характера промышленного предприятия, может дать серьезный вклад в государственное хозяйство.

В зависимости от основного взгляда на сущность тюремной работы стоит и вопрос о заработке арестантов. Если смотреть на работу как на элемент наказания лишением свободы, то, конечно, во всех тех случаях, когда заключение соединяется с принудительными работами, весь доход от тюремной работы должен принадлежать государству*(2262). Если тюремная работа получает характер промыслового или фабричного производства, не входящего в состав наказания, то, за вычетом издержек производства и известного предпринимательского процента, вся остальная часть чистого дохода, а равно и чистого дохода за сверхурочную работу должна принадлежать арестанту по праву. Хотя при этом нельзя не прибавить, что если относить к издержкам производства не только стоимость материала, но и расходы по содержанию или и устройству тюрем, а равно и расходы на содержание тюремного персонала, то чистая прибыль, за редкими исключениями, сведется к нулю*(2263), так что в практическом отношении обе эти системы придут к одному результату.

Поэтому казалось бы и в этом отношении правильным стать исключительно на пенитенциарную точку зрения. Если работа является главным средством воздействия на арестанта, то выдача ему части заработка составляет необходимое условие успешности работы. Едва ли можно отрицать, что личная заинтересованность рабочего в результате труда подымает его производительность. С другой стороны, заработок дает возможность делать сбережения, столь необходимые для арестанта при его выходе из тюрьмы, он дает возможность для многих заключенных оказывать известную помощь оставшейся без рабочих рук семье, что, по свидетельству всех знатоков тюремного дела, оказывает благодетельное влияние на арестанта (Krohne).

Но и при этой постановке вопроса неминуемо возникают дальнейшие затруднения: как определить условия назначения и размер заработка?

Одни допускают назначение заработка только в виде награды, поощрения, выдаваемых или единовременно, или периодически; другие (таковы, например, система французского "pecule*("Денежного пособия (фр.).""), наш Закон 1886 г. о тюремных работах) определяют размер заработка в законе в соотношении с самим родом наказания. Первая форма более соответствует тому представлению, что, в сущности, такого дохода от работ, на который бы имел право арестант, не существует; но с практической стороны, казалось бы, последняя форма представляется более предпочтительной, так как выгодно, чтобы арестант сознавал, что продуктивность его работы зависит не от усмотрения начальства, а предустановлена самим законом; лишение же заработка или его ограничение может быть лишь последствием дурного поведения арестанта, неряшливости в работе, порчи материалов и инструментов и т.п.; при нормальном же ходе дел арестант всегда может заранее знать размер своего заработка.

Размер заработка определяется или в виде дневной платы определенного размера с возвышением таковой за сверхурочную работу, или в виде определенной части выработанной суммы. Обе эти формы имеют и выгодные, и невыгодные стороны. Процентное определение заработка дает возможность назначить каждому арестанту вознаграждение сообразно его способностям и труду, но зато затрудняет само вычисление этой части, в особенности если работы выполняются на саму же тюрьму; затем оно вовсе лишает заработка лиц, начинающих учиться какому-либо ремеслу, или лиц, занимающихся тюремно-хозяйственными работами*(2264). Для этих последних работ, очевидно, необходима система поденной платы. Но, во всяком случае, необходимо иметь в виду, чтобы размер вознаграждения, причитающегося арестанту, не превышал заработка свободного рабочего, так как тогда тюрьма естественно потеряет свое репрессивное значение и сделается желательным убежищем для нуждающегося населения.

Арестантский заработок везде, где он существует, делится на две части - основную (masse de reserve, sparfond) и расходную (denier de poche, flandgeld). Первая выдается арестанту лишь при его выходе из тюрьмы, иногда даже и спустя некоторое время по выходе, а вторая расходуется в самой тюрьме. Из этой части допускается выдача семейству осужденного и на его личные расходы - покупку цветов или птиц (в тюрьмах одиночного заключения), покупку книг, рисунков; могут быть допускаемы расходы и на улучшение содержания, например, покупку чая, молока, белого хлеба по праздникам, но в весьма ограниченном размере, так как если тюремное содержание, пища вполне соответствуют потребностям тюремной гигиены, то допущение прибавки или улучшение пищи будет излишеством, не соответствующим карательным требованиям тюрьмы.

Ввиду того значения, которое имеет заработок для арестанта, оставляющего тюрьму, большинство законодательств старается сохранить его неприкосновенным, поэтому в тюремных регламентах обыкновенно указывается, что на этот заработок не может быть наложен арест в интересах, например, удовлетворения частных долгов заключенного. Но из этого правила, казалось бы, возможно допустить изъятие в пользу лиц, непосредственно пострадавших от преступления: удовлетворение их иска из заработка было бы вполне естественным заглаждением вреда, причиненного преступным деянием виновного*(2265).

248. Порядок содержания арестантов: 1) Тюремное воспитание и обучение*(2266). Независимо от работ на осуществление задач тюрьмы должны быть направлены и все другие условия тюремной жизни, все разнообразные меры, принимаемые по отношению к арестанту, совокупность коих и образует понятие тюремной дисциплины. Сюда относится, во-первых, интеллектуальное развитие*(2267). Независимо от того, что между заключенными имеется всегда значительный процент совершенно безграмотных, общий уровень развития громадного большинства преступников представляется, по отзыву всех знакомых с тюрьмами, сравнительно весьма низким*(2268). Конечно, как справедливо замечает Кроне, было бы ошибочно думать, что грамотность может служить защитой против преступности, но несомненно, что обучение может быть значительным подспорьем для воздействия на арестанта.

Сама постановка обучения в тюрьмах представляется различной: или оно является свободным и допускается лишь по просьбе самого заключенного, или участие в школьных занятиях является как бы наградой для наилучших арестантов, или же оно является обязательным для всех заключенных.

Понятно, что обязательность обучения может существовать только для арестантов известного возраста, для малолетних или для лиц не старше 30, 35 лет. Для более возрастных обучение может быть только по их желанно, так как иначе эти занятия обратились бы в бесплодную забаву. С другой стороны, обязательность обучения естественно находится в прямой зависимости от срока заключения, так как в тюрьмах краткосрочных попытки обучения по необходимости будут бесплодными. Кроне полагает, что для малолетних посещение школы может быть обязательно, как скоро они приговорены к заключению свыше недели, а для более взрослых - в случае осуждения их на срок не менее трех месяцев.

Обучение должно быть, кроме разве исключительных случаев, элементарным, в размерах курса народных училищ, с предоставлением на это для малолетних не менее двух, а для более взрослых не менее одного часа в день. Кроме элементарного обучения, желательно и сообщение, в особенности при обучении взрослых, технических сведений, необходимых для лиц, занимающихся тем или другим ремеслом, а в особенности занятие праздничных дней правильно организованным чтением книг, соответствующих условиям тюремной жизни, образованием необходимой для этого тюремной библиотеки и беседами об общеполезных предметах*(2269). Вполне также допустимо и участие арестантов в церковно-хоровом пении при богослужении с соответственной к тому подготовкой.

Вторым условием тюремной дисциплины является религиозно-нравственное воспитание арестанта*(2270), могущественным орудием коего служит религия. Она должна светом своих истин осветить внутреннюю сторону преступника, часто не слыхавшего и азбучных начал религиозной и общественной морали; она должна совлечь загрубелую оболочку человека - зверя с того образа и подобия Бога, который не исчезает в психически здоровом человеке, как бы ни была велика глубина его нравственного падения. В изможденную житейскими страстями, наболевшую душу злодея религия вольет врачующий бальзам раскаяния, очищения совести и примирения, благовествуя ему, что он хотя и заблудший, павший, но все же член того стада, коего пастырь возгласил: "Не приидох бо призвати праведника, но грешника на покаяние". Наконец, в те трудные минуты нравственного перелома, падения пульса жизни, которые так часто наступают в первые месяцы тюремного одиночества или при осуждении к бессрочному наказанию, религия даст поддержку и утешение, питая надежду и веру в лучшее будущее в той юдоли, где нет ни плача, ни воздыхания.

Конечно, для достижения этого влияния недостаточно одного участия арестанта в богослужебных действиях его вероисповедания; необходима личная деятельность, непосредственное влияние духовного пастыря на каждого заключенного, ибо только тогда церковное влияние выразится не в приучении к внешней обрядности, ханжеству и лицемерию, а к изменению внутреннего человека, "к обретению Господа в сердце своем".

На эту деятельность должны быть направлены усилия всего тюремного персонала, но главным образом оно, конечно, лежит на тюремном духовенстве, требуя, чтобы тюремный священник не был чиновником в рясе, а действительным пастырем, словом и делом стремящимся быть руководителем своей паствы*(2271).

Но, заботясь о нравственном возрождении человека, тюрьма не должна, разумеется, забывать конечной цели тюремного воздействия - подготовления заключенного к жизни вне тюрьмы по отбытии наказания. Поэтому, независимо от принципов веры и морали, ему должны быть внушаемы правила общественного поведения. Подготовляя его ум и сердце к восприятию начал и истин религии и нравственности, не надо забывать и о развитии его характера и воли, которое бы дало ему силу и опору для проведения и защиты усвоенного им в тюрьме в дальнейшей, внетюремной жизни. Его отношение к тюрьме и ее правилам должно быть не только пассивное - подчинение, но и активное - сознательное выполнение тюремных правил. Весьма верные соображения были высказаны одним из английских тюремных деятелей, Мэконоки, по поводу управления им во время существования австралийской ссылки островом Норфольком, куда ссылались отброски каторжников из числа ссыльных в Вандименову землю и Новый Южный Валлис (Фойницкий). "Я действовал, - замечает он, - заодно с природою человека, а не против нее, как заведено в других тюремных системах..." Важнее всего устроить дело так, чтобы судьба каждого арестанта, насколько возможно, была в собственных его руках; при обыкновенной тюремной дисциплине существует весьма важное заблуждение, в силу которого от арестанта требуется только покорность. Ввиду невозможности улучшить свое положение он делается неподвижным, приспособляется к своему положению и впадает в апатию. Напротив, если бы ему было предоставлено право улучшить свое положение, то он чувствовал бы возлагаемые на него лишения с гораздо большей силой и тем охотнее предавался бы труду, ведущему к улучшению. Только при таких условиях тюрьма может сделаться в самом деле исправляющим учреждением.

2) Тюремные награды и наказания. Цель тюремного воспитания - подготовление заключенного к затюремной жизни; но, конечно, влияние тюрьмы проявляется и во время заключения в поведении арестанта, отражаясь в наградах и взысканиях.

Полное соблюдение всех требований тюремной дисциплины каждым заключенным должно быть нормальным явлением во всякой благоустроенной тюрьме. Поэтому награды за хорошее поведение могут казаться чем-то несоответствующим нормальным условиям тюремной жизни; но этот риторичный взгляд забывает естественные человеческие слабости, забывает, что нередко преступник есть в известных отношениях взрослое дитя, для воздействия на которое могут оказаться весьма пригодными поощрение и ласка. С другой стороны, если мы повсеместно в жизни видим, какое значение придают люди, даже весьма интеллигентные и вполне добропорядочные, разного рода отличиям, наградам, орденам и т.п., то не будет ли фарисейством требовать от арестантов исполнения ими обязанностей только во имя сурового принципа сознания долга?

Оттого-то почти во всех тюремных системах мы находим допущениe наград или, по крайней мере, известных льгот для арестантов за хорошее их поведение в тюрьме. Сам вид поощрений может быть весьма различен, завися от рода тюрьмы, возраста арестантов, даже от особенностей их национального характера. Так, многие из французских пенитенциаристов считают полезными, даже в тюрьмах для взрослых, внешние отличия, допущение отличия в костюме от других арестантов, нашивки и т.д. В одиночных тюрьмах, по свидетельству весьма многих практиков, большое значение имеет допущение украшения кельи, в особенности разрешение иметь цветы. Во многих общих тюрьмах допущено публичное выражение похвалы за хорошее поведение и т.д. Более существенными наградами являются увеличение заработка, в особенности той его части, которой может распоряжаться арестант в тюрьме, расширение права на переписку и на посещения. Весьма естественно, что тюремный режим требует порвания связей арестанта с той внетюремной средой, которая создала и сопровождала его преступную деятельность, но и в этом отношении необходима известная мера. Нужно порвать связь со средой преступной, но не с той, которая может только содействовать исправлению преступника: восстановление семейных отношений, пробуждение в преступнике сознания его обязанностей по отношению к его близким, перенесшим, благодаря его преступным наклонностям, столько нравственных страданий, физических лишений и, может быть, несмотря на то, сохранившим привязанность к погибшему, несомненно может иметь благотворное значение, а существенным подспорьем такому развитию семейного чувства служат переписка и свидания с родными. Примирение этих двух требований зависит от благоразумия и опытности тюремного управления, а в известном отношении определяется также поведением арестанта в тюрьме.

Так, понятно, что не только не может быть допустима тайная переписка между арестантами или между ними и лицами, находящимися на свободе, но и вообще все письма, посылаемые арестантом и к арестанту, не могут не подлежать просмотру заведующего тюрьмой; ему должно принадлежать бесконтрольное право допустить или отправить письмо, потребовать от арестанта, чтобы он выпустил ту или другую часть письма, изменил его форму, выбросил тривиальные выражения, брань и т.п. Поэтому наградой может быть не только увеличение права на переписку, но и увеличение степени доверия при контролировании письма. Равным образом при посещениях необходим надзор не только для устранения опасных и вредных переговоров, но и для предупреждения передачи различных предметов, могущих служить средствами побега или вообще не допустимых в тюрьмах. Ввиду этого в большинстве тюрем свидания допускаются не только в присутствии надзирателя, но и через решетку, а иногда и через две решетки, настолько отделенные друг от друга, что в пространстве между ними помещается надзиратель. Понятно, что при таких условиях свидания иногда могут причинить сильные страдания заключенному: невозможность близко рассмотреть дорогое лицо, сознание, что всякое слово любви, сказанное женою мужу, матерью сыну, слышит чужое ухо, представляются, естественно, существенными лишениями. Поэтому хорошее поведение арестанта, усиливая доверие к нему, может значительно смягчать суровость этих мер и даже делает возможным допускать для наиболее достойных свидания наедине.

Наконец, еще более существенной наградой хорошего поведения является указанная выше возможность условного и безусловного сокращения сроков.

Назначение наград, конечно, должно быть последствием не одного только пассивного подчинения арестанта требованиям тюремной дисциплины, но и проявления признаков его улучшения. Установление этих признаков зависит от опытности и внимательности тюремной администрации, но, как справедливо говорит Кроне, и в этом отношении нужно тщательно избегать всего того, что создает в представлении арестантов идею не о справедливости, а о произволе и всевластности заведующего. Создание любимчиков начальства, с одной, и, так сказать, козлов отпущения, с другой стороны, ниспровергнет все разумные основы тюремной дисциплины.

Не менее важное значение в тюремной жизни имеют нарушения дисциплины и налагаемые за них взыскания*(2272). Нарушения могут относиться прежде всего к тюремным правилам, могут иметь чисто дисциплинарный характер: леность в работе, неряшливость, грубость, порча вещей и материалов и т.п., или же нарушения могут иметь общий уголовный характер. В последнем случае, разумеется, нет основания создавать для заключенных особый кодекс правонарушений, но тем не менее особенное положение виновного, нахождение его в заключении не может не влиять на его уголовную ответственность. Во-первых, многие из маловажных преступных деяний, учинение коих возможно в тюрьме, бывают тесно связаны с дисциплинарными проступками, например, оскорбление тюремного персонала, умышленное уничтожение и истребление тюремной одежды, вещей, материалов и т.п. Само взыскание за них необходимо возможно скорое, не осложненное процессуально-судебными формами, так что представляется вполне целесообразным отнести и случаи этого рода к нарушениям дисциплинарным. Во-вторых, многие из наказаний или вовсе не могут быть применяемы, или применяются лишь с большими затруднениями к заключенным, а посему является необходимой замена этих взысканий иными*(2273).

Дисциплинарные взыскания в тюрьмах, смотря по их важности, применяются или единоличной властью надзирателей, заведующего тюрьмой, или после коллегиального обсуждения проступка чинами управления.

Мерами дисциплинарных взысканий являются: отнятие тех льгот, которые до того времени получал заключенный, и притом в различном объеме и на различное время; различные материальные лишения и стеснения сравнительно с нормальным содержанием в тюрьме (Verscharfung der Freiheitsstrafe)*(2274), как, например, ограничения в пище - лишение горячего, посажение на хлеб и на воду, предполагая, конечно, что такое лишение, по своей например продолжительности, не будет разрушительно действовать на здоровье арестанта; лишение матраца или подстилки, конечно в тех тюрьмах, где арестанты спят не на голых нарах, уменьшение заработка, увеличение обязательного урока и т.п.; наконец, наказания в тесном смысле, как, например, выговоры, простые и публичные, наложение оков ручных, ножных, или и тех и других, помещение в карцер простой и темный, с постелью или без нее. Некоторые тюрьмы допускают в этом отношении такие виды взысканий за тяжкие нарушения дисциплины, которые имеют характер простых истязаний, вызывая, впрочем, порицание и теоретиков, и лучших практиков тюремного дела. Таково, например, помещение в Lattenkammer, практикуемое в некоторых тюрьмах Пруссии и Саксонии, т.е. помещение в карцер, в котором пол, а иногда и стены сделаны из трехгранных брусков, положенных острым ребром вверх, так, что между каждым ребром остается пустое пространство в 2 или 11/2 вершка, причем посаженному в такой карцер не дается никакой подстилки и сапог; такое наказание может быть налагаемо, однако, не только на несколько часов или дней, но и на недели (maximum - 3); Strafstuhl, практикуемый в Бадене, когда арестанта туго привязывают к маленькому деревянному стулу за туловище, руки и ноги, так, что он не мог бы пошевелиться; это наказание, задерживающее кровообращение, по Баденскому регламенту назначается не долее как на 6 часов в день и не более как на 8 дней; к этому же роду взысканий нужно отнести ступальную мельницу в Англии, фригийскую шапку из железа с прорезами для глаз в американских тюрьмах, прикование к тележке на нашей каторге. Наконец, одним из весьма распространенных дисциплинарных взысканий в тюрьмах является телесное наказание. Так, оно существует в Англии для приговоренных к тяжкой работе и каторге, причем орудием могут быть не только розги, но и трехконечная ременная плеть (до 30 ударов); в тюрьмах Северной Америки, даже образцовых, в Пруссии, Саксонии - розги, палка, ремни (Oxenziemer), плети (Lederpeitsche)*(2275); телесное наказание принято также в тюрьмах Дании, Швеции, Норвегии, но не допускается в тюрьмах французских, бельгийских, голландских, южногерманских и австрийских (с 1867 года). На тюремных конгрессах, занимавшихся этим вопросом, например на Стокгольмском, эта мера, после горячих возражений против нее представителей Франции, Бельгии и Австрии, признана не только бесполезной, но и вредной. Весьма верные замечания по поводу телесных наказаний дает Кроне*(2276), мнение которого представляет большой интерес не только ввиду его долголетней тюремной деятельности, но и потому, что он в своем труде является сторонником самой суровой тюремной дисциплины, врагом всех послаблений арестантам. Назначение телесных наказаний, говорит он, состоит в том, чтобы действовать возможно устрашающим образом, чтобы одною возможностью их применения предупредить наиболее тяжкие нарушения тюремного порядка, насильственно сломить противодействие ему наиболее грубых преступных натур. Но для этого вовсе нет необходимости в розгах. Благоустроенная дисциплина, внимательный к делу, способный, энергичный тюремный персонал, всегда готовый дать твердый отпор всякому насильственному противодействию и употребить в случае нужды оружие, наряду с применением других дисциплинарных мер, представляется вполне достаточным средством. Предположение, что страх чувствительного телесного наказания может удержать грубую преступную натуру от проявления вспыхнувшей злобы или страсти, представляется совершенно ошибочным: такие лица в своей жизни, особенно в юности, получали столько порок, их голова и другие части тела подвергались в драках так часто проломам и повреждениям, что страх новой порки, хотя бы даже сопровождающейся окровянением, не сокрушит их злой воли и не удержит от задуманного... Действие телесных наказаний на подвергаемого им зависит от его физической и нравственной организации и от силы ударов. Если, как обыкновенно бывает, наказание будет умеренно, потому что большинство наказывающих чувствует отвращение к кровавым сценам, то оно и не произведет никакого чувствительного телесного страдания. Наказанный уйдет с невольной мыслью: "И только-то?" К чему столько различных околичностей - длинные протоколы, подробная оценка, совещания, врачебный осмотр? Если же наказание будет таково, как оно предписывается правилами, то трусливый, слабый будет кричать, стонать, вертеться и ерзать так, что готов оборвать привязывающие его ремни, и для него является опасность переломов, увечья; но по отношению к таким натурам можно добиться того же и без телесных наказаний. Сильный, харбктерный арестант сожмет зубы и молча перенесет свою боль или начнет проклинать, ругаться и выйдет из-под наказания некоторого рода героем в глазах других арестантов; померкнут в нем последние искры самоуважения, а взамен их будет вбита ожесточенная ненависть. А каково действие наказания на служащих? В присутствующих - омерзение, в наказывающих - чувство невольного озлобления за то, что они принуждены хладнокровно наносить удары лежащему, беззащитному человеку. Если на смотрителя часто возлагается такое поручение, то он падает в глазах его товарищей, грубеет и портится*(2277).

Во всяком случае, конечно, если телесные наказания введены в число дисциплинарных наказаний, то от них должны быть изъяты женщины, лица дряхлые и болезненные, которым такое наказание может причинить действительное расстройство организма.

3) Тюремная гигиена. Заботясь об умственном развитии и нравственном улучшении арестантов, тюрьма не может упускать из виду и их здоровье*(2278). Как указывает история тюрем, было время, когда тюрьма являлась действительно источником всяких зол и болезней, когда входящий в нее арестант мог быть уверен, что он если и выйдет из нее живым, то во всяком случае с расшатанным на веки здоровьем; но если не практически, то теоретически такой порядок признан несостоятельным. Если и теперь некоторые наши тюрьмы представляют поражающий процент смертности, если гигиеническое и санитарное положение их превышает иногда пределы возможного, благодаря их переполненности и отсутствию всяких предохранительных приспособлений, то вместе с тем в наших отчетах, даже официальных, в сообщениях на тюремных конгрессах и т.п., мы признаем всю ненормальность этого положения, всю необходимость реформы. Никто не будет теперь серьезно оспаривать необходимость устройства тюрем в местности здоровой, в помещениях, достаточных по кубическому содержанию воздуха, с надлежащей сухостью и теплотой, приспособленных к постоянному пребыванию арестантов, тюрем, по возможности безвредных для здоровья заключенных; но нельзя не сознаться, что относительно дальнейших гигиенических условий тюрьмы и ныне ведутся большие споры.

В особенности много сомнений возбуждает вопрос о продовольствии арестантов как со стороны качества, так и количества. В обществе, а иногда и между профессиональными юристами слышатся сильные упреки тюрьме за роскошное содержание арестантов. Преступник, говорят они, не должен быть поставлен в лучшие условия, чем те, в коих он был на свободе, или те, в которые поставлен свободный трудящийся работник; но эти соображения не могут быть признаны вполне правильными.

Если наказание состоит в лишении свободы, а не в причинении вреда здоровью, то всякое устройство тюремного заключения, сознательно расстраивающее организм заключенного, будет противоречить самому принципу этого наказания. Выпуская из тюрьмы арестанта больным и хилым, государство только усиливает шанс учинения им нового преступления в силу его беспомощного экономического положения. Тяжелое положение свободного рабочего, его временная, а тем более постоянная голодовка, создает несомненную обязанность государства и общества принять все меры к устранению такого состояния; но отсюда нельзя вывести обязанность государства делать страдающими от нужды и заключенных, лишенных возможности свободным заработком улучшать свое положение. Да и само указание на то, что несколько лучшее содержание арестантов сравнительно со свободными нуждающимися рабочими служит соблазном к преступлению, в значительной степени преувеличено. Лишение свободы, в особенности сколько-нибудь продолжительное, является значительным противовесом перспективе улучшения материального положения. При этом не надо забывать, что условия тюремной жизни сами по себе требуют улучшенного питания в силу отсутствия движения, в особенности движения на воздухе, которое по необходимости соединяется с тюремным заключением, чем и объясняется та усиленная смертность, превышающая нормальную в 3 и даже в 4раза, которая замечается даже в тюрьмах, наиболее благоустроенных.

Пища должна быть возможно простая, но питательная, в достаточном, хотя и умеренном количестве. В принципе, конечно, содержание должно быть одинаково для всех арестантов, но безусловное проведение этого начала, как это принято в английских тюрьмах, представляется едва ли правильным. Пища должна сообразоваться с условиями жизни арестанта, отчасти с родом и количеством его работ, с привычками и вкусами местного населения, в особенности, например, в стране со столь разнообразными условиями жизни, как Россия*(2279). Но в особенности питание должно сообразоваться с состоянием организма заключенного. В этом отношении представляется весьма целесообразным предложение, сделанное проф. Доброславиным на Римском конгрессе, весьма близкое с системой, усвоенной в немецких тюрьмах, - различать пайки нормального арестанта и пайки больного или слабосильного заключенного, назначая последним дополнительное пищевое довольствие.

Равным образом нельзя допустить, чтобы арестант и в тюрьме носил те же оборванные лохмотья, в каких многие из них попадают в тюрьмы; опасность распространения эпидемических болезней, необходимость внешнего порядка требуют введения для всех заключенных одноформенной казенной одежды, хотя бы она и предоставлялась для многих заключенных, несмотря на свою простоту, непомерной роскошью сравнительно с привычным их рубищем.

Также необходимо в тюрьмах приучение к порядку, опрятности и чистоте. Нельзя допустить, чтобы заключенные спали как попало, среди грязи и сора; мало утешительного представляют наши тюрьмы с размещением на нарах вповалку арестантов, без подстилки, покрышки и изголовья, или и просто на полу, в той же верхней одежде, в которой они провели день, в особенности зимой, когда испарения от промерзлой одежды, сапог, вместе со зловониями параши, при отсутствии всякой вентиляции могут служить источником всяких инфекционных болезней. Для арестантов, работающих в самих тюремных помещениях, необходимым санитарным условием является провождение ежедневно известного времени на воздухе, прогулки на дворе тюрьмы. В тюрьмах с одиночным заключением эти требования осуществляется или прогулками в одиночных, в виде клеток устроенных двориках, или в общих дворах, но на известном расстоянии друг от друга, с обязательным соблюдением молчания.

О необходимости правильно организованной медицинской помощи, особой больницы для арестантов, в частности для душевнобольных, едва ли могут возникать сомнения*(2280). Тюремные лазареты могут быть устраиваемы или в особых отделениях в тюрьмах, или в отдельных зданиях на тюремном дворе; последнее особенно важно для душевнобольных, если только не устроены для них особенные специальные заведения, устройство которых тем более желательно, что, независимо от значительного процента лиц, психически заболевающих в тюрьмах, сюда же могут быть помещаемы и лица, признанные учинившими преступные деяния в состоянии душевного расстройства, отдаваемые судом в таковые заведения для испытания*(2281).

Желательно, конечно, устройство отдельных помещений также для дряхлых и работонеспособных, так как, разумеется, помещение их со здоровыми арестантами представляет свои существенные неудобства; но устройство подобных заведений представляется, так сказать, тюремной роскошью, в особенности в государствах обширных, как Россия, поэтому можно признать вполне достаточным помещение их в особые отделения при тюрьмах или при тюремных больницах.

В связи с тюремной гигиеной стоит, разумеется, и вопрос о тюремной постройке. Для предупреждения болезней и для восстановления расшатанного прежней жизнью здоровья арестантов желательно, чтобы тюрьмы были устроены хотя и без роскоши, но достаточно сухими, теплыми и светлыми, и чтобы по количеству воздуха они соответствовали числу помещенных в них арестантов. Переполнение наших тюрем является главным источником того положения, в котором они находятся и ныне*(2282).

Конечно, рядом с требованиями гигиены тюрьма по своему устройству должна удовлетворять и другим задачам наказания: она должна обеспечить общество от побега арестанта, она должна облегчить надзор за арестантами в интересах поддержания тюремной дисциплины. В особенности важное значение вопрос о тюремной архитектуре получает в тюрьмах одиночных, с одной стороны, потому, что безвыходное помещение в келье, в которой арестант отправляет все свои естественные потребности, требует наибольших забот о гигиенических приспособлениях (вентиляция, отопление, освещение), а с другой - потому, что тяжесть самого лишения свободы при этом виде заключения заставляет желать устранения всяких условий, служащих к бесцельному удручению арестанта.

Тюрьмы общего заключения устраиваются обыкновенно по общей казарменной системе, с особым помещением для спален, раздельных или общих, и с особыми мастерскими.

Тюрьмы одиночные представляют два главных типа. Тюрьмы, построенные по системе круговой, причем кельи располагаются по окружности, - форма, напоминающая паноптикум Бентама, - но оказавшейся практически мало пригодной*(2283), так как при одном ряде келий, расположенных входами внутрь круга, она представляется слишком дорогостоящей, а при системе двойных келий, открывающихся внутрь круга и в противоположную сторону, - представляет крайнюю трудность для надзора за, так сказать, наружными кельями. Другая система - многоэтажных флигелей, рассеченных коридором с галереями, на которые выходят двери келий. Эти флигеля или располагаются отдельно друг от друга, или сходятся в общем центре, который и составляет общий наблюдательный пост для всех флигелей, при этом, смотря по количеству и расположению флигелей, тюрьма получает общий вид или креста, или звезды, или веера. Наша одиночная тюрьма в Санкт-Петербурге имеет форму двух крестов, соединенных общей центральной постройкой, где между прочим расположена церковь. Такова же система тюрьмы в Брукзале; тюрьма в Берлине (Моабит) имеет вид веерообразной постройки.

249. Тюремное управление. Вопрос о составе тюремного управления, в особенности местного, является краеугольным камнем всего тюремного дела. Самая лучшая система, говорит Кроне, самый тщательный устав будет бессилен при малосостоятельном тюремном персонале; недостатки системы и уставов будут незаметны при хорошем личном составе. Как скоро тюрьма начинает преследовать пенитенциарные цели, то одной распорядительности и характера является недостаточно для осуществления задачи тюремного воспитания; не менее значения получает самоотверженность, преданность делу, тюремная опытность, умение заглянуть в человека - преступника, отыскать в нем те струны, которые могли бы содействовать восстановлению нравственной гармонии*(2284), т.е. такие качества служащих, которых далеко не всегда можно приискать одним улучшением содержания, увеличением окладов, высокими пенсиями. Поэтому вопрос о замещении тюремных должностей во всех государствах считается и поныне трудным и далеко неразрешенным. Во многих государствах пополняется персонал в значительной степени из отставных военных, в том соображении, что они, по усвоенным ими привычкам, могут наиболее содействовать водворению порядка и дисциплины в тюрьмах; иногда, преимущественно в католических государствах, к исполнению этих обязанностей привлекались религиозные братства, монашествующие; но опыт показал, что влияние последних является весьма односторонним; с некоторым успехом они действовали лишь в тюрьмах женских во Франции*(2285). Наиболее же неудачной оказалась такая попытка в протестантских государствах, как, например, замещение в 1856 г. в Пруссии бывшим тогда начальником тюремного управления Вихерном всего тюремного персонала из членов братства "внутренней миссии", основанного при "Суровом доме" (Bruder vom Rauhen Hause), близ Гамбурга.

Делались также попытки устройства особых заведений для подготовки тюремных деятелей или при больших тюрьмах, например, при тюрьмах в Люнебурге и Левене в Бельгии, или в виде особого учреждения, как "Regina coeli" в Риме, на 200 человек, с полугодовым специальным курсом. Во всяком случае, ныне считается желательным, чтобы все члены тюремного персонала, в особенности более высшие, кроме общего образования получали специальную подготовку при тюрьмах. Эту меру признал и Петербургский конгресс, на котором этот вопрос вызвал оживленные прения*(2286).

Особенное значение в каждой тюрьме имеет ее руководитель или начальник, под властью которого сосредоточено все управление. Придание ему обеспеченного и самостоятельного положения составляет необходимое условие всякой правильно организованной тюрьмы. Конечно, он должен стоять под контролем и отчетностью, но там, где в тюрьму и ее порядок могут властно вмешиваться начальственные лица всяких управлений, нередко враждебные друг другу, нельзя ожидать сколько-нибудь успешного развития тюремного дела. Этой относительной самостоятельности управления тюрьмой, так сказать, извне должна соответствовать и известная самостоятельность внутри. Важнейшие части тюремного порядка, конечно, должны быть определены законом или одинаковыми для всех тюрем инструкциями, как, например, количество заработка, порядок работ, дисциплинарные взыскания и порядок их назначения; но затем, как справедливо было признано на Стокгольмском тюремном конгрессе, практическое осуществление этих порядков должно быть предоставлено дискреционной власти управления тюрьмой.

Сложность тюремного дела, численность тюремного населения и зависящая от того численность персонала, в особенности в государствах больших, требуют объединения всего дела в одном управлении. Существующее и ныне во многих странах раздробление заведования тюрьмами между многими ведомствами представляется невыгодным в экономическом и в особенности в пенитенциарном отношении. Но затем считающийся и ныне спорным вопрос о том, к какой именно отрасли управления должно быть отнесено тюремное - к Министерству ли внутренних дел, как во Франции, Англии, Италии, или к Министерству юстиции, как в Пруссии и других немецких государствах, Австрии, Бельгии, Голландии, Швеции и с 1896 г. России, по справедливому замечанию Кроне, не имеет существенной важности, так как во всяком случае это управление должно составлять самостоятельную часть министерства, отличающуюся от судебного управления в тесном смысле, а равно и от других частей внутреннего управления.

250. Надзор за освобожденными арестантами. Служа карой за учиненное преступное деяние, тюрьма, правильно устроенная, вместе с тем не должна терять из виду будущее заключенного с момента его освобождения. А этот переход из-под неволи на свободу, возвращение к нормальной общественной жизни представляют много затруднений. Общество не может бесследно забыть прошлое освобожденного, в особенности в тех государствах, где доверие к исправительному влиянию тюрьмы весьма невелико; предприниматели с инстинктивной осторожностью относятся к помещению такого лица в свои промышленные и торговые заведения; еще с большим трудом примут его в тесный круг семейной жизни в качестве домашней прислуги. Как бы много ни говорили, что проступок искуплен, что виновный расквитался с правосудием, но практическая жизнь столь часто свидетельствует нам, что все эти положения теряют силу перед опасностью возврата к преступлению. С другой стороны, при выходе из тюрьмы многое меняется в личной жизни освобождаемого, особенно долгосрочного, порываются личные связи и отношения, он поневоле чувствует себя одиноким, да к тому же тюремная жизнь приучила его к пассивности, к жизни чужим умом. Поэтому естественно, что освобожденный преступник нуждается в заботе и попечении именно в первое время по освобождении.

Конечно, некоторую помощь может оказать ему сама тюрьма; он может обратиться за советом, содействием к тюремному персоналу, но это осуществимо разве в особых, исключительных случаях. Возлагать на тюрьму подобную обязанность значило бы вредно влиять на само тюремное дело. Тюрьма не имеет для этого особых органов, а ее личный персонал настолько занят внутри тюрьмы, что он не может с успехом действовать и вне ее.

Далее, осуществление этой задачи, как мы видели, возлагается на общие органы управления в виде полицейского надзора, но, как я указывал ранее, сами условия и задачи такового делают его малопригодным для осуществления помощи арестантам. Так, в 1848 г. был учрежден Государственный патронат в Бельгии; но учреждение оказалось нежизнеспособным и в 1870 г. закрылось. Поэтому с бульшим успехом является в этом отношении частная благотворительная деятельность обществ патронатства или попечительств об освобожденных арестантах*(2287).

Возникновение деятельности таких обществ совпадает с возникновением пенитенциарной системы. Так, в Америке возникло еще в 1776 г. в Филадельфии и действует до сих пор общество попечения об освобожденных (Society for alleviating the miseries of public prisons); в Европе первым по времени возникновения было датское общество на острове Fьhnen, основанное в 1797 г., но существовавшее, впрочем, короткое время. Теперь число таких обществ с самыми разнообразными программами деятельности во всех больших государствах Европы чрезвычайно велико; так, в Англии, по указанию г-на Фукса, число обществ патронатства превышает 100, в Германии, в особенности в северной, существуют такие общества почти в каждой провинции; особенно значительным является рейнско-вестфальское тюремное общество, основанное в 1826 г. Во Франции деятельность обществ покровительства получила развитиe сравнительно в недавнее время, благодаря основанному Ламарком в 1871 г. "Societe gйnerale de patronage". Общества по своей организации бывают или религиозные, протестантские и католические, например рейнско-вестфальское протестантское общество; парижское общество "Oeuvre protestante des prisons de femmes", или местные, по городам или по провинциям, или центральные с разветвлением. Много содействовали выяснению значения и условий правильной деятельности этих обществ тюремные конгрессы - Лондонский, а в особенности Римский и Петербургский, высказавшиеся за системы объединения отдельных обществ патронатства*(2288).

Все эти общества имеют частный характер, хотя многие из них пользуются и государственными вспомоществованиями или в виде постоянной субсидии, иногда весьма значительной, как, например, во Франции, Швеции, или в виде уплаты за каждого патронируемого, как, например, в Англии по Закону 1862 г., где платят за каждого по 2 фунта стерлингов. Поэтому, понятно, существенным элементом всех этих обществ являются члены - жертвователи, источники материальных средств; но, как справедливо замечает Кроне, еще важнее члены, которые составляют, так сказать, действующую часть общества, которые самоотверженно отдают свою деятельность, время, энергию этому трудному и святому делу спасения падшего брата. Оттого мы и видим такое различие и колебания в успешности их деятельности, стоящей в полной зависимости от личных качеств их руководителей и главных сподвижников.

Деятельность патроната начинается, конечно, с момента выхода заключенного, но для того, чтобы его помощь была сколько-нибудь успешна, очевидно, необходимо, чтобы деятельные члены общества могли ознакомиться с теми, которые станут под их покровительство еще во время их пребывания в тюрьме. В этом отношении для успеха обществ необходима тесная связь их с тюрьмой и с тюремным управлением. "Арестант, - говорит Кроне, - должен после своего освобождения иметь человека, который бы его знал и которому он бы доверял, к которому бы он мог обратиться за советом и помощью в минуту нужды и затруднения. Что для него общество... если они друг другу чужды. Должен ли он являться к сочлену, представить ему желтый или коричневый билет, рассказать ему свою жизнь, историю своего преступления, чтобы услыхать ответ: "Я посмотрю, придите завтра"... Общества должны посылать тех сочленов, которые для того пригодны, в тюрьмы, чтобы они посещали арестантов, которые попадут под их надзор, ознакомились с ними, узнали, на что они пригодны и чего хотят; члены патронатства должны заинтересоваться заключенными, тогда они легче найдут для них работу и занятие, чем на основании самых подробных докладов тюремного управления... Освобожденный придет тогда не к чужому, а к человеку, которому он доверяет, который помогал его семье, примирял его с нею".

Конечно, в тюрьме члены обществ не могут играть самостоятельную роль, они должны подчиняться тюремным порядкам и тюремной администрации, самое большее - они могут давать указания управлению по поводу замеченных ими непорядков. Впрочем, в государствах, в которых тюремное дело находится еще в зачаточном положении, как у нас, деятельность этих обществ внутри тюрьмы должна бы быть более широкою; на них могла бы быть возложена забота об улучшении образовательно-воспитательных условий тюрьмы, устройство школ, библиотек, религиозно-нравственных чтений и т.п., или даже и улучшение гигиенических условий тюрьмы, но, конечно, и в этих случаях при подчинении их деятельности тюремному управлению.

По выходе арестанта из тюрьмы общество должно оказывать ему не только нравственную, но и материальную поддержку - заботиться об устройстве переезда и водворения его на родине, снабжении его платьем, рабочими инструментами, о приискании ему заработка и т.д. Ввиду этого материального содействия в некоторых тюрьмах передается обществу заработок арестантов, подчинившихся его надзору, с тем чтобы оно выдавало ему заработок по мере нужды*(2289).

Но главная забота общества направляется на приискание работы арестантам, на помещение их на места. С этой же целью общества устраивают приюты, и притом в двояком виде: или для помещения тех из освобожденных, которые временно остались без крова и работы, даже иногда в виде ночлежных домов, или в виде правильно организованных рабочих домов, но в последнем случае только на известное время и для известных классов освобожденных*(2290), например, убежище Святого Леонарда близ Лиона, с земледельческими работами на две тысячи человек; особенно успешно действуют такие убежища для женщин. В Германии, по почину пастора Бодельшвинга, получило значительное развитие устройство земледельческих рабочих колоний (Arbeiter Colonie) для освобожденных. Кроме того, весьма нередко общества берут на себя содействие переселению освобожденных за пределы метрополии, как, например, в Бельгии общество S. Raphael, общество патронатства в Бордо и др.

Покровительственная деятельность общества должна распространяться на всех заключенных, присужденных к сколько-нибудь продолжительному заключению; но само подчинение их надзору может быть поставлено двояко: или как обязательное, по крайней мере для некоторых классов арестантов, или как добровольное. Во всяком случае патронатство должно быть срочным, от одного до двух лет. Там, где патронат допускается не обязательный, его весьма нередко предлагают сделать ограниченным, применимым только к некоторым из освобожденных по выбору членов общества. Конечно, такая ограниченная деятельность патроната может быть более успешна, но, с другой стороны, она тогда становится случайной, противоречит основной идее этого учреждения. Казалось бы, в этом отношении можно допустить только одно - право патроната отказываться от приема вновь таких освобожденных, которые уже находились под его надзором и оказались совершенно непригодными. Патронатство распространяется и на лиц условно осужденных, и даже по отношению к этой группе деятельность обществ может быть особенно плодотворна; некоторые общества берут на себя покровительство и оправданным подсудимым, не имеющим средств существования, например, во Франции в департаменте Сены, а некоторые распространяют патронатство и на семьи осужденных, в особенности во время нахождения главы семьи в тюрьме, например, рейнско-вестфальское общество, марсельское и др.

251. Особые тюрьмы. Изложенные выше условия тюремного режима применяются, с известными оттенками, не только ко всем тюрьмам общего порядка, начиная от наиболее тяжких (каторга) и кончая арестным домом, но в главных своих чертах они применимы и к большинству особых мест заключения.

Сюда относятся: во-первых, места заключения за некоторые особые проступки, не имеющие позорящего характера, в особенности с политическим оттенком (custodia honesta*("Пристойное заключение (лат.)."), каковы, например, политические проступки в тесном смысле, преступления печати, дуэль и т.п. Особенный состав населения этих тюрем естественно отражается и на их устройстве, на выборе и порядке работ, на организации дисциплины и т.п. Во-вторых, тюрьмы военные; этого рода тюрьмы отделяются в особую группу, с совершенно самостоятельным управлением во всех государствах, хотя, казалось бы, более рациональным в этом отношении различать, с одной стороны, преступников военного звания, учинивших такие проступки, которые влекут затем исключение из военной службы, а с другой - учинивших маловажные проступки, не влекущие исключения из рядов войска, а равно и военнослужащих, учинивших специальные нарушения воинской дисциплины. Первую группу, казалось бы, всего естественнее направлять в общие тюрьмы, так как для отдельного их содержания не представляется никаких достаточных оснований, а для второй существенным основанием выделения представляется необходимость сделать и саму тюрьму как бы продолжением военной службы, как по отношению к поддержанию военной дисциплины, так и по отношению к выбору и порядку занятий.

Но наибольшие отличия представляют учреждения для малолетних*(2291). Ранее, излагая вопрос о влиянии возраста на ответственность, я указывал на необходимость, во-первых, принятия мер принудительного воспитания для малолетних, учинивших нарушение закона, но за недостатком разумения не подлежащих уголовным взысканиям, и во-вторых, замены общих мер наказания для юных преступников, хотя и признанных действующими с разумением.

Сознание необходимости особых мер взыскания для малолетних привеловсе новейшие государства к учреждению особых заведений для лиц этой группы. Такие отдельные учреждения мы встречаем еще в начале XVIII столетия; такова была, например, тюрьма Св. Михаила в Риме, устроенная в 1703 г. Папой Климентом XI, или casa di correctione во Флоренции; но все эти попытки представляли только простое отделение помещений для малолетних арестантов от взрослых; действительное же учреждение особых карательно-воспитательных учреждений относится к концу XVIII века и тесно связано с именем отца современной педагогики - Ивана Гейнриха Песталоцци, задавшегося целью применить семейный принцип воспитания и к детям брошенным, порочным и преступным.

Принцип замены для малолетних преступников обыкновенных наказаний воспитательно-исправительными учреждениями сделался общим для всех новейших уголовных законодательств, хотя на практике далеко не все государства проводят это начало последовательно. Всех ранее значительные успехи в этом отношении сделала Франция*(2292). Уже по Кодексу 1810 г. для малолетних наказание могло быть заменяемо отдачей в исправительные заведения, но до 1850 г. число таких заведений было невелико; наиболее старым учреждением была школа для малолетних, основанная аббатом Арну в Париже, а наиболее известным - сделавшаяся впоследствии образцом всех учреждений этого рода колония Mettray близ Тура, основанная в 1839 г. Demetz'ом и Courteilles. Закон 1850 г. ввел обязательное учреждение двоякого рода заведений принудительного воспитания малолетних - colonies pйnitentiaires для малолетних, действовавших без разумения или приговоренных к незначительному наказанию, и для отданных в силу родительской власти, и colonies correctionnelles для приговоренных к более тяжким взысканиям. В тех и других учреждениях дети обязательно подлежали общему заключению с работами земледельческими или ремесленными, соприкасающимися с земледелием; только в первые месяцы (от 3 до 6) отданный в заведение помещался отдельно и занимался комнатными работами. Для девочек оба эти типа сливаются в один, в виде помещения в maisons penitentiaires, причем для них заведены работы ремесленные. Колонии предполагалось устраивать как правительственные, так и частные, но с предпочтением последних, получавших и государственную субсидию как в виде оплаты содержания, так и в виде чрезвычайных пособий; но в 70-х годах, вследствие обнаруженных злоупотреблений в управлении некоторыми колониями *(2293), явилось стремление усилить число правительственных учреждений, а число частных стало значительно уменьшаться, так что, например, из числа 28заведений для мальчиков, бывших в 1882 г., в 1888 г. оставалось 11. В последнее время существенное значение по устройству этих учреждений получило устроенное Bonjean в 1880 г. Societe generale de protection pour l'enfance abandonnee et coupable.

По официальным статистическим данным к 1 июля 1888 г. во Франции существовало таких учреждений: правительственных 6 колоний и сверх того 5 quartiers correctionnels при тюрьмах с населением в 2491 человек, в 1885 и 1887 гг. основано было два заведения для девочек - одно на 400 и другое на 350 человек, в которых к 1888 г. было 437 девочек; и частных - 11 для мальчиков (с 2072 детьми) и 15 для девочек (1138 детей), причем из сообщения видно, что, в отступление от Закона 1850 г., в некоторых заведениях были введены исключительно ремесленные работы.

В Англии серьезные попытки устройства особых заведений для малолетних относятся к концу XVIII и началу XIX столетия. Таково открытое в тридцатых годах Брентоновское убежище для детей, а в особенности устроенная в 1850 г. Редгильская колония около Лондона. Но надлежащее развитие все эти учреждения получили только после Законов 1854 и 1866 гг. По этим законам введены заведения двух типов: школы возрождения, преимущественно для детей преступных, и ремесленные школы для детей порочных; ныне вся Англия покрыта сетью таких учреждений. По указанию Феринга, к 1882 г. таких заведений в Великобритании с Ирландией было 282 с населением в 31433 человека*(2294).

В Германии первым значительным учреждением этого рода был Rauhes Haus, устроенный Вихерном в Horn, близ Гамбурга, в 1833 г. и послуживший во многих отношениях образцом для знаменитой французской колонии Метрэ. Заведение устроено по семейному началу; каждая семья имеет руководителем братьев и сестер братства внутренней миссии. Но в законодательствах немецких необходимость подобных учреждений была признана гораздо позднее - в Прусском уложении 1851 г. и в особенности в Общегерманском уложении, которое Новеллой 1876 г. допустило помещение в такие учреждения и детей, не достигших возраста уголовной вменяемости. Подробные же правила устройства заведений этого рода были определены для Пруссии Законом 3 марта 1878 г.*(2295), послужившим образцом для целого ряда таких законов в других германских государствах*(2296). Число заведений весьма значительно, хотя точной цифры не указано даже и в специальной статье Феринга. Можно только указать, что в 1897 г. считалось в Германии протестантских заведений для воспитания бесприютной молодежи 343 с населением более 16 тысяч; в том числе было принудительно помещенных более 4 тысяч.

Из подобных заведений в других государствах особенной известностью пользуются: в Голландии - Нидерландское Метрэ, основанное известным Зюрингаром; в Бельгии - maisons penitentiaires в монастыре St. Hubert для мальчиков и в монастыре в Намюре для мальчиков и девочек, а для порочных, но не преступных детей - в Ruisselede на 700 детей. Kpoме того, два приюта для подростков от 16 до 20 лет.

Bсе эти учреждения предназначаются главным образом для малолетних преступников, но в литературе и в жизни давно уже поставлен вопрос: не следует ли открывать эти учреждения совместно и для детей порочных, и просто беспризорных - для нищих, бродяг, отдаваемых в силу родительской власти и т.д. В практике тюремного дела, а отчасти и в законодательствах образовалось по этому вопросу два течения. Одни считают необходимым строго отделять обе группы малолетних: такова бельгийская система, отчасти проводимая и во Франции*(2297); другие, наоборот, считают такое отделение излишним, не имеющим никакого внутреннего основания. Такая система принята в заведениях швейцарских, североамериканских*(2298).

У нас, как мы видели, этот вопрос был поставлен при издании Закона 1866 г. (объясн. к п.4), но не был разрешен положительно, а практика большинства заведений высказалась в пользу соединения этих групп, и, я полагаю, вполне правильно, так как факт учинения преступного деяния по большей части является признаком малосущественным. С одной стороны, между бродягами и нищими скрывается всегда известный процент совершивших преступные деяния, но не изобличенных в них, а с другой - по степени нравственной испорченности, огрубелости; бесприютные оборвыши больших городов, кочующие из одного притона в другой, стоят, конечно, не выше большинства попадающих на скамью подсудимых.

Казалось бы, гораздо правильнее делать между заведениями принудительного воспитания иное различие, выделяя в особые заведения наиболее испорченные типы, например, рецидивистов, уже побывавших в воспитательных учреждениях, детей, учинивших какие-либо особо выдающиеся по их обстановке преступные деяния, признанных в приютах за особо испорченных и подлежащих удалению.

По отношению к самому типу устройства заведений существует также значительное разнообразие взглядов. Прежде всего, нельзя не указать на воззрение, считающее, по крайней мере для малолетних, действовавших без разумения, для порочных и брошенных детей, наиболее желательным применение системы размещения этих детей по семьям, в особенности по семьям фермерским, как это практикуется в Северной Америке, в Швейцарии, в некоторых местностях Германии. Этой системе, получившей одобрение на Стокгольмском конгрессе*(2299), нельзя отказать в известной доле теоретической верности. Главной причиной скороспелой преступности является, конечно, отсутствие здоровой семьи; поэтому лучшим терапевтическим средством будет создание таковой, хотя бы и искусственно. Но с практической стороны система размещения вызывает весьма и весьма значительные сомнения. Нельзя закрывать глаза перед той опасностью, которая может создаться для юных членов семьи введением в нее такого элемента, в особенности, например, у нас, где надзор крестьянской семьи за малолетними в страдную пору сводится почти к нулю. Кроме того, размещение по семьям может иметь xopoшиe результаты, если прием будет последствием сознательной благотворительности, искренним проявлением христианской любви к детям погибающим, но оно получит совсем иную окраску, как скоро такой прием будет делом расчета, даже промысла, чему наглядным примером служит у нас размещение питомцев воспитательного дома.

Относительно воспитательно-исправительных заведений для малолетних были попытки применения к ним принципа одиночного заключения. Такое воззрение было усвоено, например, первыми тюремными конгрессами - Франкфуртским 1846 г. и Бельгийским 1847 г. Эта система практически применялась во Франции в la Roquette до 1850 г., но она дала самые плачевные результаты. Прежде всего, она оказывалась страшно суровой, так как благодаря значительные срокам - до достижения 20 лет - это заключение являлось нередко гораздо более тяжким, чем ответственность, определяемая за подобные же деяния взрослым преступникам или малолетним, действовавшим с разумением. С другой стороны, одиночество, предоставление ребенка самому себе противоречило самым основным принципам физического и морального воспитания.

Система же совместного помещения малолетних представляет два типа - или общего закрытого воспитательного заведения, или размещения пo семьям. В первом случае все малолетние помещаются в одном здании, разделяясь только на время работ по роду занятий, а в школе - по степени образования*(2300). При системе семейной учреждение представляет колонию из нескольких отдельных домиков, из коих в каждом помещается отдельная семья, по возможности небольшая (считают нормальным от 10 до 12 человек). Конечно, это приближение к естественной семье имеет свои значительные выгоды, дает возможность заведующему семьей ближе ознакомиться с воспитанниками, индивидуализировать свое влияние, но вместе с тем не надо забывать, как справедливо замечают Феринг и Фойницкий, что здесь нет действительной семьи, а только ее фикция, и притом весьма односторонняя; кроме того, нельзя не заметить, что незначительный размер семьи значительно увеличивает стоимость заведения.

Как воспитательное учреждение для малолетних порочных детей, такое заведение должно иметь своим девизом - простота, порядок, труд и строгая дисциплина. Весьма недавно нормальным типом таких заведений считались исключительно земледельческие колонии в том соображении*(2301), что ничто так не развивает волю, не дисциплинирует человека, как труд земледельца, и что в то же время эти работы всего более содействуют укреплению по большей части весьма чахлого организма малолетних преступников; но строгое проведение этого принципа оказалось во многих отношениях весьма неудобным, в особенности для детей - горожан, по необходимости возвращающихся в город повыходе из заведения; сверх того, одни земледельческие работы, например в северном климате, вели бы к значительным перерывам занятий. Поэтому в большинстве земледельческих колоний введено и обучение ремеслам, необходимым для земледельца, а кроме того, в больших городах устраиваются и ремесленные приюты, в особенности, например, в Англии*(2302); равным образом школы для девочек также имеют промысловый характер. Работы на чистом воздухе в ремесленных школах могут быть восполняемы огородническо-садовыми работами.

Вообще говоря, порядок устройства этих заведений должен быть применен к общим условиям детского возраста. Поэтому здесь гораздо большее значение должно иметь обучение, хотя и в пределах элементарных школ; но для детей, выказавших способности, желательно и дальнейшее реально-техническое образование. По отношению к работам также главную роль должны играть не выгоды заведения, а интересы обучаемого, его подготовка к дальнейшей жизни. Своеобразными представляются в этих заведениях и условия дисциплины. Так, во франко-бельгийских учреждениях большую роль играет система наград - в виде разных льгот, подарков, нашивок, назначение старшим, внесения на почетные доски и т.д.; кроме того, существуют награды коллективные, даваемые за хорошее поведение целой семье, как, например, в Метрэ - pavilion d'honneur*(" Почетный флаг (вымпел) (фр.)."). Дисциплинарными наказаниями употребляются: выговор, удаление от работ, лишение льгот, потеря отличий, карцер. Что касается телесных наказаний, то вопрос о допустимости их считается спорным, хотя, по моему мнению, несомненно, что все те возражения, которые делаются против применения этого наказания к взрослым, сохраняют, в сущности, свою силу и для малолетних. Как наказание исключительно осрамительное, оно развращающе действует и на самого наказанного, и на других. Защитники этого наказания выставляют на вид его необходимость в чрезвычайных случаях, когда нужно действовать быстро и подавляюще; но этот аргумент значительно ослабляется тем, что быстрота его применения затрудняется соблюдением тех формальностей его применения, которые по необходимости существуют во всех заведениях ввиду важного значения этой меры, например, назначение его не единоличной властью воспитателя или директора, а коллегиальным решением. Сохранение этого наказания только как угрозы бесцельно, потому что она, как и всякая мнимая угроза, скоро утратит свой репрессивный характер. Но, конечно, нельзя не сказать, что в тех странах, где в начальной школе господствует телесное наказаниe, как, например, в Германии, затруднительно исключить его и из дисциплинарных наказаний для малолетних преступников*(2303).

Ввиду преимущественно воспитательного характера учреждений этого рода получает еще большее значение вопрос о приискании для них соответственного персонала, как духовного, так и светского; в заведениях семейного типа многие считают весьма полезным (Феринг, Кроне) назначение воспитателями только лиц женатых и всего лучше семейных.

содержание   ..  10  11  12  13  ..