Отношение к разуму и науке в философии 20 веке Министерство образования Республики Беларусь Белорусский национальный технический университет Международный институт дистанционного образования по дисциплине "Философия" Вариант № 2 на тему Отношение к разуму и науке в философии 20 в Сциентизм и антисциентизм Проблема отчуждения Выполнил студент Завацкий В.И. 2-го курса группы группы А7, зачетная книжка № 417437/2 Специальность 53.01.02. Автоматизированные системы обработки информации Проверил: Шевченя М. М. Минск 2009г Содержание ВВЕДЕНИЕ………………………………...…………………….…………….3 Отношение к разуму и науке в философии 20 в …………………………….4 Сциентизм и антисциентизм ……………….………………………...………7 Проблема отчуждения…………………………………………………………9 Отчуждение человека от мира………………………………………………...9 Социальная природа отчуждения …………………………………………..10 Отчужденная социальность и перспективы ее освоения ………………….14 ЗАКЛЮЧЕНИЕ……………………………………………………………….17 Литература…………………………………………………………………….18 ВВЕДЕНИЕ Наш век - это эпоха научно-технической революции, невиданного взлета научной мысли, человеческого разума. Социально-исторические предпосылки веры человека и человечества в разум и науку в XX веке не менее, а более прочны и широки, чем в предшествующей истории. Рациональное знание, в особенности научное, стало важнейшей составляющей нововведений, кардинальных социально-исторических преобразований, основной формой повышения производительности труда и изменения всех форм человеческого бытия. Наука, широко развернувшаяся во второй половине XX века, породила не только проблемы и противоречия, но и надежды на то, что с помощью новых научных дисциплин и новой техники будут наконец разрешены трудные проблемы и противоречия человеческой жизни. С научно-технической, организационно-управленческой точек зрения изучение новейших концепций информационного общества представляет большой позитивный интерес. Что же касается социально-философских предпосылок, то их общими чертами остаются техницизм и сциентизм, культ “информационного разума”, от прогресса которого опять ожидают прямого и кардинального преобразования общественных отношений, в том числе отношений собственности и власти. Реакцией на сциентистские и техницистские утопии является усиление антитехницистской, антисциентистской волны. Она, впрочем, на протяжении всего XX века достигала достаточно высокой отметки. Особого внимания заслуживает также и та сложная работа над проблемами разума, техники, науки в среде профессиональной философии. Она подчас малопонятна “со стороны”, да не всегда и выливалась в ценные и адекватные результаты. И все же вклад немарксистской философии XX столетия в немалой степени состоит прежде всего в незавершенном и сегодня, не лишенном противоречий и неясностей, но перспективном поиске нового целостного образа человека и человеческого духа. А он включал в себя и новое понимание рациональности вообще, научно-технической рациональности в особенности. Постановка проблемы разума и науки, одним словом, была включена в философию человека. Отношение к разуму и науке в философии 20 в Из всех духовных творений человека наибольшее внимание, пожалуй, привлекает к себе наука. В ходе развития современной социотехнологической революции (информационно-компьютерной, биотехнологической, экологической) к ученым все чаще обращаются взоры миллионов людей, политических партий, хозяйственных структур и правительств. Вся общественно-экономическая, социально-политическая и культурная ситуация наших дней такова, что наука в мире приобрела несоизмеримую с недавним прошлым весомость и влияние. О науке спорят, ее восхваляют и бранят, поддерживают и проклинают, на нее возлагают радужные надежды, ей же предъявляют счет за горести человечества. Спектр оценок науки многокрасочен: от безудержной апологии до призыва вешать ученых и объявить мораторий на научные открытия. Сейчас в Беларуси резко падает как престиж науки, так и статус ученых. Наша наука шагает вверх по лестнице, ведущей вниз. А мировая наука не стоит на месте. И во многих государствах она. поддерживается властными и иными структурами. Все же не будем терять надежды. Интеллектуальный потенциал Отечества могуч и еще далеко не исчерпан. Выскажем уверенность в том, что наша наука не только выживет, но и, как феникс, воспрянет из пепла, порадует всех нас новыми открытиями, прозрениями и свершениями. Говоря о науке, поставим два вопроса (они сформулированы известным методологом науки наших дней Полом Фейерабендом): 1) ЧТО ЕСТЬ НАУКА — как она действует, каковы ее результаты? 2) В ЧЕМ СОСТОИТ ЦЕННОСТЬ НАУКИ? Действительно ли она лучше, чем космология индийского племени Хопи, теоретические построения Аристотеля, древнекитайское учение о Дао? А может быть, наука ничем не отличается от разнообразных мифов, являя собой их разновидность? Примем во внимание, что сегодняшнее наукоучение (философская доктрина науки, ее единая теоретико-методологическая модель) исходят из толкования науки как некоторого исторически конкретного вида рациональности. Понятие рациональности в истории философской мысли формировалось как производное от «рацио» — разума, т. е. определения того человеческого мироотношения, которое исходит в суждениях о мире и человеке из данных мысли, логических операций, проверяемых, достоверных расчетов. РАЦИОНАЛИЗМ — тот подход к миру, который усматривает в разуме высшую из способностей человека. В самом широком смысле рациональность может быть истолкована как СПОСОБНОСТЬ РАЗУМА (ИМЕННО РАЗУМА) К ЦЕЛОСТНОМУ ОХВАТУ ПРИРОДЫ, ОБЩЕСТВА И СОБСТВЕННОЙ СУБЪЕКТИВНОСТИ. Наука и выступает как рациональное зерно, ориентированное на добывание достоверной истины, расширяемой и обновляемой, той истины, которая предстает как логически организованная и доказуемая. НАУКА в собственном смысле слова, как сегмент человеческой культуры, ЕСТЬ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПО ПРОИЗВОДСТВУ НОВЫХ ЗНАНИЙ О МИРЕ И ЧЕЛОВЕКЕ, ОБЛАДАЮЩИХ ОБЪЕКТИВНОЙ ЗНАЧИМОСТЬЮ. Она направлена на изучение действительности «объектно», в отвлечении от оценочно-субъективных моментов, разумеется, такая цель как получение «абсолютно чистого» образа изучаемого объекта невыполнима. На любом выводе науки лежит печать времени, принятой сообществом ученых научной парадигмы, особенностей личности исследователя. Но направленность науки именно такова — на объект «как он есть». В современном обществе наука представляет сложное, со многими звеньями, глубоко внутренне расчлененное духовное образование. Своей вопрошающей, постигающей, испытывающей, исследующей стороной она обращена ко всему сущему. Когда-то было сказано об искусстве, что оно «не брезгливо», ему до всего есть дело. К науке это можно отнести в еще большей степени. Нет той стороны, грани, аспекта мироздания, которые не могли бы стать объектом научного исследования. Его возможности и границы определены возможностями и границами научной социальной практики (понимаемой в самом широком смысле слова). В конечном счете наука, будучи всеобщим продуктом деятельности, характеризует реальный уровень и возможности самой практики. В техногенной цивилизации XX столетия научная рациональность обретает особую значимость. Отношение к миру с позиции научной рациональности утверждает уверенность человека в возможности осуществления контролируемых изменений себя и мира, достижения оптимального согласия человека с миром и самим собой. «Знание-сила». Этот тезис Ф. Бэкона, ставший названием популярного журнала, известен давно. Но сила — опора власти. И не только власти политической, но и власти над природными процессами, над самим собой; это обладание и самообладание. Властная устремленность научных свершений поднимает достоинство человека, укрепляет его уверенность, дает твердую почву под ногами. В современном обществе наука стала непременным социальным видом высоко специализированной, профессиональной деятельности. Подготовка ученого — наиболее длительный и наиболее дорогой процесс во всей системе складывания кадрового потенциала. Наука сегодня главный, а во многих случаях единственный, источник принципиальных инноваций в технику и технологию. Атомная или лазерная, компьютерная или биоинженерная технология «соскользнули» с пера ученых и не могли прорасти сами по себе из повседневного производственного опыта. Разумеется, эти положения не следует истолковывать в духе однобокого, узкосциентического, гипертрофированного противопоставления науки другим составляющим человеческого духа. Как бы ни была важна наука, она не зачеркивает значимость нравственных ценностей, эмоциональных порывов, художественных поисков, религиозного опыта, эзотерических прозрений и т. д. Сегодня очень остро встал вопрос о месте в панораме духа ВНЕНАУЧНОГО ЗНАНИЯ. Иногда его трактуют как нашествие мракобесия, антинауки, подмены подлинной рациональности шарлатанной паранаукой. Но дух человеческий не только заблуждается, но и «блуждает», мечется в поисках истины, не возводя себе никаких непроходимых преград. «Дух бродит, где хочет» — это библейское высказывание достаточно выразительно. Разум многообразен. И потому не стоит высокомерно отбрасывать те линии поиска, которые имеют за собой многотысячелетнюю традицию. Герметическое эзотерическое знание, восходящее к Гермесу Трисмегисту, построение Каббалы (мистическое течение в иудаизме), тексты Библии и Корана, китайская «Книга перемен». Веды и Упанишады — все это выполнено и сохранено в веках. Это не наука. Но это иные формы освоения духовного мира, отворачиваться от которых было бы по меньшей мере опрометчиво. И в наши дни мы сталкиваемся с ситуацией, о которой говорил такой признанный сверхрационалист, как Людвиг Витгенштейн. Он утверждал, что склонность к мистическому следует из того, что наука оставляет наши желания невыполненными. Мы чувствуем, что даже если на все научные вопросы будет дан ответ, наши человеческие проблемы останутся нетронутыми. Не все то хорошо, что есть только наука. Однажды было метко сказано, что любовь, например, явно не наука. Ну и что? Разве от этого умалена ее значимость в душе каждого из нас? Сейчас возрождаются и рождаются АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ НАУКИ (например, трансперсональная психология С. Грофа, «уфология», восточные системы миропонимания и т. д.). Как к ним относиться? Мир огромен, и дух человеческий бездонен. Непознанного всегда больше, чем познанного. Места хватит всем формам освоения мира человеком. Человеку необходимо все, и ничем пренебрегать не следует. Наука как таковая — сравнительно поздний продукт культуры. Многие тысячелетия люди жили, возделывая землю, строили жилища, любили и страдали, осмысливали и оценивали так или иначе свое присутствие в мире. А науки не было. Поколение за поколением входили в жизнь и уходили из нее, опираясь на традиции, эмпирический опыт, глядя на мир через призму мифологии или религии. А науки не было. Было знание, оно было всегда, без него человек не был бы тем, что он есть, не отвечал бы одному из фундаментальных его определений «хомо сапиенс» — человек разумный. Однако многие тысячелетия знания человеческие облекались в иную форму, либо донаучную, либо вненаучную. Миф, магия, оккультная практика, герметические (замкнутые на мире субъективных переживаний), искусства, передача накопленного опыта внетеоретическим личным (т. н. «узуальным») образом, от мастера к подмастерью, от учителя к ученику, — все это века и века было достаточным для обеспечения условий человеческой жизни. На протяжении 20-го столетия идет могучий процесс ИНТЕГРИРОВАНИЯ знаний. Возникают мегадисциплины. Сейчас разные авторы насчитывают от полутора до десяти тысяч самостоятельных дисциплин. Ученые перестают понимать друг друга, ибо каждая из дисциплин — это своя терминология, собственные методики, автономные исследовательские структуры. Иногда говорят, что природа неделима, мы ее делим по рубрикам сообразно своим интересам. Это и так и не так. Мир целостен, но не монотонен. Он не являет собой безликую, сплошную, однородную пустыню. Мир целостен и многоцветен, разнокачественен, обладает богатой внутренней организацией, динамичной и претерпевающей те или иные метаморфозы. Поэтому дисциплинарная организация науки оправдана. Но лишь при условии постоянного внимания к теоретическому синтезу. И в этом процессе особенно важна роль философии, выполняющей по отношению к духовному миру функции всеобщей генерализации знаний. Сциентизм и антисциентизм Сциентизм (от лат. scientia — знание, наука), мировоззренческая позиция, в основе которой лежит представление о научном знании как о наивысшей культурной ценности и достаточном условии ориентации человека в мире. Идеалом для сциентизма выступает не всякое научное знание, а прежде всего результаты и методы естественнонаучные познания. Представители сциентизма исходят из того, что именно этот тип знания аккумулирует в себе наиболее значимые достижения всей культуры, что он достаточен для обоснования и оценки всех фундаментальных проблем человеческого бытия, для выработки эффективных программ деятельности. В качестве осознанной ориентации сциентизм утверждается в буржуазной культуре в конце 19 в., причём одновременно возникает и противоположная мировоззренческая позиция — антисциентизм. Последний подчёркивает ограниченность возможностей науки, а в своих крайних формах толкует её как силу, чуждую и враждебную подлинной сущности человека. Противоборство сциентизма и антисциентизма принимает особенно острый характер в условиях современной научно-технической революции и в целом отражает сложный характер воздействия науки на общественную жизнь. С одной стороны, научный прогресс открывает всё более широкие возможности преобразования природной и социальной действительности, с др. стороны — социальные последствия развития науки оказываются далеко не однозначными, а в современном капиталистическом обществе нередко ведут к обострению коренных противоречий общественного развития. Именно противоречивый характер социальной роли науки и создаёт питательную почву для сциентизма и антисциентизма. При этом сциентизм выдвигает науку в качестве абсолютного эталона всей культуры, тогда как антисциентизм всячески третирует научное знание, возлагая на него ответственность за различные социальные антагонизмы. Конкретными проявлениями сциентизма служат концепция науки, развиваемая в рамках современных школ неопозитивизма, технократические тенденции, свойственные некоторым слоям бюрократии и научно-технической интеллигенции в современном буржуазном обществе, а также устремления ряда представителей гуманитарного знания, пытающихся развивать социальное познание строго по образцу естественных наук. Позиции антисциентизма защищают некоторые направления современной буржуазной философии (прежде всего экзистенциализм), а также представители буржуазной гуманитарной интеллигенции. Марксистская философия отвергает обе эти формы абсолютизации социальной роли науки. Подчёркивая исключительную роль науки в общественной жизни, марксизм-ленинизм рассматривает её в связи с др. формами общественного сознания и показывает сложный, многосторонний характер этой связи. С этой точки зрения, наука выступает как необходимый продукт развития человеческой культуры и вместе с тем — как один из главных источников и стимуляторов истинного прогресса самой культуры, материальной и духовной. Отсюда глубокая взаимосвязь науки с мировоззрением, огромное влияние, которое оказывают общественные науки на весь ход общественного развития, на борьбу идей в современном мире. В марксистско-ленинской философии оценка социальной роли науки даётся в реальном контексте конкретных социальных систем, обусловливающих существенно разную, нередко противоположную роль научного знания в жизни общества. Проблема отчуждения Отчуждение человека от мира Когда возникает вопрос об отчуждении?.. Быть чужим чужому, чуждым чуждому это обычно, это - в рамках жизненных норм. Странность ощущения, понимания чуждости своей чему-либо, кому-либо возникает из переживания своего как чужого, становления своего чужим. Нечто принадлежащее вам или созданное вами превращается не в ваше, а в чье-то или в какое-то самостоятельное бытие, да еще и заявляет права на вас: на ваше время, деятельность, силы, имущество... Здесь отчуждение становится утратой чего-то своего. Причем в подтексте этой утраты нечто напоминающее потерю собственности, власти, силы. Отчуждение человека может фиксироваться и как отрыв от какого-то большого мира или процесса: от космоса, от природы, от истории, культуры, общества, племени, семьи. Или, как иногда говорят: отчуждение человека от собственной природы и сущности, подразумевая под природой и сущностью человека принадлежность его к широкой системе связей и закономерностей, толкуя отчуждение в этом случае как уклонение человека от того пути, который был предписан ему природой или сущностью. В такой трактовке отчуждения присутствует явно или скрыто понятие об изначальной определенности человеческой сути, нормы человеческого бытия. Дело представляется так, что есть некая универсальная человеческая норма; живя в рамках этой нормы, человек действует по природе своей, перейдя границы этой нормы, он утрачивает свои собственно человеческие черты, превращается в нечто человеческое только по виду, но не по сути. Это традиционно гуманитарная позиция, трактующая гуманизм как идею универсальных и неотчуждаемых в общем-то качеств человека, отчуждение которых посредством политики, экономики или техники фактически означает деградацию человека или его исчезновение. Попытка широкого охвата проблемы, содержащаяся в этом подходе, предполагает довольно общие ее характеристики, упускающие из виду многие важные аспекты индивидного бытия людей. Кроме того, обнаруживается ряд парадоксов, которые препятствуют конкретному описанию отчуждения, а стало быть, и поиску каких-то решений, вписывающихся в повседневное поведение людей. Если к примеру, принять тезис об изначальной норме человеческого бытия, то возникает парадокс нормы: либо она была нарушена самим фактом исторического развития человека, тогда вся история абсурдна и являет собой сплошь действие и проявление отчужденных форм, либо она никогда не существовала, является своего рода идеалом, в стремлении к коему человечество двигалось, но его отнюдь не приближало и не реализовывало. Идея универсальности отчуждения и сопряженная с ней идея внеисторического гуманизма, внутренне предполагающие друг друга, во многих пунктах друг друга отрицают или даже взаимоисключают. Если отчуждение универсально, то никакой проблемы нет, и гуманизм не имеет никаких перспектив. Если гуманистические нормы внеисторичны, проблемы тоже нет: отчуждение уже трансформировало человеческую природу, и гуманизм остается лишь воспоминание о прошлом, которого не было. Так есть ли смысл тогда ставить проблему отчуждения? А если все-таки есть, то какими средствами, с каким расчетом?.. Прежде надо решить вопрос с универсалиями: гуманизм, отчуждение... Нужны ли эти универсалии, чему они соответствуют? В традиционной философии, привыкшей оперировать абстрактно-общими понятиями, этот вопрос не возникал. Зато и общие схемы, выполненные путем комбинирования таких понятий, никак не укладывались в описание и истолкование проблем конкретного бытия человеческих индивидов: то индивиды не подходили схемам, то схемы не подходили индивидам. Дело не в обращении к универсалиям. Дело в том, что они не жили в конкретном историческом материале, не вырастали из нею, не приспосабливались к его логике. Возникает странная на первый взгляд проблема: проблема конкретизации универсалий. Иначе говоря, сквозные определения социального процесса необходимы и для фиксации его логики, его модификаций, и для определения практического или теоретического смысла каких-то схем. Они могут быть универсалиями, так сказать, в результате, т.е. в сочетании описаний и исследовании аналогичных аспектов бытия людей, фиксируемых на разных стадиях социального процесса. В таком развитии они окажутся сопоставимыми и с бытием человеческих индивидов, с масштабами их деятельности, могут открыться в предметном поле проблем, занимавших или занимающих людей. Социальная природа отчуждения Так от чего отчуждается человек?. Если не торопиться с ответом и позаботиться о самом его характере, получается так, что надо представить бытие человека по возможности конкретно, выяснить, как возникает отчуждение из деятельности самого человека, как человек утрачивает власть над тем, что он создает, как он попадает в зависимость от обстоятельств, создателем и хозяином которых он по видимости является? Правда, и при такой конкретизации мы от универсалистских трактовок интересующих нас категорий вовсе не избавимся. В нашем стремлении к определенности мы неявно допустили: человек творец, властитель, хозяин, собственник создаваемых им обстоятельств?.. А почему он, собственно говоря, должен быть таковым, почему он должен так рассматриваться?.. Не отвлекаясь пока на эти вопросы, отметим: чисто эмпирической трактовки отчуждения в позитивистском духе у нас, скорее всего, не получится. Самой постановкой вопросов в наш анализ включаются метафизические допущения, содержащие и универсальные определения человека, творения, обстоятельств, деятельности, отчуждения и т.п. В дальнейшем многое будет зависеть от проработки этих определений в попытке получения конкретного ответа, а не в отстранении универсалий от исследования. Надо заметить, и универсалии в чистом виде это тоже конструкции, скрывающие свой социально-исторический базис. Предельно очищенные от конкретики универсалии это определенный стиль, имеющий особую питательную среду, особую культурную ориентацию. Спросим: как универсальное определение человека отрывается от бытия и описания конкретных индивидов и почему такое определение считалось методологически решающим при анализе человеческих проблем? Ответ на подобные вопросы будет социально-философским, а значит, переходящим от анализа категорий к уточнению обстоятельств развития соответствующих содержательных проблем. В истории философии решающий поворот в этом направлении был сделан немецкой классикой. В этой философии понимание отчуждения сместилось с трактовки его как состояния к истолкованию его как процесса. Процесс же этот был раскрыт как деятельность людей, деятельность духовная, сопряженная с реализацией человеческих потенций, их объективациями, овеществлением и т.п. Главная заслуга в истолковании отчуждения как процесса, включенного в деятельность людей, принадлежит, пожалуй, Гегелю. Именно он обнаруживает историчность отчуждения, его изменчивый характер, определяемый модификациями структур человеческой деятельности. Гегель рассматривает отчуждение как необходимый момент объективации человеческих сил и их обобществления. В частности, он показывает, что правовые формы гражданского общества, отчужденные от индивидуального бытия людей, оказываются важнейшими составляющими социальности, основанной на законе. Гегель фиксирует внимание на сложной диалектике отчуждения и освоения, в частности на диалектике приобщения индивида к культуре: работа индивида в формах культуры, его участие в движении этих форм является вместе с тем их индивидуализацией, их переводом на язык личностного бытия. Надо заметить, в этой диалектике воздействие личности на культуру оказывается невыявленным; дело фактически сводится к тому, что личность снимает копии с культуры. Здесь Гегель предугадывает социализаторские концепции личности, фактически редуцирующие личность к индивидному повтору культурного стандарта. Он и сам, по сути, редуцировал проблему личности, растворил ее в более общих категориях логики и истории. Впрочем, это соответствовало стилю его философии: недаром же он говорил о хитрости мирового разума, который использовал личностные усилия людей для получения таких исторических результатов, где были стерты следы индивидных действий и проступали контуры сверхличностных схем. К. Маркс попытался придать рассмотрению проблемы более конкретный социальный смысл, связать преодоление отчужденных общественных форм с ликвидацией классовых антагонизмов, эксплуатации человека человеком. В своем подходе к проблеме Маркс, в отличие от Гегеля, сделал акцент на предметной самореализации человека, а не только его сознания: именно человек в целом своим утверждением в предметном же мире создает и ситуацию отчуждения, и ситуацию освоения, Точнее. Маркс говорил о распредмечивани и опредмечивании социальных качеств и человеческих сил, в ходе которого опредмеченные силы могут отчуждаться от человека, превращаться в средства, враждебные своему создателю. Маркс детализирует представление об отчуждении как процессе: он описывает отчуждение результатов деятельности, собственно процесса деятельности и самого человеческого индивида, т.е. самоотчуждение. Отчуждение определяется тогда как утрата человеком контроля над результатом своей деятельности, над процессом собственной деятельности над самим собой, и в этом смысле утрата человеком самого себя. Ведущей у Маркса является идея процесса отчуждения. Однако в силу пристрастий самого Маркса, связанных с экономическим анализом капитализма и классовым подходом в исследовании общественных отношений, в силу вульгаризаций, допущенных его многочисленными и неискушенными в методологических тонкостях эпигонами, акценты впоследствии смещаются, центральной становится идея собственности, к тому же зачастую редуцируемая к теме владения невладения вещественными средствами производства. Марксова идея отчуждения концентрировалась вокруг вопроса о социальной, в более узком смысле социально-классовой природе отчуждения. Отчуждение человека от результатов его деятельности трактовалось через общественное отношение, через утрату вещи, присвоенной другим человеком. По сути, речь шла не о разделении деятельности, предполагающем обмен ее результатами, а о присвоении отчужденной деятельности людьми, обладающими собственностью на средства производства, силой и властью. Поскольку подразумевалось присвоение неоплаченного труда, постольку речь должна была идти не о вещах только, но и о самом процессе деятельности, самореализации или нереализации личности работника. Но, поскольку в экономическом анализе и в реальном производстве личностный процесс и процесс деятельности фактически оставался в тени, фокус проблемы смещался в плоскость отношений к вещам, к представлению отношений между людьми как отношений вещей, к пониманию логики человеческих связей как логики вещей. Происходило то, что сам Маркс в своей концепции отчуждения называл фетишизацией. Его собственная концепция отчуждения фетишизировалась: фетишизировались классовые отношения, эксплуатация, неравенство, собственность. Рассматривая этот парадокс, важно видеть, что фетишизация самой концепции отчуждения привела к вытеснению из этой концепции мотивов, реально в ней присутствовавших, важных и перспективных и в плане теоретическом, и в плане ответа на вопрос о путях, возможностях, средствах преодоления отчуждения. Если мы не удовлетворяемся ответом на вопрос, кому принадлежат средства производства, а хотим понять, как они участвуют в отчуждении, мы сразу оказываемся вынужденными рассматривать эти средства не как вещи, а как воплощения деятельности определенного социального качества, определенной сложности. Отчуждаются и присваиваются не вещи сами по себе, а социальные качества. Поэтому отчуждение деятельности, воплощенной в социальные качества, оказывается и отчуждением самой жизни человека, реалий и потенций его личностного развития. Поэтому и эксплуатация, в конечном счете, это отчуждение и присвоение чужой жизни, чьих-то личностных возможностей. С учетом этого намечается иной уровень рассмотрения проблемы. Отчуждение раскрывается не только как утрата человеком себя в деятельности, оно воспроизводится как постоянное растворение личности в абстрактных социальных качествах. Тогда и работник, и капиталист, и интеллигент, и люмпен в массе практических актов выступают лишь персонификациями абстрактных социальных качеств. Тогда и сама личность кажется такой персонификацией, и в науке надолго устанавливается взгляд на личность как на персонального представителя класса, группы, совокупности отношений, культуры, социализации и т.п. Практика порождает господство реальных абстракций, по аналогии с ними в науке господствуют теоретические абстракции, в философии абстрактно-общие категории. Конкретный человек с его личностными особенностями вытесняется и из практики, и из науки. Отчуждение становится или кажется тотальным... Становится или кажется?.. С точки зрения индивида, пожалуй, становится. Ибо он отчужден всесторонне и многократно: и в результатах деятельности, и в ее процессах; и в непосредственно личностном бытии, и в образовании, и в культуре. Парадоксально, но оно не кажется таким с точки зрения общества. Общество не заинтересовано в тотальном отчуждении личности. Его, конечно, может не интересовать конкретный человек, но сама личностная форма ему необходима, ему важно, чтобы она воспроизводилась и даже развивалась. Без культивирования личностной формы общество не может существовать. Говоря гегелевским языком, здесь обнаруживается утонченная хитрость мирового разума, который дает каждому человеку шанс испытать себя на личностном поприще, но не дает массе людей воспользоваться плодами этого испытания. Но этот шанс у людей все-таки остается, и они иногда добиваются в его реализации впечатляющих результатов. Отчужденная социальность и перспективы ее освоения Итак, отчуждение оказывается одной из сторон процесса, другой стороной которого является освоение или присвоение людьми условий, форм деятельности, ее результатов, разнообразных качеств, явленных и скрытых в природных и общественных вещах. Освоение этих качеств представляет собой особую проблему; особенность ее, однако, в том, что это уже проблема личности. Какие бы практические и духовные абстракции ни господствовали над людьми, они не могут сами собой реализовываться и т.п. Для того, чтобы действовать, они должны переводится на язык личностного бытия, на язык личностных форм человеческого существования. Нельзя из простых функций скомбинировать сколь угодно сложную деятельность, где личность фактически будет ненужной. Развенчание этого тезиса в литературе породило целое семейство антиутопий. Современные представления об органической и организованной сложности подтверждают узость такого тезиса. Значимость этих представлений обусловлена двумя рядами событий. С одной стороны, попытки реализовать эту идею как техническую задачу создания чистой социальности, лишенной всяких признаков личностного бытия людей, оплаченные миллионами жертв, дали - во всех смыслах - отрицательный результат. С другой стороны, возросли и изменились ресурсные проблемы, ставшие проблемами интенсивного, качественного использования природных и человеческих ресурсов. Перспективы решения этих проблем оказываются в значительной степени связаны с возможностями людей освоить отчужденные от них практические и теоретические абстракции: обезличенные и дегуманизированные социальные качества, самодействующие стандарты поведения и мышления, социальные регулярности, возведенные в ранг культурных универсалий. Дело, разумеется, не в том, что отчуждение начинает сниматься как бы автоматически; инерция отчужденных форм чрезвычайно велика, и в этом, может быть, главная трудность их преодоления. Дело в том, что реорганизация и усложнение социальности далее невозможно без развития личностей. Обнаруживается зависимость социальности от индивидного развития людей, воплощенность социальности в личностном бытии. А это определенная перспектива, определенная возможность, далекая от реализации, но намечающая конкретные средства и силы такой реализации. Совершенно иначе можно взглянуть и на недостаточное развитие личности, обнаруживаемое на фоне нарастающей сложности технологических, экономических, организационных и образовательных проблем. В ряде случаев личностная недостаточность оказывается либо следствием, либо причиной уклонения человека от организационной ответственности, возлагаемой на него возрастаюшей социальной сложностью. Человек не берет себе, а, наоборот, отдает другим свою ответственность, свое решение, свою информированность. Он вроде бы остается в натуральной форме человеческого индивида, но сам личностный процесс переключает в движение деятельности других людей. Фактически имеет место эксплуатация человека человеком, но эксплуатация, осуществляемая не за счет отчуждения результатов труда, а за счет перераспределения проектировочных, организационных, прогностических форм личностной самореализации людей. Если при классическом капитализме имеет место преимущественно развитие одних личностей за счет лимитированного развития других, то здесь, наоборот, сохранение неразвитой формы личностного бытия обеспечивается за счет скрытой эксплуатации более развитой и организованной личностной формы. Изменив несколько угол зрения, можно представить дело так: если классический капитализм создает сложной деятельности преимущества перед деятельностями простыми, формирует предпосылки для эксплуатации простой деятельности со стороны деятельности сложной, то теперь мы сталкиваемся с проблемой скрытой эксплуатации и отчуждения, осуществляемыми по отношению к сложным личностным формам. Проблема личности оборачивается проблемой неразвитости личности. Но это и есть проблема социальности. Но тогда и проблема отчуждения предстает как зависимость сложной деятельности от деятельности простой, потенциального развития социальности - от ее элементарных форм, процесса социальной организации - от его отдельных составляющих. Социальные структуры полноценно действуют в ходе структуризации их людьми, поддерживающей и дополняющей их (структур) работу. Социальные качества вещей оживают и действуют в процессах соответствующей культурной деятельности человека. Если насыщенная социальными качествами деятельность человека не оживляет структуры и вещи, те возвращаются в свое квазиприродное существование, в свою отчужденную от людей форму. Пока они насыщены качественной деятельностью людей, пока они действуют как средства и формы этой деятельности, они не имеют самостоятельного значения, ибо соединяют и синтезируют личностные процессы. Но, когда подобная деятельность исчезает или распределяется не по всей цепочке структуры, тогда включенные в нее предметные формы принимают вид особых вещей, становятся объектами отчуждения и присвоения, явной или скрытой эксплуатации. Тогда физический захват или разрушение таких структур и форм оборачивается стиранием или разрушением социальных качеств и связей. Тогда и отношение человека к человеку может строиться по форме манипулирования вещами. Отчуждение, таким образом, раскрывается через упрощение потенциально многокачественных связей между людьми, через упрощение многомерного процесса личностного бытия до его вещного рисунка. Но и вещь не так проста, как кажется. Дело в том, что в традициях социально-экономического анализа отчуждения вещь фигурирует как нечто элементарное, кусок природного материала, например. Однако по природе своей вещь таковой не является, если, конечно, под природой понимать не простую механическую конструкцию, а стараться представить ее эволюционную и органическую сложность. Простота вещей это предрассудок эпохи простых машин и классического рационализма. Это результат упрощающей деятельности самого человека. Результат по видимости безобидный до той поры, пока человек не делает попытки обращаться со сложными природными комплексами по примеру простых вещей. Тогда и оказывается, что простой подход к природе провоцирует неконтролируемые последствия. Социальная и личностная организованность деятельности, ее качества, ее подконтрольность перестают быть внутренними общественными проблемами. Возникают новые стимулы для поисков теоретических и практических средств преодоления отчуждения. Социально-экономическая проблема отчуждения становится проблемой социально-экологической. Проблема отчуждения общества от природы в значительной мере является проблемой самоизменения общества. Ее решение зависит от готовности и способности людей преодолеть социальные и связанные с ними другие шаблоны деятельности, препятствующие учету организационной сложности природных систем, их особых законов и ритмов. Для того, чтобы осваивать вещество этих систем в безопасном для природы и человечества режиме, необходимо держать под контролем собственные средства деятельности, ограничивать или менять объем и характер их применения сообразно логике природных систем. Только на этом пути общество может снизить риск непредсказуемых и неконтролируемых последствий своей собственной деятельности. Реализация такого рода проектов, конечно, зависит от распространения культуры со-изменения, превращения ее в образ действия, мышления и реализации общественных связей. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Философию надо понимать именно как "дидактику философии", в которой на первый план выступает сам процесс обучения и самообучения особой культуре мышления. Причем исходным пунктом обучения философии должно стать осознание человеком того факта, что он является особой частью бытия, его элементом. Обучение философии должно начинаться с выявления степени этой самоосознанности, которая "обусловлена его личным горизонтом и поэтому не точно измерима"'. Человека необходимо научить ориентироваться в мире, показав ему, что общепринятая ориентация (на уровне обыденного сознания) является во многом лишь случайной. Человек к ней, конечно, не безразличен, так как она также связана с осознанием бытия, но бытия на самых его примитивных уровнях, тогда как философское мышление приводит к познанию наиболее сложных структур. Понимание слитности человека с бытием позволяет осознать тот факт, что наука направлена на разрыв этого единства мира и человека, ввергая его самого и сообщества людей, реализующиеся в современных государствах, в царство антигуманности и борьбы с природой. Стройность и точность научного мышления, выражающиеся в системе развитых теорий, когда каждая из последующих является более истинной по отношению к предшествующей, на самом деле весьма условны и связаны с сужением предметной области. В философии, собственно говоря, нельзя создать концепции такого рода, так как она "не может найти ничего нового, а лишь пытается выявить то, что лежит в сознании человека". Наука, делает вывод Шмуккер-Гартман, основанная на вере в рациональное, разрушает мир, а философия ведет к надрациональному постижению бытия, сливая познание, сознание и веру в единую гармонию. Литература 1. Кемеров В.Е. Керимов Т.Х. «Хрестоматия по социальной философии» Москва 2002. 2. Алексеев П. В., Панин А. В. Философия. Учебник для ВУЗов. М., 1997. 3. Кириленко Г. Г., Шевцов Е. В. Философия. Справочник студента. М., 2001. 4. Шаповалов В. Ф. Основы философии. Учебное пособие для ВУЗов. М., 1998. 5. Бердяев Н.А. Философия свободы / Н.А. Бердяев Смысл творчества. - М.: 1999. - С. 9-250.